28

— МЭ-Э-Э-Э-РИ-И-И-И!!!

Нат с трудом приоткрыл один глаз. Казалось, под пересохшие веки насыпали песку, и теперь он скреб и царапал глазные яблоки. Над самым его лицом горела лампа — матовый светильник, забранный металлической решеткой, вокруг которого распространялось жемчужно-белое сияние. Потом у него заболело левое колено. Боль была внезапной и острой, и он попытался согнуть ногу, но у него ничего не вышло. Тогда Нат попробовал пошевелить другими частями тела. С огромным трудом ему удалось повернуть голову примерно на дюйм в сторону смотрового окна.

— МЭ-Э-РИ!!!

Он не услышал звука. Все тело ныло и болело, словно он заключен в тесную стальную клетку. Он слышал, как врач называл его состояние «псевдокомой». Когда это было? Вчера? Неделю назад? Чувство времени исчезло, и он не знал, сколько прошло дней. Зато он хорошо знал, что имел в виду врач. Ствол головного мозга, в котором расположены двигательные центры, поврежден массированным кровоизлиянием, так что теперь он мало чем отличается от далеких предков человека, которые барахтались в прибрежном иле, даже не помышляя о том, чтобы выползти на сушу. Моллюск… Или даже хуже — растение. Все члены как будто налились горьким ядом и отказывались служить. Он почувствовал, как к горлу подступает паника, и снова беззвучно закричал:

— ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!!!

Но никто не шел, и понемногу он успокоился и попытался вспомнить, как он оказался в этой комнате без окон. В памяти снова всплыло слово «псевдокома». В его времена это называлось «синдром запертого человека». Как посмел врач произносить это слово в присутствии больного, в особенности больного, который разбирается в медицине? Худший прогноз трудно себе представить. «Синдром запертого человека» означал ясное сознание при полной утрате двигательных функций и речи — сохраняется разве что функция отдельных глазодвигательных мышц, да и то не всегда. Впрочем, больные с этим синдромом все равно долго не жили… А кстати, почему все, кто к нему заходит, одеты в костюмы, похожие на противочумные? Он что, заразен?

С трудом приподняв руку, Нат уронил ее на грудь. Отлично! Если он может двигаться, следовательно, его мозговой ствол функционирует и ни о какой псевдокоме не может быть и речи. Потом его пальцы нащупали повязку, а под ней — операционный шрам: неровную, выпуклую дорожку уплотненной кожи, спускавшуюся вдоль грудины к животу. Может быть, у него был сердечный приступ, за которым последовал инсульт? Но ведь ему только тридцать семь, и он в неплохой физической форме!

Нужно учесть все возможности, подумал Нат. Может быть, ему недолго осталось. Может, он уже мертв и лежит на мраморном столе в морге, в то время как его душа, прежде чем отлететь, воображает эту комнату и даже эти его мысли…

«Интересно, — спросил себя Нат, — есть у меня номерок на ноге или нет?»

Он попытался приподнять голову, чтобы посмотреть на пальцы ног, но почувствовал острую боль в шее. Ощущение, впрочем, было довольно странное, как будто боль существовала отдельно от тела.

Что-то зашуршало над самым ухом, но Нат никак не мог понять, что. Медленно, с усилием, он сдвинул руку выше и коснулся толстой эластичной повязки, под которой прощупывался еще один операционный шрам. Шрам шевелился, словно живя своей собственной жизнью, и Нат снова почувствовал, как в нем нарастает ужас. Он попытался крикнуть, но, как и в прошлые разы, не издал ни звука.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь распахнулась и в палату вошла молодая чернокожая женщина. Пристально посмотрев на него, она уселась в ногах его постели. Если бы Нат мог говорить, он бы обругал ее последними словами за то, что она оставила его одного. Если она только действительно его оставила. Не исключено, что перед ним ангел Господень, который специально спустился с небес, чтобы унести его с этой земли.

— Привет, Нат, меня зовут Хармони, — сказала негритянка чуть хрипловатым, низким голосом, и ему захотелось дотронуться до нее, чтобы убедиться, что она реальна, что он ее не вообразил. — Я — твой физиотерапевт. Каждое утро я буду приходить, чтобы помочь тебе сделать небольшую зарядку.

Нат был уверен, что никогда раньше не видел эту женщину.

Тем временем Хармони расставила на металлическом подносе несколько флаконов и, выдавив на перчатки немного массажного крема, стала размазывать его по тонкому латексу. Потом она откинула в сторону одеяло, согнула его ногу в колене (Нат испытал невероятное облегчение) и стала втирать крем ему в кожу, одновременно то сгибая, то снова вытягивая ногу. Наверное, подумал Нат, он все-таки жив, если чувствует все это, однако его не оставляло странное ощущение, что это не его нога. Он, во всяком случае, не помнил, чтобы его ноги были такими худыми и желтыми. Должно быть, он сильно похудел… но откуда эта желтизна? Может, в довершение всего, у него желтуха? О, бедная его печень!

Чтобы не потерять сознание, Нат стал думать о ее имени. Хармони, или Гармония… В переводе с греческого, кажется, это слово означает полную согласованность, стройность в сочетании звуков, красок, душевных устремлений и нот в музыке. В музыке… «Кто согласует эти разногласья?..» Эта фраза занозой застряла в мозгу. Откуда это? Из Шекспира? Слова напоминали рассыпавшуюся по полу мелочь, метеорный дождь, пронизывающий галактику его сознания.

Хармони значит «гармония»… А между тем у нее между передними зубами такая щель, что туда, наверное, пролез бы и десятицентовик… Нату грезился тающий лед, волки в непромокаемых плащах, алые рубины сыплются на мостовую, словно град… Странные, необъяснимые видения, то исчезающие, то снова встающие перед мысленным взором в мельчайших подробностях. Галлюцинации. Бред. Сон. Он не спит, и в то же время — как можно видеть такие вещи наяву?

Хармони взяла его пальцы в свои.

— Попробуйте пожать мне руку, Нат, — сказала она.

Нат представил, как с силой сжимает ей руку, но их сплетенные пальцы внезапно превратились в клубок копошащихся змей, и он крепко зажмурился, чтобы прогнать видение.

Понемногу Нат начинал сознавать, что значительные области его тела полностью или частично утратили чувствительность. Когда он прикасался к своей коже, она казалась грубой и шершавой. То и дело он слышал скрип собственных зубов, а Нат всегда терпеть не мог подобных звуков — мела по доске, железа по стеклу и прочих. От них по телу бежали мурашки и хотелось закричать и забиться в истерике.

Хармони тем временем взялась обрабатывать его с другой стороны. Взяв Ната за левую руку, она снова попросила пожать ей пальцы. Нат пожал.

— У вас получается! — воскликнула Хармони. — По крайней мере, одна рука начинает работать. Вот попомните мои слова: не пройдет и недели, как вы сможете открыть этой рукой стаканчик с мороженым. Ну хватит, можете отпустить…

Но его кисть оставалась крепко сжатой.

— Отпустите меня, доктор Шихэйн, — повторила Хармони. — Ну же!

Но мускулы отказывались ему повиноваться, и Хармони пришлось силой выдернуть руку из его судорожно сжатых пальцев.

— О'кей, — проговорила она. — Теперь мы знаем, что эта рука работает.

Потом она накрыла ему голову какой-то тканью. Что это за ткань, Нат так и не понял. Она была мягкой и в то же время — шершавой и грубой. Сквозь ткань он чувствовал, как широкие, сильные пальцы Хармони скользнули по его лбу, спустились по щекам и встретились под подбородком.

— Я уверена, что в свое время вы были настоящим красавцем, — сказала она.

«В какое такое «свое время»? — мысленно возмутился Нат. — Разве сейчас не мое время?!»

Когда Хармони сняла салфетку с его лица, он увидел, как в палату вошел крепкий высокий негр. Вместе они перевернули Ната лицом вниз и занялись его спиной и ягодицами. Они разминали их, обтирали каким-то составом и протирали сухой тканью, не переставая о чем-то оживленно болтать. Кому-то подобное могло показаться странным, но Нат хорошо знал эту сторону медицины. Он и сам помнил, как говорил с коллегами о всякой ерунде в присутствии перенесших инсульт пациентов, словно их вообще не существовало. Теперь Нат пообещал себе, что если он когда-нибудь выздоровеет, то будет более внимателен и тактичен с больными.

Прислушиваясь к разговору массажистов, Нат узнал, что негра зовут Окори Чимве, что он приехал из Нигерии и учится на санитара. Хармони все удивлялась, как ему удалось удрать из Африки.

— Тебе бы немного потренироваться, — говорила она, — так ты перещеголял бы самого Гудини.

Нат хорошо слышал их голоса, ощущал давление, когда они разминали его одеревеневшие мышцы, но кожа по-прежнему почти ничего не чувствовала.

— Смотри, какая любопытная штука! — сказала Хармони. — Ты видел?

— Наверное, они не все удалили, — прогудел Окори. — Чертовски красивая татуировка!

Они рассмеялись и снова перевернули Ната лицом вверх.

— А вот это дается мне труднее всего, — сказал Окори, склоняясь над самым лицом Ната и разрезая специальными ножницами повязку на шее. — Бр-р-р, ну и гадость! Слушай, может, подсобишь немного, а? Я и смотреть-то на них не могу.

Хармони тоже наклонилась и всмотрелась во что-то чуть ниже подбородка Ната.

— Через пару дней все будет чисто, — сказала она. — Нагноение почти прошло, остался небольшой участок.

— Все равно меня тошнит от одного их вида! — Окори содрогнулся всем своим большим телом.

— И это после всего, через что ты прошел? Не будь ребенком! — возразила Хармони, лопаточкой перекладывая шевелящихся личинок в прозрачный пакет. Потом она притворилась, будто хочет бросить пакет в Окори, и рассмеялась, когда тот отскочил.

— Ага, боишься! — воскликнула она.

Пока Хармони накладывала на шею свежую повязку, Нат глубоко задумался. Он знал, что личинки пожирают отмершие ткани и гной, а здоровую ткань не трогают. Подобная методика лечения инфицированных ран хорошо известна, но… из истории медицины. Насколько он помнил, она была широко распространена в Средние века. Кстати, откуда у него на шее инфицированная рана?

— Костюм приготовил? — спросила Хармони.

— Вот он, здесь.

Соединенными усилиями Хармони и Окори подняли койку почти вертикально, и Нат увидел какой-то сложный аппарат, отдаленно напоминающий средневековые же рыцарские доспехи.

— Пойду позову доктора, — сказал Окори.

— Да, позови, — кивнула Хармони и повернулась к Нату. — Вы уже несколько раз надевали подобный костюм, доктор Шихэйн, — сказала она отчетливо и громко. — Это специальный костюм для восстановительной терапии, который применяется для лечения больных, перенесших инсульт. Сейчас придет ваш лечащий врач, и в его присутствии мы наденем на вас этот костюм.

Дверь снова отворилась. Это вернулся Окори. С ним вошел какой-то человек, которого Нат сразу узнал. Тот самый врач, который говорил про «псевдокому». Тогда с ним были и другие, но у Ната не хватило сил повернуть голову, и он никого больше не рассмотрел. Сейчас ему отчаянно хотелось заговорить, попросить, чтобы ему рассказали, что с ним случилось, но он никак не мог подобрать нужные слова, не говоря уже о том, чтобы произнести их вслух.

— Доброе утро, Нат, — сказал врач, приветливо улыбаясь. — Вы меня слышите?

Нат попытался подать ему знак, моргнув глазами, но у него ничего не вышло.

— Сегодня он выглядит лучше, чем вчера, — проговорил врач, внимательно рассматривая лицо Ната. — Опухоль спала, цвет кожи тоже возвращается к естественному. Нат, вы меня слышите? — снова спросил он, слегка повысив голос, и, повернувшись, посмотрел в дальний угол комнаты, где за экраном рентгеноскопа сидела светловолосая женщина. До этого момента Нат ее не замечал и даже не подозревал о ее присутствии.

Женщина кивнула, и врач снова наклонился к Нату:

— Интраграмма слуховой зоны коры вашего головного мозга показывает, что вы меня слышите. О'кей, позвольте вкратце обрисовать вам ситуацию… Довольно долгое время вы находились без сознания и перенесли несколько обширных инсультов. Некоторые отделы вашего головного мозга до сих пор не работают в полную силу, но это дело поправимое. Как вы, безусловно, знаете, при соответствующей терапии все органы восстанавливаются довольно быстро, а мы лечим ваш мозг на клеточном уровне. Сейчас мы тоже собираемся провести с вами одну лечебную процедуру.

Единственное, что Нат мог сделать, — это пошевелить пальцами левой руки. Пальцы повиновались плохо, но врач заметил их движение и улыбнулся.

— Спасибо, Нат. Будем считать это вашим первым приветствием.

Окори и второй лаборант, появившийся в комнате, пока Нат «разговаривал» с врачом, начали расстегивать многочисленные пряжки и ремни, скреплявшие странные доспехи.

— Перед вами титанопластовый костюм для лечения последствий инсульта, — объяснял врач. — Он оборудован сетью электромагнитных датчиков из графитового волокна, которые, словно радиоантенна, улавливают биоэлектрические импульсы вашего мозга и преобразовывают их непосредственно в движение. Достаточно вам представить, будто вы совершаете какое-то действие, например идете, и костюм выполнит его за вас. Главное, не бойтесь — мы будем управлять костюмом, пока вы не научитесь сами контролировать свое тело.

Нату помогли сесть (при этом у него слегка закружилась голова) и надели на него костюм. Он услышал, как кто-то набирает на клавиатуре команду. Костюм загудел, потом Нат почувствовал, как ему разводят в стороны ноги и придают вертикальное положение. Последовала пауза, пока один из техников прилаживал к пенису отводной катетер.

— Ну как, Нат, готовы? — спросил врач.

— Он все слышал, — подсказала из угла белокурая женщина.

— О'кей, — кивнул врач. — Еще несколько слов, Нат… Этот костюм будет необходим вам до тех пор, пока ваши мышцы не окрепнут. Словно электромеханический корсет, он станет поддерживать ваше тело и помогать вам выполнять действия, с которыми вы пока не можете справиться самостоятельно. Возможно, вы помните, как буквально вчера я говорил вам, что такие костюмы прекрасно зарекомендовали себя при лечении пациентов, находящихся в состоянии псевдокомы.

Опять этот диагноз! Но как чертов врач может говорить такое, когда он только что пошевелил пальцами?!

Тем временем техники запрограммировали костюм, и Нат сделал — вынужден был сделать — шаг вперед. Каждое движение сопровождалось шипением сжатого воздуха, который, воздействуя на невидимые поршни, выбрасывал вперед то одну, то другую ногу, так что со стороны Нат, наверное, напоминал марионетку в руках неумелого кукловода. Когда он прошел таким образом несколько шагов, техники развернули его в обратную сторону, помогли вернуться к койке и сесть.

— За все время он ни разу не вздохнул, — сказал чей-то голос.

— Вы можете дышать, Нат? — спросил врач. — Давайте попробуем… Откройте-ка рот и вдохните.

Нат хорошо расслышал все слова, но не понял, что от него требуется. Дышать? А разве он не дышит? Похоже, что нет… Несколько мгновений Нат чувствовал себя человеком, застрявшим между жизнью и смертью. Потом он подумал о легких и сразу ощутил, что они буквально пылают от недостатка кислорода.

В этот момент чьи-то руки заставили его открыть рот, и Нат с силой втянул воздух.

— Отлично, — кивнул врач. — Как мозговой ствол?

— В норме. Дело, по-видимому, было в нервных связях, — ответил женский голос.

— Я уж подумал, что нам придется прибегнуть к сердечно-легочной реанимации.

Как раз в этот момент отводной катетер выскочил, обдав всех присутствующих брызгами мочи.

— Ну, на сегодня, пожалуй, достаточно, — сказал врач, машинально отряхивая биозащитный костюм. — Молодцом, Нат. До этого момента мы продвигались вперед на один крошечный шажок в сутки, но сегодня вы сделали сразу с десяток шагов… Теперь, я думаю, все будет хорошо.

Вместо ответа Ната вырвало прямо на его белоснежный костюм.

Он был рад, когда его снова уложили в постель. Прохладные простыни дарили ощущение безопасности и покоя, создавая некую иллюзию уединения. Каждая клеточка его тела ныла и болела, но не это главное. Главным был диагноз — «псевдокома», синдром «запертого человека». Осознание собственной неизлечимости и полной безнадежности положения придавило Ната к койке свинцовой тяжестью. Кому он нужен такой? Ему хотелось умереть, и он надеялся, что смерть не заставит себя ждать.

Прошло сколько-то времени, и в палату вернулась белокурая женщина, которую он уже видел. Она почти не обращала на него внимания. Двигаясь быстро и бесшумно, женщина занималась какими-то своими делами: переключала программы, разглядывала возникающие на экранах мониторов изображения и диаграммы. Закончив, она подошла к кровати Ната и надавила кончиком пальца на его забинтованную шею, отчего по всему его телу прокатилась волна жгучей боли.

— Ну и что с тобой теперь, Дуэйн? — прошептала женщина. — Ты ушел навсегда или только заснул? — наклонившись, она пристально всмотрелась в полуприкрытые веками глаза Ната. Он попытался ответить на ее взгляд, заставить убрать руку, но у него ничего не вышло.

— Ты говорил, что умеешь читать чужие мысли… Что ж, теперь тебе придется подчиняться приказам другого человека. И пожалуйста, не возвращайся больше, не напоминай нам о своем существовании, не пытайся восстать из небытия, о'кей? У нас и без тебя хватает забот.

И снова Нат не понял ничего из того, что услышал. Кроме того, женщина продолжала давить на его повязку, так что теперь не только его тело, но и голову пронзали словно тысячи обжигающих молний. Неужели она не понимает, что делает ему больно?!

— Что это у тебя на щеке? Слеза? — проговорила женщина. — Должно быть, у тебя плохо работают слезные протоки. — Она достала салфетку, провела по его скуле. Внезапно ее красивое лицо скривилось в гримасе отвращения. — Скорее бы избавиться от этих мерзких личинок!

Нат был с ней полностью согласен. Личинки продолжали копошиться под его повязкой. Он буквально чувствовал, как они поедают отмершие ткани его тела.

— Я знаю, что не должна быть брезгливой, — продолжала женщина, — но я просто терпеть их не могу. — Она встала, чтобы уйти, но в дверях задержалась. — Спокойной ночи, Нат. До завтра.

 

Лос-Анджелес

29

Кабинет Фреда напоминал ходовую рубку боевого корабля. Все четыре стены заняты мониторами, в центре — круглый рабочий стол. Мониторы подключены к основным мировым и национальным агентствам новостей, так что при желании Фред мог довольно быстро соединиться с их архивами. Порой, работая над статьей, он сравнивал себя с безумным композитором, черпающим вдохновение то из одного, то из другого источника и выбивающим на компьютерной клавиатуре гениальную симфонию.

Фред долго скитался по Сети в поисках информации об использовании трупов в медицине, но его отвлекло мигание красной точки на большой карте страны. В Луизиане была объявлена бактериологическая тревога, и в последние несколько минут он отслеживал, как развивается эпидемия лихорадки денге, просочившейся в бассейн Миссисипи и охватившей не только прилегающие к нему болотистые жаркие районы, но и более отдаленные территории. На экране с картой вспыхивали все новые красные огоньки, отмечавшие города и поселки, где уже зарегистрированы случаи грозной болезни. Их были тысячи, и карта казалась забрызганной свежей кровью. На дополнительных экранах крутились ролики последних сообщений о беспорядках и мятежах. В одном из городов беснующаяся толпа подожгла свалку, куда незаконно выбрасывались зараженные медицинские отходы. Слава Богу, подумал Фред, что он живет в Калифорнии, которая в последнее время с эпидемиологической точки зрения относительно безопасна. Тем не менее мрачные новости подействовали на него угнетающе, и он поспешил вернуться к своим исследованиям.

Если он правильно расшифровал выражение лица Джея Руби, то тело Дуэйна Уильямса попало именно в «Икор корпорейшн». Фреду не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что «Икор» — самая крупная транснациональная корпорация, специализирующаяся на медицинских исследованиях и лекарствах. По идее, он должен бы знать подобные вещи без всякой Сети, и сейчас Фред упрекнул себя за лень и нелюбознательность. Человеку, который взялся за журналистское расследование, следовало лучше владеть информацией.

В Сети он набрел на ролик, посвященный главе «Икор корпорейшн» Джону Рэндо, который посетил в прошлом году 121-й Мировой экономический форум в швейцарском Давосе и даже выступил там с речью. Выглядел он весьма импозантно, и Фред позавидовал ему, как завидовал всем, у кого хватило целеустремленности и силы воли добиться в жизни настоящего успеха. Такие люди, как Рэндо, свободно путешествовали по всему миру в герметичных личных самолетах и автомобилях, и их не касались ограничения на перемещения, введенные национальными правительствами для простых граждан.

Фениксский филиал, по-видимому, занимал в разветвленной структуре гигантской корпорации весьма скромное место. Согласно одному из источников, работы по искусственному выращиванию донорских органов велись в «Икоре» исключительно для престижа. Даже Фред понимал, что подобная деятельность вряд ли могла приносить сколько-нибудь заметную прибыль, однако факт оставался фактом — наличие на рынке доступных искусственных трансплантатов ежегодно спасало сотни тысяч жизней. В одной из медицинских цифровых библиотек Фред нашел ролик с лекциями научного руководителя Центра доктора Гарта Баннермана, которые тот читал в ряде научных и исследовательских учреждений.

Фред любил заранее знакомиться с фотографиями или видеозаписями людей, у которых собирался взять интервью. Глядя на них, он в подробностях представлял себе будущий разговор, который — увы, только в его воображении — заканчивался блестящей победой над собеседником. Гарт Баннерман выглядел на экране довольно скромным человеком с умным, интеллигентным лицом. Слушая его выступление, Фред неожиданно подумал о том, что расположить к себе этого человека можно довольно легко — достаточно пообещать, что его имя появится в прессе и станет известным. Насколько он знал, врачи — как и все, чья работа была сравнительно тяжелой и не слишком хорошо оплачивалась, — неравнодушны к признанию, к славе.

Почувствовав, что подготовился к интервью достаточно хорошо, Фред набрал номер фениксского филиала. Он всегда предпочитал связываться с теми, кто его интересовал, напрямую. Пойти официальным путем означало впустую потерять время. Пресс-службы как раз и создавались для того, чтобы выдумывать различные причины для отказа от сотрудничества.

— Мы благодарим вас за звонок, но доктор Баннерман в настоящее время не может подойти к аппарату, — сообщил Фреду автосекретарь. — Оставьте ваш номер, и он непременно свяжется с вами позднее.

— Нет уж, спасибо… — проворчал Фред. Он предпочитал не оставлять сообщения — главным образом для того, чтобы иметь предлог для повторного звонка. В следующие два дня он действительно звонил доктору еще несколько раз, но снова и снова натыкался на сообщение автосекретаря. Тогда Фред решил изменить тактику и позвонить рано утром, зная, что это самое лучшее время, чтобы застать врасплох много работающего профессионала. Эта попытка оказалась намного удачнее — на экране перед ним возникло изображение доктора, который, как Фред и ожидал, выглядел самым настоящим ученым — бесхитростным и слегка рассеянным.

— Чем могу служить? — осведомился доктор Баннерман.

Фред ответил не сразу. Казалось, все вопросы, которые он заготовил, мгновенно вылетели у него из головы. Подобное частенько случалось с ним именно тогда, когда Фред особенно нуждался в информации и волновался больше обычного.

— Я пишу специальный репортаж для журнала «Метрополитен», — выпалил он наконец. — О том, что бывает с людьми, которые завещают свои тела для медицинских экспериментов. Я проследил один труп, который был доставлен из тюрьмы штата «Каньон Гамма» в филиал корпорации «Икор» в Фениксе. У меня к вам очень простая просьба, доктор Баннерман… Не могли бы вы рассказать мне, как и для чего используется это тело?

Доктор так резко сел, что веб-камера не успела повернуться, и его лицо на мгновение пропало с экрана.

— Это тело принадлежит — или принадлежало — некоему Дуэйну Уильямсу, преступнику, который был казнен в «Каньоне Гамма» по приговору суда, — как ни в чем не бывало продолжал Фред. — Я писал о его казни… Администрация тюрьмы сообщила, что он добровольно согласился передать свое тело для медицинских целей. Насколько мне известно, тело Дуэйна было доставлено к вам в «Икор»… По-моему, из этого может получиться весьма интересный репортаж, доктор Баннерман. Расскажите мне, над чем вы сейчас работаете… и для чего вам нужен труп Дуэйна Уильямса?

Веб-камера внезапно отключилась, экран погас. Фред несколько раз нажал кнопку дозвона, но наткнулся на секретаря. «Благодарим за звонок…» и так далее.

Наверное, он действовал слишком откровенно, слишком в лоб. Наверное, следовало договориться о встрече, завоевать доверие Баннермана и дождаться, пока он раскроется, разговорится. Фред проклял себя за то, что в первом же разговоре с клиентом раскрыл свои истинные цели. Тех, чей интеллектуальный уровень был сравнительно низким, ему удавалось обвести вокруг пальца, но столкнувшись с человеком по-настоящему умным, он часто садился в лужу.

— Ну почему, почему люди так не любят говорить о мертвецах? — спросил Фред у своего размытого отражения на погасшем экране. — Скорее всего, врачи давно распотрошили беднягу Уильямса в поисках каких-нибудь дурацких нейропептидов. Ну и чего тут стесняться? В чем проблема? Очевидно, в деньгах. Даже скорее всего. Отсюда и заговор молчания… Что ж, можно попытаться написать о завесе секретности, которой окружены эксперименты доктора Баннермана. Не исключено, что статья все же получится.

Гарт долго сидел в своем пустом, стерильно чистом кабинете, держа палец на клавише отбоя. Лишь несколько придя в себя, он придвинул клавиатуру и набрал номер срочного вызова босса.

— Рик, мне только что звонил один журналист, — проговорил Гарт каким-то не своим, пронзительным голосом. — Он знает о Дуэйне Уильямсе. Как, черт побери, ему удалось пронюхать?..

— Как звать этого журналиста? — спокойно осведомился Рик Бандельер. — Случайно не Фред Арлин?..

Гарт посмотрел на обратный адрес на своем экране:

— Да, это был он. Ты его знаешь? Откуда?!

— Вчера вечером мне прислали секретное сообщение из головного офиса. Наш отдел по связям с прессой вот уже некоторое время следит за ним.

— Почему?

— Он задавал слишком много вопросов о том, куда попадают трупы казненных в «Каньоне Гамма».

— Но ведь это катастрофа! — воскликнул Гарт. — Мы не можем допустить, чтобы кто-то узнал о… о нашем эксперименте!

— Я понимаю, но Джеффри Чэтем заверил меня, что нам совершенно не о чем беспокоиться.

— А почему ты ничего не сказал мне?

— Я собирался тебе сказать, — ответил Рик. — Но сегодня утром меня вызвали на срочное виртуальное совещание. Послушай, почему бы тебе самому не позвонить в нашу пресс-службу и не поговорить с ребятами о том, что тебя беспокоит?

— Я так и сделаю!.. — рявкнул Гарт, окончательно выйдя из себя, и, отключив Рика, набрал номер штаб-квартиры «Икор корпорейшн» в Саванне. Там он наткнулся на самого Джеффри Чэтема — шефа пресс-службы корпорации, который пользовался репутацией человека дальновидного, изворотливого, хитрого и совершенно безжалостного.

— Вам совершенно не о чем беспокоиться, доктор, — заверил Гарта Чэтем. — Знаю я этого Арлина. Он — мелкая сошка, пишет о судебных заседаниях и казнях за пределами Лос-Анджелеса. Ничего сенсационного он написать просто не в состоянии — уж вы мне поверьте.

— Но он сказал — он знает, что тело Уильямса доставили к нам, в Феникс, — возразил Гарт. — Это уже сенсация!

Джеффри Чэтем на экране прищурился:

— Фред Арлин знает, что тело отвезли в Феникс, но и только. Мы навели о нем справки. Это второразрядный тележурналист, хронический неудачник. В настоящее время он пытается прорваться в «Метрополитен» с материалом на медицинскую тему, но пока у него нет ни подходящей темы, ни, соответственно, редакционного задания. Вероятно, Арлин позвонит вам еще несколько раз — и на этом все закончится. Никакой опасности пока нет, поэтому любые активные действия с нашей стороны будут серьезной ошибкой. Это его только насторожит.

— Но почему, черт побери, вы не предупредили меня?!

— Я предупредил Рика Бандельера.

— …Не предупредили меня непосредственно? — Гарт знал, что рискует оказаться в смешном положении, но уязвленное самолюбие мешало ему совладать с собой. — Или вам не известно, что важные сообщения не всегда доходят до тех, к кому они в первую очередь относятся? Этот неожиданный звонок… Я был не готов и мог сказать что-нибудь не то!

— К счастью, вы отлично справились с ситуацией. Это делает вам честь, доктор Баннерман.

— И все равно вы допустили серьезный просчет, не известив меня. Надеюсь, вам это ясно?

— Мне ясно… — Губы Чэтема сжались, превратившись в одну тонкую линию, и Гарт шестым чувством понял, что нажил себе опасного врага, способного погубить его карьеру. Руководитель пресс-службы «Икор корпорейшн» из тех людей, которые способны вынашивать мстительные планы хоть два, хоть три десятка лет.

— Разве вы не можете помешать Арлину опубликовать то, что он уже знает? — спросил Гарт примирительным тоном.

— А что он знает? Что трупы попадают в «Икор» для научных исследований? Из этого статьи не слепишь, можете мне поверить. А если мистер Арлин будет по-прежнему пытаться найти зацепку в «Метрополитене», мы так его дискредитируем, что там не поверят ни единому его слову… даже если он будет говорить чистую правду. Насколько мне известно, один раз этого писаку уже лишали журналистской лицензии, и в наших силах сделать так, чтобы это случилось снова. Не беспокойтесь, доктор Баннерман, — я много повидал таких, как этот Арлин. Я сталкиваюсь с ними чуть не каждый день, а посмотрите, как я спокоен. Решить эту проблему в наших силах. Мы бросим Арлину косточку, которая собьет его со следа, — и на этом конец.

— И что это будет за косточка?

— Через пару дней я вам сообщу. Если Фред Арлин позвонит вам раньше, посоветуйте ему связаться со мной, хорошо? Чем еще могу быть вам полезен, доктор Баннерман?

Гарт понял, что разговор окончен. Отключившись, он вызвал на экран изображение журналиста и некоторое время разглядывал его красивое, но не отмеченное печатью интеллекта лицо с традиционным мужественным подбородком и чуть сдвинутыми густыми бровями, которые должны свидетельствовать об искренности, любознательности и честности. Гарт, впрочем, ясно видел, что на самом деле Фред Арлин заботится только о себе и о том, какое впечатление он производит. Недалекий, вульгарный субъект! Чего стоит хотя бы этот его искусственный загар — простая пигментная инъекция, которой пользуются те, кому не по карману более серьезные косметические средства! Нет, Чэтем прав — Арлин не опасен. Единственное, чего он хочет, — это любыми средствами сделать себе хоть какое-то имя.

Вздохнув, Гарт повернулся к окну. Глядя на выжженную солнцем аризонскую пустыню, он неожиданно почувствовал себя крошечной морщинкой на глади обширного озера. Среди множества разработок и проектов «Икор корпорейшн» эксперимент с головой давно умершего человека, которому Гарт дал новое тело, казался мелочью, пустяком. И хотя эксперимент поддерживали такие важные персоны, как президент страны и сам стареющий глава корпорации, этого, как видно, недостаточно, чтобы завоевать уважение в пресс-службе «Икора». Да-с… Гарт с горечью покачал головой и уставился на экран, на котором вспыхивали и гасли сигналы вызова — это журналист продолжал свои попытки дозвониться. Интересно, вдруг задумался Гарт, что произойдет, если эта история все же выплывает на свет божий?

Фред все еще гадал, почему доктор Баннерман не захотел с ним разговаривать, когда ему позвонили по другой линии. Это был Джим Хаттон, адвокат Дуэйна Уильямса.

— Как ваши дела? — осведомился адвокат, пристально уставившись в объектив веб-камеры слезящимися глазами.

— Работаю. А у вас?

— У меня все нормально, мистер Арлин. Все как обычно. Я звоню, чтобы поделиться с вами новостью, которая непременно должна вас заинтересовать, — Хаттон многозначительно прищурился.

— И что это за новость?

— Мне давно хотелось вам это сказать, и вот наконец я дождался такой возможности. Мы нашли тело.

— Какое тело? Чье?

— Дуэйна Уильямса, разумеется.

— Как, черт побери, вам это удалось?

— Мне позвонили.

— Кто?

— Один… гм-м… знакомый. Он работает в университете Сан-Диего.

Наконец хоть какая-то ниточка!

— Значит, тело мистера Уильямса привезли туда?

— Именно. В анатомической театр. Вопрос только в том, мистер Арлин, хватит ли у вас мужества отправиться туда, чтобы увидеть тело собственными глазами.

 

Феникс

30

Нату на нос села муха. Скосив глаза, он изо всех сил выпятил нижнюю губу и попытался подуть. Муха не двинулась с места. Наглая тварь как ни в чем не бывало потирала задние лапки, двигавшиеся легко и свободно. У мухи здоровые конечности, чего не скажешь о нем. Потом Нат подумал, что еще несколько дней назад для него было подвигом просто скосить глаза, а сегодня… Тем не менее до слез обидно, что какая-то муха может делать все, что ей заблагорассудится, в то время как он не в состоянии даже почесаться. Кстати, как вообще сюда попала муха? Насколько он понял, в лаборатории поддерживается стерильная чистота. Скорее всего, она отделена от внешней среды системой шлюзов, сквозь которые не только мухе — микробу трудно пробраться.

Утомленный попытками согнать муху, Нат ненадолго задремал. Разбудили его прерывистые, короткие сигналы одного из мониторов. Зонд искусственного питания вырвался из своего гнезда, и Нат весь промок, хотя почти не испытывал неприятных ощущений — его кожа еще не обрела былой чувствительности. Вот только пластырь на животе, намокший под воздействием содержимого питательного мешка, начал отставать.

— Сестра! — беззвучно закричал Нат.

Из всего разнообразного медицинского оборудования, стоявшего вокруг его койки, Нат с трудом узнал лишь один-два аппарата. О назначении остальных ему оставалось только догадываться. Внове ему были и цельные защитные комбинезоны, которые носили сиделки, и голографические экраны, с которыми они работали. Едва ли не больше всего поражали Ната чистота и тишина, царившие в комнате, в которой он лежал. Можно подумать — он находится где-то на космической станции, а не в больнице, пусть и оборудованной самой современной аппаратурой. Особенно беспокоило его отсутствие посетителей. С тех пор как он пришел в себя, его не навестил ни один человек — ни Мэри, ни мать с отцом, ни сестра, не говоря уже о друзьях или знакомых. Это было непонятно, странно и даже страшно. По временам Ната охватывал самый настоящий ужас, и он изо всех сил пытался внушить себе, будто находится в какой-то экспериментальной клинике интенсивной терапии, в которую в силу ряда причин (повышенные требования к стерильности, например) не пускают никого из посторонних. Правда, ему самому не очень-то в это верилось, но это единственное разумное объяснение, и он продолжал цепляться за него, чтобы не сойти с ума.

Со временем Нат научился узнавать тех, кто ухаживал за ним, и даже разделил их на две группы. К первой принадлежали те, кто не ленился сказать ему пару ободряющих слов, поправить капельницу или просто подоткнуть одеяло. Ко второй группе он отнес тех, кто выполнял свои обязанности бездумно и механически, хотя и тщательно. Ната очень задевало, что часть медперсонала, включая ту красивую белокурую женщину, никогда не смотрит на него и обращается с его телом как с неодушевленным предметом. Когда эти люди прикасались к нему, Нату хотелось схватить их за руки и крикнуть, что он такой же человек, как они.

Из зонда продолжал с бульканьем выливаться питательный раствор, и Нат снова позвал сестру. И снова — как и в первый раз — не смог издать даже слабого шипения. Тогда он с трудом повернул голову в направлении смотрового окна. Кто сидит там, за толстым стеклом с односторонней прозрачностью и почему он ничего не замечает? Как они вообще посмели бросить его, беспомощного, без всякого надзора?!

Сигналы прибора все же привлекли чье-то внимание. Пару минут спустя в палату вбежал запыхавшийся Окори. При виде того, что случилось, он сокрушенно прищелкнул языком, поправил зонд и сменил подкладное судно. Все это он проделал без единого слова — Окори принадлежал ко второй категории работников.

Когда он закончил прибираться и вышел, Нат вспомнил, что Окори очень не любил менять ему повязку на шее, потому что не выносил вида копошащихся в ране личинок. К счастью, повязку давно сняли, и в дни, когда Нат чувствовал прилив сил, он иногда ощупывал грубый шрам, тянувшийся поперек шеи, словно кто-то перерезал ему горло от уха до уха. Раньше ничего подобного у Ната на шее не было, и он тщетно пытался вспомнить, что же, черт побери, с ним случилось.

Еще какое-то время спустя в палату зашла его логопед Карен Макки, принадлежавшая к первой группе — группе «друзей», как иногда называл ее Нат, но даже среди них она выделялась ласковостью обращения и состраданием. «Молодец, у тебя отлично получается!» — это ее любимая фраза, которую она произносит по малейшему поводу. Порой Нату казалось, что даже если бы он измазал дерьмом всю кровать, Карен только улыбнулась бы и сказала, что он молодец и отлично справился.

Ему так и не удалось точно определить ее возраст. На взгляд Ната, Карен где-то за пятьдесят. Когда-то она была очень хороша собой — у нее правильный, выразительный рот и большие, печальные, серые глаза. Как и большинство уроженцев Западного побережья, Карен заботлива, внимательна, не слишком требовательна и капельку бестолкова. Нат не сомневался, что она родилась и выросла в Северной Калифорнии.

Пока Карен готовилась к утреннему уроку, устанавливая перед кроватью специальные экраны, Нат позволил себе еще немного подумать, что же с ним произошло. В том, что это был инсульт, он почти не сомневался. Оставалось только надеяться, что в течение первых трех часов ему успели ввести активатор плазминогена. Это новейшее лекарство должно было восстановить приток крови к мертвым или умирающим тканям его мозга. Активатор принадлежал к последнему поколению фибринолитиков, но его эффективность оказалась на удивление низкой: помогал он далеко не всем жертвам инсульта, попадавшим в отделения экстренной медицинской помощи. Стало быть, ему повезло…

Нат был рад, что сумел вспомнить эти подробности. Кажется, его мозг все-таки в порядке. Куда больше беспокоило сердце. Что случилось с ним и, главное, каким образом тем, кто его лечил, удалось решить проблему? Был ли это тройной байпас или — упаси Боже! — трансплантат?

Потом Нат подумал о жене. Он не верил, что Мэри могла покинуть его в таком состоянии. Он значил для нее все — как и она для него. В этом Нат никогда не сомневался. Они были неразлучны чуть не с первого дня знакомства, и теперь он не понимал, почему Мэри не приходит повидаться с ним. В конце концов, она тоже врач, и ей это сделать проще, чем кому бы то ни было.

Особенно угнетало Ната то, что он никак не мог вспомнить, как она выглядела. Он отчетливо представлял себе отдельные ее черты — завиток темных волос возле уха, длинные изогнутые ресницы, крошечную родинку на шее, но лицо в целом продолжало ускользать от него.

Тем временем Карен приподняла изголовье кровати так, что Нат оказался почти в сидячем положении. Заставив его открыть рот, она прижала специальной лопаточкой корень его языка.

— О'кей, — сказала Карен. — Постарайся, Нат. Мы делали это уже много раз.

«Делали — что?» — подумал Нат. Он знал Карен: она часто заходила к нему в палату, и он успел составить о ней определенное мнение, но не помнил, чтобы они что-то делали.

— Мы тренируем глотательные движения. Ты должен упереться языком в лопаточку и заставить горло сжаться.

И она надавила на корень его языка. Нат попытался сделать все, как ему было сказано, но обнаружил, что это невероятно трудно.

— Молодец, Нат! — воскликнула Карен. — С каждым днем у тебя получается все лучше и лучше. Конечно, ты еще очень слабенький, но уверяю тебя — со временем все придет в норму, и мы сможем перевести тебя на твердую пищу. Наш местный нейротехнолог, доктор Персис Бандельер, говорит — ты уже воспринимаешь речь, стало быть, ты понимаешь хотя бы часть того, что я тебе говорю, но сам говорить пока не можешь. Да ты и сам наверняка помнишь, что это два разных мозговых процесса, так что ничего удивительного или нового для тебя тут нет. Поэтому в первое время говорить буду одна я, а ты слушай и запоминай. Только не надо прыгать через ступеньки и пытаться мне отвечать. Я буду повторять одно и то же по многу раз, так что ты в конце концов поймешь все, что от тебя требуется. Да, чуть не забыла — на будущей неделе тебе вживят новый надгортанник, новое горло и новые голосовые связки. Как тебе это нравится, Нат? У тебя будет совершенно новый голос; может быть, ты даже сможешь петь!

Интересно, спросил себя Нат, как они собираются вживить ему новое горло и связки? Неужели пересадка? А может, где-то уже появились синтетические трансплантаты? Он почти уверен, что никогда не слышал и не читал ни о чем подобном, но…

— Нам нужно сделать еще очень многое, но самое трудное уже позади. Твой мозг работает. Я вижу и чувствую это. Старайся побольше думать, Нат. Это не принесет тебе вреда — только пользу.

Карен вызвала на один из экранов изображение. Нат с трудом разобрал очертания чего-то округлого.

— Это человеческий мозг, Нат. Если ты был хорошо образованным человеком — а я подозреваю, что для своего времени ты знал достаточно много, — то тебе должно быть известно, что в левом полушарии праворукого мужчины-гетеросексуала сосредоточено девяносто процентов речевых рецепторов-ячеек. У женщин, кстати, они распределены иначе — восемьдесят и двадцать процентов в левом и правом полушариях соответственно. Так вот, речевой центр твоего левого полушария получил серьезные повреждения.

Она подсветила голубым несколько областей мозга.

— Вот! Это — все пораженные области, которые мы сумели выявить в твоем мозгу.

Нат напряг зрение. Голубого цвета, пожалуй, чересчур много.

— Если ты не очень хорошо видишь картинку, Нат, то это потому, что зрительная зона коры твоего мозга тоже пострадала. Но со временем голубые области уменьшатся, а под конец и вовсе исчезнут. Твой мозжечок будет работать так же активно и эффективно, как раньше, а может, и лучше. Вообще-то я уверена, что мы тут могли бы пачками производить самых настоящих гениев, — добавила Карен и рассмеялась своим мелодичным, как серебряный колокольчик, смехом. — Ну а пока я хотела бы просто напомнить тебе некоторые функции, которые относятся к правому и левому полушариям…

На экране появилась таблица. Читать Нат, разумеется, не мог, поэтому Карен прочла содержание таблицы вслух:

— Левое полушарие человека, как правило, отвечает за аналитическое и логическое мышление. С его помощью человек регистрирует ход времени, вычленяет мельчайшие подробности и детали и раскладывает целое на составные части. Но если бы человек думал только левым полушарием, он был бы не в состоянии разглядеть за частностями общую картину. Про таких людей иногда говорят — за деревьями не видят леса.

Правое полушарие, напротив, ведает эмоциональным, творческим, интуитивным восприятием действительности. Оно же отвечает за абстрактное мышление. С помощью правого полушария человек скорбит, боится, не верит в будущее, видит во всем только мрачные стороны, а также мечтает, фантазирует и делает общие заключения на основе известных ему фактов. Если ты хорошо понял, что написано в таблице, тебе не составит труда понять: твое левое полушарие пострадало сильнее, чем правое.

Нат продолжал пялиться на таблицу, пытаясь увидеть в ней хоть капельку смысла, но вместо нее на экране возник еще один непонятный образ.

— Лично мне, — сказала Карен, — больше по душе правое полушарие с его функциями творческого мышления, интуиции и эмоционального восприятия окружающей действительности. Как мне кажется, эта сторона жизни важнее, чем сухой анализ и скучная логика. Но, возможно, это только потому, что я — в высшей степени эмоциональная женщина. — Она улыбнулась. — Оба полушария соединяются своеобразным мостом, состоящим примерно из восьмидесяти миллионов аксонов. Этот мост в анатомии называют «мозолистым телом». Так вот, оно у тебя тоже повреждено, и довольно серьезно, но не пугайся! Это только звучит страшно, а на самом деле бояться нечего. Мы, по крайней мере, не боимся. Даже сейчас в твоем мозгу происходит восстановление поврежденных клеток, и уже совсем скоро ты будешь совершенно здоров и позабудешь про свою болезнь. Но для этого нужно немного пришпорить твое левое полушарие, только и всего.

Карен нажала кнопку, и в палату вошли санитар и техник, которые обычно надевали на Ната восстановительный костюм. Он поморщился, когда электрод, подключавшийся непосредственно к нервной системе, вонзился ему в шею, хотя никакой боли не почувствовал. Когда Ната облачали в костюм, ему достаточно было просто подумать о каком-то действии, и оно моментально осуществлялось. И это казалось ему настоящим чудом. Нат знал, что какой-то исследовательский институт на Восточном побережье разрабатывает биомеханический протез руки, но о целом костюме ему слышать не приходилось. Должно быть, подумал он, Мэри разыскала этот институт или экспериментальный госпиталь и сумела добиться, чтобы его поместили на лечение именно сюда. Нат попытался представить себе, как она выбирает лучшую больницу, как договаривается с администрацией, и на душе у него потеплело.

Потом Нат сосредоточился на предстоящей задаче. Он мысленно приказал костюму встать и сделал несколько шагов к двери, лицом к которой стоял. Обычно после этого он поворачивался и возвращался назад, но на этот раз Карен широко распахнула перед ним входную дверь, и Нат понял, что должен идти дальше. Решимость едва не покинула его, но он собрался с духом и вышел из палаты. Там он свернул и двинулся вдоль коридора, то и дело поворачивая голову то влево, то вправо в надежде увидеть других пациентов. Но все палаты, мимо которых он проходил, оказались либо пусты, либо закрыты. И, судя по отсутствию света за матовыми стеклами дверей, внутри никого не было.

Нат слышал, как Карен несколько раз окликнула его, но не остановился. Неожиданно ему очень захотелось увидеть, что находится за углом, в другом коридоре, но свернув, он увидел лишь еще один ряд одинаковых пустых комнат. Вся разница в том, что свет в этом коридоре был приглушен, а стены выкрашены унылой темно-зеленой краской. Похоже, этим коридором никто не пользовался, но Ната это не остановило. Он упрямо зашагал дальше, снова свернул, миновал еще один полутемный коридор. Повернув в четвертый раз, он увидел Карен, которая с беспокойством поджидала его у дверей палаты, и понял, что прошел по четырем сторонам квадрата. Именно в этот момент Нат впервые подумал, что никакая это не больница, а что-то другое. Отдаленный гул, который он отчетливо различал, заставил его подумать о подвале какого-то гигантского здания, где размещены компрессоры и другое коммунальное оборудование.

— Куда ты убежал?! — воскликнула Карен. Ее щеки слегка порозовели, и Нат понял, что она, наверное, действительно очень волновалась. — Я уже собиралась вызвать охрану, чтобы они тебя разыскали. У нас здесь не очень-то уютно, — невесело добавила она.

Подковыляв к своей койке, Нат ничком рухнул на нее. Пока техник и санитар освобождали его от костюма, он пристально смотрел на Карен, и в глазах его светилось жгучее отчаяние. Наклонившись, она коснулась его лба тыльной стороной руки — совсем как любящая мать, которая проверяет, нет ли у ее ребенка жара, но Нат резко отвернулся. Пусть у него повреждено левое полушарие, но он не полный идиот. Почему они не говорят, где он и что с ним случилось? И где, черт возьми, его жена!?

 

Калифорния, университет Сан-Диего

31

То, что тело Дуэйна неожиданно нашлось именно в тот день, когда он вышел на прямой контакт с высокопоставленным сотрудником «Икор корпорейшн», сразу вызвало у Фреда подозрение. Любой репортер (даже такой неумеха, как он) сразу понял бы, что таких совпадений просто не бывает и что здесь что-то нечисто. Но Фреду слишком хотелось верить, что он нашел тело и что задуманная им статья наконец-то начинает обрастать подробностями. Кроме того, всю свою жизнь он занимался сбором «горячих» новостей и не обзавелся привычкой к медленной, методичной работе. Оседлав какую-то тему, Фред никогда не посвящал ей больше одного-двух дней, поэтому теперь он был более чем уверен, что все время и усилия, которые он потратил на поиски Уильямса, наконец-то окупились.

И не откладывая дела в долгий ящик, Фред выехал в Сан-Диего.

Университет он нашел довольно быстро. Доехав до конца обсаженного пыльными эвкалиптами бульвара, Фред остановил БМВ перед автоматическими воротами, преграждавшими въезд на территорию кампуса. Сенсорное устройство просканировало идентификационную панель его машины, и елейный электронный голос произнес:

— Добро пожаловать в университет Сан-Диего, Фред Арлин. Чем мы можем быть полезны?

— Я договорился о встрече с доктором Рахмани.

— Стоянка — прямо по дороге. Медицинский корпус находится сразу за стоянкой.

Ворота отворились, и Фред сразу увидел учебный корпус, в котором преподавал анатомию доктор Рахмани. Выглядел он в полном соответствии с канонами современной функциональной, техноцентричной архитектуры, согласно которым все энергосберегающие устройства без малейшего стеснения выставлялись на всеобщее обозрение, и имел форму корабельного носа. Сходство с кораблем еще более усиливалось благодаря каскадам воды, стекавшим по прозрачным металлопластиковым стенам здания, и солнечным батареям на крыше, напоминавшим огромные черные паруса. Вода действовала как охлаждающий агент, и Фред невольно подумал, что идея совсем неплоха.

Оставив машину на стоянке, Фред быстро прошел в вестибюль здания-корабля. Здесь он без труда нашел список профессорско-преподавательского состава, в котором значился и доктор Рахмани. Беда в том, что в списке не было абсолютно никаких указаний на то, где именно следует искать того или иного лектора или преподавателя. Интересно, подумал Фред, как лучшие умы страны, работающие в таком современном здании, не додумались пронумеровать аудитории и кабинеты?

Вздохнув, он отправился в долгое путешествие по коридорам медицинского корпуса и в конце концов набрел на какую-то секретаршу, работавшую за стеклянным столом.

— Прошу прощения. Где я могу найти доктора Рахмани? — спросил Фред.

Секретарша ответила не сразу. Некоторое время она еще продолжала набирать что-то на клавиатуре компьютера, желая показать Фреду, что он отрывает ее от важного дела, и только потом процедила сквозь зубы:

— Третий этаж, первый поворот направо, потом сразу налево. Его кабинет — третий с левой стороны.

— Третий этаж, налево, поворот… — пробормотал Фред. — Спасибо большое.

Он, конечно, сразу же все забыл, а спросить во второй раз не решился. К счастью, двое студентов, встретившихся ему в коридоре, оказались более любезными. Следуя их указаниям, Фред сравнительно быстро обнаружил кабинет профессора, но он был пуст. Растерянно оглядевшись по сторонам, он порылся в разложенных на столе компьютерных распечатках (сплошная наука, ничего интересного) и уже собирался уходить восвояси, когда по коридору мимо кабинета быстро прошел молодой человек в белом халате.

Фред выскочил в коридор, но парень отошел уже достаточно далеко, а гнаться за ним журналист посчитал несолидным.

— Вы не скажете, где можно найти профессора Рахмани?! — крикнул Фред вслед удалявшемуся молодому человеку.

— Дома! — отозвался тот через плечо.

— Не может быть! Ведь мы же договорились о встрече!

— А… а вы подтвердили свой приезд? — Молодой человек — не то секретарь, не то лаборант — обернулся, и Фред увидел его характерное азиатское лицо. Скорее всего, кореец, определил он.

— Да.

— Сегодня утром подтвердили? — Судя по выражению лица лаборанта, он, похоже, испытывал немалое удовольствие от этого очередного подтверждения неаккуратности профессора.

— Сегодня утром я был уже в пути.

— В таком случае вы наверняка застанете его дома.

Фред позвонил профессору домой из его же собственного кабинета. Доктор Рахмани показался ему угрюмым, усталым и безразличным человеком. Говорил он практически без акцента, но выговаривал слова излишне правильно, растягивая гласные на аристократический манер, словно когда-то учился в английской частной школе. Веб-камера, впрочем, не работала, поэтому, как выглядит этот сноб, Фред так и не увидел. Назвав себя, он напомнил профессору об их договоренности.

— Я приеду минут через двадцать, — сказал Рахмани равнодушно. Судя по всему, встреча с журналистом не вызвала в нем ни малейшего воодушевления.

— А зачем, простите, вы приехали? — спросил Фреда давешний лаборант-кореец, заглядывая в кабинет профессора.

— Я хотел бы взглянуть на тело Дуэйна Уильямса, убийцы и насильника, казненного в прошлом году по приговору суда в тюрьме «Каньон Гамма» в Аризоне. Мне стало известно, что Дуэйн завещал свое тело для научных исследований. Буквально вчера мне позвонил его адвокат и сказал, что труп находится здесь.

Кореец озабоченно нахмурился:

— Боюсь, вас неправильно информировали, сэр.

— Но его адвокат совершенно определенно сказал мне, что из Феникса тело доставили сюда.

Кореец нахмурился сильнее и покачал головой:

— Если хотите, я могу отвести вас в хранилище. Может быть, мы его найдем.

Они долго шли по коридорам и наконец остановились перед широкими двойными дверями, сделанными из какого-то серебристого металла. Кореец нажал кнопку, двери отворились, и Фред почувствовал, как ему в лицо ударила волна холодного, сладковато пахнущего воздуха.

Он заглянул внутрь. Вереница низко висящих ламп отбрасывала вдоль центрального прохода длинные тени. Морг занимал довольно большую, но узкую комнату, вдоль стен которой высились металлические стеллажи с выдвижными полками, похожими на противни. На полках что-то лежало, но поначалу Фред не понял, что перед ним. Лишь когда его глаза привыкли к полутьме, он начал различать очертания человеческих тел — выступающие колени, торчащие плечи, руки и ступни, покрытые сверкающими кристалликами изморози. В морге было не особенно холодно, но все же Фред заметил, что при каждом выдохе у него изо рта вылетают облачка пара.

На его взгляд, в морге лежало около шести десятков тел.

— У нас сейчас образовался некоторый запас, — пояснил кореец.

— Скажите, какие люди обычно завещают свои тела медицинским учреждениям? — спросил Фред.

— Как правило, это люди с высоким уровнем социальной ответственности, — сказал лаборант. — Врачи, преподаватели, юристы и прочие. У нас даже есть один судья, вот он, смотрите… судья Рамирес.

Фред разглядел на полке иссохшее старческое бедро и кустик седых лобковых волос, покрытых кристалликами льда.

— Это будет весьма символично… — пробормотал он.

— Что именно? — вежливо поинтересовался кореец.

— Если Дуэйн Уильямс окажется рядом с судьей.

— В смерти все равны. — Кореец покачал головой. — Вы, кажется, сказали, что этот Дуэйн… был убийцей?

— Да. А что?

— Мозг разного рода социопатов представляет большой интерес для науки. Мы изучаем подобные образцы особенно тщательно.

— Вы знаете, где лежит тело Уильямса?

— Нет. Я же сказал — я вообще не уверен, что он у нас.

— Разве вы не должны вести… гм-м… учет?

— Конечно, мы ведем учет. Но…

— Тогда почему бы нам просто не заглянуть в ваш список?

— Эй! Что вы здесь делаете?!

Этот резкий, громкий окрик, эхом отразившийся от низких сводов комнаты, заставил обоих вздрогнуть и обернуться. Фред увидел еще одного азиата — высокого, болезненно худого субъекта, одетого в ярко-оранжевый комбинезон, который стоял у самой двери, небрежно прислонившись к стеллажам плечом. Длинные, иссиня-черные волосы неряшливыми прядями падали на низкий лоб, отчасти закрывая темные, чуть навыкате глаза.

— Я просто провожал нашего гостя, — сказал кореец и отвел взгляд.

— Никто не смеет заходить сюда без моего разрешения, — отчеканил оранжевый. — А ты вошел да еще притащил с собой журналиста!

Он пристально уставился на маленького корейца, и тот покраснел.

— Вы, вероятно, доктор Рахмани? — предположил Фред.

— Вероятно. — Субъект фыркнул. — А что?

— Я Фред Арлин, — представился Фред. — Не могли бы показать мне тело Дуэйна Уильямса?

— Его здесь нет. Он в секционном зале.

Рахмани снова фыркнул и, круто повернувшись на каблуках, стремительно вышел в коридор. Фред и кореец едва поспевали за его широкими шагами. В конце концов профессор привел их в просторный светлый зал.

— Не останавливаемся! Не останавливаемся!! Р-РАБОТАЕМ!!! — крикнул Рахмани, распахивая двери.

Когда глаза Фреда привыкли к яркому свету, он понял, что попал в университетский анатомический театр. Несколько групп студентов вскрывали разложенные на мраморных столах трупы. Рассеченные грудины, вскрытые бедренные артерии, болтающиеся зажимы, впивающиеся в плоть ножницы — при виде всего этого Фреда замутило.

— Вы хотели узнать о программе анатомических исследований тел, завещанных нашему университету? — прокричал у него над ухом доктор Рахмани. — Смотрите же! Этот проект существует уже несколько лет, и все благодаря мне. Если бы не я, во всей Южной Калифорнии не было бы сейчас ни одного мало-мальски приличного анатомического театра!

Фреду казалось — гипертрофированное эго доктора заполняет собой весь секционный зал и отражается от стен точно эхо. Все еще боясь, что его может стошнить, он робко огляделся по сторонам. В этом светлом зале со стеклянной крышей, защищенном от прямых солнечных лучей только поглощавшей ультрафиолет подвесной сетью под потолком, обыденность и заурядность смерти становилась настолько очевидной, что это могло угнетать само по себе. Фред невольно подумал о том, что эти трупы — а их было около десятка — когда-то были людьми, которые двигались, смеялись, разговаривали, плакали, любили. Теперь же они превратились просто в груды мяса на столах, в муляжи, в учебные пособия, которые будут разобраны на части и кремированы. Почему-то ему не хотелось кончить тем же, пусть даже его труп принесет огромную пользу науке.

Профессор Рахмани тем временем шагнул к столу, на котором лежало обезглавленное тело какого-то мужчины. Обрубок шеи был прикрыт хирургической салфеткой. Студенты дисциплинированно отступили в сторону, и Фред заметил, что обескровленная кожа сильно напоминает желтоватый воск.

— Вот тот, кто вам нужен! — прогремел Рахмани.

— А где же… голова?

— Голова? — Профессор небрежно взмахнул рукой. — Он был уже… Я-то откуда знаю? Должно быть, ее забрал факультет неврологии.

— Могу я на нее взглянуть?

