О. Генри часто называли демократом, гражданином мира. Лабораторией, в которой он препарировал души мужчин и женщин, были узкие улицы и дешёвые кабаки. Он стремился показывать жизнь без прикрас, не прикрытую блестящим облачением сверкающих огнями бульваров; он избрал предметом своих исследований дно общества. Но по складу души он был аристократ.

Он обладал щепетильностью типичного джентльмена-южанина. Любил водить дружбу с низами, но сам не был из их числа. Он с лёгкой душой присоединился к двум бандитам, по которым плакала кутузка, но был бы оскорблён до глубины души, если бы кто-нибудь отнёс и его к тому же общественному слою.

Для его гордой натуры побег из Мексики в Сан-Диего и дальше вдоль берега, в Сан-Франциско, был неприятен по-особому: находиться «в бегах», быть разыскиваемым полицией — унизительно.

Пароход подходил к причалу, когда я подлетел к ним с Фрэнком и выпалил:

— Прячемся! Они здесь!

Никогда не забуду мучительной гримасы на лице Портера.

На пароходе находился глава группы детективов Уэллс Фарго — проходя мимо, он задел меня плечом. Прежде чем ему предоставилась возможность возобновить старое знакомство, я метнулся к Фрэнку и Портеру. У Уэллс Фарго было о чём со мной потолковать, вот только я не был расположен к дебатам. Скорее всего, капитан Додж не догадывался о моём присутствии здесь, но лучше было не лезть на рожон. Мы остались на пароходе, и он привёз нас обратно в Окленд.

Портер был огорчён и по этому поводу настаивал на выпивке — за его счёт, разумеется. Хотя чтобы угостить нас, ему пришлось взять у меня в долг. Да, похоже, единственное место, где мы могли бы чувствовать себя в безопасности, был Техас.

С 417 долларами, оставшимися от нашего былого капитала в 30 000, мы высадились в Сан-Антонио, по-прежнему пылая желанием предаться невинным радостям простой сельской жизни. В городе я наткнулся на одного своего старинного приятеля-скотопромышленника, и он забрал нас к себе на ранчо. Всего пятьдесят миль от города — и вот тебе раздолье: низкие холмы и широкие долины, прерии и леса... Лучше места ковбойской душе не найти. Приятель предложил нам это ранчо, скот и лошадей за 15 000 долларов.

Да о таком только мечтать! Мы с Фрэнком решили, что берём. Ну, а финансовые вопросы, как заверил нас мой приятель, можно решить с банком в N..., за несколько сотен миль отсюда. Уж пятнадцать-то тысяч там у них в сейфе точно найдётся, и извлечь их оттуда не составит труда. Намёк был понят.

Ситуация создалась неловкая, ведь мы с Фрэнком решили стать на честный путь. Но что было делать? В мошне у нас было пусто, а тут — верный шанс быстро раздобыть нужную сумму. Пылкое стремление к возрождению в новом качестве несколько растеряло свой первоначальный жар, а суровая необходимость завершила процесс охлаждения.

Нас тревожило, что скажет Портер. Какая бы причина ни заставила его примкнуть к нашей компании, мы полностью отдавали себе отчёт, что Билл не из тех, кто нарушает законы.

Причина, по которой мы всё же решили посвятить его в свои планы, заключалась в том, что он был человек гордый. Он остро нуждался в деньгах, и мы это знали. Как знали и то, что его унижало жить в долг.

С момента нашего побега из Гондураса я постоянно подкидывал ему деньжат, и он всякий раз подчёркивал, что берёт их в долг. Поэтому мы не хотели, чтобы Билл чувствовал себя обязанным нам. По нашему разумению, он должен был заслужить свою долю в ранчо.

Предложить ему присоединиться к авантюре с банком представлялось нам единственно возможным выходом. Надо было видеть выражение неподдельного изумления, мелькнувшее на лице Портера! Вам, так же, как и мне, в жизни бы не пришло в голову, что он мог совершить то самое преступление, за которое отсидел почти четыре года в каторжной тюрьме. В нём не было ни безрассудства, ни хладнокровия, столь характерных для недружащих с законом.

Под вечер я пошёл к корралю. Портер сидел там, наслаждаясь миром и покоем. Он был занят тем, что сворачивал самокрутку из кукурузной шелухи.

