Двадцать девятая глава

Со временем всё становится понятным. Комбинации гласных уже не кажутся странными причудливыми наложениями звуков, к их звучанию тоже привыкаешь – они становятся такими же знакомыми, как лицо друга, которого видишь каждый день. В комбинации с согласными они образуют слова, которые не режут слух и не кажутся чем-то бесконечно далеким от родного английского. Даже синтаксис, который совершенно не похож на то, к чему привык носитель английского, перестает быть серьезным препятствием на пути к изучению корейского, так как начинаешь понимать его логику. Я подхожу к той точке, пройдя которую чувствуешь, что понемногу овладеваешь языком.

После трех недель Пхеньян привык к нашим появлениям на своих улицах, а мы – к ощущению беззащитности в этой атмосфере безумия, в которую погружены все вокруг в своей повседневной жизни. Среди наших преподавателей в Институте Ким Хёнчжика созрел небольшой заговор, о котором узнала Мин, всегда готовая подхватить и раздуть любые сплетни. Как-то после занятий, по пути на обед она провозглашает: «Трэвис стал победителем». «Что за бред?» – спрашиваем мы ее. Она рассказывает, что, по мнению преподавателей, которые решили в шутку вести счет наших достижений, у меня самый значительный прогресс в обучении. «А Александр, – говорит она угрюмо, – самый отстающий».

«Но это нечестно, – протестую я. – У всех нас совершенно разный уровень. Я новичок и начал с азов, поэтому, конечно, должен был продвигаться быстрее всех: мой курс – самый простой».

Мин качает головой: «Госпожа Пак сказала, что ее китайским студентам в среднем требуется месяц для усвоения того, что вы прошли за первую неделю».

«Но зачем сравнивать меня с ними? И зачем сравнивать нас троих друг с другом? Алек владеет языком на высоком уровне, поэтому любой его прогресс будет незаметным – в какой-то момент ты понимаешь, что знаешь почти всё и мало чему можешь еще научиться. А Александр находится на средней, самой сложной стадии – это характерно для изучения любого языка. Ты должна это сама знать лучше кого бы то ни было, Мин. Я уверен, что изучение испанского не было для тебя чем-то вроде легкой прогулки по парку».

Мин и остальные выслушивают мои аргументы в тишине, но мне кажется, что они пропускают их мимо ушей из вежливой скромности. А так как предмет этого обсуждения вызывает чувства неловкости и смущения, все, не сговариваясь, решают закрыть тему.

Конечно, если Мин позволит это. В следующие дни она снова и снова упоминает о рейтинге во время наших поездок куда-либо – в моменты, когда мы более или менее предоставлены сами себе: именно тогда мы можем говорить друг с другом относительно свободно, не сильно опасаясь того, что нас подслушивают. Даже при том, что Мин упоминает этот рейтинг, просто чтобы подколоть нас, для всех достаточно очевидно, что это акт пассивной агрессии.

Наконец, в один из дней, когда Мин с Александром оказываются на соседних сиденьях в среднем ряду, а мы с Алеком – позади них, она поворачивается к Александру с весьма серьезным выражением лица и говорит: «Я общалась с твоим преподавателем сегодня. Он очень разочарован. Сказал, что ты совсем не учишься. Что происходит, Александр? Почему ты не делаешь домашние задания?»

«Я учусь! – взрывается Александр. – Как ты можешь так говорить? Я же занимаюсь почти каждый вечер, да еще и вместе с тобой!»

Это правда. Если я предпочитаю проводить вечернее время наедине с собой в номере, то Алек и Александр обычно после ужина по два часа сидят в фойе и обсуждают свои занятия и домашние задания с Мин и Ро.

«Очевидно, это не приносит результатов, – говорит Мин. – У тебя не сохраняется в голове то, чему ты вроде как должен был научиться. Преподаватель продолжает жаловаться на тебя».

«Слушай, я сто раз говорил. МНЕ НУЖНО ЗАГРУЗИТЬ В ТЕЛЕФОН СЛОВАРЬ. Каждый день я сталкиваюсь с новыми словами, с новыми грамматическими конструкциями, а в тех текстах, которые мне дают, нет никаких комментариев и объяснений на английском. Зайти в интернет, чтобы найти перевод слов, я тоже не могу. Преподаватель не говорит ни на английском, ни на французском. Всё это значительно усложняет процесс обучения».

«Но Ро и я помогаем тебе каждый вечер, объясняя все сложные моменты, а ты всё равно не понимаешь».

«Сколько корейских слов ты знаешь?» – внезапно встревает Ро.

«Понятия не имею, – отвечает Александр, откидываясь назад. – А ты представляешь, сколько английских слов знаешь ты сам?»

«Да, – отвечает радостно Ро. – Четыре тысячи триста семьдесят три слова».

Наступает мертвая тишина: нам нужно время, чтобы осмыслить услышанное. Получается, что простое запоминание списка слов – ключ к овладению языком. Впрочем, вероятно, что подобная количественная оценка – это что-то совершенно обыкновенное тут. В конце концов, Ро – выпускник Института иностранных языков.

«Ты не можешь объяснить абсолютно всё, что преподаватель дает мне каждый день на занятиях, – продолжает Александр. – А я не способен в ту же секунду запомнить то, что ты говоришь мне вечером. На это нужно время. Я не Трэвис. И не Алек. Не совсем справедливо сравнивать нас подобным образом. Я могу учить язык только в своем темпе, вам придется с этим смириться».

Мин молчит всё оставшееся время. Когда я украдкой бросаю на нее взгляд, то замечаю слезу, которая скатывается по ее щеке.

* * *

Александр оценивает сложившуюся ситуацию следующим образом. Поведение Мин – вид пассивной агрессии, результат влияния тоталитаризма на психологию масс, а Мин, скорее всего, даже не осознает, что она делает что-то пассивно-агрессивное. Каждый кореец – жертва травли и травмирован этим с малых лет, поэтому они все не упускают случая поиздеваться нам тем, кто по той или иной причине находится ниже них на социальной лестнице. Такая вот система террора сверху вниз, считает Александр, играет ключевую роль в предотвращении образования каких-либо общественных групп. Потому что группы потенциально опасны. Их необходимо разрушать в зародыше.

У меня свои размышления по этому поводу. Я однажды заметил одного из наших преподавателей «в действии».

