В 1505 году молодого студента-юриста Мартина Лютера застигла в дороге страшная гроза. Напуганный ударами молний, он дал обет: «Святая Анна, не дай мне погибнуть – и я стану монахом!» Свое обещание Лютер сдержал. Будущий вождь Реформации, непреклонно требовавший доверять одному лишь Писанию – как минимум в этом случае обратился к святой, само существование которой засвидетельствовано лишь в альтернативных текстах и приукрашено благочестивой фантазией средневековых авторов1.
И через тысячу лет после Константина христиане по всему миру продолжали читать и почитать альтернативные писания. Однако пришло время, когда многие из этих текстов в самом деле подверглись гонениям – столь суровым, какие и не снились средневековой церкви или государству.
В наше время протестанты, католики и православные разделяют друг с другом общее представление о библейском каноне – хотя состав канона у этих трех ветвей христианства немного различается. Сотни популярных изданий предлагают нам альтернативные «евангелия» и «писания» – однако никакая современная церковь, желающая считаться мейнстримовой христианской организацией, не рискнет использовать их в своих службах и ритуалах. Ни одна респектабельная церковь не станет отклоняться от единого канона, более или менее общепризнанного.
Когда произошло это преображение, как утратилось разнообразие? Ключевым моментом стала Реформация XVI века, обозначившая собой резкое изменение в отношении понятия «писание» и, шире, к религиозным авторитетам в целом. Все мы знаем, что Реформация провозгласила абсолютный авторитет Писания; однако легко забыть, что и само Писание в нынешнем виде – ее творение. Реформация пошла на альтернативные писания войной, она не только запрещала тексты, но и уничтожала их визуальные отражения в церквах и публичных местах. В сущности, именно Реформация создала Библию, какой мы ее знаем. Так что в хронологии мы ошибаемся более чем на тысячу лет. Христианская церковь в самом деле отвергла древние альтернативные писания – но случилось это не в IV веке, а в XVI2.
Разумеется, старые тексты не исчезли за один день. Да и как это возможно, если так долго они составляли неотъемлемую часть христианской культуры? Даже в традиционно протестантских странах «старые евангелия» не так уж от нас далеки, как, быть может, мы думаем.
Победа реформаторов была не так абсолютна, как казалось, и в других отношениях: задним числом она даже напоминает «пиррову победу». Реформаторы стремились совершить революцию в религиозном сознании, сделать веру делом ума, образования и воли, а все внешние образы и обряды свести к нулю. Протестантизм стал религией текста, а не икон, храмов, реликвий. Однако эта приверженность образованию и интеллекту не ставила для чтения и исследования никаких границ – и скоро протестантские страны стали цитаделями скептического Просвещения. Не будь Реформации – скорее всего и Просвещения бы не случилось3.
Ярко иллюстрирует такой парадокс история альтернативных писаний. Отказ от этих текстов был вызван совершенно новым отношением к подлинности исторических документов и критериям ее оценки. Однако последствия вышли самыми неожиданными: не прошло и двухсот лет, как ученые начали применять те же критерии и к самой Библии, закладывая этим основы секуляризма. В постпросвещенческом мире все писания – и альтернативные, и канонические – стали предметом не только веры, но и научного исследования. Нерушимая стена, которую реформаторы пытались возвести между писаниями истинными и ложными, задним числом выглядит не такой уж крепкой. В сущности, в наше время широко распространено убеждение, что «истинное христианство» следует искать не столько в Новом Завете, сколько в неканонических писаниях. Так что все вернулось на круги своя.
Во многих отношениях Реформация совершила настоящую культурную и духовную революцию. Однако задолго до начала этого движения западная культура уже менялась – и перемены эти прямо касались отношения к Писанию и канону. Зарождающийся интеллектуальный мир куда строже смотрел на вопрос подлинности – он настаивал, что тексты можно (и нужно) исследовать и проверять их датировку и авторство. Любой документ, претендующий на духовный авторитет, должен отвечать высочайшим стандартам подлинности. Уже средневековые авторы не были ни некомпетентны, ни легковерны: они готовы были отвергать якобы древние документы на строгих исторических основаниях. Помимо собственного здравого смысла, они ориентировались на текстуально-критическую работу таких отцов древней церкви, как, например, Иероним. Однако даже при наилучших намерениях им попросту недоставало тех материалов и ресурсов, что хлынули в Европу начиная с 1300 года4.
Задолго до Реформации в Европе уже развивалась наука – в основном на базе университетов, первые из которых были созданы в XII веке. Университеты бурно развивались: к 1500 году в Западной и Центральной Европе их было уже около восьмидесяти. Процветающий университет стал необходимой статусной принадлежностью любого уважающего себя государства или аристократической династии. Особым уважением пользовались несколько самых старых университетов, в их числе – Парижский. Интеллектуальный уровень этих учреждений рос по мере того, как ученые осваивали все новые и новые тексты и переводы, приходящие в Европу из исламского мира. Начиная с XIV века распространяется новый, поистине революционный подход к классическим текстам – их критическое исследование; и в это же время розыски в старых библиотеках открывают для научного мира множество классических рукописей, считавшихся утраченными. В том же веке начинает рушиться Византийская империя, и множество византийских интеллектуалов эмигрирует в Европу, везя с собой знание греческого языка и античной культуры5.
Ученые того времени всерьез заинтересовались разоблачением содержания поддельных документов. Важным знаком этого нового настроения стало критическое исследование так называемого «Константинова Дара» – поддельного текста, не относящегося к псевдописаниям, но также имеющего отношение к церкви: на нем основывалась легитимность Папского государства. Согласно тексту, папа Сильвестр, живший в IV веке, исцелил императора Константина от проказы, а тот в благодарность дал Сильвестру самодержавную власть над значительными территориями Западной Римской империи. Документ этот известен с VIII века; по-видимому, тогда же он и был создан, чтобы подкрепить территориальные притязания пап. В подлинности «Константинова Дара» не раз высказывались сомнения, однако разоблачен он был лишь в середине XV века, когда несколько проницательных ученых независимо друг от друга доказали его поддельность6.
