Сегодня в «Hollywood Reporter»: плейбой-миллиардер Эван Карр был пойман с другой женщиной, в то время как его жена отдыхает в СПА?

Источники близкие к супругам сообщают, что у пары были проблемы в течение нескольких месяцев на фоне скандальных слухов об измене. Также говорят, что его жена Эллисон Эллиот Карр не на СПА-курорте, а, скорее всего, в реабилитационном центре после нервного срыва. Поскольку возможности получить комментарии от нее нет, и местонахождение жены Эвана Карра неизвестно, «Hollywood Reporter» попытался поговорить с миллиардером, который ни отверг, ни подтвердил слухи о неверности.

Я выключаю телевизор и почесываю короткую щетину на подбородке, моя челюсть сжата от раздражения. Черт. Именно поэтому все внешние связи во время обучения запрещены: подобный вздор, как черви, проникает в головы женщин, высасывая любой крошечный проблеск надежды, который у них остался, и подает им сигналы бежать назад домой.

Конечно, у них есть основания, так как девяносто пять процентов этих историй имеют некоторую долю правды. Нет дыма без огня, и брак Карр уже был пылающим адом из лжи и обмана еще до того, как Эллисон сказала «я согласна».

Мне следовало бы знать.

Раздраженный, я отправляюсь в основное здание, в то время как женщины заканчивают завтрак и утреннюю йогу. Одна за другой они проходят в большую комнату, тихо занимая свои места. Некоторые из них поднимают головы и посматривают на меня сквозь длинные накладные ресницы. Другие размещают свои руки на коленях, их щеки красные, а жар воспоминаний моих рук, касающихся их, уговаривает их внутреннего нарушителя выйти и поиграть.

Как только я замечаю ее появление среди остальных дам, у меня в животе образуется что-то горячее и тяжелое. Это пытка. Это облегчение. Это чертово смущение. Я слишком раздражен, слишком озабочен, и пошло все, что я могу сейчас с этим поделать, на хер. Меня охватывает порыв, и я шагаю к ней, когда она занимает свое место.

— Поднимайтесь, — командую я. Я не прошу. Я никогда не прошу того, что хочу.

— Простите? — спрашивает Эллисон, наморщив лоб. Я хочу дотянуться и разгладить эти маленькие морщинки, но я не делаю этого. Я не абсолютно самовлюбленный человек.

— Вставайте, Элли, — я протягиваю ей руку, которую она осторожно изучает, прежде чем принять. Ее ладонь теплая и мягкая... именно такая, как, по моему представлению, она должна быть. Одновременно поправляя сзади свое платье, она встает, сокращая небольшое пространство между нами.

Я держу ее руку немного дольше, чем должен, затем тяну ее назад.

— Повернитесь. Позвольте мне увидеть вас.

— Чт... Я не понимаю, что...

Мои руки на ее плечах, их дерзость застает ее врасплох и заставляет тяжело дышать. Направляя, я поворачиваю ее на сто восемьдесят градусов.

— Это то, что определяет, будет мужчина трахать вас или нет, дамы. Упаковка. Обаяние. Искушение, — я разворачиваю ее к себе, позволяя этим бирюзовым глазам меня беззастенчиво буравить. Я не могу отвернуться. Я, черт возьми, даже моргнуть не могу. Я говорю с ней, как будто она единственная в комнате, но все же я убеждаюсь, что мой голос доходит также до других жаждущих ушей. — Мужчины — существа визуальные. Им нужно быть соблазненными. Взволнованными. И хотя платья с А-силуэтом13 и балетки могут быть целесообразными — это не сексуально.

— Это «Александр Маккуин»14! — усмехается она.

— Это уродливо как смертный грех. К черту лейблы.

Сперва расширяются ее глаза, затем от смущения розовеют ее щеки. Потом мои слова проникают глубже, и на этот фарфоровый холст с рыжевато-коричневыми веснушками прокрадывается боль. Я не хочу ее обижать, но дерьмо, правда ранит. Проклятье, ранит, как какая-то сволочь.

Прежде чем она запротестует, я касаюсь ее волос, вытаскивая серебряные шпильки, что скрепляют их в практичный пучок. Пламя каскадом ниспадает по ее спине, рассыпаясь по лицу и целуя ее плечи. Я наматываю себе на палец рыжий локон и медленно придвигаю свое лицо так, чтобы только она могла услышать эти слова, которые я не должен говорить. Эти слова, которые угрожают разрушить когда-то стальную крепость моей логики.

— Я думаю, ты чертовски сексуальна, Элли, — шепчу я, мое дыхание искушает кожу прямо под ее ухом. — Ты просто еще этого не понимаешь.

Так же быстро мое прикосновение покидает ее, и я поспешно прокладываю путь к кафедре, прочь от нее. От соблазна пропустить сквозь пальцы эту огненную гриву, затем зажать волосы в кулак, оттягивая ее голову назад, чтобы у нее не было другого выбора, кроме как смотреть на меня. Но разве это то, чего я действительно хочу? Чтобы она увидела, кто я на самом деле? Или мне продолжить кормить с ложечки ее или кого-нибудь еще иллюзией, что спровоцирует их собственную внутреннюю соблазнительницу?

Я откашливаюсь, теребя лацкан своего льняного пиджака. Эллисон все еще стоит, по-прежнему глядя на меня широко открытыми глазами и с приоткрытым ртом. Это было необходимо. Я должен был ей это сказать. Кто знает, что еще накрутят таблоиды за время ее отсутствия на публике?

