— Боже мой, не могу поверить, что я это делаю. Джастис, я не могу… не могу.

Я отрываю глаза от ботинок «Феррагамо», которые надеваю на ноги, и, хмурясь, смотрю вверх на рыжеволосую богиню, стоящую предо мной.

— Элли, все не так плохо, как кажется.

— Как ты можешь быть в этом уверен? Я никогда не делала ничего подобного. Никогда! Боже мой, меня тошнит.

Я чувствую, как приходит паника.

— Подожди... что именно ты имеешь в виду?

— Да это же позор! — отвечает она, разводя руками. — Я чувствовала, что должна вернуться в свой номер прошлой ночью. Сейчас мне совсем не нужны черные круги под глазами и прическа «только что из постели». Аргх!

Я встаю, чтобы заключить ее в свои объятия, и прикасаюсь губами к ее милым маленьким пухлым губкам.

— Во-первых, ты красивая. И еще слишком рано, никто даже не увидит тебя. И, нет, тебе не следовало уходить. Ты хотела остаться со мной так же сильно, как и я.

— Ты прав, я хотела остаться, — выражение ее лица смягчается, она опирается лбом на мою грудь. — Это так тяжело. Почему все так сложно?

Я целую ее в макушку.

— Потому что так должно быть. Потому что вещи, похожие на эти, мучают нас, проверяя, согнемся ли мы или сломаемся. Ты просто должна понять, стоит ли оно того.

Она смотрит на меня, и каждый темный угол в моем сердце наполняется слепящим светом.

— Знаешь, когда это все началось, я чувствовала себя виноватой, и какая-то часть по-прежнему продолжает винить саму себя. И я испытываю отвращение к себе за чувство полного опустошения, потому что знаю, что это не может продлиться долго, — она закрывает глаза и качает головой. Когда она поднимает глаза на меня, эти лазурные радужки тонут в слезах. — И я стараюсь не думать об этом. Я пытаюсь просто наслаждаться тем малым временем, что у нас есть. Но, черт возьми, это так больно, Джастис. Это тяжело, потому что я уже согнулась и сломалась. И я ничего не могу сделать, чтобы исправить это положение. Я знаю, у меня никогда не будет снова того, что есть у нас сейчас. И, о, господи... оно того стоит. Ты того стоишь. Ради тебя я сломаюсь с радостью.

Каждая эмоция внутри меня борется за то, чтобы вырваться наружу, и я открываю и закрываю свой пересохший рот, подавляя желание выплеснуть их. Вот они мы, две одинокие, сломанные души, погрязшие в своих собственных желаниях. Я родился в том мире, в котором она живет, и все, что мне хочется сделать, это увести ее оттуда. Украсть ее ото всех, кого она любит и знает, и тех, кто страстно желает ее улыбку и нежное сердце. Но я не могу этого озвучить. Не могу сказать, как сильно болит сердце от мысли, что она оставит меня. Я не могу описать ей, насколько сильно она изменила мужчину, которым я был, и что я сломлен уже сейчас и продолжаю разрушаться дальше.

— И я тоже.

Элли улыбается. И целая жизнь, полная одиночества и боли, распадается от яркости ее улыбки. Так что я улыбаюсь в ответ, потому что любое время, проведенное с ней, будь то день или час, того стоит.

— Жаль, что я не познакомилась с тобой, прежде чем... прежде чем ты уехал из Нью-Йорка. Жаль, что я не встретилась с тобой раньше. Но опять же, это было бы не столь важно. Я бы все равно нашла тебя.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что... потому что ты мой омар, — шепчет она.

— А? — вопрошаю я, подняв вопросительно бровь. Она сказала... омар?

Она лишь качает головой и улыбается, плотно сжав губы. Я переплетаю свои пальцы с ее, целуя костяшки перед тем, как выпустить ее из моего дома в последний раз. Из того холодного, стерильного места, где нашли приют мои тайны и уединение. Место, которое она наполнила большим теплом, чем солнце.

— Пойдем. Пора на занятия, — говорю я, и мы переступаем порог.

Останься, Элли. Не уходи. Уйди от него и останься со мной.

Вот что мне следовало сказать.

*

— Сперва я хочу сказать, что очень рад возможности учить вас и вести всех вас к здоровой, наполненной сексом жизни. Помимо этого, мне было очень приятно познакомиться с каждой из вас. Вы все — замечательные... всегда готовы учиться и совершенствоваться, даже когда не чувствуете себя на сто процентов комфортно или не разделяете мои убеждения. И мне просто хочется поблагодарить вас.