Зачастую документ не удавалось отнести к вполне подлинным или полностью поддельным. В нем обнаруживалось несколько различных «слоев», отражающих работу множества авторов, которые лишь тщательный критический разбор позволял отделить друг от друга. Единство и внутренняя целостность текста стали еще одним важным критерием его историчности и подлинности. Ученые оттачивали свое мастерство, анализируя множество новых рукописей, попадавших в эту эпоху на Запад. Например, в 1490-х годах Европа познакомилась с собранием посланий, приписываемых отцу древней церкви Игнатию. Спор об их подлинности длился долее трех столетий7.
Отношение людей к религии начало меняться задолго до начала Реформации в строгом смысле этого слова. С XIV века в Европе все более распространяется грамотность, и церковь имеет дело уже с новыми мирянами – куда более образованными и уверенными в себе. И миряне, и клирики часто критикуют коррупцию и скандалы в церкви, требуют более высоких стандартов учености и благочестия. Они хотят иметь прямой, без посредников, доступ к писаниям, на которых основана их вера – в самых чистых их формах8.
Потребностям этих «новых читателей» ответило изобретение печатного станка. Современный человек едва ли представляет себе, насколько иным был сам процесс чтения до XV века, до медиа-революции – появления печатных книг. Как мы уже знаем, одним из первых последствий книгопечатания стало широкое распространение неканонических текстов. В те же годы, когда в университетах и других местах бурно развивались наука и образование, начали свое триумфальное шествие по латиноязычному миру «Золотая легенда» и «Житие Христа» Лудольфа. Рассказы о Нисхождении во ад или легенды «марианского цикла» достигли величайшего распространения и популярности в народе примерно за век до Реформации. Рост книгопечатания со временем вызвал и «неудобные» вопросы о самой Библии – о том, каково именно ее содержание. В эпоху рукописных книг увидеть Библию целиком или тем более владеть ею было почти невозможно – полные Библии хранились лишь в соборах и больших монастырях. Поэтому и не возникало вопроса, из каких книг она состоит: состав Библии менялся в зависимости от места и времени9.
Однако печать требовала стандартизации, так что в религиозных дебатах остро встала проблема канона. В начале XVI века ученые стали применять к библейским текстам те же суровые методы текстуальной критики, что уже давно применялись к античным классикам. Прослеживая происхождение рукописных традиций на протяжении веков, ученые видели, как развивались – а порой и искажались – библейские тексты. В 1516 году Эразм Роттердамский выпустил новаторское критическое издание греческого Нового Завета: многие отрывки, веками повторявшиеся в латинских текстах, были из него исключены. А год спустя французский гуманист Жак Лефевр д’Этапль начал яростную письменную полемику, чтобы разоблачить мифы, выросшие вокруг библейской героини Марии Магдалины10.
Цель восстановить изначальные тексты стала общепризнанной – и впервые возможной. Говоря языком американских судей и политиков, христиане начали активный поиск изначальных намерений, стоявших за Писанием.
Начальной точкой Реформации принято считать 1517 год. Лютер и другие протестанты-реформаторы подчеркивали, что абсолютным и единственным источником авторитета в религии считают Библию: принцип их был – sola scriptura, «только Писание». Однако для этого требовалось определить, что же такое Писание, какие книги в него входят. И новая Библия, созданная протестантами, оказалась сильно укороченной.
Читая древних отцов церкви, реформаторы вникали в исторические споры о составе канона и происхождении тех или иных книг – и сами использовали самые жесткие, эксклюзивные критерии. Как правило, это означало следование за Иеронимом, который к «спорным» или «сомнительным» писаниям и псевдоевангелиям относился безжалостно. Когда дело дошло до Ветхого Завета, протестантам пришлось выбирать между жестким подходом иудейских ученых (так называемый Масоретский текст) и более инклюзивным подходом средневековой церкви, использовавшей традицию греческой Септуагинты. Протестанты выбрали иудейские критерии и исключили так называемые второканонические книги – Юдифи, Товита, Маккавеев и другие, ныне признанные апокрифическими. Впрочем, Мартин Лютер и другие реформаторы не пытались запрещать эти книги, даже советовали обращаться к ним как к историческим источникам или душеполезному чтению – однако более не включали их в Писание11.
Помимо исторических критериев, Мартин Лютер и его сподвижники испытывали естественное предубеждение против книг, противоречащих их богословским взглядам. Так, они не одобряли тексты, поощряющие культ Марии или почитание святых – даже если исторические свидетельства говорили в их пользу. Сам Лютер, в сущности, готов был применять к Новому Завету столь же острую критическую бритву, что и к Ветхому. Свою проповедь он называл «евангелической», имея в виду, что она полностью основана на Евангелии (Благовестии) в самой чистой его форме – на самих канонических евангелиях и ключевых новозаветных текстах, таких, как Послание апостола Павла к Римлянам. О других же писаниях необходимо судить по тому, соответствуют ли они этому центральному нарративу веры, как понимал его Лютер. В идеале он с удовольствием поместил бы большую часть книг Нового Завета в категорию антилегомена — книг спорных. В список «сомнительных» он включал и Откровение, и Послание к Евреям, и Послание Иакова, которые большинство современных читателей считают неотъемлемой частью библейского текста. Однако на практике такое разделение не прижилось. Новый Завет остался примерно таким, каким и знают его современные западные церкви12.
На разоблачение очевидно поздних и поддельных псевдоевангелий Лютер обычно времени не тратил; но один средневековый текст привлек его особое внимание. Он прочел Толедот Иешу – и пришел в ужас, ибо понял его как выражение лютой ненависти иудеев к Христу и христианам. Это открытие отравило его отношение к иудеям и иудаизму, в ранние годы относительно терпимое. К 1540-м годам Лютер требовал конфисковывать имущество иудеев, отправлять их на принудительные работы и жестко запрещать соблюдение их религиозных практик. Эта его антииудейская ярость положила начало долгой и страшной истории немецкого антисемитизма.