Мой мочевой пузырь всегда полон ко времени перерыва между занятиями, поэтому я первым делом устремляюсь в туалет, находящийся в конце коридора. Там нет привычных удобств, в смысле нет слива. Просто стоит небольшой, высотой по пояс, бассейн с водой, а рядом – ведерко. После завершения всех дел я должен наполнить это ведерко водой из бассейна и вылить его в писсуар. Если вам приспичит «по-большому», то для этого есть две кабинки с низенькими унитазами. Чтобы смыть всё за собой, вам придется несколько раз подходить с ведром к раковине.

И вот однажды утром после похода в туалет я услышал небольшой разговор между Алеком и госпожой Пак, уловив его суть. Алек, как полагается, поклонился профессору, проходя мимо нее. «Как дела сегодня, товарищ? – спросила она останавливаясь. – Ты выглядишь несколько нездоровым».

Алек слабо улыбнулся в ответ: «Я в порядке. Просто давно нет вестей от моей девушки – с того дня, как мы приехали сюда. Я послал ей несколько СМС-сообщений, но она так ни разу и не ответила».

«Ну, – ответила госпожа Пак, – у нас в Корее есть пословица, которую тебе, возможно, полезно будет запомнить: “Муж по дрова, а жена – была такова”».

Она улыбнулась и плавно проплыла в сторону преподавательской комнаты, осторожно закрыв за собою дверь.

* * *

По мере того как наш курс приближается к завершению, госпожа Пак относится ко мне все с большей теплотой, временами она, кажется, испытывает ко мне материнские чувства, а иногда общается с некоторым кокетством. Не только потому, что я ее первый в жизни студент из Америки или даже первый американец, которого она увидела вживую. Я еще и самый взрослый ее студент. В свои тридцать шесть я всего на пару лет моложе, чем она.

Внутри нее как будто сидит какой-то озорной шутник, влекущий ее ко мне. Она поднимает и опускает глаза, когда мы доходим до лексики по теме «семья» и я в ответ на ее вопрос о том, кто ждет меня дома, говорю, что не женат; она громко смеется. Как и Мин, она очень осознанно, хотя с меньшей степенью серьезности воспринимает свое положение в негласной «табели о рангах». Чем дольше мы общаемся, тем больше ей хочется использовать темы уроков как некую затравку, как предлог для разговоров о нашей личной жизни. Такие разговоры проходят на пониженных тонах, почти полушепотом, но всё равно достаточно расслабленно: хотя дверь в классную комнату остается открытой всё время занятий, шагов в коридоре почти никогда не слышно. Она расспрашивает меня о моей квартире в Берлине. Я рисую для нее план своего жилища. Мы соглашаемся, что у нас обоих примерно одинаковый метраж квартир. Она кивает головой, выражая активный интерес.

Она спрашивает, веду ли я дневник. Я отвечаю: «Да, записываю почти каждый день. А вы?» «Я тоже, – отвечает она, – но записи делаю только по специальным случаям. Или если у меня плохое настроение». Она корчит смешную угрюмую физиономию, изображая, будто не в духе, а затем взрывается хохотом. То, как она смеется, наводит меня на мысль о том, что ее смех звучит в этой аудитории несколько чаще, чем она готова в этом признаться.

Кроме случая с фотографиями лидеров в самом начале программы, лишь однажды я почувствовал, что внешние силы вмешиваются в наши уроки. В тот день госпожа Пак сидела рядом со мной и наблюдала за тем, как я выполняю письменное задание. Потом она взглянула на меня глазами лани – этот взгляд она дарила мне каждый раз, когда хотела показать, что искренне впечатлена моими успехами. «Товарищ Трэвис, – прошептала она с лукавой улыбкой, – я думаю, когда вы вернетесь домой, то, возможно, будете работать в Вашингтоне. Вы уже очень много узнали о Корее. Наверно, сможете оказаться очень полезным для своей страны».

Я в тот же миг понял, к чему она клонит. Интуиция тут же подсказала, что она вряд ли по своей инициативе затронула данную тему – скорее, она действовала по чьей-то инструкции. Я резко замотал головой и ответил на своем элементарном корейском: «Никакой работы в политике. Никакой работы на правительство. Я – писатель. Интеллигент, как и вы. Кисточка на Монументе Трудовой партии. Прозаик».

Она испытала видимое облегчение. Даже возбуждение. «Прозаик! Да, прозаик», – она захлопала в ладоши, будто наконец добилась от меня того, чего хотела, и выдохнула с явным облегчением. Во время прошлых поездок я всегда опасался обсуждать род моих занятий. Западным журналистам запрещено въезжать в КНДР по туристическим визам. Хотя я никогда и не считал себя журналистом, но понимал, что граница между писателем и журналистом для очень многих выглядит весьма зыбкой и неотчетливой – особенно плохо видна она тем, кто находится у власти. Однажды мне не одобрили китайскую визу из-за того, что в графе «род деятельности» я указал «писатель». Китай – это тоже коммунистическая страна. К моменту своей первой поездки на Кубу в 2015 году я уже знал, как отвечать на этот вопрос в визовой анкете. С точки зрения американца очень просто причитать по этому поводу, говоря, что в этих странах ущемляется свобода прессы. Но с противоположной точки зрения в первую очередь видится тот факт, что эти страны находятся в состоянии пропагандистской войны со всем Западом во главе с США, в котором используется вся совокупная медийная мощь. В этой битве страны Запада уже давно проигрывают.

Признаем мы это или нет, но факт остается фактом: практически все наши репортажи из Северной Кореи носят идеологизированный характер. Те, кто может объективно оценивать информацию из СМИ, наверное, заметили, что несмотря на всю нашу «свободу прессы», существует неписаное правило: про Северную Корею не может быть никаких позитивных репортажей. Из-за этой негласной политики позволительно пренебрегать тщательными проверками фактов, это даже поощряется, что немыслимо в любом репортаже, посвященном чему-то другому. Конечно, можно возразить, что обычная процедура тщательной проверки фактов в отношении того, что как-то связано с Пхеньяном, невозможна в принципе, так как нормальной журналистики здесь просто не существует: правящий режим агрессивен, воинственен и намеренно врет своему же народу. Кроме того, существует языковой барьер. Только очень немногие западные СМИ могут позволить себе сотрудников, в совершенстве владеющих корейским языком. Эти две проблемы решаются чаще всего тем, что информация о происходящем на Севере берется из переводных южнокорейских источников, на которые приходится полагаться. Но при этом почти всегда пренебрегают тем фактом, что у южнокорейской прессы есть свой идеологический уклон, предвзятость по отношению к Северу. Южная Корея участвует в пропагандистской войне против КНДР с самого первого дня разделения полуострова. СМИ Южной Кореи ответственны за запуск некоторых совершенно диких слухов о своем северном соседе. Эти слухи подхватывались и распространялись по всему миру уже под видом фактов, впоследствии оказывавшихся ложными, например, всем известный «факт» о том, что все студенты университетов в Северной Корее обязаны носить прическу в стиле Ким Чен Ына. Один южнокорейский журналист утверждал, что редакционная политика его газеты состоит в том, что если есть сомнения в достоверности имеющихся данных, то лучше опубликовать ложь или непроверенную информацию о Северной Корее, чем ничего не публиковать.