Я делаю глубокий вдох, чтобы озвучить свое решение, и смотрю на одиннадцать растерянных лиц, уставившихся на меня. Я горжусь ими, всеми. И мне действительно больно от того, что я должен произнести свои следующие слова, чтобы защитить их.

— Поэтому я с сожалением сообщаю вам, что курс закончится немного раньше, чем ожидалось, и вы все отправитесь домой.

— Что?

— Почему?

— Что-то случилось?

— Мы сделали что-то не так?

Все вопросы звучат одновременно, и я поднимаю руки ладонями, повернутыми к ним, чтобы их успокоить.

— Дамы, уверяю вас, ничего плохого вы не сделали. Просто всплыли некоторые проблемы, которые требуют моего пристального внимания. Конечно, вам будет произведен полный возврат стоимости и…

— Зачем ты это делаешь? — ее голос срывается, как и у меня. Я не могу даже посмотреть в ее сторону.

— Как я уже сказал, вам будет осуществлен полный возврат стоимости…

— Ты не можешь этого сделать. Ты не можешь просто отослать меня подальше. Ты не должен поступать так, Джастис!

Я открываю рот, чтобы объяснить, но влетает Диана, спасая меня от еще одного сухого, отрепетированного объяснения.

— Мистер Дрейк, у нас проблемы, — бормочет она мне на ухо. Я киваю и поворачиваюсь в сторону класса.

— Извините меня, я на минутку.

Я веду ее в кабинет, в котором в основном находятся шкафы для бумаг с информацией по клиентам и другие документы. И тогда я слышу его. Голос, который я не слышал в течение десяти лет. Голос, которого здесь быть не должно.

Я поворачиваюсь к Диане, чья темная, бронзовая кожа вдруг кажется мертвенно-бледной.

— Я пыталась объяснить, — причитает она. — Мистер Дрейк, что происходит? Персонал волнуется...

Голос становится все громче, все больше раздражительным. Он эхом проносится через холл и впивается в мои барабанные перепонки по мере того, как всплывают болезненные воспоминания. Я заскакиваю в зону отдыха сразу за гостиной, прежде чем меня заметят.

— Разберись, Диана, — мой голос спокойный и ровный, но, по правде говоря, все мое тело находится в степени боевой готовности. — Убедись, чтобы дамы не были в курсе.

Но как только я произношу эти слова, я понимаю, что уже поздно.

Слишком поздно.

Поклон, занавес закрыт. Можно просто идти домой.

— Элли-киска, иди сюда, детка.

Я наблюдаю из-за своего угла, как Эван Карр тянет Элли, мою Элли, в свои объятия. Он касается ее дикой, рыжей гривы, как будто опасаясь быть укушенным, его лоб немного морщится из-за ее иного внешнего вида.

— Вау, ты выглядишь... по-другому, — он оценивает ее одежду, ее загорелую кожу, ее распухшие губы, до сих пор несущие на себе мой вкус. Элли смотрит на него в упор в полном недоумении.

— Эван... Эван, что ты здесь делаешь?

— Я соскучился по тебе. В связи с этим скандалом вокруг этого парня Джастиса Дрейка я понял, что мне необходимо забрать тебя домой.

К этому моменту появляются другие домохозяйки, и хотя Диана пытается ввести их обратно в большую комнату, ее усилия оказываются тщетными. Ущерб уже нанесен.

— Скандал? О чем ты говоришь? — хмурится Элли. Он даже не смотрит прямо на нее, и что-то внутри меня заставляет содрогнуться от этого вида, страстно желая очертить ее губы и заставить их расплыться в улыбке, которую я знаю и люблю.

— Этот парень мошенник, Элли. Обманщик. Он обманул всех нас, чтобы просто залезть в трусы десятке невинных, ничего не подозревающих женщин, — Эван беспечно запускает руку в свои взъерошенные, грязные светлые волосы, словно не он порочит меня и мой бизнес.

— Ты же знаешь, что это неправда, — сурово отвечает Элли. Она вырывает запястье из его хватки.

Эван приближается ближе, как будто собирается поцеловать ее, но останавливается в миллиметре от ее губ.

— Да, но мы тут не одни. И мы же не хотим, чтобы они извлекли из этого выгоду, верно? — и он прижимает свои губы к ее, как только раздается щелчок фотоаппарата и в флуоресцентным свете комнату освещает ослепляющая вспышка.

Эван привел папарацци.