ТРУДЫ УЧЕНЫХ И БОГОСЛОВОВ САМИ ПО СЕБЕ могли бы не иметь особого влияния. Однако в северо-западной части Европы взгляды реформаторов были поддержаны государством и легли в основу национальных церквей.
Яркий пример духовного переворота и войны с материальными символами прежней веры представляет Англия. За столетие после 1540 года англичане получили куда более широкий доступ к Библии, чем прежде – в первую очередь, благодаря Женевской протестантской Библии и английскому «переводу короля Иакова». Распространение Библии породило в обществе новое отношение и к грамотности, и к благочестию. В те же годы суровые государственные указы практически запретили изображать в скульптуре и на витражах такие, прежде общеизвестные сюжеты, как Нисхождение во ад и сцены из жизни Девы Марии. Местным властям предписывалось «разорять и уничтожать все святилища… картины, статуи и иные изображения ложных чудес, паломничеств, идолопоклонства и суеверия, дабы и памяти о них не осталось на стенах и в {витражных} стеклах». Книги с этими сюжетами выбрасывали или сжигали. В 1569 году были запрещены знаменитые Йоркские мистерии, а десять лет спустя – Ковентрийские13.
Критическое внимание к Библии изменило и церковные службы, благодаря которым в течение столетий знакомились с Писанием самые простые люди. В 1549 году в Англии архиепископ Томас Крэнмер сокрушался о том, во что превратилась в последние годы литургия – ее буквально заполонили апокрифические и маргинальные тексты: «Прошло много лет – и этот достойный, благочестивый порядок церковной службы, установленный древними отцами, настолько изменился, исказился и испортился, в службу вошло столько темных историй, легенд, литаний, стихов, пустых повторений, поминовений и синодиков, что из каждой библейской книги в церкви теперь читаются едва ли три или четыре главы»14.
Но даже отчаянные попытки Крэнмера вернуться к литургии первых веков христианства не удовлетворяли еще более ревностных верующих, готовых в борьбе с небиблейскими и апокрифическими материалами зайти еще дальше. Именно желание очистить английскую литургию и молитвенник от католических и средневековых элементов дало толчок движению пуритан15.
ВАЖНЕЙШЕЙ ЧАСТЬЮ ПРОТЕСТАНТСКИХ РЕФОРМ стала борьба с тем, что протестанты считали позднейшими, суеверными дополнениями к истинной вере – особенно с почитанием Девы и святых. Реформируемые церкви избавлялись от всех визуальных и материальных напоминаний об альтернативных евангелиях; в результате само пространство богослужения стало совершенно иным16.
С 1520-х годов до середины XVII века протестантские страны вели со старыми народными верованиями систематическую борьбу. Иногда подобные кампании проводились организованно, но, как правило, включали и стихийное «движение снизу». На борьбу с религиозным искусством протестантов вдохновляли библейские запреты на идолопоклонство и создание изображений. А где найти лучшую мишень для иконоборчества, чем изображения Девы Марии и святых, как правило, по сюжетам, взятым из «Золотой легенды» или апокрифических «Деяний»? Иконоборчество протестантов стало войной против материальных воплощений христианской апокрифической литературы17.
В таких центрах ранней Реформации, как Цюрих, Базель и Страсбург, происходили иконоборческие беспорядки. В Базеле в 1529 году городской совет принял решение отныне полагаться только на Библию в ее протестантском варианте. Всем священникам и проповедникам он предписал «не провозглашать и не проповедовать ничего, кроме единого чистого евангелия, святого слова Божьего, содержащегося в библейском Писании, вместе со всем, что они сочтут нужным, чтобы отстаивать его и защищать – но без обращения к иным толкованиям и человеческим мнениям». Месяц спустя в Базеле был совершен иконоборческий погром: были уничтожены практически все материальные следы католического богослужения и благочестия в городском соборе и других ведущих церквах. В Женеве при Жане Кальвине также уничтожались все «идолы». Однако и эти акции выглядят умеренными в сравнении с разрушительной «Бурей изображений» (Beeldenstorm), прокатившейся по Нидерландам в 1566 году. Здесь поруганию и уничтожению подвергалось все и вся – витражи, статуи Девы Марии и святых, все церковные знаки и символы. Девиз кальвинистов, взятый из Книги Иова в латинском переводе Вульгаты, гласил: Post Tenebra Lux — «После тьмы свет» (это по-прежнему девиз города Женевы)18.
В Англии такие же погромы растянулись на несколько десятилетий. Фэрфордские витражи каким-то чудом сохранились, но подавляющему большинству церквей так не повезло. Собор Илай в графстве Фен на западе Англии когда-то гордился роскошной часовней Девы: статуи в ней представляли все основные события «марианских евангелий». Теперь в соборе сохранились лишь ниши – сами статуи пали под молотками разъяренных пуритан. По всей Европе мы видим такие же следы протестантской ярости. Например, в соборе города Утрехта когда-то стоял прекрасный многоцветный алтарь. В 1560-х годах с него тщательно сбили все изображения, а сам алтарь был убран из церкви и вновь открыт уже в наше время. Впрочем, удивительно, что от него вообще что-то осталось – куда чаще протестанты разбивали каменные произведения искусства на мелкие осколки, а деревянные сжигали19.
В современной литературе часто можно прочесть, что «очищение» церкви от альтернативных писаний привело к катастрофическому падению роли женских образов в христианстве. Так и есть – но случилось это опять-таки не в IV веке, а в XVI. Именно Реформация положила конец распространению в мире протестантского христианства текстов, прославляющих Деву Марию. В древнем Евангелии египтян Иисус произносит знаменитое речение: «Я пришел разрушить работу женщин». Эти слова звучат как манифест радикальных протестантов20.