Впервые за всё время, прошедшее после убийства дона, он выглядел спокойным и умиротворённым. Я сообразил, что к делу надо приступить со всей возможной осторожностью. Тишина и ясность октябрьского вечера не предрасполагала к таким благим деяниям, как налёт и грабёж. Но даже обладай я деликатностью пресвятой девы, у меня было бы очень мало шансов вовлечь Билла Портера в наши махинации.

— Билл, — промолвил я, — мы собираемся купить это ранчо за 15 000 долларов и хотим, чтобы вы тоже имели свою долю в этом предприятии.

Он замер, не докрутив свою папиросу.

— Полковник, — сказал он. — Я бы ничего в жизни так не желал, как поселиться в этом прекрасном месте и жить здесь, ничего не боясь и ни о чём не тревожась... Но у меня в кармане пусто.

— Вот-вот. У нас тоже в карманах ветер свистит. Мы собираемся раздобыть деньги. В N... есть банк, а в его закромах — 15 000 мёртвым грузом. Мы полагаем справедливым пустить эти денежки в оборот.

Из недоделанной самокрутки просыпался табак. Портер бросил быстрый испытующий взгляд на моё лицо, из коего заключил, что я абсолютно серьёзен. Он был не нашего поля ягода, но ни за какие в мире блага Билл не желал бы ранить нашу гордость или даже допустить, чтобы я вообразил, будто он осуждает нас.

— Полковник... — Его большие глаза засверкали. Улыбался он редко, а его смех я слышал вообще только два раза в жизни. — Я бы с удовольствием поддержал ваше начинание. Но скажите, будьте любезны: мне придётся в кого-нибудь стрелять?

— Э-э... да как сказать... Может быть, но скорей всего, что нет.

— Ну что ж, дайте мне револьвер. Если уж я берусь за работу, то предпочитаю выступать в качестве эксперта. Буду практиковаться в стрельбе.

Ни одному бандиту и в голову не придёт просить у другого его сорок пятый. А если ковбой вручает человеку, которому он доверяет, своё оружие — то это самая большая честь, которую он может ему оказать.

Портер и не подозревал об оказанной ему чести. Он обращался с оружием, как будто это был живой скорпион. Я позабыл предупредить его, что убрал со своего револьвера предохранитель — так я мог стрелять быстрее, почти достигая скорости современного автоматического оружия.

Как все дилетанты, Билл положил большой палец на ударник и оттянул его назад, после чего принялся прохаживаться туда-сюда с револьвером в руке. Потом опустил руку, без задней мысли перехватил оружие, сняв большой палец с ударника.

Раздался треск выстрела, и с земли вверх взметнулся маленький пылевой гейзер. Когда дым рассеялся и пыль уселась, в почве красовалась яма размером с бычью голову.

Мой кольт валялся в этой самой яме. Портер, перепуганный, но невредимый, в остолбенении стоял над ней, не сводя глаз со строптивого револьвера.

— Полковник... — Он сконфуженно глянул на меня. — Боюсь, я в вашей финансовой операции стану только помехой.

Мне бы, конечно, хотелось, чтобы Портер присоединился к нам. Хотя его участие и было излишне, но я уже здорово привязался к этому рассудительному, сдержанному, утончённому человеку, поэтому не хотел, чтобы он чувствовал себя зависимым от нашей милости. И очень желал продолжать наслаждаться его компанией — на нашем совместном ранчо.

— Ну ладно, оружие вам вообще ни к чему. Просто стойте на улице и держите лошадей. Это очень ответственное задание, и вы нам сильно поможете.

Он секунду помедлил.

— Не думаю, что даже это у меня получится, — вздохнул он.

Он распрощался с нами в таком подавленном настроении, словно больше не чаял увидеть нас в живых. До самого момента, когда сделка свершилась и купчая на ранчо была у нас в кармане, я и понятия не имел, какие муки пережил Билл Портер в те несколько дней, пока мы с Фрэнком улаживали финансовые дела.

Мы оставили насмерть перепуганного Портера в Отеле Плаза в Сан-Антонио, а сами — Фрэнк, я и наш приятель-владелец ранчо — отправились в N... .

План был прост: владелец ранчо отвлекает внимание маршалов, тогда как мы очищаем сейф.

Банк находился на углу городской площади. Хозяин ранчо расположился на скамейке, ожидая от меня сигнала. Я вытащил носовой платок и принялся вытирать лицо. По этому знаку он притворился припадочным и открыл огонь из всех стволов в воздух. Народ на площади бросился врассыпную — в салуны, лавки и дома, а полицейские кинулись утихомиривать сумасшедшего ковбоя.

