— Вы правы. Тюрьма — это сплошная хохма, правда, тому, кто туда попал, не до смеха.

С этими словами Билл Портер отворил дверь почты. Ни приветствия, ни обычного дружеского подтрунивания, ни саркастических подколок. Уж на что причудливо сменялись настроения у этого человека-хамелеона, но такая неустойчивость и внезапность даже для него была чересчур.

— Я на краю пропасти и собираюсь в неё броситься.

Услышав такое, я изумлённо уставился на него. Должно быть, случилось что-то совсем из ряда вон, если этот сдержанный, полный самообладания человек так недвусмысленно выказывал своё отчаяние. Его лицо выражало усталость и тревогу, обычно спокойные серые глаза были полны гнева, и даже — представьте себе! — мягкие светлые волосы растрёпанными прядями упали на лоб.

— Даже звери, что сидят в клетке, более свободны, чем мы. Власть предержащие не удовольствуются только тем, чтобы подорвать наше телесное здоровье. Им хочется ещё и душу загубить. Как же мне хочется вырваться отсюда!

Портер упал на стул с высокой спинкой и несколько мгновений безмолвно взирал на меня.

— Эл, я сегодня вляпался в такую грязь, по сравнению с которой проказа — просто праздник души. И они хотят, чтобы я пачкал себе этим руки! Вы были правы. Преступления, за которые расплачиваются сидящие здесь несчастные, — мелочи в сравнении с чудовищной коррупцией, царящей в среде так называемых «свободных людей» за этими стенами!

Ведь они преспокойно запускают лапу в государственную казну, набивают себе карманы чужим золотом, и никто даже словом не обмолвится о том, что они самые настоящие воры. А я должен подписаться под этой грязной ложью! Полковник, даже вы выглядите как жалкий карманник в сравнении с аферой, которую они собираются провернуть!

— А кто же будет выдавать лекарства, Билл? Да разве им с этой работой справиться?

Портер в раздражении тряхнул головой.

— Не пляшите на похоронах, Эл. Всё очень печально. Даже трагично. Вы помните посланный вами запрос на мясо и бобы? Вы знаете, что произошло и что должно воспоследовать?

Я догадывался. Меня посвятили в эту кухню. Будучи секретарём начальника, я отдавал приказы относительно поставок в тюрьму. Если на вещевом складе требовалась шерсть, или в слесарке желали получить стальные болванки, или мяснику нужно было мясо и т.д. — список необходимого посылали в кабинет начальника. А я отсылал запросы кастеляну. Билл Портер, как его секретарь, обнародовал заявку, и тогда с наиболее устраивавшим нас поставщиком заключался договор о поставках того или иного товара на определённый период времени.

Многие крупные бизнесмены стремились заполучить себе эти договоры. Когда заявка обнародовалась, эти акулы предлагали цены, зачастую намного ниже рыночных. Эти предложения, разумеется, должны были храниться в секрете. Тот, кто предлагал самую низкую цену на свои товары, получал заказ.

На деле же подобная практика была пустой формальностью.

У государственных и тюремных заправил имелись друзья. И если друг предложил не ту цену, то ему делали недвусмысленный намёк и разрешали сделать ещё одно предложение, дав цену чуть-чуть ниже, чем самая низкая из предложенных. После чего этот деятель начал бы поставлять в тюрьму товары самого дурного качества по непомерной цене.

Государство выделяло средств достаточно, чтобы вместо тюрьмы содержать первоклассный отель.

Однако тюремная еда была такова, что здоровью даже самых выносливых узников наносился непоправимый вред. То же самое можно было сказать и об остальных товарах, поставляемых для тюремных нужд.