РЕФОРМИРУЯ СОБСТВЕННУЮ ЦЕРКОВЬ, чтобы достойно ответить новым вызовам, римо-католики также ощутили необходимость провести между одобряемыми и неодобряемыми писаниями более четкую границу. В первые десятилетия Реформации многие католические мыслители сочувствовали протестантским требованиям относительно канона, писания и вообще возвращения к подлинной чистоте древнейшей церкви. По крайней мере некоторые церковные вожди готовы были предпринять очень серьезные реформы. Однако со временем отношения ухудшились: разногласия между католиками и протестантами привели к многолетним войнам и взаимным преследованиям. Начиная с 1540-х годов Европу раздирали религиозные войны; в 1560-х годах в Нидерландах и Франции война перешла в кровавую бойню. Еще важнее было то, что новое поколение католиков яростно защищало многие верования и практики, отталкивавшие протестантов, а также писания и предания, на которых они основывались.
Эти разделения определили собой отношение католиков к Писанию. После некоторых споров церковь сохранила второканонические книги как полноправную часть Ветхого Завета. Однако на этом разногласия не закончились. В Сиксто-Клементинской Библии, выпущенной в 1592 году по распоряжению папы Климента VII, отсутствовали такие второканонические книги, как Первая и Вторая книги Ездры и Молитва Манассии; впрочем, полного их исчезновения папа не желал, так что они были напечатаны в приложении. Как видим, даже к этим относительно респектабельным писаниям католики начали относиться с подозрением; тем более горькой была судьба апокрифов. И католики, и протестанты стремились продолжать чистку, прежде всего – изъять из употребления постхристианские иудейские тексты. Куда более критическое, чем прежде, отношение к маргинальным писаниям стало очевидно в 1590-х годах, когда в Гранаде (Испания) были обнаружены некие якобы раннехристианские тексты, которые энтузиасты поспешили объявить «арабским евангелием». Однако энтузиазм длился недолго: Ватикан объявил эти так называемые Свинцовые книги фальшивками и запретил21.
Между 1545 и 1563 годами церковь провела наконец свой давно обещанный «реформаторский собор». Он состоялся в Тренте (Италия). От названия этого города в латинской форме происходят термины «Тридентский собор» и «Тридентский католицизм». Хотя собор этот и разочаровал иных католических ревнителей, желавших более решительных перемен, – он все же запретил некоторые особо экстравагантные культы и формы почитания святых. Собор ограничил празднование многих событий, а также памяти многих людей, о которых известно только из апокрифов – например, запретил праздник памяти предполагаемого отца Девы Иоахима22.
Визуальное искусство Католической церкви также демонстрирует большие перемены в отношении апокрифов. 1540–1680 годы – славная эпоха в истории католического искусства и архитектуры: в эти годы были возведены или перестроены тысячи церквей, и каждая из них наполнялась новыми картинами и скульптурами. В эти годы католические художники создают величайшие сокровища европейского искусства. Оплачивают их труд представители католической элиты – владетельные князья, епископы или отдельные церкви и приходы. Как мы увидим далее, некоторые легенды, особенно связанные с Девой Марией, сохраняли свою власть над воображением католиков – но других пропал и след.
Религиозное искусство этой эпохи так богато и разнообразно, что о нем трудно делать какие-то общие заключения; однако можно заметить, например, что художники перестали использовать сюжеты из Евангелия детства. Еще более удивительно исчезновение – по крайней мере на Западе, – Нисхождения во ад. В годы до Реформации, с 1360 по 1530, этот сюжет привлекал великих художников. В 1568 году венецианский художник Тинторетто пишет впечатляющую картину на эту тему, с особенно запоминающейся нагой Евой – но на этом традиция заканчивается. В последующие эпохи маньеризма и барокко эта тема никого более не привлекает. На некоторых настенных фресках Нисхождение во ад сохранилось; однако, по всей видимости, сам сюжет этот ушел в такие простонародные низы, откуда не мог его извлечь уже ни один спасатель. В католической Европе этот мотив исчез из виду почти так же прочно и неотвратимо, как в протестантской23.
И У ПРОТЕСТАНТОВ, И У КАТОЛИКОВ новым строгим порядкам сопутствовали новые технологии. В Средние века трудно было предотвратить переписывание рукописей даже самого сомнительного содержания. Теперь же книги печатались – и государство не жалело сил, чтобы жестко контролировать печатные станки; а у старой рукописи, не превращенной в печатную книгу, в новом мире оставалось мало шансов на выживание.
По обе стороны границы между номинациями христиане стремились снизить значение неканонических писаний – как самостоятельных, так и входящих в состав сборников вроде «Золотой легенды». Реформаторы – и католики, и протестанты – сходились на том, что в этой книге воплотились все заблуждения позднесредневековой церкви. В «Золотой книге»! Католический ректор Сорбонны написал на нее пародию под названием «Железная легенда», а испанский богослов Мельхиор Кано говорил: должно быть, ее написал человек с железными устами и сердцем из свинца24.
Протестанты подходили к делу еще жестче: особенно едко высмеивали они необыкновенные чудеса, приписываемые святым. Порицая «Легенду», Лютер жаловался: «Поистине, какое-то дьявольское наваждение вижу в том, что нет у нас добрых легенд о святых, чистых и истинных. Те же, что есть, так набиты ложью и выдумками, что исправлять их – великий труд… Тот, кто смутил христиан подобными выдумками, – без сомнения, мерзейший негодяй и сейчас находится в самых недрах ада». Несомненно, церкви и государства раннего Нового времени были куда сильнее своих средневековых предшественников и обладали большими ресурсами для контроля за мыслями и поведением подданных. Однако сами по себе репрессии не объясняют, почему «Золотая легенда» и другие подобные книги исчезли из культурного мейнстрима. По всей Европе книги эти не столько запрещали, сколько выбрасывали: они стали попросту не в моде среди респектабельных читателей25.
ОДНАКО ПРОТЕСТАНТСКИЕ И КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКВИ ЕВРОПЫ еще не составляли весь христианский мир – хотя их вожди, быть может, считали иначе. Православные церкви на Востоке сохранили прежнее отношение к библейскому канону и продолжают почитать многие апокрифические книги. Канонический Ветхий Завет в этих странах по-прежнему основан на Септуагинте. Даже формально отвергая такие книги, как Протоевангелие, православные церкви бережно хранят основанные на них предания. До сего дня православные празднуют день памяти Иоахима и Анны и изображают на иконах рождество Христово в пещере. Нисхождение во ад – под именем Анастасис – также осталось любимой темой православных иконописцев26.