Этот ублюдок делает это для пиара. Не потому, что он любит и скучает по своей жене. Не потому, что он беспокоится за нее и о благополучии других женщин. Все это он делает для прессы.

Фотограф выходит из-за колонны и щелкает несколько кадров с супругами, а также интерьер дома.

— Где же этот Джастис Дрейк? — кричит он во всю глотку, чуть ли не выдавливая мои глаза и уши. — Где большой, плохой секс-доктор?

Он делает все, чтобы я вышел из тени и противостоял ему. Чтобы показал ему, прямо кто, мать его, я такой. Именно этого он и добивается. Хочет получить ответную реакцию, поэтому так играет. Сейчас я это четко вижу. Эван Карр разоблачает сексуального хищника, Джастиса Дрейка. Ну, на хрен! Я не буду подкармливать его маленькое дермовое шоу.

— Оставь его в покое, — командует Элли, нервно оглядываясь по сторонам. — Просто... забудь о нем. Пойду, возьму вещи, и мы можем ехать.

Она отталкивается от него и начинает идти к лестнице, как раз по направлению ко мне. Я вижу волнение в ее глазах, как она с тревогой осматривает зал. Может быть, она боится, что я увижу ее с мужем. Может быть, маленькая часть ее чувствует, как она предает меня, будучи с ним. Или, может быть, беспокойство запечатлелось на ее лице и это результат ее позора. Я не знаю, и не даю себе времени поразмыслить над «почему» да «как», моя рука обхватывает ее локоть, в тот момент, когда она проскальзывает мимо меня.

— Джастис, что ты…

— Не уходи, — слова срываются прежде, чем я могу их остановить. И они продолжают литься, и все мои сомнения и благоразумие погружены в отчаяние. — Не уезжай с ним, Элли. Останься со мной. Пожалуйста. Ты не принадлежишь ему.

Ее удивленные глаза встречаются с безнадежностью, святящейся в моих.

— Я не могу просто взять и... О чем ты говоришь?

Я делаю шаг к ней и хватаю ее за плечи. Сейчас или никогда. Если я не попытаюсь, то никогда не получу еще один шанс.

— Я говорю о том, что не хочу, чтобы ты уезжала. Никогда. Я говорю о том, что не могу жить без солнца, светящего мне в лицо, и не могу мечтать без звезд, целующих меня на ночь. Я не могу быть без тебя, Элли. Поэтому... вот они мы перед тобой: твои два варианта. Выбери вариант с нашим будущим. Выбери меня.

Я даже не отдаю себе отчета, что целая комната молчит и хранит тишину, за исключением моих решительных вдохов и звука сердцебиения, отдававшегося в моей груди. Но когда я слышу его голос, то понимаю, что мое обращение было услышано всеми.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Я чувствую, как подходит и встает позади меня Эван, но не оборачиваюсь. Мой взгляд все еще полностью приковал к Элли, ожидая ответа, хотя бы знака. Я все еще надеюсь, что она скажет мне, что остается.

— Эван, — выдыхает она, хотя ее глаза по-прежнему смотрят на меня. — Эван, я, э-э…

— Это он? Это Джастис Дрейк? – выплевывает он, его слова сочатся обвинением и весельем. Я чувствую, что он стоит позади меня, и знаю, что должен обернуться. Я не могу больше прятаться в тени.

Это уже напоминает дрянной ситком или мыльную оперу, и я понимаю, что сейчас начинается та часть, где потухнет камера, уступив место рекламе. Или, быть может, это будет в конце серии, тем самым оставив зрителей прикованными к своим местам с заверением, что продолжение последует в другой раз.

Но это не телевидение. За неприкрытым шоком и отвращением, появляющемся на лице Эвана Карра, когда я поворачиваюсь к нему лицом, не следует никаких финальных титров. Никаких чувств, идущих на спад на заднем плане, сигнализирующих о переходе в бесполезную кульминацию.

Это жизнь. Моя жизнь. Жизнь, которая, не особо раздумывая, меня перемолотила, выплюнула и выбросила.

— Шон Майкл? Это ты? Что ты здесь делаешь? И какого черта ты делаешь с моей женой?

Я не произношу ни слова. Не могу. Я просто стою молча, пока перед нами щелкают фотоаппараты и вспыхивает вспышки, а вся наша аудитория, затаив дыхание, пребывает в ожидании. Кажется, будто мои суставы и конечности полностью одеревенели, пока я не чувствую мягкую, нежную руку Элли, хватающую мое предплечье. Она делает несколько шагов в сторону Эвана, ее растерянное выражение соперничает с его.