— Вы знаете, что произошло? — хрипло повторил Портер. — Сегодня поступили предложения. Цены невероятные. Я изучил соответствующие рыночные статьи и решил вернуть предложения обратно, туда, откуда они пришли, и потребовать реалистичных цен. Меня проигнорировали. Но это ещё не всё. Контракт получил вовсе не тот, кто предложил самую низкую цену. Этот другой получил сведения о цифрах, предоставленных его конкурентом и выставил свою цену — на один цент ниже. Это значит, что налогоплательщиков без зазрения совести ограбили на тысячи и тысячи долларов только на одном этом контракте. А из того, что какой-нибудь бедняга, сидящий здесь за решёткой по обвинению в присвоении жалких пяти тысяч, из которых на самом деле даже цента не увидел, устраивают целый спектакль! Вам известно что-либо о подобных вещах, Эл?

Портеру, по-видимому, было невдомёк, почему его огорчение не произвело на меня должного впечатления.

— Ещё бы, Билл. Вот, глотните-ка для успокоения. — Я налил ему бокал чудесного старого бургундского. — Ну как, отличное? Оно досталось мне после моего предшественника, а тому — от того парня, что получил нынешний контракт на поставку бобов. Так что от этих махинаций и нам теперь будет что-нибудь перепадать!

Портер оттолкнул бокал.

— Вы хотите сказать, Эл, что будете смотреть сквозь пальцы на подобные преступления? Да ведь те, кто отбывает здесь пожизненное заключение, — просто ангелы небесные по сравнению с этими разбойниками с большой дороги!

— Билл, не тратьте зря нервы. Будете ли вы кипеть, будете ли закрывать глаза — всё одно. Да легче сокрушить эти каменные стены голыми руками, чем пытаться управиться с коррупцией. Ну чего вы добьётесь вашими протестами? Практика законной кражи у государства существовала здесь задолго до вашего появления, и сколько бы мы ни тýжились, таковой и останется, вот и все дела.

— Тогда мне лучше убраться из кабинета кастеляна. Завтра подам прошение об отставке.

Портер встал, собираясь уходить. Он был в таком состоянии, что легко мог натворить дел себе же во вред. Мне совсем не улыбалась мысль о том, что утончённый и аристократичный Билл может угодить в отвратительную одиночную камеру. И ещё меньше мне понравилось бы зрелище Портера, привязанного к лохани и избитого до полусмерти.

— Сядьте, Билл, и не валяйте дурака. Послушайте умного совета. — Я схватил его за руку и притащил обратно. — Правительство прекрасно знает об этих махинациях и ничего не имеет против. Наоборот, всячески поощряет. Ведь это же всё крупные шишки. Они — столпы общества.

Портер взирал на меня с отвращением.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я.

— Пойду к начальству и расскажу, что я не вор, хоть я и заключённый. Я не позволю им подписывать эти позорные договоры. Скажу, чтобы нашли себе другого секретаря.

— А на следующий день угодите обратно в мерзкую клетку, а ещё через неделю попадёте в карцер по сфабрикованному обвинению. А потом вас растерзают, как Айру Маралатта. Вот куда вас заведёт ваша неуёмная честность.

По красивому лицу Билла прошла тень. Он брезгливо поджал губы.

— Не дай Господь. Со мной тогда будет покончено.

Он встал. В нём вновь проснулась та пантера, которая уже однажды вцепилась в глотку испанскому дону. Он потряс кулаками:

— Да я им шеи посворачиваю. Надо же — так меня использовать!..

— Билл, вы же никто — для всех, кроме себя самого. Если вы вздумаете протестовать, то считайте, с вами покончено. Будущего у вас не будет. Ведь вы пытаетесь бороться с самыми большими подонками в стране. Они вас пережуют, выплюнут и даже не заметят этого.

Портер сидел и молчал — словно нежданный мороз сковал его. Пробило девять часов — сигнал тушить свет. Билл нервно дёрнулся к двери, но потом вернулся и горько засмеялся:

— Испугался, что не смогу войти обратно в кабинет моего начальства. Забыл, что у меня есть право находиться за его пределами до полуночи.

— Войти? Подумаешь, какие пустяки. Вот выйти отсюда — это, скажу вам, проблема похлеще!