Однако карта христианского мира быстро менялась, и суждения европейских церквей – да и вообще Западной Европы – становились для Востока куда важнее, чем несколько веков назад. Христианский мир 1520 года на географической карте выглядит куда меньше, чем пятьсот или тысячу лет назад. В 1000 году Римская церковь не имела никакого влияния на христиан Индии, Персии или Египта – а христиан в этих частях света было множество. Однако на протяжении XIV века и число неевропейских христиан, и их политическое влияние резко снизились. Период с 1250 по 1500 годы стал катастрофическим для христианских царств, выживавших на рубежах исламского мира – Армении, Грузии и Эфиопии, да и для самой Византии. Многие подчинились исламскому правлению, по крайней мере на время – а Византия и навсегда, – и власть Османской империи начала распространяться уже и по Европе27.
Христианство на Ближнем Востоке выжило, однако церкви и монастыри потеряли бо́льшую часть своей власти и влияния, понесли огромные художественные и культурные потери. Крупнейшие города и культурные цитадели этого региона один за другим становились добычей захватчиков – крестоносцев, мусульман, затем монголов – порой по несколько раз. В 1258 году пал Багдад. Страшные бедствия постигли Среднюю Азию, территории древнего Шелкового пути, где начиная с 1200-х годов хозяйничали монголо-татарские орды. (Пытаясь осмыслить эти ужасы, христиане обращались к классическому апокрифическому апокалипсису – Откровению Псевдо-Мефодия.) С начала XIV века захватчики-мусульмане не только грабили города, но и истребляли и подавляли чужие им религии – будь то вера христиан или манихеев. Мир поздней античности, в этих отдаленных уголках Ойкумены задержавшийся до XIII века, умирал страшной смертью, в огне и крови. Так, среднеазиатский город Мерв, во время оно один из величайших мировых культурных центров, был опустошен и залит кровью; жертв резни современники исчисляли сотнями тысяч. Христианские библиотеки, вместе со всеми хранившимися в них альтернативными писаниями, также постигла самая печальная участь.
«Неевропейское христианство» не исчезло совсем, но превратилось в бледную тень самого себя. А те остатки христианского мира, что выжили, было гораздо проще контролировать извне. Восточный патриарх превратился в марионетку турецкого султана, и папа Римский остался – по крайней мере до протестантского раскола, – единственным в мире независимым главой христианской церкви. Начав строительство мировой империи, Католическая церковь быстро привела к повиновению многие остатки когда-то славных неевропейских церквей. Все «сомнительные» писания из этих стран, до которых удавалось добраться, католики запрещали и уничтожали. Задним числом все это можно расценить как яркое проявление европейского империализма.
ГЛАВНЫМ ПОЛЕМ БОЯ В ЭТОЙ БОРЬБЕ Европы и Азии стала Индия. Христиане присутствовали в Южной Индии с очень древних времен – по меньшей мере со II века. Индийская церковь, по преданию, основанная апостолом Фомой, сохраняла свою идентичность на протяжении всего Средневековья. Она составляла часть восточной, так называемой несторианской, церкви, ориентировавшейся на патриарха в Вавилоне (нынешний Ирак). В XVI веке к берегам Южной Индии причалили первые католические путешественники – португальские купцы, строящие свою торговую империю. Португальцы и испанцы немало изумились, встретив здесь христиан, которые, судя по всему, даже не слыхали о папе Римском. Постепенно европейцы распространили свою власть и на местные церкви28.
Процесс этот завершился в 1599 году, когда в Диампере (нынешний Удайамперур в индийском штате Керала) прошел собор под председательством португальского архиепископа Гоа. Собор этот провозгласил подчинение местной церкви папе Римскому, потребовал, чтобы индийские верующие отреклись от своих несторианских воззрений, а также от всех обычаев и традиций, несовместимых с европейскими католическими стандартами. Этот запрет распространился и на практики, сложившиеся под влиянием индуизма и незаметно окрасившие собой индийское христианство в предыдущие столетия29.
Самым значительным деянием собора стало осуждение многих популярных в Индии книг, в том числе древних апокрифических писаний. Отныне верующим, под страхом отлучения от церкви, запрещалось «хранить, переводить, читать или слушать чтение книг», перечисленных в списке. К сожжению была приговорена настоящая сокровищница духовных и богословских сочинений на сирийском языке. Среди них было и «Детство Спасителя» (наше Евангелие Псевдо-Матфея), вместилище идей и образов, прекрасно знакомых всему христианскому миру из множества псевдоевангелий на протяжении столетий. Теперь же все они были объявлены ошибочными, ведущими к погибели, требующими строгого запрета и искоренения. Например, в этой книге сообщалось,
…что Благовещение ангела свершилось в Храме Иерусалимском, где пребывала Богородица, что противоречит Евангелию святого Луки, где сказано, что это было в Назарете; что у Иосифа, когда он обручился с пресвятой Девой, была еще жена и дети от той жены; что он часто бранил ребенка Иисуса за его шалости и проделки; что ребенком Иисус учился у раввинов и узнал от них множество нелепостей и богохульных басен того же рода… что святой Иосиф, желая узнать, не изменила ли ему Дева, привел ее к священникам, а те, следуя закону, дали ей выпить воду ревности; что Богородица начала рожать в дороге и, не в силах продолжать путь, остановилась в яслях в Вифлееме…
Так страна, некогда изобиловавшая древними христианскими писаниями, лишилась большей части своего наследия. От индийской сироязычной литературы дошли до нас лишь жалкие крохи30.
Католические власти стремились «исправлять» разночтения и варианты в местных писаниях, в том числе древние и подлинные. Восточным христианам приказано было не только уничтожить апокрифы, но и включить в свой канон те книги, которые считала каноническими западная Католическая церковь – в том числе второканонические ветхозаветные книги – Эсфири, Товита и Премудрости Соломона. Новый Завет индийцы доселе знали по Пешитте (буквально «простой» или «обычный» – перевод Нового Завета на древнесирийский язык, датируемый IV или V веком). В этой версии отсутствовали антилегомена, или спорные книги – Второе и Третье послания Иоанна, Второе послание Петра, Послание Иуды и Откровение. Теперь им пришлось принять и эти тексты, чтобы привести свой канон в согласие с западным31.