— Джастис, о чем он говор…

Эван чуть ли не отталкивает ее в сторону, чтобы приблизиться ко мне.

— Минуточку. Одну чертову минуточку... Ты Джастис Дрейк? Ты — это он? — рявкает он с сардоническим смехом и выбрасывает свои руки резко вверх. — Должно быть ты шутишь! Шон Майкл — Джастис чертов Дрейк. И, по-видимому, он хочет украсть у меня мою жену. Шикарно.

Такое ощущение, словно каждую мышцу накрепко скрутило из-за ухудшения ситуации, и я едва ли мог двигаться. Я даже не понимаю, сколько так простоял, пока Эван своим театральным взглядом кидал в меня убийственные смертельные кинжалы, а в поле моего зрения не возникла Элли.

— Джастис, что происходит? Пожалуйста, ответь мне, — это красивое несовершенное лицо выражает беспокойство, и я тут же чувствую вину, потому что являюсь тому причиной.

Я открываю и закрываю рот, пытаясь подобрать слова, чтобы объясниться, но Эван, эгоистичный мудак, каким он всегда и был, крадет мои объяснения. Одной рукой он обнимает за спину Элли, другой — машет в мою сторону.

— Элли-киска, дорогая, познакомься — это Шон Майкл. Внебрачный ребенок моего отца и мой сводный брат.

И весь страх позора, который уже долгое время бурлил внутри, прорывается на поверхность, перемешиваясь с моими секретами и ложью. Я вижу отвращение в ее взгляде, боль и предательство в ее глазах, которые запечатлевают полдюжины камер. Она обижена не на Эвана, своего мужа, который скрывал такой существенный секрет, она обижена на меня, так как все это моих рук дело. Как будто лично я заставлял его отца — моего отца — обманывать свою жену с молодой, наивной горничной, которая родила сына, на два месяца позже рождения Эвана.

— Ты его брат? — шепчет она срывающимся голосом. — Ты Карр?

— Единокровный брат, — говорю я, наконец-то обретая свой голос, как будто это может как-то исправить мое первоначальное упущение. — И, черт, нет, я не Карр.

Ее голубые глаза загораются огнем.

— Так ты знал обо мне? Ты знал, кто я с самого начала? — она качает головой, ее губы изгибаются в отвращении. — О, боже мой. Ты знал все это время. Ты просто хотел использовать меня как пешку…

Я стараюсь дотянуться до нее, но она отходит.

— Нет! Не смей даже думать об этом. Да, я знаю о тебе, но…

— Что? Как ты объяснишь это, младший братишка? — самодовольно вставляет Эван. — И знаешь что? Я даже не могу точно решить, что делает тебя большим мудаком: тот факт, что ты охотился на мою жену, или то, что ты пытался пролезть обратно туда, где совершенно очевидно тебе не место. Тебе и твоей матери было заплачено сторицей, чтобы вы держались подальше от нас. Думаешь, изменив свое имя, ты каким-то образом аннулировал контракт? Папины адвокаты от души повеселятся над твоей глупостью! — он достает сотовый из кармана.

— Папины адвокаты? А почему же ты не имеешь в виду адвокатов своей матери? Ты ведь так любил прятаться за ее юбку и всегда отлично знал, как заставить ее потворствовать всему этому, что ты подстраивал.

Эван пожимает плечами.

— Что верно, то верно. Но, видишь ли, брак и заключается в том, что все едины. Все составляют одно целое. И мы — семья. Ты и твоя шлюха-мать навсегда останетесь посторонними.

В голове ни одной мысли. Ни одного замечания Джимини или любого другого льстивого увещевания от маленького нарциссического дьяволенка, сжимавшего мои виски. Просто красная ярость, застилающая глаза, какие-то размытые движения, и, словно наблюдая со стороны, я рывком выбрасываю руку, хватаю Эвана за горло и со стуком пришпиливаю его к стене. Я не слышу, как от страха кричат женщины, или как щелкают камеры, запечатлевая этот момент. Я не чувствую Элли, которая дергает меня за руку, умоляя остановиться, и даже Рику, пытающегося оттащить меня, прежде чем я закончу то, о чем мечтал в течение многих десятилетий. Есть только одна слепая ярость, от которой онемевает рука, когда я сильнее сжимаю его горло и наблюдаю, как его темно-голубые глаза, так сильно похожие на мои, расширяются от ужаса.

Я убью его.

Я, черт побери, уничтожу его.

