Дракон настиг ее. Исчезли бушующее море и разрушенный город, растворились в тумане горная крепость и подводное королевство с переливами драгоценных камней. Навсегда изменился сам Азерот, когда черные крылья сомкнулись над ее головой жестким шатром, как один из тех на Ярмарке Новолуния. Она касалась этих крыльев изнутри, до бессилия колотила по ним кулаками, водила впотьмах ладонями, но выхода не было.

Обступившая ее ночь накалялась, сгорала, и Джайна Праудмур должна была сгореть вместе с ней.

Слабая искорка возникла из ниоткуда и, танцуя в воздухе, с легким потрескиванием стала приближаться. Приблизившись, огонек, как кошка, ластился к ее рукам, оставляя на коже бордовые полосы ожогов, но Джайна не чувствовала их. Пламя невидимой свечи скользнуло по плечу Джайны к ее шее, от подбородка к ее губам. Огонь овладел ее губами, замер, не позволяя сделать обжигающе холодного, нового вздоха.

И она ответила на поцелуй пламени.

Искра разгоралась. С каждым мгновением огненные объятия становились все теснее, все крепче. Полыхала одежда, спадая черными лохмотьями. Настойчивый огонь не ослаблял объятий, не оставляя Джайну ни на минуту.

Обугленная кожа Джайны утратила чувствительность. Тлеющие искорки проникли вглубь ее тела, осторожно коснулись взведенных, натянутых нервов. Как изнуренные засухой леса, те тут же вспыхнули. Пламя разрасталось, разбегалось по обнаженным нервам, проникая все глубже, сжигая каждую клетку на своем пути. Не способное к сопротивлению, тело Джайны плавилось изнутри, отзываясь сладкой болью на губительный пожар.

Огненное полотно целиком поглотило ее. Ослепленная раскаленным до бела пламенем, окружившим ее, Джайна лишь для того распахнула глаза, чтобы закрыть их навсегда.

Но они так и остались широко распахнутыми.

И она видела, как сражается кровь с огненной лавой, заполнившей ее вены до отказа, как из последних сил бьется охваченное пламенем сердце. И как смерть берет вверх над жизнью.

Ее тело, как и поверженный Азерот, превратилось в пепелище. Сгоревшая кожа отслаивалась, обнажая чистый огонь, который, казалось, никогда не прекратит своего разрушительного пиршества. Ослепляющая боль нарастала. С сухим треском ломались ребра, острыми краями разрезая плоть. Огонь рвался наружу, теперь одной лишь Джайны ему было мало. Если бы воздух по—прежнему мог проникнуть в ее сгоревшие легкие, она бы кричала.

Жидкое пламя стекалось, собиралось воедино в плотный клубок где—то внизу живота, который распирал ее изнутри.

…«Он существует, значит, мы выживем»...

Он. Ее сын.

Неразумный мальчик, который проник в прошлое, казалось, только для того, чтобы сам факт его существования помог им согласиться с безумным планом бегства из Зин—Азшари. Водоворот действительно не причинил им вреда, они оказались на свободе. Но его существование вовсе не гарантировало безопасности после бегства из подводного царства. Не было свидетельством того, что безумие вновь не коснется разума черного дракона. И никак не доказывало, что Джайне удастся выжить после появления этого ребенка на свет.

За весь этот срок пожар ни разу не стихал внутри ее измученного тела. Наоборот, ослабевшее пламя испугало бы Джайну. Ей хотелось верить, что ее страдания не напрасны. Ее кости продолжали ломаться, как иссушенные молодые деревца, а распирающий изнутри клубок только рос, разрывая сгоревшую плоть и кожу. Пока не наступил тот самый момент.

Огонь обступил Джайну, сомкнувшись вокруг нее. Сквозь пламя Джайна могла видеть суровое лицо высшего эльфа. Его бронзовые глаза внимательно следили за ее неминуемой гибелью. Она могла бы протянуть руку и коснуться его, но знала, что от него не стоит ждать помощи. Ноздорму Вневременный хотел убедиться в ее смерти, он сделал слишком многое, чтобы привести ее к этому, разве мог он теперь пойти наперекор собственным убеждениям? Она была уверена, что только с помощью Ноздорму ее сын сумел попасть в прошлое, а сама она навсегда исчезла из Азерота за несколько часов до того, как обезумевший Аспект разнес белокаменную столицу Альянса.