Даже если очевидно, что южнокорейским медиа нельзя доверять, чтобы подтвердить наши предубеждения, представление беспочвенной болтовни в качестве факта является предпочтительной тактикой. Перед тем как запретить американцам поездки в Северную Корею в 2017 году, СМИ развернули кампанию, бесконечно повторяя заявления Госдепартамента о том, что деньги от туризма МОГУТ БЫТЬ (а могут и не быть… – на этом старались не акцентировать внимание) направлены на программу развития ядерного оружия. Читатели таких статей, конечно, легко пропускали мимо ушей и глаз стыдливые оговорки. Если бы Госдепартамент в самом деле хотел узнать, куда идут в Северной Корее деньги от туризма, то чиновники могли бы просто сесть и поговорить с Саймоном из «Koryo Tours», Алеком из «Tongil Tours» или любыми другими представителями западных турагентств, направляющих своих клиентов в КНДР. Они точно могли бы выяснить, на что тратится каждый доллар. Разбивка по стоимости всех «олл-инклюзив» туров предоставляется корейской стороной – людьми вроде товарища Кима из Корейской государственной туристической компании: это цена авиабилетов компании «Air Koryo» в оба направления или билетов на поезд из Китая; оплата гостиничных номеров, стоимость которых различается в зависимости от уровня гостиницы, класса номера и набора предоставляемых дополнительных услуг (например, наша гостиница «Сосан» является бюджетным вариантом), оплата работы обязательных двух гидов и водителя; стоимость питания за всё время пребывания в стране и т. д. Нельзя также забывать о той сумме, которую закладывают в окончательную стоимость тура западные турагентства, никоим образом не связанные с правительством КНДР. Эти деньги идут на оплату работы их собственных гидов, которых часто отправляют в страну вместе с группами, а также из этой суммы формируется непосредственная прибыль турагентства. Так как Северная Корея остается чем-то абстрактным для большинства из нас, то очень легко поверить всему тому, что нам говорят. Очень просто представить, что каждый доллар, потраченный туристом, идет прямо в карман Ким Чен Ыну. И проигнорировать тот факт, что туризм в КНДР – это ИНДУСТРИЯ, в которой соревнуется друг с другом целый ряд коммерческих, стремящихся к прибыли компаний.

Возможно, такие аргументы убедят не всех. «Безусловно, у Северной Кореи есть свои собственные коммерческие предприятия, как и везде, – может сказать кто-то, – но из-за жесткой вертикальной экономики в стране, всегда остается возможность, пусть и небольшая, что любой доллар, оставленный тут, может в конечном счете пойти на ядерные программы». Это правда – из-за присущей корейскому режиму завесы секретности никто не сможет со стопроцентной уверенностью сказать, куда ежегодно уходит небольшая прибыль от туризма. Северная Корея не публикует статистические данные о своем бюджете на военные нужды, а поскольку мы отказываемся от любой дипломатической вовлеченности, то мы и не можем собирать какую-либо информацию прямо на месте.

Однако мы знаем точно, что общая прибыль от туристической деятельности на северокорейском направлении относительно мала, так как на этом рынке всего несколько турфирм и они не скрывают информацию о результатах своей работы: порядка пяти тысяч туристов в год отправляются в КНДР (данные за 2017 год). Для сравнения – Франция ежегодно принимает более восьмидесяти пяти миллионов туристов.

* * *

Есть еще много деталей моей личной жизни, в которые я не могу и не буду посвящать госпожу Пак. Я не могу рассказать ей, что на самом деле живу в Берлине не один. В корейском обществе нет дискурса для описания людей, которые могут быть непохожими на других. Корейцы этнически гомогенная нация, да и сексуально тоже. Первый вопрос, который задают мне при встрече незнакомые люди, – где сейчас моя жена. Живя в крайне консервативной среде, оторванной от внешнего мира, в центре которой находится традиционная семья, безумно трудно даже представить, что кто-то может выбрать для себя – по своей ли воле или по врожденной необходимости – жить другой жизнью. Что женщина может – уффф – решить не выходить замуж или не иметь детей. Или не выходить замуж и при этом иметь детей. Секс – табуированная тема в этом ханжеском обществе, в котором даже в кино нельзя увидеть целующуюся влюбленную пару. Сексуальное образование напрочь отсутствует в школьных программах. Гомосексуализм как понятие не существует вообще – и это несмотря на то, что нет никакого закона против него. Хотя, если учесть, что у страны одна из самых многочисленных армий в мире, можно допустить, что за плотно закрытыми дверями раздельных казарм что-то и происходит, но ни слова об этом не говорится. Большинство северокорейцев просто не поймут вас, если вы вдруг спросите их про гомосексуальность. Если тут и есть «негетеросексуалы», живут они в обстановке крайнего смятения, не имея возможности как-то выразить свое естество.

В общем, я возвращаюсь к своему повествованию и закрываю тему ориентации. В конце концов, я сюда приехал не учить, а учиться. Если они что-то и узнают, то в лучшем случае это вызовет крайнюю неловкость, смущение и бесконечные вопросы. Даже просто будучи американцем, я уже являюсь ходячим фрик-шоу. Я не опасаюсь физического насилия. Я боюсь невыносимого унижения, необходимости постоянно что-то объяснять и всегда оправдываться, куда бы я ни шел, что, безусловно, тоже форма насилия. Я держу свое мнение о некоторых вещах при себе. Я прекрасно знал заранее, на что подписываюсь. И повторюсь, я здесь для того, чтобы учиться, а не учить.

Выдержать. Выжить.

 

Тридцатая глава

В конце третьей недели у нас запланирована ночная поездка в горы Мёхянсан – «горы таинственного аромата». В этих горах расположен музейный комплекс «Международная выставка дружбы» – огромное хранилище подарков, которые преподнесли Вождям иностранные гости за все годы существования государства. Подобные выставки были нередки в коммунистических странах во времена холодной войны, но Северная Корея может похвастаться самой грандиозной из них, сохранившейся до сего дня. На самом деле, в Корее эта выставка не единственная. Несколько дней назад мы посетили другую, менее известную «Выставку дружбы» в Пхеньяне, о существовании которой я прежде и не подозревал.