— Там уже не на что смотреть, уверяю вас. Хотите перекусить?

Фред собирался ответить, что у него нет аппетита, но профессор уже подталкивал его к выходу.

— Скажите, почему вы привезли тело Дуэйна Уильямса из Феникса? — спросил журналист, делая последнюю попытку выжать из раздражительного профессора хоть каплю полезной информации. — Ведь это довольно далеко, и…

— Мы привозим сюда трупы со всей страны, — ответил Рахмани. — Так что пусть вас это не удивляет.

— Но вам, вероятно, известно, почему труп сначала отвезли в Феникс, в «Икор корпорейшн»?

Рахмани остановился так резко, что Фред едва не налетел на него. Обернувшись к нему, Рахмани прошипел:

— Мне ничего не известно. Может быть, они хотели взять образцы клеточной ткани, которая нужна им для работы, для экспериментов… Я не знаю. И не хочу знать.

Проклятье! Фред надеялся, что Рахмани подтвердит — тело Дуэйна побывало в Фениксе, но профессор упорно уходил от прямого ответа.

— Я думал, у вас на каждый труп заведено что-то вроде личного дела.

— Это не так.

— Но у вас должна быть его медицинская карта!

— Вовсе не обязательно. — Рахмани пожал плечами, а Фред подумал, что даже во лжи профессор был неаккуратен и ленив. А в том, что Рахмани врет, он почти не сомневался.

— Она… это строго конфиденциальный документ, — промямлил профессор, видимо, поняв, что журналист ему не поверил.

— Значит, все-таки есть карта?

Рахмани бросил взгляд на часы.

— Да, есть.

— Значит, мы можем взглянуть, что там написано?

— Послушайте… как вас?.. мистер Арлин, у меня сейчас нет времени. Я должен подготовиться к важной встрече.

— Но я приехал к вам из самого Лос-Анджелеса, меня направил к вам адвокат Уильямса…

— Хин, проводите этого очаровательного молодого человека в столовую, — повернулся Рахмани к корейцу. — И пожалуйста — больше никаких визитов в морг без моего разрешения.

Бросив на Фреда еще один раздраженный взгляд, профессор Рахмани ушел так быстро, что широкие штанины комбинезона полоскались вокруг его тощих икр, как белье на ветру. Глядя ему вслед, Фред почувствовал бессильную ярость. Столько времени его водили за нос! Интересно, почему Рахмани вообще снизошел до разговора с ним?

Всю обратную дорогу до Лос-Анджелеса Фред не переставал возмущаться приемом, оказанным ему в Сан-Диего. Раздражал его и сладковатый запах трупов, который как будто впитался в одежду и продолжал окружать его невидимым облаком, даже когда он вернулся в свой рабочий кабинет. Может быть, подумал Фред, ему следовало наплевать на эту историю. Наплевать и заняться чем-нибудь другим. Фред прекрасно понимал, что, если в Сан-Диего ему предъявили тело не Уильямса, а чье-то другое, доказать это он все равно не сможет. Но не исключено, что этот обезглавленный труп действительно принадлежал казненному преступнику. О'кей, он нашел тело, и что дальше? Что в этом такого интересного?..

В задумчивости Фред придвинул к себе обувную коробку с письмами, которые Дуэйн написал своей сестре Бобби. Вернуть их, как обещал, Фред так и не собрался, и сейчас он ощутил смутное раскаяние, перебирая их, он чувствовал легкое покалывание в пальцах от сознания того, что эти письма написаны рукой самого настоящего убийцы. Вынув несколько тук, Фред начал было читать их, но это занятие ему скоро наскучило. В письмах не нашлось ничего примечательного — написанные малограмотным и интеллектуально неразвитым человеком, они были полны злости к себе и ненависти ко всему свету: к жестоким охранникам, к мерзавцу-судье, к бездельникам-адвокатам, которые не сделали ровным счетом ничего, чтобы спасти Дуэйна от смертного приговора.

— Знакомая песня, — вслух сказал Фред, бросая письма обратно в коробку. — Виноват кто угодно, но только не сам преступник.

Потом он заметил на дне коробки компьютерный диск, на котором было нацарапано «Я в «Каньоне Гамма». Заранее зная, что он там увидит, Фред вставил диск в компьютер, и на экране перед ним возник Дуэйн. На первом ролике он откровенно валял дурака, выделываясь перед снимавшим его сокамерником: принимал картинные культуристские позы, размахивал полотенцем, гримасничал в объектив. Были там и одиночные снимки: Дуэйн валяется на койке, Дуэйн злится, Дуэйн заигрывает, но они Фреда почти не заинтересовали. Потрясенный, он заново запустил клип, где Уильямс демонстрировал бицепсы и рельефный, как стиральная доска, живот. Оказывается, его торс был почти сплошь покрыт самыми разнообразными татуировками. А между тем тело, которое он видел в Сан-Диего, — совершенно гладкое.

Фред и раньше подозревал, что доктор Рахмани подсунул ему чей-то чужой труп, но теперь, когда он в этом убедился, перед ним встало сразу несколько очень серьезных вопросов, на которые он пока не знал ответа. Почему кто-то — кто именно, Фред пока не знал, — приложил столько стараний, чтобы пустить его по ложному следу? И если этот неведомый кто-то решил пустить его по ложному следу, почему он проделал это так неуклюже? Фред знал, что не производит впечатления полного кретина, да и кое-какая профессиональная репутация у него есть. И все же его попытались обмануть таким примитивным способом, причем едва не преуспели… Последнее соображение разозлило его еще больше, и Фред, чувствуя настоятельную необходимость выпустить пар, позвонил Джиму Хаттону.

— А ведь вы послали меня искать ветра в поле, мистер адвокат! — заявил он, как только на экране возникло лицо Хаттона. — С вашей стороны это по меньшей мере свинство!

Адвокат поморщился:

— Что вы имеете в виду, Фред?

— Вы отправили меня в Сан-Диего, где якобы находится труп Уильямса. Там мне действительно показали тело без головы, но это не тело Дуэйна!

— Вы уверены? Расскажите-ка поподробнее!

В голосе адвоката звучал такой искренний интерес, что Фред, понемногу успокаиваясь, начал рассказывать о своей поездке в университет, о странном равнодушии доктора Рахмани и — самое главное — о том, чем обезглавленный труп, который он видел в секционном зале, отличается от тела Дуэйна Уильямса.

— Знаете что, Фред, мне это напоминает классическое дело о подмене трупов, — сказал Хаттон, когда Фред закончил. — Не исключено, что вам повезло и вы наткнулись на сенсационный материал. Простите, что я думал, будто вам это не по плечу.

— Ну и что мне теперь делать? — жалобно спросил Фред.

Хаттон чуть заметно усмехнулся:

— Я не ваш преподаватель журналистики, юноша. Попробуйте для разнообразия воспользоваться головой.

— Не надо читать мне нотаций, мистер Хаттон. Лучше помогите. Например, от кого вы узнали, что тело Дуэйна находится в Сан-Диего?

Фред чувствовал, что адвокат начинает ему нравиться. Его податливой натуре были приятны и манера Хаттона говорить коротко и властно, и его насмешливые реплики, которые били точно в цель.

— От одного человека в «Каньоне Гамма».

— Вы не могли бы назвать мне его имя?

— Нет. Могу вас только заверить, что я был введен в заблуждение так же, как и вы. Тем не менее картина вырисовывается достаточно ясная: если «Икор корпорейшн» имеет ко всему этому какое-то отношение, значит, кто-то из руководства корпорации очень не хочет подпускать вас к этой истории.

— Так что же мне делать? — снова спросил Фред.

Джим Хаттон раздраженно выдохнул:

— Оставьте пока Дуэйна в покое. Попробуйте подобраться поближе к тем людям, которые чинят вам препятствия.

Фред угодливо рассмеялся:

— О'кей, мистер Хаттон, о'кей. Отличная идея!

Весь остаток дня Фред с неослабевающим энтузиазмом рыскал в Сети. В конце концов ему удалось отыскать финансовые отчеты университета Сан-Диего. В них-то и таилась главная новость, о существовании которой Фред уже догадывался. Главным и чуть ли не единственным спонсором университетской анатомической программы была «Икор корпорейшн».

Откинувшись на спинку кресла, Фред некоторое время наслаждался своим триумфом. Впервые за его журналистскую карьеру ему попалось что-то стоящее. Все-таки, подумал Фред, у него есть голова на плечах, и попытка обмануть его столь наглым образом еще выйдет «Икору» боком. Оставалось только решить — каким…

 

Феникс

32

Нат тщетно пытался справиться с неуверенностью и страхом. И хотя он упрямо твердил себе, что — как и говорила Карен — это его уцелевшее правое полушарие исправно вырабатывает отрицательные эмоции, ему так и не удалось понять, почему Мэри до сих пор не пришла навестить его. Неужели она бросила его, потому что он стал калекой? Что, если она сидела с ним долгие недели, пока он был без сознания, и в конце концов решила, что с нее хватит? Нат знал, что подобное иногда случается, когда речь идет об инсульте или серьезной травме позвоночника, и в душе презирал слабаков и трусов, которые бросали своих мужей, жен или близких родственников в беде. Но Мэри не такая — в этом-то Нат уверен. Следовательно, что-то случилось, иначе она была бы с ним. Спросить? Но он по-прежнему не мог произнести ни слова. Из-за этого Нат с каждым днем все больше напоминал самому себе помешанного с кляпом во рту.

Чтобы привести себя в более оптимистичное настроение, Нат пытался припомнить все, что только было хорошего и светлого в его жизни с Мэри. Например, как они встретились… Они оба вспоминали эту историю так часто, что со временем она стала как бы одной из каменных глыб в фундаменте их брака.

Началось с того, что Нат и его приятель Дэвид отправились на какую-то идиотскую научную конференцию в Санта-Фе. Дэвида пригласили выступить на этой конференции с докладом — что-то насчет методики выявления областей мозга, в которых наблюдается повышенная активность во время медитации. Нат терпеть не мог публику, которая обычно участвовала в подобного рода конференциях. Все эти восторженные адепты теории лечения с помощью внушения и самовнушения, с немым обожанием взиравшие на заезжих неврологов, читавших лекции о весьма далеких от настоящей науки предметах, вызывали у него острое отвращение и неприязнь, однако в конце концов он все же соблазнился перспективой провести несколько дней в живописной обстановке зеленого оазиса Санта-Фе. Кроме того, подобная поездка позволяла ему списать энную сумму с облагаемого налогом годового дохода.

На несколько докладов — включая тот, который читал Дэвид, — Нат все-таки сходил. Разглядывая от нечего делать слушателей, он заметил среди них стройную женщину с непокорными темно-каштановыми волосами. Поначалу она не произвела на него особого впечатления. У нее был узкий нос с заметной горбинкой и тяжелая, выступающая вперед челюсть, к тому же она носила очки в толстой роговой оправе. Нат сразу решил, что перед ним — типичная нью-йоркская еврейка «из богатеньких», неуступчивая и сварливая, однако потом ему пришло в голову, что для разнообразия сгодится и это, поэтому во время перерыва на кофе он рискнул подойти к намеченной жертве поближе.

С неудовольствием он обнаружил, что привлекшую его внимание женщину уже окружила группа людей, к которым она и обращалась с небольшой импровизированной речью, сопровождая каждое слово решительным жестом. О чем шла речь, Нат не разобрал, невольно засмотревшись на то, как энергично рубили воздух ее маленькие кулачки.

— Что вы думаете о лекции? — спросил он, воспользовавшись первой же подходящей паузой.

— О лекции или о лекторе? — уточнила она, прищурившись.

Нат почувствовал, что задал верный вопрос.

— О лекторе.

— О Дэвиде де Соуза? Шарлатан! — отрезала она и, посмотрев на его бейдж с фамилией, в свою очередь спросила: — А что здесь делаете вы, доктор Натаниэль Шихэйн?

— Я приехал сюда с Дэвидом де Соуза.

Она рассмеялась, а Нату неожиданно пришлась по душе искренняя непосредственность этого смеха. Потом он узнает, что ее зеленые глаза загорались особым огнем каждый раз, когда она задумывала какой-то розыгрыш. Но зла в ней не было. Озорные розыгрыши — лишь побочный продукт ее быстрого, не знающего устали ума.

— Значит, вы приехали сюда вместе? — уточнила она и насмешливо скрестила пальцы. — Может быть, вы — партнеры?

— Вы имеете в виду, не гей ли я? Нет, если только у меня нет брата-близнеца, о котором я ничего не знаю.

В следующие несколько дней они не столько посещали лекции и доклады, сколько предавались неистовой любви в его или ее гостиничном номере. Так Нат узнал, что Мэри отнюдь не испорченная и капризная, как ему померещилось вначале. Напротив, столь страстного, щедрого, искреннего и честного человека он еще никогда не встречал. Что касается Мэри, то и он ей тоже сразу понравился.

— Готова спорить, ты уже рассматриваешь наши отношения как «маленькое приключение в пустыне», — сказала она ему однажды.

— Вовсе нет, — возразил он.

— Надеюсь, ты не врешь, — сказала она, — потому что мне не хотелось бы, чтобы все кончилось настолько банально.

— Как именно?

— Так, как всегда бывает в подобных случаях. Ты вернешься в свой Лос-Анджелес, я улечу в Нью-Йорк. Какое-то время мы еще будем изредка перезваниваться или обмениваться мейлами, но потом все закончится.

— Мы что-нибудь придумаем.

— Нет, давай не будем ничего придумывать. Лучше расстаться сейчас, расстаться раз и навсегда, чем продолжать какие-то жалкие полуотношения. Так, по крайней мере, будет честно.

— Почему ты заговорила об этом, Мэри?

— Потому что, мне кажется, я влюбляюсь в тебя, — сказала она откровенно. — И мне не хочется навсегда застрять на ничейной земле, питаясь лишь надеждами. В конце концов, это просто унизительно — постоянно гадать, позвонишь ты или нет, на что похожа твоя повседневная жизнь, какой ты, когда ты не со мной, и… Нет, это не для меня. Я с этим покончила, да и тебе пора — по-моему, ты уже достаточно взрослый.

До этого дня Нат инстинктивно старался избегать доверительных разговоров со своими подружками, но на сей раз он был слишком рад и горд оттого, что Мэри хватило мужества открыться ему.

— И кроме того, — добавила она, выпячивая подбородок в присущей ей чуть комичной манере, которая с годами станет ему такой знакомой и родной, — я уверена, что у тебя — синдром Клувера-Баси.

— Это смертельно?

— Может быть.

— И каковы клинические симптомы? — осведомился Нат, обнимая ее за плечи, чтобы снова увлечь в постель.

— Ты тащишь в рот все подряд.

Меньше чем через год они поженились. С тех пор Ната перестали интересовать другие женщины. Больше всего его привлекала в Мэри ее готовность до конца отстаивать свои идеалы. Ее же — если верить ее словам — привлекал главным образом цинизм Ната, выдававший, как она утверждала, его по-детски чистую, ранимую душу. Нат хотел, чтобы она родила ему ребенка. Ему хотелось, чтобы Мэри забеременела, чтобы стала уязвимой, полностью зависимой от него, но она предпочитала не спешить. В Нью-Йорке она пользовалась репутацией многообещающего молодого ученого, поэтому, как только они решили, что поселятся у него в Лос-Анджелесе, Мэри без труда нашла место в Калифорнийском университете и целиком отдалась занятиям наукой. Она действительно была талантлива, и блестящие перспективы на этом поприще все еще казались ей более привлекательными, чем материнство.

Порой Нат даже ревновал ее к науке. Прирожденный аналитик и смелый экспериментатор, Мэри с жадностью набрасывалась на каждую статью по медицине, какая только попадала ей в руки. Дома в их общем кабинете высились эвересты и монбланы специальной литературы, причем многие книги были исчерканы карандашом или топорщились многочисленными закладками. Медицину Мэри любила до самозабвения, порой выдвигая блестящие теории, в которых было поровну гениальности и безумия. Во всяком случае, так казалось Нату, а он — лицо заинтересованное. Как бы там ни было, Мэри всегда искала — и находила — неожиданный выход из самой тупиковой ситуации, всегда смотрела в будущее.

Сам Нат занимал при своей талантливой, но увлекающейся жене положение скептика, который не верит ничему, что не подтверждено широкомасштабными эпидемиологическими исследованиями, и ведет тяжелую, но решительную борьбу со страховыми компаниями. Его частная практика в Беверли-Хиллс позволила ему открыть и финансировать бесплатную больницу в Хантингтон-парке. Теперь-то, дразнила его Мэри, он наверняка обеспечил себе тепленькое местечко в раю, но Нат знал, что не мог поступить иначе. Как и его отец, который, оставив врачебную практику, открыл бесплатную лечебницу в Северной Каролине, Нат считал, что должен вернуть обществу то, что в свое время от него получил. К счастью, не будучи стеснен в средствах, он мог осуществить свое желание. Нат мог бы зарабатывать и больше — многие из его пациентов имели непосредственное отношение к киноиндустрии, — однако он никогда не стремился работать в самом Голливуде. Нату претило быть, к примеру, личным врачом какой-нибудь стервозной «звезды», которая станет стремиться превратить в рекламную кампанию каждое пустячное недомогание. Сам он знал несколько врачей, которые по легкомыслию или из жадности стали работать со знаменитостями и киномагнатами и очень скоро превратились в самых заурядных жрецов божества Киноиндустрии. Но это не для него.

Пожалуй, единственным, что не очень нравилось Нату в Мэри, было ее увлечение криотехно-логиями. Не успев переехать в Лос-Анджелес, она тут же связалась с крошечной группой фанатиков-энтузиастов, которых университет приютил то ли из соображений престижа, то ли просто из жалости. Эти люди верили в возможность воскрешения живого организма при условии, что он будет заморожен по всем правилам. Сначала Нат решил, что для Мэри это что-то вроде хобби, которое помогает ей быстрее адаптироваться в обстановке чужого города. Но довольно скоро он с неудовольствием обнаружил, что его жена стала не только сторонником, но и горячим защитником этих по меньшей мере странных идей. Она даже читала в университете курс лекций по состоянию современной криотехники и ее перспективам и готова была мчаться хоть на другой конец города, если ей сообщали, что в тамошнем морге появилось подходящее тело или голова, которую необходимо срочно заморозить. Естественно, все это не приводило Ната в особый восторг. И увлечение Мэри ему не просто не нравилось — подспудно он чувствовал в ее характере некую сумасшедшинку, которая и побуждала ее отдавать столько сил теориям, которым еще долго суждено оставаться на периферии официальной медицинской науки. «Ну почему, почему ты заинтересовалась именно криотехникой?» — не раз допытывался Нат. «Потому, — отвечала Мэри, и ее зеленые глаза вспыхивали, словно изумруды, — что она такая странная». «Считай это моим капризом, — добавляла она порой, дразня его. — Я — маленькая, слабая женщина, которая попала в совершенно чужой город. У меня может даже развиться депрессия, а против этого есть только два средства: либо загрузить себя работой, либо завести любовника».

Нат открыл глаза. Голос Мэри звучал у него в ушах так ясно, словно она была в комнате совсем рядом с ним. Он даже огляделся, но никого не увидел.

«Где ты? — мысленно позвал он. — Когда придешь и заберешь меня домой?»

33

Сегодня был вторник. Нат знал это, потому что ему сказала об этом сиделка. Вторник, вторник, вторник… Снова и снова Нат мысленно повторял это слово, проверяя, как долго он сумеет удержать в памяти, какой сегодня день недели. Потом в палату вошла Карен. Приветливо поздоровавшись с Натом, она установила у его кровати голографический экран для очередного занятия.

— Я хочу познакомить тебя с Абаком, — сказала Карен, надевая на него какие-то неуклюжие очки.

Абак… Вторник… Нат уже мог сидеть на постели, хотя для прогулок по-прежнему надевал лечебный костюм.

— В оправу этих очков, — продолжала Карен, — вмонтированы специальные сенсоры, способные регистрировать движения твоих глазных яблок. На экране ты увидишь красную точку. Это и будет твой оптический фокус.

Красную точку Нат видел достаточно ясно. Это поистине удивительно — особенно по сравнению с тем, в каком плачевном состоянии его зрение было всего пару недель назад. Он попробовал подвигать глазами. Красная точка послушно сдвигалась то влево, то вправо, то вверх, то вниз. Когда Нат вполне освоился с этим процессом, Карен ввела в компьютер какую-то команду, и на экране появилась таблица, в ячейках которой помещались по порядку все буквы алфавита, цифры от ноля до девяти и некоторые специальные символы — пробел, запятая, знак вопроса и другие.

— Все очень просто, — сказала Карен. — От тебя требуется удерживать красную точку на любой букве или знаке больше двух секунд. После этого выбранная тобой буква появится в строке внизу. Если ошибешься — не беда. Подержи красную точку на значке «Отмена» и начни сначала. Ну, давай!

И как только она это сказала, Нат сразу почувствовал, что в голове у него не осталось ни одной связной мысли. Он не знал, о чем ему следует спросить в первую очередь!

— Не волнуйся и не спеши, — ободрила его Карен. — У тебя непременно получится.

Но прошло довольно много времени, прежде чем Нат немного успокоился. Вопрос — главный вопрос, который мучил его все это время, — снова возник в его мозгу. Нат сосредоточился. Красная точка на экране сдвинулась с места и рывками поползла по таблице. Сначала у него ничего не получалось, но спустя несколько минут Нат сумел «произнести» свои первые слова:

— ЧТО… СО МНЙ… СЛЧЛОСЬ…

Приветливое лицо Карен внезапно сделалось очень серьезным:

— Подожди минуточку, я сейчас вернусь.

«Ну вот, как всегда!.. — подумал Нат с некоторым пренебрежением. — Пошла звать главного. Ну почему все важные новости у нас всегда сообщает самый главный начальник? Возможно, подчиненные просто не хотят брать на себя ответственность?»

Карен вернулась с двумя врачами — мужчиной и женщиной, — которых Нат уже видел.

— Мы начали заниматься на Абаке только сегодня утром, — сказала Карен. — Но Нат всегда очень быстро отвечает на любую стимуляцию, к тому же у него есть к вам обоим очень важный вопрос…

Врачи посмотрели на экран.

— «Что… со мнй… слчлось», — прочел врач-мужчина, садясь на краешек койки Ната. Вид у него был слегка растерянный, словно он не знал, как поступить. — Выслушай меня, Нат… Меня зовут доктор Баннерман, Гарт Баннерман, если угодно, а это — доктор Персис Бандельер. — Он указал на светловолосую женщину, которая осталась стоять. — Мы с самого начала осуществляем руководство этим… проектом. Как ты себя сегодня чувствуешь?

Глаза Ната снова заметались по таблице:

— МНЯ… УДАРИЛИ… ПО… ГОЛОВЕ?

Врачи быстро переглянулись.

— Нет, но… То есть не совсем. Вот что, Нат, я обязательно отвечу на все твои вопросы, но сначала я сам хочу тебя кое о чем спросить. Как ты думаешь, какой сейчас год?

Нат озадаченно посмотрел на Гарта. Он никак не мог вспомнить год. Потом на экране появилось:

— 2006.

— Где ты живешь?

— В ВЕНИСЕ.

— А где работаешь?

— БЕВ… ХИЛЛС.

— Сколько тебе лет, Нат?

Нат поискал в таблице нужные цифры:

— 37.

— У тебя есть дети?

— НЕТ!!!

Нат начинал терять терпение. Он навел красную точку на «Г» и держал так долго, словно хотел прожечь в экране дыру. Потом двинулся на одну букву вправо — и еще на одну, торопливо набирая новый вопрос.

— ГГГГГДЕ… ЖЕНА? — получилось у него.

Теперь он был не только взволнован, но и сердит, однако не настолько, чтобы не заметить странного выражения на лицах обоих врачей.

— Видишь ли, Нат, — начал Гарт Баннерман, — то, что с тобой произошло, не совсем обычно. Я бы даже назвал это из ряда вон выходящим событием…

Нат закрыл глаза. Он терпеть не мог эти ритуальные танцы вокруг истины. «Боюсь, у меня для вас не слишком хорошие новости…», «К сожалению, улучшение было только кажущимся…», «Мне очень жаль, но…» и так далее. Все это он уже слышал много раз. Черт побери, он и сам часто говорил подобное!

— Для тебя сегодня большой день, Нат. Ты даже не подозреваешь, насколько большой. К сожалению, твоей жены нет рядом с тобой.

«Большой день? — удивился Нат. — Почему?!» Он ничего не понял, однако от него не укрылось, как Гарт бросил на Персис и Карен быстрый взгляд, словно ища у них поддержки. Это заняло у него не больше секунды, но Нат понял, что сейчас последует пространная речь, где лжи наверняка будет больше, чем правды.

— Короче говоря, Нат, ты — живой феномен. То, что ты дышишь, разговариваешь, ходишь, — это самое настоящее чудо, иного слова не подберешь. Теперь я постараюсь все тебе объяснить, а ты постарайся мне поверить. Сейчас у нас 2070 год. Твоя голова была заморожена или, говоря по-научному, подвергнута глубокой гибернации, больше пятидесяти лет назад. Ты спросишь — почему только голова? Насколько нам известно, тебя застрелили. Очевидно, твои внутренние органы серьезно пострадали, но голову твоя жена сумела сохранить…

Тут Нат почувствовал, как на шее под повязкой надулась и запульсировала вена.

— …Я понимаю, это звучит невероятно, но ты оставался в состоянии так называемой «приостановленной жизни» шестьдесят с лишним лет, пока нам не удалось разработать безопасный способ вывести тебя из криостаза.

Нат снова принялся водить по экрану красной точкой:

— ЧТО… С МЭРИ?

— Мне очень жаль, Нат, но твоя жена умерла много лет назад.

Нат почувствовал, как сводит судорогой мышцы лица. Прыгая через буквы, он лихорадочно писал:

— ЧТО ЗА ИДИТСКЯ ШТКА?!!

— Это не шутка, Нат. К сожалению…

— Я… НЕ ХЧУ… ЗДЕСЬ. ВЫПУТИТЕ МНЯ ОТ-СДА!

— Я понимаю, тебе сейчас очень нелегко, — начал Гарт, но…

Взгляд Ната снова заскользил по «Абаку»:

— ВЫПУСТИТЕМНЯ!!!

Никто ему не ответил. Они молчали и смотрели на него, и Нат машинально ощупал шрам на груди.

— Этот шов остался от операции, которую нам пришлось проделать над твоим донорским телом, — специально для Ната Гарт говорил медленно, четко выговаривая каждое слово. — За последние полтора-два десятка лет нам удалось разработать специальную технологию с применением нанокомпьютеров, с помощью которой мы могли надеяться оживить тебя. Теперь с телом можно проделывать удивительные вещи, Нат! Мы научились выращивать новые органы из горстки клеток и лечить изношенные или больные сердца без трансплантации и аппаратов искусственного кровообращения. Мы умеем восстанавливать кожу, костную ткань, сосуды. Теперь мы можем устранять даже серьезные повреждения мозга и предотвращать десятки опаснейших болезней с помощью генной инженерии. Мы даже победили рак! Можешь себе это представить?! Все сто с лишним разновидностей рака теперь поддаются успешному лечению!

Гарт понимал, что, быть может, он слишком увлекается подробностями, однако ему хотелось показать Нату, что не все плохо в мире, в котором он проснулся. Что ему есть ради чего жить.

— Можно даже сказать, что тебе повезло. Ты чудесным образом перенесся в удивительное будущее и можешь увидеть его своими собственными глазами.

Но Нат ничего не мог увидеть. Из его глаз потекли слезы, и полупрозрачный экран электронных очков запотел. Заметив это, Карен сняла с него очки, протерла стекла и вернула на место. Теперь Нат увидел, что и в ее глазах блестят слезы. Гарт тоже выглядел взволнованным, и только холодное и прекрасное лицо Персис Бандельер не выражало никаких эмоций.

Взяв себя в руки, Нат снова начал писать:

— ЕСТЬ ЛИ… ДРУГИЕ?

— Нет. Ты — первый. Откровенно сказать, для нас твое пробуждение было приятным сюрпризом, и… Словом, мы все очень рады.

Нат поднял руку, повертел перед глазами и снова уронил.

— ЧЬЕ… ТЕЛО?

— Твой донор погиб в дорожной аварии.

Нат снова обратился к Абаку:

— ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА.

Карен взяла его руку в свою и слегка сжала.

— Пойду принесу тебе что-нибудь успокоительное, — сказала она. — Вот увидишь, тебе сразу станет легче.

И она покосилась на Гарта, который чуть заметно кивнул. Нат повернулся лицом к стене, и врач поднялся.

— Мне очень жаль, что Мэри не дожила… — снова сказал Гарт и осторожно положил руку Нату на плечо, но он не отреагировал. Он никого не хотел видеть. Особенно этих троих. Нат никак не мог поверить, что все, что они ему рассказали, — правда.

34

Когда Нат очнулся от тяжелого, навеянного лекарством сна, ему в голову пришло слово «муторный». Он понимал, что отчаяние притаилось где-то рядом и что оно обязательно вернется, но пока у него просто плохо и муторно на душе, как после пьянки.

Вторник. Абак. Мэри. Не дожила.

Интересно, о каком вторнике идет речь? О том, который был недавно, или о каком-то другом? Как Нат ни старался, ему никак не удавалось вспомнить, когда же именно он узнал правду — вчера или несколько недель назад? Казалось, время обрело способность сжиматься и растягиваться. Был день, и была ночь… Но какой день? Что за ночь? Он не знал. Нат помнил только, что ему сделали операцию на гортани, и он обрел голос. Правда, это неразборчивое сиплое карканье еще нельзя назвать голосом, но по крайней мере теперь он мог издавать какие-то звуки.

Вторник. Абак. Мэри. Не дожила.

Нат был уверен, что горе вот-вот обрушится на него, словно горный обвал, и он снова провалится в желанное забытье, но почему-то этого так и не произошло. Но ничего хорошего в этом нет, потому что отсутствие горя порождало в нем глубокое чувство вины. Мэри… Нат хорошо представлял отдельные черты ее лица, но по-прежнему не мог вспомнить, как же все-таки она выглядела, а ее фотографии в его медицинской карте не нашлось.

С не меньшей силой подействовало на него осознание того, что он пролежал в жидком гелии больше полстолетия. И это невероятно и… жутко. В прошлой жизни у Ната были два небольших «пунктика»: больше всего он боялся утонуть и быть похороненным заживо. Теперь он знал, что — вот странное совпадение! — его опасения сбылись.

В конце концов Нату все же удалось отчасти справиться с собой. Лучше всего отвлекали его от мрачных мыслей поиски слов, которые он выуживал по одному из мрачных глубин своего поврежденного мозга и повторял снова и снова, чтобы не забыть опять. Кроме того, чтобы не сорваться в пучину отчаяния, Нат сосредоточился на своем физическом состоянии — на том, как идет процесс восстановления. На то, чтобы поднять вверх обе руки, ушел почти весь его запас сил, но ему все же удалось ощупать хирургический шов на шее. Округлые валики кожи по обеим сторонам разреза все еще казались слишком большими и мягкими на ощупь, но он знал, что со временем они сгладятся.

Чуть не с той самой минуты, когда Нат услышал, что с ним случилось, ему очень хотелось взглянуть на себя со стороны, узнать, как выглядят его шрамы и его тело. Вскоре это превратилось почти в навязчивую идею. Он постоянно водил руками по коже, ощупывал мускулы, прикасался к упругим волоскам на груди и животе. Волосы были густыми, гладкими и лежали аккуратными волнами, прикрывая смуглую, бронзоватого оттенка кожу. Его собственная кожа была намного бледнее, а волосы на теле — редкими и тонкими. На коже Нат заметил также многочисленные следы, похожие на оспины или на давно зажившие шрамы от какой-то косметической операции с применением лазера. На груди он обнаружил довольно большую родинку, а на левой лодыжке — глубокий, грубый шрам. Сами ноги оказались длинными и довольно стройными, почти изящными. Прикасаясь к ним, Нат внезапно подумал, что и эти ноги, и кожа, и все остальное когда-то принадлежали другому мужчине, и эта мысль поразила его в самое сердце. Именно по этой причине он никак не мог заставить себя дотронуться до пениса. Правда, пока в этом не было нужды, так как Нат до сих пор пользовался судном, однако он не сомневался, что недалеко то время, когда ему придется как-то решать этот вопрос. Пару раз Нат проснулся с эрекцией и испытал самый настоящий ужас. Пенис функционировал совершенно нормально, однако он не мог даже представить, что когда-нибудь будет использовать его для занятий любовью.

Утомленный борьбой с чувством вины и страха, Нат отвернулся от наблюдательного окошка и зарылся лицом в подушку. Интересно, подумал он, насколько полно врачи продолжают контролировать его самочувствие и поведение? Слава Богу, они еще не научились читать мысли и не могут понять, что он думает на самом деле. Или… могут? Кто знает, какие технологии созданы за те шестьдесят лет, что он провел в замороженном состоянии?

Дверь в палату отворилась, и вошла Джессика — Нат узнал ее по полной фигуре, от которой так и веяло спокойствием и уютом. Джессика принесла пищевые пакеты — его порцию на сегодняшний день. Из всех сиделок, ухаживавших за ним, эта филиппинка с широкой, ласковой улыбкой, не сходившей с ее лица, пожалуй, самая приятная.

Строки Генри Уодсворта Лонгфелло, великого американского поэта, сами собой всплыли в памяти. Странно, что он вспомнил это двустишие, хотя никак не мог припомнить медицинский термин для описания своего нынешнего состояния. Быть может, это потому, подумал Нат, что стихи были частью его прежнего «я»…

Глядя, как Джессика меняет питательные мешки, Нат тщился припомнить все стихотворение. Возможно, это исходящая от нее аура сострадания помогла ему вспомнить прекрасные поэтические строки.

Раздевая его, чтобы приготовить к ежедневному обмыванию, Джессика сказала:

— Доктор Шихэйн, вас хотела навестить доктор Бандельер…

Нат кивнул. Ему понравилось, что Джессика назвала его доктором. Это обращение ободрило его, придало уверенности, хотя физически он по-прежнему чувствовал себя слабым и беспомощным, как младенец.

— А с завтрашнего дня мы начнем кормить вас через рот, — добавила Джессика, слегка изогнув свои подведенные брови. — Чего бы вам хотелось?

Нат пожал плечами. Никакого аппетита он не чувствовал.

— Ну хорошо. Я позабочусь, чтобы вам приготовили что-нибудь вкусненькое.

Джессика кивнула, давая ему знак приподняться, и Нат сел, опершись спиной на подушку. За последние пару недель мышцы спины и брюшного пресса у него заметно окрепли, и Нат от души радовался этому, однако вставать и ходить без своего «инвалидного скафандра», как он прозвал лечебный костюм, он пока не мог. Впрочем, не исключено, что проблема эта — чисто психологическая: Нат был убежден, что после долгого неподвижного лежания без костюма он обязательно упадет.

В «скафандре» он чувствовал себя не в пример увереннее и даже совершал довольно продолжительные (по своим собственным меркам) прогулки по полутемным коридорам этажа, где находилась его палата. Они, впрочем, не приносили ему никакого особенного удовольствия; двигался он совершенно механически, просто потому, что так «надо». Где-то в глубине души Нат был убежден, что на самом деле он умер и находится в своего рода чистилище для недавно скончавшихся. Он даже взялся бы это обосновать! Кожа у него по-прежнему ненамного чувствительнее резины, и Нат считал это достаточным доказательством того, что он — ходячий труп.

Закончив обтирать его тело губкой со слабым дезинфицирующим раствором, Джессика помогла Нату перейти в одну из комнат наблюдения.

— Доброе утро, Нат, — приветствовала его белокурая красотка, она же доктор Персис Бандельер. — Как вы себя чувствуете сегодня?

Нат пожал плечами и опустился в удобное кресло напротив.

— Я достала для вас одну старинную вещицу. — Она протянула ему какую-то коробочку, размером и формой напоминающую электрическую бритву, но Нат сразу понял, что это электронный синтезатор голоса.

— Эти устройства не слишком изменились, — заметила Персис. — Когда вы почувствуете, что ваши связки устали, просто прижмите эту коробочку к горлу, и мы сможем продолжить нашу беседу. Мне, однако, не хотелось бы, чтобы вы привыкали полагаться на эту машинку. Вам необходимо тренировать ваш собственный голос.

Собственный голос? Интересно, много ли в нем осталось такого, что он мог бы назвать полностью своим? Тело принадлежало неведомому донору, голосовой аппарат был почти синтетическим, возможно, искусственными были и какие-то другие органы… Кроме того, Нат по-прежнему подозревал, что все происходящее с ним может быть иллюзией. Или бредом.

— Ну же, попробуйте…

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы сказали мне, что Мэри умерла? — проговорил Нат, прижав синтезатор к горлу. Искусственный голос имел неприятный металлический тембр. Такой голос мог бы быть у робота.

— Примерно месяц. Или даже больше.

Значит, он знает об этом уже несколько недель…

— С вами все в порядке? — спросила Персис, видя, что Нат молчит.

— Я… мне трудно следить за ходом времени.

— Мы внимательно наблюдаем за работой вашего мозга, Нат. У вас все еще наблюдаются некоторые признаки амнестической афазии.

Афазия! Вот оно — то самое слово, которое он тщетно искал, пытаясь описать свое состояние. Теперь Нат вспомнил: афазией называлась полная или частичная утрата речи, обусловленная поражением речевых центров коры или проводящих путей головного мозга при кровоизлияниях в мозг, тромбозах сосудов, абсцессах и черепно-мозговых травмах.

— Как я умер? — спросил он через синтезатор речи.

— Подробности нам неизвестны, — ответила Персис. — У нас есть только запись в медицинской карте — очень короткая. Плюс несколько газетных вырезок. Вас застрелил какой-то преступник, и вы умерли почти мгновенно.

— А Мэри?

— Ваша жена не пострадала. Напротив, она сохранила присутствие духа и сделала совершенно замечательную вещь, которая в свое время привлекла внимание прессы. Сразу после вашей гибели ваша жена решила заморозить вашу голову. Насколько нам известно, это было проделано очень быстро — быть может, еще в «скорой помощи», по дороге в клинику. Вероятно, вы заранее договорились о чем-то подобном, иначе я просто не могу объяснить…

— Ни о чем мы не договаривались, — перебил Нат. — Вот что, доктор Бандельер, я хотел бы взглянуть на свою медицинскую карту, личное дело или как оно там у вас называется…

— Разумеется, мы дадим вам ваше досье, — кивнула Персис, но Нат видел, что ей очень не хочется этого делать. Интересно, почему? Неужели она лгала ему? Нат пристально посмотрел на свою собеседницу, но ее излишне правильное лицо оставалось непроницаемым. По нему абсолютно ничего нельзя было прочитать.

— Сегодня я хотела познакомить вас с Куполом, — продолжала тем временем Персис. — Но сначала скажите, вы действительно согласны испытать на себе его действие или вам хотелось бы еще немного подумать?

— С Куполом? — переспросил Нат. — Не припомню, чтобы мне что-то говорили…

— Говорили, и несколько раз. Вы просто забыли! Впрочем, в вашем нынешнем состоянии это только естественно. Хотите, я расскажу о нем еще раз?

Нат снова пожал плечами. Персис нажала кнопку, и Монти вкатил в комнату какой-то прибор. Складной суставчатый кронштейн, укрепленный на верхней панели, действительно был увенчан не то куполом, не то шлемом, сделанным из прозрачного фибергласа.

Монти установил аппарат так, что шлем оказался над самой головой Ната.

— Купол — это еще одно из чудес современной медицинской технологии, — сказала Персис, быстро подсоединяя прибор к своему компьютеру. — Его шлем улавливает электромагнитные импульсы мозга, благодаря чему мы можем определить, насколько он здоров и насколько хорошо функционирует, но это еще не все. Мы можем избирательно воздействовать на мозг, стимулируя отдельные его участки, благодаря чему вы сразу почувствуете себя лучше. В наши дни Купол применяется очень широко. Одни имеют такие установки дома, другие посещают государственные центры специальной терапии. Благодаря Куполу мы почти полностью победили депрессии, шизофрению, мании, навязчивые состояния. А ведь прибор предельно прост — он состоит из двух титановых спиралей, погруженных в жидкий гелий. Главную работу выполняет программа.

После этого Персис и Монти занялись настройкой компьютера, на несколько минут совершенно забыв о Нате. Слушая, как они обмениваются техническими терминами, которых он не понимал, Нат довольно скоро начал терять терпение. Наконец Персис подняла голову и посмотрела на него:

— Извините за задержку, Нат, но мне пришлось убедиться, что мы будем обрабатывать именно те участки вашего мозга, которые больше всего нуждаются во вмешательстве. Хотите увидеть собственные мысли?

Не дожидаясь ответа, Персис развернула один из мониторов так, чтобы Нат мог видеть экран. Через несколько секунд на экране возникли очертания его черепа и трехмерная модель мозга, испещренная миллионами разноцветных крошечных огоньков, которые то вспыхивали, то гасли, то мигали, то исчезали вовсе, чтобы тотчас вспыхнуть где-то в другом месте.

Нат был буквально заворожен этой удивительной картиной и не сразу расслышал, что сказала ему Персис.

— Что? — переспросил он.

— Попробуйте мысленно назвать какие-нибудь числа. Подумать о них…

— Я… не могу.

— Не спешите, Нат. У вас все получится. Кстати, если при этом вы будете еще и говорить, картина получится более впечатляющей: когда человек думает и говорит одновременно, мозг начинает работать с увеличенной нагрузкой.

Нат немного подождал, пытаясь сосредоточиться, потом мысленно произнес:

«Один, пять, шестнадцать, двадцать три».

Тотчас в верхней части мозга возникли яркие цветные точки, двигавшиеся так стремительно, что на экране они выглядели почти как непрерывные линии.

— Ну как, разве не здорово? — спросила Персис. — А теперь попробуйте подумать о какой-нибудь музыке.

Нат напряг память, но мозг был пуст.

— Я… я не знаю никакой музыки, — проговорил он неуверенно.

— Знаете, — уверенно возразила Персис. — Мы записали, как вы проигрывали в голове адажио Барбера для струнного квартета.

— Вы… записали? Когда?!

— Вы проделывали это много раз, Нат. Мы сумели вычислить ноты, опознать инструменты, а потом программа определила, что это за произведение. Постарайтесь его вспомнить…

Нат честно старался, но у него ничего не вышло.

— Ну ничего, — успокоила его Персис. — Иногда кора, в которой протекают сознательные импульсы, подавляет подкорку. Сейчас вам приходится думать слишком о многом, поэтому глубинные воспоминания никак не могут пробиться на поверхность. Скажите, Нат, как по-вашему, что вы сейчас чувствуете?

— Чувствую? — переспросил Нат. — Ничего.

Ему давно хотелось рассказать кому-нибудь об ужасе пробуждения, об отвращении к чужому пенису, о своем нежелании возвращаться из мира мертвых в мир, где нет Мэри, но Нат не желал делиться своими сокровенными мыслями с этой ледяной девой.

— Вы что-то чувствуете, Нат, — покачала головой Персис. — Система отмечает активность в вашей лимбической системе.

— Тогда почему вы не скажете мне, что я чувствую?

— Потому что я этого не знаю, — ответила Персис, почувствовав его настроение. — Наша техника еще не дошла до чтения мыслей.

Некоторое время все трое молчали, следя за перебегавшими по экрану разноцветными искорками. Потом Персис сказала:

— Единственное, что я могу сказать, так это то, что в настоящий момент вы не поддаетесь воздействию Купола.

— И что, черт побери, это означает? — проскрипел Нат при помощи синтезатора речи. Он был настолько зол, что даже в металлическом голосе прибора отчетливо послышались гневные нотки.

— Некоторые специфические повреждения мозга могут препятствовать электромагнитному стимулированию мозговых функций. Мы называем подобные повреждения резистентными. Учитывая, что в процессе пробуждения и сразу после него мы отмечали несколько случаев легкой ишемии мозговых тканей, ваш мозг, по-видимому, не в состоянии адекватно реагировать на колебания магнитного поля. Через несколько месяцев, когда ткани восстановятся, вы станете более восприимчивы к действию прибора.

— Вы ничего не говорили мне об ишемии! — сказал Нат.

— Говорили, — возразила Персис и взмахнула рукой, словно это не имело существенного значения. — На данный момент ваша главная проблема — амнестическая афазия, но и она тоже не должна вас тревожить. Со временем все придет в норму, я обещаю.

Персис склонилась к экрану, и Нат увидел, как в ее глазах отразилось целое созвездие голубых огоньков. Она занималась своей работой, но Нат никак не мог справиться с растущей неприязнью к этой женщине. Ему очень не по душе, что кто-то сует свой нос в его мысли. Интересно, спросил он себя, может ли она прочесть это на экране своего драгоценного компьютера?

 

Лос-Анджелес

35

— Где письма, черт тебя дери?!

Мысли Фреда заметались, а сам он облился холодным потом. Женский голос в динамиках системы связи — не голос, а нетерпеливый, сварливый, режущий слух визг — мог принадлежать только героине одного из его криминальных репортажей, но кому именно, он никак не мог припомнить.

— Когда ты вернешь мне письма моего брата?! — злобно взвизгнул голос, и Фред страдальчески сморщился. Теперь он сообразил, кто это может быть. Бобби Уильямс, сестра Дуэйна… А ведь он действительно забыл вернуть ей эти идиотские бумажки, хотя и обещал непременно это сделать.

— Послушайте, Бобби, мне очень жаль, что я заставил вас волноваться, но у меня сейчас очень много работы, и я просто… закрутился. Вот что мы сделаем: сейчас я отсканирую их и вечером отправлю вам по почте. Договорились?

— Все равно это свинство с вашей стороны, мистер Арлин, — сказала Бобби все еще сердитым голосом. — Ведь прошло больше полугода! Достаточно времени, чтобы прочитать несколько писем, разве не так? — Предложение закончилось протяжным астматическим вздохом.

— Вы совершенно правы, Бобби. Еще раз извините, но у меня действительно не доходили руки. Ну хотите, я их сам вам привезу? — сгоряча предложил Фред и тотчас пожалел о своих словах. До Сан-Луис-Обиспо около четырех часов езды. С другой стороны, по пути он мог заскочить к матери и осчастливить визитом единственную оставшуюся в живых родственницу, а заодно бесплатно перезарядить аккумуляторы машины…

— Значит, вы еще не передумали писать статью о моем брате? — спросила Бобби, помешав Фреду додумать до конца, какие еще выгоды он мог извлечь из этой поездки. Сарказм, прозвучавший в ее голосе, Фреду совсем не понравился, но он сдержался. Никогда не отвечай на личные выпады — так его учили на курсах журналистики.

— Я как раз работал над ней, когда вы позвонили.

— И сколько времени это может занять? — спросила Бобби уже чуть любезнее.

— Хороший вопрос, Бобби…

Фред совершил несколько героических попыток продать историю Дуэйна Уильямса «Метрополитену», однако ему никак не удавалось толком объяснить, что же в ней такого примечательного. В конце концов редактор на экране остановил его нетерпеливым жестом. «О'кей, Фред, — сказал он, — я слышал достаточно, и мне кажется, что никаких по-настоящему интересных материалов у вас нет. Боюсь, с публикацией ничего не получится. Ваша статья не пойдет».

Как ни странно, отказ не вызвал у Фреда уныния. Напротив, он испытал азартное желание доказать всем, что он на что-то годится. Если «Метрополитен» не интересует его материал, значит, к черту этих снобов! На «Метрополитене» свет клином не сошелся. Найдутся другие, которые купят его статью о пропавшем трупе!

Сев в дряхлую развалюху, которую он держал специально для путешествий в беспокойные районы, Фред выехал в Сан-Луис-Обиспо по шоссе Пасифик-кост. Старое шоссе всегда нравилось ему, напоминая о том, какой была Калифорния в свой золотой век. Этот самый богатый и живописный штат с его солнечным климатом располагал к праздности и внушал уверенность в незыблемости установившегося порядка. Все изменилось после Большого землетрясения 2012 года, однако попытки восстановить шоссе Пасифик-кост не прекращались и по сию пору. И не удивительно. Шоссе было не просто транспортной артерией, а символом всего, что когда-то так высоко ценилось жителями Калифорнии, — роскоши, авантюризма, независимости, красоты. Увы, некогда живописные виды, открывавшиеся с шоссе, ныне испорчены многочисленными опреснительными заводами, тянущимися вдоль береговой линии.

Едва въехав в поселок, где жила Бобби, Фред почувствовал, как сердце у него забилось чаще, и крепче сжал руль. На углу нужной ему улицы болтались какие-то подозрительного вида юнцы — несомненно, местная банда. Проезжая мимо них на малой скорости, Фред неуверенно кивнул, но юнцы только проводили его угрюмыми взглядами.

В доме Бобби в самом разгаре была шумная вечеринка, и это тоже не улучшило его настроения. Гости разлеглись прямо на траве или сидели в палисаднике на покосившихся скамьях. Пробираясь к сетчатой двери, Фред старался ни на кого не наступить и все же пару раз чуть не упал, запнувшись о вытянутые поперек дорожи ноги.

Он был уже на пороге, когда из комнаты появилась Бобби. С ней произошла разительная перемена — Фред даже не сразу ее узнал. Со дня их последней встречи Бобби сбросила, наверное, не менее ста фунтов. Все, что осталось от ее фигуры, было втиснуто в облегающий костюм из эластика с «искрой». Растянутая кожа под подбородком болталась, щеки ввалились, глаза запали, и вокруг них залегли темные круги. Их разделяло еще несколько шагов, но даже с такого расстояния Фред отчетливо различал сладковато-горький, чуть похожий на запах горелой резины аромат скита. Похоже, всего за несколько месяцев Бобби успела стать законченной наркоманкой.

Фред неуверенно озирался, не зная, с чего начать разговор.

— А где ваш муж? — спросил он наконец.

— Свалил, — пробормотала Бобби заплетающимся языком, и до Фреда донесся тошнотворный запах ее отдававшего миндалем дыхания. — Хочшь выпть?

— Нет, благодарю вас. — Фреду необходимо было выпить, но он не хотел прикасаться ни к чему в этом доме. — Вот письма и диск.

— Спасибо… — Бобби небрежно швырнула драгоценную коробку с письмами на ближайшее кресло.

Отлично, подумал Фред. Он приложил столько усилий, чтобы добраться сюда, а ей наплевать! Господи, как же он ненавидел таких, как Бобби, и ей подобных! Это самые настоящие подонки, рвань, отребье, от одного вида которых у него по коже ползли мурашки. И все же ему приходилось пресмыкаться перед ними, угождать, льстить, сидеть н их вонючих диванах, пить их дешевое пиво и выслушивать бесконечные слезливые истории о трагедиях, в которых они сами же были виноваты. Ну ничего, еще пару минут потерпеть, и он уедет отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться.

— Мне кажется, статья может получиться достаточно интересной… — зачем-то сказал Фред, но сразу понял, что Бобби его не слушает. Она как-то странно переступала с ноги на ногу, словно изо всех сил старалась не потерять сознание, и Фред успел подумать, как бы она не окочурилась с передоза. В следующую секунду из дверей за ее спиной вышел какой-то рослый мужчина, и Фред застыл, как громом пораженный. Он подумал, что увидел привидение. Полные, но четко очерченные губы, полуприкрытые веками глаза, точеные скулы… В следующее мгновение Фред понял, кто перед ним, и закрыл рот.

— Это и есть тот репортеришко? — спросил мужчина, лениво растягивая слова.

— Да, это он, — ответила Бобби каким-то деревянным голосом и повалилась в кресло, словно ее кто-то толкнул.

— Я слышал, что ты пишешь статью о моем брате…

Фред с трудом сглотнул:

— О вашем брате?

— Да, о моем младшем братишке. О Дуэйне.

Фред бросил беспомощный взгляд на Бобби. Вопреки логике, вопреки всему, что ему было известно, он надеялся, что у Дуэйна мог быть еще один брат-близнец.

— А сколько… сколько у него братьев? — пролепетал он.

— Один. Это я и есть.

Фред снова сглотнул и, почувствовав, как подпрыгнул кадык, предпринял безуспешную попытку спрятать свое волнение и страх. Значит, он не ошибся, и перед ним действительно Кит Уильямс — один из полусотни самых опасных преступников, которых разыскивает ФБР. Фред содрогнулся. Этот человек способен буквально на все.

Кит заметил его страх и, расхохотавшись, шагнул в кухню, поманив Фреда за собой. Там он плюхнулся на продавленный диванчик и похлопал по сиденью рядом с собой.

— Садись, — приказал Кит.

Фред осторожно опустился на краешек дивана и покосился на Бобби, которая тоже вошла в кухню следом за ними. К нему понемногу возвращалось самообладание, и он задумался, что могло заставить Бобби бросить мужа и снова связаться с братом, которого, как она говорила в прошлый его визит, ненавидела и боялась.

— Итак, мистер журналист…

— Что — итак?

— Где же твоя статья? Что-то не помню, чтобы она появлялась в Сети.

— Я… я все еще над ней работаю, — заторопился Фред. — Очень много любопытных моментов вскрылось буквально на днях. Например, теперь я точно знаю, что «Икор корпорейшн» использовала тело вашего брата для каких-то своих целей, но для каких — этого мне пока узнать не удалось. Они отказываются предоставлять мне какую-либо информацию, а ин4юрматора в самой корпорации у меня нет…

— У меня тоже есть чем удивить вас, мистер Арлин, — усмехнулся Кит. — Дело в том, что я чувствую Дуэйна. Всегда чувствовал.

— Чувствуете?! — удивился Фред. — Как это?

— А так… — Кит подался вперед, и Фред машинально наклонился к нему навстречу. В этом парне определенно есть какая-то харизма — несмотря на отчаянный страх, от которого немели руки и язык, этого он не мог не признать. — Мы с Дуэйном говорили когда-то, что наши сердца стучат в унисон. Мы ведь близнецы, а близнецы всегда чувствуют, если с одним из них что-то случается. Например, когда у Дуэйна что-то не ладилось с внутренними органами, меня будто изнутри ножами резали.

Он сжал руку, словно держа нож, и несколько раз взмахнул ею. Его движения были такими быстрыми и уверенными, что Фреду не составило никакого труда представить, как эта рука, вооруженная не воображаемым, а настоящим ножом, наносит ему смертельную рану.

— Вот что я чувствую в последнее время, — сказал Кит доверительным тоном. — Снова тот же самый нож… Я правильно говорю, сестренка?

Бобби, которая так и стояла, прислонившись к косяку, вздрогнула и, выйдя из своего наркотического ступора, проговорила механическим, невыразительным голосом:

— Дуэйн и Кит всегда были очень близки. Один всегда знал, как себя чувствует другой, даже если они не видели друг друга. Например, если кто-то из них оказывался в больнице, другой тоже болел…

— И вы чувствуете его сейчас? — переспросил Фред.

— Да, — подтвердил Кит. — Я чувствую Дуэйна.

— Извините, но я что-то не совсем хорошо понимаю…

— Ты хочешь сказать, что я лгу?!

— Нет, что вы! Вовсе нет! — испугался Фред. — Я просто не понимаю, как это возможно, ведь Дуэйн… Ведь его нет! Кого же вы чувствуете? Его дух? Душу?

— Нет. То есть не только, — ответил Кит, разматывая грязный шарф. Шея у него оказалась на удивление женственной.

— А как вы реагировали, когда вашего брата казнили? — решился спросить Фред.

Кита этот вопрос явно задел за живое. Казалось, он готов был ударить Фреда только потому, что тот посмел затронуть столь деликатную тему, но потом выражение его лица изменилось.

— Я почувствовал страшную усталость, — сказал он почти задумчиво. — Так я еще никогда в жизни не уставал, но потом… потом во мне что-то шевельнулось. Что-то знакомое… — Кит с вызовом посмотрел на Фреда. «Только попробуй мне не поверить!» — говорил этот его взгляд, и Фред поспешно кивнул.

— Это все, что я могу сказать, — закончил Кит.

— А к врачу вы ходили?

— Это еще зачем? — спросил Кит сердито.

Фред примирительным жестом поднял вверх руки:

— О'кей, мистер Уильямс, это был глупый вопрос. Я сказал не подумав.

— В следующий раз думай!

Кит продолжал вертеть в руках шарф, потом выпустил его из пальцев, и он соскользнул на пол, словно сброшенная змеиная кожа.

— Я хочу, — добавил он неожиданно, — чтобы ты выяснил, что случилось с моим братом.

— Я стараюсь, — кивнул Фред. — Как раз этим я и занимаюсь, но…

— А когда выяснишь, ты должен будешь привезти его ко мне.

— Я, право, не знаю… — неуверенно пробормотал Фред. Ему не хотелось давать обещание, которое он почти наверняка не сможет выполнить. — Ведь мы же не знаем, в каком состоянии тело, к тому же я не представляю, как я смогу забрать его у тех, кому оно принадлежит в настоящий момент. Ведь если ваш брат действительно завещал свое тело для исследований, его владельцем с точки зрения закона является какая-нибудь медицинская организация.

Глаза Кита словно покрылись тоненькой коркой льда, и у Фреда кровь застыла в жилах. Пожалуй, только сейчас он по-настоящему понял, что этот страшный человек действительно готов на все. То есть буквально на все.

— Твоя мать, кажется, живет недалеко отсюда?

— Откуда вы знаете?

— Я знаю все, что касается этого поганого городишки, — сказал Кит и, откинувшись назад, поскреб ногтями живот. Бобби по-прежнему ничего не понимала и только тупо смотрела то на брата, то на Фреда.

— На что вы намекаете?! — сказал Фред неожиданно резким тоном. Он разозлился, а злость помогла ему преодолеть страх. Кажется, этот субъект пытается ему угрожать? Точнее, не ему, а его матери… Смешно! Оказывается, мистер Крутые Яйца не настолько крут, чтобы угрожать непосредственно ему.

— Ни на что, — коротко сказал Кит. — Только привези мне Дуэйна, и все будет хорошо.

Все же Фред содрогнулся, представив, что его старенькая мать может стать заложницей этого свирепого, непредсказуемого типа. И все только потому, что ее честолюбивому сыну пришла в голову идея написать статью о пропавшем теле казненного преступника! Больше всего Фреду хотелось послать этого некоронованного короля трущоб куда подальше, но ради безопасности матери — не говоря уже о своей собственной — он почел за благо промолчать. Трусливо улыбнувшись, репортер пообещал Киту Уильямсу сделать все, что только будет в его силах.

 

Феникс

36

Нечувствительность кожи, которая так пугала Ната в первые недели, неожиданно сменилась гиперчувствительностью. В этом было что-то ненормальное, но Нату объяснили, что его новые нервные рецепторы некоторое время будут особенно остро реагировать на внешние раздражители и что пока все не придет в норму, он может испытывать зуд, покалывание, внезапные приливы тепла и тому подобное. Только области вокруг шейного шва по-прежнему оставались нечувствительными к прикосновениям, но Нат знал, что все дело в лекарствах, которыми его пичкали, чтобы снять болевые ощущения. По утрам он едва мог пошевелить головой, и только специальные упражнения позволяли ему немного размять позвоночник.