Пламя наступало, лишая последних жизненных сил. Джайна понимала, если Ноздорму все еще здесь, значит, у нее еще есть шанс, значит, еще не вся потеряно. Она не собиралась бороться, желая лишь одного, чтобы боль прекратилась как можно скорее.

Ноздорму нахмурился. Пламя, окружавшее Джайну, на какое—то мгновение прильнул к ее стопам, стелясь по земле. Бронзовые волосы отливали плавленым золотом, а татуированные на плече черные змеи двигались, переплетая свои хвосты.

— Прощай, Джайна Праудмур, — прошептал Вневременный.

Огонь взорвался тысячью окрепших искр. Окружил обессиленную Джайну, смыкаясь над ее головой, сжигая воздух, питаясь ее жизнью. Джайна рухнула наземь. Живот пронзила острая боль, и впервые она закричала в полную силу, согнувшись пополам, прижимая к себе колени. Огненный клубок внутри нее переворачивался и шевелился, ломая оставшиеся кости. Кипящая кровь хлынула туда, где горели осколки костей. Острые осколки костей, подхваченные бурлящим потоком, вспарывали тонкие, утратившие упругость вены.

Пролитая кровь вспыхивала, соприкасаясь с огнем. Пламя бежало вверх по кровоточащим струйкам, проникая все глубже в ее раны, смешиваясь с тем огнем, что бушевал внутри ее тела. Теперь обе стихии встретились внутри нее, соединились, укрепив свои силы, умножив их, теперь Джайне Праудмур суждено было только погибнуть.

Ослабевшая, она послушно отдавалась огню так же, как когда—то давно, позволяя язычкам пламени скользить по ее измученному телу, проникать все глубже. Но это пламя не ласкало, питая нежностью, оно несло лишь смерть и разрушения.

Ночь накалялась, ночь сгорала, и Джайна Праудмур должна была сгореть вместе с ней. Ведь это была совсем другая ночь.

Обжигающие капли одна за другой коснулись ее пылающих щек. Легкий бриз ворвался в охваченный стихией круг, заставив ровное пламя вздрогнуть, шевельнуться в недоумении. Джайна перевернулась на спину, подставляя каплям свое лицо. Неожиданный ледяной дождь усиливался. Градинки разбивались, покрывая сожженную плоть Джайны снежным прахом, облегчая ее страдания. Она с наслаждением проглотила несколько льдинок целиком.

Джайна не ощущала своего тела, будто провалившегося в пустоту. Притоптанный дождем, огонь с возмущенным шипением еще вспыхивал вокруг нее, но губительное пламя все же медленно, но верно отступало. Манящая прохладной темнота, поглотившая все звуки, надвигалась на Джайну. Огонь навсегда покинул ее тело, оставив саднящую пустоту.

«Мы не прощаемся, Ноздорму», — подумала она прежде, чем ночь сомкнулась над ее изуродованным телом.

* * *

Глубоко посаженные, черные глазки—бусинки внимательно глядели на нее. Округлые уши, покрытые черной шерстью, вздрагивали, готовые уловить хоть малейшее изменение в ее дыхании.

— Хейдив, — прошептал в сторону черно—белый медведь, сидевший у ее постели, — она пришла в себя.

О, Свет… Сначала обезумевший Аспект и мурлоки, а теперь пандарены. Неужели отныне ее жизнь неразрывно связана с легендами Азерота?

В поле зрения Джайны появился второй пандарен, крупнее того, которого она увидела первым. Пандарен, названный Хейдивом, помахал перед лицом Джайны белой лапкой с пятью черными подушечками.

— Вы меня слышите?

Ее голосовые связки все еще не вернулись к своим прямым обязанностям. Испытание пламенем не было лишь частью ее воображения. Это подтверждали и обмотанные хлопковыми бинтами руки. С чего бы мишкам—лекарям делать это, если бы огонь был лишь игрой ее воображения?

Не способная говорить, Джайна закрыла веки, надеясь, что пандарен поймет ее.

«После огненной тюрьмы я долгое время не говорил — голосовые связки никак не восстанавливались».

