И я больше не пытался мстить. Вернулся в Оклахому и снова стал юристом. После целого года напряжённого труда, лишений и голода — и это в стране всеобщего изобилия! — моя жизнь, наконец, наладилась. «Дела» у меня не переводились, некоторые из них я с большим успехом выиграл.

Прошло несколько лет. Я почти забыл о Билле Портере. И вдруг однажды утром пришёл большой квадратный конверт. Как только я узрел чёткий, круглый почерк, что-то словно пробило брешь в моей броне и заставило сердце забиться быстрей.

Впервые за многие годы во мне запела радость. Мне даже почудился музыкальный, бархатный шёпот Билла Портера, долетевший ко мне через половину континента.

Это случилось в начале 1905 года. Портер просил меня начать писать. Во мне взыграли старые амбиции и я принялся за «Ночных всадников». Так между мной и Портером снова завязалась долгая переписка.

От Билла пришло письмо:

«Элджи Дженнингсу, Запад. Дорогой Эл, я получил ваше сообщение. Надеюсь, скоро за ним последует продолжение. Ну что ж, поскольку мне сейчас нечем заняться, я решил, что было бы неплохо написать вам письмо, а поскольку сказать мне нечего, то на сем я своё послание и заканчиваю. (Шутка).»

Дальше письмо разворачивалось на четырёх страницах — весёлая, причудливая болтовня, целью которой было заманить меня в Нью-Йорк. Ещё не успев дочитать, я уже начал паковать чемодан.

В Нью-Йорке Билл Портер уже стал знаменитостью. Он был теперь О. Генри, человеком, пленившим сердца миллионов читателей своими рассказами. У него вышло уже несколько сборников: «Четыре миллиона», «Голос большого города» и другие. Идея навестить осиянного славой Билла полностью завладела моим сознанием.

Но у меня были и другие причины отправиться в эту поездку. Я собирался по пути остановиться в Вашингтоне и встретиться в Белом доме с Теодором Рузвельтом. Я хотел полного и окончательного помилования, хотел, чтобы меня восстановили в гражданских правах.

Каковы бы ни были мои успехи в суде, ничто не могло утишить муки попранной гордости. Каждый раз, проходя мимо избирательных урн и видя, как другие мужчины опускают в них бюллетени, я испытывал горькое, жгучее унижение.

С самого своего выхода из Ливенуорта я неустанно работал над тем, чтобы вернуть себе гражданские права. За меня вступился глава республиканской партии Оклахомы, но я решил лично донести свою мольбу до самого великого из республиканцев. Я добился аудиенции благодаря своей бесконечной наглости и напористости, а успехом миссия увенчалась благодаря справедливости нашего президента.

Маршалом Соединённых Штатов в Оклахоме был тогда Джон Эбернати. По профессии он был охотником. Когда Рузвельт приехал в Оклахому, Эбернати организовал для него охоту на волков. Эти двое сразу почувствовали друг к другу искреннее, глубокое расположение. Эбернати входил в число моих друзей тоже. Он дал согласие поехать со мной и представить моё дело президенту Рузвельту.

Нам удалось пробраться в приёмную правительства. Там находилось ещё пятеро-шестеро мужчин — они ожидали, коротая время в лёгкой беседе. Я узнал только одного из них — Джо Кэннона. Мы с Эбернати стояли в уголке, словно два беспомощных телёнка, пытающихся укрыться от грозы.

Я не отрываясь смотрел на дверь. Я был убеждён, что он пройдёт именно через неё. Однако когда дверь с грохотом распахнулась и великий человек вошёл в комнату, я всё равно был захвачен врасплох.

Присутствие Рузвельта, казалось, наэлектризовало всю комнату — словно между находящимися здесь людьми заструился ток. Впервые я видел президента воочию. Он выглядел так, будто вышел после хорошего, стимулирующего заплыва — до того всё в нём, каждая капля крови пульсировала здоровьем.

В выдающейся личности того, кто стоял сейчас посреди приёмной, сочетались восторженность молодости и уверенная сила зрелости. Он одним взглядом окинул всех присутствующих и, фактически, проигнорировал всех, кроме Эбернати.