В целом — если не считать ограниченной подвижности шейной области — Нат был в куда лучшей форме, чем в своей «прежней жизни», как он изредка называл первый период своего земного существования. Гораздо хуже дело обстояло с психологией, а точнее — с его способностью примириться со своим положением и готовностью принимать действительность такой, какая она есть. Нат не знал, что может случиться с ним в следующую минуту, не говоря уже о следующем часе, дне, месяце. Он не мог строить планы, не имел ни постоянных интересов, ни увлечений, не отмечал праздников, ни к чему не стремился, ничего не хотел и ни на что не надеялся. Ни семьи, ни друзей у него не осталось, и Нат не представлял, ради чего, собственно, ему нужно жить дальше. Воскрешение из мертвых, хотя и удивительное как научный факт, не имело для него никакой субъективной ценности.

Между тем Карен и Монти привязались к нему, и Нат часто испытывал стыд и смущение оттого, что не питает к ним ответных чувств. Он просто не мог отыскать в своей душе ничего, что откликнулось бы на их теплоту и дружеское участие. Возможно, корень проблемы крылся в том, что большую часть времени Нат чувствовал себя как бы отдельно от своего физического тела, словно он занимал его временно, не имея никакого права им распоряжаться. Не раз Нат замечал, что стоило ему потянуться за чем-нибудь, и действие часто совершалось раньше, чем он успевал о нем подумать. Казалось, он начисто лишился сознательной воли; остались только рефлексы, да и те принадлежали не ему — телу. Стараясь как-то переломить ситуацию, Нат начал с особой тщательностью обдумывать и контролировать все, что собирался сказать или сделать, но особого успеха не достиг. Об этом он, впрочем, никому не говорил. Могли же у него быть свои секреты?

Как раз когда он пытался вспомнить, описано ли что-то подобное в медицине и если да, то как оно называется, в палату вошла Карен. Она по-прежнему приходила к нему каждое утро и заставляла выполнять новые и новые упражнения, которых, казалось, у нее был неисчерпаемый запас.

— О'кей, Нат, — сказала она, — сегодня у нас с тобой праздник. Сегодня мы с тобой будем учиться испытывать радость. Мы будем учиться испытывать благоговейный трепет. Надеюсь, ты наконец почувствуешь, как это здорово — быть живым! Но сначала нам придется выполнить несколько простеньких упражнений. Вот смотри, я принесла тебе свои старые карточки. Ты должен гордиться — я показываю их только тем своим ученикам, которые добились определенного успеха.

Она несколько раз перемешала картонные карточки с изображением различных животных и показала ему первую, на которой был нарисован лев.

— Ну-ка, что это за зверь?

— Лев, — ответил Нат, стараясь произносить слова как можно громче и четче, как ей нравилось.

— А это?

— Горилла.

— Это?

— Зебра… Носорог… Тигр… Слон… Гиппопотам.

— Молодец, Нат! Ты просто молодец! — воскликнула Карен. — Подумать только, ни одной ошибки! А ведь эти карточки я купила, когда только начинала работать по специальности — когда все эти звери еще встречались в природе.

— Значит, теперь они вымерли? — грустно уточнил Нат.

— Конечно! — небрежно ответила Карен. — Кое-где в природоохранных заповедниках еще сохранились небольшие стада зебр и жирафов. Все остальные крупные животные остались только на картинках.

И Карен достала из своей сумки устройство размером с коробочку для сигар. На одном из торцов цилиндра имелась небольшая выпуклая кнопка.

— Вот эта штучка сделает тебя очень, очень счастливым…

— Ты хочешь сказать, — перебил Нат, — что на всей Земле нет больше никаких хищников? Если, конечно, не считать людей?

— Все крупные животные исчезли, — терпеливо повторила Карен. — Даже те экземпляры, которые еще оставались в зоопарках, погибли от различных болезней. Извини, Нат, но мне казалось — они тебе уже об этом сказали.

— Если под словом «они» ты подразумеваешь Гарта и Персис, то они вообще ничего мне не говорили. Ладно, с сушей понятно… А что стало с океаном? Осталась в нем хоть какая-то рыба?

— Кое-что, конечно, осталось… — Карен отвела взгляд. — Но не слишком много. Киты, каланы, ламантины, моржи, большинство видов акул исчезли уже очень давно. Промысловое рыболовство запрещено во всем мире уже около пятидесяти лет, с тех пор как были полностью выловлены тунец и марлин. Сейчас их поголовье восстанавливается, но медленно, очень медленно. Единственный вид, который не только не вымер, но наоборот, процветает, — это гигантские кальмары. Теплая вода и достаточное количество пищи привели к тому, что они не только размножились, но и стали увеличиваться в размерах… О Господи, я ведь собиралась сделать тебя счастливым! — спохватилась Карен, заметно погрустнев.

— Извини, Карен, но я должен знать, что происходит за этими стенами. — Нат слабо улыбнулся.

— Мы сохранили генетические материалы и образцы тканей почти всех разновидностей живых существ, которые жили на планете, — поспешно сказала Карен. — Постоянно идут разговоры о создании международного центра, который занялся бы восстановлением исчезнувших видов, но пока на это не хватает ни средств, ни желания. Быть может, успех нашего проекта хоть как-то сдвинет это дело с мертвой точки.

Карен сидела, положив руки на колени. В эти минуты она выглядела такой несчастной и растерянной, что Нат счел своим долгом как-то ее подбодрить.

— Ладно, не обращай внимания, — сказал он. — Давай лучше продолжим наши занятия. Я больше не буду тебя отвлекать, о'кей?

И Нат попытался выжать из себя улыбку, чтобы заставить Карен хоть ненадолго забыть о своей печали. Он давно заметил, что, несмотря на в общем-то жизнерадостный вид, Карен всегда очень быстро расстраивается.

— Давай, — согласилась Карен. — Только сначала нужно просканировать твой мозг и убедиться, что он работает как надо.

Разглядывая на экране карту мозга Ната, оба так увлеклись, что забыли о своих огорчениях. Нат уже умел неплохо контролировать свои мозговые импульсы. Ему показали, что для этого нужно делать, и теперь он мог зажигать сигнальные огоньки, отмечавшие прохождение импульса, именно там, где ему хотелось. Нат довольно быстро запомнил, какие мысли вызывают свечение в той или иной области мозга, и развлекался, создавая собственные световые картины.

— Ощущение счастья, как ты, наверное, знаешь, представляет собой довольно сложное чувство, — говорила Карен, старательно делая вид, будто ничего не произошло. — Оно складывается из физического удовольствия, отсутствия отрицательных эмоций и некоего конкретного содержания, которое весьма индивидуально для каждого человека. Я понимаю, что в настоящий момент тебе довольно сложно испытывать полное счастье, однако мы попытаемся максимально к нему приблизиться. Я надеюсь, мне удастся возбудить когезионную реакцию в передне-срединном участке коры твоего мозга…

— И как ты собираешься этого достичь? — поинтересовался Нат.

— Я собираюсь стимулировать нервные цепи удовольствия.

Карен нажала кнопку на своем устройстве, и Нат почувствовал, как его охватывает какое-то очень знакомое и приятное ощущение. Не сразу он сообразил, что слышит необычайно чистые аккорды акустической гитары, вдруг заполнившие собой всю комнату.

— Неужели весь этот звук исходит из такого маленького устройства? — удивился Нат, жадно прислушиваясь к простым, мелодичным каденциям инструмента.

— Да, — кивнула Карен и улыбнулась.

— Невероятно!

Тем временем зазвучала еще и электрическая гитара, затем Нат услышал придушенный, словно жестяной вокал человека, имени которого он не помнил.

— Это же «Липкие пальчики»! — сказал он, даже не отдавая себе отчета в том, что узнал музыку.

— Точно. «Роллинг стоунз», двенадцатый альбом, который они выпустили аж в 1971 году. Если, конечно, мои справочники не врут… — с гордостью подтвердила Карен.

— …А песня называется «Дикие лошади»! — подхватил Нат. — Кто-то из моих крестных родителей подарил мне оригинальный виниловый диск с автографами всех «Роллингов». Я хорошо помню рисунок на конверте — на нем была изображена ширинка Мика Джаггера с настоящей молнией… Автор этого рисунка, кажется, сам Энди Уорхол. Разумеется, я никогда не слушал саму пластинку, но музыка мне хорошо знакома. Мартин Скорсезе — был в мое время такой режиссер — использовал ее в нашумевшем фильме «Казино». Должен сказать, я по-настоящему полюбил «Липкие пальчики» только после того, как посмотрел фильм.

— Превосходно, Нат, молодец! Я ужасно рада, что угадала с выбором.

Голос Кита Ричардса на подпевке был, как всегда, хорошо узнаваем: хриплый, мяукающий, чуточку дегенеративный.

Пока Нат слушал, Карен увеличила изображение его мозга, чтобы и он мог видеть огоньки, вспыхивающие в его слуховом центре.

— Смотри, как вырабатывается допамин!

И она переключилась на изображение ростро-медиального предлобного участка коры. Там сияла уже настоящая иллюминация — миллионы нейромедиаторов, прыгая от аксона к аксону, двигались по проводящим импульсы удовольствия путям, вызывая в подсознании ощущение блаженства. «Роллинги» тем временем доигрывали композицию, завершавшуюся на редкость меланхолическим пассажем.

— Ну как, ты что-нибудь вспоминаешь?

Нат ответил не сразу. Он вслушивался в ритмические фигуры, служившие как бы сопровождением к сольной импровизации. «Дикие лошади»… Довольно старая блюзовая композиция — в меру чувственная и небесталанная. И она действительно подхлестнула его память, вызвав из темноты какие-то смутные пока картины.» Нат закрыл глаза. Закрыл и увидел свой старый дом. Небольшой, построенный еще в 1920-х годах коттедж на океанском берегу, на который они с Мэри набрели однажды в грозу, заблудившись среди каналов калифорнийской Венеции.

— Н-нет, пока нет, — солгал он. Ему не хотелось обсуждать с Карен то, что ему так дорого.

— Ничего, не спеши. Потерпи еще немного, — сказала она.

Но Нату не было нужды терпеть. Он уже вернулся в прошлое и в мыслях стоял у дверей своего бывшего дома. Когда они с Мэри впервые увидели его, входная дверь была заколочена, но, обойдя дом кругом, они обнаружили висевшую на одной петле дверь черного хода. «Пойдем отсюда», — сказал Нат. «Нет, я хочу посмотреть», — возразила Мэри и потянула дверь на себя.

Судя по всему, дом стоял заброшенный уже несколько десятилетий. Какое-то время он, вероятно, служил пристанищем для хиппи, которых можно было встретить на каналах в 1960-х; даже сейчас отставшие, отсыревшие обои и балки, поддерживавшие набранный из сосновых планок потолок, издавали едва уловимый запах марихуаны.

«Это он, Нат! — проговорила Мэри с непонятно откуда взявшейся уверенностью. — Это он. Мы будем жить здесь».

Обходя дом, они насчитали по меньшей мере дюжину комнат и закутков, приспособленных для спанья. И каждый такой уголок имел индивидуальные отличительные черты вроде резных полок или раскрашенных кроватных изголовий. Ветхие занавески, прикрепленные обычными канцелярскими кнопками, все еще висели на окнах, а на кроватях и лежанках, покрытых связанными вручную покрывалами, догнивали груды старой одежды. В одной из комнаток они нашли несколько номеров журнала «Нэшнл джиографик» за 1964 год. Казалось, всю коммуну хиппи выселили отсюда в один день, а дом оставили заколоченным и пустым. Уже позднее, во время ремонта, Нат нашел под домом множество примитивных глиняных трубок, бус, бисерных фенечек, самодельных протезов, велосипедных колес, черепов опоссумов и старых авиационных карт, но никаких сокровищ, которые по идее должны были быть здесь зарыты.

«Мы зароем собственный клад!» — сказала тогда Мэри. Вместе они разыскали герметичный металлический контейнер и сложили в него все мелочи, которые были им дороги: пропуска на конференцию, где они познакомились, свои свадебные фотографии, которые им не хотелось показывать никому из посторонних, старинную брошь, принадлежавшую матери Ната, и серьгу с бриллиантом — одну из пары, которую Нат подарил Мэри в первую годовщину их свадьбы. Контейнер они заклинили между двумя опорами, зажгли свечу, окурили подвал шалфеем в память об исчезнувших хиппи, а потом поднялись в спальню и занялись любовью.

— Есть что-нибудь, Нат? — спросила Карен.

— Не много, — ответил он и покачал головой.

Нат любил и этот дом, и каналы, и пеликанов, круживших над неглубокой водой в поисках легкой добычи. Но как он ни старался, ему так и не удалось припомнить лицо Мэри.

— Приборы отмечают повышенный уровень активности в твоей лимбической системе, Нат, — заметила Карен. — Это явный признак того, что ты что-то вспомнил.

— Я вспоминаю свой старый дом, — нехотя ответил Нат.

— Каким он был? Ты можешь его описать?

— Обычный коттедж. Таких было много в калифорнийской Венеции.

— В калифорнийской Венеции?! — переспросила Карен каким-то странным голосом.

— Да. Официально этот городок назывался Венис, но… А почему у тебя такой голос?

— Какой?

— Такой… Словно я сказал что-то не то.

Карен долго молчала, пытаясь подобрать слова, которые бы ранили его не слишком сильно. Наконец Нат не выдержал:

— О'кей, Карен, в чем дело? Не томи!

— Разве… разве ты ничего не знаешь? Совсем ничего?

— Нет.

— Даже не знаю, как тебе сказать…

— Уж как-нибудь скажи!

— Вениса больше не существует.

37

— Я сожалею, что пришлось держать вас в неведении, Нат, но вы были слишком слабы, а мы не хотели рисковать. Кроме того, человек в процессе пробуждения все равно не в состоянии усвоить слишком большой объем информации. Это все равно что обучать младенца высшей математике, — сказала Персис. — А чрезмерная информационная нагрузка может повлечь за собой нежелательные последствия. Но если вы считаете, что готовы…

— Я не хочу, чтобы повторилось то, что случилось утром, — твердо ответил Нат. — Хватит с меня неприятных сюрпризов.

Сразу после утренних занятий с Карен он сам позвонил Персис и настоял, чтобы она познакомила его с последними историческими событиями.

— О'кей, я буду перечислять основные факты, а вы сразу спрашивайте, если что-то будет непонятно. Я постараюсь не очень спешить, но вы все равно останавливайте меня, когда вам покажется, что вы не успеваете усвоить информацию. Если нужно, я повторю. Торопиться нам некуда.

И она кивнула Монти. Тот взмахнул каким-то прибором, отдаленно похожим на волшебную палочку, и в воздухе перед Натом возникло несколько голографических экранов. Монти чуть повернул свою палочку, и экраны тоже повернулись, чтобы Нату было удобнее.

— Сейчас вы увидите несколько видеофрагментов, которые я успела подготовить. Боюсь, некоторые могут вас расстроить, — предупредила Персис.

Нат внутренне собрался. С одной стороны, ему отчаянно хотелось узнать, какие события произошли на Земле за прошедшие полвека. С другой — он боялся, что будущее окажется еще мрачнее, чем он предполагал.

— За эти пятьдесят лет произошло довольно много самых разных событий, — проговорила Персис лекторским тоном, — но с чего-то начинать все равно придется. Поэтому я решила рассказать вам о Большом лос-анджелесском землетрясении 2012 года, тем более что Карен уже упоминала о нем. — Она пристально взглянула на него, пытаясь понять, как он реагирует. — Я знаю, Лос-Анджелес был вашим родным городом…

Нат только кивнул. То, что в Лос-Анджелесе произошло землетрясение, его не особенно удивило. Еще в его время о такой возможности говорилось достаточно много.

— Насколько нам известно, — добавила Персис, — именно во время этого землетрясения погибла ваша жена. Ее тело так и не нашли.

Стиснув зубы, Нат уставился на экран.

— С вами все в порядке, Нат?

Он кивнул.

— Итак, 6 июля 2012 года в 14 часов 37 минут по местному времени сейсмическая лаборатория штаба гражданской обороны округа Лос-Анджелес сообщила, что ее приборы зарегистрировали сильный подземный толчок в сбросовой зоне подводной горной гряды Санта-Крус — Санта-Каталина в непосредственной близости от острова Каталина.

Голос Персис звучал негромко и размеренно, хотя на экране разверзся настоящий ад. Остров Санта-Каталина лежал в развалинах. Уютные деревянные гостинички в Авалоне — те самые, в чьих крошечных душных номерах им с Мэри так нравилось заниматься любовью, — превратились в груды щепок.

— Я знаю, что во время Большого Азиатского цунами 2004 года вы были еще живы. Вероятно, вы помните, что его вызвало землетрясение силой 9,3 балла, произошедшее в районе Андаманско-Суматранского тектонического разлома.

— Да, что-то такое помню, — кивнул Нат.

— Землетрясение 2012 года было силой 8,6 балла — это самое мощное землетрясение, когда-либо зарегистрированное вблизи Калифорнийского побережья. В отличие от большинства подобных катаклизмов, характерных для Лос-Анджелесского региона, оно продолжалось около пяти минут и вызвало пятидесятифутовую приливную волну, которая промчалась по Тихому океану и ударила непосредственно по городу. Шесть часов спустя вторая волна стерла с лица земли Гавайские острова.

По экранам пронеслось еще несколько нечетких изображений, на которых стена воды нависла над Лос-Анджелесом, словно злобный косматый великан, собирающийся сожрать беззащитный город. Глядя на них, Нат не мог понять, каким чудом сохранились записи.

Персис, внимательно наблюдавшая за его состоянием, спросила осторожно:

— Мне продолжать или хотите — сделаем перерыв?

— Нет, я должен знать все, — ответил Нат.

— О'кей. — Персис переключила что-то в компьютере, и на экранах появились новые снимки, сделанные, очевидно, с вертолетов. На них был запечатлен массовый исход из западной части города: разбитые, налезающие друг на друга автомобили, толпы бегущих людей на шоссе, врачи и санитары, пытающиеся помочь раненым или толкающие по улицам носилки на колесах, брошенные сиделками беспомощные старики. Глаза Ната заволоклись слезами. Мэри наверняка была где-то здесь, в самой гуще событий, там, где труднее и опаснее всего. И его место было рядом с ней…

— У жителей западных районов города был всего час, чтобы эвакуироваться, — продолжала Персис. — Многие спаслись. Но еще больше погибло.

Значит, подумал Нат, то, чего втайне страшился каждый житель Лос-Анджелеса, все-таки произошло. И в этой катастрофе погибла его жена. Он очень ясно представил себе, как бурлящая грязная вода крутит и швыряет ее изломанное, избитое тело. Сначала Мэри еще боролась, но потом соленая океанская вода хлынула в легкие, погасила сознание… Неужели она утонула? Или ее засыпало? Или… Ах, если бы знать точно, какой смертью она умерла! Нат от души надеялся, что все произошло мгновенно и что Мэри не успела почувствовать ни отчаяния, ни боли, ни страха.

— Катастрофа очень сильно подействовала на все население Соединенных Штатов, — проговорила Персис. — Она, если можно так выразиться, подорвала моральный дух нации, ее уверенность в будущем.

Некоторое время все молчали, потом Нат спросил:

— Сколько человек погибло?

— В первый день погибло около полумиллиона человек. В последующие дни погибло еще несколько сотен тысяч…

— И Мэри…

— Да, насколько нам известно.

— Мы ведь жили в Венисе.

— Да, я знаю. И я очень сочувствую вам, Нат.

— Но волна налетела во второй половине дня, когда она была на работе.

— А где работала ваша жена?

— В Калифорнийском университете — довольно далеко от побережья.

— Калифорнийский и Южнокалифорнийский университеты были разрушены повторными толчками. — Персис слегка откашлялась, словно у нее перехватило горло. — Через семьдесят два часа после цунами в сбросовой зоне Ньюпорт — Инглвуд произошли толчки силой 7,3 балла, в результате которых участок территории площадью около пятнадцати квадратных миль погрузился в воду. Как вы знаете, Венис и Марина-дель-Рей строились не на скальном основании, а на рыхлых осадочных породах. В ваших страховых документах на дом это наверняка было отражено. «Подвержены размытию» — так, кажется, тогда писали… Именно это с ними и произошло: осадочные породы размыло, и кусок берега провалился на пятьдесят футов.

На экранах возникли 4ютографии новой береговой линии. Нат увидел упирающееся прямо в обрыв шоссе № 10 и остатки нескольких железобетонных зданий, построенных в соответствии с новейшими антисейсмическими разработками. Разбушевавшаяся стихия превратила их в груды гравия, из которых торчали разорванные и перекрученные стальные балки.

— В этот день на побережье было разрушено около сорока процентов студийных комплексов, принадлежавших МТВ, «Метро-Голдуин-Майер», «Фокс» и «Сони». Индустрия развлечений получила тяжелейший удар, от которого так и не смогла оправиться. Правда, «Юниверсал», «Уорнер бразерс» и «Парамаунт» все еще существуют, но Лос-Анджелес перестал быть крупнейшим мировым центром по производству фильмов. Лидерство в области кино принадлежит другим странам и городам. Что касается Голливуда, то теперь это просто громкое имя, которое ничего не означает, и жизнь в нем едва теплится.

Тут Персис украдкой бросила взгляд на экраны, следившие за физическим состоянием самого Ната. Очевидно, она боялась, как бы и его не постигла участь американской киноиндустрии.

— Знаете, Нат, судя по показаниям приборов, вы испытываете сильный стресс. Мне кажется, разумнее всего остановиться…

Нат неподвижно сидел перед экранами и только открывал и закрывал рот, словно вытащенная из воды рыба.

— От… пустите меня, — прохрипел он наконец.

— Вы прекрасно знаете, что я не могу этого сделать, — возразила Персис. — Вы можете погибнуть.

— Я уже наполовину мертв, Персис. Там, за этими стенами, нет ничего, что было бы мне дорого и ради чего стоило бы жить. Помогите мне… помогите умереть. Я действительно не хочу жить, понимаете?!

— Вы не правы, Нат. И дело обстоит совсем не так, как вы говорите. Вы вовсе не мертвы, напротив, с каждым днем вы становитесь все здоровее. Конечно, кое-какие мелкие проблемы со здоровьем у вас еще остались, но я уверена — вместе мы их быстро преодолеем. Что касается вашего угнетенного состояния, то оно вполне понятно и объяснимо. Поверьте мне, пройдет время, и ваше настроение изменится в лучшую сторону…

— Я не просил меня оживлять, — мрачно огрызнулся Нат. — Я не хочу жить в вашем мире, на вашей земле… Моя жена мертва, и вы должны помочь мне отправиться обратно — туда, откуда вы меня вытащили. Вы просто обязаны это сделать! Этого требует простая порядочность.

Персис покачала головой:

— Двадцать пять человек день и ночь работали не покладая рук, чтобы помочь вам преодолеть все препятствия и вернуться к жизни. — Она показала рукой на Монти. — Это он сидел с вами буквально сутками, не отходя ни на минуту, и следил за вашим состоянием. И он, и многие из нашей команды относятся к вам так, словно вы — их близкий родственник. А теперь вы хотите, чтобы все их усилия оказались потрачены впустую. Это, по-вашему, порядочно?

— Это действительно так, Нат, — подтвердил Монти. — Мне, во всяком случае, иногда кажется, что ты — мой брат. Или отец…

— Мы не жалели себя, чтобы вы смогли вернуться к жизни, Нат. Это было трудно, очень трудно, но вам повезло — вы получили шанс…

— Это моя жизнь, и она мне не нужна! — взревел Нат. — Можете вы это понять?!

Вскочив, Нат схватил радиоклавиатуру Персис, которая была для него символом власти и непрошеного вмешательства в каждую секунду его пробуждения, и со всей силы швырнул ее о стену. Пластмасса треснула, клавиши так и брызнули во все стороны. Персис и Монти уставились на него во все глаза и не двигались. Потом Персис наклонилась и, подобрав остатки клавиатуры, негромко сказала:

— Теперь-то вы понимаете, доктор Шихэйн, почему мы не спешили сообщать вам все подробности? Вы еще не готовы. Я жалею, что поддалась на ваши уговоры. Ради вашего же блага мне следовало проявить большую твердость.

— В таком случае, полагаю, на сегодня разговор закончен, — с горечью отозвался Нат.

38

— Ну, как прошла беседа? — спросил Гарт, когда Персис появилась на пороге его кабинета.

— Ужасно! — вздохнула та. — Просто катастрофа.

— Что случилось?

— То, чего я и боялась… Он еще не готов узнать правду. Я рассказала ему о Большом лос-анджелесском землетрясении, и он сорвался. Учинил жуткий скандал.

— Надеюсь, с тобой все в порядке?

— Да, конечно. — Но Гарт видел, как дрожали ее руки, когда она села и вставила диск в дисковод.

— Что интересного в мозгу? — полюбопытствовал он.

— Я зафиксировала мощное торможение в передних отделах неокортекса и увеличение активности в поясной и фронтальной областях. А вот здесь — смотри! — явные микропризнаки отчаяния…

И Персис еще раз прокрутила общую запись последних секунд перед тем, как Нат разбил клавиатуру.

— Смотри еще…

Когда Нат снова упал в кресло, по его лицу скользнуло выражение безнадежности, которое, однако, снова уступило место гневу.

— И еще… — продолжала Персис. — Обрати внимание на сокращение большой скуловой мышцы и мышцы смеха. Кажется, будто он улыбается, но это не настоящая улыбка. Короче говоря, у нас на руках пациент в состоянии глубочайшей депрессии.

— Может быть, поместить его под Купол?

— Бесполезно. Он невосприимчив… пока.

— Тогда почему бы не попробовать ингибиторы поглотителей серотонина? По-моему, у нас еще где-то сохранился изрядный запас.

— Боюсь, это может отрицательно повлиять на работу допаминовых рецепторов. Нет, мы не можем так рисковать… — Персис покачала головой. — Кроме того, это еще не все…

— Что еще?

— Просто не знаю, как сказать… Мне кажется, Дуэйн вернулся.

— О господи, этого только не хватало! Почему ты так думаешь?

— Помнишь, я расспрашивала Дуэйна о совершенном им убийстве? Тогда он швырнул в меня шлем с датчиками.

— Да, в самом деле… — пробормотал Гарт, лицо которого сразу стало очень серьезным. — Как я мог забыть!

— У меня сложилось впечатление, что Нат бессознательно воспроизвел один из последних поступков Дуэйна.

Они снова просмотрели отрывок записи, на котором Нат вырывал у Персис и швырял в стену злосчастную клавиатуру.

— Хотелось бы знать, был ли Нат подвержен приступам неконтролируемой ярости при жизни… — пробормотал Гарт.

— Если судить по газетным вырезкам — вряд ли. Он был успешным врачом с обширной практикой и отличался состраданием к пациентам. В противном случае он бы, наверное, не открыл бесплатную клинику для малоимущих.

— Ну, это, так сказать, фасад. Может быть, в частной жизни он был склонен к насилию, вспышкам гнева…

— Конечно, полностью исключать подобную возможность нельзя, — согласилась Персис. — Но я все равно в этом сомневаюсь. А вот наш друг Дуэйн всегда страдал повышенным уровнем кортизола и одостерона в крови. Его клеточные структуры отличались гиперчувствительностью к стрессовым ситуациям, отсюда — защитные реакции, которые стороннему наблюдателю зачастую казались ничем не спровоцированными. Дуэйн Уильямс был наделен, как это иногда называют, «взрывным темпераментом». Иными словами, его реакции часто бывали очень бурными и совершенно неадекватными.

— О'кей, Персис, я тебя понимаю, понимаю твое беспокойство. Но позволь на этот раз мне выступить в роли оптимиста… Нат еще плохо ориентируется в том, что происходит с его телом и разумом. Инстинкты и эмоции, которые прорываются на поверхность, знакомы ему плохо — не мудрено, что он растерялся, потерял ориентацию. Пройдет, я думаю, еще довольно много времени, прежде чем он коротко познакомится с самим собой и со своим новым телом. Да, порой он может проявлять характерные для Дуэйна симптомы повышенной тревожности, но я уверен, что мы сумеем с этим справиться.

Он говорил достаточно убедительно, но Персис с сомнением покачала головой:

— В любом случае эти особенности характера, пусть даже временные, могут отрицательно сказаться на здоровье Ната. Повышение давления плюс склеротические явления в сосудах…

— Можно дать ему успокаивающие средства, чтобы снизить интенсивность приступов.

— И еще мне кажется, нельзя ничего сообщать ему об окружающем мире, пока он не окрепнет.

— Гм-м… — Гарт задумался. — Как много ты успела ему рассказать?

— Только о Большом лос-анджелесском землетрясении. Этого оказалось достаточно.

— Нат принадлежит к последнему поколению людей, которые жили в относительно спокойном, процветающем мире. Он умер до того, как началась эпоха катастроф.

— Кстати о катастрофах, — заметила Персис. — Тебе не кажется, что пора позвонить в ФАББ? Пусть они приедут и осмотрят тело, прежде чем мы двинемся дальше.

— Боюсь, в организме еще сохранились следы нелегальных антибиотиков.

— Нет. Я в этом почти уверена. Сегодня утром я специально проверила все анализы и ничего не обнаружила. Нат чист.

— В таком случае я, пожалуй, позвоню Ким во второй половине дня. Или завтра.

Персис пристально посмотрела на него, и Гарт слегка покраснел:

— Да, мне не хочется иметь дело с ФАББ, поэтому я и откладывал этот звонок, — сказал он, презирая себя за слабость. — Я их ненавижу, этих деятелей. Ненавижу и… боюсь.

— Рано или поздно Федеральное агентство все равно здесь появится — этого не миновать. А Нат уже очень сильно отличается от предыдущих тел-образцов. Как ты собираешься объяснять это?

— Скажу, что мы наконец-то сделали все как надо.

— К сожалению, еще не все…

39

Вечера были хуже всего. Нат метался по палате, как страдающий неврозом белый медведь, которого он видел когда-то в зоопарке Бронкса. Бедняга расхаживал вдоль решетки туда и обратно, словно ожидая, когда же эта пытка, будто в насмешку именуемая жизнью, закончится и он упадет замертво на узком бетонном пространстве между заплесневелым бассейном и кормушкой со свежей рыбой — единственными радостями, на которые, впрочем, медведь почти не обращал внимания. В жизни Ната не было и этого, поэтому, устав шагать по комнате, он выскакивал за дверь и во весь дух мчался по периметру полутемных коридоров. Дверь его палаты уже давно не запиралась, так что он мог выходить из нее и возвращаться когда вздумается, однако все выходы с этажа были надежно закрыты, а у лифтов отсутствовала кнопка вызова.

Утомившись от быстрого бега, Нат переходил на легкую трусцу. Пробегая мимо палаты, где располагался пост дежурной сиделки, он приветливо махал ей рукой, а та махала в ответ. Сиделки давно привыкли к его ночным пробежкам. В их обязанности входило следить, чтобы с ним все было в порядке, а в остальное они не вмешивались. И Ната это вполне устраивало. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы его оставили в покое.

Как-то поздно ночью, заканчивая двенадцатый круг, он увидел Монти, который ждал его в палате.

Монти проводил с Натом минимум четыре ночи в неделю. Обычно они почти не разговаривали, зато много играли в настольные игры или в слова, но сегодня в голове Ната наконец созрел некий план, поэтому он был разговорчив больше обычного и казался почти веселым.

— Откуда родом твои родители? — спросил Нат, когда Монти надолго задумался над очередным ходом в шахматной партии.

— С Филиппин. Мой прадед перебрался в Штаты в 1987 году, когда в нашей стране начались беспорядки.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— У тебя есть сестры или братья?

— Есть брат. Он старше меня и уже женат. Он тоже работает в «Икоре».

— Здесь? В этом здании?

— Нет, в штаб-квартире корпорации, в Саванне. Мой брат работает у самого главного босса.

— Правда? Это большой успех. А ты женат, Монти?

— Не-ет… — По-юношески гладкий лоб Монти прорезали две тоненькие морщинки.

— Почему? Может быть, ты гомосексуалист?

— Не-е-ет… — ответил Монти и, обхватив рукой нос, двинул вперед слона.

— А ты собираешься когда-нибудь жениться?

— Собираюсь. Но потом. Позже.

— Когда?

— Когда мне будет сорок или около того.

— А подружка у тебя есть? — Нат прикрылся конем.

— Нет.

— Что же, ты так и живешь без женщин? — Нату не хотелось дразнить своего партнера, но ему вдруг стало очень интересно, какая мораль царит в обществе будущего.

— Завести женщину довольно трудно, — ответил Монти и покраснел.

— Что ты имеешь в виду?

Монти смутился еще больше:

— Люди стараются держаться подальше друг от друга, не общаться просто так… Я думаю, это из-за болезней. От малознакомого человека можно заразиться, а кому хочется рисковать?

— Из-за каких болезней?

— Извини, Нат, но мне велели не рассказывать тебе ничего, что может тебя расстроить, пока ты не окрепнешь.

— О'кей, я понимаю. Так значит, ты — девственник?

Монти кивнул с постным видом.

— Даже не знаю, смог бы я прожить без женщин столько времени, — сказал Нат. — Ты говоришь — до сорока лет?

Монти снова наклонил голову.

— А сколько ты вообще рассчитываешь прожить?

— Лет до ста — ста десяти, если не подхвачу какой-нибудь новый вирус. Я ведь не гемод.

— А что такое «гемод»?

— Гемод — это очень богатый человек, Нат.

— Как это понимать?

— Тут и понимать нечего. Только богатые люди могут заплатить за операцию по изменению генных структур, которая повышает сопротивляемость организма. Наша Персис — гемод. И ее муж тоже.

— Ах вот оно что… — проговорил Нат. Что-то подобное он подозревал уже давно. Слишком уж пропорциональными и правильными были стройное, подтянутое тело и безупречное лицо Персис Бандельер.

— Интересно бы сравнить вашу нынешнюю жизнь с той, которую я вел много лет назад, когда был жив, — сказал он. Ему очень нравилось, как он разыгрывает свою партию — и не только шахматную. Пока он не выдал себя ни словом, ни интонацией и не забыл ни одного пункта своего плана.

— Не говори так, Нат! Ведь ты и сейчас живой!

Нат улыбнулся как можно беспечнее. Ему не хотелось, чтобы Монти что-то заподозрил.

— Наверное, брак стал совсем другим, не таким, как в мое время. Я угадал?

— О, конечно. Теперь брак основывается на краткосрочном контракте сроком на три года. Если все в порядке — отлично. Если нет — люди расстаются совершенно спокойно и без проблем.

— В самом деле? Разве людям перестала нравиться стабильность?

— Наверное, теперь это не так важно.

— А как насчет… насчет… — Нат никак не мог вспомнить нужное слово.

— Насчет чего? — переспросил Монти и поднял голову от доски.

— Насчет детей?! — выпалил наконец Нат.

— Нормально. — Монти слегка пожал плечами. — Подписываешь предварительное соглашение — и можно заводить детишек. Многие пары живут вместе гораздо дольше, чем три года, так что никаких проблем обычно не возникает.

Нат попытался представить себе, что сделала бы с подобным краткосрочным контрактом Мэри. Он очень ясно видел, как при малейшем намеке на неподобающее поведение с его стороны она хватает эту бумаженцию и делает вид, что собирается порвать ее на клочки. Да, Мэри ни за что не упустила бы случая лишний раз его подразнить.

— А когда женщины рожают детей? — спросил он.

— Да когда угодно, времени у них достаточно. С двадцати до шестидесяти — порядочный срок.

— Неужели кто-то рожает и в шестьдесят? — удивился Нат. — И это… обычно?

— Я бы не сказал, что это распространенная практика, но ничего необычного в этом нет. Каждая женщина может заморозить свою яйцеклетку в молодом возрасте. Это дает ей большую свободу выбора.

— Значит, оплодотворение происходит «в пробирке»? — заинтересовался Нат. — А каков процент успешных зачатий?

— Около ста процентов. Есть, впрочем, и другие способы…

— Какие же?

— Процентов семьдесят женщин — особенно те, которые уже в возрасте, — предпочитают не вынашивать детей сами. Зародыши из оплодотворенной яйцеклетки развиваются в синтетических зародышевых мешках.

— Ты это серьезно?!

— А что тут такого? Лично я вовсе не удивлен, что женщины не хотят вынашивать детей обычным путем. — Монти поморщился.

— А где зародыши… — И снова Нат не сразу сумел подобрать подходящее слово: —…Дозревают?

— В специальных инкубаторах. У нас тоже есть один…

— В «Икоре»?

— Да. Он расположен в этом здании, только об этом не принято говорить. Лет пять назад в один такой инкубатор попала инфекция, много детей погибло. Был большой скандал. Вот почему у нас такие серьезные меры безопасности.

— Понятно. Как же в таком случае мне отсюда выбраться?

Монти бросил на него удивленный взгляд.

— Шучу, — быстро сказал Нат.

В молчании они сделали еще несколько ходов, потом Монти спросил:

— А какой была твоя семейная жизнь?

— Моя? — переспросил Нат, но не потому, что не понял вопроса. Просто ему хотелось найти для Монти самые понятные слова. — Мэри была лучшей женщиной в мире. Но она мне спуску не давала…

Монти хихикнул совсем по-мальчишески:

— А что это значит?

— Ты никогда не слышал этого выражения?

— Нет.

— Мэри не пропускала ни одной мелочи и всегда оставляла за собой последнее слово. И мне это принесло большую пользу.

— Почему?

— До того как мы познакомились, я считал себя более… более… — Нату снова пришлось ждать, пока нужное слово всплывет в памяти. — …Более крутым. Самодостаточным. Но Мэри оказалась мне под стать. Она была даже более суровой и непреклонной, чем я. Говорю тебе, Монти: если когда-нибудь ты встретишь такую девушку, как моя Мэри, не давай ей сорваться с крючка.

— Значит, вы были счастливы?

— Да, наверное, были.

— А… на что оно похоже?

— Счастье? Разве ты не знаешь?

— Не очень хорошо.

— А как же Купол? Разве он не делает людей счастливыми?

— Только тех, кто в состоянии за это заплатить.

— Вот как? У меня сложилось впечатление, что Купол существует для всех.

— Для всех, у кого есть деньги.

— Что ж, если тебя интересует формула нашего с Мэри счастья, то она не особенно сложна. Я думаю, главный секрет в том, чтобы каждый занимался своим делом. Нам с Мэри приходилось много работать, но наша работа нам нравилась.

— Мне тоже нравится моя работа.

— Это уже кое-что, Монти. Поверь, работа может приносить радость, много радости…

— Наверное.

— Работа и еще — добрые друзья. У нас было много друзей и знакомых, и мы с ними часто встречались. Почти каждые выходные мы устраивали вечеринку, а нет, так ездили куда-нибудь вдвоем… — Нат немного подумал и добавил: — Сейчас мне кажется, что мы вели себя как самые настоящие эгоисты, но…

— Но вы были счастливы.

— Да. Это верно.

— А куда вы ездили? — В голосе Монти неожиданно прозвучали тоскливые нотки.

— Мы объехали почти всю Калифорнию, ходили в походы, ночевали в палатке в горах или в пустыне, катались на лыжах на озере Тахо, побывали в Лас-Вегасе, в Мексике, на Карибах, пару раз слетали в Европу. В общем, проще перечислить места, где мы не были.

— Я бы тоже хотел совершить путешествие.

— Что же тебе мешает?

Монти протяжно вздохнул:

— Нам нельзя выезжать за пределы штата без справки об отсутствии инфекционных заболеваний и визы Совета здравоохранения.

— Ты шутишь!

— Ничего подобного. В наши дни мало кто имеет возможность свободно перемещаться даже между штатами.

— Но ведь это же… Я хочу сказать — разве люди не чувствуют себя в… в резервации? В гетто?!

Монти бросил быстрый взгляд в сторону наблюдательного окошка и приложил палец к губам.

— В другой раз, — шепнул он.

Нат все же сумел поставить Монти мат. К концу партии ему, правда, едва не стало плохо, и в то же время он внутренне ликовал. Впервые с того момента, как он вернулся к жизни, Нату удалось не только выиграть у Монти в шахматы, но и поддерживать нормальную беседу на протяжении без малого полутора часов. Для него это был действительно большой успех.

— Я вижу, твои мозги быстро становятся на место, — заметил Монти, убирая фигуры в коробку. — Это просто здорово, Нат! Я очень рад за тебя.

— А я рад, что ты никогда мне не поддавался.

— Нет, я не поддавался, но…

— Ты отличный парень, Монти!

— Ладно, брось…

— Нет, я серьезно. Ты действительно хороший человек и добрый товарищ. Таких людей, как ты, всегда было не слишком много.

Много позже, когда Нат уже лежал в постели, он почувствовал, как к нему возвращается знакомое ощущение внутренней пустоты. Казалось, царившие в палате полумрак и тишина обрели свой собственный — и немалый — вес. Они чуть не физически давили на него со всех сторон, и Нат чувствовал себя древней мумией, похороненной в самой глубокой египетской гробнице.

Сирил — дежурный охранник — заглянул в комнату, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

— Знаешь, Сирил, мне кажется, я вполне готов выйти наружу. Я так давно не видел звездное небо!

— Извините, мистер Шихэйн, но вам пока нельзя…

— Даже на минутку нельзя?

— Еще раз простите, сэр, но мне на этот счет даны совершенно определенные инструкции.

— Инструкции? Значит, я…

Сирил остановился в дверях.

— …Пленник, которого нужно охранять?

— Вовсе нет, — терпеливо объяснил тот. — Но вы еще не совсем здоровы, а у нас с утра — повышенный уровень загрязнения воздуха. Если вы выйдете наружу без соответствующих средств защиты, это может очень плохо отразиться на вашем состоянии.

— И все-таки я бы попробовал!..

— Это для вашего же блага, доктор Шихэйн.

— Как и весь этот эксперимент с оживлением, я полагаю…

— Насчет эксперимента мне ничего не известно. Спокойной ночи, мистер Шихэйн.

Нат слышал, как со вздохом отворились двери лифта и Сирил вошел в кабину. На этаже не осталось никого, кроме ночной сиделки, которая — он знал — скоро уснет. Нат долго лежал в темноте, выжидая, пока пройдет достаточно времени. Потом он сунул руку под матрас, где был спрятан флакончик с таблетками. Открыв крышку, Нат высыпал половину таблеток на ладонь и, отправив в рот, запил водой. Во флакончике сто пятьдесят таблеток — по его расчетам, этого должно хватить. Лекарство он украл во время одной из своих пробежек, из палаты, где хранились разные медицинские препараты. Что именно ему попалось, Нат понятия не имел — все таблетки в шкафах были без маркировки и отличались друг от друга только по цвету, — однако интуиция подсказывала ему, что это какое-то обезболивающее на опийной основе. Да хоть слабительное — сто пятьдесят таблеток чего угодно в любом случае должны положить конец его мучениям.

И Нат высыпал из флакона еще порцию таблеток. Они были довольно большими и шершавыми, словно прессованный мел; он запил их еще одним глотком воды и бросил осторожный взгляд на объектив следящей камеры. Нат не сомневался, что дежурная сестра спит на своем посту, поэтому он снял одежду со вшитыми в нее сенсорами и датчиками, чтобы хотя бы в эти последние минуты вырваться из-под неусыпного контроля регистрирующей аппаратуры.

Глотая третью пригоршню таблеток, Нат едва не подавился. Пытаясь прокашляться, он почувствовал, как его наполняет отвращение к себе. Нат никогда не думал, что дойдет до самоубийства, — он был о себе более высокого мнения, однако и подобных обстоятельств он не мог себе представить. Оторванный от своего времени, от всего, что ему близко и знакомо, Нат не находил в себе сил достойно встретить то, что уготовано ему будущим.

В голове у него слегка зашумело, мысли начали путаться — это начали действовать таблетки. Откинувшись на подушки, Нат вспоминал «Антония и Клеопатру» — свою любимую шекспировскую трагедию.

— Ведь Цезарь и невеликодушие несовместны, — чуть слышно прошептал он, вспоминая сцену, в которой Октавий Цезарь делает вид, будто проявляет снисхождение к побежденной Клеопатре, и обещает, что обойдется с ней милосердно. Но истинной целью Цезаря было с триумфом протащить Клеопатру по улицам Рима как «мерзкую блудницу». А Нат чувствовал, что, если он останется в живых, с ним случится что-то подобное. Для всего мира он станет мрачной диковинкой, живым экспонатом кунсткамеры. Никогда, никогда он не будет принадлежать самому себе, никогда не сможет жить обычной жизнью. И если самоубийство было достойным выходом для римского полководца и египетской императрицы, то почему он не может поступить так же?

Нат поднял руку — свою сильную левую руку, в которой была зажата последняя порция таблеток, — и почти донес ее до рта. Уже теряя сознание, он услышал шепот прислужницы Клеопатры:

— «Угас наш день, и сумрак нас зовет…»

40

Предъявив дежурному свой ночной пропуск, Монти уверенно вел электромобиль по парковой дорожке к центральному пульту управления светоустановками. Впереди уже виднелась двадцатифутовая скульптура северного оленя, целиком выполненная из стали. Эту скульптуру Монти вчерне сварил дома, в своей мастерской, чтобы принять участие в ежегодном городском фестивале рождественских световых фантазий. Надо сказать, что в этих конкурсах Монти участвовал достаточно регулярно, но олень — самый большой и амбициозный его проект, с которым он связывал большие надежды. Туловище оленя было сделано из бочки, а рога ветвились так прихотливо, что напоминали скорее заросли кораллов. Пропорции статуи выбраны весьма произвольно (особенно бросались в глаза слишком короткие ноги), хвост и вовсе отвалился при перевозке, но Монти был уверен, что когда вспыхнут укрепленные на статуе тысячи крошечных электрических лампочек, его олень на фоне темного ночного неба над пустыней будет выглядеть очень внушительно. Сейчас в парке не видно ни души, но Монти знал, что на фестиваль, который считался одним из главных событий года, всегда собираются тысячи людей. Они будут разъезжать по дорожкам в электрокарах и любоваться световыми скульптурами…

После сегодняшней беседы с Натом Монти пребывал в приподнятом настроении. В прошлые разы его пациент частенько надолго погружался в мрачное молчание, но сегодня он говорил и говорил, словно не в силах остановиться. Кроме того, Нат открыто выказал ему свое дружеское расположение, причем сделал это совершенно искренне. Похоже, это и был тот решительный прорыв, которого все они так ждали, и Монти не терпелось рассказать новости Персис.

— «…Действительно хороший человек и добрый товарищ»! — вслух повторил Монти и, улыбнувшись, затормозил у подножия статуи. До утра ему предстояло укрепить, подсоединить и проверить восемьдесят дополнительных гирлянд с электролампочками. Наверное, можно обойтись и без них, но Монти очень хотелось, чтобы в этом году его скульптуру признали лучшей и чтобы Нат мог прийти сюда и полюбоваться его работой.

Намотав на руку провода, Монти прислонил лестницу к стальному боку оленя и, поставив ногу на первую ступень, огляделся по сторонам. Несколько акров земли, отведенных под парк световых скульптур, буквально утыканы гномами, белоснежками, санта-клаусами и эльфами. Было здесь даже несколько кугуаров, которые когда-то давно обитали именно в этих местах, на окраине пустыни, но по сравнению с его оленем выглядели они довольно убого.

Перебросив кабель через спину оленя, Монти как раз собирался пропустить его под брюхом и повторить операцию, когда взгляд его упал на фигуру человека, медленно шагавшего по дорожке прямо к нему. В парке было совершенно безлюдно, и Монти сразу насторожился. Напрягая зрение, он пытался разглядеть незнакомца и определить, насколько тот опасен. Лишь увидев, что пришелец одет в красивый и довольно дорогой костюм из натуральной ткани, которая в Аризоне была большой редкостью, Монти немного расслабился.

— Это ваша работа? — громко спросил незнакомец, останавливаясь внизу.

Прежде чем ответить, Монти бросил на незнакомца еще один внимательный взгляд. В полумраке его красивые четкие черты обрели излишнюю, почти эталонную правильность, и Монти невольно подумал, что такие изогнутые брови и мощная челюсть могли бы украсить любого мультипликационного супергероя.

— Да, моя, — ответил он наконец и снова перебросил свободный конец кабеля через оленье туловище. Работы еще предстояло много, и Монти не хотелось мешкать.

— И вы сами создали эту… эту превосходную статую?

— Да, — гордо ответил Монти. — Я работал над ней в своей мастерской.

— Очень, очень незаурядная вещь, — сказал незнакомец и кивнул.

— Позвольте узнать, что вы делаете здесь в такой поздний час? — в свою очередь спросил Монти и тоже изогнул бровь, невольно подражая незнакомцу.

— Простите, я не представился. Меня зовут Фред Арлин, и я только сегодня приехал сюда из Калифорнии. У меня здесь кое-какие дела.

— А как вам удалось пересечь границу между штатами? — удивился Монти.

— Очень просто. У меня есть постоянный пропуск.

— Чем же вы занимаетесь?

— Я врач, исследователь. Работаю над усовершенствованием технологии выращивания донорских органов.

— Вот как? Случайно не в «Икор корпорейшн»?

— Нет, в «Адрон индастриз». А почему вы спросили?

— «Адрон индастриз» — наши главные конкуренты.

— А вы, стало быть, работаете в «Икоре»?

— Да, — подтвердил Монти.

— Не может быть! — воскликнул пришелец.

Монти небрежно пожал плечами и, размахнувшись, в третий раз перебросил гирлянду через оленя. Он старательно напускал на себя равнодушный вид, хотя в глубине души ему было ужасно любопытно, что последует дальше.

— И над чем вы работаете?

— Над тем же самым.

— Невероятно! Надо же, какое удивительное совпадение. В таком случае вы, наверное, знаете Гарта Баннермана?

— Он — мой босс.

Пришелец, назвавшийся Фредом Арлином, хлопнул кулаком, затянутым в перчатку, по раскрытой ладони.

— Потрясающе. Мы познакомились с ним на одной научной конференции — вот откуда я его знаю. Как поживает его последний проект?

При этих словах незнакомца Монти, который начал было успокаиваться, снова насторожился. Вопрос, хоть и заданный вполне естественным тоном, показался ему подозрительным. Не исключено, что этот Фред Арлин — промышленный шпион, иначе откуда он мог узнать о проекте «Пробуждение»? Сам Монти, приступая к работе в команде Гарта, давал подписку о неразглашении служебной тайны. Он ни слова не сказал даже родителям.

— О каком именно проекте вы говорите? — осторожно уточнил он.

— Гарт сказал — вы занимаетесь одной преинтереснейшей штукой!

— Да, работы у нас действительно много, — уклончиво ответил Монти. — Сами видите — любимым делом приходится заниматься по ночам.

— А что именно вы выращиваете?

— Сердца, печень, селезенку, глаза, кожу, костную ткань… Эй, вы, часом, не собираетесь ли перебежать нам дорожку?

— Боже упаси! Просто у меня выдалось свободное время, я увидел эти огни вдалеке и решил посмотреть, что это такое. Я в ваших краях всего на несколько дней, но, возможно, мы с вами еще встретимся. Кстати, не подскажете, где тут можно отдохнуть, развлечься?

— А какого рода развлечения вас интересуют?

— О, самые невинные, смею вас уверить. Выпить, закусить, поболтать с коллегами — вот, собственно, и все. С посторонними мне, как правило, скучно, а им скучно со мной.

Монти задумался. Лишних денег у него не было, поэтому он не мог позволить себе слишком часто общаться с коллегами вне службы.

— Попробуйте побывать в «Пальяччи» на Мэйн-стрит. Там иногда собирается небольшая компания из наших.

— Большое спасибо. Если я вас там увижу, непременно угощу бутылочкой пива. Да, кстати, возьмите мою визитку… — Привстав на цыпочки, незнакомец протянул ему микродискету. Чтобы взять ее, Монти пришлось спуститься по лестнице на пару ступенек и наклониться. Выпрямившись, он сжал микродискету между большим и указательным пальцем.

— Привет! — сказало появившееся в воздухе голографическое изображение. — Меня зовут Фред Арлин. Я — медицинский директор Калифорнийского отделения компании «Адрон индастриз». Позвольте мне поподробнее рассказать о моей компании и о том, чем мы занимаемся…

Монти разжал пальцы, и изображение исчезло.

— Спасибо.

— Не за что. Рад познакомиться. — Фред повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился. — Знаете, Монти, если вам когда-нибудь захочется сменить босса — позвоните мне. Нам нужны молодые, перспективные кадры. Кто знает, быть может, и для вас найдется подходящее место.

— Ладно, я подумаю. Увидимся у «Пальяччи», о'кей?

— Давайте завтра вечером, часов этак в семь — в начале восьмого.

— Договорились.

Фред Арлин приветливо кивнул на прощание и зашагал прочь, а Монти продолжил свою работу. Он уже заканчивал украшать лампочками круп оленя, когда до него вдруг дошло, что он так и не представился незнакомцу. А между тем человек из «Адрон индастриз» только что назвал его по имени.

41

Рассвет подкрался со стороны пустыни, озарив долину бледным розовым светом. Каменные перепелки, встопорщив хохолки, с пронзительным писком перепархивали среди кактусов. В зарослях опунций мелькали бурые спинки кроликов, которые то скрывались в глубоких прохладных норках, то снова выскакивали на поверхность. Яркие бабочки вились над цветами. Дикая природа за кирпичной оградой сада пробуждалась, и Персис никогда не упускала случая полюбоваться открывающейся из окна картиной, хотя для этого приходилось вставать вместе с солнцем.

— Иди сюда, — негромко позвал ее Рик. Обернувшись через плечо, Персис посмотрела на мужа. В голубоватом полумраке спальни его лицо с правильными, тонкими чертами казалось серым, опухшим. Они только что занимались любовью. В последнее время это случалось редко, и оба сжимали друг друга в объятиях с отчаянием обреченных, словно пытаясь заново разжечь остывшую страсть.

— Сейчас, — также шепотом ответила она.

— Скорей же!

Персис улыбнулась и скользнула обратно в постель. Рик снова привлек ее к себе и начал целовать, но вместо желания она почувствовала лишь глубокую печаль. Это чувство было таким сильным, что Персис испытала облегчение, когда в ее кабинете прозвучал сигнал веб-камеры.

— Не подходи… — пробормотал Рик, но Персис уже села на кровати и спустила ноги на пол.

— Ночью Нат пытался покончить с собой, — сказал Гарт. Он был небрит, волосы растрепались, под глазами набрякли мешки.

— О нет!.. — вырвалось у Персис. — То есть я хочу сказать… Он не…

— С ним все в порядке. Монти успел вовремя.

— Как это случилось?

— Он украл со склада флакон фолиевой кислоты.

— Слава Богу, он не нашел ничего сильнодействующего! Но кто, черт побери, оставил склад открытым?

— Понятия не имею. Как раз сейчас я пытаюсь это выяснить.

— А дежурная сиделка? Где она была в это время?

— Спала, — коротко ответил Гарт и добавил: — Как обычно…

— Ну, с ней понятно… — Персис почувствовала, как от злости ее руки сами собой сжались в кулаки. — Но наномашины… Почему они не подняли тревогу?

Она имела в виду двадцать девять нанокомпьютеров, имплантированных в тело Ната.

— Артериовенозный датчик записал изменение пульса, но почему-то не сработал. И если бы Монти не пришло в голову вернуться…

— А почему он решил вернуться?

— Не знаю… Может, интуиция, предчувствие. Накануне вечером они играли в шахматы, и Монти обратил внимание, что Нат был больше обычного возбужден, много разговаривал, причем говорил такие вещи, в которых чувствовалось что-то… окончательное.

— Слава Богу, что все обошлось. В каком он состоянии?

— Мы обнаружили легкое желудочное кровотечение, но это ерунда — мы быстро поставим его на ноги. Хуже дело обстоит с его психическим состоянием… Вероятно, нам придется разработать специальную программу, которая позволит Нату избавиться от душевных страданий, и в первую очередь — от чувства вины перед женой. А ведь какой решительный парень! Он говорил, что хочет освободиться, и это ему едва не удалось.

— Хорошо, я сейчас приеду.

Гарт покачал головой:

— В этом нет необходимости. Сейчас его состояние стабилизировалось. Я просто подумал, что должен поставить тебя в известность.

— Я должна приехать, Гарт! Это я виновата в том, что случилось.

Персис дала отбой и бросилась одеваться. Рику, который сидел в постели и удивленно наблюдал за ней, она не удосужилась ничего объяснить, поэтому он заговорил первым:

— Эй, не спеши так. Расскажи, что все-таки стряслось?

— Нат пытался покончить с собой сегодня ночью.

— Вот как? Но ему это не удалось?

— Нет, но он едва не преуспел.

— Во многих отношениях было бы лучше, если бы он умер, — сказал Рик, упруго спрыгивая с кровати.

Персис от удивления замерла на месте:

— Почему?!

— Потому что мы каждый месяц тратим на этого парня чертову уйму денег, а он упрямо отказывается с нами сотрудничать.

— А тот факт, что он — научная сенсация? Разве это не имеет никакого значения?

— Имеет, но не такое большое, как ты думаешь. Наш филиал должен как можно скорее встать на ноги и начать приносить прибыль. Главной целью проекта было испытание гартовского стимулятора роста, чтобы мы могли начать его коммерческое производство. Что касается Ната, то он сыграл свою роль, поэтому, когда я вижу, какую значительную часть бюджета мы тратим только на то, чтобы лечить его, я невольно спрашиваю себя, сумеем ли оправдать эти расходы и как Нат…

— Я не хочу обсуждать это сейчас, — решительно перебила мужа Персис, направляясь к двери.

— Нет, ты меня не поняла! Я вовсе не хочу ставить под сомнение твою работу, — быстро сказал Рик. — Ты прекрасно потрудилась и достигла значительных успехов. В этом никто не сомневается, но…

— Не трать на меня свои банальные похвалы, — снова перебила Персис. — Оставь их для наемных работников.

С этими словами она выскочила за дверь.

Войдя в палату, Персис обнаружила в ней Монти, который, стоя на коленях возле койки Ната, что-то шептал ему на ухо. Нат, казалось, спал, но кожа у него на лице была совсем серой, как у тяжелобольного, и блестела от испарины.

— Он так сильно стиснул зубы, — сказал Монти, глядя на Персис снизу вверх, — что я едва сумел разжать ему челюсти, чтобы достать оставшиеся таблетки. А когда я вызвал рвоту, в ней была кровь…

Как раз в этот момент Нат пришел в себя и, открыв налитые кровью глаза, поморщился, словно от сильной головной боли.

Монти и Персис вместе переложили его на каталку и отвезли в лабораторию, где Голову соединяли с телом. Так Нат впервые попал за пределы своей «квартиры» в подземном этаже.

— Здесь это все и происходило, — объяснила ему Персис. — Я имею в виду операцию, которая вернула тебе жизнь.

Нат не ответил, и она посмотрела на него. Его глаза снова были закрыты, а зубы крепко сжаты. Подбородок покрывала густая рыжеватая щетина, в которой Персис с удивлением заметила серебристые волоски.