Это был очень жаркий летний день. Чтобы добраться до выставки, нам пришлось долго ехать по нижней части западных пригородов Пхеньяна района Мангёндэ. Несмотря на то что пригород административно считается частью Пхеньяна, его территория больше похожа на слаборазвитую сельскую местность. Вход на выставку охраняли часовые с автоматами Калашникова. Чтобы войти в здание, нужно пройти тщательный досмотр службы безопасности. Все личные вещи, включая мобильные телефоны, необходимо оставить в специальных ячейках камеры хранения. Фотосъемка запрещена. Посетителей обыскивают с помощью ручных металлодетекторов. Затем надо пройти сквозь аппарат, который сдувает пыль с ботинок, после чего посетители попадают в главный выставочный зал. Когда мы осматривали музей, нас вела молодая женщина-гид – в неизбежном чосоноте. Она сообщила, что четырехэтажное здание было открыто 1 августа 2012 года. Нас пригласили в первую комнату, главные экспонаты которой – две большие мраморные скульптуры метров двенадцать в высоту. Это – Ким Ир Сен и Ким Чен Ир, за ними – ярко освещенный розовый фон. Все должны были поклониться вождям. После того как формальности были выполнены, началась экскурсия.

Мы с Александром без слов сразу поняли, что надо избегать визуальных контактов друг с другом в этом огромном театре китчевых диковинок, в противном случае мы бы просто умерли со смеху. Картина в белой раме, состоящая из двух частей, изображала одетого в доспехи Ким Чен Ира верхом на тигре на фоне вулканического озера у горы Пэктусан и рядом – его же в военной форме у горы Хосан в Южной Корее и тигра, лежащего у его ног. Шедевр был подарен музею в 1992 году «соотечественником, борцом с японским империализмом, проживающим за рубежом».

Затем нам показывали такие предметы повседневного обихода вождей, как ручка из панциря черепахи, покрытая золотом, этой ручкой Ким Ир Сен пользовался до самой смерти.

На «Выставке дружбы» представлены также экспонаты, призванные польстить последнему из рода горы Пэктусан. Один «живущий в Китае кореец» – так написано на табличке – подарил монументальную, весом в три тонны, нефритовую скульптуру, изображающую оранжево-серого тигра. Это яркий пример художественного китча. Надпись на ее постаменте гласит: «Благодаря Маршалу Ким Чен Ыну нас ждет светлое будущее». Другой подарок, который не кажется странным тем, кто следит за происходящим в Пхеньяне, – это баскетбольный мяч «Pro NBA» фирмы «Spalding» с автографом Леброна Джеймса. Я очень сомневаюсь, что Джеймс знал, для кого он подписывает этот мяч. Думаю, он бы очень удивился, если бы узнал, где этот мяч в конце концов оказался.

Целый этаж отведен для подарков от живущих за границей корейцев. Там, например, представлена книга «Ким Чен Ир: путеводная звезда двадцать первого века» авторства Кван Мёнсана. Вероятно, это псевдоним, так как мне не удалось найти какую-либо информацию об авторе, кроме ссылки на данную книгу.

На свой день рождения 16 февраля 2000 года Ким Чен Ир получил нечто, что гид назвала как «сокровищница гроба». Вероятно, истинный смысл был потерян из-за трудностей перевода. Хотя, осмысливая всё увиденное после этого, я пришел к выводу, что подобной формулировкой вполне уместно было бы назвать всю пхеньянскую «Выставку дружбы». Однако тот предмет, на который гид указывала в тот момент, – это небольшая нефритовая шкатулка. Открыв крышку, когда-то можно было бы увидеть 216 стодолларовых банкнот, серийный номер которых заканчивался на «216». Я спрашиваю, хранятся ли эти банкноты в «сокровищнице гроба» сейчас. Отрицательно качая головой, гид бросает на меня весьма красноречивый взгляд.

Кроме этих богато украшенных и, очевидно, дорогих подарков, выставлено также большое количество обычных безделушек типа компакт-дисков, значков, магнитиков на холодильник, наклеек на бампер, которые представлены за стеклянными витринами. Всё, что может считаться иностранным, должно казаться местным жителям экзотическим и важным. Знаки почетной докторской степени Ким Чен Ира от «Оксфордского университета, Лос-Анджелес, Калифорния». Наконец, мы все трое оказались перед стеклянной витриной, в которой была выставлена кружка из бродвейского мюзикла «Mamma Mia!» на музыку ABBA. Мин и местный гид подошли к нам.

Мин взглянула на меня круглыми глазами: «Трэвис, что такое “Mamma Mia”?»

Внезапно раздался глухой звук. Мы быстро обернулись и увидели, что девушка-гид в пышном чосоноте упала на пол. Мин бросилась к ней, подняла ее с пола и довела до ближайшей скамейки.

Александр подошел ко мне сзади. «Ты видел это? – прошептал он мне на ухо. – Она упала в обморок».

В конце коридора находится открытая терраса, с которой открывается вид на красивый сельский пейзаж вокруг этого музея. Мы вышли на нее и нырнули в духоту летнего дня. На балконе для нас – единственных посетителей – был прилавок с напитками и легкими закусками. Я купил банку холодного кофе для себя и бутылку воды для девушки-гида, которая ответила смущенной улыбкой.

Наша экскурсия подошла к концу. В любом случае невозможно осмотреть все этажи этой выставки за один день. Воздух был слишком раскален, чтобы подольше задерживаться на открытой террасе. Открывающийся пейзаж не таил в себе ничего особенно примечательного – обилие зелени и длинная дорога, ведущая к музею. Алек пообещал, что «Международная выставка дружбы» в горах Мёхянсан будет гораздо более впечатляющей.

Когда мы уже были в нашем микроавтобусе, Мин сказала, что девушка-гид на пятом месяце беременности. И что этим утром она не позавтракала.

* * *

Когда мы подъехали к горам Мёхянсан после четырех часов пути из Пхеньяна, моя спина окончательно задеревенела. Шоссе было построено в 1980-х годах, как раз перед экономическим коллапсом, и с тех пор его не ремонтировали. Мы приехали поздно вечером. Темная дорога к гостинице свободна от транспорта и пешеходов, только пара солдат ходят туда-сюда. Фары нашей машины освещают женщину, одетую с иголочки, но в очень официальном северокорейском стиле, в платье ниже колен.