Джайна моргнула несколько раз, и только тогда дымка, размывающая пандаренов в двухцветные пятна, исчезла. Когда же она перестанет слышать его голос, эти внезапно всплывающие в сознании фразы?... Освобожденный Азшарой, черный дракон долгое время не мог говорить. Даже когда его кожа исцелилась от шрамов и ожогов, голос по—прежнему к нему не возвращался. Неужели она способна пережить то же, что и он, и остаться в живых?

— Вам больно? — спросил пандарен Хейдив.

Лучше бы он не спрашивал.

Стараясь успокоиться, Джайна глубоко вздохнула. Ее ребра разошлись и так и не смогли вернуться обратно, что—то неимоверно колючее впилось в ее легкие. Перед глазами потемнело. Только с помощью пандаренов она смогла принять прежнее положение тела, не причинявшее столько боли.

— Он сломал вам ребра, — с сожалением сказал другой пандарен.

Воображение рисовало черного дракона, который скидывал ее со своей спины в бушующее море. Над ее головой жалобно скрипела пристань Терамора, а волны несли под днище шатающихся, как маятники, огромных — особенно вблизи — кораблей. Но внезапно она поняла, кого имел в виду пандарен.

Рука медленно, скользнув по болезненным ребрам, коснулась плоского живота. Тазобедренные кости тянулись вверх, как острые горы. Она помнила клубок огня, который разгорался внутри нее с каждым днем все сильней. Именно он ломал ей кости, как сухие тонкие ветви, когда колотил изнутри, требуя внимания.

— Эймир—Ха! — воскликнул Хейдив, заметив испуг Джайны.

Но под ее пристальным, требовательным взглядом второй пандарен, которого Хейдив назвал Эймир—Ха, рассказал ей все от самого начала — как бронзовый дракон принес ее в Пандарию, как приказал заботиться о ребенке и как потом сам же забрал ее сына.

Мальчик. Это действительно был мальчик. Ради него Ноздорму проник в терзающий ее кошмар, где распрощался с ней. Но отчего же она до сих пор жива?

Прохладный компресс коснулся лба, и Джайне вспомнился ледяной дождь. Неужели это пандарены спасли ее? Но как мог Вневременный не предвидеть этого?

— Вам все еще очень больно, — сказал пандарен Хейдив.

Пандарену не требовался ответ, но Джайна, подтверждая его слова, вновь закрыла глаза.

— Выпейте.

Она сделала несколько глотков чего—то терпкого, но сладкого из глиняной чаши.

— Вы будете жить, леди Джайна, — прошептал Хейдив, сменив холодный компресс на лбу. — Вы пришли в себя. А значит, будете жить. Осталось только окрепнуть.

Голос Хейдива был полон спокойствия, и это передалось Джайне. А может, начало действовать принятое обезболивающее лекарство. Черные глаза пандарена излучали заботу и внимание, и это напомнило Джайне кое о ком очень важном, но бездна овладела ее сознанием раньше, чем она смогла осознать что—либо.

* * *

Первым, о чем попросила Джайна, когда смогла хоть немного говорить, стало зеркало. Возле ее постели дежурила незнакомая ей пандаренка с повязанным вокруг талии передником. Услышав просьбу Джайны, она испугалась, прижав черную лапку к белой манишке на груди.

— Эймир, — обратилась она к пандарену—лекарю, — позови Хейдива.

Джайна изучала застланный высушенным тростником потолок, от которого в хижине пахло летом и скошенными травами. Крыша над головой была круглой, тростник сложен аккуратно, веточка в веточке. Справа в хижину лился свет, там могло быть окно. Хлопающей двери она не слышала, но по ощущениям дверь находилась немного дальше окна. Встревоженный Хейдив появился незамедлительно. Наверное, среди пандаренов он был старшим лекарем.

— Сама попросила? — тихо спросил он, после того, как пандаренка объяснила ему произошедшее. — Леди Джайна, вы можете говорить?

Хейдив стоял возле ее кровати, заслоняя спиной солнечный свет. Белые пятна на его шубе светились, будто позади него летали светлячки.

— Зеркало, — только и смогла выдавить Джайна чужим голосом.

— Ох, уж эти женщины, — пробормотал где—то сбоку Эймир—Ха.

Но зеркало все же принесли. Даже взять расческу сейчас казалось для Джайны непосильным трудом, поэтому пандаренка сама держала зеркало в громоздкой витой железной оправе. Женщину, которая отразилась в круглой зеркальной поверхности, Джайна узнала не сразу.