— Я должна произвести полное транскраниальное исследование твоего мозга, — сказала Персис чуть более жестким тоном. — Если хочешь, могу дать тебе наркоз.

— Мне все равно, — отозвался Нат, но глаза не открыл.

Они сделали укол, выждали, пока все его мускулы расслабятся, потом развернули каталку таким образом, что голова Ната оказалась под рабочей панелью мультиспирального томографического сканера. Персис работала как одержимая, слой за слоем фотографируя серое вещество и посылая результаты на компьютер Монти для проверки.

— Мне кажется, я обнаружила источник его депрессии, — сказала она наконец. Ответа не было, и Персис удивленно вскинула глаза. Монти спал, уронив голову на клавиатуру.

— Монти! — шепотом позвала Персис.

Вздрогнув, Монти открыл глаза и выпрямился:

— Что?!

— Взгляни-ка на это.

Томограмма лимбической системы Ната напоминала сделанный со спутника фотоснимок лунной поверхности. Одним движением трекболла Персис увеличила многочисленные проводящие пути, соединяющие лимбическую систему с передними участками коры.

— Мне кажется, дело в том, что его лимбическая система наделена слишком большой, гм-м… производительностью. Все проводящие пути, ведущие к коре, были восстановлены нами в полном объеме, так что с этой стороны все в порядке. Проблема в том, что ему не хватает проводящих путей, идущих в обратном направлении, а ведь именно по ним передаются от коры импульсы торможения. Очень хорошо, что Нат испытывает больше эмоций, чем раньше; плохо то, что его эмоции не демпфируются корой. Пожалуй, придется ввести ему еще какое-то количество стволовых клеток.

«Снова расходы, — подумала она. — Или, как сказал бы Рик, «непроизводительные издержки». Ну и черт с ним! Я сделаю все, что будет в моих силах, только бы Нат остался жив».

Узнав, что Нат пришел в себя после наркоза и снова находится в своей палате, Гарт надолго задумался. Он чувствовал, что должен что-то сказать своему пациенту, но как вообще разговаривают с неудавшимися самоубийцами? Но что-то сказать было необходимо, и в конце концов он отправился в палату. Когда он вошел, Джессика как раз брила Ната. Глаза у него все еще красные, но на губах появилась незнакомая Гарту странная усмешка.

— Ты выглдишь намного лучше, — сказал Гарт и кивнул. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Хочешь поговорить о том, что случилось?

— Нет.

— Тогда вот что… Давай рассматривать ночное происшествие как некий… критический пункт, как психологический и физический минимум. Начиная с этого момента ты будешь чувствовать себя все лучше и лучше…

Но Нат только криво усмехнулся, и Гарт, с самого начала чувствовавший себя не очень-то уверенно, окончательно утратил почву под ногами.

— Видишь ли, Нат, мы… Мы все очень любим тебя, переживаем за тебя. Я отлично понимаю, как трудно тебе пришлось, но…

— Правда понимаете?

— Ну, мне кажется, я имею некоторое представление… — Гарт замолчал. Нужно позвать Карен, решил он. Быть может, она сумеет как-то разговорить Ната, достучаться до его сердца и рассудка.

Карен вошла в палату запыхавшись, как после быстрого бега. Сев на кровать к Нату, она взяла его за руку и повернулась к Гарту:

— Могу я поговорить с ним один на один?

— Разумеется. — Гарт кивнул и вышел.

Когда они остались одни, Карен еще долго молчала и только пристально смотрела на Ната своими светло-серыми внимательными глазами. Наконец она сказала:

— То, что произошло, меня вовсе не удивило, Нат. Я ждала, что ты попытаешься сделать что-нибудь подобное с тех самых пор, как ты пробудился.

При этих ее словах выражение лица Ната немного смягчилось, но он не собирался ни оправдываться, ни тем более говорить какие-то успокоительные слова. Он хотел выбраться отсюда — и точка. И как только за ним перестанут следить, он обязательно испробует какой-нибудь другой способ. Кровь подобно молоту стучала у него в ушах, с каждым ударом к горлу подступала тошнота, но он крепился изо всех сил.

Карен снова пожала его пальцы.

— И вот теперь, мне кажется, пришла пора сказать тебе то, что я скрывала от тебя все это время.

— Что же именно?

Выразительное лицо Карен на мгновение осветилось радостью, словно она вспомнила что-то очень приятное:

— Когда-то, Нат, у меня была семья. Муж Кен, две дочери и сынишка. Тогда мы жили в Вашингтоне: Кен работал на правительство, а у меня была небольшая частная практика. И вот я узнала, что в Нью-Йорке состоится международная конференция практикующих врачей-логопедов. Крупнейшая конференция подобного рода за много-много лет, куда должны были приехать врачи из Европы, Японии, Китая и других стран, и мне очень хотелось принять в ней участие: послушать, что скажут другие, поделиться кое-каким опытом. Только одно останавливало меня: я не знала, что делать с детьми. Несколько недель я раздумывала, принимала то одно, то другое решение. Потом мне пришло в голову, что на Восточном побережье вот уже пять лет не было ни одной серьезной эпидемии, и это решило дело.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы разобраться с бумажной работой, передать практику временному заместителю и получить документы на выезд за границу штата. Для некоторых категорий людей, в особенности для медицинских работников, получить такой пропуск — дело очень нелегкое: власти выдают их с большой неохотой. — Карен с трудом сглотнула. — А пока я была в отъезде, на побережье разразилась сильнейшая за всю историю эпидемия тропической лихорадки. Моим родным не повезло — мы жили у самого Чесапикского залива, который стал одним из очагов распространения болезни…

Только теперь Нат понял, почему в глубине глаз Карен всегда таилась печаль.

— Власти, естественно, объявили полный карантин пораженных областей. Никто не мог ни въехать туда, ни выехать. Быть может, это сурово, но другого выхода нет… — сказала она, но ее голосу недоставало убежденности. — Как бы там ни было, больные оказываются предоставлены самим себе. Несколько недель я жила в отеле неподалеку от границы штата и ждала. Разумеется, я поддерживала постоянный визуальный контакт со своими родными, и я видела, как они угасали один за другим. Все происходило у меня на глазах, а я ничего не могла поделать! Последним умер мой сын, мой Рональд. Он был еще совсем маленький, поэтому, когда он остался один, мне приходилось подсказывать ему, как готовить пищу, как ухаживать за собой, куда позвонить, чтобы кто-то приехал за трупами отца и сестер. К счастью, ему помогал наш сосед по площадке — уже немолодой, но прожил он довольно долго. Это был настоящий мужчина, и он хорошо заботился о моем мальчике.

Подбородок Карен задрожал, по щекам потекли слезы.

— Я… я не могла быть с ним в его смертный час, Нат! Я не могла прикоснуться к нему, приласкать, не могла даже закрыть ему глаза, когда он… когда его… Да, я не скрываю — я тоже хотела умереть вместе с моими родными. Я хотела пройти по этому пути до конца и, может быть, соединиться с ними где-то наверху…

— Можешь не продолжать, Карен. Я понимаю… — начал Нат, но она не дала ему договорить.

— Я еще не все сказала, — проговорила Карен каким-то незнакомым голосом, из которого пропала обычная певучая жизнерадостность. — Я думала — горе убьет меня. Поэтому я решила воспользоваться Куполом. Поначалу все шло как будто нормально. Во всяком случае, я могла что-то делать, да и окружающие были бесконечно добры ко мне. Но чудовище, которого я так страшилась, никуда не исчезло: я постоянно чувствовала его присутствие за своей спиной или за ближайшим углом. Сеансы под Куполом продолжались, но мне казалось — я ничего не делаю, чтобы справиться со своим горем. Тогда я перестала пользоваться Куполом, и горе очень быстро подчинило меня себе. Я как будто вовсе перестала жить, хотя физически была еще жива. Я перестала смеяться. Перестала понимать людей. Мне казалось, весь мир зло смеется над моей потерей. Но понемногу, очень медленно, я начала… — Карен оборвала себя на полуслове и вытерла слезы. — Теперь я знаю, почему я выжила. Я должна была выжить. Провидение сохранило меня, чтобы ухаживать за тобой. Чтобы помочь тебе пережить все, что выпало на твою долю. Я нисколько не жалею, что не умерла. Жить, чтобы помогать другим, — наверное, это единственная стоящая вещь в мире.

Нат молчал. Он не знал, что тут можно сказать.

— Ты — чудо, Нат. Феномен. Взгляни на себя с этой точки зрения. Прекрасная новая жизнь появилась там, где было два безжизненных тела. Ты упорен, сдержан, и у тебя сильный характер. Я знаю, что для мужчины этого обычно достаточно, но… Тебе, Нат, недостает только одного. Ты должен повернуться к нам, протянуть руки нам навстречу… Мы ждем, Нат, и мы готовы подставить наши плечи, чтобы помочь тебе. Ты потерял жену, и эта потеря останется с тобой навсегда, но с другой стороны, ты вернулся в мир, ты жив, и у тебя новое тело. Ты только посмотри на него, посмотри и подумай о том, что ты мог бы совершить. Сдаться сейчас, добровольно уйти в небытие, из которого ты только недавно был возвращен, — это… это просто расточительно и глупо! И недостойно. Попробуй жить, Нат, просто жить, и ты увидишь, что не все так плохо, как тебе кажется. И еще… Мы не в состоянии контролировать силы, которые унесли уже многих: вне зависимости от своего желания ты можешь умереть завтра, через месяц, через год… Поэтому, пожалуйста, постарайся с пользой прожить то время, которое у тебя еще осталось!

Наклонившись, Карен отвела со лба Ната упавшую на него прядь волос, прижала его к своей груди, и он услышал, как громко стучит ее сердце и как ее слезы просачиваются сквозь его больничный халат и жгут кожу, будто расплавленный свинец.

42

Фред снял пиджак и опустился на койку в номере дешевого мотеля, где он остановился. Мозг его лихорадочно работал: Фред пытался накрепко запомнить каждое слово, каждую фразу из разговора, который только что состоялся у него в «Пальяччи». Разумеется, он захватил с собой микродиктофон, но по какой-то причине записалась только половина беседы, и теперь он в панике делал торопливые заметки в блокноте, стараясь ничего не пропустить.

Ресторан, который порекомендовал ему филиппинец, оказался самой обыкновенной забегаловкой, приютившейся в подвале административного здания неподалеку от башни «Икора». Его выкрашенные черной краской стены, отсыревший темно-красный ковер на полу, отделанные черным кожзаменителем кабинеты и лакированные столы отдаленно напоминали те немногочисленные питейные заведения в Лас-Вегасе, которые еще не успели закрыться. На каждом столике теплилась красная электрическая свеча, ковер под ногами казался липким, как начавшая подсыхать глина, а в ноздри лез назойливый, чуть сладковатый запах дешевых спиртных напитков. Короче, обстановка ресторана «Пальяччи» разом оскорбляла все пять чувств Фреда, однако то была единственная ниточка, способная привести его к «Икору», и он дал себе слово, что не будет обращать внимание на неудобства. Заняв место в дальнем конце длинной, обитой все той же искусственной кожей стойки бара, Фред стал терпеливо ждать, когда же появится его филиппинец.

Имя Монти Арчибаля Фред обнаружил в икоровских списках персонала, когда предпринял расширенный поиск материалов по этой компании. То же самое имя стояло под фотографией молодого человека, который, глуповато улыбаясь в объектив, был снят вместе с несколькими местными чиновниками на прошлогодней церемонии открытия фестиваля рождественских световых фантазий. Как видно, парень серьезно увлекался этими самыми «световыми фантазиями» (что бы это ни означало) и не пропускал ни одного фестиваля. Фреду потребовалось совсем немного времени, чтобы выяснить: накануне открытия все свободное время Монти Арчибаль проводил в парке, налаживая подсветку своей скульптуры. А поскольку делать это можно только поздно вечером или ночью (к тому же днем у сотрудника «Икора» свободного времени наверняка нет), Фред без труда вычислил не только место, но и час, когда он мог без помех поговорить с мистером Арчибалем. Все остальное было делом техники. Приехав в Феникс, Фред отыскал парк, где готовился фестиваль, и, затаившись в полутьме, стал терпеливо ждать, когда появится добыча.

Фред был уверен — Монти не преминет прийти в ресторан и попытаться выяснить, что именно может предложить ему медицинский директор конкурирующей фирмы, но парень почему-то не появился. В результате Фреду пришлось просидеть в этой вонючей дыре несколько часов, стараясь не напиться вдрызг и в то же время не возбудить у окружающих никаких подозрений. Ему даже удалось перекинуться несколькими словами с двумя младшими служащими «Икора», которые заглянули в бар пропустить по стаканчику, но оба почти сразу ушли. К счастью, Фред успел заметить, как они поздоровались с входившим в бар высоким негром с иссиня-черной кожей.

— Привет! — сказал Фред, когда негр тяжело опустился на табурет неподалеку от него. — У тебя, видать, выдался тяжелый денек.

— Можно сказать и так, — со вздохом откликнулся тот. Было в этом вздохе что-то такое, что заставило Фреда насторожиться.

— Тогда позволь мне угостить тебя какой-нибудь болтушкой. Что бы ты хотел выпить?

— «Крейф».

— Два «крейфа», приятель! — велел бармену Фред. «Крейф» представлял собой обогащенный натуральными протеинами и витаминами напиток, одна порция которого содержала достаточно питательных веществ для целого дня работы. Стоил он довольно дорого, и Фред знал, что может элементарно потерять деньги, но сознательно шел на риск. Столь широкий жест не мог не развязать чернокожему язык. Вопрос в том, знает ли он что-нибудь интересное.

— Как тебя зовут? — спросил Фред.

— Окори Чимве. А вас?

Фред вручил негру еще одну поддельную визитку, и они некоторое время болтали о всякой ерунде. В частности, Фред узнал, что Окори был нигерийцем и что он приехал из Африки совсем недавно. Крупный, мускулистый, с черной, как гуталин, кожей, решительной челюстью, узким, как у европейца, носом и тонкими чертами лица, он наверняка не был простым уборщиком. Скорее всего — санитар, подумал Фред. Или даже медбрат.

— Так почему у тебя был тяжелый день? — спросил он, выбрав подходящий момент.

— Теперь у меня все дни будут тяжелыми, — вздохнул Окори. — Меня уволили.

Фред насторожился. Удача сама плыла к нему в руки.

— Вот как? Кто же тебя уволил? И откуда?

— Я работал в «Икоре»… — Окори снова вздохнул. Только теперь Фред понял, что чернокожий сильно расстроен и подавлен свалившейся на него неудачей.

— А-а, наши конкуренты… — протянул он небрежно.

— Угу. — Окори кивнул.

— А за что тебя уволили?

— Да ни за что! Правда, ни за что… Такие уж в «Икоре» порядочки. Сначала нас заставляют работать как каторжных, а потом увольняют, придравшись к пустяку. Один маленький промах, и готово: я — безработный. — Окори крепко обхватил стакан своими длинными, почти аристократическими пальцами.

— Что же все-таки случилось? — продолжал допытываться Фред.

— Меня подставили — вот что случилось. Оклеветали!

— Оклеветали? — переспросил Фред. — Это звучит серьезно!

Окори промолчал.

— Почему же тебя оклеветали? — снова поинтересовался Фред.

— Потому что я африканец, а руководство нас недолюбливает.

— Да, я слышал, что в «Икоре» этим грешат, — солгал Фред, пытаясь нащупать какую-то общую тему, чтобы заставить парня разоткровенничаться. — А в каком отделении ты работал?

— В том, которое занимается выращиванием искусственных трансплантатов.

— Надо же, какое совпадение! — воскликнул Фред. — Это как раз моя область. Попробую разузнать — не исключено, что у нас найдется для тебя работа.

— Спасибо, — мрачно поблагодарил Окори. Судя по всему, он не принял слова Фреда всерьез.

Некоторое время оба молчали; Окори уставился в стол перед собой, Фред разглядывал обшарпанные стены бара.

— Слушай, а тебе не приходилось работать с трупами? — спросил он наконец, решив зайти с другого конца. — Нам как раз нужны такие работники… И трупы нам тоже нужны — в последнее время мы ощущаем серьезную нехватку материала для наших… гм-м… опытов. Ума не приложу, где взять подходящие тела! В моргах одни старики или фарш — живого места нет.

Окори нахмурился:

— Попробуйте поискать в пенитенциарных учреждениях.

— Ах вот, значит, где «Икор» подбирает себе покойников! В тюрьмах?

— Конечно.

— А с какой тюрьмы ты бы посоветовал начать? В прошлом году я пытался договориться с руководством «Анголы», но они не пошли мне навстречу.

— Попробуйте «Каньон Гамма».

Фред сделал стойку, как собака, почуявшая дичь. Впрочем, он постарался скрыть волнение.

— Что ж, спасибо за совет.

Окори смерил его проницательным взглядом.

— А ведь ни в каком «Адроне» вы не работаете, — сказал он внезапно.

— Почему ты так думаешь? — совершенно искренне удивился Фред. Он считал, что прекрасно замаскировался. С другой стороны, он был рад, что не ошибся, предположив у этого черного незаурядные умственные способности.

Окори Чимве смачно прищелкнул языком:

— Вы не врач. Врач никогда бы не стал задавать таких вопросов.

— Ты совершенно прав, Окори. Я журналист.

Негр глубокомысленно кивнул.

— О'кей. Хочешь еще «крейф»?

— Не откажусь. Вам ведь, наверное, нужна сенсация?

— Конечно. Все, что ты сможешь сообщить.

Фреду уже приходилось слышать, как самые разные люди заявляли, что у них-де имеется сенсационная информация, однако чаще всего их сведения касались какой-нибудь мелкой тяжбы, служебного конфликта или затянувшегося скандала личного свойства. Такая информация не могла принести ни денег, ни славы, поэтому каждый раз, когда Фред слышал из чужих уст слово «сенсация», его охватывали сонное оцепенение и скука. Впрочем, он еще надеялся выжать из этого чернокожего что-нибудь эдакое, что не стыдно будет опубликовать.

— Если только это интересно… — добавил Фред, чтобы разговорить собеседника.

— Это весьма интересно, но я пока не могу рассказать, в чем дело.

— О'кей, я понял. — Фред кивнул. — Кстати, как ты попал в Штаты?

— Мой дед был дипломатом и работал в Вашингтоне. Разумеется, у него остались здесь связи, знакомства, и все равно мне понадобилось пять лет, чтобы перебраться сюда. И вот в каком дерьме я оказался!

— Но здесь, наверное, все-таки лучше, чем в Африке?

Окори залпом допил свой стакан и ничего не сказал.

— Ну так в чем же заключается эта твоя «весьма интересная» информация? — снова спросил Фред, чувствуя себя второсортным актером во второсортной пьесе.

Чернокожий снова прищелкнул языком.

— Тебе, вероятно, нужны деньги, Окори?

— С сегодняшнего дня — да.

— Думаю, этот вопрос мы уладим. Мы только сегодня встретились, но я могу доверять тебе, а ты — мне. Правильно?

Окори только засопел. Фред не знал, означает ли это «да» или «нет».

— Хорошо, — сказал он, — попробую завоевать твое доверие. Итак, в настоящее время я пытаюсь напасть на след некоего тела, которое примерно год назад было доставлено в «Икор» из «Каньона Гамма». Это тело принадлежало человеку по имени Дуэйн Уильямс — преступнику, по приговору суда казненному за убийство. Поначалу я не придал особого значения тому, что труп не был передан родственникам или похоронен. Мне казалось, что это обычная практика — использовать тело убийцы для донорства или для научных экспериментов. Но потом я подумал, что из этого может выйти неплохая статья для медицинского журнала, и начал копать. Тут-то и начались странности! Никто, решительно никто не хотел говорить со мной об этом треклятом теле! В конце концов меня направили в университет Сан-Диего и предъявили обезглавленный труп какого-то мужчины, но я сразу понял, что это не Дуэйн и что меня водят за нос. И тогда я спросил себя: кто это делает, а главное — зачем? Зачем, Окори?!

— А как вы догадались, что это не Уильямс?

— Дуэйн Уильямс был с ног до головы покрыт татуировками. А тело, которое мне предъявили, абсолютно гладкое.

Окори как-то странно улыбнулся.

— Мне понадобится много денег! — сказал он.

От радости у Фреда перехватило дыхание, но он постарался справиться с собой. Значит, подумал он, откидываясь на спинку барного табурета, его неспроста не подпускают к телу. Что-то здесь кроется — что-то весьма важное и… интересное. Может, «Метрополитен» все-таки раскошелится. Правда, платили в последнем бумажном журнале не слишком много, но престиж, престиж! Ну а если с «Метрополитеном» не выгорит, он всегда может предложить свой материал в веб-журналы, где у него есть знакомые и где платят, кстати, довольно щедро. Но в любом случае сначала ему придется доказать, что его сенсация — не вымысел и не клевета.

— Скажи, твоя информация имеет отношение к телу? — спросил Фред у Окори. — Я должен это знать, иначе и начинать-то не стоит. У меня есть выходы на людей, у которых имеются денежки, но ты должен сообщить мне хоть что-нибудь. Какой-нибудь интересный факт.

Окори немного подумал, потом кивнул.

— Да, моя информация имеет отношение к телу, и это настоящая бомба, — сказал он и, соскользнув с табурета, направился к выходу. Фред проводил его взглядом, потом опустил глаза и увидел рядом с допитым бокалом «крейфа» скомканный клочок бумаги с номером телефона. Оглядевшись по сторонам, он накрыл бумажку ладонью и сгреб к себе в карман. Когда-нибудь, пообещал себе Фред, он научится вести себя естественно и непринужденно, как и подобает настоящему журналисту, ведущему серьезное расследование.

43

Нат прекрасно понимал, что теперь — после попытки самоубийства — за ним будут следить еще тщательнее, чем раньше. Он также обратил внимание, что два-три человека из тех, кто ухаживал за ним, исчезли. Одним из них был Окори Чимве. Очевидно, их уволили за то, что они заснули на дежурстве или оставили открытой палату, где хранились лекарства. Нат жалел их, но не оправдывал. На месте Гарта он, скорее всего, поступил бы так же. Кроме того, он еще не мог позволить себе тратить силы, сокрушаясь о судьбе уволенных санитаров.

Как и предлагала Персис, в мозг Ната ввели еще какое-то количество стволовых клеток. Это было необходимо, чтобы увеличить количество проводящих путей, ведущих от переднего участка коры к лимбической системе, и таким образом гасить большую часть отрицательных эмоций, которые генерировал средний мозг. Результатов, однако, следовало ждать не скоро: даже с гартовским стимулятором рост новых нейроцитов мог занять несколько недель. Но хуже всего то, что покушение на самоубийство стало для Ната настоящим моральным и психологическим падением. Подобный шаг совсем не в его характере, и теперь он презирал себя за проявленную слабость. С другой стороны, Нат по-прежнему плохо представлял, как он сумеет адаптироваться к изменившимся реалиям.

Однажды вечером — через несколько дней после операции — к нему в палату постучалась Персис. Теперь все, включая санитаров и сиделок, обязательно стучались, прежде чем войти, словно боясь нарушить его уединение. Можно было подумать, что неудачная попытка покончить с собой сделала Ната полноценной личностью, обладающей собственной волей и правом на частную жизнь.

— Я хотела спросить, не хочешь ли ты немного прогуляться, — сказала Персис. Они уже давно были на «ты».

— Снаружи?

Нат давно мечтал о чем-то подобном, добивался, спорил, но теперь, когда ему выпала такая возможность, неожиданно оробел. У лифтов он заметил, что Персис приложила к сенсору большой палец, догадался, что система безопасности настроена на ее отпечатки. Ему очень хотелось самому иметь возможность вызывать лифт и выходить из здания, но пока это оставалось — увы — недостижимой мечтой.

У дезинфекционных камер Персис остановилась и показала на шкафчики с биозащитными костюмами:

— Ты должен надеть эту штуку, Нат. Это мое единственное условие.

— Зачем?

— Ты все еще слишком слаб и уязвим для внешних воздействий. Костюм защитит тебя от загрязненного воздуха.

— А когда я достаточно окрепну, чтобы выходить без костюма?

— Не знаю. Может быть, никогда. В наше время многие люди постоянно пользуются разного рода дыхательными аппаратами, масками, респираторами и прочим. В дни, когда воздух особенно сильно загрязнен, нам даже приходится прибегать к кислородным аппаратам. Правда, в последнее время большинство людей предпочитает больше сидеть дома, но мне это не нравится. Я не хочу бросать свои прогулки.

И Персис удалилась в кабинку, чтобы переодеться. Когда она вышла, Нат увидел, что у нее на шее висит на ремешке баллон с широкой отводной трубкой, которая издала негромкое шипение, стоило Персис снять защитный колпачок.

— Это очиститель воздуха, — пояснила Персис, перехватив его вопросительный взгляд.

Присмотревшись, Нат заметил что-то вроде полупрозрачного облака, окутавшего ее голову. Очевидно, это какой-то адсорбент, поглощающий вредные примеси.

Потом они поднялись в вестибюль, где за столиком охранника сидел Сирил, и вместе вышли наружу.

К этому моменту у Ната уже слегка кружилась голова, поэтому на ступеньках крыльца он споткнулся и чуть не упал. Персис успела вовремя подхватить его под локоть и помогла сохранить равновесие, но Нат этого не заметил. Выпрямившись во весь рост, он с жадностью оглядывался по сторонам. Позади него высилась башня из черного стекла, окруженная просторной парковкой. Парковку огораживала глухая стена — такая высокая, что перебраться через нее было бы затруднительно и не будь ее верх оплетен колючей проволокой, тускло блестевшей даже в темноте.

— Да, — сказал Нат, — есть вещи, которые не меняются.

— Какие, например? — спросила Персис.

— Заборы. Колючая проволока. Охрана.

Она ничего не ответила, и Нат стал рассматривать стоявшие на парковке машины. То, что это именно средства передвижения, он угадал без особого труда, однако они мало походили на автомобили, к которым Нат привык. Некоторые из них — с обтекаемыми капотами и короткими, словно зазубренными крыльями — выглядели достаточно комично.

— В южных штатах — особенно в пустынных районах — многие машины ходят на солнечной энергии, — объяснила Персис. — Преобразователи энергии вмонтированы непосредственно в кузов.

— Разумно, — согласился Нат, внимание которого привлекли гигантские купола, возвышавшиеся над некоторыми зданиями по соседству.

— Интересно, днем все это выглядит по-другому?

— Я думаю, некоторые наши архитектурные новшества могут тебя удивить, — сказала Персис. — Некоторые критики называют новый стиль брутально-индустриальным, но многим он нравится. Кое-кто даже находит его красивым. Кстати, большая часть города тоже снабжается энергией за счет солнечных батарей. У «Икора» — впрочем, как и у большинства медицинских учреждений — есть собственный, резервный источник питания — небольшая электростанция… — Она пристально посмотрела на него: — Я хотела извиниться перед тобой, Нат.

— За что?

— Я могла помочь тебе справиться с депрессией. Я могла бы дать тебе синтетические антидепрессанты, которые были популярны в твое время. Сейчас ими уже почти не пользуются, но несколько фирм все еще их производят… «Икор» в том числе. Словом, мне следовало использовать эти простые и эффективные средства, но не сделала этого, потому что антидепрессанты замедляют рост нейронов. Теперь мне кажется, что я допустила ошибку, и я прошу извинить меня…

Нат покачал головой:

— Я сомневаюсь, что от этого могло что-то измениться. Я все равно сделал бы то, что пытался сделать, потому что я не хочу жить в вашем мире. В этом проблема, а вовсе не в том, какое лекарство нужно было мне дать.

— Ты и теперь хочешь… уйти?

Нат усмехнулся:

— Сейчас это довольно сложно, потому что вы с меня глаз не спускаете, так что я пока выжидаю удобного случая и… и надеюсь, что-то переменится.

— Мы все на это надеемся, — сказала Персис и, улыбнувшись, стала смотреть на город. — Знаешь, Нат, — сказала она неожиданно, — тебе очень, очень повезло.

— Вот как? Это почему же?

— Аризона — один из самых чистых и безопасных штатов в стране. — Она повернулась лицом к темной пустыне. — И все же мне очень не хватает моря.

— Что мне делать с моей жизнью? — проговорил Нат. — Вот чего я никак не могу понять.

— Я думаю, со временем ты приспособишься, — сказала Персис.

— Не надо на меня давить, Персис. Ты сама сказала, что тебе здесь не нравится.

— Почему — не нравится? Я просто немного скучаю по морю…

— Дело не только в море, — заявил Нат категорическим тоном. — Я же не слепой и кое-что вижу… Кроме того, ты попала сюда, всего лишь пролетев несколько тысяч миль, отделяющих Западное побережье от Восточного, и при желании можешь с такой же легкостью вернуться назад. Во всяком случае, — добавил он, бросив на нее быстрый взгляд, — технически это возможно. Что касается меня, то мне пришлось преодолеть пропасть протяженностью в полсотни лет, и обратного пути у меня нет.

— Не понимаю, как Мэри могла поступить с тобой подобным образом, зная, что ты против…

— Я говорил ей — не вздумай меня замораживать, если я умру раньше. Я считаю, раз человек умер, значит, умер, и точка! Ариведерчи.

— Ты, наверное, очень на нее сердишься?

— Нет. Я вообще ни на кого не сержусь, в том-то и беда. Проблема в том, что я не… не чувствую себя собой. Во всяком случае, таким, каким я был раньше. — Нат машинально опустил взгляд и посмотрел на свое незнакомое, тренированное тело, скрытое под биозащитным костюмом. — Иногда мне кажется, что я существую… как бы отдельно от себя самого. Такое возможно или у меня не все в порядке с психикой?

— Почему же — не все в порядке? Как раз наоборот — чего-то подобного и следовало ожидать. Все дело в проблеме срастания, как мы это называем. Твоя нервная система еще не полностью восстановила свою функциональную целостность. Иными словами, с полной нагрузкой — и даже с перегрузкой — работают только основные проводящие пути, тогда как вторичные нервные цепи еще спят. Но это пройдет, Нат, не волнуйся. До сих пор твое выздоровление шло такими темпами, на какие мы не смели и надеяться, и я не вижу причин, почему что-то должно измениться. Я почти уверена — не пройдет и месяца, и ты вновь обретешь внутреннюю целостность.

— Да, все, кого ни спросишь, именно так и говорят. Вот ведь как получилось: Мэри больше меня верила в возможности криотехнологии, но воспользоваться ими у нее не получилось.

— Мэри хотела, чтобы ты жил, Нат, и ты — жив… По-моему, этот вариант устроил бы Мэри больше всех остальных. Я понимаю, что тебе здесь все незнакомо, чуждо, неприятно, но… Почему бы тебе не взять себя в руки и не попытаться приспособиться ко всему этому хотя бы ради нее? Думаю, она бы этого очень хотела.

Некоторое время оба молчали, глядя на темнеющую пустыню и на бескрайнее небо, усеянное бледными пятнами звезд и похожее на опрокинутую черную пиалу с розоватыми краями. Именно в эти минуты в голове у Ната созрело решение: как можно скорее вернуться в Лос-Анджелес и выяснить, что же случилось с его женой.

44

— Что ты скажешь, Нат, если я приглашу тебя поужинать у меня дома?

Гарт явно чувствовал себя неловко, хотя и говорил с Натом не лично, а при посредстве веб-камеры. Да и само предложение было неожиданным, почти невероятным.

— По-моему, — улыбнулся Нат, — на ближайшее время у меня не запланировано никаких важных встреч.

— В таком случае завтра вечером. Я сам тебя отвезу…

Ната тронуло намерение Гарта пообщаться в неофициальной обстановке, но если говорить откровенно, то этот визит его пугал. После всего, что ему пришлось пережить, он был склонен к застенчивости и замкнутости.

Для поездки ему дали другой защитный костюм — с легким шлемом, снабженным широким плексигласовым забралом, обеспечивавшим довольно широкий обзор. Нату, впрочем, это одеяние показалось смешным, однако пока они с Гартом ехали через пригороды Феникса, Нат заметил немало людей в таких же, как у него, головных уборах.

Нату пришлось изрядно напрячь зрение, чтобы разглядеть город через призматическое забрало шлема и сквозь стекла вместительного автомобиля Гарта. Большинство домов, которые они проезжали, напоминали Нату градирни мощной теплоэлектростанции, которую он видел когда-то на 405-м шоссе по дороге в Лонг-Бич: высокие цилиндрические башни, окруженные частоколом ажурных ферм, несущих мачт и стальных столбов. Как и говорила Персис, эти дома были необычны, но по-своему красивы.

Потом Нат посмотрел на небо. Над городом собирались могучие кучевые облака, в которых вспыхивали изломанные червячки молний.

— По-моему, погода портится, — заметил он, — не нравятся мне эти облака.

— У нас часто бывают так называемые «сухие грозы», — тотчас отозвался Гарт. — Намного чаще, чем в твое время. Но не беспокойся — вреда от них почти никакого, зато выглядят они весьма живописно.

— А эти огромные купола… — сказал Нат, насчитав примерно с дюжину странных построек. — Для чего они?

— Те, что поменьше, представляют собой электромагнитные табернакли. Люди ходят туда, чтобы расслабляться, медитировать, избавляться от депрессий. А в больших куполах мы выращиваем еду.

— Что-то вроде биосфер? — догадался Нат.

— Совершенно верно. К сожалению, в пустынных штатах только так и можно избежать загрязнения продуктов ядовитыми отходами, содержащимися в почве и воздухе. Как видишь, мы стараемся сами обеспечивать себя, насколько это возможно.

Тут Гарт свернул на боковую дорожку и вскоре остановил автомобиль перед массивными железными воротами.

— Береженого бог бережет, — заметил он чуть смущенно. — Еще недавно у нас были проблемы с бандами, но сейчас Национальная гвардия контролирует обстановку.

Ворота отворились. Дальше машина двигалась по плотно утрамбованной земляной дорожке, по обеим сторонам которой стояли довольно скромные кирпичные домики, наполовину скрытые за неровными, толстыми глинобитными стенами. Здесь машина бесшумно остановилась.

— Заряда осталось на семнадцать миль. Пора перезарядить аккумуляторы, — проговорил откуда-то из-под приборной доски мягкий, бархатистый голос робота.

Гарт провел Ната через изысканно красивый сад, в котором росли кактусы и ползучие растения в горшках. Их цветы наполняли ночной воздух своим тонким ароматом. В дальнем конце сада виднелась стена дома, из глубоко утопленных окон которого лился золотистый свет.

Перед самой дверью Гарт внезапно остановился:

— Должен тебя предупредить, Нат: моя жена все знает, но дети думают, что ты — мой коллега по работе. Мне показалось, им пока не стоит ничего объяснять. Кстати, в доме шлем можно снять…

Жену Гарта Клер они застали в кухне. То, как она выглядела, сразу пришлось Нату по душе. Казалось, все в ней чуть больше, чем нужно: мощные скулы, крупный, широкий нос с заметной горбинкой, полные губы. Почему-то Нату было приятно узнать, что Гарт заполучил себе в жены женщину столь героической наружности.

Гарт и Клер тепло поцеловались. Потом Клер повернулась к Нату и, взяв его за руку, сказала:

— Наконец-то вы приехали… Мне давно хотелось на вас взглянуть, ведь вы — настоящая звезда! — Она внимательно осмотрела его, словно желая удостовериться, что у него ничего не сломается, и крепко обняла.

— Как поживаете, Нат?

Нат улыбнулся:

— Мне кажется, неплохо…

Гарт тем временем схватил со стола кусок хлеба, какой-то подозрительный помидор и, торопливо затолкав все это в рот, стал жевать.

— Но я умираю с голода! — возразил он, заметив изменившееся лицо жены. Клер еще больше нахмурилась, а Нат, исподтишка наблюдавший за обоими, невольно позавидовал подобному проявлению интимности. Шутливые перепалки из-за какой-нибудь мелочи были, по его мнению, неотъемлемой частью счастливой семейной жизни.

— Помидоры я приготовила для салата! — строго напомнила Клер.

— Ничего, как-нибудь! — весело откликнулся Гарт.

— Я прошу вас извинить моего мужа, — повернулась Клер к Нату. — Он бывает таким невоспитанным!

— У вас прекрасный дом, — проговорил Нат, пытаясь отвлечь Клер и Гарта от их счастья. — И такой уютный!

— Спасибо. Насколько мне известно, ему лишь немного недостает, чтобы стать историческим памятником. Этот дом построен еще в 1986 году… Гарт, можешь сделать мне одно одолжение? — добавила она тоном, не допускавшим никаких возражений.

Рука Гарта с зажатой в ней хлебной коркой остановилась на полпути к губам.

— Какое? — настороженно спросил он.

— Поговори с Сьюзен. Она что-то не очень хорошо себя чувствует.

— Сьюзен — моя дочь, — пояснил Гарт, намазывая на остатки хлеба творожистую белую массу (поразмыслив, Нат пришел к выводу, что это какая-то разновидность сыра). — Ей тринадцать лет, и у нее рак. Несколько недель назад у нее появились характерные злокачественные новообразования в брюшной полости, на спине и в печени. Инвазивный штамм… — добавил он совершенно обыденным тоном, и это поразило Ната больше всего. В его время подобный диагноз означал смертный приговор, но Гарт говорил о болезни, вызывавшей у современников Ната иррациональный, чуть ли не суеверный ужас, без каких-либо иносказаний, недомолвок и умолчаний.

— И… что вы собираетесь предпринять? — нерешительно спросил он.

— Вы помните ингибиторы роста сосудов? Они, кажется, появились как раз в ваше время.

— Только как одно из многих разочарований, — сказал Нат. — А ведь на них возлагалось столько надежд.

— И эти надежды оправдались! — Гарт поднял вверх указательный палец. — Мы до сих пор используем их для лечения опухолей. А с измененными клетками отлично справляются моноклональные антитела. Разумеется, методику лечения приходится определять индивидуально для каждого конкретного случая, но это совсем не так трудно, как может показаться. В этом нам помогают диагностические компьютеры — замечательные машины, которые обрабатывают результаты биопсии и гистологических тестов и выдают специальные рекомендации для производства лекарственных препаратов, приспособленных для борьбы именно с этой разновидностью болезни на ее конкретной стадии. Когда-нибудь я покажу вам, как они работают; вам это должно быть интересно.

— В настоящее время, — вмешалась Клер, — Сьюзен нужны не лекарства, а чтобы родной папочка обнял ее и немного подбодрил.

— О'кей. Извини, Нат, я сейчас вернусь, — сказал Гарт и вышел, оставив Ната и Клер в кухне.

— Вкусно пахнет! — заметил Нат, чтобы поддержать разговор.

— А как же! Ведь мы ждем в гости очень важных персон.

— Это кого же?

— Во-первых, вас. Кроме того, собирались заехать Рик и Персис. Они не часто у нас бывают — мы слишком обыкновенные.

Нат улыбнулся:

— Муж Персис тоже работает в «Икоре»?

— Рик? Да, конечно. Разве вы с ним не знакомы?

— Насколько я помню — нет. Впрочем, моя память частенько меня подводит.

— Рик Бандельер — директор всего здешнего филиала. Благодаря чему ему удалось пристроить Персис в проект «Пробуждение».

— Мне очень повезло, что Персис работает со мной, — сказал Гарт, появляясь в дверях. — И даже если Рик ее «пристроил», как ты выражаешься, я готов от души поблагодарить его за это.

Следом за ним в кухню вприпрыжку ворвался девятилетний сын Баннерманов Чарли. Последней вошла Сьюзен. Судя по припухшим глазам, она недавно плакала, и Гарт обнял ее за плечи.

— Наш мистер Грей пропал, и вы должны помочь нам найти его! — выпалил Чарли, не переставая скакать.

— Это наш кот, — пояснил Гарт. — Он часто забирается далеко в пустыню, что довольно безрассудно с его стороны, учитывая количество проживающих по соседству койотов. А что, Нат, может быть, вы действительно сходите с нами?

— А для этого нужно надевать шлем?

— Да, обязательно.

Выйдя из дома, они двинулись по грунтовой дороге в сторону, противоположную въездным воротам. Вскоре перед ними замаячили резкие очертания скалистых холмов. Где-то вдали завывали койоты. Чарли убежал далеко вперед, и Нат различал его в полутьме только благодаря светлым брюкам. Чем больше сгущались вечерние сумерки, тем сильнее охватывало его чувство нереальности происходящего. Казалось, в том, что он отправился разыскивать пропавшего кота, нет ничего странного, и все же Ната не оставляло какое-то смутное беспокойство. Ни на секунду он не забывал, что Баннерманы — другое поколение, хотя при иных обстоятельствах это милое, неплохо обеспеченное семейство, принадлежащее к среднему классу, показалось бы ему до тошноты банальным. Должно быть, именно обыденность, банальность того, что он считал невозможным, и действовали на него столь сильно.

— А вы работаете вместе с папой над его проектом? — спросила Сьюзен.

— Да, — коротко ответил Нат.

— Значит, вы тоже будете знаменитым, как он?

— Надеюсь, что нет.

— Пап, объясни мне еще раз, почему это твое вещество не сработало с другими головами, — попросила Сьюзен, и Нат заметил, как Гарт поморщился.

— Послушай, Сьюзи, ты не могла бы догнать Чарли и попросить его вернуться? Я не хочу, чтобы он убегал далеко вперед.

— Нет, сначала скажи, почему у тебя ничего не получилось с другими головами! — настаивала девочка.

— Потому что разработанный нами стимулятор роста был еще далек от совершенства, — буркнул Гарт. — Новые нейроны между головой и телом росли недостаточно быстро, поэтому в первых экспериментах нам не удалось добиться сколько-нибудь значительного обмена информацией между донором и реципиентом. А теперь беги, догони Чарли!

Сьюзен неохотно потрусила по дороге.

— Твоя дочь знает о твоей работе! — воскликнул Нат, как только девочка удалилась на значительное расстояние. — Мне казалось… ты говорил…

— Сьюзи знает о моей работе, но не знает, что это — ты, — объяснил Гарт.

Нат покачал головой. Он все еще не мог оправиться от потрясения.

— Я имел в виду другое, хотя и это тоже… Разве не опасно рассказывать детям такие… о таких вещах?

— Чарли ничего не знает, следовательно, он не проболтается. Что касается Сьюзен, то я просил ее никому ничего не рассказывать. Она большая девочка, и я уверен — она сдержит слово.

— И все равно она может…

— Может, но не станет.

— Кроме того, ты говорил, что я — единственный…

— Ты единственный, кто выжил. Мы действительно сделали несколько попыток… до тебя. В этих экспериментах мы использовали самые старые головы, какие только смогли найти, — они были заморожены в 60-х и 70-х годах. Увы, в те времена применялись еще слишком примитивные и грубые методы замораживания. Процент поврежденных клеток в них неизменно оказывался столь велик, что с самого начала было понятно: оживить этих людей мы не сможем ни при каких условиях.

— То есть вы на них… тренировались?

— Можно сказать и так. А можно сказать — отрабатывали методику предстоящей операции.

— А тела? Откуда вы брали тела?

— Из местного морга, — солгал Гарт.

— Я только что видел мистера Грея! — Выбежав из темноты, Чарли с размаху ткнулся отцу в живот. — Правда видел! Но Сьюзен схватила меня и потащила назад!

— Никуда я тебя не тащила! И вообще — там никого не было! — возразила Сьюзен, появляясь из темноты следом за братом.

— Я думаю, мистер Грей прекрасно нас слышит, — сказал Гарт, обнимая обоих своих детей. — Но ведь вы знаете, какой он… независимый. Идемте лучше домой — ужин стынет. А мистер Грей придет. Проголодается и придет.

И они повернули назад. Уже у самой калитки сада Нат невольно замедлил шаг, потом и вовсе остановился и оглянулся на теряющуюся во мраке дорогу. Сейчас ему больше всего хотелось шагать и шагать сквозь тьму, покуда хватит сил, пока не подогнутся колени и он не упадет от изнеможения… И тогда, быть может, милосердная смерть сама придет за ним.

Гарт заметил его колебания.

— Идем же, — сказал он, но Нат не двинулся с места.

— Идем, — повторил Гарт. — Вот увидишь, все будет хорошо. К тому же Клер отлично готовит.

— …То есть вы хотите сказать, что к семьдесят третьему году ваш филиал должен начать приносить прибыль? — переспросила Клер.

— Я дал такое обещание, когда меня назначили сюда, в Феникс.

Повернув голову, Нат взглянул на человека, который произнес эти слова. Это был неправдоподобно красивый мужчина — молодой, с правильным острым носом и быстрыми глазами. Кто это, ему объяснять не пришлось — Нат сразу сообразил, что перед ним не кто иной, как Рик Бандельер, муж Персис. Генетически Модифицированный Супермен… Даже если бы Монти не проговорился ему, что Рик — гемод, Нат бы и сам без труда догадался. В каждом жесте и интонации мистера Бандельера сквозило сознание собственного превосходства. Даже в том, как он скрещивал ноги и наливал себе вина, была отчетливо видна врожденная грация высшего существа.

Заметив вошедших, Рик непринужденно обернулся.

— О, привет! — воскликнул он с таким видом, словно сам был хозяином, пригласившим гостей на вечеринку.

Нат, впрочем, заметил, что Персис метнула на мужа быстрый сердитый взгляд. Похоже, ей не по душе манера Рика держаться так, словно весь мир принадлежит лично ему. Сама она помогала Клер, поливая оливковым маслом готовый салат.

— Надеюсь, ваша деловая хватка, о которой я столько слышала, вас не подведет, — сказала Клер. В ее устах эти слова прозвучали не как лесть и не как дежурная любезность, а как самый настоящий вызов.

— Прошу прощения, вы, вероятно, Нат?! — воскликнул Рик Бандельер, вскакивая со стула и с несколько преувеличенным рвением пожимая Нату руку. — Я о вас наслышан, но познакомиться времени не хватило. В последнее время я слишком занят вопросами управления…

Чушь, подумал Нат. Интуиция подсказывала ему, что Рику просто не хотелось оказаться в ситуации, в которой он бы выглядел полным профаном по сравнению с собственной женой.

— Вы, я вижу, быстро поправляетесь… Уже и по гостям ходите! Впрочем, я за вас рад.

Нату очень хотелось, чтобы Рик ему понравился, но он не мог себя пересилить. В произнесенной фразе не было ничего особенного, если не считать несколько искусственной приветливости. Похоже, все, что Рик говорил или делал, носило на себе отпечаток сознательного усилия. К примеру, в данный момент он твердо решил показать себя внимательным и заботливым руководителем.

— Надеюсь, мои сотрудники не дают вам скучать?

— У меня нет времени даже для того, чтобы думать, — ответил Нат.

— Насколько мне известно, благодаря вам команда Гарта трудится не покладая рук. Я уж и не припомню, когда мы с женой в последний раз ужинали вместе.

— Конечно, по сравнению с Нью-Йорком, где я почти не видела тебя, перемена прямо-таки разительная! — не удержалась от шпильки Персис.

И снова Нат перехватил холодный, почти враждебный взгляд, которым обменялись супруги.

Клер тем временем открыла дверцу духовки и вытащила оттуда глубокую миску, из которой выглядывала поджаристая корочка.

— О'кей, прошу к столу, — сказала она с натянутой улыбкой. — Давайте наконец поедим.

Ужин был сервирован во дворе, накрытом стеклянной крышей, которую Нат сначала не заметил. Теперь же, когда он узнал о том, что двор герметически закрыт, сладковатый запах многочисленных цветов показался ему удушающим.

— Как называется это блюдо? — вежливо осведомился он, пытаясь отвлечься от неприятных ощущений в горле.

— Боботи, — объяснила Клер, кладя ему на тарелку ломтик чего-то коричневатого, отдаленно напоминающего вспененную резину. — Южноафриканская кухня.

— Это боботи… оно из мяса?

— Из сои, — ответила Клер извиняющимся тоном. — Мяса у нас почти не бывает. Только курятина, да и то редко. Мы приписаны к большому биокуполу, но даже там получают не слишком много мяса, поэтому мы, как правило, обходимся без него. Говорят, это полезно, но сидеть на овощной диете очень надоедает.

— Я уверен, что это очень вкусно, — сказал Нат, осторожно отделяя вилкой небольшой кусочек боботи. Похожее на резину южноафриканское блюдо оказалось и жестким, как резина, зато оно имело привкус настоящего мяса. Его, впрочем, почти полностью заглушали приправы: сладкий яичный соус, чатни, куркума, еще что-то. Многочисленные приправы соперничали друг с другом, наводя на мысль о кулинарном излишестве.

Разговор за столом был вежливым и немного неловким. Прислушиваясь к репликам сидевших рядом с ним людей, Нат пытался угадать их характеры и связывавшие их отношения. Персис была молчалива, сдержанна, но внимательна. Во всяком случае, каждый раз, когда Нат открывал рот, чтобы внести в общую беседу свой скромный вклад, она поощрительно улыбалась. Клер казалась человеком откровенным и простым, однако как только представилась возможность, она не удержалась от нескольких завуалированных выпадов в адрес Персис, которые, в свою очередь, вызвали у Гарта недовольную гримасу. Наблюдая за ними, Нат невольно спросил себя, уж не ревнует ли она мужа к генно-модифицированной богине. Что касалось Рика, то он откровенно наслаждался своей властью над собравшимися, однако Нат подозревал, что бросающаяся в глаза самодостаточность Персис не дает ему покоя. Последняя, таким образом, была в этой маленькой компании ключевой фигурой, определявшей поведение остальных.

— Скажи нам, какой твой любимый предмет в школе? — спросил Рик у Чарли, когда в разговоре возникла слишком уж продолжительная пауза.

— История, — без колебаний ответил мальчик.

— А что из истории нравится тебе больше всего?

— Чума.

— Вот не думала, что кому-то могут нравиться подобные вещи, — заметила Клер.

— А какая именно чума? — уточнил Рик.

— Та, которая разразилась на Восточном побережье в 2057 году.

— Почему же именно она?

— Мне очень нравится, как люди придумали избавляться от трупов! — выпалил мальчуган.

— Чарли! Чарли! — вмешалась Клер. — О таких вещах за столом не говорят!

— Он первый спросил! — с негодованием возразил мальчик.

— У нас в доме тоже есть чума, — заметила Сьюзен, с угрозой покосившись на брата.

Чарли в испуге округлил глаза.

— А также сибирская язва, — вмешался Гарт, с упреком глядя на дочь. — К счастью, эпидемии случаются редко, и они совсем не так опасны…

Этот небольшой эпизод, хотя и наполовину шутливый, заставил Ната задуматься о том, с чем ему предстоит столкнуться в ближайшие месяцы. Глядя на сидевших за столом людей, он пытался представить себе, какие колоссальные усилия потребуются от него, чтобы адаптироваться к новой жизни. Наверное, подумал он, это будет не легче, чем если бы он попал во времена Тюдоров, когда люди жили тесными общинами и не имели ни малейшего шанса спастись от чумы, которую могли принести вороны или крысы. Быть может, подумал Нат, и эти люди — люди будущего — стали столь же суеверны, как их предки из далеких эпох, и тоже поверили в дурные предзнаменования и в то, что только немедленная расправа с чужаком способна оградить их от страшных болезней. И, пытаясь заглянуть в собственное будущее, Нат испытывал глубокий страх при мысли, что навсегда останется для этих людей чужим — и этого будет достаточно, чтобы с ним захотели расправиться.

Не в силах совладать с собой, он резко встал из-за стола.

— Все в порядке, Нат? — спросила Клер.

— Да. — Он кивнул. — Можно мне воспользоваться ванной комнатой?

— Конечно. Она как раз напротив гостиной.

И Нат отправился искать туалет. По пути он проходил красиво обставленные, хорошо освещенные комнаты, вдыхая запахи множества ароматических свечей. Этот дом мог бы стать для него убежищем. Едва переступив его порог, Нат позволил себе ненадолго отдаться этим несбыточным мечтам, но теперь насыщенный приторно-сладкими ароматами воздух напоминал ему контору похоронных принадлежностей. А как легко убежище могло превратиться в усыпальницу! Для этого достаточно было, чтобы отравленный ветер подул не с той стороны!

В задумчивости он толкнул первую попавшуюся дверь, но это оказался не туалет, а гостевая спальня. Тем не менее Нат вошел и устало присел на краешек кровати.

Спустя какое-то время в дверь негромко постучали. Это была Персис.

— Как дела, Нат? — негромко спросила она.

— Здесь все какое-то… хрупкое! — вырвалось у Ната почти помимо воли.

— Что именно?

— Все. Весь ваш мир.

Персис опустилась на кровать рядом с ним.

— Каждому поколению приходится сталкиваться со своей реальностью и решать свои проблемы, Нат.

Повернув голову, Нат долго смотрел на правильное лицо Персис, на ее длинные ресницы и крошечную родинку на щеке. Она молода и очень хороша собой, но Нат, угнетенный своими мрачными мыслями, без труда представлял себе, как эта бархатная кожа покрывается трупными пятнами, а сгнившая плоть отпадает от костей, обнажая скалящийся череп. Было ли это предчувствием? Или его перевозбужденный, не до конца восстановившийся мозг порождал одно кошмарное видение за другим?

— Ты готов вернуться к столу? — спросила Персис.

— А это обязательно?

— Нет, но… Сегодня утром Клер удалось вне очереди купить клубнику. Она очень расстроится, если ты ее не попробуешь.

Они вернулись в сад, и Гарт собственноручно разложил клубнику по блюдцам. Каждому досталось всего по несколько неровных, скособоченных ягод. Глядя на них, Нат испытывал сильнейшее желание вскочить и бежать куда глаза глядят. Ему понадобилась вся его сила воли, чтобы остаться на месте и вести себя как подобает нормальному, воспитанному человеческому существу. Неизвестно, чем бы закончилась эта его борьба с собой, если бы Ната не отвлек радостный вскрик Чарли. Обернувшись, он увидел худого серого кота, который, совершенно игнорируя присутствующих, с важностью прошествовал через сад по направлению к кухне. Слава Богу, хоть коты не изменились, подумал Нат, провожая животное взглядом. Мистер Грей действительно вел себя как самый обычный кот, который проголодался и решил зайти домой, чтобы подкрепиться блюдечком молока.

— Ну, что ты скажешь о Нате? — спросила Персис, когда они с Риком возвращались домой.

— Что он насторожен и всего боится. Кроме того, он испытывает сильную эмоциональную привязанность к тебе.

Персис рассмеялась.

— Весь вечер он смотрел только на тебя.

— Нет, это я смотрела на него. Мне было интересно…

— Значит, вы смотрели друг на друга.

— Ба-а! Да ты никак ревнуешь?

— Ничего подобного.

— Ты ревнуешь, и не спорь.

Некоторое время оба молчали, упрямо глядя на дорогу. Потом Персис сказала:

— Нат для меня просто эксперимент. Удивительный, необычный эксперимент. Кроме того, я была с ним с самого начала, и то, что он привязался ко мне, а я — к нему, только естественно. Но это вовсе не значит, что он интересует меня в каком-то особом смысле…

Каждый раз, когда Рик выказывал ей свою ревность, это заставало Персис врасплох. Она знала, что некое собственническое чувство постоянно бурлит под маской его внешнего спокойствия и сдержанности. Еще в первые годы их супружеской жизни Рик несколько раз довольно резко отчитал ее за «неподобающее поведение», и Персис взяла за правило отзываться о поклонниках в пренебрежительном тоне, чтобы лишний раз не раздражать мужа. Но сейчас в душе у нее остался неприятный осадок. Ей казалось — она предала Ната, назвав его «экспериментом», пусть это и было сказано в шутку. В последнее время он стал для нее чем-то большим, чем незаурядной научной сенсацией, любопытным объектом исследования или пациентом. Но поняла это Персис только сейчас, и как ни странно, помогла ей в этом обостренная ревностью наблюдательность мужа.

Слегка повернув голову, она украдкой посмотрела на чеканный профиль Рика. Персис давно чувствовала, что отсутствие интереса к проекту с его стороны объясняется не только заботой о рентабельности предприятия, за которое он, как бизнес-директор, отвечал перед правлением корпорации. Правда, Рик не вмешивался в ее работу, но ей часто казалось, что на самом деле ему очень хочется, чтобы она оступилась. Сейчас Персис с горечью подумала, что, если бы она потерпела поражение, Рика это только бы порадовало. Похоже, чувство соперничества пустило в его душе такие глубокие корни, что он органически не переносил чужого успеха, не делая исключения даже для собственной жены.

— Как жаль… — пробормотала Персис вполголоса.

— Чего тебе жаль? — небрежно поинтересовался Рик.

— Что Нат потерял Мэри. Он действительно ее любил.

— Ах ты об этом! — Рик включил музыку.

45

— Значит, ты ужинал с боссом у него дома, — проговорил Монти обиженным тоном. — Ну и как тебе, понравилось?

— Это была весьма… познавательная поездка, — сухо ответил Нат, не желая вдаваться в подробности. Он уже понял, что вне работы члены группы общались довольно редко, и теперь Монти, вероятно, чувствовал себя обойденным оттого, что его не пригласили.

— Знаешь, — сказал он, резко меняя тему, — я тут подумал, что с тех пор, как я пытался покончить с собой, мы с тобой ни разу не поговорили начистоту.

— А о чем тут разговаривать? — Монти неопределенно пожал плечами.

— Я не знаю.

— У тебя, вероятно, имелись веские причины так поступить.

От его спокойного тона Ната покоробило.

— Значит, ты одобряешь мой… то, что я пытался сделать? — спросил он напрямик.

Монти смутился.

— Нет, но…

— У меня складывается впечатление, — проговорил Нат довольно резким тоном, — что, за исключением Карен, которая потеряла своих самых близких людей, вам всем недостает самой обыкновенной человечности! Что с тобой, Монти?! Может быть, это Купол так действует? Может, он стирает грани между тем, что хорошо, а что плохо, что высоко, а что низко? Человек, который не отличает одно от другого, действительно может чувствовать себя счастливым, но окружающим приходится с ним очень нелегко.

— Я… я не знаю, что и сказать, Нат. Все может быть, я точно не знаю. Я ведь как-то уже говорил тебе, что Купол мне не по карману.

— Допустим. Ну а чем ты занимаешься в свободное время, когда не сидишь здесь, со мной?

— Отсыпаюсь, главным образом. Еще болтаю с братом…

— И все? — Нат недоверчиво покачал головой.

— Ну, у меня есть и другие интересы…

— Например?

— Я каждый год участвую в фестивале рождественских световых фантазий. Мне, например, очень хочется, чтобы ты взглянул на мою новую скульптуру до того, как ее увидит широкая публика.

— Что ж, я сделаю это с огромным удовольствием, — сказал Нат. — А когда?

— Пока не знаю. Я… Поговорим потом, сейчас у меня много работы, — закончил Монти невнятной скороговоркой и поспешно вышел.

Глядя на закрывшуюся за ним дверь, Нат почувствовал себя виноватым. Завтра утром, решил он, первое, что он сделает, — это извинится перед Монти. Этот парень вел себя с ним очень мягко, терпеливо и по-доброму и ни в коем случае не заслуживал, чтобы с ним обращались подобным образом. С другой стороны, Нат не знал, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этим людям настолько, чтобы завязать с ними сколько-нибудь близкие отношения, — уж больно скучными, банальными, плоскими они ему казались.