Да-да, это все часть моих обучающих методов.

Я полон дерьма.

Поднимается рука, спасая от путаницы моего облажавшегося внутреннего диалога.

— Да?

Звук моего голоса побуждает Эллисон занять свое место, и я вынуждаю себя перевести взгляд на Мэриэнн Кэррингтон, полную женщину среднего возраста, которая с первого дня проявила себя матерью группы. Возможно, потому, что ее муж любит трахать девушек, которые годятся им в дочери.

— Очевидно, что я уже не девочка, — говорит она, растягивая слова на южный манер. — У меня не второй размер, и гравитация берет свое. Только так, стягивая и скрывая, у меня получается не выглядеть, как цирковой клоун. Как я могу быть соблазнительной? Что я могу сделать, чтобы мой муж снова считал меня сексуальной?

— Миссис Кэррингтон, прошу прощения, но у вас есть сиськи?

— Ч-что? — запинается она, хватаясь за грудь от фантомного учащенного сердцебиения.

— Сиськи? У вас есть они, верно?

— Ну... да. Конечно, — ее щеки вспыхивают румянцем, и она издает нервный смешок.

— И задница?

— Почему... да.

— Тогда вы можете быть сексуальной. Вы сексуальны. Вам только нужно в это поверить, чтобы ваш муж тоже это увидел, — я осматриваю макушки их голов, обращаясь не к ней одной, а желая, чтобы они все меня услышали. — Это не значит, что нужно быть худышкой или иметь самую большую грудь, или самый лучший зад. Нам плевать на ваши накачанные, полные коллагена губы или наращенные волосы. Мы просто хотим вас. Мы простые создания, дамы. Дайте нам что-то, что заставит наши рты наполниться слюной. С важным видом, в нижнем белье и на каблуках вытирайте пыль с мебели, делая вид, что совершенно не замечаете наших пристальных взглядов. Наклонитесь, чтобы подобрать что-то с пола, в блузке с расстегнутой верхней пуговицей, так мы сможем украдкой заглянуть в ваше декольте. Носите волосы распущенными, так мы можем представлять, как пропускаем их между пальцами, потягивая их, пока вы кричите от страсти.

Так, словно это было отрепетировано, мой взгляд встречается с оживленным взглядом Эллисон. Она думает, что эти слова для нее. Она, вероятно, думает, что она особенная. Но чего она не замечает — настоящая причина, почему меня так тянет к ней... так и искушает испортить этот идеально уравновешенный фасад.

Мне жаль ее.

Точно так же, как она полагает, что я посторонний человек, простой зритель в ее мире, она испытывает ту же участь. Эта жизнь роскоши, гламура и пестроты — не для нее. Мы с ней сделаны из одного теста — «белые вороны» среди миллионеров.

Может у нее есть деньги и статус, но она притворяется. Она не может быть честной даже сама с собой, и вот почему, так же сильно, как она интригует меня, в то же самое время она вызывает у меня отвращение.

По крайней мере, это то, что я говорю себе.

Я заканчиваю занятие с напряженными от возбуждения плечами, отсчитывая минуты, секунды до того, как я смогу сбежать в единственное место, где я свободен. К тому времени, когда я ударяю во входную дверь, я уже стягиваю с себя ограничение в виде «Кельвина Кляйна». Но я не переодеваюсь в плавки или шорты для бега, как делаю почти каждый вечер. Я направляюсь прямо в душ, устанавливая воду до обжигающей температуры, хотя снаружи тепло, сухое тепло пустыни высасывает жизнь из моей пересушенной кожи. Вода обжигает, но я не чувствую боли. Прямо сейчас меня пожирает жар другого рода, мое тело изнывает от желания погасить это пламя.

Я беру в свою скользкую, мокрую руку член и сжимаю, снимая часть давления. Я чувствую, как он пульсирует в моей ладони, побуждая погасить его страдания. Веки тяжелеют, а мышцы натягиваются, я глажу его медленно, извергая проклятия. Это все, что я должен дать себе за то, что я такой неосторожный ублюдок, но я нуждаюсь в этом. Мне нужно избавиться от этого страстного желания. Я не лучше этих подонков, которые обманывают и изменяют, я и есть этот подонок, но, по крайней мере, мой выбор никого не ранит. О поглаживании моего члена не напишут на шестой странице. Превосходно! В новостях не покажут видеоролик со мной, как я кончаю в свою ладонь.

Я стискиваю зубы, когда вытаскиваю на поверхность свое дерьмо, выпуская из себя огонь с глухими стонами. Зажмурив глаза, я кончаю так сильно, что подгибаются колени, горячее семя проливается в мою руку, перед тем как стечь в водосток. Я стою, тяжело дыша, под обжигающими струями воды, подпирая выложенную мраморными плитками стену. Хоть моя кожа и покраснела от воды, я чувствую холод. Я чувствую пустоту. Я чувствую... одиночество.

Проходят часы, прежде чем я прихожу в себя, на моих плечах висит полотенце, и я одет для ночного плавания. Сегодня тихо. Спокойно. Нет даже ветра, чтобы составить мне компанию под венцом из сверкающих и светящихся звезд.

Я плаваю, пока меня не настигает изнеможение, и не начинают гореть легкие. Мои мышцы ноют от боли и дрожат, они ощущаются как желе. Тем не менее, я продлеваю свою пытку, выталкивая свое тело за пределы изнеможения. Мимо боли и удовольствия, и чувств — всего сразу.

Сегодня она не придет.

Может, ей тоже меня жаль.