Нас проводят в гостиничный ресторан, где мы – единственные посетители, за исключением выпивающих солдат в рваных майках. Для наших корейских гидов и водителя предусмотрена отдельная столовая. Нам подают совершенно несъедобный ужин. Вместо курицы какие-то хрящи, суп представляет собой жиденькую кашицу, а от овощей осталось одно название. Я залпом выпиваю почти всё пиво, которое нам приносят, затем, извинившись, отправляюсь в свой номер. На следующее утро я чувствую себя ужасно. Завтрак в ресторане выглядит так же отвратительно, как вчерашний ужин. На улице изнуряющая жара, которая только усиливает мои страдания. К счастью, Хва заранее включил кондиционер в нашем микроавтобусе.

По петляющей дороге мы медленно спускаемся вдоль полноводного ручья у подножия гор Мёхянсан, пока не подъезжаем к двум зданиям в традиционном дворцовом стиле – социалистическое туловище, корейская голова. Это вход в комплекс «Международной выставки дружбы». Огромная парковка пуста. Сами здания, где располагается выставка подарков, находятся в глубине, на склоне горы. Два молодых солдата с серебристыми автоматами прогуливаются между зданиями. Когда они замечают, что мы вылезаем из микроавтобуса, один из них бросает другому какую-то шутку. Второй, нарушая протокол, смеется. Мы приближаемся к зданию с подарками Ким Ир Сену, смех часовых стихает, они расступаются перед нами и руками в белых перчатках открывают бронзовые ворота весом в четыре тонны.

Несмотря на то что на улице настоящее пекло, внутри этого горного дворца температура воздуха очень комфортная, благодаря, наверное, самой мощной в мире системе кондиционирования – к черту все ограничения на потребление электричества! Наша гид, одетая, естественно, в чосонот, говорит, чтобы мы сняли бейсболки, оставили фотоаппараты и телефоны в камере хранения и надели предложенные нам матерчатые бахилы. Пройдя через металлодетектор и сдувающее пыль устройство, мы входим в священный зал, где кланяемся Ким Ир Сену, изображенному в этот раз на фоне горы Пэктусан. Если для основательного знакомства с пхеньянской «Выставкой дружбы» нужно минимум два дня, то сколько же времени потребуется для того, чтобы осмотреть семьдесят одну тысячу экспонатов, выставленных в стеклянных витринах сотни залов этого музея…

Стоя перед чучелом крокодила, который держит поднос для напитков, я вдруг ощущаю, что дрожу от холода. К сожалению, все стаканы на этом подносе пусты. Апатия, которую усугубляет бред этого ежедневного сюрреализма, приводит к резким болям в позвоночнике.

Ошеломляющее количество и причудливость всех собранных подарков должны поражать воображение среднего северокорейского работяги, которого привезли сюда, чтобы он лично ознакомился со знаками высшего уважения к вождям со стороны остального мира. Ему точно не скажут, что обмен подарками – это часть обычного дипломатического протокола, принятого во всем мире. Не упомянут также и то, что большинство представленных здесь подарков не были презентованы зарубежными приверженцами вождей лично, а были получены разнообразными партийными функционерами от своих зарубежных коллег в рамках рутинных обменов знаками формального уважения. Подарки, выставленные напоказ, должны демонстрировать всем не только почет и уважение, которые снискали во мире все три Кима, но и их щедрость – ведь они «делятся» этими подарками со своим народом. Это НАШ социализм – как бы говорят они.

После экскурсии мы, замерзшие в хорошо оснащенных кондиционерами залах, греемся на балконе здания с подарками Ким Чен Иру и делаем фотографии раскинувшейся у наших ног долины. Так как «Международная выставка дружбы» считается одним из самых священных мест в стране, Мин уговаривает нас написать что-нибудь в книге почетных гостей. Но это непростое дело, так как она хочет увидеть не просто каракули, означающие наши имена. Посетителям крайне желательно заполнить целую страницу описанием своего восторга от увиденного, от этого места, выражением своей любви и уважения к лидерам. Затем гид должен перевести ваш отзыв на корейский слово в слово. Мы с Александром делаем вид, что очень заняты фотосъемкой окружающей обстановки и покупкой сувениров в магазинчиках, расположенных рядом с балконом. Кланяться статуям – одно дело. Навсегда вписывать свое имя в страницы, которые будут использованы пропагандой, оставлять письменные восхваления, пусть с фигой в кармане, это совсем другое. В результате Алек вынужден отдуваться за всех нас. Я сочувствую ему. Но, в конце концов, «Tongil Tours» – его детище, не наше.

* * *

Возвращаясь к микроавтобусу, я чувствую, что почти теряю сознание. Тщательно подбирая слова, я говорю Мин, что не хотел бы обедать в гостинице. Оценив бледность моего лица, Мин кивнула, но с очень озабоченным видом. Всё уже было заранее подготовлено. Изменения в последнюю минуту создают сложности; за них придется платить из своего кармана. Но сейчас мне всё равно – мне надо съесть что-то хоть немного питательное.

По пути обратно мы останавливаемся у огромного отеля в форме пирамиды. Кажется, что в стране особая любовь к роскошным гостиницам такой формы. Ро говорит нам с очень серьезным видом, что «Хянсан» – это «шестизвездочный» отель. Консьерж в галстуке-бабочке приветствует нас в пустом фойе. Ро спрашивает его, можем ли мы поесть в одном из гостиничных ресторанов. После чего следуют долгие объяснения, суть которых в том, что «только постояльцы могут здесь обедать». Но правда видна невооруженным взглядом: гостиница абсолютно пуста, поэтому в ресторанах просто нет никакой еды.

К счастью, какая-то предприимчивая душа держит палатку для барбекю рядом с отелем. Владельцы счастливы пожарить на гриле немного мяса за пару долларов. Мы садимся за свободный стол напротив одинокой группы молодых военных. Конечно, это не лучшая еда в моей жизни, но жаловаться нет смысла.

Когда мы возвращаемся в Пхеньян, уже вечер – время ужина. Мое горло опухло, спина и задница ноют от тряски на ухабах на заднем сиденье. Я чувствую заглушающую всё остальное слабость, что означает близкий приступ какой-то гриппозной инфекции. В фойе гостиницы я прошу Мин передать завтра мои извинения госпоже Пак, потому что мне придется пропустить занятие. Мне надо прийти в себя.