Он кивнул.

— Да, мы заперты здесь — и наши тела, и души.

Он схватил бокал со взяточническим вином, секунду подержал его против света и осушил одним глотком.

На том бунт и закончился. Воцарилась пульсирующая, звенящая тишина — и в этой тишине перекликались наши мысли – напрямую, из мозга в мозг. Портер, по-видимому, был удручён своим поражением. Радость, которую он испытывал при своём «продвижении» по служебной лестнице, иссякла. Он ещё больше, чем всегда, замкнулся в себе.

— Какую ужасную изоляцию влечёт за собой жизнь в тюрьме, — сказал он, прерывая гнетущую тишину. — Мы позабыты теми друзьями, что остались на свободе, и нами злоупотребляют друзья, которых мы приобрели в заключении...

Я знал, что у Портера были жена и ребёнок. Но не знал, что после нашего расставания в Техасе он отправился к себе домой и нашёл свою жену при смерти. Не знал я и того, что те 3 000 долларов подарили ему известную независимость в эти последние, печальные месяцы его жизни перед судом и заключением.

Несмотря на всю нашу дружескую близость в тюрьме, Портер ни единым словом не упомянул о своих семейных делах. Ни разу не заговорил о своём ребёнке, хотя думал о нём всё время. Через наши с Билли руки прошли многочисленные письма к малютке Маргарет. Только один-единственный раз у Портера вырвалось слово. Это случилось тогда, когда был отвергнут его рассказ. Портер признался, что горько разочарован, ведь ему хотелось послать подарок «своему маленькому другу».

— А может, те, кто на воле, вовсе и не забыли про нас, — возразил я.

— Забыт или презираем — какая разница? У меня было много друзей, могущественных друзей. Они могли бы добиться помилования для меня. — Он глянул на меня с тревожной подозрительностью: — Эл, вы считаете меня виновным?

— Нет. Билл, я в любое время доверил бы вам все свои сбережения.

— Спасибо. Значит, хотя бы один друг у меня есть. Вообще-то я рад, что они оставили меня одного. Не хочу никому быть обязанным. Я сам хозяин своей судьбы. Если я сам нашёл дорогу сюда, то и выйду отсюда тоже сам. Не буду ни у кого в долгу.

Сейчас многие из этих упомянутых друзей кичатся тем, что якобы помогли О. Генри, когда он был Портером, заключённым каторжной тюрьмы. Но если кто из них и интересовался судьбой Билла, то самому Биллу об этом ничего не было известно.

— Мне уже недолго осталось сидеть, полковник. Как вы думаете, сколько контрактов ещё будет заключено?

— О, ещё порядочно. А что?

— Потому что в этом может быть сокрыта возможность для нас выйти на свободу.

— Да, и ваша возможность — это копошиться себе потихоньку и держать рот на замке. Ну-ка, глотните ещё немного.

Последовало ещё много бокалов вина, много стаканов виски, много долгих разговоров после девяти часов, с потушенными огнями. Портер сдался, но поражение глодало его, словно червь в сердце. Он пытался держать предложения в тайне, пытался отдать контракт тому, кто предложил наименьшую цену. Но, будучи всего лишь пятой спицей в кабинетном колесе, вынужден был без возражений делать то, что ему приказывали.

— Свиньи вонючие, — говорил он мне.

— Не обращайте внимания, — отвечал я. — Честность — не самая умная линия поведения в тюрьме. Выбросьте из головы.

— Конечно, выброшу. Мы всего лишь рабы их наглости.

Однако же и Портер, и я извлекали свою выгоду из порочной системы. Богатенькие воры, наживающиеся за счёт государства и двух беспомощных заключённых, посылали нам ящики изысканных вин, сигары и всякие деликатесы в знак своей глубокой признательности. Мы держали эту контрабанду в почтовом отделении, и вся наша тёплая компания — Билли, и Портер, и ваш покорный слуга — частенько устраивали себе тайные пирушки.