Мы с Фрэнком под шумок вошли в банк, взяли кассира в оборот и уговорили его выдать нам 15 560 долларов наличными. Нашего «сумасшедшего» приятеля обвинили в непотребном поведении в пьяном виде, арестовали, оштрафовали и отпустили. А мы с Фрэнком, воспользовавшись суматохой, спокойно покинули банк, сохраняя достоинство, словно были респектабельными торговцами с соседней улицы.

Мы отправились прямиком на ранчо, а оттуда, запутывая следы, обратно — в Сан-Антонио. С момента, когда мы распрощались с Портером, прошло два дня. Когда он увидел нас живыми-здоровыми, то этот обычно сдержанный человек кинулся к нам с распростёртыми объятиями и его голос дрожал от нахлынувших на него чувств:

— Поздравляю, полковник! Какое счастье! Я места себе не находил, пока вас не было. — Эти несколько скупых слов выражали больше, чем целая речь у какого-нибудь краснобая. Портер обильно уснащал свои рассказы цветистым жаргоном, но его собственная речь отличалась неизменной чистотой и правильностью.

Все мы понимали, что расставание неизбежно. Раз Билл не был в состоянии пойти вместе с нами на дело, он не сможет и жить на ранчо, приобретённом за деньги, доставшиеся нечестным путём.

Я всегда терпеть не мог прощаться. Копаться в душе Портера меня тоже не тянуло, сам же он никогда и словом не обмолвился о своём прошлом. Он даже имени своего нам не сообщил. И хотя расспрашивать его было неловко, меня так и подмывало узнать хотя бы, кто же он такой. Не хотелось бы, чтобы наши пути разошлись, и мы навсегда потеряли его след.

— Ну что ж, Билл, — сказал я, — кажется, пришло время расставаться. Видите, как оно — с нами хлопот не оберёшься, когда-нибудь попадём в переплёт. Мне б хотелось, чтобы вы не терялись... Можно, я вам напишу?... Мало ли что, мне бы пригодился ваш совет...

— Должно быть, не очень-то я был с вами откровенен, а? — отвечал он. — Поверьте, я сожалею.

Да, такая скрытность — это, пожалуй, чересчур для какой-то несчастной любовной истории. Вот тогда мне и стало ясно, что проблемы Портера куда тяжелее, чем нам казалось.

— Прощайте, полковник, может, нам ещё и выпадет счастье встретиться, — сказал он.

Но когда я в следующий раз — почти тремя годами позже — увидел его, слово «счастье» в его лексиконе не значилось.

Мы с Фрэнком отправились на наше ранчо. Шесть месяцев мы жили как у Христа за пазухой, занимаясь прибыльным делом — разведением скота. И вдруг как-то раз на наш огонёк заглянула некая знакомая личность. Это был Мекс, давний кореш по бандитским временам — он вычислил нас по почерку.

Вокруг ранчо принялись ошиваться разные другие мутные личности. Мы были на крючке у маршалов.

Фрэнк, Мекс и я ударились в бега. Несколько недель мы скакали от одного ранчо к другому. Нас донимал голод, заставивший нас совершить несколько новых грабежей. А потом мы затеяли нападение среди бела дня на Рок-Айлендской железной дороге. Мы рассчитывали отхватить там солидный куш тысяч этак в девяносто. Но вот незадача — сейф в их почтовом вагоне устоял против нашего динамита, так что операция по переводу чужих денег в наши карманы не удалась.

Провальная затея привела к нашей поимке. Это предприятие посчитали самым наглым из всех подобных акций, когда-либо совершённых. Вооружённые отряды прочёсывали край в погоне за «бандой Дженнингса». В декабре 1897-го года мы попались.

Мы вернулись на старое доброе ранчо Спайк-Эс, то самое, где я впервые встретил бандитов, а потом и присоединился к ним; то самое, где было задумано нападение на поезд МКТ. Мы затаились и ждали прибытия Маленького Дика.

Однажды, когда ветер за окном завывал, как тысяча чертей, в дверь постучали. Харлисс вышел на крыльцо. Там стоял человек, с ног до головы заляпанный грязью, с глазами, опухшими до такой степени, что он еле мог держать их открытыми; с его одежды натекла целая лужа. Человек просил защиты и прибежища. Это был владелец ранчо неподалёку. В этот вечер он решил попробовать себя в качестве ищейки, а охотился он, само собой, на нас.