ОДНАКО ЕЩЕ СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ОХОТНИКИ НА ЕРЕТИКОВ УБЕДИЛИСЬ: осудить текст – одно дело, а изъять его из употребления – совсем другое.
Ветхозаветные апокрифы оказались удивительно стойкими. Как мы уже видели, и православные, и католики продолжали считать второканонические книги частью Писания. Даже в протестантских Библиях – Женевской и Библии Короля Иакова – эти книги по-прежнему публиковались, хоть и в отдельном разделе, озаглавленном «Апокрифы». И тем не менее они печатались под одной обложкой с библейскими книгами, тем же шрифтом, с той же разбивкой на главы и стихи. Вплоть до конца XVIII века они оставались неотъемлемой частью Библии на английском языке. Уильям Шекспир назвал двух своих дочерей – Джудит и Сюзанна – в честь второканонических героинь; а об интересе поэта Джона Мильтона к ветхозаветным апокрифам, в том числе и достаточно маргинальным, мы уже говорили. Лишь после 1800 года издатели начали исключать второканонические тексты; так сложился «приглаженный» вариант Библии, который современные протестанты считают единственно верным.
Сохранились и новозаветные апокрифы, пусть прежний их статус «почти-писания» и поколебался. О ветхозаветных апокрифах Лютер писал, что «они не равны Священному Писанию, однако душеполезны и хороши для чтения». Некоторые из его последователей были еще терпимее. В качестве «душеполезного чтения» лютеране читали Евангелие от Никодима и включали апокрифы в учебные программы32.
Католики были еще более открыты для апокрифических историй – или, по крайней мере, для некоторых их сюжетов. Вычистив то, что сочла простонародными суевериями, пост-Тридентская церковь устремила все силы на почитание Девы Марии и святых. Это почитание отражалось и в литературе, и, прежде всего, в визуальном искусстве, ставшем после Тридента средоточием католического благочестия. Именно благодаря художественным традициям католицизма апокрифические материалы и сюжеты распространились по всему миру33.
Новые образы брались из «марианских евангелий» – историй о детстве и юности Марии и детстве Христа, происходящих из Протоевангелия, и сюжетов об отшествии Марии из мира сего. Около 1517 года Тициан пишет свое прославленное «Взятие на небеса»; на тот же сюжет писали такие знаменитые художники, как Тинторетто, Рубенс, Гвидо Рени, Пуссен и Паоло Веронезе. Среди работ Эль Греко (1541–1614) мы видим «Успение Пресвятой Девы», «Взятие на небеса» (первое его испанское полотно), «Непорочное зачатие» и «Святое семейство со святой Анной». Его младший итальянский современник Караваджо также любил «альтернативные» темы. Около 1600 года он работал над «Отдыхом по пути в Египет» и «Девой Марией со святой Анной», а также написал вызвавшее споры полотно «Смерть Девы Марии». «Магнификат» (прославление Девы Марии) привлекал внимание Эль Греко, Рубенса, Веласкеса, Веронезе, Гвидо Рени и Аннибале Караччи, не говоря уж о сотнях не столь известных художников. Не меньше любили барочные художники XVII века и «Свадьбу Пресвятой Девы». «Марианские» темы процветали и дальше: в XIX веке в особой «моде» была тема Непорочного зачатия, в XX – Взятия на небеса34.
Помимо величайших произведений искусства, в католических церквах, разумеется, появлялись тысячи более скромных вариаций на те же сюжеты – на холстах, в росписях, в скульптуре, в мозаиках, не считая медали и открытки. Сюжеты становились даже именами собственными – появился город Асунсьон («взятие на небеса») и женское имя Консепсьон («зачатие»). Имена предполагаемых родителей Марии хорошо известны калифорнийцам по названиям двух старых городов – Сан-Хоакин и Санта-Ана. Все эти мотивы так распространены, что даже странно называть их апокрифическими. Для сотен миллионов христиан по всему миру все это – неотъемлемая и естественная часть их веры.
Сохранили свое влияние и апокрифические истории о святых. Покровители художников часто заказывали изображения святых с атрибутами или в сценах, позволяющих сразу их узнать, – а это зачастую требовало использования апокрифических мотивов. Так, святой Иоанн Евангелист часто изображался, как на полотне Эль Греко 1604 года, с чашей яда и змеей – согласно Деяниям Иоанна. Еще в XVII веке церковь поощряла благочестивых католиков читать «Литанию часов», включавшую без всяких изменений отрывки старых апокрифических деяний апостолов, порой тронутых древними ересями. Именно изумление от встречи с такой книгой заставило голландского епископа Гериберта Розвейде около 1600 года приступить к критическому анализу житий святых, с помощью известных приемов текстуальной критики выявляя их происхождение и авторство. В поисках достоверного ядра этих текстов Розвейде стал основателем агиографии как современной научной дисциплины35.
ПРЕЖНЯЯ ХРИСТИАНСКАЯ КУЛЬТУРА, основанная на альтернативных писаниях, в наше время утратила значительную часть своего влияния и привлекательности. Но вот что удивительно: отвергнув эти мифы, Европа получила широкий доступ к куда большему количеству источников – в сущности, ей открылось неисчерпаемое богатство древних текстов. Исчезнув из памяти народной, старые предания стали доступны ученым и библиографам.
Сблизившись со средиземноморским миром, ученые Северо-Западной Европы получили в свое распоряжение тексты и писания, столетиями распространявшиеся в грекоязычном и сироязычном мире. На Западе эти тексты давно уже исчезли – те из них, что вообще когда-либо попадали на Запад. К некоторым из них проявили большой интерес – по крайней мере ученые; однако интерес совсем не того свойства, что мог бы возникнуть несколько сотен лет назад. Теперь люди начали видеть в этих текстах не хранилища духовных истин, а исторические источники, предмет научного исследования, а не народного поклонения. В мире новой Европы ценился их возможный вклад в науку, а не в религию36.