Раздумывая обо всем этом, Нат бегал по коридорам, что он проделывал каждый день, чтобы восстановить свою физическую форму. Двадцать кругов (если только он не сбился со счета, потому что его мозг еще иногда «барахлил») он пробежал, даже не устав. Похоже, он не только восстановил форму, но и вышел на совершенно новый уровень атлетической подготовки. Раньше — в прежней жизни — Ната вполне устраивало собственное тело, и он по большей части следил только за тем, чтобы правильно питаться и не набрать вес, да и то не очень усердствовал. Он был слишком увлечен своей работой, поэтому на неблагоприятные перемены ему, как правило, указывала Мэри. Но сейчас она, пожалуй, осталась бы довольна. Во всяком случае, сам Нат почувствовал что-то вроде восхищения, разглядывая смуглую гладкую кожу, развитую, выпуклую грудь, рельефные, твердые мышцы живота, объемные бицепсы и прочее. Он все еще не привык к новому телу и не мог со всей определенностью сказать, нравится оно ему или нет, но по крайней мере он начинал его чувствовать.

— Похоже, я превращаюсь в самого настоящего «нарцисса», — мрачно пошутил вслух Нат.

Потом он решил принять душ. Намыливаясь, Нат снова подумал о доноре. Пожалуй, не меньше, чем увидеть фотографию Мэри, лица которой он по-прежнему не мог вспомнить, ему хотелось узнать, каким был человек, которому когда-то принадлежало это превосходное тело. В своем воображении Нат рисовал респектабельного, порядочного молодого человека, выходца из довольно состоятельной семьи, готового достойно нести ответственность, какую налагает на своих членов общество. Пытался он представить себе и обстоятельства, которые привели молодого человека к гибели. Нату сказали — он погиб в дорожной катастрофе. Что ж, бывает… Столкновение наверняка произошло не по вине донора, но волею судьбы именно он получил перелом шейных позвонков и скончался на месте. Размышляя об этом, Нат пытался вообразить себе людей, пришедших проводить молодого человека в последний путь, и прощальные речи, в которых говорилось о трагической случайности, безвременно оборвавшей жизнь такого молодого, многообещающего, талантливого человека. Кстати, были ли живы его родственники, когда произошла эта трагедия? Этого нельзя исключать, и Нат подумал, что сейчас они наверняка гадают, что же сталось с их любимым сыном или братом после смерти. Что ж, когда-нибудь он разыщет их и скажет им спасибо.

Опустив глаза, Нат посмотрел на свой пах и принялся осторожно его намыливать. Он старался действовать очень аккуратно, однако довольно скоро почувствовал, что его член непроизвольно напрягается. О Господи! Что, если этот парень — донор — был женат? Об этой возможности Нат еще ни разу не задумывался. Может быть, он оставил вдову, которая теперь из сил выбивается, чтобы прокормить детей. Помогают ли ей другие родственники? А «Икор»? Разве корпорация не должна выплачивать ей за тело что-то вроде пенсии? Или то была единовременная выплата?

Эти мысли заставили Ната задуматься о необычности и странности собственного положения, и эрекция пропала.

Выйдя из душа, он провел рукой по запотевшему зеркалу и услышал скрип стекла. Прежде этот звук никогда ему не нравился, и в других обстоятельствах Нат, наверное, поморщился бы, но сейчас он почти обрадовался, услышав этот знакомый, почти домашний звук. Домашний… Похоже, он и впрямь начинает приходить в себя.

И Нат пристально взглянул на себя в зеркало, словно желая убедиться, что депрессия действительно оставила его. Кольцевой шрам на шее стал тоньше и бледнее. На ощупь он по-прежнему довольно большой и грубый, но в зеркале почти не виден. Еще менее заметен тонкий, как паутинка, и к тому же скрытый густыми волосами хирургический шов на груди. На щеке появились одна-две лишние ямочки — очевидно, какой-то тканевый дефект, а за ухом Нат нащупал не то жировик, не то хрящ, которого раньше не было. Волосы на голове Ната нуждались в стрижке, да и брови тоже выглядели не очень опрятно, однако то, что они продолжают расти, заставило его испытать дрожь самого настоящего восторга. Значит, его плоть живет, клетки продолжают размножаться — и это несмотря на то, что его голова пролежала в жидком гелии больше шестидесяти лет! Нет, Карен права — это настоящее чудо. Он сам — чудо!

Надев пижаму, Нат вернулся в палату и снова — как нередко в последнее время — вспомнил о Мэри. Ей нравилось выщипывать у него из бровей «дикие», как она их называла, волоски. Эта не слишком приятная процедура даже стала частью их утреннего ритуала. Нат хорошо помнил, как стоял, опустив голову, словно терпеливая старая лошадь, а Мэри неодобрительно качала головой, цокала языком и, вооружившись пинцетом, принималась за работу, не переставая упрекать его в том, что он пренебрегает своей внешностью. Мэри вообще нравилось бранить его за что-то, а ему, в свою очередь, нравилось слушать ее в общем-то справедливые упреки. «Что подумают о тебе твои пациенты?» — сердито вопрошала Мэри чуть не каждое утро, и именно в эти моменты Нату казалось, что он начинает понимать — это и есть настоящий брак. Не свидания под луной, не страстные поцелуи, не безумный секс, а такие вот маленькие ритуалы, традиции, даже свой особый язык, в котором интимности и страсти скрыто больше, чем в самых изысканных ласках. И в переводе с этого языка все упреки Мэри означали только одно — что она любит его и не может без него жить.

— Я тоже тебя люблю… — прошептал Нат в тишине, и голос его предательски дрогнул.

46

Звонок был анонимным. Федеральное агентство бактериологической безопасности получало немало таких звонков и было обязано реагировать на каждый. При этом, разумеется, приходилось отделять зерна от плевел — владеющих подлинными сведениями добровольных информаторов от недовольных начальством лентяев.

Звонивший, принявший особые меры, чтобы его голос стал неузнаваемым, сообщил, что в фениксском филиале «Икор корпорейшн» ведутся эксперименты с незарегистрированным телом, которое было возвращено к жизни уже несколько месяцев назад.

Доктору Ким Эндрю сообщил о звонке младший офицер. Звонок поступил на так называемую «линию доверия», разумеется, оборудованную всеми устройствами, позволявшими идентифицировать абонента. В данном случае техника оказалась бесполезна: информатор был весьма осторожен и звонил с незарегистрированного аппарата. Записанный на магнитный диск голос несомненно принадлежал взрослому мужчине, однако это практически все, что удалось узнать о нем. Иными словами, следователи и агенты ФАББ вряд ли сумели бы вычислить этого человека, но существенного значения это не имело. Мужчина сказал, что возвращенное к жизни тело оказалось носителем бактериальной инфекции, а этого достаточно, чтобы ФАББ начало действовать. А как действовать — это уж хорошо известно. В свое время доктор Ким Эндрю дала доктору Баннерману возможность откровенно рассказать все, но он предпочел солгать… Что ж, пусть пеняет на себя. Теперь у ФАББ появились веские основания не только закрыть его проект, но и добиться полного запрещения подобных исследований на всей территории штата. А может, и других штатов… Как свидетельствовали только что вскрывшиеся факты, использование криотехнологий сопряжено со слишком большой эпидемиологической опасностью.

Один из подчиненных Ким старших офицеров без труда добился ордера на обыск в помещениях филиала «Икора», и вскоре оперативная группа ФАББ уже мчалась по Тагар-авеню к небоскребу из легированной стали и тонированного стекла. И это вознесшееся чуть не до небес здание в престижном районе Феникса, и сама «Икор корпорейшн» были в глазах Ким средоточием всего зла, какое только способны принести в мир раздутые гранты и персональные стипендии, предоставляемые талантливым, но безответственным ученым вроде Баннермана. Самой Ким приходилось прилагать титанические усилия, чтобы обеспечить нормальную работу отделения агентства, действовавшего подчас на грани публичного скандала. Ресурсов, в том числе финансовых, постоянно не хватало, а ответственность, лежавшая на Ким, поистине огромна.

Негромкий лязг гусениц армейских танков, двигавшихся во главе и в арьергарде колонны ФАББ, действовал на Ким успокаивающе. С каждой минутой она все больше утверждалась в правильности принятого решения. Сегодня же, думала Ким, с икоровскими экспериментами будет покончено: все лишнее и опасное они конфискуют и вывезут, а помещения опечатают, оставив в здании лишь минимум персонала, необходимого для работы в отделе эмбриогенеза и в лабораториях по выращиванию донорских органов. При удачном стечении обстоятельств ей, возможно, удастся добиться полной ликвидации филиала «Икора» в Фениксе. Правда, к проекту «Пробуждение» проявлял интерес сам президент, но закон есть закон, и он одинаков для всех.

А Гарт его нарушил.

О том, что у въездных ворот происходит что-то непонятное, Гарту доложил дежурный охранник. Выглянув в окно и увидев остановившиеся на улице танки Национальной гвардии, Гарт побледнел как полотно. Он сразу догадался, что это может означать. Не надеясь обвести Ким вокруг пальца во второй раз, Гарт поспешил снестись с адвокатами компании.

— Мне кажется, ты был с нами не вполне откровенен, — сказала доктор Эндрю и так взглянула на Гарта своими серо-голубыми глазами, что он мгновенно понял — запираться бесполезно.

— Я… я как раз собирался сообщить… — пробормотал он срывающимся голосом. Во рту у него пересохло. Гарт попытался сглотнуть, но не смог.

— Как давно вы вернули его к жизни? — резко спросила она. Ей хотелось знать, скажет ли Гарт правду, или он собирается лгать и дальше.

— Пять месяцев… В общем, около того…

— Почему, черт побери, ты ничего не сказал мне в прошлый раз? Ведь я пошла тебе навстречу, а ты… Ты что, не понимаешь, чем я рискую?! — Ким буквально трясло от ярости.

— А что мне оставалось делать? Если бы я все тебе рассказал, вы бы сразу закрыли проект, а тело конфисковали. И оно погибло бы уже через неделю — ведь у вас нет ни достаточной квалификации, ни особого желания поддерживать в нем жизнь, не так ли? Пойми, Ким, это тело… этот человек — настоящая научная сенсация. Мы и сами не ожидали, что он выживет, но это случилось. Ты должна понять — у меня не было другого выхода. Как всякий настоящий ученый, я должен был довести дело до конца.

— А почему ты решил, что мы непременно конфискуем тело? — Еще один вопрос-тест, который, как лакмусовая бумажка, должен показать степень искренности Гарта.

— Потому что тел… этот человек заболел. Старая инфекция… Еще из тех времен.

— Вот почему эти ваши фокусы с оживлением древних трупов так опасны, — назидательно сказала Ким Эндрю. — В общем так, Гарт: тело мы забираем, а ваша лаборатория закрывается. Извини, но поступить по-другому я не имею права.

— Но ведь теперь он совершенно здоров и не представляет никакой опасности!

— Вот как? Интересно узнать, как вы этого добились?

— Очень сильный организм. Он боролся намного активнее, чем мы ожидали. Кроме того, мы получили из Европы антибиотик, который прекрасно подействовал… — Гарт говорил, а сам пытался сообразить, кто сообщил о Нате в Федеральное агентство. Может быть, кто-то из уволенных работников? Или это Центр контроля заболеваемости сумел напасть на след партии нелегальных антибиотиков?

— Ну, о том, здорово это тело или больно, предоставь судить мне, — холодно сказала Ким.

— Могу я, по крайней мере, поговорить с ним перед тем, как вы его заберете?

— Оно еще и разговаривает?!

— Ходит, разговаривает, думает… Черт побери, Ким, ты прекрасно понимаешь, что это уже не «тело» и не лабораторное животное. Это полноценный человек — такой же, как мы с тобой. И я знаю много людей, которые очень огорчатся, если с Натом — его зовут Нат — что-нибудь случится.

— А-а, президент и компания… — Ким Эндрю покачала головой. — Об этом надо было беспокоиться раньше, Гарт. До того, как ты принял решение солгать мне.

— По крайней мере, постарайтесь изолировать его от окружающей среды.

— Это будет зависеть от того, какими возможностями мы на данный момент располагаем.

— Ким, прошу тебя… пожалуйста! Не подвергайте его опасности только потому, что я… потому что мы держали вас в неведении. Нат нуждается в полной изоляции. Он может оказаться очень чувствителен к некоторым видам современных инфекций. Я ведь знаю, что представляет собой ваш карантин. Люди попадают туда здоровыми, а обратно… вообще не выходят. Никогда.

— Твое мнение о нашей работе меня совершенно не интересует.

— Разреши мне хотя бы поговорить с ним… Я должен подготовить Ната к тому, что его ждет.

— Сколько угодно… — ответила доктор Эндрю, пародируя насмешливую любезность Гарта, памятную ей по прошлой встрече.

— Привет, Гарт. Еще раз спасибо за прошлый вечер, — сказал Нат, поднимаясь с койки навстречу врачу. — Как дела?

— Скверно. У нас возникла большая проблема.

— Какая? Что-нибудь с Сьюзен?

— Нет. С ней-то как раз все в порядке. Тут другое… Существует некая государственная служба, которая называется Федеральное агентство бактериологической безопасности…

— Да-да, я припоминаю… Оно было создано еще в 1940 году для борьбы с полиомиелитом. Я как-то имел с ними дело в Лос-Анджелесе, когда пытался справиться со вспышкой туберкулеза.

— Гм-м… — Гарт неловко откашлялся. — Видишь ли, с тех пор положение несколько изменилось. Теперешнее ФАББ обладает гораздо большей властью, чем в твое время, и его руководство пронюхало о тебе. Агентство очень недовольно, что мы не поставили его в известность о твоем существовании и… Короче говоря, его сотрудники сейчас здесь. Они собираются забрать тебя в карантин при местном отделении агентства и взять кое-какие анализы, чтобы убедиться, что ты не носитель какой-нибудь опасной инфекции. Извини, Нат, но боюсь, это будет не слишком приятно…

— А почему вы ничего не рассказали обо мне агентству?

— Из-за вирусного воспаления легких, которым ты заболел в процессе твоего оживления. Мы собирались сообщить о тебе в установленном порядке после того, как ты выздоровеешь.

— И что меня ждет? — Нат, который успел присесть на койку, снова поднялся.

— Тщательное бактериологическое исследование. Разумеется, мы попробуем добиться, чтобы нам разрешили сопровождать тебя, но из этого может ничего не получиться.

— Почему?

— Потому что… Именно это я имел в виду, когда говорил, что ФАББ наделено большой властью. Там тебе будут задавать много вопросов и… возможно, что с тобой будут обращаться не слишком вежливо — у местного филиала агентства довольно скверная репутация. Мой тебе совет, Нат: если вопросы, которые тебе зададут, покажутся тебе неприятными или слишком, гм-м… острыми, говори, что ничего не помнишь. И вообще, чем меньше ты расскажешь агентству, тем лучше для всех, и в первую очередь — для тебя. Я… Мне ужасно жаль, что так вышло. На нас кто-то донес.

Это было все, что Гарт успел сказать. Шестеро охранников в биозащитных костюмах вошли в лабораторию и повели Ната к дезинфекционным камерам. Гарт и Персис шли следом и пытались на ходу давать ему советы. В дезинфекционной сотрудник агентства велел Нату надеть особый изолирующий костюм, предназначавшийся для потенциальных вирусоносителей. Пока Нат переодевался, Персис, напустив на себя грозный вид, несколько раз напомнила представителям агентства, что адвокаты «Икора» немедленно начнут добиваться разрешения на свидание с пациентом и что, пока такое разрешение не будет получено, с Натом не должно случиться никаких неприятных происшествий. Гарт удрученно молчал и только кивал. Рик так и не появился, хотя Нат и подумал, что как директор филиала он непременно должен быть поблизости.

Потом несколько оперативников в дыхательных масках, закрывавших лица, втолкнули Ната в десантное отделение одного из броневиков и сели рядом. Захлопнулась тяжелая дверца, и машина тронулась.

За весь путь никто не проронил ни слова. Потом Нат услышал, как открываются тяжелые автоматические ворота. Броневик въехал в какой-то двор и остановился. Ната выволокли из машины и ввели в длинную комнату без окон, вдоль стен которой, как в спортивной раздевалке, стояли одежные шкафчики и длинные скамьи. Охранники сразу вышли, оставив его одного.

— Снимите спецкостюм и маску и положите в пластиковый мешок, — онесся из встроенных в стену репродукторов чей-то неприятный голос.

— Я хочу знать, что происходит! — крикнул в ответ Нат, оглядываясь по сторонам.

— Снимите костюм и маску, иначе нам придется сделать это силой.

Нат подчинился. В комнате пахло затхлостью, сырым деревом и потом, благодаря чему сходство с раздевалкой во второразрядном спортивном клубе еще больше усилилось.

— Пройдите в конец комнаты и ждите у двери.

И снова Нат сделал как ему было велено. Ничего другого ему просто не оставалось. Наконец дверь, возле которой он стоял, автоматически открылась, и Нат шагнул во влажную темноту. Тут же откуда-то сверху на него хлынули потоки воды с добавлением резко пахнущей дезинфицирующей жидкости. Душевая освещалась только крошечной голубоватой лампочкой под потолком, при свете которой Нат различил каталку, на краю которой лежали мыло и какое-то подобие больничного халата.

— Вымойтесь… Наденьте халат… Ложитесь на каталку… — Команды следовали одна за другой, но Нат решил, что ничего не добьется, если будет сопротивляться или попытается бежать. От мыла тоже резко пахло дезинфекцией, к тому же на ощупь оно было зернистым, как пемза. Тем не менее Нат добросовестно намылился, потом смыл пену и, накинув халат, улегся на холодную металлическую каталку. Тотчас раздался скрип плохо смазанных железных петель, и два санитара в защитных костюмах вывезли каталку в соседнюю комнату.

— Погляди на его шею! — сказал один.

— Вылитый Франкенштейн, — откликнулся другой.

Луч яркого света, ударивший прямо в глаза, на мгновение ослепил Ната.

— Раздвиньте ноги и поверните руки ладонями вверх. Сделайте три глубоких вдоха и расслабьтесь. Не пытайтесь сопротивляться зондирующим устройствам — это может вам повредить.

Над каталкой навис какой-то причудливый прибор, слегка похожий на осьминога. Его многочисленные щупальца с жужжанием приподнялись, словно изготовившись для атаки. На конце каждого щупальца поблескивала игла, зонд или щипцы. Раздалось жужжание сервомоторов, негромкий металлический лязг, и щупальца опустились, с разных сторон вонзаясь в его плоть, чтобы взять образец ткани или крови. Исследование продолжалось несколько минут, потом щупальца так же дружно отступили и зависли над самой его головой.

— Перевернитесь на живот, раздвиньте ноги, делайте три глубоких вдоха и расслабьтесь.

И снова все повторилось. Нат невольно охнул, когда длинная и острая игла вонзилась в шею у самого основания черепа. Второй зонд вошел в позвоночник в районе поясницы. Насколько Нату известно, такая операция, как люмбальная пункция, требует наркоза или хотя бы местной анестезии. Холодный металлический зонд вошел в его прямую кишку. «Осьминог» брал биопробы, и Нат, не выдержав, закричал от боли.

В конце концов бестелесный голос велел ему лечь на спину. К самому его лицу придвинулся блестящий металлический цилиндр с узкой щелью во всю длину. Из щели лился яркий голубой свет, и Нат догадался, что это какой-то сканер. В отличие от магниторезонансных томографов его эпохи этот прибор работал совершенно бесшумно и достаточно быстро, что Нат воспринял с огромным облегчением.

— Встаньте и вернитесь в душевую.

Нат попытался слезть с каталки, но обнаружил, что голова кружится, а ноги подгибаются.

— Я… не могу! — негромко проговорил он, но никто не поспешил к нему на помощь. Не было даже санитаров, которые сравнили его с Франкенштейном. В конце концов Нат несколько пришел в себя и сумел встать. Спереди на его теле остались следы от десятка диагностических пункций и проколов. Что делается сзади, он видеть не мог, но чувствовал, как по спине течет кровь. Анус тоже кровоточил.

После душа Ната снова окружили охранники в биозащитных костюмах, среди которых оказалась и женщина — коротконогая, коренастая, с широкими мужскими плечами. Усмехнувшись, она ткнула пальцем в шрам у него на шее:

— Ну что, красавчик, небось теперь жалеешь, что воскрес из мертвых?

Нат отвернулся, но она схватила его за подбородок и заставила повернуть голову, так что он смотрел прямо на нее. У женщины были совершенно пустые, мертвые глаза и квадратная челюсть, которая торчала вперед, как у бульдога.

— Добро пожаловать в ФАББ, чудовище!

47

Нату выдали серую больничную пижаму и отвели в длинную палату, вдоль стен которой стояли двухъярусные кровати. Когда его глаза привыкли к свету, он увидел, что все кровати заняты. Со всех сторон доносился натужный кашель и сипение, словно кто-то сверлил пустую железную бочку. Ошибиться было невозможно — именно такие звуки характерны для туберкулезных больных. По меньшей мере два пациента из лежавших на ближайших койках были без сознания, и Нат поспешно прикрыл рот подолом пижамы.

— За этими людьми кто-нибудь смотрит? — спросил он. — Они должны быть в изоляторе!

— Это и есть изолятор, придурок, — ответила женщина-охранник.

И охранники повели его по центральному проходу. Глядя по сторонам, Нат подумал, что даже если сейчас он здоров, то в таком окружении неминуемо заболеет. К счастью, здесь они не остановились. В дальнем конце туберкулезной палаты оказалась небольшая дверь, снабженная автоматическим замком. При их приближении она открылась, и Нат увидел еще одну палату почти таких же размеров. Здесь в открытых боксах тоже находились двухъярусные койки, на которых лежали больные.

— Тебе сюда, Франкенштейн, — сказал другой охранник и втолкнул Ната внутрь. — Твоя койка вон в том углу, рядом с Кевином. Он хороший парень и не будет тебя обижать, но боюсь, он долго не протянет…

Мужчине, лежавшему на кровати, было около сорока, а казалось, что больше. Изможденный, худой как щепка, он метался в бреду, не замечая ничего вокруг. Белье на кровати было испачкано засохшей рвотой, на пижамных брюках темнели мокрые пятна. Нат машинально взял его за руку, чтобы пощупать пульс, потом коснулся лба. По его ощущениям, температура у Кевина зашкаливала за сто три градуса.

— Эй! — крикнул Нат. — Этому человеку плохо! Вы должны что-то для него сделать.

Женщина-охранник, успевшая уже дойти до двери, обернулась.

— И что, по-твоему, мы должны для него сделать, умник? — спросила она.

Нат задумался:

— Мне кажется, у него приступ малярии. Если это тропическая разновидность, можно дать ему сульфат хинина или доксициклин.

— Ты считаешь? — Губы женщины изогнулись в злобной усмешке. — А тебе известно, приятель, что теперешнюю малярию ничего не берет?

И она снова зашагала к двери. Нат видел, как из боксов тянутся к ней желтые костлявые руки и раздаются голоса:

— Керри! Пить! Керри, помоги, умоляю! Керри! Керри!..

— А-а, заткнитесь все! — лениво откликнулась охранница.

Нат снова посмотрел на Кевина, потом разорвал простыню и попытался привести его в порядок. Если он правильно поставил диагноз и у Кевина тропическая малярия в последней стадии, то без медицинской помощи жить ему действительно оставалось недолго. Судя по темному пятну на штанах, почки Кевина уже отказывались работать.

Спустя несколько часов он, однако, немного пришел в себя и даже схватил Ната за руку. В глазах Кевина застыл ужас, и Нат бережно вытер куском простыни его блестевший от пота лоб.

— Сколько времени ты здесь пробыл, Кевин? — спросил Нат, но больной его уже не услышал. К вечеру он умер — Нат убедился в этом, пощупав пульс.

— Эй вы! Кто-нибудь! — крикнул Нат, но никто не пришел. Не желая сдаваться, Нат продолжал кричать, пока в палату не заглянула какая-то женщина.

— Если будешь орать, не получишь ни еды, ни воды, — сказала она. — Усек?

— Это варварство! Вы не имеете права обращаться с людьми подобным образом! — возмутился Нат.

— Чего тебе надо, умник?

— Этот человек мертв. Пройдет совсем немного времени, и он будет представлять серьезную опасность для всех, включая и вас.

— Жмуриков забирают в восемь, — сказала женщина и лениво почесалась. — А ты заткнись, у меня от тебя голова болит.

Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась:

— Кстати, у меня есть для тебя хорошая новость. Когда ты поступил в карантин, ты был вполне здоров.

— Тогда почему вы меня не выпускаете?

— Сперва нужно оформить документы… очень, очень много документов, справок и прочего.

— Но почему, почему вы так со мной обращаетесь?

— Как она сказала — заткнись. От тебя у нас всех голова болит. — Уже другой, мужской голос донесся из бокса чуть подальше от двери.

— Как тебя зовут? — спросил Нат, когда охранница вышла.

— Хишем.

— Как ты сюда попал?

— Моя жена слегла с лихорадкой. А забрали всю семью.

— Где теперь твоя жена?

— В другом блоке. Женщин и детей тоже разлучают.

— Как ты думаешь, сколько тебе придется здесь пробыть?

— Как мне сказали, около месяца.

— Значит, у тебя подозрение на лихорадку? А мне сказали — это палата для маляриков.

— Не стоит верить всему, что тебе говорят.

— Мой сосед по боксу только что умер.

— Ха. Я пережил уже двоих. Подожди еще немного — до ночи. За ним обязательно явятся.

Нат посмотрел на худое, изможденное тело Кевина. Не может быть, подумалось ему, чтобы в этом мире будущего не существовало никакого заменителя хинина для лечения малярии. Кевина наверняка можно было спасти, если бы помощь подоспела вовремя. Нат хорошо помнил стандартную процедуру, через которую ему приходилось проходить каждый раз, когда его вызывали, чтобы засвидетельствовать чью-либо кончину. На этот раз он ограничился тем, что закрыл Кевину лицо одеялом и по памяти прочел молитву. Интересно бы узнать, подумал он, как и когда Федеральное агентство бактериологической безопасности, главной задачей которого провозглашалась забота о здоровье общества, перестало руководствоваться требованиями обычной порядочности? И что это за общество, если оно породило подобную бесчеловечную организацию?

48

Это была самая опасная и неприятная работа за все дежурство. Во-первых, одеваться следовало по-настоящему аккуратно и тщательно, следя за тем, чтобы на костюме не оказалось проколов или разрывов. Изолирующая маска. Двойные перчатки, для страховки перемотанные в запястьях пластырем. И это не пустые предосторожности — чума уже убила двух напарников Мэнни, после чего он стал особенно осторожен.

Сегодня Мэнни отправился на вечерний обход с новым напарником. Он не знал даже, как его зовут, но спрашивать не хотелось. Каждый раз, когда Мэнни вынужден был делать то, чего ему не хотелось, его ноги как будто наливались свинцом, а мозг наполовину отключался.

В шестой палате было три трупа, в женском отделении — еще два, три — в детском. В медицинские карты пациентов Мэнни даже не заглядывал, хотя это и вменялось ему в обязанность. Он только небрежно кивал «живым мертвецам», как санитары называли между собой обитателей карантина, и упаковывал свежие трупы в пластиковые мешки. Проверять трупы Мэнни любил еще меньше. Главное, считал он, не задумываться и замечать как можно меньше. И защитный костюм очень ему в этом помогал: достаточно было упереться в грудь подбородком и смотреть только себе под ноги. Забрало шлема ограничивало поле бокового зрения, поэтому фактически Мэнни видел только крошечный участок пола прямо перед собой, и ему этого вполне хватало.

Быстро собрав все трупы, дежурные санитары вывезли их к погрузочному люку, где уже стоял специальный грузовик.

— Что-то мало сегодня, — сказал Мэнни водителю.

Он еще помнил времена, когда каждую смену они вывозили до трех десятков умерших, однако за последний год подобного не случалось ни разу. Мэнни это не на шутку беспокоило. Поговаривали о новых сокращениях, а он понятия не имел, куда, черт возьми, ему податься, если он вдруг потеряет работу.

Ночные улицы были пусты, и они быстро доехали до морга, чтобы сдать груз. Там трупы подвергнутся формальному вскрытию, необходимому для статистических отчетов агентства, после чего умерших кремируют. Вся процедура хорошо отработана и проходит быстро, аккуратно и четко. В карантинном госпитале ФАББ порядка нет и в помине. Мэнни редко возмущался чем-либо, однако даже он считал, что карантин давно следовало закрыть. Таково было общее мнение, однако карантин продолжал существовать как ни в чем не бывало.

В приемной морга Мэнни посмотрел расписание на стене. Сегодня дежурным патологоанатомом была Дина. Отлично, подумал он. Дина ему нравилась. Серьезная девушка, без заморочек.

— Привет, Мэнни, — сказала Дина и улыбнулась по обыкновению скупо и чуть лукаво. У нее было веснушчатое крестьянское лицо и крепкие, жилистые руки. Смотреть на эти руки Мэнни тоже очень нравилось. — Что привез?

— Трех мужчин, двух женщин и трех детей. У всех одно и то же. Малярики.

— Гм-м, это скверно… Могут быть проблемы. Ладно, сгружайте их здесь, — распорядилась она и вышла.

— Раз-два, взяли! — скомандовал Мэнни своему партнеру. Раскачав очередной труп, они одним движением забрасывали его на металлический стол и шли за следующим. Внезапно в одном из мешков что-то зашуршало, и Мэнни с напарником дружно икнули. Шум был слишком громким и нисколько не походил на те звуки, которые способны издавать жмурики.

— Может, крыса? — предположил напарник. За все дежурство это были едва ли не первые его слова.

— О Господи, только не это! Ненавижу этих тварей!..

Несколько секунд они напряженно прислушивались, потом Мэнни махнул рукой;

— Черт с ним, пошли отсюда. Пусть Дина разбирается…

Выкладывая на металлический поднос свои инструменты, Дина подумала, что ночь обещает быть не из легких. Семь трупов, а напарница как назло заболела. Хорошо еще, что ни одно из тел не заразное, следовательно, ей не нужно включать робот-манипулятор. Вздохнув, она принялась расстегивать первый мешок. Внезапно изнутри высунулась рука и крепко схватила ее за запястье. Это произошло так неожиданно, что Дина почувствовала, как от страха у нее подогнулись колени.

— Что за?..

Нат одним рывком расстегнул застежку мешка и проворно соскочил на пол, одновременно выкручивая Дине руку. Свободной рукой она попыталась дотянуться до кнопки тревожной сигнализации, но Нат опередил ее.

— Даже не пытайся, детка, — предупредил он.

— Не трогайте меня! Пожалуйста!

— Не дергайся, и все будет в порядке. Как тебя зовут?

Дина судорожно сглотнула. Она была так потрясена и напугана, что едва могла говорить.

— Сколько охранников дежурит сегодня? Где находятся посты? Ну, давай, рассказывай!

— Один… Только один. Джон сидит в комнате наверху.

— Отлично. А сейчас мы сделаем вот как. Ты отведешь меня к своей машине, покажешь, как ею управлять, и достанешь мне нормальную одежду. Как ты думаешь, у тебя получится?

— Д-думаю, да, но… Далеко ты не уедешь.

— Почему?

— У меня садятся аккумуляторы, заряда осталось миль на пятнадцать. Этого достаточно, чтобы я могла добраться домой, но вам…

— Ничего, мне хватит.

— Но Джон увидит нас по внутренней видеосети. Сегодня я на дежурстве одна, и он непременно заинтересуется, кто вы такой.

— Не заинтересуется. Ты вывезешь меня отсюда тем же путем, каким я сюда попал.

Автомобиль Дины напоминал крошечный гольф-кар, и управлять им было так же просто. Морг располагался сразу за городской чертой, уличные фонари не горели, и Нату пришлось включить слабенькие фары, которые едва-едва освещали неровную дорогу впереди.

Последнюю пару часов Нат испытывал необычайный подъем. Он сумел бежать из карантина и теперь сидел за рулем машины, что придавало ему уверенности. Кроме того, он сумел поладить с Диной. Она ему даже понравилась. Придя в себя после шока, в который ее повергло внезапное появление Ната (не сказать ли — «воскрешение»? Нет, пожалуй… Ведь один раз он уже воскрес!), она проявила к нему необычайное участие — принесла полный защитный костюм неприметного серого цвета, дала немного наличных и кредитную карточку, чтобы перезарядить аккумуляторы машины. Дина сказала, что прекрасно понимает, почему ему захотелось удрать из карантина ФАББ, и даже предложила Нату провести экспресс-анализ крови, чтобы выяснить, не подцепил ли он малярию или какую-нибудь другую опасную болезнь, пока находился на попечении агентства. Анализ дал отрицательные результаты по всем позициям, а это означало, что Нат совершенно здоров. Кроме того, Дина обещала, что даст ему достаточно времени, чтобы скрыться, и только потом заявит в полицию, но Нат не знал, можно ли полагаться на эти ее слова.

Окраины Феникса были безлюдны. Лишь раз навстречу Нату попалась легкая бронированная танкетка, почти бесшумно катившая по шоссе. При виде ее он похолодел от страха. Первым побуждением было развернуться и мчаться в обратную сторону, но потом он сообразил, что это только возбудит у патрульных ненужные подозрения. На передке танкетки сидели четверо солдат, которые освещали улицы прожекторами-искателями. Заметив его, они сразу же направили яркий луч света на его машину, но Нат не остановился, только слегка пригнул голову к рулю. Дина объяснила ему, что ночные патрули снабжены сканирующей аппаратурой, которая считывает идентификационный номер машины прямо с лобового стекла и проверяет, разрешена ли водителю езда после наступления комендантского часа. Нат был уверен, что сейчас его остановят, но солдаты даже не пошевелились. Очевидно, Дина сдержала слово.

Убедившись, что патруль проехал мимо, Нат свернул с шоссе на боковую улицу. Выстроившиеся вдоль нее здания напоминали шлемы древних китайских воинов — остроконечные, с узкими окнами-глазницами и дверными тамбурами. С «китайской» улицы Нат свернул на другую, где дома были похожи на шлемы испанских конкистадоров. Здания на третьей улице навеяли воспоминания об армейских касках американского образца, и Нат спросил себя: что это может быть? Магазины? Жилые дома? Нет, слишком уж уродливы…

Он так увлекся, что не заметил другую машину, которая выскочила из переулка и помчалась ему наперерез. В последний момент Нат успел вывернуть руль; его автомобильчик занесло, развернуло и бросило боком на стену дома. Раздался душераздирающий скрежет металла. Нат напряг все мускулы, но все равно довольно чувствительно ударился обо что-то виском. Последним, что он услышал перед тем, как потерять сознание, был пронзительный визг колес — это вторая машина спешила скрыться с места аварии.

Когда он пришел в себя, то увидел несколько темных фигур, неподвижно стоявших вокруг разбитой машины. Негромкое шипение подсказало Нату, что его защитный костюм порван. Торопливо схватив со специального кронштейна на приборной доске очиститель воздуха, он поднес его к лицу.

Одна из фигур шагнула вперед и потянула на себя пассажирскую дверцу. Снова раздался скрип железа. Нат хотел что-то сказать, но в глазах у него потемнело, и он опять отключился.

Вторично придя в себя, Нат обнаружил, что лежит в полутемной комнате, а вокруг стоят какие-то люди. Кто-то снял с него костюм и шлем, и его голова покоилась на чем-то жестком. Шея ныла, грудь при каждом вздохе пронзала острая боль. В панике Нат попытался определить, насколько сильно он пострадал, и испытал несказанное облегчение, поняв, что по-прежнему чувствует каждый член. Голова тоже поворачивалась. Превозмогая боль, Нат слегка приподнял ее и увидел, что лежит на отвратительном жестком диванчике в каком-то баре, насквозь провонявшем пивом и потом.

Опустив взгляд, Нат увидел зажатый в руке очиститель воздуха.

— Кто ты такой? — спросил Ната какой-то мужчина. В темноте Нат не мог разглядеть его лица — только густые бакенбарды, однако, судя по голосу, говорившему было лет пятьдесят. Может, и больше.

— Как твое имя?

— «Икор»… — прошептал Нат. Ноющая боль в шее внезапно усилилась, стала невыносимой, и он уронил голову на жесткий диванный валик. — «Икор»!

— Ты работаешь в «Икоре»? У этих ублюдков? Терпеть их не могу!

— Дайте ему глоток пива! — вмешался другой голос.

— Какое пиво?! Ему нужен свежий воздух! — Третий голос принадлежал женщине.

— Здешний воздух — самый лучший в городе, — сказал еще один голос, и все рассмеялись.

— А ну-ка разойдитесь! — сердито скомандовала женщина. — Дайте ему дышать!

Она подошла совсем близко, и Нат увидел ее боковым зрением. Молодая, бледная как призрак, с неопрятными, спутанными волосами и грязными руками, она попыталась расстегнуть его защитный костюм, потом вынула из руки Ната очиститель и повесила ему на грудь. Из ожерелья, болтавшегося на ее худой шее, она извлекла крошечный флакончик и, вытряхнув на руку между большим и указательным пальцами щепотку белого порошка, поднесла к ноздре. Вдохнув порошок, она жестом предложила Нату сделать то же самое.

— Это снимет боль, — объяснила она. — Нюхни, а потом мы разберемся, кто ты такой и как сюда попал.

Нат не стал возражать. Он надеялся, что порошок окажется сильнодействующим наркотиком, который убьет его быстро и без мучений. И когда у него перед носом оказалась пирамидка белого порошка, втянул его изо всех сил.

— Эй, полегче! Не торопись! — воскликнула молодая женщина, но перед глазами Ната уже вспыхнули ослепительные белые звезды. В следующую секунду все окружающее провалилось во мрак.

49

Фред терпеть не мог платить за информацию, но прекрасно понимал, что для Окори ему придется сделать исключение. Чернокожий санитар сразу предупредил, что не станет ничего говорить, покуда Фред не заплатит. Наличными. Одной встречи и нескольких звонков хватило Фреду, чтобы понять — парень будет твердо стоять на своем. Упрямый болван! Впрочем, таким он и должен быть, иначе ему вряд ли удалось бы выбраться из той богом забытой дыры, которая носит название Нигерии.

Поразмыслив, Фред пришел к выводу, что в сложившейся ситуации есть и хорошая сторона. Ему наконец-то удалось получить от «Метрополитена» не только официальное редакционное задание, но и чек на текущие расходы — в том числе и на то, чтобы выплатить Окори аванс за полученные сведения. Это, разумеется, ничего не значило — статья еще вполне могла попасть в редакционную корзину, но Фред был доволен. Наконец-то к нему начали относиться как к профессионалу.

На первом же утреннем аэробусе Фред вылетел из Лос-Анджелеса в Феникс, а там взял напрокат машину-«пузырек», чтобы добраться до дома Окори. Крошечный автомобильчик и в самом деле напоминал большой мыльный пузырь, что выглядело достаточно комично, но ничего другого Фред позволить себе не мог — сумма, выданная ему на расходы, была мизерной. Редактор это отлично знал, а Фред не посмел возразить против столь бессовестной эксплуатации. Оба отлично понимали, что сам факт публикации в «Метрополитене» значит для журналиста куда больше, чем деньги.

Нужный адрес Фред отыскал довольно скоро. Это оказался небольшой одноквартирный дом на окраине рядом с пустыней, по цвету почти не отличавшийся от песчаных холмов, вздымавшихся сразу за ним. Но для простого санитара и такой дом казался непозволительной роскошью, и Фред задумался, что бы это могло значить.

Поднявшись на крыльцо, Фред позвонил, но ответа не было. Он позвонил снова — и снова безрезультатно. Это встревожило Фреда. Что, если черномазый передумал? Как ему тогда объясняться в редакции «Метрополитена»? В отчаянии он нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока не заметил в окне соседнего дома какую-то пожилую женщину, которая наблюдала за ним из-за штор. Фред улыбнулся ей профессионально-любезной улыбкой, но женщина тотчас выпустила занавеску и отступила в глубь комнаты, где ее не стало видно.

Надо с ней поговорить, решил Фред. Старуха наверняка знает, куда девался Окори.

На его звонок дверь открыл маленький сухонький старичок.

— Здравствуйте, я ищу Окори Чимве. Вы не видели его сегодня?

— Вы не единственный, кому он понадобился.

— Что вы имеете в виду?

— В последнее время здесь побывало довольно много людей.

— Каких именно людей?

— Откуда я знаю? Таких, как вы, как я…

— Но мы с Окори договорились, что я заеду к нему сегодня. Вы не знаете, куда он делся?

— Не знаю. Может быть, уехал…

— Уехал? Куда?!

— Этого я тоже не знаю, но задняя дверь его дома открыта, и внутри, похоже, никого нет. Может быть, он перелез на новое место.

Позаимствовав у старика приставную лестницу, Фред перелез через ограду заднего двора дома Окори. Стеклянные двери действительно оказались распахнуты настежь. Скромных размеров гостиная за ними была пуста. В ней не осталось абсолютно ничего — ни мебели, ни ковра, ни даже забытой на каминной полке фотографии.

— Окори?! — позвал Фред, нерешительно останавливаясь на пороге. — Окори Чимве! Это я, Фред Арлин… Отзовись, где ты?

На самом деле Фреду очень не хотелось, чтобы кто-нибудь отозвался на его призыв. Он очень боялся обнаружить наемного убийцу в платяном шкафу или свежий труп за пластиковой занавеской в ванной комнате. Поэтому он не стал входить, а, спустившись обратно во двор, быстро набрал на своих наручных часах номер 911.

— Ну где вы там, заснули, что ли? — шептал он себе под нос.

— Экстренная служба происшествий, — раздался из часов женский голос. — Что у вас случилось?

— Я хочу сообщить о пропавшем без вести, — выпалил Фред.

— Это действительно срочно?

— Боюсь, что да, — ответил Фред и помрачнел. «Не везет мне с этой статьей. Можно подумать, меня сглазили… Ну почему, почему мне никак не удается хоть что-то выяснить?!»

50

Открыв глаза, Нат увидел над собой оконную занавеску, которая трепетала и надувалась на ветру, словно маленький парус. Окно небольшое — совсем как в доме-прицепе, но толстое, с двойным или даже тройным стеклом. Совсем рядом раздавался чей-то храп. Нат попытался приподняться, но обнаружил на шее стальной ошейник, который был к чему-то привязан. Все его тело неприятно ныло, и он вспомнил и об автомобильной аварии, и о своих спасителях, и о белом порошке. Значит, он все-таки не умер от передозировки… В носу все еще было сухо, и Нат понял, что наркотик, который дала ему женщина, обжег ему слизистую. Несмотря на это, он все-таки почувствовал, что воздух вокруг пахнет старой одеждой, мехом, плесенью, сырой землей и чем-то очень знакомым и зловещим. Нат напряг память и сразу понял, что это. Собачье дерьмо.

Прямо перед его лицом раскачивалась на гофрированной пластиковой трубке кислородная маска. Шевельнув рукой, Нат нащупал кожаный подлокотник. Видимо, он лежал в каком-то подобии зубоврачебного кресла, однако запах грязи (и прочего) подсказал ему, что это вряд ли приемная в клинике. Да и кислородная маска казалась смутно знакомой. С трудом повернувшись на бок, Нат огляделся и мгновенно узнал слегка сужающееся к потолку помещение. Это был отсек для пассажиров первого класса в «боинге-747», только сейчас авиалайнер-гигант никуда не летел. Судя по всему, он уже давно не отрывался от земли.

В других креслах спало еще около десятка человек, одетых в грязную, изношенную одежду. Дверь в кабину пилотов была распахнута, и в серебристом свете утреннего солнца Нат разглядел путаницу проводов на том месте, где положено быть пульту управления. Пол в отсеке засыпан самым разнообразным мусором, какой только способны производить люди, а из-под ближайшего кресла на Ната таращилась единственным глазом рыжая собачонка. Выглядела она до того голодной и больной, что в какой-нибудь другой жизни ей впору было вызывать ветеринарную «скорую помощь».

С трудом приподнявшись на локте, Нат попытался сдвинуть в сторону занавеску, но ветхая ткань расползлась под его пальцами. Кое-как протерев ладонью заросший грязью иллюминатор, он выглянул наружу и почувствовал, как у него захватило дух. Перед собой он увидел настоящее самолетное кладбище: тысячи и тысячи машин, представлявшие собой без малого век развития авиации, были сосланы в пустыню и брошены под безжалостным палящим солнцем.

В долине, ограниченной невысокими песчаными холмами, нашли свой последний приют самолеты самых разных видов — от частных реактивных машин до гигантских двухпалубных аэробусов. На хвостовом оперении и фюзеляжах еще сохранились знакомые Нату эмблемы и названия авиакомпаний — «Америкэн», «Юнайтед», «Бритиш эйруэйз», «Аэрофлот», «Джал», «Вирджин эйруэйз» и другие.

Присмотревшись, Нат разглядел в тени под крыльями и фюзеляжами фигуры людей: мужчины седели, привалившись к огромным, вросшим в песок шасси, и неспешно переговаривались, женщины мыли из шлангов детей. Тут же бродили или лежали собаки, кошки и даже одна-две курицы и рылись в грудах мусора стайки малышей. Все вместе напоминало сюрреалистический, безумный цыганский табор, протянувшийся до самых холмов вдалеке.

В отсеке кто-то закашлялся, и Нат вздрогнул от неожиданности. Только сейчас он обратил внимание, что кто-то забрал его защитный костюм и очиститель воздуха, натянув на него засаленный шерстяной жилет и шорты. Он не задыхался, боль в теле тоже почти прошла, и Ната беспокоила только шея. Он был уверен, что позвонки целы, но связки он определенно потянул. Неплохо бы принять болеутоляющее, но позвать кого-нибудь Нат не осмелился.

Потом он снова задремал, а когда проснулся, остальные обитатели салона первого класса были уже на ногах — они ворчали, перешучивались, чесались и вообще занимались каждый своим делом. На Ната они смотрели с выражением мрачного равнодушия. Человек восемь мужчин и три женщины — все грязные, худые, с длинными спутанными волосами и всклокоченными бородами, одетые неряшливо и бедно.

Поискав глазами вчерашнюю женщину, Нат скоро обнаружил ее. Она еще спала, примостившись под мышкой рыжего детины с крупными, цвета ржавчины веснушками на щеках и с казацкими усами. Детина уже проснулся — его светло-голубые глаза были открыты. Лицо у него — как у раненого солдата, на руках депигментированные пятна, и Нат подумал, что он, должно быть, диабетик второго типа. На то же указывало и начинающееся ожирение.

— Мое имя доктор Шихэйн, Нат Шихэйн, — громко сказал Нат, адресуя свои слова рыжему детине, в котором сразу угадал вожака. — До недавнего времени я… лечился в филиале «Икор корпорейшн» в Фениксе. Мне нужно как можно скорее туда вернуться. Не могли бы вы мне помочь?

Возвращаться в «Икор» Нату совсем не хотелось, но никакого другого выхода он не видел.

Ему никто не ответил, и Нат в отчаянии приподнял подбородок, демонстрируя свой шрам.

— Меня пытались задушить. Я едва не погиб. В «Икоре» меня вылечили.

— А может «Икор» вставить мне новые зубы? — спросил кто-то, кого Нат не видел.

— А мне бы не помешало немного Л-385, — сказал другой голос.

— Если вы мне поможете вернуться туда, я обещаю, что вы все получите необходимую медицинскую помощь, — сказал Нат со всей убежденностью, на какую только был способен.

Рыжий громила лениво повернулся в его сторону.

— Может, в тебе вирус. — И он подозрительно сощурился.

— Никаких вирусов нет, клянусь! Я не заразный. В «Икоре» лечили только рану на шее, и теперь мне нужно вернуться туда, чтобы закончить процедуры.

В этот момент где-то под обшивкой раздался механический щелчок, за которым последовало негромкое гудение. Все, кто был в салоне, в восторге завопили, заколотили по стенам и бросились к вентиляционным отверстиям, причем каждый старался оказаться как можно ближе к воздуховодам. На Ната никто больше не обращал внимания.

Нат в изнеможении откинулся на спинку своего кресла. Ему оставалось только молиться, чтобы боль в шее прошла или хотя бы ослабела. Обитатели салона словно забыли о нем; во всяком случае, они занимались своими делами с таким видом, как будто его вовсе не существовало. Зато со всего лагеря приходили взглянуть на него самые странные типы. Одни были одеты в цилиндры а-ля доктор Сус и в розовые стеганые халаты, другие щеголяли в женских спортивных нагрудниках, надетых спереди наподобие фартуков. Безумные взгляды, бегающие глаза, гнилые зубы, худые, неухоженные руки — все эти признаки убожества и вырождения дополнялись достойной дикарей татуировкой, покрывавшей руки и лица. Многие уродовали себя, вытягивая шею с помощью множества стальных обручей, как поступают некоторые африканские племена. Нат заметил также нескольких женщин, нижняя губа которых была растянута деревянной втулкой. Большинство производили впечатление умственно отсталых или страдающих аутизмом — во всяком случае, только так Нат мог объяснить себе отсутствующее выражение на лицах тех, с кем пытался заговорить. Немыми они не были, но речью владели плохо, и он задумался, в чем тут дело.

Между тем близился вечер, а Нат до сих пор не узнал, где он находится. Решив установить хоть какие-то отношения с теми, кто взял его в плен, он рискнул обратиться к рыжему детине — явному лидеру маленького сообщества оборванцев, обитавших в салоне первого класса.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Тони.

— Как ты ухитряешься поддерживать здесь порядок, Тони? У вас есть оружие?

— Конечно. Кое-кто решил, будто нас можно разоружить и бросить подыхать, но у нас есть винтовки и пистолеты. Просто мы не любим выставлять их напоказ.

— Кто это — мы? — спросил Нат, но ответа не получил. Некоторое время спустя он повторил попытку с женщиной, которая помогла ему после аварии. Звали ее Перл.

— Как давно существует этот лагерь? — спросил у нее Нат.

— Столько, сколько я себя помню.

— А как ты здесь оказалась?

— Очень просто. Как все. Здесь проще.

— Что ты имеешь в виду?

— Стоит один раз попасть в беду — и готово. Считай, ты уже в черном списке, а это значит — тебя не оставят в покое. А здесь… здесь тебя уже не тронут.

— Разве полиция и Национальная гвардия сюда не заглядывают?

— Иногда. Только когда кого-то разыскивают… Но мы стараемся до этого не доводить.

— Это как же?

— Мы сами — полиция. И когда к нам попадает кто-то, у кого были неприятности с законом и кого обязательно будут искать, мы… избавляемся от таких. Или они сами избавляют нас от своего присутствия… — Она бросила на Ната многозначительный взгляд.

— Я врач, — сказал Нат. — Я могу вам пригодиться.

Перл пренебрежительно взмахнула рукой:

— Врачей у нас полно!

— В самом деле? — Нат недоверчиво усмехнулся.

— Да, у нас есть и врачи, и адвокаты, так что мы получаем всю необходимую помощь.

— Но среди людей, которые побывали здесь днем, многие явно больны. Они даже не понимали, что я им говорю! Что с ними такое?

Перл бросила на него злой взгляд.

— Ты сам прекрасно знаешь что, — прошипела она сквозь зубы.

— Нет, не знаю, — твердо сказал Нат.

Она щелкнула языком:

— Это все Купол. Он поджарил им мозги!

Ну конечно, подумал Нат. Так и должно быть… В конце концов, с чего он взял, будто Купол — безотказный инструмент для лечения психических заболеваний? Достаточно малейшего сбоя в программе, чтобы он превратился в орудие уничтожения.

— Ты имеешь в виду — Купол нарушает структуру мозговых импульсов?

— Не знаю я, чего он там нарушает! Но всем давно известно, что после процедур многие превращаются в хихикающих слюнявых идиотов, и мы уже ничего не можем для них сделать.

Интересно, подумал Нат, сколько людей живет в подобных лагерях вне так называемого «цивилизованного общества», фактически вне закона?

— И все-таки, — спросил он, — как ты сюда попала?

Лицо Перл сразу сделалось холодным и замкнутым.

— Не твое дело, — отрезала она.

Сквозь иллюминатор Нат продолжал наблюдать за жизнью лагеря. Он разглядел несколько десятков фильтровальных установок, однако, несмотря на это, воды здесь явно не хватало, что в свою очередь вело к вопиющей антисанитарии и тяжелым болезням. Почти все обитатели салона первого класса были чем-нибудь больны: легочная инфекция, гнойники, анемия здесь, по-видимому, самое обычное дело. Заметил Нат и несколько более серьезных случаев. Заболеваниям плоти часто сопутствовали нервный тик, тремор конечностей или невнятность речи. Еще трое — в том числе одна женщина, — судя по всему, страдали шизофренией или иным серьезным психическим расстройством.

На каждого из тех, с кем ему приходилось делить тесное пространство салона, Нат мысленно заводил медицинскую карту, в которую аккуратно заносил замеченные симптомы. Эта старая привычка сохранилась у него еще с той поры, когда он был практикующим врачом. Нат по опыту знал, что больше всего люди любят разговаривать о своих болячках, но здесь это помогало плохо. Все его попытки «очеловечить» ситуацию ни к чему не привели. Тщетно он сулил и бесплатную квалифицированную медицинскую помощь каждому, кто доставит его в «Икор», — это заманчивое предложение никого не соблазнило, во всяком случае — пока.

За день фюзеляж самолета нагрелся на солнце, и в салоне стало жарко, как в доменной печи. Маленькое племя Тони освежалось у вентиляционных отверстий, из которых поступал чуть более прохладный воздух, или обмахивалось небольшими пластмассовыми подносами с эмблемой давно почившей авиакомпании. Никакого понятия о частной жизни у этих людей не было и в помине. Большинство дверей отсутствовало, и люди ходили по всему салону, харкали и плевали себе под ноги, справляли нужду на глазах у остальных. Нату тоже выделили грязное ведро, но никто не позаботился о том, чтобы расстегнуть ошейник и помочь ему выбраться из кресла. Нат уже хотел упрекнуть их за то, что они разводят грязь и тем самым увеличивают риск опасных заболеваний, но в последний момент решил не говорить ничего такого, что могло бы рассердить его тюремщиков.

В сумерках снаружи загремели барабаны, и вся компания выбралась из самолета, оставив Ната привязанным к креслу. Он ясно слышал доносящиеся из-под фюзеляжа разговоры и чавканье; понемногу пикник превратился в пирушку, а вскоре после полуночи послышался шум драки. Прислушиваясь к визгу, рычанию и сочным ударам, Нат решил, что эти обитатели далекого будущего ничем не отличаются от неандертальцев. Разве что людей они не едят, подумал он, хотя кое-какие сомнения на этот счет у него имелись. Но сделать он ничего не мог — ему оставалось только гадать, сколько еще времени его продержат в этом кресле, прежде чем его участь будет окончательно решена.

И потянулись одинаковые, наполненные изнуряющей жарой и не менее тягостной неизвестностью дни. Каждое утро кто-нибудь подходил к Нату, чтоб сосчитать пульс, проверить рефлекс зрачка, пощупать набухшие лимфатические узлы в паху и под мышками. Неумолкающее гудение системы кондиционирования воздуха впивалось в мозг как сверло, сводя с ума. Нат чувствовал, как его охватывает отчаяние. Нужно срочно что-то предпринять, подумал он, иначе он действительно спятит.

На четвертый день Нат в довольно решительных выражениях потребовал, чтобы его отвязали и разрешили принять душ. Как ни странно, его решительный тон возымел действие: Ната отвязали и отвели в туалет первого класса. Некогда роскошное помещение с зеркалами, хромированными кранами и стеклянными шкафчиками, битком набитыми лосьонами, кондиционерами и флаконами жидкого мыла, теперь больше всего напоминало вонючую выгребную яму. Запах здесь стоял такой, что у Ната заслезились глаза. Дверца душевой кабины была перекошена и едва держалась в пазах, но труба и кран уцелели. Воды в душе не было, и один из провожатых велел Нату подождать, пока он накачает воды в бак. Примерно полчаса спустя Нат решил, что ждал достаточно, и с трудом повернул заржавленный кран. Из разбрызгивателя потекла вонючая, ржавая вода, но она по крайней мере была мокрой, и Нат попытался намылиться крошечным обмылком, подобранным тут же на полу.

Он уже смывал серые мыльные хлопья, когда дверца кабинки с визгом отъехала, и Нат увидел Перл. За последние несколько дней они едва ли обменялись несколькими словами. Сейчас Нат тоже промолчал в надежде, что Перл скоро наскучит его разглядывать. Он все ждал, когда она уйдет, но Перл не уходила. Напротив, на ее туповатом, сером от въевшейся в поры пыли и до срока увядшем лице появилось заинтересованное выражение.

— Что это у тебя? — спросила она, глядя на что-то чуть ниже его поясницы.

— Где?

Она бесцеремонно шагнула в кабинку, ткнула пальцем в его левую ягодицу, и Нат едва сдержался, чтобы не вышвырнуть ее вон.

— Вот здесь… Змея, которая как будто вылезает из задницы.

Нат изогнулся, чтобы заглянуть себе через плечо, и сморщился от острой боли в шее:

— Какая змея?

— Нарисованная.

— Ах да, я и забыл!.. Это… татуировка, — сымровизировал Нат. — Я не видел ее с… в общем, довольно долгое время. Там где-то был осколок зеркала, подержи, я хочу посмотреть.

Перл немного подумала.

— Ты странный, — заключила она, потом привела большой осколок зеркала и повернула так, что Нат мог увидеть себя со спины. В мутном стекле он разглядел зеленую змеиную головку и кривые белые зубы, как бы впивавшиеся в ягодицу. Странно, почему никто в «Икоре» не упоминал об этом рисунке? Ведь сиделки, которые ежедневно купали его, делали массаж, приносили судно, наверняка знали о татуировке.

— Эта штука выглядит довольно… сексуально, — заметила Перл.

Не ответив, Нат слегка раздвинул ягодицы и увидел тело змеи, которая и в самом деле словно выползала из анального отверстия. Что за человек был его донор, коли сделал себе такую татуировку?.. И какую боль он должен был при этом испытать! Ната охватило легкое волнение. То, что он сейчас узнал, нанесло первый серьезный удар по иллюзиям, которые он питал относительно своего тела. Серьезный, ответственный, семейный… Как же, держи карман! Скорее, какой-нибудь маргинал — панк-наркоман, член банды или сектант. Только очень веские причины или сильное алкогольное либо наркотическое опьянение могло подвигнуть человека на подобную экстравагантную выходку, связанную к тому же с сильной и продолжительной болью.

— Не хочешь перепихнуться? — спросила Перл, прислоняясь к стене кабинки.

— Нет.

— Почему?