У всех было предчувствие, что ловушка скоро захлопнется. К сожалению, одними подозрениями всё и ограничивалось — этот тип был приятелем кого-то из родичей Харлисса, так что с ним дóлжно было обходиться любезно. Но ни один из нас в ту ночь не сомкнул глаз.

Настало ослепительно солнечное, но колюче холодное утро. Миссис Харлисс вышла на пруд за водой и вскоре вернулась, запыхавшаяся и растрёпанная — она потеряла шаль по дороге.

— Маршалы! Маршалы здесь! Мы все пропали!

Фрэнк и Бад схватили свои винчестеры и кинулись вниз по лестнице. Миссис Харлисс подхватила на руки своего младшего братишку и побежала к выходу, а я выскочил через кухонное окно.

Град пуль обрушился на входную дверь, разнося её в щепки. Осколки разбитого стекла оцарапали мне лицо. Мы забились в маленький флигель поблизости от большого дома. На первом этаже хижины было три комнатушки, наверху — одна. Пули пробивали хижину насквозь, словно та был из картона. Тарелки на столе разлетались вдребезги, со стен сыпались фотографии и картинки, печь размолотило... Трое из нас были ранены. Маршалы окружили нас с трёх сторон: они засели в хлеву с северо-востока, в бревенчатом сарае с севера и в нагромождении камней в зарослях на северо-западе. С четвёртой стороны только персиковый садик отделял нас от открытой прерии.

Мы сопротивлялись минут сорок, пока от нашего жалкого прибежища не осталось камня на камне, после чего рванули в прерию, отстреливаясь на ходу. Они не осмелились погнаться за нами на открытой местности.

Мы не останавливались до самого Утиного ручья, где сделали привал, чтобы перевязать раны. Мне продырявили ногу чуть повыше колена, пуля застряла в кости. Баду пробило плечо, у Билла была на бедре рана, похожая на глубокий собачий укус. А вот у Фрэнка, несмотря на то, что его верхняя одежда была пробита в двадцати семи местах, на теле не оказалось ни царапины.

Забравшись высоко в горы, мы заняли там последнюю линию обороны. Весь день мы прятались. Холод был собачий. Из еды у нас на всех было два яблока. Прошло ещё два дня. Маршалы не показывались.

Мы пересекли ручей в обратную сторону, захватили парочку индейцев и их лошадей, после чего пустились по направлению к Канадской реке. Мои раны воспалились, пришлось дважды вскрывать опухоли перочинным ножом, чтобы дать выход гною. Мы прямиком выскочили к дому Бенни Прайса — нашего давнишнего дружка. Он принял нас и накормил досыта. Но оставаться у него было нельзя — не портить же жизнь человеку!

У нас в тех краях был ещё один знакомец, конокрад по фамилии Бейкер. Он пришёл к Прайсу и дал нам телегу. Фрэнк отнёсся к нему с подозрением и не хотел водить с ним компанию. Бад, Билл и я спрятались в телеге. Бейкер должен был отвезти нас в свой дом. У Билла, похоже, ранения были серьёзные. Бад и я почти всю дорогу валялись без сознания. Один раз я пришёл в себя. На козлах кто-то сидел.

— Эй, кто там? — спросил я.

— Я, чёрт побери! — ответил Фрэнк. — Надо же как-то выбираться из этой передряги.

Пока мы были в отключке, Бейкер послал кого-то к Фрэнку якобы с просьбой от меня, что я хочу его видеть. Фрэнк пришёл. Бейкер завёз нас в лес, в ловушку, и, поклявшись, что мы на верном пути, сделал ноги. Поперёк дороги лежало поваленное дерево. Билл умирал, Бад и я, оба без сознания, валялись на дне телеги. Фрэнк выбрался на дорогу, чтобы убрать дерево.

Целый отряд маршалов с кольтами наготове, выскочил из засады и окружил нас:

— Дженнингсы, сдавайтесь!

Сопротивляться было бессмысленно, соотношение сил было десять к одному.

Для вынесения приговора понадобилось чуть ли не два года. Мне влепили пять лет по обвинению в покушении на убийство маршала. В другом округе меня осудили за нападение на поезд на Рок-Айленде и дали пожизненное. Отбывать я должен был в каторжной тюрьме в Огайо.

Такова была таинственная прихоть судьбы, вновь сведшая меня с Биллом Портером.