В предыдущее тысячелетие западные ученые знали многие тексты лишь по кратким пересказам или отрывкам, включенным в другие работы. Например, Прорицания Сивиллы были известны в основном по цитатам у Августина, не дававшим никакого представления о размере и разнообразии текста в целом. В 1540 году один немецкий ученый обнаружил, а затем и опубликовал полную греческую рукопись Прорицаний. Примерно в те же годы король Франции отправил к своим союзникам-туркам посольство в сопровождении переводчика – ученого – энциклопедиста Гийома Постеля. Постель привез из Османской империи несколько важных рукописей, в том числе Протоевангелие, в котором видел утраченное введение к каноническому Евангелию от Марка. (Именно тогда этот текст получил свое лестное название: «Первоевангелие».) К 1560-м годам на Западе появился полный текст Деяний Иоанна37.
Явились на свет и ветхозаветные псевдоэпиграфы. О Первой книге Еноха все тот же Постель узнал от эфиопских священников, живших в Риме, и даже опубликовал некоторые сведения об этом тексте, полученные из вторых рук. В 1606 году перевод византийского писателя Синкелла дал западным читателям новый доступ к объемным выдержкам из Книги Еноха. Тем временем европейские ученые изучали новые языки – помимо греческого, в научный обиход вошли арабский и сирийский38.
Ученые издавали обширные собрания альтернативных текстов, отчасти потому, что сами затруднялись судить об их подлинности. Впрочем, было очевидно, что по крайней мере некоторые псевдоевангелия и апостольские деяния не принадлежат ни апостолам, ни ранним отцам церкви. Одним из самых ранних и вместительных собраний стали Monumenta Sanctorum Patrum Orthodoxographa (1569). Издал их швейцарский ученый-протестант Иоганн Якоб Гринеус, стремившийся дать христианам из разных церквей общую основу, позволяющую исследовать происхождение и корни их веры39.
Однако то, что эти книги теперь издавались, не означало некритического к ним отношения. С большой осторожностью ученые рекомендовали тот или другой текст для широкого круга читателей. Не говоря уж обо всем прочем, они знали, как сурово осуждала многие из этих альтернативных текстов древняя церковь – и применяли все свои критические навыки, чтобы оценить их происхождение и достоверность. К концу XVI века на вновь открытую библиотеку религиозных текстов направили свой скептический анализ Абрахам Скультетус (протестант) и Робер Беллармин (католик). Альтернативные писания заняли определенную нишу – но не в приходской церкви, как раньше, а в академической библиотеке и лекционном зале40.
Этот поток критических исследований положил начало серьезному научному изучению альтернативных писаний. Первопроходцем в этом деле стал лейпцигский ученый-энциклопедист Иоганн Альберт Фабрициус, по праву заслуживший свой титул – «Библиограф Книжной Республики». Новозаветные апокрифы он собрал в своем Codex Apocryphus Novi Testamenti (1703), куда, среди прочих книг, включил Протоевангелие, «Рождество Марии», Евангелие детства от Фомы, «Арабское евангелие детства», Евангелие от Никодима, «Послание Христа Авгарю» и Послание к Лаодикийцам. Такое же собрание ветхозаветных текстов он представил публике в сборнике Codex Pseude-pigraphus Veteris Testamenti (1713): Фабрициус первый дал этим книгам название «псевдоэпиграфов». Работы Фабрициуса заложили основу для всех дальнейших исследований41.
В те же годы (1718) выходит «Назорей» Джона Толанда – первый образчик нового литературного жанра, которому в дальнейшем была суждена огромная популярность. Проведя научный критический анализ альтернативного евангелия (в данном случае Евангелия от Варнавы), автор попытался реконструировать, на его взгляд, подлинную историю раннехристианского движения и опровергнуть заблуждения позднейшего ортодоксального богословия. Кроме того, впервые Толанд объявил апокрифическое евангелие «стандартом», по которому следует судить испорченные и подправленные канонические тексты. Несмотря на свои полемические цели, Толанд представлял свою работу как трезвое академическое исследование42.
Очень скоро такому же критическому анализу подверглись и канонические писания. Современный историко-критический подход к Новому Завету впервые продемонстрировал в 1750-х годах немецкий ученый Иоганн Давид Михаэлис. Подобно своим бесчисленным последователям в «Книжной Республике», Михаэлис осмелился взглянуть на Писание просто как на еще один текст, подлежащий анализу и критике. К концу XVIII столетия некоторые ученые готовы были признать, что разница между истинными писаниями и псевдописаниями – вопрос скорее веры, чем истории. И все следующие текстуальные открытия лишь усиливали и распространяли это убеждение43.
НЕКАНОНИЧЕСКИЕ ПИСАНИЯ НИКОГДА НЕ ИСЧЕЗАЛИ ИЗ ЖИЗНИ церкви полностью. В разные эпохи христиане могли лучше или хуже их знать, чтение их где-то осуждалось, а где-то приветствовалось – однако верующие никогда не теряли доступа к множеству разнообразных псевдописаний. Эту мысль необходимо подчеркнуть, поскольку она противоречит распространенному и широко тиражируемому убеждению. Вопреки мифу, нынешнее открытие древних альтернативных писаний – отнюдь не революция, какой его часто представляют.
Миф об «открытии» звучит тем более странно, если вспомнить, сколько веков уже современный мир знаком с этими альтернативными писаниями и имеет все возможности их изучать. С самого начала XIX века известные английские издатели начали представлять публике собрания неканонических текстов, считавшихся тогда (и считающихся сейчас) подрывными, сознательно исключенными из новозаветного канона – подавленными голосами подлинного раннего христианства. О том, насколько распространились и укрепились их идеи в американской популярной культуре, свидетельствует хотя бы ранний мормонизм, с его пристальным интересом к мессианской фигуре Еноха. А с середины XIX века исследователи раннего христианства и иудаизма вновь открывают для себя, один за другим, огромное количество альтернативных текстов. Расширившиеся контакты Европы с Ближним Востоком, Азией и Африкой приносят с собой все новые сокровища на коптском, сирийском, эфиопском языках. Центром изучения альтернативных писаний, как и во многих других случаях, становится Германия; однако и англоязычный мир в 1880–1930-х годах переживает золотой век библейских исследований44.