— Алло, Джон! — воскликнул он, и моё волнение улеглось. — Как там поживают оклахомские волки? — Он стремительно рванулся к нам. Рузвельт никогда не ходил и не шагал, он всегда летал — столько было в нём спонтанности и живой энергии. — Джентльмены — это мой маршал Соединённых Штатов, Джон Эбернати из Оклахомы.

— Мистер президент, это мой друг Эл Дженнингс, — ответил охотник на волков.

Живые, пронзительные глаза Рузвельта уставились на меня.

— Рад видеть вас, сэр. Я знаю, чего вы добиваетесь. Но я очень занят. Мы не могли бы встретиться позже?

— Мистер президент! — Слова вырвались из моего рта, словно из катапульты. — Мне больше никогда не удастся проникнуть сюда опять. Моё дело для меня намного важнее вашего правительственного совещания. Я хочу снова стать гражданином Соединённых Штатов!

В его глазах загорелся юмористический огонёк, и в одно мгновение на лице Рузвельта появилось самое проницательное, доброе и сердечное выражение, которое я когда-либо у кого-либо видел. В его глазах промелькнул весёлый огонёк.

— Я думаю, вы правы, сэр. Стать гражданином нашей великой страны куда важнее любого правительственного совещания. — Он обернулся к остальным. — Джентльмены, прошу простить, я задержусь на пару минут.

Мы перешли в смежную приватную комнату, и Рузвельт присел на краешек стола.

— Мне вот что хотелось бы знать, — проговорил он. — Были ли вы виновны в том преступлении, за которое попали в тюрьму?

— Нет, сэр.

— Значит, вас не было на месте преступления?

— Нет, я был там, я напал на поезд и ограбил пассажиров. — Безжалостный проницательный взгляд не отпускал меня ни на секунду. — Но я не грабил почту Соединённых Штатов, а именно за это меня осудили.

— Не вижу особой разницы, — резко возразил он.

— Разница есть. Мистер президент, я не стал бы говорить вам ничего, кроме правды.

— Эбернати и Фрэнк Фрэнс заверили меня, что вы будете говорить только правду. Я изучил ваше дело. Я решил дать вам полное помилование, и мне хочется, чтобы вы были его достойны.

На этом можно было бы и остановиться, но тот самый дьявол, который частенько тянул меня за язык к месту и не к месту, толкнул меня на самый безрассудный из всех возможных ответов. Ну, не обладал я чувством меры!

— Мистер президент, меня осудили за куда более строгое нарушение закона, чем я на самом деле совершил. Судья Хонси Таунсенд вынудил присяжных вынести нужный ему вердикт.

Если бы я отвесил президенту Рузвельту оплеуху, он и тогда не отреагировал бы с бóльшим негодованием. Его лицо вспыхнуло и перекосилось от гнева, даже зубы обнажились. Я подумал, что сейчас он меня ударит. Язык мой — враг мой. Доболтался. Я бы отдал глаз, лишь бы вернуть вырвавшиеся слова.

— Вы обвиняете одного из тех, кого назначил лично я, — ровным и тихим голосом проговорил он. — Будьте любезны обосновать ваши утверждения.

Всё, не видать мне помилования. И я изложил факты.

Десять человек свидетельствовали под присягой, что Хаммер, маршал Южного округа Индейской Территории, приходил в комнату присяжных как раз тогда, когда они разбирали доказательства в моём деле; он сказал им, что судья Таунсенд вынесет мне самый лёгкий приговор, если они признают меня виновным. Присяжным намекнули, что мне грозит всего лишь один год, и они вынесли обвинительный вердикт. На следующее утро Таунсенд приговорил меня отбывать пожизненный срок в каторжной тюрьме Огайо.

Мой брат Джон записал эти показания, и свидетели заверили их своими подписями. Всё это содержалось в папке в архиве главного атторнея. Вот о чём я рассказал президенту.

Он ничего не ответил, но подошёл к двери и отдал несколько срочных приказаний. Потом принялся напряжённо мерить комнату шагами.

Мне даже казалось, что я могу ощущать исходящие от него волны гнева. Из соседней комнаты принесли какой-то документ.

— Вы сказали правду, — обратился ко мне Рузвельт. — Помилование ваше. Будьте достойны его. Желаю вам всяческой удачи.

