В половине двенадцатого я встала на углу, где меня не было видно из клиники, и туда ко мне подъехал отец. Я думала, мать будет ждать нас в больнице, но она помахала мне с заднего сиденья. Меня тронуло, что родители, забыв о своих разногласиях, решили вместе меня поддержать. Я забралась на заднее сиденье и закуталась в старый красный плед, который отец держал в машине «на всякий случай», отчего мне сразу стало уютно и я почувствовала себя маленькой. Все было как в детстве: папа с хрустом грыз лимонный шербет, а мама твердила, что он поехал не той дорогой.

В больницу мы вошли плечом к плечу, и от сознания, что на этих двух людей я могу положиться, у меня потеплело на душе. В приемной было жарко и тихо, только где-то в коридоре постукивали колеса каталки. Мы втерли в ладони бактерицидный гель, и я поморщилась оттого, что стало жечь порезы от бумаги. Устроившись на твердом оранжевом стуле, я повернулась к родителям.

– Так вы?..

Они переглянулись, и мне на миг показалось, что я их не так поняла. Но отец взял мать за руку и сказал:

– Да. После случая с Гарри мы все хорошо обсудили и решили дать себе второй шанс.

– Замечательно! – искренне обрадовалась я.

– Записались к специалисту вроде твоей Ванессы, чтобы посоветоваться.

– Ты собираешься рассказывать о своих чувствах незнакомому человеку? – Отец стеснялся обращаться к незнакомцам, даже если требовалось просто узнать дорогу.

– Почему бы и нет?

Я расплакалась. Горячо, шумно.

– Дженна, дорогая, я думала, ты обрадуешься. – Мать достала из сумки платок.

– Я и радуюсь. – Я шмыгнула носом. – Приятно услышать что-то хорошее. А то в последнее время все так тяжело, так ужасно. Мне кажется… я потеряла работу.

– Почему? – Голос матери посуровел.

– Наделала очень много ошибок. Напутала с заказом лекарств. Клиенты жаловались, что я с ними грубо разговаривала. Дала животному не то, что нужно. Хотя сама ничего такого не помню. От того, чем меня пичкают после операции, голова у меня идет кругом. Я не могу сосредоточиться. А сегодня утром… – я вытерла глаза, – умер Каспер. Элли нашла рядом с капельницей две пустые ампулы из-под инсулина и заявила, что я его нарочно убила.

– О, Дженна! – Отец сжал мне руку. – Сочувствую.

– А я обвинила в этом Элли. Решила, что она копает под меня, хочет занять мое место. А когда та стала все отрицать… обвинила Рейчел. Будто бы она вознамерилась добиться моего увольнения, чтобы получить повышение и прибавку к зарплате. Наговорила кучу ужасных вещей о ее родных. Кто знает, может, я сама перепутала инсулин с соляным раствором? Я так чертовски устала, что сама не знаю, что делаю.

– Ни на мгновение не поверю, что это сделала ты. – Отец протянул мне чистый платок.

– Папа, ты не понимаешь: я все постоянно забываю. На днях забыла зайти к тебе за книгами для Линды, не позвонила маме, как обещала. Все путаю. Бедный Каспер! – Я шмыгнула носом. Родители переглянулись. – Даже вы считаете, что я ни на что не гожусь. – Слезы снова покатились из моих глаз.

– Ради бога, скажи ей, Кен, – попросила мать.

– Что я должен сказать?

Отец встал и принялся расхаживать по коридору.

– Если не скажешь ты, это сделаю я, – заявила мама.

– Дженна! – Отец встал передо мной на колени и взял за руки, словно собирался сообщить нечто ужасное. – Когда ты заболела… – он запнулся и отвернулся, подбирая слова, – …всем было очень тяжело. Я чувствовал себя совершенно беспомощным оттого, что не мог тебе помочь, и мне требовалось с кем-нибудь посоветоваться. Линда всегда была мне добрым другом, но однажды вечером я совершил огромную, огромную ошибку. – Отец прикусил губу. – Скажем так: мы с Линдой зашли в нашей дружбе слишком далеко.

Сначала я не поняла, что он хотел сказать, и посмотрела на маму, но та, чтобы не встречаться со мной взглядом, отвернулась. И в этот момент я все поняла.

– Ты с ней переспал! – Я выдернула у него руки. – А как же мама? Как же Джон? Он ведь твой друг! – Это объясняло, почему отец так внезапно перестал играть с Джоном в гольф.