Апокрифические евангелия и деяния печатались массовыми тиражами. В 1930 году ученый Эдгар Гудспид составил список текстов, вышедших на свет начиная с 1870-х: Учение двенадцати апостолов {Дидахе}, Евангелие от Петра, Откровение Петра, Апология Аристида, Деяния Павла, Речения Иисуса, Оды Соломона и Послание апостолов – все II века. В те же годы изучение славянских апокрифов открыло новые подходы к ветхозаветным исследованиям45.
Любой ученый, имеющий доступ к крупной библиотеке, мог обратиться к огромному и разнообразному набору древних писаний, ставших еще более доступными благодаря трудам писателей М. Р. Джеймса и Р. Х. Чарльза. Более того, любой заинтересованный читатель мог ознакомиться и с обширной библиотекой гностических текстов. Одно это показывает нам, что утверждения об «открытии» гностицизма в 1970-х годах – полная чепуха. Если уж искать дату «открытия» – это будет 1900 год, когда Дж. Р. С. Мид издал свое исполинское и затем много раз переизданное собрание «Фрагменты забытой веры». «Фрагменты» включали переводы гностических писаний – таких, как Пистис София», «Книги Спасителя» и Евангелие от Марии. Мид сознательно представлял эти тексты именно как тайные евангелия; так, о Пистис София он писал, что это «своего рода Евангелие, дошедшее до нас от какой-то древней гностической секты»46.
И тогда, и сейчас эти древние верования завораживали как трезвомыслящих ученых, так и активистов разных сортов, особенно эзотериков и феминисток. В 1916 году английский композитор Густав Хольст положил на музыку «Гимн Иисусу» из Деяний Иоанна – знаменитую хоровую песнь, в 1970-х годах столь заинтриговавшую критиков «Гностических евангелий» Илейн Педжелс. (Хольст, несомненно, вдохновлялся работой Мида.) В 1916 году Джордж Мур опубликовал роман «Ручей Керит», сюжет которого демонстрирует близкое знакомство автора с альтернативными воззрениями на раннее христианство и с неканоническими писаниями. Иисус в изложении Мура был ессеем и выжил при распятии. Далее он противостоит обманутому Павлу, распространяющему безумные выдумки о «Мессии из Назарета». Не желая иметь с этим ничего общего, Иисус бежит и присоединяется к группе буддийских монахов, проповедующих в иудейской глубинке47.
Чтобы понять, как много знали читатели того времени об альтернативных древних евангелиях, достаточно обратиться к причудливому роману Роберта Грейвза «Царь Иисус». Книга эта вышла в 1946 году – в год открытия библиотеки Наг-Хаммади и до обнаружения Свитков Мертвого моря. Однако уже в эти годы Грейвз прекрасно знал множество «потерянных» евангелий и гностических отрывков; из них-то он и соорудил мифологию, включающую практически все радикальные взгляды на Иисуса, которым суждено было войти в моду в последующие годы. Здесь мы видим Иисуса и светским революционером, и мужем местной языческой богини, и проповедником восточной мудрости, и тайным претендентом на израильский царский престол, и посвященным в эллинистические мистерии, и участником древних племенных культов плодородия, и эзотерическим учителем, и нумерологом, и – куда же без этого! – мужем Марии Магдалины48.
В свете всего этого определенно стоит спокойнее относиться к новейшим сенсационным находкам, и особенно – к уверениям, что сейчас эти находки выходят на свет впервые со времен древней церкви или эпохи Второго храма. В некоторых случаях – прежде всего для свитков Мертвого моря, – это так и есть. Но другие документы – такие, как Первая книга Еноха – сейчас «открыты» лишь в том смысле, что привлекли внимание западных ученых; для Эфиопской церкви эта книга два тысячелетия была каноническим писанием. Мы «открываем» такие тексты лишь в том же смысле, в каком Колумб «открыл» Америку: ее автохтонные обитатели жили там до Колумба тысячелетиями и прекрасно знали, где находятся. Утверждение, что некоторые тексты после IV века полностью исчезли, попросту неверно.
Столь же неверно утверждать, что «новые» тексты явились на свет в результате какого-то внезапного откровения. Как мы уже видели, возвращение альтернативных текстов на Запад началось еще в эпоху Возрождения, а в XIX веке приобрело массовый характер. «Переворот», «открытие» – все это сюжетные ходы, характерные для мифа.
Ученых, исследующих апокрифы, в распространении этого мифа винить не стоит. Как правило, это работа журналистов и издателей, стремящихся привлечь внимание к своей работе: лучший способ рекламы – представить ее сенсационной, опрокидывающей все наши прежние представления. Сказки о потерянных и найденных сокровищах, о запрещенных рукописях, разумеется, привлекают широкую публику. По необходимости всякую новую находку приходится изображать откровением, свергающим с пьедестала научный и религиозный истеблишмент. Разумеется, в таком сюжете должны быть и злодеи – церковные иерархи, враги свободы и прогресса, упрямо сводящие Библию к четырем евангелиям, и герои – отважные ученые, противостоящие предрассудкам.
БОЛЕЕ СЛОЖНАЯ КАРТИНА в такую мифологическую схему не укладывается. Трудно признать, что новооткрытые тексты вовсе не были «утрачены» в нашем обычном понимании и что нам давным-давно известно множество документов, очень с ними схожих. Быть может, эти тексты не были всеобщим достоянием, однако «прятались» на открытых местах. Еще труднее признать, что различные христианские группы на протяжении сотен лет пользовались большим количеством писаний, в том числе и действительно очень древних. Вот почему популярная история христианства предпочитает не замечать некоторых писаний, оказавших огромное влияние на веру и религиозную культуру христианского мира.