* * *

На самом деле, у моей болезни не только физические симптомы. То, что я чувствую, скорее общая слабость. Еда вызвала запор, на спине и шее набились шишки от долгой езды по ухабам в полускрюченном состоянии в тесном, малокомфортабельном микроавтобусе, желудок пуст, но аппетита нет, напротив, я чувствую приступы тошноты, в голове что-то стучит. Но в конечном счете я думаю, что больше всего сейчас у меня болит душа.

Я безмерно устал. Измучен. Я не был наедине с собой несколько недель, а по ощущениями даже больше. Мое эмоциональное состояние каждый день нестабильно, будто я катаюсь на американских горках: то мне дико скучно, то меня захватывает какая-то новая интрига. Сначала я очарован до слез искренностью и неиспорченностью тех милых людей, с кем мне доводится встречаться; но в следующую секунду в голове что-то щелкает и я вспоминаю об ужасной обстановке, в которой всё происходит, о постоянном угнетении людей, их страхе, об интеллектуальном рабстве, которое лишает людей малейшего представления о том, насколько всё вокруг неправильно. Оно уничтожает в людях способность задавать вопросы. Моя надежда на будущее человеческой природы загорается и гаснет каждую минуту совершенно неконтролируемо. Приходят параноидальные мысли и уходят. Лежа вечером в кровати и пытаясь заснуть, я думаю, правда ли наши комнаты полны жучков. Вдруг они могли подслушивать наши с Александром вечерние разговоры шепотом на балконе? Где жучки могут быть установлены? В телефоне? В старинном, похожем на тумбочку радио, которое практически не работает? В пожарной сигнализации? Я бросаю взгляд на потолок. Ну хорошо, где-то наверняка есть жучок. А что насчет скрытой камеры? Вдруг они нас не только подслушивают, но и подсматривают за нами? Например, с помощью моего ноутбука, который я беспечно оставлял в столе гостиничного номера? Может быть, днем, когда я на занятиях, они приходят в мою комнату и читают всё, что я записал накануне?

Я говорю себе: это просто паранойя. Но в следующую секунду понимаю, что проверить это нет никакой возможности. Может, просто забыть и не думать об этом? Засыпаю с трудом. А когда звенит будильник, я чувствую, что аппетит так и не вернулся. Я жду некоторое время, чтобы остальные уже наверняка уехали из гостиницы, и спускаюсь на лифте вниз. Но не в ресторан, где подают завтрак. Я решил, что надо сходить на массаж.

На втором этаже есть зал, где можно заказать дополнительные услуги: поплавать в крытом гостиничном бассейне, посетить сауну, сходить в парикмахерскую, записаться на прием к врачу. Служащая отеля дает мне в руки ламинированный прайс-лист. Оздоровительный массаж тела – 20 долларов. Я тычу в этот пункт прайс-листа и утвердительно киваю головой. Женщина проводит меня в массажную комнату, предлагает раздеться до нижнего белья и лечь на массажный стол. Затем она исчезает.

Я ожидаю, может, пять, а может и двадцать минут – время течет так медленно и незаметно, что я теряю способность его оценивать. Наконец, раздается звук открывающейся двери. Входит пожилой человек, улыбается, кивает головой и с помощью жестов просит меня лечь на живот. Должно быть, он доктор. Массаж – это неотъемлемая часть восточной медицины, к тому же гостиница «Сосан» расположена неподалеку от спортивных объектов. В этом месяце в отеле не так много зарубежных спортивных команд, поэтому, скорее всего, доктор наблюдает за местными спортсменами – борцами тхэквондо, пловцами, баскетболистами и гимнастами, которые тренируются на спортплощадках, раскиданных вокруг нашей гостиницы. Может быть, этого доктора вызвали с одной из них.

Не произнеся ни слова, доктор немедленно запустил свои пальцы во все проблемные зоны моего тела – а их много. Он определил их практически сразу. Его пальцы инстинктивно (но этот инстинкт – результат большого опыта) впиваются во все места шеи и спины, которые меня беспокоили. Он давит пальцами достаточно сильно, что доставляет немного болезненные ощущения, за которыми следует просто взрыв облегчения. Такова целебная сила прикосновения. У меня не было физического контакта ни с одним человеческим существом с момента прибытия в страну. В результате у меня притупились ощущения от прикосновений.

Затем доктор дает мне знак перевернуться и лечь на спину. Он начинает мять мое тело так, что, кажется, хочет добраться до кишок. Постепенно он идет всё глубже и глубже, его пальцы проникают сквозь жировые слои и, наконец, добираются до печени. Я непроизвольно рыгаю, а он хихикает. Вообще-то, я много раз ходил на массаж до этого, но впервые руки массажиста добираются до моих внутренних органов. Снова я замечаю, что хотя я ни слова не сказал о проблемах с желудком, доктор сам всё чувствует. Не знаю, что и как он делал, но он умудрился пройтись по всем «болевым точкам», получив в ответ от меня единственную отрыжку. В результате я чувствовал себя так, будто он все болезни извлек из моего тела. Когда он закончил, он коротко поклонился и быстро исчез из комнаты, прежде чем я успел произнести хоть слово благодарности. Я встал и мгновенно осознал: всё то, что еще час назад так меня мучило, куда-то подевалось. И тело, и душа пришли в нормальное состояние. Меня вылечили.

* * *

В тот день мы сгоряча решили нарушить правила – избавиться от наших гидов и просто прогуляться.

Здоровье восстановлено, и я присоединяюсь к остальным за обедом после окончания их занятий. Я чувствую себя настолько бодрым, что готов вернуться к своим кофейным привычкам. Наш план состоит в том, чтобы посетить магазин иностранной литературы у площади Ким Ир Сена. Но перед этим по моей просьбе мы заходим в венскую кофейню, чтобы подзарядиться с помощью эспрессо.

Можно сказать, что Мин сама оставила нас. Она выбралась из микроавтобуса и немедленно направилась к кафетерию, по пути набирая что-то на телефоне. И я, и Алек, и Александр – мы все задерживаемся, говоря, что хотим спуститься к реке и сделать несколько фотографий Монумента идеям чучхе. Она машет в знак согласия и продолжает свой путь к кофейне, полностью погруженная в какой-то новый бизнес, которым она управляет по СМС.

«Парни, – говорит Александр, пока мы делаем фотографии, – давайте прогуляемся».

Мы с Алеком переглянулись, но оба не проронили ни слова.

«Просто пройдемся вдоль берега реки. Вот тут. Давайте! Она на нас не смотрит. Давайте просто сделаем это. В чем дело? Ничего с нами не случится».