Мое детство было у меня украдено, потому что мать Эвана отказалась разрешить моему отцу признать меня. А когда он устроил меня в лучшую подготовительную школу в городе, я лишился даже этого, потому что Эван чувствовал себя «неуютно» в одной школе со мной. И теперь он хочет украсть мое счастье. Ни хрена подобного, я не отдам ему Элли, даже если она его по закону. Она моя, вплоть до моих костей. Ей всегда суждено было быть частью меня. А Эван хотел отнять и это.

Поэтому я собираюсь забрать его жизнь так же, как он и его сука-мать пытались забрать мою.

— Пожалуйста, Джастис, не делай этого! Пожалуйста, ты не хочешь этого делать!

Крик Элли прорезается через кровь, пульсирующую в моих ушах, но слышится каким-то далеким, приглушенным, словно сквозь вату. Я сильнее надавливаю на шею Эвана, и он пытается закричать, но не издает ни звука.

— А где сейчас твоя мамочка, Эван? — хриплю я сквозь до боли стиснутые челюсти. — Кто спасет тебя сейчас от меня, а? А? Отвечай мне, мудак!

Из его дрожащих губ вырывается жалобный скулеж, и я еще сильнее сжимаю его шею, да так, что белеют костяшки моих пальцев. Я придвигаю свое лицо совсем близко, чтобы он мог ясно видеть ярость в моих глазах, а в его глазах я вижу страх.

— Что-что? Ни черта не слышу через твои всхлипы, Эван. Ты опять собираешься пожаловаться на меня своей мамочке? Снова собираешься солгать и сказать, что я опять обидел тебя, так же как ты поступал, когда мы были детьми? Или, может, ты скажешь ей, что я рылся в твоем дерьме и забрал твои вещи?

Злая улыбка искривляет мои губы, и я рявкаю, скованно смеясь и подавшись вперед, шепчу ему на ухо.

— Ну, на самом деле, я взял кое-что, что принадлежит тебе. Я брал ее снова и снова до тех пор, пока она кричала мое имя и просила еще. До тех пор, пока она не кончала так сильно, что, черт возьми, рыдала.

— Перестань! Пожалуйста! – кричит Элли. — Кто-нибудь, сделайте что-нибудь!

— Хватит, парень, — говорит Рику. Голос идет откуда-то издалека, но гораздо ближе, чем раньше. Я чувствую его руки на своих плечах, тянущие меня обратно в реальность. — Все за вами наблюдают. Не губи свою жизнь из-за этого мудака. Он того не стоит.

— Пожалуйста, — плачет падший ангел. — Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не делай этого.

Ее голос постоянно крутится в моей голове, умоляя меня остановиться. Умоляя меня пощадить ее драгоценного мужа. Да, черт возьми, боль Эвана заставила меня чувствовать себя лучше, но эта боль также разрушала ее. Часть ее умрет вместе с ним. И, если я сделаю ее вдовой в двадцать семь лет, она навечно возненавидит меня. И это... это уничтожит меня.

Я ослабляю хватку на горле Эвана и разрешаю Рику оттянуть меня назад, позволяя Элли поспешить на помощь мужу, пока он, кашляя и хрипя, оседает на пол. Она убирает волосы с его потного мокрого лба и гладит его побагровевшее лицо, и при этом плачет. Оплакивая жизнь, которую она чуть было не потеряла из-за моих собственных рук.

Кто-то спешит помочь Эвану встать на ноги, и с Элли, прижимающейся к его боку, они двигаются в сторону выхода.

— Ты не заберешь ее, — пытается прошептать он с трудом, обернувшись через плечо. — Только что ты заплатил за нее каждой гребаной копейкой, которая у тебя есть.

Я не отвечаю. Даже не удостаиваю его взглядом. Я молча наблюдаю, как Элли делает свой выбор. Эван является меньшим из двух зол. А я... я не столь значителен.

Он — звезда в ее жизни. А я просто дублер.

Перед тем как переступить порог, она оборачивается, чтобы посмотреть на меня в последний раз. Солнечный свет искрится на единственной слезе, скользящей вниз по ее щеке, показывая ее печаль. Я хочу подойти к ней, заключить в свои объятия и целовать до тех пор, пока ее слезы не растворятся и не исчезнут. Но ее слезы не по мне. Они из-за меня.

Страдающий ангел ускользает от меня, оставляя меня в своем единственном аду, пока за ней следует огненный след. Звезды сгорают и падают с моего неба, а облака плачут дождем, темнея от наступившей печали.

Солнце закатилось. Я потерял ее навсегда.