– Я отнюдь не горжусь тем, что совершил. Тем, что обидел человека. У меня словно помутился рассудок. Но поверь… все не так просто, как кажется на первый взгляд. Линда этого больше хотела. Многие годы чувствовала себя с Джоном несчастной. Я сказал, что мы с ней сглупили, что между нами ничего нет. Ей мои слова не понравились, однако пришлось смириться. Но она решила, что в таком случае надо оборвать все концы. И мы больше не можем быть друзьями. Она не желала, чтобы и ты была рядом.

– Поэтому вы с мамой не хотели, чтобы я возвращалась в клинику? А не потому, что я могла чем-нибудь заразиться от животных?

– Это нас тоже беспокоило, – вставила мать. – Но…

– Вот и Линда постоянно твердила, что отнесется с пониманием, если я откажусь у нее работать.

– Разумеется, она не могла просто так тебя уволить. Как бы она объяснила это Джону? Да и не хотела, чтобы ее посчитали бессердечной. Уволить сотрудника после такой тяжелой операции! Думаю, она проделывала все свои штуки из злости. Надеялась, что ты уйдешь сама или дашь повод от тебя избавиться.

– И после всего этого вы позволили мне работать под ее началом? – Я сверкнула на мать глазами, и она смущенно заерзала на стуле. – Почему не рассказали? – Я не могла поверить в то, что услышала. Почему родители не отговорили меня? Но потом вспомнила, что они отговаривали – мягко намекали, что есть много других мест, где я могла бы работать.

Мать судорожно вздохнула:

– Сложилась очень непростая ситуация. Твой отец и Линда, пусть ненадолго, но сошлись. Сглупили. Ты к тому времени так многого лишилась: ребенка, Сэма, здоровья. Осталось одно – работа. Я не хотела брать на себя ответственность и отнимать у тебя последнее.

– Вы мне лгали.

Подошла медсестра, и я встала. Как бы ни пугали меня предстоящие процедуры, я с облегчением пошла за ней по петляющим коридорам. И ни разу не обернулась, чтобы посмотреть на родителей.

Меня переодели в больничный халат. И поскольку одна из завязок на спине потерялась, я, шаркающей походкой переходя с места на место, придерживала полы рукой, иначе выставила бы на всеобщее обозрение свой зад, и теперь радовалась тому, что сегодня надела самые большие свои трусы.

Доктор Капур был особенно приветлив – он всегда здоровался со мной так, словно я его любимая пациентка. И хотя я знала, что за этим последует, меня трогало его отношение, и я тоже обрадовалась, увидев его, словно он был моим старым другом. Доктор Капур играл важную роль в моей жизни.

Я забралась на узкую тележку и вжалась в нее. Сестра поставила ногу на педаль гидравлического привода и начала качать. Я поднималась все выше и выше, и с каждым новым толчком вверх мои мышцы все сильнее напрягались – я старалась не свалиться на пол и молча боролась с нарастающим страхом. А доктор Капур заполнял тишину рассказами о своих недавно пошедших в школу дочерях-близняшках.

Когда я в первый раз пришла на биопсию, то решила, что надо мной шутят, говоря, что у меня возьмут на анализ кусочек сердца. Я рассмеялась словам доктора Капура, что процедуру проделают под местным, а не под общим наркозом. Но оказалось, что он не шутил, а говорил совершенно серьезно. Я лежала на жесткой каталке и, глядя на сияющие с идеально белого потолка яркие светильники, пыталась расслабиться. Поверила доктору, что вряд ли что-нибудь почувствую. Катетер ввели через вену на шее, но когда щипцы приблизились к сердцу и отщипнули кусочек живой плоти, я ощутила не обещанное легкое тянущее чувство, а жесткий рывок. Я лишилась частицы сердца. Слезы брызнули из моих глаз, и мне показалось, что я проваливаюсь в кроличью нору.

В этот раз мне делали еще и ангиограмму. Я крепко зажмурилась и, пока мне брили пах, представляла, что переношусь в какое-нибудь иное место. Затем в нежную кожу вонзилось острие иглы, и я дернулась. Внешние звуки – бормотание радио и ирландский выговор медсестры – стали растворяться. Я глубоко дышала, стараясь не волноваться. И хотя наполовину понимала, что происходит вокруг, взмыла ввысь и поплыла по волнам памяти, которая тут же повергла меня в ужас.