В общем, долго уговаривать нас не пришлось. Мы были заперты в течение трех недель, кроме того, мы не собираемся уходить куда-то далеко. Просто чуть-чуть подальше вдоль берега реки. Мы не прячемся, не нарушаем правила, не занимаемся ничем подозрительным.

Итак, мы решились. Делая вид, что всё происходит абсолютно непреднамеренно, мы движемся в направлении «Дубая» – изысканного квартала новых жилых многоэтажек, – проходим мимо детской площадки, затем – под каким-то путепроводом и, наконец, подходим к ресторану «Онню», где уже толпится народ в ожидании своей очереди отведать знаменитую холодную лапшу. Вот в этот момент окружающие начинают на нас пялиться. Они заметили, что мы одни, без сопровождения. Мы игнорируем их взгляды и продолжаем нашу прогулку, как будто нам законно дана эта маленькая свобода. Хотя все и таращатся на нас, никто не осмеливается с нами заговорить. Скорее всего, они думают, что мы члены семей сотрудников посольства России или гуманитарной миссии. Мы поворачиваем налево, пересекая улицу, на которой находится ресторан, и спокойным шагом идем назад в сторону площади имени Ким Ир Сена.

«Когда я был тут в прошлый раз, – говорит Александр, пока мы идем мимо сияющего нового торгового комплекса, – я стал свидетелем драки на кулаках. Прямо тут, на середине улицы, два молодых парня лупили друг друга. Я думаю, это было из-за денег».

Алек останавливается, чтобы сфотографировать высокий жилой дом, стоящий на другой стороне улицы. Мы с Александром набрасываемся на него: «Блин, какого хрена ты, дятел, делаешь?!! Мы не должны быть похожи на туристов!»

Конечно, ситуация абсурдна до идиотизма. Представьте себе наше нервное возбуждение – и по такой дурацкой причине! Всё, что мы делаем, – так это просто гуляем по улице. Где-то в глубине сознания у меня мелькает мысль, что Мин была настолько занята своими делами и мыслями, что, вероятно, даже не заметила нашего отсутствия.

Н-да, я оказался неправ. Уже около искомого книжного магазина Александр шепчет: «Вот дерьмо, она здесь. Ведите себя нормально, ребята, как будто ничего не произошло».

Мы делаем вид, что всё «нормально». Что бы под этим ни подразумевалось. Но неубедительно…

Мин в ярости. Она стучит своим зонтиком по тротуару, не обращая внимания на толпы проходящих мимо пешеходов.

«Что вы себе позволяете? – орет она. – Вы напугали меня до смерти! Я отвечаю за вас, пока вы находитесь в моей стране. Что, если бы с вами что-то случилось? Если бы вас, например, сбила машина?»

Она продолжает яростно кричать. Я пытаюсь успокоить ее, ссылаясь на окружающий нас народ. «Давай, – говорю я себе под нос, – зайдем в книжный магазин и поговорим там».

Внутри Мин молчит, будто проглотила язык. Она идет к диванчику и, фыркая, садится с багрово-красным лицом. Следующие пять минут в неловком молчании мы перебираем различные книги, написанные Кимами и рассказывающие про них самих. Ни у кого нет настроения что-либо покупать.

Целый час проходит в напряженном молчании. «Эй, не придавай этому большого значения, – шепчет Александр. – Она скоро забудет об этом. Через несколько лет мы будем смеяться, вспоминая наше приключение».

* * *

Позднее этим днем мы подъезжаем к местной прачечной. Ро скрытно забрасывает в общую кучу мешок с нашей грязной одеждой. Вообще-то подобное не разрешено, но это значительно дешевле, чем стирка при гостинице. А так как в нашей бельевой куче нет синих джинсов или другой одежды с эмблемой американского флага, то Ро в случае чего может сказать, что это его вещи.

На парковке у жилого комплекса, где мы остановились, расстелена простыня, на которой две пожилые женщины сушат на солнце просо. Мин ищет глазами, есть ли поблизости уличные торговцы, и выскакивает из машины. Она возвращается с тремя упаковками мороженого, которые должны заменить «трубку мира».

«Извините меня за сегодняшние крики, – говорит она. – Но никогда больше так не делайте, если еще раз приедете в Корею. Особенно если у вас будет другой гид. Я имею в виду ОБЫЧНЫЙ гид».

* * *

В день накануне нашего последнего занятия госпожа Пак вдруг прерывает свою лекцию и внимательно смотрит на меня из-под своих очков. «Товарищ Трэвис, – говорит она. – У нас осталось недостаточно времени, чтобы закончить эту часть программы. Завтра последнее занятие».

Мы внимательно смотрим друг на друга. У меня ком в горле. Мы даже не сможем поддерживать связь через Skype или Facebook.

«Когда вы еще раз приедете в Пхеньян, мы увидимся снова, – говорит она с надеждой. – Если вы найдете ту, на которой сможете жениться, берите ее с собой». Она кладет свою руку на мою: «Я бы хотела ее увидеть. Мы пообедаем вместе. И посмеемся».

Я улыбаюсь. Она тоже. Мы оба знаем, что этому никогда не суждено случиться. Зарубежный гость не может просто попросить о встрече с частным лицом без того, чтобы предварительно не пройти через лабиринты бюрократического протокола, без того, чтобы не представить чертовски весомую причину, которая освободила бы обе стороны от подозрений. Но я заметил одну общую черту у людей, живущих в полицейском государстве: они все обладают удивительной способностью – мечтать.

 

Тридцать первая глава

В этот вечер очередь Александра почувствовать себя плохо. Он сумел собрать себя по кусочкам и пережить утреннее занятие в институте, но после обеда захотел какое-то время побыть один у себя номере. Ро также нужно немного отдохнуть, чтобы привести в порядок свой желудок. Вчера я подарил нашим гидам несколько шоколадок, купленных в дьюти-фри пекинского аэропорта. Я почти уверен, что Ро съел все шоколадки вчера вечером за один раз, прежде чем Мин смогла добраться до этого лакомства.

Поэтому, если не считать Хва, на данный момент наша компания состоит только из Алека, Мин и меня.

Мы направляемся на Пхеньянскую киностудию! Мне очень давно хотелось попасть туда, но ни в одну из предыдущих поездок это место не входило в туристическую программу. Киностудия – одно из любимейших мест Ким Чен Ира. Его отец посещал студию всего двадцать три раза за всю жизнь. Что касается Ким Чен Ира, то имеется достоверная информация о более чем трех тысячах посещений этого места. Получается, что каждый день, когда на студии проводились съемки, он появлялся там. Эти данные выбиты на мемориальной доске, находящейся рядом с центральным входом.