На исхудавшем лице незнакомки горели ярко—синие глаза, казавшиеся необыкновенно большими. Бледная кожа лишний раз подчеркивала их невероятный насыщенный цвет. Тусклые, ломкие волосы были коротко острижены. Пшеничные локоны, больше не спадавшие на плечи, теперь подчеркивали тонкие скулы, почти полностью обнажая длинную шею. Руки, ноги, талия — все ее тело стало настолько тонким, что казалось, любой ветер без труда сломит ее пополам.

Ее худые руки легли на живот, а сама она не сводила требовательных глаз с Хейдива.

— Для этого не лучший момент, — понял ее пандарен. — Вы еще не оправились, увиденное может напугать вас.

Словно пытаясь откинуть слишком тяжелое для нее одеяло, кисти Джайны дернулись. Пробормотав что—то в белые торчащие усы, Хейдив с тяжелым вздохом откинул одеяло, наклонив зеркало так, чтобы лежащая Джайна все увидела.

Складки дряблой кожи, окрашенные фиолетово—малиновыми разводами оставались единственным напоминанием о произошедшем. Состояние собственного тела ввело Джайну в тихий ужас.

Вначале, даже не заметив этого, она слегка приподнялась, чтобы увидеть это самой, без помощи зеркала. Но сломанные ребра тут же напомнили о себе, и Джайна рухнула обратно на постель.

— Я ведь предупреждал вас, — отозвался Хейдив. — Постарайтесь не переживать. Сейчас вам это ни к чему. Поверьте мне на слово, к тому времени, когда вы встанете на ноги, ваше тело почти вернется в прежнюю форму.

Пока пандаренка поила Джайну обезболивающим снотворным, Хейдив говорил о том, что ей нужно набраться сил, ведь она потеряла более половины своего веса, ничто не удержит ее на ногах, если она не будет хорошо питаться и продолжать принимать их лечебные травы. Как будто у нее оставались силы для сопротивления…Ее силы таяли так же быстро, как и первый снег.

Джайна покорно принимала все, что ей давали пандарены, благодарная, что есть кто—то, кому не безразлична ее жизнь. Она почти не ощущала вкуса лекарств, а некоторые, по словам Эймир—Ха, были очень горькими и только пчелиный мед подслащал их.

— Но только капля меда, — говорил он тихо, будто себе под нос, пока растирал сушеные травы в деревянных ступках. — Больше меда лишит их той силы, которой их наделила Древняя Мать. Вот так, всего капля лучшего меда… Это, конечно, не липа серебристая, но тоже будет вкусно…

Пандаренка в переднике оказалась женой Хейдива — звали ее Шайя—Ли. С приставками к имени Джайна пока не могла разобраться, обещая себе, что если когда—нибудь выйдет из этой хижины, то исследует весь мир Пандарии, разберется во всех традициях и легендах загадочных черно—белых медведей.

Шайя—Ли часто поила Джайну обезболивающим снотворным, поговаривая, что во сне душа чаще наведывается в гости к Матери—всего—живого, и только эти визиты способны вернуть Джайне утраченную силу.

«А что вернет мне сына?», — хотела спросить ее Джайна, но снова и снова проваливалась в глубокий сон. В ее снах не было Матери—всего—живого. Ее сны полнились кошмарами — катаклизмы сотрясали Пандарию, и светлое небо полностью скрывалось за широкими черными крыльями. Он искал ее. Она протягивала к нему руки, но он сотрясал всем телом башню Терамора, и камни крошились под его натиском. Джайна вновь падала в огонь, пожирающий ее тело.

Джайна проводила в небытии по нескольку дней, поэтому плохо представляла, через сколько времени после того, как она впервые пришла в себя, она все же смогла сделать эти несколько шагов самостоятельно. Ее ноги наконец—то могли стоять, не подкашиваясь. Странно, но ходить она начала гораздо раньше, чем говорить.

Ослабевшая, но счастливая, сделав эти три шага, на четвертом, ставшим последним, она упала в бережные объятия Хейдива. Как маленькая девочка, обхватила его пушистые, но неимоверно сильные лапы, уткнулась в мягкое черное плечо. Лишь передохнув и только с помощью Хейдива, она смогла вернуться в постель.