Он протянул мне руку. Я был так растроган, что еле нашёл силы пролепетать слова благодарности. Так что в Нью-Йорк, на встречу с Биллом Портером, я прибыл свободным человеком и гражданином.

Мои представления об известности Билла были преувеличены. Я знал, что Нью-Йорк огромен, но мне казалось, что даже там фигура Портера должна возвышаться надо всеми, словно белокурый Геркулес над городом карликов.

Мы с Эбернати прокатились от Вашингтона до Нью-Йорка с ветерком. Когда пароход пошёл по Гудзону, мы запутались: то ли мы на пути в Ливерпуль, то ли к Острову Ангелов. Единственное, что мы знали, это — мы искали Билла Портера. Письмо с его адресом я умудрился потерять.

Мы таскались по улицам — вверх по одной, вниз по другой — странная парочка в широкополых шляпах. Время от времени я набирался наглости и дёргал кого-нибудь за рукав — неважно, кого, мужчину, женщину или ребёнка:

— Эй, приятель, вы случаем не знаете, где живёт Билл Портер?

Они холодно смотрели на меня и проходили мимо. Я услышал, как один из молодых парней пробормотал: «Вот ещё деревенщина».

Мы не могли найти Билла.

Зато настроение у нас было самое радужное. В конце концов мы очутились в отеле «Бреслин», не имея ни малейшего понятия о том, как мы туда попали. Мы принялись угощать всех, кто сидел в баре.

Теперь целая толпа народу была осведомлена, что в городе объявились Бандит и Охотник на волков.

— Чёрт возьми, но ведь Билла мы так и не нашли! — Эбернати стукнул стаканом о барную стойку.

— Какого ещё Билла? — просил бармен.

— Билла Портера. Ну, знаете, самого великого человека в Нью-Йорке?

— Конечно, я знаю всех Биллов Портеров в этом городе.

Тогда Эбернати «осенило»:

— Давай позвоним президенту и спросим, где живёт этот твой Билл. Президент отличный мужик, он нам точно поможет!

Эта не совсем обычная идея натолкнула меня на другую мысль. Доктор Алекс Ламберт, лечащий врач Рузвельта, жил в Нью-Йорке. Он отнёсся к нам с большой симпатией. Вот кого нам надо разыскать, а уж он выведет нас на Билла.

Я помнил, что Портер жил где-то у Гремерси-парка. Я позвонил доктору и в самых изысканно-вежливых выражениях спросил, как нам попасть в упомянутый район. Абсурдность вопроса, похоже, вовсе не выбила его из седла. Он пустился подробно описывать маршрут.

Плечом к плечу мы с Эбернати добрались туда, куда надо, и напустив на себя самый что ни на есть достойный вид, принялись обивать пороги всех домов подряд: звонили в каждую дверь и спрашивали Билли Портера. Ни одна душа никогда не слышала о нём. Каким-то образом мы заплыли в «Клуб игроков». Вышибалам не понравился покрой наших костюмов. Пришлось их подкупить, тогда они впустили нас.

— Где можно найти мистера Уильяма Сидни Портера, писателя? — спросил я одного из них.

— Понятия не имею, никогда о таком не слышал. Спросите вон того — он знает кучу народа, даже всякую мелочь. Это Боб Дэвис.

Коренастый, небольшого роста мужчина с широким весёлым лицом и проницательными серыми глазами стоял у двери в большой зал. Я приблизился к нему.

— Вы знакомы с Биллом Портером?

— Никогда не слыхал о таком. — Разговаривая, он даже не удостоил меня взглядом. — В круг моих знакомств входят только писатели, официанты и полисмены.

И тут я вспомнил, кем был разыскиваемый мной человек.

— О, спасибо. — Я попытался придать своему голосу безразличные интонации. — Может быть, вы знаете человека по имени О. Генри?

Лицо коренастого словно осветилось. Он схватил меня за руку.

— Знаю ли я О. Генри? Ещё бы мне его не знать! А вы — вы тоже?

— Я?! — в свою очередь завопил я. — Чёрт, конечно! Он мой старинный приятель!

— Да? А он, значит, с Запада? — пронзительные глазки издателя не пропустили на моём лице ни одной веснушки. Его явно мучило любопытство. Значит, Портер держит их в неведении относительно своего прошлого. Ну, нет, тайну моего друга ты от меня не узнаешь! Поэтому я не ответил на вопрос прямо.

