Слишком много людей, слишком много статуй, слишком много кресел — в столь смешанных чувствах посетители покидали аббатство несколько лет назад. Но в середине 1990-х годов настоятель и собрание каноников поняли, что «суету» необходимо упорядочить. Гости Лондона выяснили, что неф отлично подходит для встреч — и для того, чтобы спокойно переждать дождь (Сэмюел Пипс, использовавший аббатство для менее невинных развлечений, их бы понял). Настоятель и собрание каноников решили ввести плату за посещение любой части здания, принимая во внимание разницу между открытой широкой публике и более закрытой частями церкви, которая существовала с момента основания аббатства. Теперь группы проходят сквозь крытые аркады, следуя по маршруту, однажды проложенному Вашингтоном Ирвингом, который бродил по Вестминстеру в одиночестве. Индивидуальные посетители входят от северного трансепта, но вынуждены обозревать достопримечательности в предписанном порядке, проходя мимо крытой галереи в капеллу Генриха VII и возвращаясь через северную крытую галерею в Угол поэтов. Неф находится в конце пути, там всегда много народа, и поэтому воспринимается он как нечто чужеродное. Но взгляду открывается воодушевляющее, очищающее душу зрелище — два образа на колоннах; перед ними можно зажечь свечу. Обычных туристов не допускают к святыне, которую можно посетить, лишь предварительно договорившись. Вероятно, это необходимо, чтобы избежать столпотворения и защитить образа от повреждения, но также означает, что теперь лишь «избранные» могут увидеть наиболее мистическое место в Лондоне и воочию насладиться прекраснейшими из сохранившихся средневековых скульптур. Зато недоступность заставляет современных туристов сильнее ощущать святость места. Возможно, те, кто все же попадают в святилище, в известной степени чувствуют себя пилигримами, достигшими цели.

Стремление поставить галочку в списке достопримечательностей — явление, присущее современности. Бетжемен описывал светскую даму, которая во время Второй мировой войны забегала в аббатство, чтоб приобщиться Божественного.

Ах, позвольте снять перчатки. Гулко колокол гремит, Из садов эдемских дивных Бог со мною говорит. Здесь, где дух английский жив, Боже, мой услышь призыв. Разбомби германцев, Боже, Чтобы к нам не лезли впредь, Только женщин, коль не каждый Немец должен умереть, Пощади Ты, так и быть, — И не дай меня бомбить. Пусть рычат, ревут моторы Вражеских железных птиц — Мне с Тобой совсем не страшно Даже тут, среди гробниц… Ой, прости, Господь, пора — Столько дел еще с утра! [20]

Сатира не особенно тонкая; тем не менее, она напоминает нам о том, что безвозвратно утрачено: сейчас лондонцу уже не так просто обрести в этой церкви откровение или утешение. Аббатство пытается восполнить утрату всемерным расширением своей миссии. Западный фасад представляет собой воплощенный в камне акт молитвы; слева от главной двери выбиты слова: «Боже, даруй благодать живым, покой усопшим, мир и согласие церкви и всей земле и нам, грешным, жизнь вечную». Статуи христианских мучеников XX века подобраны так, чтобы представить шесть континентов и некоторые конфессии — англиканскую, римско-католическую, православную, лютеранскую, баптистскую. Аббатство также пытается говорить со всеми людьми, независимо от их веры или неверия; показательно, что здесь проводится ежегодная служба за всеобщее благоденствие, — религиозный акт, поддержанный основными мировыми религиями. Внизу северной башни находится камень, увековечивающий память «невинных жертв угнетения, насилия и войны». Он задуман как обращение ко всему человечеству, своеобразное «гражданское дополнение» к могиле Неизвестного солдата. Эти символы приглашают внутрь, и несомненно, что случайных людей здесь немного, при этом двери открыты всем, и сюда приходят сотни. Мир меняется, но само здание аббатства и его «духовная цельность» продолжают труд, который бенедиктинцы называли «opus Dei» — «Божьей работой». Оно учит, проповедует и славит Господа.