Судя по всему, Ким Чен Ын не разделяет любви своего отца к кино. Наш гид – взъерошенный мужчина средних лет, одетый во френч в стиле Мао, – говорит с печалью в голосе, что Маршал все-таки должен посетить студию когда-нибудь в ближайшем будущем. «Хотя ему будут тут рады в любое время», – быстро добавляет он с таким видом, будто бы кто-то из нас сможет при случае передать это сообщение его адресату. Через небольшую площадь напротив обязательных бронзовых статуй видна стена, на которой изображен Ким Ир Сен в окружении актеров в сценических костюмах, взирающих на Великого Вождя в ожидании бесценных указаний. Здание студии прилегает к Музею Министерства культуры и искусства, который, что предсказуемо, является храмом, возведенным в честь Ким Чен Ира, занимавшего пост главы министерства.

Принимая во внимание невыносимый зной, наш гид вежливо предлагает провести экскурсию по открытым съемочным площадкам, не выходя из нашего микроавтобуса, в котором благодаря кондиционеру прохладно. Сами площадки практически пусты. Я спрашиваю, есть ли сейчас какие-то фильмы в производстве. Два – отвечает он, и в обоих главные герои – женщины: один – о «Девочке-матери», другой – о регулировщице. Возможно, ремейк «классического шедевра» «Регулировщица на перекрестке»?

То, что мы видим на открытых площадках, говорит о крайне ограниченном наборе тем, вокруг которых крутятся сюжеты всех северокорейских фильмов. Стоят макеты традиционных корейских хижин и домов – для описания идиллии, предшествовавшей вторжению японцев. Тут же фотостенд с изображениями разнообразных костюмов, которые есть на студии и в которые любители косплея за небольшую плату могут облачиться, чтобы сфотографироваться на память. А вот улица, которая должна демонстрировать неряшливость капиталистического Сеула или, по крайней мере, того, на что этот город был похож в 1960-е годы. Далее – Токио тех же лет в миниатюре. Обе декорации обильно сдобрены наглядными знаками эксплуатации человека человеком, например, нарисованными рекламными плакатами, которые предлагают услуги проституток. Для сцен, происходящих в Европе, есть коттедж в английском стиле. В отличие от Голливуда, все киношные здания-макеты построены так, что их внутренняя обстановка соответствует внешнему облику. Поэтому если снаружи здание изображает аптеку или бар, то и внутри оно окажется именно аптекой или баром. Гид говорит, что это – блестящая инновация, уникальный вклад в индустрию производства кино со стороны Ким Чен Ира. Определенно, это улучшение расточительного голливудского подхода к постройке декораций.

Внезапно Мин издает пронзительный визг и кричит Хва, чтобы тот обернулся.

«Это действительно… ОНИ?» – спрашивает она гида, указывая на трех седеющих мужчин, которые выходят из домика, похожего на гримерку.

Хмм, действительно, ОНИ. Три самые любимые кинозвезды Мин. Мы выбираемся из микроавтобуса, чтобы сфотографироваться с этими живыми иконами «Чучхевуда», звездами таких блокбастеров, как «Наш аромат», «Приказ № 027» и «Нация и судьба», часть 61. Мин тоже хочет фото со знаменитостями – она дает свой телефон Алеку, который щелкает ее, позирующую рядом с актерами.

* * *

На обратном пути с киностудии мы проезжаем вдоль удаленных уголков реки Потхонган. Вдали виднеется новый белый многоквартирный дом типа пригородного. «Вы видите это? – кричит Мин. – Белое здание? Тут я живу».

«В самом деле? Ну, тогда давайте остановимся тут на обед», – подшучиваю я, зная, что никаких денег будет недостаточно, чтобы какая-нибудь инминбанчжан позволила американскому ублюдку зайти внутрь.

«Конечно, почему бы нет? – подхватывает Мин. – Только не сегодня. Когда-нибудь в другой раз, если вы приедете в Пхеньян снова».

«Ха-ха-ха, хорошо!»

«Но это значит, что тебе придется сюда вернуться, – Мин протягивает мне своей скрюченный мизинец. – Ты обещаешь?»

Я захватываю ее мизинец своим: «Обещаю».

 

Тридцать вторая глава

Сегодня – последний день занятий. Преподаватели организовали выпускную церемонию в помещении кафедры. Она носит приватный характер – на ней присутствуют только наши учителя, секретарь кафедры, гиды и товарищ Ким. Но всё равно очень приятно. Алек позаботился о том, чтобы всё действо было задокументировано: он поручил Мин снимать наш выпускной, чтобы потом, по возвращении домой, можно было всё это выложить на странички «Tongil Tours» в социальных сетях. Александр превзошел нас всех, заявившись в костюме с галстуком.

Сегодня для нас организована экскурсия по студгородку, которая на практике ограничилась посещением институтского музея, расположившегося в одной из аудиторий на первом этаже. Все так же банально, как это и звучит.

Ранее, в один из дней на этой неделе, Мин привезла нас в фотостудию, расположенную за углом гостиницы «Чхангвансан». Там нас сняли анфас, каждого нарядили в подходящий костюм – спасибо чудотворной силе фотошопа. Сейчас нам вручают сертификаты. Мое фото прикреплено к документу, где печатным шрифтом написано, что «товарищ Трэвис Джеппсен окончил курсы корейского языка в Педагогическом институте имени Ким Хёнчжика». Документ заверен рельефной печатью с эмблемой Министерства образования.

Затем мы позируем вместе с нашими преподавателями для группового фото на фоне институтского здания. Александр, охваченный радостным возбуждением, просит нашу застенчивую кафедральную секретаршу дать ему номер телефона кафедры, чтобы он, может быть, когда-нибудь смог договориться о персональном обучении. Она смущенно хихикает, явно чувствуя неловкость.

«Александр, таким путем сделать это невозможно, – вступает в разговор товарищ Ким. – Тебе придется связаться со мной, если ты захочешь еще раз приехать сюда учиться».

«Почему я не могу обратиться к ним напрямую?» – спрашивает Александр с вызовом.

Мы прощаемся. Я кланяюсь госпоже Пак и жму руки другим преподавателям и секретарю кафедры. Мы залезаем в микроавтобус. Пока мы медленно отъезжаем, пересекая парковку, я оглядываюсь на Пак и машу ей в последний раз. Она видит это и улыбается, коротко машет рукой, а затем быстро поворачивается и уходит, в то время как мы растворяемся в потоке транспорта.