Теперь они стояли лицом друг к другу. Тепло ее тела и щекотавшие его кончики волос заставили Ната мучительно покраснеть. Он чувствовал, что возбуждается помимо своей воли! Пожалуй, впервые со времени своего пробуждения Нат осознал со всей отчетливостью и определенностью, что в рамках примитивного, полуживотного существования сексуальный инстинкт был и остается одним из основных условий выживания. Это соображение смутило его еще больше, и он машинально прикрылся ладонью. Но откровенная прямота Перл не только смутила, но и напугала его. Что произойдет, если он скажет «да»? Они что, займутся этим прямо тут, в вонючем, грязном душе, под носом у Тони, который, вне всякого сомнения, был «ее» мужчиной? Кроме того, Перл не отличалась чистоплотностью, и Нат боялся и подумать, какие болезни он может от нее подцепить. Да, он хотел, как она выразилась, «перепихнуться», и его тело было в полной боевой готовности, но Нат не мог позволить себе подобного безрассудства. Только не сейчас.

— Когда человек болен, ему не до секса, — сказал он и стал оглядываться по сторонам в поисках одежды.

— А мне кажется, с тобой все в порядке, — отозвалась Перл и, прищурившись, снова посмотрела на его член.

— Говорю тебе, я нездоров! Я могу даже умереть, если не вернусь в «Икор» как можно скорее.

— Мы все здесь умираем, — сказала она. — Одни быстрее, другие — медленнее. Что касается тебя, то никуда ты не вернешься… пока. Сначала мы должны решить, можешь ты для чего-нибудь нам пригодиться или нет.

— Как прикажешь это понимать?

— Тони недоволен твоим появлением.

— Но ведь вы сами привезли меня сюда.

— А ты бы хотел, чтобы мы бросили тебя там, где нашли?

— Нет, но… — Поразмыслив, Нат решил, что, пожалуй, лучше бы его не трогали.

— Вот и подумай, какая нам от тебя может быть польза, о'кей? — с вызовом проговорила Перл. — Тони убил десять человек, так что ты лучше его не зли!

Нат расхохотался. По-настоящему расхохотался, и хотя от этого у него сразу заболела шея, да и сам звук казался незнакомым и странным, он от всего сердца наслаждался собственным смехом. Наконец он сказал:

— Ну и напугала! Впрочем, откуда тебе знать, что я и так уже живой мертвец!

Перл несколько секунд обдумывала его слова, потом проворно выбежала вон. Нат не спеша оделся и, выйдя из кабинки, прислонился лбом к прохладному зеркалу, чудом уцелевшему на стене туалетной комнаты. Отчего-то ему вдруг вспомнилась одна девушка, с которой он встречался еще до того, как познакомился с Мэри. Как, дай бог памяти, ее звали? Ах да, Джулия… Она была английской журналисткой — смуглой, с очаровательными карими глазами, в которых иногда проскальзывало не по-женски жесткое выражение. Как-то они вместе отправились в Лондон рейсом авиакомпании «Вирджин». Из-за какого-то недоразумения с билетами их без всякой доплаты попросили перейти в салон первого класса, хотя оба летели экономическим. В самолете — пока Джулия выстраивала на откидном столике пустые бутылочки из-под крепких напитков (как все британцы, пить она умела, и это было, кстати, почти все, что он о ней помнил), Нат наслаждался бесплатным массажем. Мерный гул самолетных турбин и приятный, легкий массаж привели к тому, что он почувствовал возбуждение; массажистка заметила это и предложила Нату «ублажить» его за лишние полторы сотни баксов. Вернувшись на место, Нат провел приятнейшие полчаса, прихлебывая шампанское, закусывая разносимыми стюардессами лакомствами и поглаживая атлетические ляжки Джулии. Но до Лондона было еще далеко, а шампанское всегда действовало на Ната как афродизиак. Джулия тоже успела слегка окосеть, однако им все же хватило здравого смысла понять: если они займутся сексом прямо в креслах, это может расстроить других пассажиров. Поэтому они по очереди проскользнули в туалет и, раздевшись догола, бросились в объятия друг друга. Это был волшебный, незабываемый секс, и сейчас Нату очень хотелось, чтобы Джулия вдруг возникла в зеркале и, протянув ему сквозь стекло руку, помогла вернуться назад, в прошлое, в их родной мир. Увы, единственным, что отражало грязное, треснувшее зеркало, были один-два обитателя старого самолета, которые продолжали заниматься своими скучными, однообразными делами, оставляя после себя мусор и грязь, мусор и грязь.

51

Когда взошло солнце, Нат увидел, что над кладбищем самолетов колышется плотное серое покрывало. Ночь была тихой, безветренной, поэтому дым и копоть от сотен костров и тысяч крошечных коптилок так и остались висеть в воздухе над долиной. Отравленный воздух проник и в салон; Нат дышал им, наверное, большую часть ночи и теперь чувствовал стеснение в груди. Похоже, у него в легких развивался какой-то острый процесс. Нужно срочно найти способ вернуться в «Икор», подумал Нат, иначе его новое тело может пострадать. Потом он попытался прикинуть, какова средняя продолжительность жизни у обитателей самолетного кладбища. Среди виденных им людей совершенно не было стариков, хотя многие здесь выглядели лет на двадцать-тридцать старше своего истинного возраста. Ната это, мягко говоря, не вдохновляло.

Снова выглянув в иллюминатор, он обратил внимание на двухлетнего малыша, который застрял между двумя глубокими лужами и теперь отчаянно вопил. Насколько Нат мог судить, за мальчонкой никто не следил и никто не торопился к нему на помощь. Тогда Нат довольно громко потребовал, чтобы обитатели салона что-нибудь предприняли. И снова на него никто не обратил внимание. Только Тони лениво зевнул и пробормотал небрежно:

— А-а, не наше дело.

Спустя какое-то время к Нату приблизилась Перл. В бледном свете утра она выглядела особенно грязной и больной.

— Мы отправляемся на прогулку, — сказала она, пристегивая к его ошейнику собачий поводок.

— Зачем это? Я не убегу! — возразил Нат.

Но Перл уже потащила его за собой. На ступеньках трапа она так дернула за поводок, что Нат едва не упал. С трудом удержав равновесие, он попытался перевести дух и едва не поперхнулся. Волна одуряющей вони нахлынула на него, как прибой; в ней смешались запахи горелой резины, обуглившегося мяса и навоза от нескольких свиней, коз и худых, как скелеты, лошадей, привязанных к шасси под фюзеляжами. От дыма у Ната выступили слезы. Судя по углям, оставшимся на месте костров, топили здесь чем попало — всем, что только удавалось найти.

Перл снова дернула поводок и потащила Ната за собой через лагерь. Все, кто попадался им по пути, неизменно бросали свои дела и глазели на происходящее, но ни на одном лице Нат не заметил ни следа удивления или участия. Наконец они добрались до небольшого частного самолета, в который нужно было подниматься по закрытому трапу. Здесь Перл пропустила Ната вперед, а сама стала подниматься следом, слегка подталкивая его в спину.

Входной люк самолета отворился, и на Ната пахнуло чистым, прохладным воздухом, который показался ему ледяным.

— Вот он, — сказала Перл, толкая Ната в глубокое кресло. Одновременно она сильно дернула за поводок, словно дрессируя собаку, и от резкой боли в шее у Ната из глаз снова брызнули слезы. Смахнув их, он быстро огляделся. В отличие от салона первого класса, где он провел уже почти неделю, в маленьком самолете оказалось на удивление чисто. Не только кресла, столы и кухонный отсек, но даже пол и стены были вымыты и выскоблены так, что выглядели почти стерильными. Обдумать, что все это может значить, Нат не успел — во вторую дверь салона вошел высокий худой мужчина с длинными седыми волосами, свисавшими чуть не до пояса, бледно-зелеными глазами и бледной, сухой, как пергамент, кожей. В отличие от большинства обитателей самолетного кладбища, которые словно соревновались между собой в неряшливости, он был одет в аккуратный костюм-сафари из тонкого светло-бежевого материала, отдаленно похожего на мешковину. Ногти на руках длинные, желтые и слегка загнуты, как у хищной птицы. Возраст неопределенный — на вид ему можно дать и шестьдесят, и все сто, однако движения его отличались редкой грацией и быстротой.

Вместе с ним, держась сзади за его брючину, вошла девочка лет семи. Нат сразу понял, что она слепа, однако ее затуманенные катарактой мутно-белые глаза обежали комнату так, словно она была зрячей.

— Значит, это и есть ваша необычная находка? — спросил незнакомец Перл. Говорил он с легким акцентом, который Нат принял за европейский. — Как его зовут?

— Он говорит, что он врач. Доктор Натаниэль Шихэйн, — пояснила Перл с ноткой сомнения в голосе.

— Идентификационный номер? — Этот вопрос был обращен уже непосредственно к Нату, но тот только покачал головой:

— У меня нет номера.

— Этого не может быть, — возразил седой, помогая девочке сесть в кресло.

— 625-55-0534, — сказал Нат, припомнив свой прежний номер карточки социального страхования.

— Таких номеров не бывает.

— Возможно, я ошибся. — Нат слегка пожал плечами. — Дело в том, что в процессе пробуждения у меня развилась своего рода амнезия. Как бы там ни было, это единственный номер, который я помню.

— В процессе пробуждения?

— Я проходил курс лечения в Фениксе, в филиале «Икор корпорейшн». Меня доставили туда после серьезного ранения.

— Насколько мне известно, филиал «Икора» в Фениксе занимается производством искусственных донорских органов. Там же находится и лаборатория по выращиванию эмбрионов. Они никого не лечат.

«Ну наконец-то мне встретился человек, который хоть что-то знает!» — подумал Нат.

— Вы совершенно правы, — подтвердил он. — Но я — особый случай. Можно сказать, что на мне проводили… что-то вроде эксперимента.

— Что ж, это не исключено. И все же я хочу проверить ваши данные по компьютеру. Где вы жили в Калифорнии? — Во всем облике седого сквозили этакие холодность и величавость, словно он привык к беспрекословному повиновению.

— Венис. Гран-канал, номер 2521.

Свой прежний адрес Нат назвал совершенно машинально. Ему не следовало говорить ничего подобного, однако его ум, по-видимому, еще не обрел прежней гибкости, и он не успел ничего придумать. И удивляться этому не приходилось — всего пару недель назад Нат не вспомнил бы и этого.

Седой нетерпеливо поморщился и забарабанил по столу кончиками пальцев:

— В ваших интересах говорить правду и только правду, мистер Шихэйн. Венис со всеми его каналами был уничтожен в 2012 году. Я тогда уже родился и хорошо помню эту ужасную катастрофу…

Несколько мгновений все молчали. Потом седой снова пошевелился:

— Попробуй ввести это имя и номер, — велел он кому-то, скрытому за перегородкой в глубине салона. — И адрес. Посмотрим, что из этого выйдет.

Нат услышал короткий писк включенного компьютера, потом кто-то застучал пальцами по клавиатуре. Девочка, до этого седевшая совершенно неподвижно, вдруг наклонилась вперед и схватила Ната за руку с ловкостью, которой трудно было ожидать от незрячего человека. Ее маленькие сухонькие пальчики быстро заскользили по линиям на его ладони.

— Что-нибудь видишь, Колетт? — спросил седой.

Девочка слегка нахмурилась, потом покачала головой.

— Колетт у нас медиум. Если она постарается, то увидит все, что угодно. От нее ничто не скроется.

— Ты ее не убивал, — прошептала Колетт. — Ты этого не делал!

— Вам это что-нибудь говорит? — спросил седой у Ната.

— Нет, — честно ответил он.

Руки девочки скользнули по его груди и поднялись к лицу.

— Закройте глаза, — велел седой.

Нат подчинился. Сухие, словно крабьи клешни, пальцы коснулись его кожи, и он не сдержал дрожи.

— Мэри, — сказала девочка отчетливо.

Нат почувствовал, как у него на голове шевелятся волосы.

— Что — Мэри? — прохрипел он каким-то не своим голосом.

— Она говорит, что сожалеет…

— О чем?

— Мне очень жаль, Нат…

— Еще! Что еще она говорит?!

Колетт убрала руки и пожала плечиками, словно ей вдруг стало невероятно скучно. Ее мутно-белые, как кварц, глаза снова начали блуждать по комнате.

— Вам придется рассказать нам все без утайки, — сказал седой назидательным тоном. — Иначе вам будет нелегко выжить в этом мире. Кто вы такой и как оказались за рулем чужой машины?

— Но я же рассказываю! И вам, и всем!.. Я лечился в специальной лаборатории «Икор корпорейшн». Федеральное агентство бактериологической безопасности силой вломилось в здание и поместило меня в свой карантин, чтобы убедиться, что я не инфицирован. Если вы доставите меня обратно в «Икор», я позабочусь, чтобы вы получили достаточно лекарств для ваших больных и…

Седой расхохотался.

— Вы… вы действительно считаете, что «Икор» — это государство в государстве — согласится помогать нам?

— У вашей девочки и вправду есть способности, — сказал Нат, кивком указывая на скрючившуюся в кресле Колетт. — Я бы сказал — у нее особый дар. Мэри… Так звали мою жену. Но она умерла. Давно.

Седой наклонился вперед и, уткнувшись Нату в подбородок желтым кривым ногтем, заставил поднять голову.

— Разумеется, у Колетт есть дар! — прошипел он, обдав Ната брызгами слюны и дурным запахом. — За кого ты нас принимаешь? За каких-нибудь фокусников? Шарлатанов?!

— Вовсе нет. Просто мне любопытно, как вы оказались в месте, подобном этому…

— Что ты имеешь в виду? Это? — Он широким жестом обвел внутренность салона. — Это же просто дворец!

— Ваш дом — возможно, но я имею в виду остальную долину. Жизнь здесь довольно-таки трудна. Особенно для Колетт.

— У некоторых из нас нет выбора.

— Почему?

— Власти предпочитают избавляться от тех, кто с ними не согласен. Нас просто выдавливают в резервации, в нежилые районы. В конце концов это дешевле, чем содержать нас в тюрьмах.

— Хорошо, поставим вопрос иначе. Почему вы оказались здесь?

— Я — юрист, — сказал седой. Он явно гордился собой. — И я — один из немногих, кто сохранил уважение к конституции. В Вашингтоне делают вид, будто ее не существует. Для многих это просто досадная помеха, свод устаревших законов, который давно пора выбросить на помойку. И они пытаются повернуть эти законы так, как им выгоднее. Те из нас, кто питает уважение к словам, кто чтит и дух, и букву закона, не могли мириться с подобным положением. Мы стали объединяться в группы, и я оказался во главе одной из них. Надо сказать, что мы досаждали властям предержащим куда больше остальных, и вот… — Он посмотрел на Колетт и положил ей на голову скрюченную руку. — И вот мы оказались здесь.

За перегородкой в глубине салона послышался шум, потом в дверь ворвался какой-то человек.

— Я кое-что нашел! — взволнованно проговорил он. — Номер, который он дал, действительно принадлежал доктору Натаниэлю Шихэйну, застреленному в Лос-Анджелесе в 2006 году. И жил он именно в Венисе, на Гран-канал, номер 2521!

Седой насупился и стал чернее тучи.

— Кто ты такой? — резко спросил он. — Почему ты присвоил себе имя давно умершего человека? Как тебе только могло прийти в голову, что я не в состоянии разоблачить обман?!

И тут до Ната наконец-то дошло. Все. Полностью. Он вспомнил выстрел. Вспомнил мальчишку-мексиканца с револьвером в руке. Вспомнил сноп огня, ударивший его в грудь. Словно наяву, он вновь почувствовал, как воздух покидает легкие, испытал внезапную слабость и легкое удивление, пришедшее к нему, когда он понял, что жизнь подошла к концу. Лежа на земле, он смотрел снизу вверх на людей вокруг и все пытался встать на ноги, но не мог даже пошевелиться и знал, что уже никогда не сможет подняться.

Все это обрушилось на него сразу, в одно короткое мгновение, и он не выдержал. Бросив один короткий взгляд на старика и слепую девочку, Нат повалился как подкошенный. Сознание он потерял еще до того, как ударился головой об пол.

52

Его несли назад к «боингу». Перл держала Ната за ногу, еще двое субъектов тащили все остальное. Собачий поводок, все еще пристегнутый к ошейнику, волочился в пыли.

— Н-ничего… — прошептал Нат запекшимися губами. — Я могу идти…

Носильщики уронили его в пыль.

— Ты совершил большую глупость, — сказала Перл. — Он хотел тебе помочь, но ты соврал…

И снова Нат с особенной остротой почувствовал, что вне «Икора» его жизнь гроша ломаного не стоит. Здесь, в лагере, нет ни систем безопасности и охраны, ни врачей, ни сложного медицинского оборудования, которое регистрировало и записывало поведение каждой клеточки его тела. А самое худшее заключалось в том, что у него нет и надежды на перемену к лучшему. Пусть даже он расскажет им свою историю — обитатели лагеря решат, что он псих, если повезет. В худшем же случае его сочтут чудовищем, монстром, а публика в лагере собралась отчаянная. Если эти люди узнают, кто он такой и что собой представляет, они могут расправиться с ним — убить или продать какой-нибудь злонамеренной банде.

Перл тем временем снова взялась за конец поводка и рывком заставила Ната подняться. У «боинга» он повернул было к трапу, но его толкнули на землю, связали руки, а поводок прикрутили к какому-то столбу или колышку.

— Эй! Не оставляйте меня здесь! — в страхе вскричал Нат.

— Надо было не врать, а говорить правду, — огрызнулась Перл. — Из-за тебя мы все выглядели круглыми дураками.

— Здесь, на солнцепеке, я умру! Какая тогда вам от меня польза?

— А ее от тебя и так не особенно много, — рассмеялась Перл, после чего все трое ушли.

Нат огляделся. Неподалеку от него, в тени фюзеляжа, распростерлась в пыли грязная дворняга. Он тоже попытался заползти в тень, но поводок оказался слишком коротким. Оглядевшись в поисках еще какого-нибудь укрытия, Нат убедился, что лежит на широкой ровной площадке среди костей и отбросов, оставшихся от ночных пиршеств.

Его целый день продержали на солнце. Чтобы спастись от его безжалостных лучей, Нат ногами выкопал в пыли неглубокую траншею, в которую едва поместился. Сверху он засыпал себя хламом и накрылся крышкой от мусорного бака. У каждого, кто проходил мимо, Нат просил воды, и в конце концов его усилия увенчались успехом: один мужчина принес воды в ржавой консервной банке и целых полчаса дразнил Ната, держа банку так, что ему не хватало только пары дюймов, чтобы до нее дотянуться.

— Я все расскажу! — умолял Нат. — Только разрешите мне вернуться обратно в самолет!

— Ты нас больше не интересуешь, — отозвался мужчина и, выплеснув воду на землю, стал подниматься по трапу.

Нат и сам не знал, как ему удалось дожить до вечера, но этот момент настал. Солнце из белого стало алым и медленно село за холмы. И хотя Нат буквально сходил с ума от жажды, он сразу почувствовал, что ему немного легче дышать. Какое-то время спустя по трапу спустился под фюзеляж маленький клан Тони. Женщины несли кухонную утварь и пакеты с едой. Мужчины развели костер, и женщины тотчас принялись готовить ужин.

Прошел еще один мучительный час, и Тони, подойдя к Нату с тарелкой, на которой лежал кусок темно-розового мяса, проговорил, лениво растягивая слова:

— Ну, теперь-то ты жалеешь?

— Не дай мне умереть здесь, Тони! — прохрипел Нат. Язык у него во рту распух и едва ворочался, пересохшее горло саднило. — «Икор» потратил миллионы долларов на мое лечение. Я представляю для них огромную ценность. Я уверен — корпорация заплатит тебе за меня столько, сколько ты попросишь.

Тони с любопытством поглядел на него, но ничего не сказал.

— Тебе наверняка нужны деньги, — продолжал уговаривать своего тюремщика Нат. — Ну конечно — нужны! Почему бы нам с тобой не обсудить этот вопрос? Приватно, а?.. Ты еще не пытался связаться с «Икором»? — Нат сказал «приватно», чтобы заинтересовать Тони, но тот вдруг поднялся и снова отошел к тому месту, где готовилась пища. Сидевшие возле костра современные дикари о чем-то переговаривались, но Нат не мог разобрать ни слова.

Тони вернулся с кособокой баклажкой, в которой что-то плескалось.

— На, попробуй, — сказал он.

Нат с сомнением посмотрел на мутную желтовато-коричневую жидкость.

— Что это?

— Пиво.

— Оно не похоже на пиво.

Тони пожал плечами:

— Это наше местное пиво. Другого здесь не бывает.

— Оно не отравлено? — подозрительно спросил Нат.

— Нет.

— А как насчет галлюциногенов?

— Чего это?

— Я не начну видеть… разные вещи?

— Выпьешь десять кружек, так увидишь все, что захочешь.

Перл, подойдя к ним, развязала Нату руки, но поводок не отстегнула. Очевидно, ей хотелось, чтобы Нат помнил — он по-прежнему пленник. По вкусу пиво напоминало светлый эль, но обжигало горло и язык почище самого крепкого виски. Кто-то сунул Нату в руку пластиковый стакан, и он, не силах сдержаться, выпил почти все пиво, зачерпывая прямо из баклажки. Он знал, что после целого дня пребывания на солнце его организм потерял опасно много жидкости и теперь ему необходимо пить как можно больше воды, но воды ему не дали. Очень скоро Нат опьянел: окружающее поплыло и закружилось, к горлу подступила тошнота, а мысли стали путаться.

Тем временем к кострам подошли еще какие-то люди. Они держали в руках миски, и один из мужчин, вооружившись поварешкой, стал накладывать в них из большого котла полужидкое пряное варево. Нату тоже дали полную миску. Ковыряя в ней ложкой, он обнаружил среди разваренного риса и клейкого соуса нескольких крупных червей. У еды был резкий, острый вкус, и горло Ната судорожно сжалось, но он все же заставил себя проглотить несколько ложек месива.

Температура воздуха упала еще ниже. Где-то совсем рядом загремели барабаны, их мерный неумолимый грохот эхом разносился по долине. Завыли собаки. По всему лагерю вспыхивали новые и новые костры. Начались танцы — дикарские, примитивные, но завораживающие. Танцоры, войдя в раж, прыгали, скакали, вихляли всеми суставами, фехтовали на длинных палках, пронзительно вопили. Вскоре они окружили Ната и продолжали свой дикий танец, кривляясь, скалясь ему в лицо и высовывая языки. Нат, захваченный всеобщим безумством, тоже начал подпрыгивать и выкидывать дикие коленца. Бежать он все равно не мог — как бы ни были пьяны его тюремщики, они в любом случае не дали бы ему уйти далеко, поэтому Нат выпил еще пива и стал смотреть, как племя продолжает топать в пыли. На мгновение у него мелькнула мысль, что они собираются убить его — совершить что-то вроде жертвоприношения своим новым богам, но потом решил, что, скорее всего, дело закончится выкупом.

Некоторое время спустя Нат заметил, что почти не чувствует усталости. Поначалу он приписал это действию алкоголя, но нет — похоже, он и в самом еле восстановил силы, причем произошло это на удивление быстро. Решив проверить свою догадку, он заскакал с удвоенной энергией и поразился, насколько послушны и гибки все его члены. От болей, терзавших его недавно, не осталось и следа. Похоже, ему все-таки досталось неплохое тело, вот только кому оно принадлежало до автомобильной аварии, в которую Нат уже почти не верил?

Между тем веселье продолжалось. Новые дикари продолжали смеяться и дразнить Ната; несколько раз они умышленно толкали его в пыль и пинали ногами, впрочем, не слишком сильно. Постепенно тат понял, в чем дело: теперь он для них игрушка, диковинка, невиданный зверек, принесенный из леса для забавы. А самое странное заключалось в том, что он и сам почти готов был в это поверить.

Потом его отвязали от колышка и подтащили к шаткому столику, где, поставив локти на столешницу, мерились силой два здоровяка. После нескольких раундов армрестлинга проигравший поднялся, а на его место под дружный смех собравшихся тут же усадили Ната. Нат вяло сопротивлялся, но несколько человек схватили его за руку, ткнули локтем в стол и заставили сцепить кисти с противником. Тот тут же перешел в атаку: рывком напряг бицепс и плечо и даже попытался пустить в ход вес собственного тела. Нат сделал то же самое и с удивлением ощутил, как его напружинившиеся мышцы с легкостью преодолевают сопротивление здоровяка, пригибая его руку к столу. Еще одно небольшое усилие, и вот уже кисть противника плотно прижата к щелястой столешнице, а зрители хлопают в ладоши и вопят от восторга.

Он победил всех, кто пытался с ним состязаться. Это было невероятно, и Нат никак не мог поверить, что его новое тело наделено такой физической силой. Быть может, подумалось ему, все дело в пиве… Тут Нат перехватил презрительный взгляд Перл и слегка протрезвел. Напротив него усаживался очередной соперник. Это был сам Тони. Вот они сцепили руки и некоторое время мяли друг другу кисти, стараясь добиться преимущества. Потом Тони атаковал, использовав не только мускульную силу, но и вес своего огромного тела. Нат не сумел сдержать этот натиск; во всяком случае, сначала он уступил пару дюймов, но потом его рука словно окаменела и остановилась. Почти полминуты борцы оставались в одном и том же положении. Ни один не мог взять верх, хотя сцепленные над столом руки склонялись то в одну, то в другую сторону. А потом случилось неожиданное… Тони взмахнул свободной рукой и с такой силой ударил Ната по голове, что он свалился с ящика, на котором сидел, и покатился по земле.

Не успел он подняться, как на него бросилось сразу несколько человек. Они прижали его к земле так, что он едва мог дышать; треснувшие ребра отозвались острой болью. Потом его перевернули лицом вверх, и кто-то силой заставил его открыть рот, чуть не порвав губу. Отвратительное, теплое пиво хлынуло ему в горло. Как видно, Тони не мог вынести ни малейшего посягательства на свой авторитет вожака.

Давясь пивом и пылью, Нат понял, что сейчас его убьют. Обязательно убьют, если он ничего не предпримет. Собравшись с силами, он рванулся и, высвободив плечо, нанес одному из нападавших удар кулаком. Он бил почти вслепую, поэтому его кулак не достиг цели. В следующий миг его снова схватили, прижали к земле, и Тони, склонившись над ним, занес над головой Ната короткий железный ломик.

И снова Нат проявил ловкость и силу, о которых не подозревал. Вторично вырвавшись из рук нападавших, он вскочил и с силой пнул Тони ногой в грудь. Вожак попятился назад, но наткнулся на самолетное колесо и выронил лом. На его лице появилось недоуменное, почти обиженное выражение, но уже в следующую секунду он снова ринулся вперед, низко нагнув голову, словно собираясь боднуть Ната в подбородок.

Нат легко, даже изящно уклонился от таранного удара и, схватив Тони за волосы, развернул в обратную сторону, так что тот по инерции описал полукруг и снова врезался в колесо. Удар был столь сильным, что на мгновение Тони потерял ориентацию в пространстве. Воспользовавшись этим, Нат схватил его левой рукой за горло и стал душить.

— Не… могу… дышать… — прохрипел Тони. Его лицо побагровело, глаза вылезли из орбит.

— Что-то я плохо тебя слышу! Говори громче! — выкрикнул в ответ Нат с каким-то непонятным ему самому злорадством. Да и фраза эта, казалось, принадлежала не ему. Словно ее произнес какой-то чужой, незнакомый человек. Это настолько напугало Ната, что он попытался сознательным усилием воли разжать пальцы, но рука ему не повиновалась.

— Пожалуйста… не надо! — умолял Тони.

Нат понимал, что через минуту его враг потеряет сознание, а еще через пару-тройку минут произойдет остановка сердца и дыхания. Он даже представлял себе, как под слоем жира и мускулов сминается и лопается дыхательное горло Тони.

Остальные пытались оторвать его от вожака, но Нат вцепился в шею Тони, точно питбуль. Он просто е мог отпустить своего врага.

— Отпустите! — крикнул Нат своим собственным пальцам. — НУ ЖЕ!!!

Веки Тони затрепетали.

— Кто-нибудь, схватите меня за руки! — прокричал Нат еще громче. — Разожмите пальцы!

Но дикари продолжали тянуть его за пояс и за ноги. Правда, кто-то колотил Ната камнем по костяшкам, но рука никак не разжималась, хотя кожа на ней уже покрылась глубокими порезами и ссадинами. Лишь какое-то время спустя двое мужчин начали по одному разгибать ему пальцы, и наконец наступил момент, когда Нат выпустил Тони и, упав на четвереньки, отполз в сторону. Мускулы на руках Ната были по-прежнему напряжены и тверды, как камень. Вся шайка тем временем собралась вокруг неподвижного тела Тони и пыталась привести вожака в чувство, но как они ни тормошили его, сколько ни хлестали по щекам, он не подавал признаков жизни.

Поднявшись на ноги, Нат двинулся туда, но один из мужчин преградил ему путь, а Перл сзади бросилась ему на спину. Отшвырнув обоих, Нат растолкал толпу и склонился над Тони.

Лицо вожака было зловещего багрово-синего оттенка, и Нат, разорвав у него на груди рубаху, начал непрямой массаж сердца и дыхание рот в рот, хотя и знал, что это бесполезно.

— Эй, очнись!.. — кричал он, но Тони не шевелился. Он был мертв, и вскоре Нат в изнеможении упал на тело человека, которого убил. Шайка молча стояла вокруг, и Нат, подняв голову, закричал хрипло и страшно:

— Ну, убейте же меня! Давайте! Я сам этого хочу!

Но никто не ответил, никто не пошевелился. Только ночной ветерок гнал по земле невесомые облачка пыли. Сдавленно всхлипнула какая-то женщина, и Нат понял, что ждать от этих людей каких-то решительных действий бессмысленно.

— Ладно, — проговорил он наконец и, поднявшись, посмотрел на распростертое у его ног тело. — Как у вас тут принято поступать с трупами?

Уложив тело Тони на кусок брезента, они отнесли его к небольшому холмику, за которым Нат увидел обширное поле, утыканное неровными, покосившимися крестами. «Так вот куда деваются старики», — подумал Нат. Впервые за все время ему вдруг пришло в голову, что после смерти Тони он должен стать вождем этих странных людей, которые, стоя вокруг, преданно заглядывали Нату в глаза, словно ожидая приказаний. Он, впрочем, решил, что могилу для Тони должен выкопать сам. Работа оказалась труднее, чем рассчитывал Нат, однако откуда-то у него нашлись силы и на это. Должно быть, он черпал их в раскаянии, стыде и ужасе, которые испытал, впервые в жизни убив человека.

53

Одна из самых привлекательных сторон профессии журналиста состоит в том, что она дает возможность путешествовать. Впрочем, даже журналисту для поездок требуются правительственная лицензия и сертификат о состоянии здоровья. Фред Арлин был склонен пренебрегать множеством важных вещей — начиная с журналистики как таковой и заканчивая друзьями и собственной престарелой матушкой, однако он ревностно следил за тем, чтобы его сертификат не оказался просрочен. То, что он в любое время может без проблем пересечь границу почти любого штата, служило для Фреда постоянным источником гордости. Он считал это особой привилегией пишущей братии.

В Аризону Фред вылетел через два часа после звонка Монти Арчибаля. Говоря по совести, звонок этот явился для него полной неожиданностью. С тех пор как Фред в первый и единственный раз разговаривал с Монти в парке, прошло уже несколько месяцев, на протяжении которых журналист тщетно ждал, когда лаборант «Икора» даст о себе знать. Но тот как в воду канул, и в конце концов Фред решил, что рассчитывать на него не стоит. После исчезновения Окори Чимве он и вовсе готов был махнуть рукой на эту странную историю с трупом Уильямса. Никаких перспектив она не сулила, к тому же ему пришлось долго объяснять редакторам «Метрополитена», как вышло, что главный источник сенсационной информации пропал неведомо куда. Дело кончилось тем, что Фреду довольно недвусмысленно дали понять, чтобы он больше в редакцию не звонил, — и это при том, что журнал так и не оплатил ему все издержки!

Вот почему Фред твердо обещал себе, что разговор с Монти будет его последней попыткой выжать что-то из дела Уильямса. Если и она не поможет ему сорвать куш, он раз и навсегда оставит попытки провести собственное журналистское расследование и займется чем-нибудь попроще. Например, станет освещать текущие события в ежечасных сетевых программах новостей. Работа эта, правда, больше похожа на дикторскую, чем на журналистскую, зато по окончании смены он сможет спать спокойно, зная, что выполнил свои обязанности и никто от него ничего больше не потребует.

Но лицо Монти на экране выражало такое неподдельное отчаяние, что Фред сразу забыл о своих намерениях.

— Что стряслось? — спросил он.

— Вы говорили… если мне когда-нибудь потребуется работа…

— Но что все-таки случилось?

— В «Икор» нагрянули следователи из Федерального агентства бактериологической безопасности. По их требованию часть исследовательских программ была свернута, и многие потеряли место… я в том числе.

— Мне очень жаль, — коротко сказал Фред.

— Такие вот дела… — Голос Монти дрогнул, словно он вот-вот заплачет. — Теперь мне срочно нужно что-то придумать, чтобы не умереть с голоду…

Приехав на окраину Феникса, Фред сразу отметил, что дом Монти выглядит намного скромнее жилища Чимве. Это был небольшой геодезический купол — один из множества таких же куполов, заполнявших относительно ровный участок пустыни к востоку от города. Фред, правда, знал, что они неплохо защищают своих обитателей от воздействия агрессивной окружающей среды, однако в целом поселок выглядел довольно убого. Что-то вроде гигантского лагеря беженцев, застроенного эскимосскими иглу, которые по какой-то причине не таяли на жарком солнце.

Дверь Фреду открыла полная филиппинка с увядшим лицом. Приятно улыбнувшись гостю, она провела его в дом. Обстановка здесь была скудная, а мебель — самая простая и незамысловатая. Единственным бросающимся в глаза предметом был огромный и яркий воздушный змей для серфинга, прислоненный к одной из стен, и Фред решил, что это — все семейное достояние.

Монти, сидевший за обеденным столом, поднялся навстречу гостю.

— Нельзя ли нам поговорить наедине? — осведомился Фред.

— Мама, оставь нас одних! — резко сказал Монти.

— Мой сын — хороший, честный мальчик. И отличный работник, — сказала пожилая филиппинка, прежде чем исчезнуть за занавеской из бус, заменявшей перегородку. Ее мягкая обходительность вкупе с острым желанием снова увидеть сына сотрудником респектабельной корпорации подействовали на Фреда столь сильно, что он почувствовал что-то похожее на угрызения совести.

— Должен сказать сразу, Монти, — проговорил Фред, как только они остались одни, — я вовсе не работаю в «Адрон индастриз». Я — журналист.

Доверчивое выражение на лице Монти сменилось разочарованной гримасой.

— Зачем же вы тогда сказали, будто вы — один из руководителей «Адрона»?

— Дело в том, Монти, что я уже некоторое время слежу за деятельностью «Икора». Мне стало известно, что в филиал «Икора» в Фениксе, в котором ты работал, отправлено тело Дуэйна Уильямса — преступника, казненного в тюрьме «Каньон Гамма». Внешне все выглядело вполне законно, но когда я попытался выяснить, что же конкретно произошло с телом, «Икор» начал чинить мне всевозможные препятствия. Признаться по совести, поначалу я не думал, что материал может оказаться по-настоящему сенсационным, но беспокойство, которое вызвало в «Икоре» мое расследование, было столь очевидным, что я решил — это не просто коммерческая тайна. Здесь что-то есть! Что-то важное.

Монти покачал головой.

— Нет, нет, нет… — несколько раз повторил он.

— Так что же случилось с телом Уильямса?

— Я не могу ничего вам рассказать.

— Почему?

Монти зажал ладони между коленями и ссутулился, словно от сильной боли:

— Нет.

— Послушай, Монти, я знаю, что в «Икоре» происходит что-то очень интересное, возможно — противозаконное. В тот вечер, когда мы с тобой договорились встретиться, а ты не пришел, я познакомился в ресторане «Пальяччи» с Окори Чимве. Он сказал, что у него есть интересная информация, и обещал поделиться ею со мной. Я как раз собирался взять у него интервью, когда Окори внезапно исчез. Если ты расскажешь мне, в чем там дело, я позабочусь, чтобы тебе хорошо заплатили. Уверяю тебя — ты получишь кругленькую сумму. По-моему, это гораздо лучше, чем вкалывать за гроши, не так ли?

Монти побледнел.

— Ну, что случилось? Что тебе мешает? — спросил Фред. Этот парень с мальчишеским лицом и ямочками на щеках нравился ему все больше и больше. — «Икор» тебя вышвырнул. С тобой поступили по-свински, и ты не должен никого покрывать. А если…

— Разве вы не знаете? — перебил его Монти.

— О чем?

— Окори мертв!

Вскочив со стула, Монти выбежал куда-то и тотчас вернулся с микрокомпьютером. Развернув его экраном к Фреду, он включил воспроизведение записанной ранее программы новостей. Какой-то репортер, стоя на фоне водосборной плотины, рассказывал о гибели Окори Чимве. По его словам, это было седьмое самоубийство работников «Икор корпорейшн» за последний месяц. Далее последовали обычные благоглупости о людях, чувствующих себя особенно одиноко в Фениксе, население которого резко сократилось после эпидемии тропической лихорадки пятьдесят девятого года. После репортера на экране появился представитель пресс-службы «Икор корпорейшн», который заявил, что не может публично обсуждать причины, по которым Окори Чимве был уволен с работы. «Мы понимаем, что увольнение, возможно, сильно подействовало на мистера Чимве, — добавил представитель «Икора», — но на данный момент мы не можем предоставить никакой дополнительной информации, касающейся обстоятельств его увольнения. Скажу только, что с точки зрения закона оно вполне обоснованно».

— Окори покончил с собой, — сказал Фред. — Ну и что?

— Вы не понимаете… — Монти снова покачал головой. — У Окори Чимве был сильный характер. По-настоящему сильный… И он терпеть не мог «Икор». Мне этот парень не очень нравился, но я уверен, что он никогда бы не совершил самоубийства.

— Ты хочешь сказать, что его, возможно, убили?

— Я не знаю… — проговорил Монти, которым снова овладел страх. — Я ничего не знаю, и с вами я разговаривать не буду.

Как раз в этот момент мать Монти снова вошла в комнату, неся поднос с чаем и желтым лимонным печеньем.

— Он будет с вами разговаривать! — выпалила она. — Будет, потому что он полюбил своего пациента!

— Какого пациента? — удивился Фред. — Мне казалось, что…

— Мой сын стал его лучшим и единственным другом. Он ухаживал за ним, купал, играл с ним в шахматы и во всякие настольные игры, но Федеральное агентство забрало этого человека к себе, и мой сын стал «Икору» не нужен. И тогда его просто вышвырнули — вот так!

— Мама! — вскричал Монти. — Прошу тебя!

Старая филиппинка бросила на сына негодующий взгляд.

— Но я думал, что филиал «Икора» в Фениксе не работает с больными, — сказал Фред. — Всем известно, что там выращивают из стволовых клеток искусственные органы для трансплантации. Так, во всяком случае, утверждается в информационных сообщениях, подписанных доктором… как бишь его?

— Доктором Баннерманом, — подсказал Монти и кивнул.

— И что же это за пациент?

Монти посмотрел на Фреда, потом на мать, потом снова на журналиста.

— Вы говорили насчет денег… Ну, что мне заплатят… Я хотел бы знать, на какую примерно сумму можно рассчитывать? — спросил он нетвердым голосом и покраснел от горя и стыда.

54

Послышался низкий, разрывающий барабанные перепонки гром, потом что-то треснуло, и салон заполнился летящими в разные стороны обломками пластика и стекла. Нат, которому после убийства Тони никто уже не мог помешать вернуться в самолет, проснулся мгновенно. Он как раз нашаривал в темноте одежду, когда боковая стенка салона прогнулась от сильного удара. Панели внутренней обшивки разошлись, и в щели показалась грязно-желтая корма танка. Снаружи раздались громкие крики и беспорядочная стрельба. Потом Нат услышал громкое шипение и, машинально подумав о газе, схватил кислородную маску и присоединил ее к выходной трубе воздушного резервуара, который он заметил в кабине пилота. Нащупав кран, он повернул его до отказа, и струя ледяного воздуха ворвалась в легкие.

Слегка отдышавшись, Нат огляделся по сторонам. Остальные обитатели салона медленно ползали на четвереньках среди груд мусора или сидели на полу и, запрокинув голову, жадно хватали ртом воздух. Нат очень надеялся, что газ представляет собой что-то вроде аэрозоля валиума, а не какой-нибудь боевой галлюциноген вроде «Би-Зед». На всякий случай он забился в угол и присел. Легкие болели, а мысли путались — похоже, он все-таки вдохнул немного газа.

Потом он увидел Перл, которая ползла по проходу, прикрывая рот носовым платком. Схватив ее за плечо, Нат подтянул женщину к себе и прижал к ее лицу кислородную маску, но глаза Перл уже закатились. Сквозь пыль и клубы газа Нат видел, что часть племени тоже надела кислородные маски и вооружилась пистолетами и дробовиками. Почему эти люди не воспользовались оружием во время его схватки с Тони, он не понимал, однако сейчас его больше всего занимало другое. Сквозь разбитое стекло кабины Нат ясно различал несколько бронетранспортеров и танкеток, окруживших «боинг». В ночном небе барражировал легкий разведывательный вертолет. Стрекот его винтов был едва слышен за гневным гулом толпы, быстро спускавшейся с холмов, окружавших самолетное кладбище, и Нат подумал: неужели Национальная гвардия пошла на такой риск, чтобы спасти его одного?

— Внимание! Все, кто еще не потерял сознание! — прогремел над долиной усиленный громкоговорителями металлический голос. — У вас есть пять минут, чтобы спасти свою жизнь. Бросайте оружие и выходите из самолета с поднятыми руками!

Нат перехватил безумный взгляд одного из мужчин. Взмахнув пистолетом, он указал на дверь. Нат поднялся и, таща за собой бесчувственное тело Перл, двинулся к выходу. Что-то щелкнуло у самого его виска. Другой мужчина схватил Перл и потянул на себя. 1

— Я отнесу ее вниз! — прокричал Нат сквозь маску, но ему в лицо уткнулся ствол пистолета.

— Им нужен ты!

Бросив последний взгляд на Перл, Нат поднял руки над головой и начал медленно спускаться по самолетному трапу. Внизу какой-то солдат в шлеме с зеркальным забралом схватил его за плечо и, удостоверившись в наличии шрама на шее, быстро повел к приземлившейся неподалеку воздушной «скорой помощи». Там ему сразу дали кислород.

Тем временем кто-то из членов племени совершил роковую ошибку, выстрелив из окна самолета в сторону нападавших. В ответ раздался залп, потом еще один. Сквозь треск автоматных очередей Нат едва различал крики людей, гибнущих в изрешеченном «боинге». Из разбитых иллюминаторов потянулись языки плотного черного дыма, и толпа, остановившаяся в некотором отдалении, снова разразилась сердитыми воплями. Понемногу эти вопли превратились в боевой клич, ритмичный и грозный, и Нат понял, что солдаты, стоящие в оцеплении, отчаянно трусят. Потом он увидел, что разведывательный вертолет погасил прожекторы и быстро понесся в сторону города. Операция закончилась, следовательно, оправдалась мелькнувшая у него догадка. Все затевалось только ради него одного.

Воздушная «скорая помощь» доставила Ната в «Икор» за каких-нибудь полчаса. Аккуратные, четкие линии на посадочной площадке и сверкающая стеклом и сталью башня филиала являли собой разительный контраст с грязью и копотью самолетного кладбища, и Нат вздохнул с искренним облегчением. Здесь он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Персис и Гарт встречали его на посадочной площадке. Персис радостно улыбнулась и крепко пожала Нату руку, Гарт держался более сдержанно. Пока Нат проходил дезинфекцию, с ними все время находились три молчаливых охранника, и он сразу подумал о том, что порядки в «Икоре» переменились. Уже оказавшись на своем этаже, он заметил, что из законсервированных лабораторий исчезло все оборудование и они пустовали, за исключением одной-двух комнат, переоборудованных под посты безопасности.

— А где Монти? — спросил Нат, когда Гарт и Персис ввели его в прежнюю палату.

— Нам пришлось его уволить, — ответил Гарт. За все время это были его первые слова, и Нат сразу заметил, что из его голоса исчезли участливые, дружелюбные нотки.

— Что случилось?

— Федеральное агентство закрыло проект, и нам пришлось расформировать команду, которая им занималась. Слава Богу, нам удалось сохранить остальные направления, иначе филиал «Икора» уже прекратил бы свое существование.

— А Карен?

— С Карен нам тоже пришлось распрощаться. У нас не осталось другого выхода, — мягко сказала Персис.

— Но… Они так самоотверженно трудились, что мне кажется — корпорация перед ними в большом долгу. Неужели нельзя было что-то придумать?

— Совершенно с тобой согласна, но увы… — Персис беспомощно развела руками.

Гарт смерил обоих злобным взглядом и вышел.

— Что это с ним? — спросил Нат. — И что вообще происходит?

— Как Гарт уже сказал, ФАББ пыталось закрыть филиал. К счастью, агентство допустило какие-то процессуальные нарушения, и наши юристы уцепились за это. Рик обратился непосредственно к председателю совета директоров «Икора» и к президенту, который лично интересовался проектом «Пробуждение». Они вмешались, но этого оказалось недостаточно, чтобы спасти проект.

— И что теперь? — спросил Нат.

Персис снова пожала плечами:

— Пока ничего. Разумеется, никаких размораживаний мы пока проводить не будем, во всяком случае — не в Аризоне. Возможно, проект удастся возобновить в каком-то другом штате, где нет таких строгих ограничений. Я знаю, что подобные предложения поступали, но пока дальше разговоров дело не пошло.

— А… я? Что будет со мной? — взволнованно спросил Нат.

— Как нам сообщили в ФАББ, у тебя не было обнаружено никаких инфекционных заболеваний. Они как раз собирались тебя отпустить, но ты сбежал…

Нат закрыл глаза и рухнул на кровать. Значит, все было напрасно. Он никак не мог в это поверить, но что-то подсказывало ему, что он не только не улучшил своего положения, но и погубил несколько десятков жизней.

— Почему, почему ты это сделал? — спросила Персис негромко, но в ее голосе прозвучали нотки отчаяния.

— Я не мог иначе, — глухо проговорил Нат, не открывая глаз. — Ты не знаешь… Меня поместили в одну палату с больными малярией, а мой сосед скончался от этой болезни у меня на глазах. Я боялся, что тоже заболею и… что я больше вас не увижу. Вы должны были предупредить меня!

— Мне казалось, Гарт тебя проинструктировал…

— Только в общих чертах. Но это был ад, настоящий ад! Кроме того, я убил человека…

— Я знаю.

— Откуда?

— Мы следили за тобой через имплантированные нанокомпьютеры. Они передавали всю информацию на спутник.

— Тогда почему, черт побери, вы не вытащили меня оттуда раньше?

— Мы не могли привлечь к этой операции Национальную гвардию, иначе ты снова оказался бы в карантине ФАББ. И власти уже никогда бы тебя не выпустили. Нам пришлось ждать, пока «Икор» перебросит в Феникс собственные силы безопасности.

Нат вытаращил глаза:

— Ты хочешь сказать, что все эти войска, танки… это была не Национальная гвардия?

— Нет. У «Икора» есть свои специальные формирования.

— С каких это пор у корпораций появились собственные армии?

— У «Икора» есть свои интересы во многих странах мира, и их необходимо защищать — в том числе и силой оружия.

— Понятно. И что вы намерены делать дальше?

— Для внешнего мира, и в особенности для Федерального агентства, сегодняшняя спасательная операция никогда не происходила. Для них ты пропал без вести и почти наверняка погиб. Что касается того, как быть с тобой дальше… Мы приняли решение снабдить тебя новыми документами и, возможно, несколько изменить твою внешность. Таким образом, когда ты будешь готов к жизни в большом мире, тебя никто не будет знать и ты сможешь начать с чистого листа. Впрочем, из Аризоны тебе, скорее всего, придется уехать, но это не проблема. Вернешься в Калифорнию или вовсе переберешься в Европу — устроить это будет нетрудно.

— Разве меня не арестуют? Не будут судить за то, что я убил человека?

— Нет. Судебная власть не распространяется на самолетное кладбище. Кроме того, с твоей стороны это была самооборона. У нас есть соответствующая запись.

— В том-то и дело, что это не было самообороной, — сказал Нат. — То есть самооборона, но не совсем…

— Что ты хочешь сказать? — удивилась Персис.

— Во время… ну, когда мы подрались, мои руки словно жили своей собственной жизнью. Особенно левая… — Нат поднял левую руку к глазам и несколько раз повернул. — Она вцепилась в глотку этому парню — Тони — и никак не хотела разжиматься, хотя я сознательно пытался сделать это. Я ведь не хотел его убивать, понимаешь? Но я утратил контроль…

— Ты говоришь — левая? — Персис взяла Ната за руку и внимательно осмотрела. — Быть может, в мозолистом теле сохранились остаточные повреждения… Нужно проверить. К счастью, отсюда вывезли еще не все мое оборудование, так что я попытаюсь.

— Дело в том, — перебил Нат, — что с самого начала мне казалось, будто во мне живет второй человек. В большинстве случаев я контролировал себя, но не всегда… и не полностью. Иногда управление оказывалось в руках того, другого…

— Даже не знаю, что тебе сказать… — неуверенно пробормотала Персис. На памяти Ната это был, пожалуй, первый случай, когда она не нашлась, что ответить.

55

После серии проб и анализов Нату показали целую коллекцию вирусов, которые он подхватил на самолетном кладбище. Словно зачарованный, он смотрел, как дрожащие точки и черточки на экране окружают клетки, прорывают мембраны и атакуют молекулы ДНК. Поистине страшное наказание — дать ему своими глазами увидеть, чем грозит внешний мир такому, как он. Правда, Нату сказали, что ни один из вирусов не смертелен, однако предупредили, что он может испытывать недомогание, слабость, боли в мускулах и суставах и прочие неприятные симптомы.

Но по большому счету Ната это не слишком волновало. Все его мысли были направлены на другое. Стоило ему закрыть глаза — и перед его мысленным взором вставало посиневшее лицо Тони. Умом он понимал, что это не его вина и что он мог бы погибнуть, если бы не пытался защищаться, однако Нат не мог не задумываться, чем бы все кончилось, если бы он сам контролировал собственное тело. Не исключено, что он бы просто немного придушил Тони, чтобы заставить подчиниться, а потом отпустил. И тогда смерть вожака не отягощала бы его совесть и не смущала ум.

После возвращения в «Икор» за ним ухаживало гораздо меньше людей, да и отношение к нему изменилось. Санитары и сиделки — почти всегда одни и те же — были загружены работой в основных лабораториях филиала, поэтому, принося Нату еду или проводя процедуры, они почти не разговаривали с ним, спеша вернуться к своим непосредственным обязанностям. Привыкнув быть в центре внимания, Нат отчаянно скучал по Монти и Карен и не раз спрашивал себя: чем-то они теперь заняты? Ему неприятно было думать, что после увольнения из «Икора» они могут остаться без средств к существованию, и он несколько раз спрашивал Гарта, нельзя ли походатайствовать, чтобы Монти и Карен, имевших безупречный послужной список, приняли обратно. Но каждый раз Гарт довольно сухо отвечал, что это невозможно, не вдаваясь, впрочем, ни в какие подробности. Понемногу у Ната начало складываться впечатление, что ученый винит во всех неприятностях именно его. Можно было подумать, что он слишком напуган своим последним столкновением с Федеральным агентством и потерял всякий интерес к проекту.

Персис, напротив, как никогда была полна решимости довести проект до успешного или, по крайней мере, удовлетворительного завершения. Спустя всего несколько дней после возвращения Ната в «Икор» она позвала его в наблюдательную комнату, которой Нат начинал понемногу бояться.

— Мы решили рассказать тебе о нашем времени все, что только возможно, чтобы, когда ты вернешься к обычной жизни, тебя ждало как можно меньше неприятных сюрпризов, — начала она. — Кое-что тебе будет нелегко услышать, но я думаю — теперь ты справишься. А тебе как кажется? — спросила Персис, включая большой экран и открывая на нем сразу несколько видеоокон.

— Предупрежден — значит вооружен, — пошутил Нат. Это была любимая поговорка его отца.

— О'кей, — кивнула Персис. — Как ты помнишь, в прошлый раз мы остановились на Большом лос-анджелесском землетрясении 2012 года. Это событие нанесло серьезный ущерб экономике Калифорнии и во многом сформировало нынешний облик нашей страны. Но, к несчастью, не только оно. Были и другие, не менее важные факторы, определившие пути развития на десятилетия вперед, и некоторые из них продолжают действовать до сих пор…

— Мне кажется, я знаю, о чем ты говоришь, — перебил Нат. — О глобальном потеплении, не так ли?

— Ты совершенно прав. Характер двадцатого столетия, в котором ты жил, во многом определили две мировые войны. Наш век испытал на себе воздействие таких серьезных факторов, как мировой нефтяной кризис и глобальное потепление, за которыми последовало широкое распространение вирусных инфекций нового и новейшего поколения. Что касается глобального потепления, то… Я затрудняюсь, с чего мне следует начать, поэтому я лучше покажу тебе карту.

На экране перед Натом появилось изображение земного шара.

— Так выглядит Западное полушарие сейчас, в эту самую секунду.

Нат пристально смотрел на переданное со спутника изображение Земли, на синеву морей и океанов, на коричневые с зеленым пятна суши, на знакомые завитушки атмосферных фронтов. Поначалу ему показалось, что ничего не изменилось, и он вопросительно посмотрел на Персис.

— Если я вызову аналогичный снимок, сделанный в начале столетия, ты сразу увидишь обширные области — они отмечены желтым, — которые были затоплены в результате подъема уровня Мирового океана.

Изображение на экране изменилось; рядом с Западным появилось и Восточное полушарие. И почти повсюду берега континентов, островов и полуостровов оказались словно изъедены оранжево-желтой проказой. Особенно глубоко она вдавалась в сушу в тех местах, которые всегда находились ниже уровня моря и были подвержены затоплениям. Насколько Нат понял, сильнее всего пострадали Голландия, дельта Нила, Бангладеш, Нью-Йорк и часть Восточного побережья США.

— Вечная мерзлота в арктических и субарктических областях растаяла, вынудив эскимосов и инуитов искать новые места для жительства. Впрочем, дичи, на которую они могли бы охотиться, практически не осталось. Гольфстрим тоже изменил свое течение, поэтому на Британских островах и в Северной Европе теперь несколько прохладнее. Разница как будто невелика — всего два-три градуса, но в Лондоне бушуют вьюги и дуют холодные арктические ветры. В некоторых районах Великобритании климат стал похож на сибирский, однако большинство населения предпочло остаться на прежних местах и пытается приспособиться к новым условиям.

А теперь обрати внимание на районы, которые отмечены красным. Это — большая часть Африки, Средиземноморье, Центральная Азия, Южная и Центральная Америка, — продолжала Персис. — С каждым годом площадь районов, пригодных для жизни, все больше сокращается. И главная проблема — вода. Из-за водных ресурсов происходило и происходит немало пограничных конфликтов. Насколько мне известно, уже в твое время некоторые ученые и политики предсказывали такую возможность.

— А где именно произошли такие столкновения? — спросил Нат.

— Да почти везде. Во всех странах и на всех континентах. Самыми жестокими и трагичными по своим последствиям считаются конфликты между Северной и Южной Испанией, между Северной и Южной Италией, между Иорданом, Сирией и Израилем, Египтом, Ливией и Суданом. В Китае до сих пор происходят столкновения между отдельными провинциями, а в США — между округами Палм-Спринте и Сан-Бернардино. Водоносные слои во многих местах эксплуатировались столь интенсивно, что в считаные годы запасы воды были полностью исчерпаны. Большинство великих рек находятся в плачевном состоянии — Колорадо, Амазонка, Нил, Янцзы и некоторые другие отравлены промышленными отходами или обмелели и пересыхают. Таяние ледников вызвало ряд наводнений, за которыми последовали продолжительные засухи. Лыжный спорт прекратил свое существование. Горнолыжные курорты заброшены из-за отсутствия снега, который выпадает теперь далеко не каждый год даже высоко в горах. Из-за этого страны, жившие во многом за счет туризма, — такие, как Швейцария, Франция, Италия и Австрия, — столкнулись с серьезными экономическими трудностями. Начали подтаивать также ледяной щит Гренландии, арктические и антарктические полярные шапки, что вызвало подъем уровня Мирового океана почти на десять дюймов. Соленые морские воды затопили низменные побережья и долины… впрочем, ты видел это на предыдущей карте. Правда, у этого процесса есть и хорошая сторона…

— Пожалуйста, скажи какая. Добавь ложечку меда в бочку дегтя, — попросил Нат, грустно улыбаясь.

— Некоторые районы, некогда пустынные, стали получать гораздо больше влаги. Существует несколько глобальных проектов по разведению в таких районах особых видов растений, способных поглощать так называемые «парниковые газы». Три года назад нам удалось наконец взять под контроль выброс фреонов в атмосферу, так что есть надежда на восстановление в обозримом будущем озонового слоя.

— Поздравляю, — уныло кивнул Нат.

— Мне продолжать или достаточно?

— Продолжай, чего уж там…

— Спасибо. — Персис сдержанно поклонилась. — Как тебе известно, максимум добычи дешевой нефти пришелся на 1979 год. С тех пор нефть дорожала и дорожала, а объемы ее добычи с каждым годом сокращались. Некоторые страны готовились к неизбежному, тогда как остальные предпочитали не заглядывать в будущее. Кризис не застал США врасплох, однако несколько президентских администраций, сменявших друг друга на протяжении полутора или двух десятилетий, недооценили масштабы проблемы. Ты сам знаешь, какое количество импортной нефти было необходимо нашей стране для автомобильного и воздушного транспорта, для химической промышленности, энергетики, для производства пластиков, пестицидов, удобрений и прочего. После войны в Ираке власть в Саудовской Аравии захватили исламские фундаменталисты; несколько лет спустя то же произошло и в самом Ираке, то есть около сорока процентов мировых запасов нефти оказались в руках заклятых врагов США. Это привело к серии так называемых нефтяных войн, потрясших Ближний Восток. Фактически это были новые крестовые походы: все христианские силы обеих Америк, Канады и Европы объединились, чтобы сражаться с исламскими или, вернее, исламистскими государствами за последние на Земле источники нефти, хотя все понимали, что при существующих темпах потребления запасов хватит на несколько жалких лет. Китай, который к этому времени тоже остался без нефти, принял сторону фундаменталистов, в результате конфликт затянулся почти на десятилетие.

— И кто победил? — осведомился Нат. — Силы прогресса и демократии или…

Персис покачала головой.

— Никто не победил, — с горечью проговорила она. — После десяти лет жестоких сражений и миллионных потерь с обеих сторон был заключен мирный договор, но что он дал? Да, наши страны получили возможность поддерживать на плаву свою нефтезависимую экономику еще в течение полутора десятка лет, но стоила ли игра свеч? Правильно ли мы поступили, своими руками толкая нашу страну — и весь мир — навстречу сильнейшему экономическому кризису, от которого мы не оправились до сих пор и, возможно, вообще никогда не оправимся?

— Кто-нибудь использовал ядерное оружие во время этих… нефтяных войн?