Шайя перестелила постель Джайны — новая подушка распространяла одурманивающие ароматы цветущего леса. Наверное, пандарены набивали их сушеными травами. Джайна жалела, что не может расспросить их об этом.

На следующий день вместе с Хейдивом, Эймир—Ха и Шайей возле постели Джайны появился незнакомый ей, белый от носа до пят пандарен. Его бесцветные от старости глаза глядели невероятно строго, будто в чем—то обвиняя Джайну. При ходьбе седой пандарен опирался о деревянный посох.

— Итак, она выжила, — скупо сказал снежный пандарен, и именно это было его обвинением.

Джайна кивнула. Не было смысла отрицать очевидного. Впрочем, когда она поправиться и вернется в прежнюю форму (и вернется ли?) — вопрос оставался открытым. Но это мало интересовало седого пандарена, к тому же он и не думал обращаться к Джайне.

— Вневременный был уверен, что она погибнет, — продолжал пандарен, обводя взглядом понуро стоявших в стороне Хейдива, Шайя—Ли и Эймир—Ха.

Получалось, совсем не Хейдив был здесь старшим, а этот седой пандарен. Но в чем же он обвиняет этих пандаренов, столько сделавших для ее спасения? Джайна чувствовала, что должна сказать хоть что—нибудь в их защиту, но изо рта вырывались лишь хрипы.

— Кейган—Лу, — обратился к пандарену Хейдив, — леди Джайна выжила лишь благодаря Древней Матери. Она пришла на ее зов и подарила ей жизнь.

Кейган—Лу покачал седой головой.

— Вневременный распрощался с ней. Никто не способен выжить после такого.

Разве пандарен проникал в ее кошмары? Откуда ему известно это?

— Может быть, магия вернула ее с того света? — предположил Кейган—Лу, с подозрением взглянув на Джайну.

На магию нужны силы, которых у нее и на то, чтобы расчесаться самостоятельно, нет. Неужели он не видит этого? К тому же вернуть из Искривленной Пустоты может только магия Света, доступная лекарям, а Джайна обращалась к боевой магии Льда и Пламени, от которой, как оказалось, нет почти никакого проку в борьбе со смертью.

— Ее жизненные силы были на исходе, — не сдавался Хейдив. — Она не могла колдовать в таком состоянии. Вы ведь сами видели ее, Кейган—Лу.

Правильно, Хейдив. Прислушайся к его словам, упертый пандарен!

— Она — нет. Но кто—то другой мог, — многозначительно ответил Кейган—Лу.

От слов Кейган—Лу сердце Джайны забилось быстрее.

— Что с ней? — спросил седой пандарен.

Сама того не замечая, Джайна плакала. Теперь она вспомнила о том, почему в борьбе со смертью одержала победу.

Ее несносный сын отправился в прошлое не только для того, чтобы одним глазком глянуть на Вождя орков Тралла и чтобы их бегство из Зин—Азшари успешно завершилось. Каким—то образом он встретился с Эгвин и не смог сохранить тайну Времени — прямо рассказал ей об ожидавшей ее смерти.

Джайну вновь окружали повидавшие многое на своем веку стены дешевой таверны в Штормграде, куда Эгвин перенесла их из разрушаемого Смертокрылом Терамора, и где их ждал Аспект Времени. Жизненная энергия Хранительницы Тирисфаля, занимавшей пост советницы леди Праудмур, ярким потоком передавалась из одной руки, кожа на которой ссыхалась на глазах, в другую.

— Мне ни к чему столько жизненной силы! — сказала тогда Эгвин, не позволяя Джайне прервать этого последнего рукопожатия. — Он сказал, что для меня это будет в последний раз. Если я могу хоть так помочь тебе, я должна.

От образа молодой женщины, который с помощью магии поддерживала на себе Гвинэн, не осталось и следа. Джайне улыбалась сгорбленная седая старушка.

«Эгвин, дорогая Эгвин, где бы ты не находилась», — шептала Джайна, и слезы тихо лились из ее глаз. — «Спасибо тебе за мою жизнь. И за жизнь моего сына… Я знаю, ты простила его, несмотря ни на что».

Кажется, это Хейдив бесцеремонно вытолкал седого Кейган—Лу из хижины, а Шайя—Ли принесла своего успокаивающего средства. Но слезы Джайны не высохли даже тогда, когда она заснула.