— Он с Юга, — наконец сказал я. — Вы знаете, где я могу его найти?

— Наведайтесь в отель «Каледония», Западная Двадцать шестая улица, номер 28.

Так мы и нашли Портера.

— Это вы, полковник? — Всё тот же богатый, роскошный негромкий голос. — Я буду через мгновение! Благослови вас Господь!

Мгновение действительно оказалось весьма кратким, и вот перед нами утончённый, безупречный Билл, преобразившийся, словно по волшебству. На нём был прекрасный серый костюм, роскошный голубой галстук, неизменные перчатки, а в правой руке он держал тросточку.

— Привет, Билл! А где же ваш сорок пятый? Разве не его вам положено носить вместо этой побрякушки?

— Ах, полковник, сорок пятые сейчас не в моде. К тому же здесь, на Манхеттене, есть люди, которые сильно возражают против этого обычая, особенно Законодательное собрание.

Как будто с нашей последней беседы прошло пять минут, а не пять лет! Всё с той же теплотой и вниманием он молча всматривался в моё лицо.

— Это вы, полковник. И всё такой же, не изменились!

Мы присели за столик, заказали виски, забыли выпить и лишь сидели, пожимая друг другу руки и кивая, как парочка лебедей.

— Как там поживают Ганс и Фриц? — Голос Портера был полон радостного нетерпения. Упомянутые парни были котятами-близняшками, выросшими в почтовом отделении нашей тюрьмы.

Вот так мы, словно двое деревенских мальчишек, которые выросли вместе, вместе купались в одном ручье и вместе ходили в школу, — так мы сидели и обменивались воспоминаниями о ненавистной, полной всяческих ужасов тюрьме.

— И всё же хорошо, что вам довелось побывать там, полковник. Тюрьма — весьма подходящий вестибюль для этого Города Проклятых Душ. Бедолаги, сидящие там, просто ангелы в сравнении со здешними деловыми негодяями. Если у вас завалялась пара долларов, потратьте её сегодня, потому что они найдут, как отнять у вас ваши денежки ещё до наступления завтрашнего утра.

Была уже полночь, когда мы отправились в старый «Хоффман Хауз» опрокинуть по последнему стаканчику. Наутро нам предстояло встать рано, чтобы познакомиться поближе с большой деревней по имени Нью-Йорк. Мы с Эбернати вскочили в шесть. Портер пришёл в одиннадцать. Первым пунктом его развлекательной программы шла поездка в экскурсионном экипаже.

— Вы получите быстрое, беглое впечатление об этом Багдаде-на-Гудзоне и тысячах его тайн. Вы увидите замаскированных принцесс, прячущихся за углами от злых джиннов, встретитесь с великими визирями... Держите ушки на макушке, а глаза открытыми.

Эбернати, Портер и я были единственными пассажирами. Гид монотонно гудел: «Посмотрите направо, джентльмены, это дом Шеридана Лэнда». Или называлось какое-то другое имя. «А там налево, немного подальше — могила Гранта...»

Портер заёрзал, потом встал и вручил чичероне бумажку в два доллара.

— Держите-ка язык в границах вашего рта, — внушительно сказал он. — Мы не энтомологи, нам всякие золотые клопы не нужны, и не антиквары, чтобы водить дружбу со всякими старыми мертвецами. Мы — дети Бахуса. Так что прижмитесь к тротуару.

День был противным, холодным. Чичероне, охотник на волков, бандит и гений совершили множество экскурсий по различным питейным заведениям. Возница стал несколько небрежен и наехал на чей-то фургон. На короткое мгновение нам показалось, что сейчас начнутся неприятности. Ни мне, ни Эбернати не улыбалось иметь дела с фараонами.

— Возьмите себя в руки, джентельмены! Я всё сделаю по закону.

С величавой грацией истинного генерала Портер ступил на тротуар, распахнул пальто и показал полицейскому какую-то звезду. Полисмен извинился. Всё произошедшее показалось нам истинным чудом.

— Он — Волшебник из Багдада! — шепнул я Эбернати. Следующие три недели показали, что я прав. Билл Портер взмахивал рукой, и его «Багдад-над-подземкой» раскрывал перед ним свои тайны.