— Да. В 2046 году Индия сбросила водородную бомбу на Пакистан. В результате ответной ядерной атаки весь Кашмир превратился в радиоактивный кратер. Нужно сказать, что нефть здесь была почти ни при чем. Согласна, эти две страны имели давние счеты, но вести себя так безответственно… Их правительства поступили как дети, которые, ссорясь из-за тряпичной куклы, готовы разорвать ее на части, лишь бы она не досталась противнику.

— Вот не думал, что до этого когда-нибудь дойдет, — сказал Нат. — Конечно, Индия и Пакистан все время грызлись из-за территории, но чтобы бомбить друг друга…

Персис вопросительно посмотрела на него, и он кивнул в знак того, что она может продолжать.

— В 2054 году из-под земли выкачали последний баррель нефти, добыча которого была экономически оправдана. Кое-где нефть еще осталась, но ее месторождения либо очень невелики, либо условия ее залегания делают разработку невыгодной. Исчезновение важнейшего энергоносителя и глобальное потепление и вызвали жесточайший экономический кризис, какого еще не знала история.

— Большинство людей озабочены только повседневной жизнью, — медленно проговорил Нат. — Они погружены в собственные мелкие проблемы, вроде налогов и страховых выплат, и считают, что обо всем остальном должен позаботиться кто-то другой, например правительство. Я тоже был таким и никогда не заглядывал в будущее. Занимался другим, да и особого желания думать о подобных вещах не испытывал.

Персис кивнула:

— Да, так было. Но пришла беда — отворяй ворота. Людям пришлось круто изменить свой образ жизни. Некоторые страны были вынуждены вернуться к самым примитивным экономическим формам. Фермеры продавали свою продукцию там, где они ее выращивали, многие люди ели только то, что могли посадить у себя на огороде. В странах с сухим и засушливым климатом основными поставщиками продовольствия стали биосферы, работающие на водородных топливных элементах. Увы, решая наши насущные проблемы, мы почти упустили из виду еще одну экологическую проблему — опустынивание Африки. Этот процесс начался в самом центре Черного континента и быстро достиг побережья. Он сопровождался массовым голодом и распространением болезней, которые с ветрами и иммигрантами очень скоро пересекли Атлантику и добрались до наших берегов. Эпидемии самых страшных болезней разразились именно тогда, когда мы были слабее всего и не могли эффективно им противостоять.

— Какие именно болезни ты имеешь в виду? — уточнил Нат.

— Энцефалит Западного Нила, атипичная пневмония, птичий грипп и многое другое. В наименее благополучных районах появились даже бубонная чума и проказа. Это были новые штаммы, устойчивые к девяносто двум процентам известных антибиотиков, поэтому мы мало что могли сделать. Детская смертность достигла небывалого уровня — подобное наблюдалось в последний раз больше двухсот лет назад. Нефтяные войны были забыты — теперь каждая страна пыталась справиться с хаосом, локализовать очаги инфекции и наладить процесс утилизации инфицированных трупов. Трубы крематориев возносились над городами выше, чем шпили соборов и кресты церквей. Если эти трубы начинают изрыгать дым, сразу становится ясно, что где-то в разгаре очередная эпидемия… Извини, Нат, но именно так обстоят дела.

Нат поймал себя на том, что кивает, словно китайский болванчик.

— Население страны резко сократилось. Болезни унесли почти двадцать миллионов жизней.

— Господи помилуй! — вырвалось у него.

— Сейчас численность населения стабилизировалась, но как долго продлится этот период относительного спокойствия, никто не знает. Воздушные путешествия практически прекращены, авиационная промышленность почила в бозе, поскольку никакой замены керосину и газолину в те времена так и не нашлось. Сейчас, правда, появилось новое поколение летательных аппаратов, использующих альтернативные топливные элементы, но, как ты, наверное, заметил, они стали гораздо меньше. Думаю, расцвет авиации, пришедшийся на конец XX столетия, навсегда остался в прошлом. Политики, дипломаты, некоторые бизнесмены все еще летают, но иммиграция практически прекратилась. Все страны — и даже отдельные штаты, как у нас, — предпочли закрыть границы, лишь бы не подвергать себя опасности новой эпидемии. Как ни парадоксально, менее развитые общества с аграрной экономикой — например, государства Восточной Европы и Южной Америки — переносят эту добровольную изоляцию не в пример легче, чем страны, ушедшие далеко вперед по пути прогресса промышленности и науки. Я имею в виду в первую очередь государства Северной Европы, да и Северной Америки тоже… Большинство наших штатов уже не способны производить продовольствие. Некогда плодородные равнины Среднего Запада разрушены эрозией и превратились в гигантские зоны пыльных бурь, наподобие африканских пустынь. Никто, видишь ли, не следил за состоянием почв, никто не заботился о них, и вот чем это обернулось!

— Неужели все так плохо и тебе совершенно нечем меня порадовать? — спросил Нат.

— Почему же? Я как раз собиралась перейти к единственной хорошей новости. — Персис грустно улыбнулась. — Обилие проблем стимулировало развитие науки и изобретений. Наша программа по использованию солнечной энергии не знает себе равных. Теперь огромные здания вроде этого полностью обеспечиваются энергией за счет экологически чистых и практически неисчерпаемых источников. Процветают железные дороги, переведенные на питание от солнечных батарей. Не отстает и судоходство — в настоящее время эти два вида транспорта главенствуют в мире. Как видишь, мы многое потеряли и теперь относимся особенно бережно к тому, что у нас осталось. Главное же заключается в том, что наше общество почти не производит отходов, загрязняющих окружающую среду, и в этом — наша главная надежда.

— Вы, должно быть, здорово злитесь на мое поколение — на тех людей, которые жили до вас?

— Да, приходится признать, что мы относимся к образу жизни наших предков без особого пиетета. Поколение беби-бумеров печально известно своей жадностью, склонностью к излишествам и полной безответственностью по отношению к собственным потомкам, — проговорила Персис. В ее голосе не слышалось ни злобы, ни раздражения, и все же Нат остро почувствовал свою вину. Он вспомнил лекции в Обществе попечения о будущем, на которые время от времени вытаскивала его Мэри. Тогда его только злило, что она не дает ему отдохнуть в редкий свободный вечер, а ведь на этих лекциях речь шла именно о том, чего можно ждать от будущего, если не принять самых решительных мер по защите окружающей среды от разрушительного воздействия техногенных и антропогенных факторов. Сейчас-то ему ясно, что из них двоих именно Мэри была дальновиднее и разумнее. И храбрее, ибо она не боялась повернуться лицом к будущим проблемам, тогда как Нат только и делал, что посмеивался да дразнил ее. Каким же недалеким, самодовольным и ограниченным казался он себе теперь!

— Прости меня! — пробормотал он вполголоса, не зная, куда деваться от стыда.

Он обращался к Мэри, но ответила ему Персис.

— Ты не виноват, — сказала она. — Ты…

— Нет, здесь есть и моя вина, — возразил Нат. — Мэри… моя жена… она ведь знала, что все это будет. Она была… — Он запнулся. Обычная беда — он никак не мог вспомнить нужное слово.

— Агитатором? Возмутителем спокойствия? — подсказала Персис. — Я знаю, даже в твое время существовало немало людей, которым было не все равно и которые отчаянно пытались что-то сделать. К сожалению, они очень редко занимали в обществе достаточно высокое положение, чтобы изменить что-то на практике.

— Нет, нет, Мэри не была возмутителем спокойствия, — возразил Нат почти сердито. Ему не понравилось выбранное Персис словосочетание — в нем ему чудилось что-то окончательное и слишком определенное, словно в юридическом термине или приговоре суда. — Я бы сказал, она была футуристкой. Будущее заботило ее больше, чем настоящее, о нем она думала, о нем мечтала. Именно поэтому, кстати, она так верила в криотехнологии. А мне казалось, что она увлекается ерундой, и я часто ворчал на нее за то, что она слишком разбрасывается и поэтому никак не может навести порядок в собственной жизни. Ведь она даже счета забывала оплачивать и просто бросала их у двери в одну кучу со старыми газетами и рекламными листовками.

— Очень жаль, — медленно проговорила Персис, — что таких, как твоя Мэри, было слишком мало.

56

Вот уже несколько дней Гарта не покидало предчувствие, что в самое ближайшее время ему предстоит разговор с доктором Эндрю, поэтому, когда она позвонила, он нисколько не удивился.

— Как дела, Гарт? — загадочно спросила Ким, появляясь на экране.

— Учитывая все обстоятельства — неплохо, — холодно ответил Гарт. Ким причинила ему слишком много зла, поэтому любой контакт с нею не улучшал его настроения. В душе Гарт уже давно лелеял коварный план перевести филиал «Икора» вместе со всеми лабораториями куда-нибудь подальше от Феникса, что, несомненно, еще ухудшило бы экономическую ситуацию в регионе. Пусть тогда ФАББ продолжает править в Аризоне железной рукой, добиваясь лучших в стране показателей уровня общественного здоровья! Это не отменит того факта, что диктаторские методы, к которым прибегает Федеральное агентство для достижения своих целей, подрывают местную экономику, а уж Гарт позаботится о том, чтобы эта информация непременно попала в местную прессу до того, как он покинет город.

— Есть какие-нибудь сведения о вашем пропавшем вундеркинде?

— Пока нет, — решительно ответил Гарт.

— Я слышала, вы побывали на старом самолетном кладбище к востоку от города, — проговорила Ким. — Там, конечно, тоже никаких следов?

— Нам сообщили, что он может быть там, — сказал Гарт несколько менее уверенно. — Поэтому мы и отправились туда, приняв, гм-м… некоторые меры предосторожности. Но его там не оказалось.

— Это плохо. Кто-то ему помогает.

— Лично я уверен, что он давно пересек границу штата и сейчас направляется в Калифорнию. Или в Нью-Йорк. Попробуйте поискать его там.

— С формальной точки зрения в момент, когда он покинул наш карантин, он был совершенно здоров, поэтому я не могу объявить его в розыск по всей территории Соединенных Штатов.

Гарт и сам прекрасно знал, что агентство при всех своих широчайших полномочиях не имеет права разыскивать здорового человека. В противном случае Ким уже давно задействовала бы полицию, Национальную гвардию и все федеральные агентства безопасности, которым, конечно, не составило бы особого труда выследить Ната.

А начали бы они с того, что вернулись бы в «Икор» и провели в здании новый тотальный обыск.

— Он был совершенно здоров, когда вы его забрали, — сердито сказал Гарт. — Чтобы не подвергать его опасности, вы могли провести все анализы здесь, у нас, но нет — вам нужно было сделать все по-своему, так что теперь пеняйте на себя. Знаете, доктор Эндрю, иногда мне кажется, что ваше агентство создает больше проблем, чем решает. Вы настояли на своем, и к чему это привело? Наш пациент находится неизвестно где; быть может, он уже погиб, а я вынужден подыскивать для филиала «Икора» другое, более благоприятное место. Сами посудите, какую пользу принесло городу и его жителям ваше решение? Да никакой! Скорее наоборот — еще одна крупная медицинская компания вот-вот покинет Феникс, а это значит, что безработица еще больше вырастет, а снабжение лекарствами ухудшится. И это только первые последствия… Вы этого добивались, доктор Эндрю?!

— Гарт, Гарт! — остановила она его. — Любая организация или фирма может работать с нами, а может работать против нас. Лично мне почему-то кажется, что даже сейчас ты не слишком хорошо представляешь себе наши основные цели и задачи.

— Я-то представляю и со своей стороны делаю все возможное, чтобы у агентства не было к нам никаких претензий, но наша работа — я говорю об исследовательских программах — имеет некоторые особенности. И главная из них заключается в том, что ее результаты часто оказываются непредсказуемыми! К примеру, когда мы оживляли доктора Шихэйна, никто из нас не верил, что он проживет больше нескольких дней. А ты и твое агентство… Преследуя свои «цели и задачи», как вы это называете, вы потеряли гибкость и настолько закоснели, что неожиданное уже не вмещается в убогие рамки ваших инструкций.

— Поэтому ты и решил обмануть нас. И теперь ваш пациент находится неизвестно где…

— Это ваша вина! — воскликнул Гарт, чувствуя, как его щеки загораются от гнева. — Если бы ваш карантин не напоминал приют для собак, доктору Шихэйну и в голову бы не пришло оттуда бежать. Я слышал, вы до сих пор содержите всех поступивших в одной палате, хотя вам уже четыре года назад было предписано выделить отдельные помещения для каждого типа инфекции.

— Мы сделали это, — возразила Ким. — А если бы в наш бюджет попадала чуть большая часть прибылей вашей корпорации, условия содержания инфицированных больных в нашем карантине были бы намного лучше… и вашему пациенту не пришло бы в голову никуда бежать.

— Можешь мне не верить, но проект «Пробуждение» и программа по выращиванию донорских органов едва-едва окупаются. Кстати, ты, по-моему, давно не заглядывала в свои бухгалтерские книги, потому что иначе сама увидела бы: свои средства агентство тратит в основном на то, чтобы шпионить за законопослушными учеными-исследователями, которые трудятся исключительно на благо общества. Почему бы тебе не истратить часть этих денег на то, чтобы улучшить условия содержания в карантине больных и отчаявшихся? Просто позор, что вы не желаете…

Он не договорил. Ким дала отбой, но Гарт еще некоторое время неподвижно сидел перед монитором, размышляя, не устроит ли она еще один налет на филиал, просто чтобы досадить ему? Впрочем, Гарту и без того было ясно, что каждый лишний день пребывания Ната в «Икоре» лишь увеличивает опасность, которой подвергаются они все. Их могут даже обвинить в преступлении против общественного здоровья! Нет, нужно как можно скорее перевести Ната куда-нибудь подальше отсюда, пока он не навлек на них еще большие неприятности.

57

— К тебе посетитель, Нат! — объявила Персис.

— Вот как? Первый посетитель за все время! — воскликнул Нат, с трудом сдерживая волнение. — Кто же это?

В палату вошел Монти. Нат поднялся ему навстречу, и двое мужчин обнялись. Потом лицо Монти как-то странно сморщилось.

— Я… я думал, что ты погиб, — проговорил он сдавленным, срывающимся голосом.

— Как видишь, я жив и почти здоров. Впрочем, должен сказать честно — меня вытащили в последнюю минуту. Ну а ты как поживаешь?

— Я в порядке, Нат. В полном порядке!

Но Нат чувствовал, что это далеко не так. За время, что они не виделись, Монти сильно изменился. В нем появилась какая-то напряженность, которой раньше не было.

— Что стряслось, дружище? — негромко спросил Нат, но Монти только опустил глаза и снова обнял Ната.

— Я думаю, он рад снова оказаться в штате, — предположила Персис.

— В таком случае нужно как можно скорее разыскать и вернуть на работу Карен, — твердо сказал Нат. Карен и Монти стали для него семьей — странной, нефункциональной, и все же ближе этих людей у него никого не было. Еще более странным казалось то, что главой этой семьи Нат ощущал себя. Во всяком случае, он — совсем как когда-то — пытался принимать решения за них обоих. Его уверенность в своих силах подкреплялась сознанием того, что срок его пребывания в этой палате близится к концу и что за стенами «Икора» его ждет новая жизнь, хотя какой она будет, Нат еще не знал. Самое важное, впрочем, заключалось в том, что он снова начал испытывать сочувствие и сострадание к окружающим; для Ната это было главным признаком того, что он действительно выздоравливает, становится самим собой.

— Как насчет того, чтобы сгонять партийку в шахматы, Монти? — спросил он.

Монти отер глаза:

— Я уж и забыл, когда в последний раз брал в руки шахматы. Ты наверняка выиграешь. Я просто уверен в этом!

О возвращении Ната Монти узнал от Персис. Монти радовало, что Нат жив и здоров, но на душе у него, что называется, кошки скребли. Он уже согласился сотрудничать с Фредом, и теперь ничто не могло помешать публикации в СМИ сведений, которые он сообщил журналисту. Монти подписал официальные документы, согласно которым тот получал право использовать эту информацию по своему усмотрению. За это Фред пообещал щедро заплатить Монти. Сумма действительно была огромной — столько денег ему трудно даже себе представить. Монти, правда, опасался, что «Икор» попытается отомстить ему за разглашение служебной тайны, но редактор «Метрополитена» сказал: мол, если корпорация действительно занималась противозаконной деятельностью, то статья в прессе вызовет широкий общественный резонанс, что само по себе — достаточная гарантия его безопасности. Кроме того, попытка Монти разоблачить упомянутую незаконную деятельность снимает с него ответственность за нарушение предусмотренных контрактом обязательств по сохранению коммерческой информации. Наконец, журнал прямо обещал Монти, что примет все меры, чтобы защитить его и его семью.

Правда, редактор тут же добавил, что «Метрополитен» пока не располагает достаточными доказательствами упомянутой незаконной деятельности, поэтому Монти необходимо каким-то образом вернуться на работу в «Икор» и добыть их. В первую очередь журнал интересовало цифровое фото «первого размороженного человека» или какие-то документы, которые подтверждали бы его существование. Поначалу Монти наотрез отказался — он больше не хотел иметь с «Икором» ничего общего. Корпорация поступила с ним просто по-свински, рассчитав причитающуюся ему сумму буквально по минутам вплоть до момента, когда он в последний раз вышел из здания, и не добавив ни цента сверх положенного. К тому же Монти было стыдно снова встретиться с Натом — своим единственным другом, которого он собирался предать. Однако после долгих уговоров, подкрепленных обещаниями значительно увеличить обещанное вознаграждение, Монти уступил. Точнее, он пообещал придумать какой-нибудь способ вернуться на прежнее место, втайне надеясь, что такой возможности ему не представится. Монти наивно полагал, что, чем бы ни закончилась эта история, в итоге от нее выиграют все: Нат выйдет на свободу, сам он получит деньги, а его родители обретут — в его лице — опору в старости.

И тогда он позвонил Персис. Его расчет был прост: Монти знал, что если Нат вернется, за ним нужно будет ухаживать, а у «Икора», штат которого после вмешательства агентства подвергся резкому сокращению, оставалось не слишком много свободных рабочих рук. К тому же за Натом должен ухаживать опытный лаборант, который хорошо осведомлен о подробностях проекта.

Персис на месте не оказалось, но не успел Монти с облегчением вздохнуть, как она перезвонила сама. Персис начала с того, что извинилась перед ним за то, как скверно обошлась с ним компания, добавив, что много разговаривала с мужем, убеждая его взять Монти на прежнее место. Сообщив о возвращении Ната, она предложила Монти выйти на работу уже с завтрашнего дня, и ему ничего не оставалось, кроме как согласиться.

У него и так было муторно на душе, но, увидев Ната, Монти окончательно понял, какую гнусность он совершил. А когда Нат по-отечески обнял его, Монти стало совсем худо. В эти мгновения ему больше всего хотелось убежать куда-нибудь на край света, спрятаться от всех так, чтобы никто его не нашел. Улучив минуту, Монти позвонил Фреду и умолял сделать что-нибудь, чтобы публикация не состоялась, но журналист ответил, что уже поздно и что «Метрополитен» опубликует разоблачительные материалы вне зависимости от согласия Монти. Вся разница теперь лишь в размере вознаграждения: чем больше информации он сумеет добыть, тем больше ему заплатят.

— Ты зашел уже достаточно далеко, и пути назад нет, — сказал журналист. — Теперь у тебя только один выход — идти до конца. Не переживай, скоро все неприятности будут позади!

Прошло два дня, и Монти должен был выйти на первое после своего возвращения ночное дежурство. Дежурство начиналось в полночь, и, пробивая карточку, он от души надеялся, что Нат уже уснул и ему не придется смотреть другу в глаза. Монти рассчитывал сделать несколько снимков спящего и скопировать кое-какие медицинские файлы — ему казалось, что этого будет достаточно. Его вещи давно упакованы; справки и врачебные сертификаты, позволяющие пересечь границу Аризоны, помог оформить журнал. Монти оставалось только добыть необходимые доказательства — и в путь. Штат он покидал впервые в жизни и не мог думать об этом без волнения.

Монти никогда не позволял себе спать на дежурстве, но сегодня он, должно быть, все-таки задремал, потому что около трех пополуночи его разбудил сигнал тревоги. Сигнал подавали сенсоры, вшитые в ночную рубашку Ната. Вскинув голову, Монти уставился на экраны, ожидая увидеть на них картину полного пробуждения, но другие датчики показывали, что пациент по-прежнему крепко спит. Между тем тепловой сенсор зарегистрировал сокращение мускулатуры левой руки и предплечья. Вероятно, у Ната легкая судорога, а может — датчик испортился, подумал Монти, включая систему видеонаблюдения и давая максимальное увеличение. То, что он увидел на экране, поразило его настолько, что несколько секунд Монти сидел совершенно неподвижно, не в силах поверить своим глазам. Левая рука Ната, опираясь на пальцы, осторожно, крадучись, ползла по простыне, по одеялу словно паук и остановилась, только когда оказалась у него на груди. Впечатление такое, словно рукой управляет кто-то другой или — вот уж вовсе невероятное предположение! — будто левая кисть Ната обладает собственным разумом или, по крайней мере, инстинктом. Монти долго наблюдал за ней, но рука больше не шевелилась, а он был так потрясен, что совершенно забыл сделать снимки для «Метрополитена».

В пять утра сигнал тревоги прозвучал вновь, и Монти увидел, как кисть Ната поднялась по груди, ощупала шею и шрам, потом переползла на лицо. В ее медленных, осторожных движениях было что-то такое, что Монти показалось — Нат в опасности. Вскочив, как подброшенный пружиной, он бросился к выходу, опрокидывая на ходу какое-то оборудование, и ворвался в палату.

— Это ты, Монти? — сонно спросил Нат. — Что случилось?

Но Монти не знал, что случилось, как не знал он и того, следует ли рассказывать пациенту о том, что он видел, или лучше сначала проконсультироваться с Персис или Гартом.

— С тобой… все в порядке? — задал он идиотский вопрос.

— Абсолютно. Если не считать того, что ты меня разбудил. Что все-таки стряслось?

— Н-нет, ничего не случилось, — проговорил Монти, стараясь не стучать зубами. — Я… Просто мне показалось — один из мониторов забарахлил, и я решил проверить… Спи.

С этими словами он шагнул к установленной у стены аппаратуре и сделал вид, будто что-то регулирует и настраивает. После этого Монти уже не спал, а утром, когда Персис приехала на работу, он уже ждал ее у дверей ее кабинета.

— Ты выглядишь ужасно, — заметила Персис, оглядев лаборанта с головы до ног.

— Я должен кое-что тебе показать.

Некоторое время оба молча наблюдали за записанными на диск странными ночными блужданиями левой руки Ната, потом Персис сказала:

— Он уже упоминал, что во время драки на самолетном кладбище не мог справиться с левой рукой.

— А ты ему рассказала? — спросил Монти.

— О чем?

— О том, что ствол головного мозга принадлежит не ему?

Персис нахмурилась:

— Нет, и не собираюсь. Ты тоже должен молчать, Монти. Это — наша тайна, которую Нат ни в коем случае не должен узнать, потому что… потому что это может привести к катастрофическим последствиям. На данном этапе Нат должен быть уверен, что полностью контролирует себя, иначе-иначе он никогда не научится себя контролировать. Ты понимаешь?

— Кажется, да… — пробормотал Монти, но сердце у него упало. Он вспомнил, каким восторгом озарились глаза журналиста, когда он впервые услышал, что «первому размороженному человеку» достался мозговой ствол казненного преступника. Теперь об этом узнает не только Нат, но и весь мир, и случится это довольно скоро.

А он не в силах ничему помешать.

Утром, бреясь перед зеркалом, Нат обратил внимание на странную дрожь левой руки. Несколько раз энергично тряхнув кистью, он снова поднял руку, чтобы получше натянуть кожу на подбородке. Но не успел он сообразить, что происходит, как левая рука вцепилась в запястье правой, в которой он держал безопасную бритву, и рванула вниз. Лезвие зацепило кожу, из глубокого пореза тут же закапала кровь. От потрясения у Ната перехватило дыхание. Он не сомневался, что движение левой руки было совершенно непроизвольным, как судорога или спонтанный мускульный спазм. Наконец он пришел в себя и, швырнув станок в раковину, залепил рану салфеткой. Вернувшись в палату, Нат достал костюм для пробежек и стал одеваться. Но не успел он застегнуть молнию, как левая рука схватилась за язычок замка и потянула вниз.

— О, черт!

Так повторялось несколько раз — послушная правая застегивала одежду, а взбесившаяся левая сводила на нет все ее усилия. Наконец Нат не выдержал и заорал, повернувшись к наблюдательному окошку:

— Эй, вы видели это?! Кто-нибудь может мне объяснить, что со мной происходит?!

58

Я полагаю, это может быть «синдром чужой руки», — сказала Персис и, включив установленный у нее в кабинете голографический экран, снова воспроизвела на нем запись ночных перемещений левой руки Ната.

— Моя рука действительно сделала это? — раздраженно спросил Нат. — Когда вы это засняли?

— Прошлой ночью. Утром, когда ты рассказал мне о случае во время бритья, я сразу подумала, что это может быть «синдром чужой руки». Ты помнишь, чем он характеризуется?

Нат сердито взмахнул правой рукой и сразу почувствовал, как какая-то сила удерживает его левую руку внизу.

— Нет, — сказал он ровным, невыразительным голосом.

— Этот синдром проявляется как импульсивное, спонтанное, осознанное, но неконтролируемое движение неповрежденной верхней конечности, которое совершается вопреки вербально выраженной воле пациента, — процитировала Персис.

— Ну…

— Это чисто моторное заболевание, связанное с повреждением среднемедиального отдела коры или мозолистого тела. Быть может, твоя рука пытается тебе подчиниться; во всяком случае, приказ работать из вспомогательных двигательных зон к ней поступает. Но если во время прохождения через поврежденные аксоны, связывающие левое и правое полушария, сигналы искажаются, то рука получит только голый импульс. Иными словами, она будет знать, что должна что-то сделать, но не будет знать — что именно.

— Я уверен, сегодня утром моя рука точно знала, что и как она должна сделать, — мрачно заметил Нат, машинально коснувшись кончиками пальцев пластыря на подбородке. — И она сделала это специально, другого слова я просто не подберу.

— Послушай, Нат, уверяю тебя, всему этому существует вполне научное объяснение, так что…

— Он что, был левшой? — перебил Нат.

— Я не знаю.

— Я — правша. Если он был левшой, то, возможно, в этом причина конфликта, который мы наблюдаем.

Персис, до этого нервно расхаживавшая по своему кабинету, опустилась в свое рабочее кресло.

— Я была бы счастлива, будь это так, но сама я склоняюсь к другой гипотезе. Вообще-то я верю в существование такой вещи, как память клеток, но то, что произошло с тобой утром, вряд ли выходит за рамки обычных клеточных реакций. Все довольно просто, Нат. Ты еще не научился контролировать свои физические реакции, а они время от времени оказываются слишком сильными. Это происходит оттого, что твое тело вырабатывает некоторый избыток гормонов, однако оно ни в коем случае и ни на каком уровне не мыслит вместо тебя. Иными словами, оно не вносит в твою жизнь никакой интеллектуальной составляющей.

— Но я ощущаю его присутствие, Персис! И это никакой не бред. Я чувствую, как он просыпается во мне.

— Это твой мозг просыпается, Нат. Расширяется твой эмоциональный спектр. Ты чувствуешь это — и ничего другого.

— Ты абсолютно в этом уверена? Или все-таки немного сомневаешься?

— По-моему, это ты сомневаешься. Ну хорошо, давай проведем еще одну томографию твоего мозга. Полное сканирование! Если я обнаружу ишемическое поражение среднемедиального отдела коры или мозолистого тела мозга, я буду уверена в своей правоте на все сто процентов. И ты, надеюсь, тоже.

Персис отчаянно стремилась подобрать логическое объяснение странному поведению левой руки Ната. Она испытала самое настоящее облегчение, когда после продолжительных поисков ей удалось обнаружить довольно значительное количество поврежденных нейронов именно в тех отделах мозга, где она и рассчитывала их найти. В противном случае Персис оставалось уповать на волю Провидения, потому что это означало бы только одно: Дуэйн Уильямс возвращается.

— Кстати, я наблюдаю очаг поражения и в средней лобной извилине, — заметила она.

— Понятно. И что будет дальше?

— Ничего особенного. Постепенно все нормализуется. Быть может, какие-то болезненные симптомы еще проявятся, но мы сумеем с ними справиться. Нужно только закачать дополнительные стволовые клетки в поврежденные области и дождаться, пока твое сознание адаптируется к меняющемуся состоянию проводящих путей. Но и без того видно, что ты почти в норме и что окончательное выздоровление — лишь вопрос времени.

Нат кивнул. С каждым днем подавленность и угнетенное состояние, владевшие им с самого начала, все больше слабели и отступали, и это не могло его не радовать. Однако их место постепенно занимали гнев на окружавших его людей и растущее раздражение затянувшимся пребыванием в четырех стенах без возможности выйти наружу. Кроме того — что бы там ни говорила Персис насчет поврежденных участков в мозгу, — Нат был уверен, что донорское тело пытается наладить с ним какую-то связь. И даже десять Персис не смогли бы убедить его в противном. В конце концов, это не она, а он получил в пользование чужое тело.

— Мне кажется, я чувствовал бы себя увереннее, если бы больше знал о человеке, чье тело мне досталось, — сказал Нат. — Интуиция мне подсказывает, что тогда я сумею быстрее к нему приспособиться.

Персис прикусила нижнюю губу.

— Мы так не думаем, — проговорила она.

— Зато я так думаю!

— Только не надо кричать, Нат…

— Я буду кричать до тех пор, пока вы не начнете прислушиваться к моим словам. Как-никак, я тоже врач и имею право голоса. Тем более что речь идет о моем выздоровлении.

И не успел Нат выговорить эти слова, как легкая непроницаемая улыбка, игравшая на губах Персис во время всех их подобных бесед, начала таять и вскоре растаяла совсем.

59

В конце концов Персис все же пообещала Нату, что завтра расскажет ему все подробности, касающиеся его донора. Если он, конечно, настаивает… Нат настаивал, хотя поведение Персис немало его озадачило — уж больно быстрым был этот переход от явного нежелания посвящать его в какие-либо детали к неохотному, но все же согласию. Вместе с тем он испытывал и огромное облегчение. Наконец-то он получит хоть какую-то информацию о человеке, чье тело унаследовал. Для него это огромный прорыв, важный шаг вперед.

И вот великий день настал. Охранник отвел Ната в проекционный зал, и Персис вызвала на экран несколько изображений. В самом центре помещалось снятое крупным планом лицо молодого обаятельного мужчины с темно-карими глазами и длинными каштановыми волосами. Честное, открытое и вместе с тем — совершенно обыкновенное лицо… В выражении глаз читались жадный интерес и некоторая наивность, и Нат решил, что перед ним, скорее всего, студент, еще не испытавший свои силы, но исполненный надежд, уверенный, что его жизнь будет долгой и полной удивительных открытий.

— У нас есть и видеозаписи. Хочешь посмотреть? — предложила Персис.

— Конечно.

Персис провела над компьютером электронным стило, и на экране возник студент в компании таких же, как он, молодых людей, стоявших на утесе над Большим каньоном. Молодые люди, дурачась, готовились к пешей прогулке — надевали шлемы с закрывающими лицо визорами, проверяли кислородные маски и датчики загрязненности воздуха. И конечно, шутили и смеялись, как все молодые люди во все времена. Яркое солнце то и дело попадало в объектив камеры, и тогда изображение сразу бледнело, а фигуры молодых людей словно растворялись в жемчужно-белом сиянии, становясь призрачными, почти бесплотными.

— Известно, кто снимал эту сцену? — спросил Нат, думая, что это могла быть жена или подруга донора.

— К сожалению, нет.

— А как его звали? — снова спросил Нат, пристально разглядывая фигуру молодого человека, которая стала теперь его фигурой. К сожалению, любительская съемка была не слишком удачной, изображение дергалось, выходило из фокуса, и ему никак не удавалось рассмотреть все детали.

— Иэн Паттерсон. Он жил в Альбукерке. По стечению обстоятельств он тоже был ученым, аспирантом, и готовился к получению степени доктора философии. Как ты уже знаешь, он погиб в транспортной катастрофе. С генетической точки зрения его ткани идеально совместимы с твоими, к тому же тело почти не пострадало. Именно поэтому мы…

— А что известно о его жизни? — перебил Нат.

— О его жизни?

— Да. Был ли он женат?

— Нет. Ведь ему было только двадцать шесть.

Нат заметил, что Персис пристально уставилась на экран. Она явно избегала встречаться с ним глазами.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Нет, все в порядке.

— Можно мне будет связаться с его родными?

Нат тотчас пожалел, что придал своим словам форму просьбы — этим он как бы признавал за ней право вынести окончательное решение, но было поздно. Лицо Персис приняло скорбное выражение, как это часто случалось с ней в последнее время.

— Его родные решили, что им не следует знать, для каких именно целей мы использовали останки. Мы решили уважить это их желание. Они и так проявили достаточную щедрость, пожертвовав тело сына для нашей научной программы.

— Не представляю, как можно не интересоваться подобными вещами!

— Для них это было большое горе. Но они сделали свой выбор.

При мысли о том, что довелось пережить этим неведомым ему людям, внутри у Ната все перевернулось. Несколько секунд он и Персис молчали, потом Нат снова заговорил:

— Я одного не могу постичь…

— Чего именно?

— Как Иэн Паттерсон мог сделать себе такую татуировку…

— Какую именно?

— Змею, вылезающую из задницы.

— Я ничего об этом не знаю, — медленно проговорила Персис.

— Разве ты меня не обследовала?

— Я?.. Конечно обследовала, но не так тщательно. Я хочу сказать — не везде…

Нат буквально чувствовал, как работает ее мозг, пытаясь предугадать следующий вопрос.

— Мне показал ее один человек, когда я был на самолетном кладбище.

— Видишь ли, Нат… — В голосе Персис зазвучали лекторские интонации. — Наше общество отличается крайней бескомпромиссностью и строгой приверженностью правилам. Это необходимо, в противном случае мы бы просто не выжили. Под таким прессом люди рано или поздно начинают искать отдушину — любую отдушину. Татуировки и прочие украшения — один из способов снять напряжение, поэтому в отдельных слоях общества — особенно среди молодежи — они получили довольно широкое распространение. Рисунки на теле — атрибут не одних только примитивных сообществ; таким способом современный человек пытается подчеркнуть свою индивидуальность, неповторимость. Иэн, вероятно, сделал себе татуировку еще в подростковом возрасте, когда юноши больше чем когда-либо стремятся выделиться среди себе подобных. К сожалению, мы не обратили на эту татуировку внимания, и она сбила тебя с толку. Да, Иэн Паттерсон был совершенно нормальным, дисциплинированным студентом и прекрасно учился, иначе он вряд ли поступил бы в аспирантуру, но притом он владел старинным мотоциклом. Как видишь, в его характере присутствовала и бунтарская, авантюрная жилка, но тебя это не должно смущать. Пожалуй, тебе даже повезло. Иэн был хорошим сыном и порядочным молодым человеком. Он вел нормальную, честную жизнь, и твоя задача — продолжать в том же духе. Попробуйте поработать над этим вместе — я имею в виду тебя и тело.

Нат почувствовал, как его охватывают облегчение и радость. Теперь, когда он узнал, кем — и каким — был его донор, он начал понемногу успокаиваться.

— Ну, наконец-то вы мне все рассказали, — сказал он, с наслаждением потягиваясь. — Не понимаю, чего тут было скрывать? Впрочем, все равно спасибо.

— Не за что, — сдержанно ответила Персис, закрывая «окна» на экране.

— А нельзя ли мне получить фотографию Иэна? — попросил Нат. — Я хотел бы иметь его портрет. Он напоминал бы мне об… ответственности.

Персис явно не хотелось, чтобы он слишком зацикливался на том, каким был его донор, однако она коротко кивнула, и ее компьютер выплюнул небольшое изображение на жестком пластике, похожее на старинную фотопластинку.

— А у тебя есть татуировки? — спросил Нат, улыбаясь.

— По течению плывет только дохлая рыба, — ответила Персис. Эти слова прозвучали неожиданно резко, почти грубо, и Нат подумал, что как раз тогда, когда он решил, что пробился сквозь внешнюю оболочку к настоящей Персис Бандельер, она повернулась к нему новой, совершенно неизвестной стороной.

60

Вечером того же дня Нат попросил принести ему самый обычный карандаш и бумагу и попытался написать несколько писем людям, которых знал когда-то. Разумеется, отправлять эти письма он не собирался — Нат просто испытывал свою память, стараясь припомнить, кем были те или иные люди, чем они занимались и как он к ним относился, когда был жив. Впрочем, Нат не исключал, что когда-нибудь, когда он будет жить снаружи, он попытается отыскать их или их детей. Вот только действовать ему придется предельно осторожно, коль скоро «Икор» собирался превратить его в совершенно новую личность.

Первое письмо Нат сочинил с большим подъемом — так увлекла его собственная идея, но чем дальше он писал, тем гаже становилось у него на душе. Что толку писать письма людям, которые давным-давно умерли? Нет, лучше попытаться составить список вещей, которые будут для него важнее всего в его новой жизни. Список Ната состоял, однако, только из одного слова, которое он писал снова и снова, словно в трансе:

СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА

Откуда-то пришло желание переложить карандаш в левую руку, и Нат не стал сопротивляться. Сосредоточившись на своем теле, он сидел, низко наклонив голову и не замечая ничего вокруг, и только шептал чуть слышно:

— Ну давай, Иэн, давай! Поговори же со мно!

Левая рука начала двигаться — сначала нервно, неловкими рывками, отчего карандаш оставлял на бумаге одни лишь длинные, перепутанные, зигзагообразные линии. Этими каракулями Нат заполнил несколько страниц, но чем дольше он писал, тем разборчивее становились загадочные письмена. Наконец на очередной странице появилась надпись:

ПОМОГИ МНЕ!

Глядя на нее, Нат испытал настоящий шок. Он был уверен, что его рука вывела эти слова совершенно самостоятельно и что это произошло не случайно. Химик-аспирант Иэн Паттерсон пытался разговаривать с ним. И за те секунды или минуты, когда Нат сидел, глядя на послание из другого мира и пытаясь осмыслить происшедшее, с ним что-то произошло. Словно лопнули тонкие нити, удерживавшие его по эту сторону разума и на свободу вырвалось что-то темное, чужое, дикое. Нат начал с малого, швырнув о стену металлический поднос для пищи. Потом он перебил все светильники и, окончательно потеряв над собой контроль, принялся громить и крушить все, что попадало под руку. Он ранил себя осколками стекла и пластмассы, но не замечал боли, и только дикий рев, исторгавшийся из его горла, становился все громче. Прибежавший на шум охранник попытался оглушить его дубинкой, но Нат ловко увернулся и вышвырнул бедолагу в коридор. Когда появились другие охранники, он уже истратил все силы и скорчился в углу, однако стоило им приблизиться, он так свирепо зарычал на них, что они отпрянули, а Нат с ужасом осознал, какой сильный страх он внушает окружающим.

В конце концов охранники набросились на него все вместе, повалили на пол и прижали к шее холодный ствол нейроружья. Нат еще барахтался, хотя и понимал, что сопротивление бесполезно. В какой-то момент он извернулся и увидел Монти, который неподвижно застыл в дверях. Его лицо выражало ужас и отвращение, и Нат окончательно осознал, во что превратился.

И это открытие не доставило ему никакого удовольствия.

После этого случая Нат лишился последних привилегий. Его больше не выпускали в коридор и даже в туалет водили под охраной. Подобное ограничение свободы, и без того минимальной, сильнейшим образом подействовало на Ната. С каждым днем ему становилось все труднее держать себя в руках. По утрам, глядя на себя в зеркало, Нат едва узнавал собственное отражение. Порой ему казалось, что он окончательно потерял контроль над собой и что власть полносью перешла к телу.

Все чаще и чаще его охватывало дикое, безумное желание силой проложить себе дорогу к свободе и убежать, спрятаться в пустыне или в горах. Тщетно Нат уговаривал себя, что Иэн Паттерсон был человеком порядочным и благоразумным и что его тело должно воздействовать на него только положительно, облагораживая мысли, порожденные не до конца восстановившимся мозгом. Иэн не стал бы бунтовать и тем более — предпринимать какие-то отчаянные шаги. Он бы постарался смириться со своим положением и даже найти в нем светлые стороны. Однако мрачное возбуждение продолжало владеть Натом, и часто, поддавшись ему, он снова и снова вступал с телом в полумистическую связь. Для этого ему достаточно было просто сесть к столу и, откинувшись на спинку стула, расслабить мышцы шеи и запрокинуть голову назад, как бы давая телу возможность действовать самостоятельно. И оно действовало, точнее — разговаривало с ним при помощи карандаша и бумаги. Нату нужно было только немного подождать, и на бумаге начинали сами собой возникать слова:

БОЛЬШАЯ ПТИЦА

КАМЕНИСТЫЙ РУЧЕЙ

БОББИ

ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ

Эти фразы повторялись чаще всего, хотя кроме них было много других, по-видимому, случайных слов. А однажды его левая рука нацарапала фразу, которая произвела на него впечатление разорвавшейся под стулом гранаты:

МОЯ ЖИЗНЬ — ТОЛЬКО МОЯ!

После этого Нат настоял на еще одной встрече с Персис. Показав ей свои каракули, он спросил, что она думает по этому поводу.

— Тело Иэна продолжает вырабатывать различные гормоны, поэтому соответствующие химические изменения, затрагивающие все клетки организма, тоже относятся к нему, — сказала она сочувственно. — Но… как бы это лучше сказать? У этой машины есть шофер — ты. Ты садишься за руль, включаешь зажигание и жмешь на педали. Ты выбираешь пункт назначения и решаешь, каким путем ты туда поедешь и с какой скоростью. И я считаю, что тебе нужно взяться за дело сейчас, пока ты еще в силах справиться с этой задачей.

— В том-то и дело, что это довольно трудно. Я… я почти боюсь его. Во всяком случае, он меня нервирует. И знаешь, по-моему, для студента или аспиранта этот Иэн, пожалуй, слишком склонен к насильственным действиям.

— Вот как? — спросила Персис, глядя на Ната как-то чересчур пристально.

— Ты сама видела, какой разгром я устроил в палате третьего дня. Кроме того, эти письменные послания… Мне бы все-таки хотелось знать, что ты об этом думаешь.

Нат придвинул к Персис стопку бумажных листков.

— Вот это… «Иисус любит тебя»… Неужели Иэн был религиозным фанатиком? Кто такой — или кто такая эта Бобби?

— Я думаю, что эти слова выплыли из твоей собственной памяти. У тебя не возникло никаких ассоциаций?

— Никаких. Единственное, что я чувствую, — это гнев, его гнев, который вызывают у него эти словосочетания.

— На что же он, по-твоему, сердится?

— Ему не нравится, что его кто-то использовал.

Персис неожиданно вздрогнула.

— Мне кажется, ты ошибаешься, Нат. Это не его гнев, а твой.

— Что ж, в этом есть доля истины, — согласился он.

— Я распоряжусь, чтобы тебе начали давать специальные лекарства от раздражительности. Как мне кажется, тебе уже можно их принимать.

— Что это за лекарства? Транквилизаторы?

— Не совсем. Они действительно создавались на основе транквилизаторов, известных в твое время, однако их отличает значительно большая избирательность и высокая специализация, так как они воздействуют исключительно на лимбическую систему.

— Что ж, я не против, — проворчал Нат. — Только не вздумайте меня лоботомировать.

— Почему ты заговорил о лоботомии?

— На самолетном кладбище я видел людей, которых ваш Купол превратил в идиотов.

Персис грустно улыбнулась:

— Ты — настоящее чудо, Нат. Научное чудо. Я действительно так считаю, и… Не стану же я своими руками портить то, ради чего мы так много и упорно работали.

61

Лекарства, о которых говорила Персис, подействовали довольно быстро. Нат начал успокаиваться. Во всяком случае, по утрам он уже не чувствовал побуждения действовать. Монти проводил с ним чуть не каждую ночь, однако былая душевная близость между ними куда-то пропала, теперь они даже разговаривали редко. Нат не понимал, почему его друг так сильно переменился. Пару раз он спрашивал его об этом чуть ли не открытым текстом, но Монти всякий раз прерывал разговор и спешил уйти под каким-нибудь надуманным предлогом. В конце концов Нат решил, что парень боится нового увольнения и оттого никому не доверяет. Что ж, это было ему понятно. Для такого стеснительного и непрактичного человека, как Монти, потеря работы стала бы настоящей катастрофой.

— Я хотел бы побывать в Большом каньоне, — сказал как-то Нат Персис.

Персис посмотрела на него и рассмеялась.

— Ты с ума сошел! — воскликнула она.

— Разве каньон так уж далеко? Нет, скажи честно — разве это действительно такая большая проблема? Мне бы хотелось уважить тело — я надеюсь, что эта поездка примирит меня с Иэном. Боюсь, ему нелегко было оказаться, гм-м… под чужим контролем.

— Не знаю, получим ли мы разрешение, — сказала Персис.

— А от кого это зависит?

— В конечном счете — от Гарта.

— Если он мне не доверяет, кто мешает ему послать со мной целую армию охранников?

— Хорошо, я поговорю с ним. Посмотрим, что он скажет.

На следующий день Гарт сам пришел к Нату в палату.

— Извини, Нат, но ничего не выйдет, — сказал он.

— Ты говорил, что, когда я окрепну, вы будете готовить меня к возвращению в общество. Надеюсь, ты не передумал?

— Нет, но… Это же совсем другое дело. Ты получишь новое имя и новые документы, и Федеральное агентство уже не сможет тебя выследить. А выпускать тебя из здания сейчас слишком рискованно.

— Вы уволили Карен, а Монти напугали до такой степени, что он почти перестал со мной разговаривать. Тебя я тоже почти не вижу… Послушай, Гарт, я прошу всего лишь разрешить мне прогуляться к Большому каньону! И если вы действительно хотите, чтобы я поправился, вы должны дать мне надежду. Разве не так говорится в клятве Гиппократа? Я не убегу, Гарт, честное слово! Ведь я понимаю: я смогу вернуться к нормальной жизни, только если буду выполнять все, что вы мне говорите. В противном случае у меня нет ни малейшего шанса.

— Хорошо, я подумаю, — пробормотал Гарт.

Он тоже относился к нему иначе, чем раньше, и Нат искренне сожалел об этом. Вместе с тем Нат сознавал, что, если ему чего-то хочется, надо проявлять настойчивость; в противном случае не стоило и огород городить. И его упорство было вознаграждено. Два дня спустя Гарт передал ему свой ответ: Нату разрешалось отправиться в Большой каньон с Персис и четырьмя охранниками.

И Нат чувствовал себя на седьмом небе от счастья.

Пустыню им предстояло пересечь в одном из аэрокаров «Икора». Скользнув над верхушками тополей, овальный летательный аппарат легко обогнал несколько наземных экипажей, также двигавшихся к гигантскому разлому в земной коре, и понесся вперед, со свистом рассекая дымный воздух.

Когда впереди показались ржаво-коричневые скалы, пилот сбавил скорость, и Нат привстал на сиденье, пристально вглядываясь вперед. В последний раз он видел Большой каньон лет семьдесят назад — тогда он ездил сюда вместе с родителями. При мысли о них — о том, что они давно мертвы, — Нат почувствовал, как у него защемило сердце. Его отец, доктор Патрик Шихэйн, был, что называется, профессионалом до мозга костей. Медицинскую этику он ставил превыше всего — выше даже дружеских и родственных привязанностей. «Старый сукин сын» — Нат частенько отзывался об отце именно в таких выражениях, но это не мешало ему любить его. Что касалось матери, то она была совсем другой. Катя Шихэйн с ее изысканной вежливостью, безупречным воспитанием и едва уловимым налетом богемности, которым она была обязана своему происхождению из аристократической, «с традициями» семьи, никогда не сталкивалась с грубой реальностью, никогда не принимала на себя сколько-нибудь серьезной ответственности, и это наложило свой отпечаток на ее характер. К Нату она относилась с чуть заметной прохладцей, происходившей, впрочем, не от недостатка любви, а от неумения проявить ее должным образом. Как бы там ни было, в эту поездку они отправились втроем и долго стояли на краю пропасти, любуясь открывавшейся им панорамой, от которой по-настоящему захватывало дух. Потом они спустились вниз и устроили привал на одной из специальных площадок. Насколько Нат помнил, то был последний раз, когда они выбирались куда-то всей семьей.

Когда аэрокар приземлился на вип-площадке близ каньона, Персис протянула Нату специальный прогулочный костюм с блестящей солнцеотражающей поверхностью и тщательно проверила по приборам степень загрязнения воздуха.

— Сегодня воздух в порядке, — сказала она, — но тебе все равно придется надеть вот это.

И она вручила Нату шлем с затемненным солнцезащитным забралом.

— В этом только голышом купаться, — проговорил Нат и вдруг заметил, что охранники тоже переодеваются для выхода наружу. — Неужели они обязательно должны идти с нами? — спросил он шепотом.

Персис ничего не ответила, но по ее взгляду Нат понял, что иначе ничего не выйдет.

И вот уже вся группа стояла у обрыва, боязливо заглядывая вниз. Но Колорадо, которая когда-то струилась по дну каньона тонкой серо-зеленой ниточкой, нигде не было видно.

— Где же река?! — изумился Нат.

— Она больше не доходит до этого места, — грустно ответила Персис.

Еще немного постояв на краю, они начали спускаться по узкой тропинке, петлявшей по уступам на стене каньона. Довольно скоро Нат вырвался далеко вперед, и охранникам и Персис то и дело приходилось переходить на трусцу, чтобы не потерять его из виду. Судя по всему, охранники были не в лучшей форме и довольно скоро запыхались.

Примерно на полпути им повстречался небольшой караван осликов, медленно поднимавшихся по тропинке. На осликах ехали несколько туристов, одетых в такие же, как у Ната, блестящие костюмы и шлемы, увенчанные к тому же неким подобием шляп с широкими полями. Если не считать этой группы, каньон был совершенно пуст.

— Здесь никого нет? — полувопросительно проговорил Нат.

— Что поделать, туризм как вид спорта уходит в прошлое, — ответила Персис.

Обернувшись через плечо, Нат посмотрел на пыхтящих охранников.

— Слушай, может, все-таки попробуем хотя бы на время избавиться от этих парней? Никуда мы не денемся. Пусть они спустятся на дно каньона в аэрокаре и подождут нас там.

Персис немного подумала, потом вернулась по тропе назад, чтобы поговорить с охранниками, и Нат проводил взглядом ее спортивную фигуру. Переговоры увенчались полным успехом. Старший охранник показал Персис, как пользоваться парализатором, после чего вся группа медленно двинулась в обратном направлении.

С облегчением вздохнув, Нат снова повернулся к величественной панораме, которую нелегко было охватить взглядом — и совсем не потому, что над ней, как и над всем остальным миром, висела плотная завеса смога. Большой каньон действительно был большим, огромным, и все же он запечатлелся в мозгу Ната, словно фотографическая карточка или открытка. Глядя на него, он даже поднял забрало шлема, думая, что сможет четче рассмотреть окрестности.

— Эй! — немедленно окликнула его Персис. — Озонового слоя больше не существует. Несколько минут на таком солнце — и ты заработаешь катаракту на обоих глазах!

Нат послушно опустил забрало, и Персис обогнала его. Она уверенно шагала по тропе, не обращая внимания на камни и щебень, подававшийся под ее подошвами, и Нат невольно залюбовался движением ее длинных, стройных ног.

— Именно это мне и было нужно, — сказал он, нагнав ее.

— Что именно?

— Это. Скалы. Простор. Свобода.

И спотыкаясь, падая и снова вставая, Нат бросился по тропе бегом.

— Эй, стой! Остановись! — крикнула Персис ему вслед, но Нат, хотя и слышал ее, даже не замедлил своего бега. Он не мог, да и не хотел, этого сделать. Это было все равно что лететь по обледенелой лыжной трассе, чувствуя, как она упруго горбится под ногами трамплинами и взгорками. Он смеялся во весь голос, выкрикивал какую-то чепуху, оступался, катился кувырком, вскакивал и снова бежал и бежал, пока не задохнулся от усилий. Только тогда он остановился, жадно хватая ртом очищенный воздух.

— Это просто глупо, Нат! — выговорила ему Персис, догоняя его. — Иногда ты ведешь себя прямо-таки… безответственно. Как подросток, честное слово!

— Я знаю. Должно быть, я снова переживаю что-то вроде переходного возраста.

— И ты поранил колено, — с упреком добавила она.

Действительно, на правом колене серебристая ткань костюма порвалась, а из глубокой царапины на колене сочилась кровь. Нат смахнул ее рукой и сунул палец в рот, наслаждаясь терпким железистым вкусом. Это было великолепно — чувствовать во рту вкус собственной крови, радоваться ритмичной работе сердца и легких, бежать наперегонки с орлами, парящими в вышине. «Вот она, настоящая жизнь, — подумал Нат, — здесь, а не в герметично закупоренном подвале, где меня держат, словно опасный микроб в пробирке».

— Боюсь, теперь она продлится недолго.

— Кто?

— Твоя свобода…

Нат не ответил. Они сделали еще несколько шагов и остановились на площадке для пикников. Пока Персис пыталась связаться с охранниками, Нат быстро собрал на стол. По сравнению с теми пиршествами на открытом воздухе, какие они, бывало, устраивали с Мэри, эта трапеза выглядела поистине жалкой.

— Жаль, я не взяла с собой Охотника, — проговорила Персис.

— Охотника? — удивился Нат.

— Это мой домашний волк. Я уверена, ему бы понравилось это путешествие.

— Домашнего волка? — переспросил он.

— Ну да… — Персис слегка пожала плечами. — Один или два их вида были одомашнены лет сорок тому назад.

— Какой он — твой волк?

На этот раз в улыбке Персис промелькнуло что-то похожее на… любовь.

— Он — весь мой, от ушей и до хвоста. И совсем не похож на собаку.

— А все-таки?

— Как ни странно, волчье мышление больше похоже на человеческое. Кроме логики, в нем присутствует элемент предвидения, интуиции, и этот элемент достаточно велик.

— Например?

— Если мы с Риком ссоримся… даже не ссоримся, а просто дуемся друг на друга, Охотник сразу это замечает и пытается нас отвлечь: затевает игру с мячом или еще что-то. Он в этом отношении как ребенок, ведь дети сразу чувствуют, когда в семье неладно. И он всегда предупреждает меня об опасности. К примеру, если мы гуляем, а впереди оползень или какое-то дикое животное, он не даст мне и шагу ступить, пока…

— Как же он это делает? — перебил Нат.

— Однажды я, как обычно, отправилась гулять в парк и взяла с собой Охотника. Внезапно он зарычал и заступил мне дорогу, не давая пройти. Я пыталась обогнуть его, но он не пускал меня и продолжал рычать. Дело кончилось тем, что Охотник буквально загнал меня обратно в машину. Потом я узнала, что в тот день в парке видели кугуара, так что он, наверное, спас мне жизнь. Мой Охотник — настоящий друг!

Благодаря этому разговору Нат с удивлением обнаружил в характере Персис стороны, о которых не подозревал. Оказывается, она умела быть человечной, мягкой, любящей… Кроме того, он понял, что Охотник, по-видимому, заботился о Персис гораздо больше, чем ее собственный муж.

Тем временем Персис взяла со скатерти крекер и, съев его, изящным движением стряхнула с колен крошки. Этот жест тоже был характерен для нее и свидетельствовал об аккуратности и собранности.

— Расскажи мне о своей прежней жизни, Нат, — попросила она. — Мне давно хотелось подробно узнать, какой она была. Скажем, из чего обычно состоял твой день?

— Даже не знаю, что тебе сказать. Для меня-то это была ежедневная, ничем не примечательная рутина. Впрочем, должен сказать, что я вел довольно упорядоченную жизнь. Вероятно, это объяснялось тем, что я, как-никак, был практикующим врачом, а врач не может позволить себе непредсказуемость и расхлябанность. Да и медицину я всегда любил без памяти… Для нас с Мэри это было главное дело в жизни. Думаю, и в тебе живет такая же страсть, потому что без нее порой просто невозможно мириться с тем, что иногда приходится делать. Ну а для нас с Мэри ничего, кроме медицины, в мире просто не существовало. Не знаю, хватило бы нас на всю жизнь, но и тогда, и сейчас мне кажется, что да — хватило бы.

— Ты очень любил Мэри? — Этот прямой вопрос был задан с подкупающей откровенностью, и Нат невольно улыбнулся.

— Да. Она была единственной женщиной в моей жизни, — сказал он.

— Значит, вы много занимались сексом?

— Тебя интересует моя сексуальная жизнь? — Нат рассмеялся.

Персис тоже улыбнулась.

— Только с чисто научной точки зрения, — пояснила она, слегка покраснев. — Меня всегда занимал вопрос, насколько серьезно изменилась половая жизнь американцев за прошедшие семь десятков лет. В последнее время количество сперматозоидов в семенной жидкости мужчин сильно сократилось, поэтому сейчас большинство супружеских пар предпочитают прибегать к методам искусственного оплодотворения. Особенно это касается наиболее загрязненных районов. Данные статистических опросов — современных и проведенных пятнадцать-двадцать лет назад — вроде бы свидетельствуют, что сексуальная активность американцев неуклонно снижается. Согласно той же статистике, из общего числа новорожденных лишь десять процентов зачаты естественным путем. Некоторые считают, что главной причиной стало растущее загрязнение окружающей среды, но… я бы не взялась утверждать это столь категорично. Кроме экологических и медицинских существуют и психосоциальные факторы, влияние которых почти не изучено.

Нат задумался, потом спросил мягко:

— А у вас с Риком есть дети?

Персис отвернулась и некоторое время с преувеличенным вниманием разглядывала голые, безжизненные склоны.

— Пары, в которых оба партнера полноценны в сексуальном плане, — большая редкость, — проговорила она наконец. — Большинству требуется та или иная помощь…

— Ну, поколение, к которому принадлежали мы с Мэри, тоже нельзя назвать совершенно нормальным, — с улыбкой заметил Нат. — Ведь именно нам пришлось в полной мере столкнуться с последствиями печально знаменитой сексуальной революции 60-х годов XX века. Кроме того, отрицательно влияло на сексуальную активность нашего поколения и распространение СПИДа, и возросшая напряженность повседневной жизни. Нередко обоим партнерам приходилось работать по много часов в день, чтобы иметь кусок хлеба и крышу над головой. Иными словами, мы были очень занятым поколением, поэтому секс занимал в нашей жизни не самое главное место.

— А как насчет вас с Мэри?

— Сначала мы, естественно, занимались этим довольно часто, потом реже.

Персис кивнула, но Нату показалось, что на ее лицо легла какая-то тень.

— Мы, разумеется, принимали меры, чтобы, так сказать, подогреть интерес к этому… гм-м… к этому времяпрепровождению. Мэри, например, обожала, когда мы выезжали куда-нибудь за город на пикник. Она любила бывать на природе, ночевать под открытым небом и так далее… Я уверен, что она была бы в восторге от нашей сегодняшней вылазки. Здесь так… здорово!

Нат вскочил на ноги и, не в силах сдержать обуревавшие его чувства, издал ликующий вопль.

— Погляди, Мэри, как здесь красиво! — крикнул он. — И ты, Иэн, тоже смотри. Ведь это ты одолжил мне свое тело, и я хочу отблагодарить тебя хотя бы таким способом!

— Не одолжил, а подарил, — поправила Персис. — Можешь быть уверен — никто не потребует у тебя это тело назад.

Нат снова сел.

— Мэри была необыкновенной женщиной. Совершенно без комплексов, так что в сексе она часто брала инициативу на себя. И даже в последние годы… Такое поведение больше характерно для мужчин, но мне это нравилось. При этом она применяла и хитрость, и ласку, а иногда шла напролом, однако всегда добивалась того, чего хотела.

Нат ненадолго замолчал и склонился над раненым коленом, которое он перевязывал, но мысли его унеслись далеко в прошлое.

— У Мэри был своего рода пунктик насчет секса в дешевом мотеле… Ну, как будто мы — бедные любовники, сбежавшие из города, я — от сварливой жены, она — от грубого и равнодушного мужа. И можешь не сомневаться — мы посетили все грязные ночлежки, сколько их было в окрестностях Лос-Анджелеса, а было их немало, причем некоторые выглядели так, что в них и заходить-то не хотелось. Но мы все равно заходили, снимали на пару часов номер, делали свое дело и исчезали. Нам это просто нравилось. Иногда, впрочем — исключительно для разнообразия, — мы забирались куда-нибудь повыше классом… Особенно мы любили «Шато Мормон» — удивительный старый отель, который стоял почти на самом Стрипе… Он все еще там?

— На Стрипе? — удивилась Персис.

— Ну да, на Стрипе… на бульваре Сансет. Ты ведь знаешь его, да? — Нат не мог поверить, что Персис никогда не слышала о самой знаменитой улице Лос-Анджелеса, но ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

— В свое время «Шато Мормон» был очень популярным, я бы даже сказал — модным отелем. Не самым шикарным, нет, но у него была репутация, если ты понимаешь, что я хочу сказать. В его номерах в разные годы останавливались многие знаменитые… и не очень знаменитые люди, которые потом стали знаменитостями, и нам это нравилось, как нравилась старомодная основательность и традиции этого отеля. Хотя, наверное, мы просто были молоды и излишне сентиментальны…

— Вовсе нет, — возразила Персис. — Я думаю, старый отель будил ваше воображение, к тому же… к тому же ты любил Мэри.

— Больше собственной жизни, — подтвердил Нат. — К сожалению, я не сумел исполнить клятву…

— Какую клятву?

— Когда мы сочетались браком, я поклялся заботиться о ней, пока смерть не разлучит нас… — Голос Ната дрогнул. — Я знал, конечно, что мы умрем не в один и тот же день, но надеялся, что тяжесть расставания ляжет на мои плечи. Но я умер раньше Мэри. А это не входило в мои планы.

— Ты не виноват. Это… просто случилось.

— Я понимаю, и все же… Кроме того, я до сих пор не могу представить себе ее лицо. Не могу, Персис!.. Какие-то отдельные черточки всплывают в памяти, но целиком…

— Все вернется, Нат, вот увидишь. Ты обязательно вспомнишь.

Нат, не отвечая, поднялся и подошел к краю площадки. Тропа лежала прямо перед ним, и он знал, что ему ничего не стоит убежать от Персис. Убежать, спрятаться, чтобы самому попробовать выстроить свою жизнь в этом безумно сложном новом мире.

Персис как будто прочла его мысли.

— Не надо, Нат, — сказала она и стала собирать со стола. — Я не хочу потерять тебя во второй раз.

Нужно было не иметь ни чести, ни совести, чтобы не откликнуться на эти слова. Ведь Персис поверила ему, поверила настолько, что отважилась вывезти его в эту пустынную местность и даже удалила охрану. Как он мог обмануть ее доверие?

В молчании они стали спускаться на дно каньона.

62

— Доброе утро, Нат! — сказала Персис, входя в его комнату точно в назначенное время и усаживаясь на стул в углу. Ее плечи красиво вырисовывались на фоне спинки стула, к тому же она слегка потирала их, словно ее знобило. Глядя на нее, Нат почувствовал себя тронутым. Персис всегда подходила к их «собеседованиям» очень ответственно, и в большинстве случаев ей удавалось поднять тему, которая затрагивала очередной слой его памяти и заодно заставляла Ната проявить какую-то черту своего характера, которая позволяла бы судить, насколько он готов к самостоятельной жизни в изменившемся мире. И часто — уже после того, как Персис уходила, — тело Ната продолжало говорить с ним о ней, требовать, чтобы он вспоминал ее голос, мимику, жесты. Он, правда, старался не поддаваться этим желаниям тела, но временами, особенно когда он уставал больше обычного, его воля слабела, и тогда Нат воображал, как он лежит с Персис в постели, прикасается к ней, держит за руки и целует, целует ее прекрасное лицо.

— Сегодня мы поговорим о твоем мозге, — объявила Персис.

— Опять?!

Она улыбнулась:

— Мне вдруг стало интересно, что ты помнишь из своего медицинского курса о различии между мозгом женщины и мужчины.

Нат на мгновение задумался. Что-то такое он, кажется, когда-то учил…

— Насколько я помню, мое гипоталамическое ядро в два с половиной раза больше, чем у тебя.

— Зато у меня больше мозолистое тело, — парировала Персис. — А это означает, что обмен импульсами-сообщениями между аналитическим левым и интуитивным правым полушарием протекает у меня гораздо интенсивнее. Вот почему я, как большинство женщин, руководствуюсь не логикой, а эмоциями.

— Ты уверена? Тогда почему ты так стараешься скрывать то, что чувствуешь?

— Потому что моя работа не позволяет мне проявлять эмоции каждый раз, когда мне этого хочется.

— О'кей, — согласился Нат, — с тех пор как я пробудился, мое правое полушарие действует намного активнее, чем левое. Это вы… мы установили. Таким образом, мое интуитивное мышление сильнее, чем у тебя, а это значит, что я знаю, о чем ты думаешь.

На лице Персис появилось недоверчивое выражение.

— Мы вернули тебе жизнь, но надеюсь, мы не превратили тебя в idiot savant 14 .

Нат был в игривом настроении, и Персис это нравилось — он понял это по тому, как старательно она делала вид, что хмурится. И он решил закрепить победу:

— Я умею читать мысли, Персис.

Персис внезапно побледнела. Казалось, вся кровь в одно мгновение отхлынула от ее лица.

— П-почему… почему ты это сказал?

Нат пожал плечами:

— Даже не знаю. Просто к слову пришлось. Я пошутил, а ты…

— А я?..

— У тебя такой вид, словно ты увидела призрак.

Прежде чем ответить, Персис слегка откашлялась.

— Нет. Никаких призраков, я просто… Так что ты хотел мне сказать?

— Что ты от меня что-то скрываешь, — пустил Нат пробный шар.

К его удивлению, Персис отвела взгляд.

— И что, по-твоему, это может быть?

— Не знаю. Я еще не настолько преуспел в искусстве чтения мыслей. Должно быть, какая-то роковая тайна, связанная с моим происхождением…

— Все люди что-то скрывают друг от друга. И иногда в этом есть рациональное зерно, ты не находишь?

— Я ничего не скрываю. Ты видела меня всего — и снаружи, и изнутри тоже, — за исключением разве что татуировки. И у тебя передо мной преимущество, потому что ты в буквальном смысле читала то, что происходило у меня в мозгу. Должен сказать, что подобная обнаженность очень… раскрепощает. Советую тебе тоже когда-нибудь попробовать.

— Если ты помнишь, что я говорила тебе о мозге, — проговорила Персис, пристально глядя на него, — нервные волокна височных и лобных долей отмирают у мужчин раньше, чем у женщин. И без корректирующей работы мозгового ствола отделы твоего мозга, отвечающие за мышление и ощущения, очень скоро начали бы давать сбои. Давно известно, что значительный процент мужчин с возрастом становится раздражительнее. У некоторых серьезно портится характер, происходят другие изменения личности…

— Все это верно, — согласился Нат и прищелкнул пальцами. — У женщин возрастные изменения затрагивают в первую очередь гиппокамп и теменную область, что вызывает ухудшение памяти и пространственной ориентации. В общем, если ты когда-нибудь забудешь, где находится ванная комната, я на тебя заору… Может, даже брошу в тебя домашними тапочками. Как тебе такая картина?

— И когда это будет? — спросила Персис, глядя на него каким-то странным взглядом.

Нат колебался всего лишь мгновение. Потом он почувствовал такой сильный прилив уверенности, что даже поднялся на ноги.

Персис тоже встала.

— Я… я не знаю… — Она бросила быстрый взгляд в сторону наблюдательного окошка с зеркальным стеклом.

— Сегодня за нами никто не подсматривает, не правда ли?

Она сделала отрицательный жест и запрокинула голову, подставляя ему губы. Нат не мог бы сказать, насколько сильно он в действительно жаждет поцеловать Персис, однако он отбросил колебания, приник к ее губам и одновременно властно обнял. Он знал, чувствовал, что и она тоже этого хочет, хотя когда он просунул колено между ее бедрами, чтобы крепче прижать ее к себе, Персис сделала слабое движение, словно пытаясь вырваться.

Внезапно в дверь кто-то постучал. Персис тотчас отскочила к своему стулу и упала на него, а Нат отвернулся.

Это был Гарт.

— Как раз вовремя… — пробормотал Нат вполголоса. Он пытался перехватить взгляд Персис, но она сосредоточенно рассматривала что-то на полу.

— Доброе утро, — сказал Гарт, переводя взгляд с Ната на Персис и обратно. Он, несомненно, понял, что между ними что-то произошло, но не знал — что. — Персис сказала мне, что ваша поездка удалась.

— Да, мне очень понравилось. Спасибо, что разрешил мне ехать.

— У нашего проекта есть один верный сторонник, благодаря которому мы сумели решить несколько важных проблем… в том числе и эту. Сегодня я узнал, что ему очень хочется встретиться с тобой, Нат. Я думаю, ты вполне готов… да и у него как раз появилось небольшое «окно» в расписании.

Нат кивнул. Он давно ждал чего-то подобного.

— Кто же этот доброжелатель? — спросил он, бросив еще один взгляд в сторону Персис.

— Президент.

— Президент «Икора»?

— Нет, Соединенных Штатов.

Нат невольно ахнул и побледнел.

— Мы наверняка говорили тебе об этом, Нат, но ты, вероятно, забыл. У президента Вильялобоса есть особые причины интересоваться твоей судьбой. Его отец также был подвергнут глубокой заморозке — вот почему он так пристально следит за твоими успехами. В нашем столкновении с Федеральным агентством он тоже помог нам чем мог. А теперь он хочет встретиться с тобой лично.

— Он… Президент приедет сюда? — спросил Нат.

— Нет. Мы поедем к нему в Белый дом.

Нат не мог поверить своим ушам.

— Откуда вы знаете, что мне можно доверять? Ведь вы обращались со мной как с пленником.

— Мы считаем, что ты готов… — Гарт покосился на Персис, ища у нее подтверждения, и она слегка кивнула. — И физически, и, так сказать, морально…

— Но если эта поездка состоится, моя история выплывет наружу! — с горячностью перебил Нат. — Как же я тогда смогу начать самостоятельную жизнь, пусть даже и под чужим именем? Вы же сами твердили мне, что хотите сохранить в тайне не только мое местонахождение, но и сам факт моего существования, снабдить меня новыми документами и прочим!..

— Это будет частный визит, Нат. Никаких журналистов, никакой огласки вообще. Подобные вещи происходят сплошь и рядом, но пресса всегда остается в неведении.

— Не верю! Кто-нибудь непременно проболтается. В мое время подобная информация стоила больших денег, и я не думаю, что за семьдесят лет это сильно изменилось.

— Мы специально оговорили все условия, и пресс-секретарь президента согласился их выполнить. Не волнуйся, Нат, все пройдет как надо.

— Похоже, вы не оставляете мне никакого выбора.

— Ты хочешь получить свободу?

— Да.

— Вот что, Нат, единственная моя цель состоит в том, чтобы мой проект имел продолжение. А благополучие проекта — это и твое благополучие. «Икор», разумеется, может достать тебе новые документы, однако ты сам видел, как легко раскрыть твое настоящее имя, и тогда ты окажешься во власти весьма опасных и непредсказуемых людей. Нет, раз уж есть такая возможность, нужно заручиться поддержкой президента, пока он еще у власти.

Нат вздохнул. Он с самого начала подозревал, что «Икор» намерен помогать ему лишь до тех пор, пока он будет соблюдать условия игры. Впрочем, никаких особенных причин не соблюдать их у него не было. Больше всего Нату хотелось покинуть Аризону, и если ради этого ему придется предстать перед президентом, что ж — он согласен.

— Еще одно, Нат: отныне ты должен держать себя в руках. Никаких нервных срывов и истерик с битьем стекол и аппаратуры, понятно? Психически ты совершенно здоров и должен вести себя соответственно. И не только ради нас и проекта, но и ради себя тоже. Надеюсь, тебе понятно?

Нату было очень неприятно, что Гарт отчитывает его в присутствии Персис, и он ответил не сразу.

— Тебе понятно? — повторил Гарт.

— Да, — послушно ответил Нат.

— Вот и отлично. А теперь отдыхай. В четверг мы летим в Вашингтон.

 

Вашингтон, округ Колумбия

63

Мощный аэрокар мчался на предельной скорости над землей, цвет которой менялся от песчано-коричневого до желто-зеленого, по мере того как летательный аппарат приближался к Восточному побережью. Время от времени Нат замечал внизу обтекаемые рыла скоростных поездов, пересекавших страну в разных направлениях; все остальное представлялось ему размытым и неясным. От этого его слегка затошнило, но он сумел справиться с неприятными ощущениями. Вот аэрокар отклонился влево в направлении болотистых равнин Северной и Южной Каролины. Еще час стремительного полета — и впереди показался Вашингтон.

При виде флагштока и аккуратных зеленых лужаек, расстилавшихся перед похожим на свадебный пирог фасадом Белого дома, Нат испытал легкое ностальгическое чувство. За прошедшие шесть десятилетий в Вашингтоне мало что изменилось, разве что прилегающие районы были превращены в пешеходные зоны и буквально кишели прохожими. Вдоль ограды Белого дома ездили туда-сюда внушительного вида бронированные машины с репродукторами на оружейных башнях. Из репродукторов неслись какие-то объявления на разных языках. То и дело звучала сирена, что создавало тревожную, почти прифронтовую атмосферу.

Несмотря на это, их небольшую группу быстро и почти без формальностей (если не считать обязательной дезкамеры) провели в роскошно старомодные залы Белого дома и велели подождать несколько минут. Вскоре двери отворились и в зал вошел президент, которого сопровождало несколько доверенных лиц.

С первой же секунды Ната поразила молодость президента Вильялобоса, и он не отрывал взгляда от его лица, пока тот за руку здоровался с каждым из прибывших, задавая обычные в таких случаях вопросы о делах, о самочувствии. Но Ната президент приветствовал совершенно особым образом:

— Здравствуйте, доктор Натаниэль Шихэйн, наш первый «человек из холодильника». Как поживаете?

— Спасибо, мистер президент, неплохо.

Президент отступил на шаг и слегка приподнял брови, словно собираясь воскликнуть «Оно еще и разговаривает!» или что-то в этом роде. В эти несколько мгновений Нат с особенной остротой почувствовал, как несладко приходится ярмарочным уродцам и прочим «удивительным природным явлениям». Чувства президента, впрочем, были более сложными; как показалось Нату, в них смешались восхищение и некоторая холодность, вполне, впрочем, естественная в данных обстоятельствах.

— Расскажите мне все, доктор Шихэйн!

Нат неловко повел плечами:

— Что тут особенно рассказывать, мистер президент? Я ничего не помню о том, как меня размораживали и оперировали. Зато теперь я совершенно здоров и с нетерпением жду, когда мне будет предоставлена возможность начать самостоятельную жизнь в вашем мире.

— Давайте присядем, — предложил Вильялобос и повел Ната к диванчику с позолоченными резными подлокотниками. Гарт, Персис и президентские советники почтительно остановились за спинкой, словно для групповой фотографии на память. Только на этот раз никто их фотографировать не собирался.

— Скажите, мистер Шихэйн, что было самым тяжелым в том, что с вами случилось?

Нат немного подумал и решил говорить откровенно.

— Лично для меня, — сказал он, — самым трудным было вернуться к жизни и узнать, что моя жена и мои родные давно умерли.

Этими словами он сознательно направлял беседу в неудобное русло, однако ему казалось, что обходить подводные камни не следует — особенно после всего, через что ему пришлось пройти.

— Вы хотите сказать, что, будь у вас выбор, вы бы предпочли остаться мертвым?

Нат тщательно обдумал свой ответ:

— Мой случай еще сложнее, мистер президент. Начнем с того, что мне вовсе не хотелось оказаться замороженным. Это было сделано вопреки моей воле. Моя жена могла действовать под влиянием шока, под влиянием обстоятельств, но… но я все еще не простил ее до конца за то, что она поступила со мной подобным образом.

Президент рассмеялся — впрочем, несколько искусственно.

— Ну, если бы люди умели прощать своих ближних, многие из нас спали бы по ночам гораздо спокойнее, — сказал он. — Надеюсь, мистер Шихэйн, что в конце концов вы… приспособитесь.

— Адаптация к новой действительности — процесс очень сложный и многоплановый, — вмешался Гарт, наклоняясь к ним через спинку дивана. — Но мистер Шихэйн преодолел почти все трудности, не правда ли, Нат?.. — И он с видом собственника положил руку на плечо своему пациенту.

— Как по-вашему, Нат, — ведь вы позволите мне вас так называть? — жизнь стоит того, чтобы… жить? — поинтересовался Вильялобос.

— Я знаю, мистер президент, вы хотите оживить вашего отца, — начал Нат, пытаясь избежать ответа на поставленный вопрос. — Должно быть, потому вы и спрашиваете…

— Да, я… В общем, мы собираемся попробовать, — кивнул Вильялобос. — Но мой отец был заморожен всего двадцать лет назад, и мне кажется, что это не такой уж большой срок.

— Тогда вашему отцу будет легче.

— В каком смысле — легче?

— Легче приспособиться к миру, которого я совсем не знаю.

— Будем надеяться, Нат, будем надеяться… Вы, вероятно, уже заметили, что современный мир не особенно доброжелателен, и возвращаться в него всегда не просто, потому что с каждым годом ситуация… меняется.

Он не сказал — «к худшему», но это было ясно и без слов, и Нат кивнул в знак того, что понял.

— От чего умер ваш отец?

— От инсульта. Аневризм сосудов, о котором никто не подозревал, а помощь подоспела слишком поздно. Мы все были потрясены — до того неожиданно это случилось. К счастью, стимулятор роста клеток, о котором мне рассказывал доктор Баннерман, способен ускорять восстановительные процессы не только в соединительной и мышечной тканях, но и в нервных клетках мозга. Благодаря ему процессы заживления идут настолько быстро, что пациента можно вернуть к жизни до того, как ткани начнут разлагаться. Я правильно излагаю суть вашего открытия, доктор Баннерман?

— Совершенно правильно, сэр. — Гарт важно кивнул, а Нат подумал, что президент нежно любит своего отца, хотя и старается этого не показывать.

— Что ж, желаю удачи вам обоим — и вам, и вашему отцу, — проговорил он.

— А я желаю удачи вам! — Президент, похоже, был тронут его словами. Во всяком случае, он схватил руку Ната обеими руками и тепло, сердечно пожал.

— Вы чувствуете? Чувствуете мои руки? — спросил он.

— Даже очень, — улыбнулся Нат. — Восстановленные нервы обладают повышенной чувствительностью, но Гарт говорит — скоро все придет в норму.

— Мы очень рады за вас, Нат. Мы все. Быть может, недалек тот день, когда вы сможете поведать миру свою историю… — Президент бросил быстрый взгляд в сторону Гарта. — Со слов вашего лечащего врача я знаю, что вы не собираетесь делать этого ни сейчас, ни в ближайшее время, и я отлично вас понимаю, но когда-нибудь… когда-нибудь… — Он улыбнулся. — А теперь прошу вас перейти в соседний зал. Мы устроили небольшой прием в вашу честь.

Нат с тревогой посмотрел на Вильялобоса. Его уверяли, что это будет неофициальный визит, а оказывается…

— Не волнуйтесь, — успокоил его президент. — Сегодня здесь собрались только заинтересованные лица, они болтать не станут.

Они поднялись и перешли в соседний зал, увешанный портретами предыдущих президентов США. Там их встретил гром аплодисментов и одобрительных восклицаний, и Нат на мгновение почувствовал себя не то астронавтом, вернувшимся после полета на Луну, не то звездой НБА. Потом началась церемония представления, во время которой ему очень помогли Гарт с Персис, державшиеся рядом и ловко пресекавшие любые попытки завязать длительный разговор. Машинально пожимая протянутые руки, Нат пытался поймать взгляд Персис. С тех пор как они целовались, он еще ни разу не разговаривал с ней с глазу на глаз, и ему очень хотелось знать, что она думает и чувствует. Еще больше ему хотелось поцеловать ее снова, но это было невозможно — во всяком случае, сейчас. Персис защищала сама обстановка приема, да и вид у нее был самый неприступный.

Нат надеялся, что возможность побеседовать с Персис появится у него после того, как официальные представления будут позади, но его надеждам не суждено было сбыться. Почти сразу же им завладела молодящаяся старуха с восковой, как у мертвеца, кожей и цепким взглядом орла. Впившись ему в локоть кривыми красными ногтями, она увлекла его к окну и хрипло прошептала:

— Не могли бы вы показать мне это?

— Что именно? — не понял Нат.

— Ваш шрам, сэр. Нельзя ли его увидеть?

И снова Нат подумал: вот и ему довелось пережить то, что, должно быть, испытывал Джон Меррик — знаменитый в XIX столетии Человек-Слон, когда ему приходилось раздеваться догола на глазах у студентов Королевского хирургического колледжа в Лондоне. Теперь и он, как Меррик, превратился в диковинку и мог даже демонстрировать шрамы как доказательство того, что он действительно чудо природы.

— Н-нет, — пробормотал Нат смущенно. — И вообще, мы не в цирке…

Он поспешно отошел и тут же заметил мужчину, с царственным видом восседавшего на резной софе в дальнем конце зала. Не обратить на него внимание было трудно — среди присутствующих он выделялся не только тускло-рыжими волосами, но и властными манерами человека, привыкшего повелевать. По манере держаться с ним мог сравниться разве что президент, но Вильялобос выглядел намного демократичнее и доступнее, а этот субъект принимал поклонение окружающих как должное, отвечая на оказываемые ему знаки внимания лишь короткой скупой улыбкой, которая совсем не шла к его грубому, жестокому лицу.

— Кто это? — спросил Нат у Гарта, который снова подошел к нему.

— Это высшее должностное лицо «Икора», генеральный директор корпорации Джон Рэндо.

— Рэндо?.. — повторил Нат. Эта фамилия была ему знакома, и сейчас она пробудила в нем множество смутных и не слишком приятных воспоминаний. — Когда-то я знал человека с такой же фамилией. Его звали… звали… — Нат лихорадочно рылся в памяти. — Он случайно не родственник некоему Мартину Рэндо?

— Это его сын, — сказал Гарт. — Мартин и Джон — некоронованные короли современной медицины, причем не только в области промышленного производства, но и в области науки. Мартин Рэндо создал вакцину, которая предотвращала процесс злокачественного перерождения здоровых клеток. Это была заметная веха в истории борьбы с раковыми заболеваниями. Фактически именно благодаря этому открытию врачам удалось раз и навсегда победить рак.

Нат покачал головой. Что-то было не так, но он никак не мог вспомнить что. Ответ скрывался где-то в глубинах его памяти, но дотянуться туда он пока не мог.

— Кстати, мистер Рэндо давно хотел с тобой познакомиться…

И Гарт подвел Ната к магнату.

— Я знал вашего отца, — сказал Нат, пожимая протянутую руку. — В общежитии в Гарварде мы жили в одной комнате.

— Совершенно верно, — подтвердил Джон Рэндо, чуть заметно кивнув.

— Давно ли он умер?

— Он не умер.

— Простите. Я подумал, что он…

— Мистер Рэндо-старший был основателем и генеральным директором «Икор корпорейшн». Десять лет назад он удалился от дел, и Джон занял его место, — вмешался Гарт. — Но Мартин Рэндо и сейчас здравствует.

— Ему сто четыре, и он все еще играет в гольф, — с вызовом сказал Джон.

Нат покачал головой. Ему трудно было поверить в то, что он только услышал. Мартин Рэндо жив! И играет в гольф! Он попытался мысленно нарисовать портрет своего бывшего однокурсника, каким он его помнил. Невысокий, не выше пяти футов и пяти дюймов, непоседливый, беспокойный, не слишком способный к наукам, но пронырливый… и волосы у него тоже были рыжими, в точности такого же оттенка. Интересно, как-то он выглядит сейчас?..

— Это довольно обычно, Нат, — снова вмешался Гарт. — В наши дни многие доживают и до более почтенного возраста.

— А… а сколько лет самому старому жителю на планете? — спросил Нат все еще под впечатлением от услышанного. Подумать только — Мартин Рэндо жив!

— Известны случаи, когда люди доживали до ста пятидесяти. Несколько таких долгожителей и сейчас живут где-то на Японских островах, — сказал Гарт.

— Но почему… почему Мартин ни разу меня не навестил? И даже не позвонил?

— Наверное, ему неприятно думать, что вы се еще достаточно молоды, чтобы годиться ему в правнуки, — сказал Джон Рэндо и улыбнулся своей змеиной улыбкой.

Нату хотелось задать еще множество вопросов, но он почувствовал, что разговор окончен или вот-вот окончится. От него не укрылась слегка закамуфлированная холодность в тоне Рэндо, но он подумал, что она может быть как-то связана с расходами на его поиски и спасение из лагеря на кладбище самолетов. Или же все дело в том, что из-за него у корпорации испортились отношения с могущественным ФАББ. Нату хотелось упомянуть об этом, возможно, даже извиниться, но прежде чем он успел открыть рот, Гарт уже увлек его в сторону.

— Он не очень хорошо выглядит, — проговорил Нат, который только сейчас заметил, что, несмотря на свой облик мирового владыки, Рэндо даже сидит с явным трудом, а рядом прислонена дорогая трость красного дерева.

— Джон тяжело болен, — подтвердил Гарт. — У него проблемы с сердцем — серьезные проблемы с самого рождения, и близится момент, когда вся современная медицина бессильна будет ему помочь.

Значит, понял Нат, Джон Рэндо тоже дожидается подходящего донорского тела. Не исключено, что вся научная программа, связанная с проектом «Пробуждение», изначально планировалась и субсидировалась ради одной-единственной цели: спасти жизнь генеральному директору корпорации.

Потом Гарт и Персис отошли в сторону, чтобы поговорить с другими гостями, и Нат остался один. Пользуясь случаем, он решил понаблюдать за присутствующими и довольно скоро обнаружил, что гвоздь программы — отнюдь не его скромная персона. После представлений интерес к нему практически угас. Теперь все, кто находился в зале, хотели только одного: перекинуться несколькими словами с Джоном Рэндо или хотя бы засвидетельствовать ему свое почтение. Даже сам Вильялобос был вынужден дожидаться своей очереди, чтобы пожать руку знаменитому человеку. Это выглядело почти неприлично — президентские гости толпой окружили магната и жадно внимали каждому его слову, разговаривая исключительно о вещах, способных привлечь его внимание. Очевидно, авторитет и могущество Джона Рэндо придавали ему настолько высокий социальный статус, что для некоторых он почти сравнялся с первым лицом государства, а то и превосходил его.

— Вы помните, что говорил Платон о демократии?

Нат обернулся. Возле него стоял сгорбленный, высохший старичок.

— Платон говорил, что любая демократия неизбежно заканчивается диктатурой, — ответил Нат машинально. В своей первой жизни он часто повторял эти слова. — Уж не хотите ли вы сказать, что мы почти достигли этой самой диктатуры? — спросил он.

— Да, Нат, именно это я и хочу сказать. Достигли, и без всякого «почти». Некоторые утверждают, что это закономерный результат того, что случилось с нами — с нацией, со всем миром. Другие считают, что это было тщательно подстроено.

Искренний, доверительный тон старика показался Нату знакомым. Где-то, когда-то он его уже слышал.

— Подстроено? Кем?!

— А ты как думаешь? — ответил старик вопросом на вопрос. — Насколько я могу судить, ты — человек начитанный…

— Был грех, — рассмеялся Нат. — Просто теперь мне с каждым днем становится все труднее и труднее сосредоточиться.

— Ну а Шекспира ты любишь?

— Очень.

— Что же именно тебе нравится больше всего?

— Все. Особенно «Антоний и Клеопатра». И еще — «Юлий Цезарь».

— Что ж, неплохой выбор, — сказал старик, оглядываясь на гостей, которые с непринужденностью профессиональных бездельников фланировали по залу.

— Что касается литературных пристрастий, то выбор часто зависит от учителя, не так ли? — улыбнулся Нат. — Когда я впервые прочитал эти пьесы, у меня был превосходный преподаватель, который и помог мне разобраться во всех тонкостях текста. Кажется, именно тогда я сумел по-настоящему оценить красоту английского языка елизаветинской эпохи.

— А ты случайно не в Гарварде учился?

— Да, в Гарварде. Вообще-то у меня была другая специальность, но на протяжении семестра я посещал лекции по литературе… Просто ради удовольствия.

— А твоего преподавателя случайно звали не Херби Рохан?

Нат вздрогнул:

— А вы откуда знаете?

— Он и у меня преподавал.

Эти слова заставили Ната повнимательнее всмотреться в лицо собеседника. Длинный, острый нос, старческие, водянистые глазки, клочья седых волос на лысой макушке… И все же кого-то этот человек ему напоминал. Нат почти не сомневался, что когда-то они уже встречались, но имени припомнить не мог.

— Простите, мистер, как вас зовут?

— Альберт Нойес.

— Бог ты мой!

— Не кричи так! — Альберт Нойес быстро огляделся по сторонам. — Я должен кое-что тебе сказать, Нат. У меня не так много времени, так что слушай и не перебивай. Ты существуешь в двух экземплярах. Скоро ты поймешь, что я имею в виду. Главное, продолжай интересоваться тем, откуда взялось твое донорское тело и кому оно раньше принадлежало.

— Но что…

— Твоим донором вместо одного человека стал другой. И, что еще важнее, у тебя есть двойник — еще один ты, но… другой. Доппельгэнгер.

— «Врачи за Справедливость»! — внезапно вырвалось у Ната. — Так называлась наша группа, верно, Альберт? Расскажи скорее, что с ней сталось? И с Мэри… Что случилось с моей Мэри?! Мне сказали, что она погибла во время землетрясения. Это правда?

— Я и сам хочу рассказать тебе все, но не знаю, когда мне это удастся. Только для того, чтобы попасть сегодня сюда, мне пришлось обратиться за помощью к людям, которые мне многим обязаны, нажать на множество тайных пружин… Я разве что к шантажу не прибег, и то едва-едва. К тебе ведь не допускают никаких посетителей.

— Я этого не знал. Послушай, Альберт, я…

В этот момент в зале поднялась легкая суматоха, почти не нарушившая мирное течение приема. Нат, во всяком случае, понял, что происходит, только когда двое крепких парней из президентской охраны схватили Альберта Нойеса под руки и быстро повлекли к двери.

— Эй, в чем дело!? Мы разговариваем! — воскликнул Нат. Его голос поднялся над сдержанным гулом толпы, и в зале тотчас наступила тишина. Непроизвольно Нат шагнул в ту сторону, куда увели Альберта, но Персис уже спешила к нему, бесцеремонно расталкивая собравшихся.

— Что случилось, Нат?

— Я только что встретил знакомого. Из моей первой жизни…

Персис ахнула.

— В самом деле?!

— Мы вместе учились в Гарварде.

Нату казалось — она должна обрадоваться, что он сумел вспомнить, но лицо Персис сразу сделалось озабоченным, даже хмурым.

— Он специально пришел сюда, чтобы встретиться со мной.

— Я… Я ничего об этом не знала, — вымолвила наконец Персис.

Нат задумался. Альберт ничего не сказал толком, и ему оставалось только гадать, что имел в виду его старый приятель.

— Он… он говорил, что вместо одного человека моим донором стал другой. Что это значит?

— Я не знаю, — повторила Персис. — Мы действительно рассматривали несколько вариантов, когда искали для тебя подходящего донора. Быть может, твой товарищ это имел в виду?

В этот момент к ним быстро подошел президент, и Нат счел благоразумным оставить скользкую тему.

— Что стряслось? — весело осведомился Вильялобос. — Маленькое недоразумение?

— Я знал этого человека, и… — начал было Нат, но осекся. Пожалуй, решил он, если об их близкой дружбе станет известно, это может повредить Альберту. — Почему ваши люди его вышвырнули?

— Вы имеете в виду доктора Нойеса? Никто его не вышвыривал, просто… просто он не должен здесь находиться. В Вашингтоне он известен как самый старый представитель оппозиционного лобби. Между нами говоря, старик — изрядный зануда; он нападает буквально на каждый правительственный законопроект. Я называю его «старой гремучей змеей».

— Почему?

— Потому что он производит много шума. К тому же, просыпаясь по утрам, я почти готов обнаружить его свернувшимся под моей кроватью, как было однажды в моем детстве, когда к нам в дом действительно заползла гремучая змея. Что он говорил вам, Нат? Может быть, старик чем-то вас расстроил?

— Нет, совсем нет. Просто…

— Пожалуй, следовало бы ввести закон, который обязывал бы подобных людей уходить в отставку, после того как им перевалило за сотню. Впрочем, не беспокойтесь: мистер Нойес никогда не переходит границ и умеет хранить секреты.

Нат вздохнул, огляделся по сторонам, прислушался к беспокойному ропоту гостей, которым не терпелось вернуться к привычной рутине президентских приемов. Потом он увидел Гарта, который смиренным жестом воздел вверх руки, и… заговорил о пустяках.

64

Обратный полет в Феникс проходил в молчании. Нат был погружен в размышления о странном разговоре с Альбертом Нойесом, но что-то подсказывало ему, что говорить об этом вслух не стоит, во всяком случае — пока. Оказавшись в своей комнатенке в цокольном этаже, он сел на кровать и долго сидел, думая о том, как ему связаться со старым (теперь уже и в буквальном смысле слова) товарищем. Альберт наверняка много знал, и Нат как раз пытался прикинуть, что получится, если он попытается настоять на свидании с ним, когда в дверь негромко постучали.

Нат сразу понял, кто это и что ему, вернее, ей нужно.

— Я думал, ты давно ушла. Почему ты задержалась? — все же спросил он, когда Персис вошла в комнату.

Персис взяла его за руку и заставила подняться.

— Идем со мной, — сказала она и вывела Ната в коридор. Они дошли до угла, свернули, спустились по неосвещенной пожарной лестнице и оказались в точно таком же коридоре, расположенном этажом ниже.

— Что ты сделала с охранниками?

— Не спрашивай.

Они шагали мимо целого ряда мрачных комнаток, каждая из которых, словно тюремная камера, была снабжена зеркальным наблюдательным окошком в двери.

— Здесь тоже расположены законсервированные лаборатории? — небрежно поинтересовался Нат.

— У нас три этажа таких лабораторий.

— Хотел бы я знать, зачем вашей компании столько помещений.

— В этом здании размещалась медицинская исследовательская база. Здесь разрабатывалась технология сканирования мозга. — Персис отворила одну из дверей, и на Ната пахнуло спертым, застоявшимся воздухом. Потом она включила свет, и он увидел, что в комнате ничего нет, не считая двух мягких кресел, одно напротив другого. Кресла были снабжены колесиками и могли двигаться взад и вперед по проложенным в полу металлическим направляющим.

— Это еще зачем? — спросил Нат.

— В те времена, когда применялись технологии мозгового сканирования, далекие от совершенства, было практически невозможно записать активность мозга во время занятий сексом, так как при этом человеческая голова движется по непредсказуемой траектории. Тогда и был сконструирован этот станок, позволявший записывать мозговую активность в момент полового возбуждения и последующего соития.

— Сколько ему лет, этому… аппарату?

— Почти музейный экспонат, — сказала Персис, неловко усмехнувшись.

— И он все еще работает? — спросил Нат, садясь в одно из кресел.

Вместо ответа Персис потянула какой-то рычаг. Спинка кресла откинулась назад, и Персис, развернув прикрепленные к подголовнику медные скобы, надела их на лоб Нату и зафиксировала винтом. Потом она размяла в руках старомодные резиновые присоски-электроды, лизнула и прикрепила к его вискам. Резина была старой, потрескавшейся, но еще держалась.

— Ты и в самом деле надеешься получить какие-то новые данные? — спросил Нат.

— Кто знает, может, приборы и покажут что-нибудь любопытное.

— Ну а что теперь?

— А вот что… — Персис медленно расстегнула его костюм и вышла из комнаты. Вернувшись, она сказала шепотом:

— Аппаратура готова… и ты тоже, если верить приборам.

— Откуда ты знаешь?

— Нейроны в твоей медиальной зрительной области пропускают около пятидесяти импульсов в секунду, к тому же я не слепая.

Пристально глядя на него, Персис неловко стянула с себя рабочий комбинезон, потом села в кресло напротив.

— Если ты нажмешь кнопку на подлокотнике, мое кресло начнет двигаться к тебе, — сказала она. — Так мы сможем записать, как нарастает возбуждение в твоем гипоталамусе.

Нат послушно нажал кнопку, и кресло Персис, пронзительно заскрежетав, проехало по рельсам немного вперед. Он нажал кнопку еще раз. Кресло снова дернулось и поехало, потом остановилось. Теперь их колени почти соприкасались. Медленно, очень медленно Персис перебралась к нему на колени и распахнула лацканы пижамной куртки. Она гладила его грудь, прикасалась к ней губами. Ее поцелуи были сухими, щекочущими, легкими, как прикосновение крыла бабочки. Медленно, очень медленно она опускалась все ниже и ниже. Это было именно то, о чем Нат мечтал, но… что-то не сработало.

— Что случилось? — в конце концов спросила Персис.

— Мне очень жаль, но… Боюсь, я еще не готов.

Персис неловко отстранилась.

— Нет, это ты прости меня, — пробормотала она. — Я ошиблась. Должно быть, я неправильно…

— Нет, нет!.. — перебил Нат. — Ты все поняла правильно, просто все это немного… непривычно. Или слишком рано…

— Для меня это тоже непривычно, — сказала Персис, слезая с него. — Я еще никогда не выступала в роли роковой соблазнительницы. Не знаю, о чем я только думала!

Она выскользнула в соседнюю комнату и тотчас вернулась с рулоном бумаги, на котором были нацарапаны какие-то зубчатые кривые.

— Вот графики активности твоего мозга. Поначалу ты был достаточно возбужден, но потом что-то произошло… Извини, Нат, я вовсе не хотела поставить тебя в неловкое положение.

— Думаю, всему виной память о первом юношеском фиаско. — Нат криво усмехнулся, глядя на распечатку. Он старался говорить небрежно, но голос подвел, и слова упали тяжело, как свинцовые шары.

В молчании они привели себя в порядок и вышли в полутемный коридор. Персис все еще была сконфужена. Чувствовалось, что ей не терпится как можно скорее отвести Ната назад в его комнату. Но ему возвращаться не хотелось, и он нарочно замедлил шаг.

— А чем здесь занимаются сейчас? — спросил он, снова оглядывая пустой коридор с дверями многочисленных лабораторий.

— Да практически ничем. Я же говорила, большинство лабораторий законсервировано, и…

— Большинство, но не все. — Почувствовав, как им овладевает любопытство, Нат толкнул наугад одну из дверей. Она оказалась не заперта.

— Послушай, здесь есть несколько лабораторий, которые Гарт использует для каких-то своих опытов, и мы не должны…

Но Нат уже распахнул дверь и скорее по привычке, чем сознательно, включил свет. И ахнул. В центре лаборатории, в трех прозрачных, наполненных жидкостью цистернах плавало около дюжины скрюченных человеческих тел, страшно деформированных многочисленными опухолями и карциномами, натягивавшими готовую лопнуть сероватую кожу.

— Боже мой, что это?! — воскликнул Нат, борясь с отвращением.

— Я думала, Гарт давно от них избавился, — негромко проговорила Персис.

— Так ты… знала?

— Теперь ты сам видишь, сколько трудностей нам пришлось преодолеть, прежде чем мы смогли вернуть к жизни тебя.

— Господи Боже мой!..

— Не кричи. Никто не должен знать, что мы здесь, внизу.

— Знаешь, Персис, там, в карантине агентства, санитары называли меня чудовищем. Так вот, ребята, чудовище не я, а вы!

— Я думала, Гарт давно уничтожил результаты ранних экспериментов… — принялась сбивчиво объяснять Персис, но Нат не слушал. Он медленно пятился, стремясь оказаться как можно дальше от этих изуродованных, мрачных существ, от искаженных страданием лиц.

— Они выглядят как… как монстры, — проговорил он с отчаянием, зная, что один-единственный сбой программы мог и его превратить в такого же урода.

 

Нью-Йорк, редакция «Метрополитена»

65

Фред смотрел из окна своего кабинета на башни небоскребов, отливавшие на фоне черно-голубого неба металлическим блеском, и улыбался. Его губы сами собой растягивались в улыбке, и он ничего не мог с этим поделать. Далеко под ним, на дне пропасти глубиной в полсотни этажей, сновали по крытым тротуарам прохожие, вспыхивали крошечные огоньки торговцев и велорикш. С высоты улица напоминала муравейник, и Фреду это очень, очень нравилось. Да и кому не понравилось бы? Несмотря ни на что, Нью-Йорк все еще оставался самым большим городом мира, его неофициальной столицей.

Во всяком случае, во всем, что касалось журналистики.

Джеми Боуэр — тот самый редактор отдела новостей, который столь пренебрежительно отнесся к Фреду, когда тот впервые обратился в «Метрополитен» с предложением написать обзор о Дуэйне Уильямсе, — дружески махнул рукой сквозь прозрачную перегородку. Ублюдок больше не задирал нос. От хорошо разыгранного безразличия он перешел чуть ли не к обожанию и теперь, словно мальчишка-стажер, ловил на лету каждое слово Фреда, то и дело осведомляясь, не холодно ли мистеру Арлину, удобно ли мистеру Арлину в его новом кресле с высокой спинкой, не хочется ли мистеру Арлину перекусить или выпить кофе.

Настроение у Фреда было превосходным. Из окон офиса, который «Метрополитен» предоставил ему во временное пользование, открывался отличный вид на Мэдисон-авеню. Кроме того, последние два дня Фред провел в обществе лучших журналистов страны. Решался вопрос, достаточно ли документально подтверждена информация о первом американском «человеке из холодильника» и может ли журнал публиковать полученные от Монти Арчибаля материалы. Все сходились на том, что эти материалы могут стать самой настоящей бомбой. Со столь сенсационной информацией «Метрополитен» не выступал уже несколько лет, и добыл ее не кто иной, как мелкий обозреватель судебной хроники из Сан-Луис-Обиспо Фред Арлин. Никто из маститых нью-йоркских акул пера просто не мог поверить, что провинциал из захолустного городка сумел раскопать такую историю. Судя по тому, как недружелюбно косились на него некоторые из штатных сотрудников, сумасшедший успех Фреда вызвал у них острую зависть, но ему было наплевать. Фреду уже намекнули, что если он захочет сотрудничать с журналом на постоянной основе, то дорога для него всегда открыта, и он считал, что место у него в кармане.

Несколько смущало Фреда то обстоятельство, что писать статью журнал поручил не ему, а своему сотруднику — как ему объяснили, для того, чтобы избежать «стилистического разнобоя». Впрочем, его тут же заверили, что под заголовком будет указана только его фамилия.

Стремясь доказать, что его успех не случаен и он действительно профессионал высшего класса, Фред разыскал еще одну сотрудницу «Икора» — некую Хармони Дузетт, — которая подтвердила все, что сообщил ему ранее Монти Арчибаль. Весьма кстати пришлась и запись разговора с Окори Чимве, которую Фред сделал незадолго до исчезновения последнего и сохранил только благодаря счастливому стечению обстоятельств. Как раз сегодня (именно поэтому он и Джеми Боуэр задержались на работе до позднего вечера) ему удалось связаться с матерью Окори, которая по-прежнему жила в Нигерии. Миссис Чимве выслала им видеопробы, в которых ее сын снялся для участия в каком-то телевизионном шоу. В настоящее время техническая служба редакции проводила анализ голоса Окори Чимве, чтобы, сравнив его с записью Фреда, неопровержимо доказать ее подлинность. Именно это и было последним необходимым фрагментом мозаики. Фред знал, что, как только этот фрагмент встанет на место, материал немедленно пойдет в печать, и в последний раз проверял факты, чтобы избежать придирчивых замечаний помощника редактора, ответственного за публикацию текста. Приятели-журналисты предупредили его, что редакторы «Метрополитена» относятся к материалам со стороны весьма ревниво и, стремясь найти в них малейшие изъяны, способны изуродовать статью до неузнаваемости. И слухи эти оказались вполне достоверными. В последние дни Фред чувствовал себя жалкой козявкой, копошащейся под микроскопом. За ним действительно наблюдали, и довольно пристально: его тыкали носом в его ужасные грамматические ошибки, пеняли ему за пренебрежение правилами пунктуации, указывали на непоследовательность и сумбурность изложения и склонность к дешевой драматизации. Сомнению подвергались каждый факт, каждое положение его статьи, и Фреду не оставалось ничего иного, кроме как отнестись к замечаниям с добродушным юмором и не принимать их близко к сердцу. Нередко он утешался мыслями о том триумфе, который ждет его в конце, и это помогало ему пережить сиюминутные трудности. Когда другие репортеры спрашивали, сколько времени он работал над этим материалом, как ему удалось выйти на Монти Арчибаля и проникнуть в тщательно охраняемые секреты корпорации, Фред небрежным тоном говорил, что над темой он работал чуть больше года, руководствуясь главным образом профессиональным чутьем и журналистской интуицией. Фред ни разу не упомянул, что несколько раз он был готов вовсе забросить эту тему и только счастливое стечение обстоятельств помогало ему снова вернуться на правильный путь. Самым серьезным ударом, с важным видом вещал Фред, было для него исчезновение Окори Чимве (хотя на самом деле он не знал о предполагаемом самоубийстве информатора до тех пор, пока ему не рассказал об этом Монти); при этом он добавлял, что обстоятельства гибели бывшего санитара «Икора», возможно, станут предметом его следующего журналистского расследования.

Несмотря на апломб и уверенность в себе, Фред паниковал. Он знал, что ему не хватает опыта и он вполне мог упустить что-то весьма существенное. Что будет, если вдруг откроются какие-то сверхважные обстоятельства и он снова лишится лицензии? Только не это! На сей раз он просто обязан добиться полного и безоговорочного успеха!

Беспокоила Фреда и судьба Монти. Правда, его стараниями бывший икоровский лаборант и его мать получили столько денег, что могли безбедно прожить на них несколько лет, однако гарантии их безопасности были весьма и весьма зыбкими. Если «Икор корпорейшн» имела какое-то отношение к странному самоубийству Окори Чимве, то что она сделает с Монти, когда полученные от него сведения станут достоянием гласности? А сведения эти весьма и весьма важны. Фотографии и документы, которые добыл Монти, не только придавали материалу убедительность и блеск, но составляли главное содержание сенсационного репортажа. Правда, сначала Монти долго отказывался делать что-либо подобное и даже не отвечал на звонки Фреда и редактора, однако в конце концов деньги и обещание безопасности сделали свое дело. Монти решился, и Фред вздохнул с облегчением. В глубине души он знал, что подлинным столпом, на котором держалась ожидаемая сенсация, был именно Монти. И именно ему грозила самая большая опасность, так как «Икор», несомненно, не остановился бы ни перед чем, чтобы наказать предателя.

Между тем Монти продолжал ходить на работу в «Икор». Правда, Фред предупредил его, чтобы он готов был в любую минуту исчезнуть, а «Метрополитен» приготовил для Монти и его матери (а также для Хармони) новые документы и новое жилье, однако малейшая заминка могла стоить жизни всем, кто имел какое-то отношение к грядущей сенсации.

Глядя на темнеющее небо над Манхэттеном, Фред испытал легкое головокружение. Сомнения продолжали терзать его, и он спросил себя, сможет ли он когда-нибудь снова спать спокойно. Ответить на этот вопрос он не успел — сквозь прозрачные перегородки он увидел, что Джеми Боуэр поднялся со своего места и направляется к его кабинету.

— Поздравляю, — сказал редактор, не скрывая своего возбуждения. — Обе записи голоса Чимве оказались абсолютно идентичны. Можно действовать.

 

Феникс

66

— По-моему, сейчас как раз тот момент, когда ты должна сказать, что за нами наблюдают руководители «Икора», — проговорил Нат чуть слышным шепотом.

Они лежали на узенькой скрипучей койке в одной из законсервированных лабораторий. В этот раз никаких непредвиденных трудностей не возникло. Усевшись на Ната верхом, Персис плавно двигалась вверх и вниз, а он только сдерживался, чтобы не кончить слишком рано. В какой-то момент он даже взял ее за плечи и заставил наклониться, чтобы поцеловать, но Персис увернулась и снова выпрямилась: ей хотелось смотреть на него, видеть его лицо, на котором отражались возбуждение и желание. Нат и в самом деле был в восторге от всего происходящего; блаженство, которое он испытывал, помогло ему забыть даже об ужасе, охватившем его при виде изуродованных человеческих тел, плававших в прозрачной цистерне. Это зрелище по-настоящему потрясло его, и Персис увела Ната в другую комнату, чтобы он немного пришел в себя, а потом… потом случилось то, что неизбежно должно было случиться.

— Не шевелись!.. — хрипло простонала Персис.

— Я не могу.

— Пожалуйста!..

Нат чувствовал, как сильно она изголодалась по сексу, и ему хотелось просто расслабиться и получить удовольствие, но мешало собственное возбуждение. Нат был нетерпелив, как подросток. Он, вернее, его тело не желало ждать и готово было каждую секунду выгнуться дугой в последнем пароксизме наслаждения. Наконец, не в силах сдержаться, Нат рванулся вверх, стараясь войти в Персис как можно глубже. Она же со стоном осела на него всей тяжестью, и Нат, содрогнувшись, замер неподвижно, дожидаясь, пока она тоже кончит.

— Не уходи… Пожалуйста, не бросай меня!.. — прошептал он, целуя Персис в шею, но слова прозвучали холодно и фальшиво, словно их произнес кто-то другой, находящийся далеко отсюда — в другом времени, в другом измерении.

Персис нежно поцеловала его в лоб.

— Конечно, я тебя не брошу, — ответила она.

Но Нат все равно чувствовал себя растерянным, сбитым с толку, заблудившимся в тумане неизвестности и неопределенности.

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? — проговорил он.

— Чего? — спросила она, но Нат не ответил. Больше всего на свете ему хотелось вернуться в свою прошлую жизнь — такую простую и понятную жизнь с ее повседневной рутиной, привычной работой, походами в магазин, обедами, ужинами и прочими бытовыми заботами, оставлявшими лишь небольшие промежутки свободного времени для того, чтобы любить и быть любимым. Подумав об этом, Нат немного помрачнел. Он прекрасно понимал, что, какие бы чувства ни связали его с Персис, их отношения всегда будут далеки от нормальных. Да и вообще — о каких отношениях может идти речь? Ведь у нее есть муж, которому она изменила, наверное, впервые за всю историю их семейной жизни!

— Извини, — глухо сказал Нат. — Мне бы не хотелось разбивать твою жизнь…

Как и предвидел Нат, она тотчас высвободилась из его объятий.

— Ты не разбиваешь мою жизнь. Это была моя идея.

— К тому же в этом здании слишком много свободных комнат…

Быстро одевшись, они вышли в коридор и отправились назад, на этаж, где находилась комната Ната. По дороге ему вдруг пришло в голову расспросить Персис об Альберте и их странном разговоре в Белом доме.

— Я думаю, Альберт имел в виду Иэна, твоего донора, — осторожно сказала Персис, когда они уже входили в его комнату. — Мы действительно долго искали подходящего донора, искали по всей стране. В наши дни дорожные аварии уже не так страшны, как в твое время, и их участники сплошь и рядом остаются в живых. Поэтому тела, которые мы могли бы использовать, попадаются исключительно редко. Быть может, мои слова покажутся тебе циничными, так что я заранее прошу прощения, но те трупы, которые нам предлагали, ни на что не годились: либо увечья были слишком серьезными, либо замораживание производилось с нарушением технологии. Нам потребовалось два… да, почти два года, чтобы подобрать полностью совместимый образец, и я считаю, что нам очень, очень повезло. Сам подумай, нам требовался не просто молодой, сильный, выносливый экземпляр, а донор, ткани которого на девяносто пять процентов идентичны твоим. В противном случае риск был бы слишком велик, чтобы мы могли рисковать твоей… головой в буквальном смысле слова.

— А что могло случиться? — полюбопытствовал Нат. — Разве Гарт не мог восстановить клетки с помощью своего чудо-стимулятора?

— Некоторые клетки по-разному реагируют на химические команды-энзимы и растут с разной скоростью. Результат ты видел. Тромбозы, некрозы, неравномерный рост нервной ткани, злокачественные и доброкачественные новообразования и прочее, и прочее… Пойми, Нат: несмотря на то, что за прошедшие годы медицина ушла далеко вперед, мы все еще не всемогущи и не знаем ответов на многие самые важные вопросы. Люди до сих пор живут меньше, чем могли бы, причем намного меньше. Да что там за примерами далеко ходить, взгляни хотя бы на главу нашей корпорации — Джона Рэндо. Мы бы и хотели ему помочь, но это не в наших силах. Конечно, попытаться можно, но никаких гарантий мы в данном случае дать не можем.

— Значит, Джон Рэндо тоже ждет, пока ему подберут подходящего донора?

— В общем и целом — да.

Нат поглядел на ее прекрасные глаза, поблескивавшие в полутьме, и спросил себя: почему она говорит с ним таким тоном, словно извиняется?

— Я знаю, что наделал немало глупостей, — медленно начал он. — И я очень благодарен вам за все, что вы для меня сделали. Ваш мир… он пугает меня до чертиков — наконец-то я готов в этом признаться.

Персис повернулась и поцеловала его так, что тело Ната снова встрепенулось от желания.

— Пожалуйста, верь тому, что я тебе скажу, — проговорила она, обдавая его своим тепло-сладким дыханием. — Придет время, и это обязательно окупится. Обязательно!

Нат в свою очередь слегка наклонил голову, чтобы поцеловать Персис еще раз, но вдруг отпрянул. На крошечной камере наблюдения в углу горел предательский красный огонек, а диафрагма устремленного на них объектива сокращалась, точно зрачок человеческого глаза.

67

Проснувшись на следующее утро — еще до того, как он увиделся или перебросился парой слов с кем-либо из персонала, — Нат почувствовал: что-то изменилось. Перемена была едва уловимой, как первое дыхание осени, принесенное прохладным ветерком в жаркий августовский полдень. Поначалу, впрочем, Нат решил, что Рику или Гарту стало известно об их с Персис вчерашней вылазке на нижние этажи. Теперь он понимал, как безрассудно они поступили, и невольно задумался о том, какие это может иметь последствия.

Прошло, однако, несколько часов, прежде чем он получил более или менее внятный ответ на вопрос, почему сегодня все ведут себя иначе, не как всегда. В прессе появился какой-то репортаж, сказал Нату один из охранников. Подробности он сообщать отказался, но добавил, что скоро приедет директор, он-то и просветит Ната насчет последних событий.

Сначала Нат вздохнул с облегчением, но потом напряжение вновь овладело им. Теперь он, впрочем, больше злился, чем беспокоился. Если эта чертова статья касается поездки в Вашингтон и встречи с президентом, значит, он был прав, когда указывал на опасность подобного шага. Но его вынудили, следовательно, вся ответственность ложилась на плечи Гарта, Рика и Персис. И уж он заставит их ответить за то, что они сотворили с ним. Именно с ним, потому что теперь его будущее снова оказалось под угрозой.

Гарт и Персис пришли к нему в комнату вместе; Гарт был бледен, Персис смотрела в сторону.

— Эге, дело-то, похоже, серьезное! — заметил Нат, прежде чем они успели сказать хоть слово. — На вас обоих просто лица нет!

— В «Метрополитене» появилась статья… — начал Гарт.

— Какая статья?

— О тебе. Мы думаем, газетчики добрались до Монти.

— А где Монти?

— Мы не можем его найти. Он не пришел на работу и не отвечал на вызовы. Тогда к нему поехали наши… сотрудники, но оказалось, что дом брошен, а Монти сбежал.

— Это ложь! — спокойно сказал Нат. — Монти никогда бы не поступил так со мной!

— К сожалению, в статье приводятся факты, которые известны только ему. И фотографии… И…

— Фотографии?! — взорвался Нат. — Откуда он взял фотографии?

— Он сфотографировал тебя, пока ты спал, — объяснил Гарт, занервничав еще больше. — Если бы ты знал, Нат, что творится в штате, во всей стране! Настоящее столпотворение, скандал! Пресса на ушах стоит, всем хочется получить от нас комментарии. Не обошлось и без протестов. Многим людям не нравилось то, чем мы тут занимались.

Нат посмотрел сначала на него, потом на Персис:

— Это означает, что Федеральное агентство скоро будет здесь, не так ли?

— Я в этом не сомневаюсь.

— В таком случае вы должны немедленно увезти меня отсюда и спрятать. Так будет лучше для всех, в том числе и для вас. Почему ты не послушался меня, Гарт? Ведь я же говорил, что эта поездка к президенту — слишком рискованная затея!

— В статье даже не упоминается о нашей поездке в Вашингтон. Зато об остальном… Этот проныра-репортер, как видно, уже давно идет по нашим следам.

— Могу я познакомиться со статьей?

Гарт и Персис не ответили, и Нат начал терять терпение.

— Вы не можете мне отказать, — резко сказал он. — В конце концов я все равно ее увижу!

Гарт и Персис повернулись, чтобы уйти.

— Эй, стойте! — окликнул их Нат. — Не уходите! Как вы смеете бросать меня в такой момент?!

Но дверь за ними уже закрылась.

Некоторое время Нат неподвижно сидел на кровати. Он был потрясен неожиданным поворотом событий. К счастью, он удержался и не стал выяснять отношения с Персис при Гарте, что могло только усугубить ситуацию. И все равно, его положение трудно назвать завидным. Мир узнал его тайну — узнал о том, что «человек из холодильника» существует. Отныне он знаменит — скандально знаменит. И теперь ему вряд ли удастся избавиться от этой сомнительной славы, как бы далеко он ни спрятался.