Узаконенный захват нами бывшего «Семейного клуба», преобразованного в Палату труда, неимоверно раздражал местную буржуазную печать. Как! В самом центре города, в прекраснейшем помещении, благодаря ловкости социалистов и слабости благонамеренных людей находится очаг возмущения! О чем думают власти?

Власти? Где были, действительно, власти в это время?

Три местные газетки — христианско-демократическая, клерикальная и либерально-демократическая — твердили без устали об этом, но трудно было сдвинуть нас с места. Тогда разозленные попы прибегли к любимому оружию церковников — клевете, направив ее на меня. «Необходимо, — думали они, — очернить в глазах публики этого проклятого парикмахера и его ближайших товарищей».

На страницах клерикальной газетки начал печататься роман под названием «Город солнца». Попы умышленно и жульнически ловко использовали название известного утопического произведения монаха XV века Томаса Кампанеллы. В романе описывалась среда, которая чрезвычайно напоминала общество в Фоссано. Главным героем этого «романа» был некто по имени Меднобородый, в котором без особого труда можно было узнать меня, носившего тогда бороду того самого цвета, который принимают кастрюли фоссанских хозяек накануне престольного праздника, когда они усердно натирают до медного блеска полы и посуду, а также усиленно моют своих ребятишек. Я был представлен в «романе» как преступный и продажный человек, а мой товарищи — марионетками, движимыми мною. Думаю, что никто не смог бы превзойти иезуитских попов Фоссано в искусстве фальсификации и клеветы. Для примера приведу несколько отрывков из этого, с позволения сказать, «романа»:

«Мы в кабинете Меднобородого: большой стол, заваленный бумагами, шкафы с сочинениями Маркса и других подобных писателей, на стенах — портреты Маркса, Энгельса, Турати и прочих святых от социализма; богатейшие шелковые ковры, телефон, резное золоченое кресло, тяжелые бархатные портьеры. Меднобородый, сидя в кресле, курит надушенную сигару. Задумчивым взглядом следит за дымом. Он одет в богатый костюм, на жилете виднеется толстая золотая цепь, на пальцах — кольца… Меднобородый высокого роста, худой, с темными глазами и черными волосами, борода его медного цвета. Когда ходит, он хромает, опираясь на артистически отделанную трость с позолоченной ручкой. Сейчас Меднобородый улыбается; он сладко мечтает в полутьме своего уютного уголка. Вдруг раздается стук в дверь.

— Войдите! — кричит Меднобородый. Входит маленький худенький человечек.

— Товарищ, — говорит человечек, — там делегация от рабочих. Можно впустить их?

— Ты спросил, чего им надо? Нет? Осел этакий! Сколько раз я тебе говорил, что я не могу терять время на пустую болтовню. Впусти их, да смотри, чтобы они хорошенько вытерли ноги сначала, и предупреди их, что плевать на пол нельзя; у этих свиней постоянно торчит во рту окурок!

Делегация вошла. Это пять рабочих, оборванных, грязных, истощенных. Какая разница между ними и Меднобородым!

— Что вам надо? — спрашивает Меднобородый, не отвечая на их поклоны и не приглашая садиться. Рабочие, со шляпами в руках, не знают, как приступить к делу.

— Ну, поскорее, у меня и без вас много дела.

— Вот, — начал один из них, — мы к вам, товарищ… На фабрике нам платят плохо. Мы пришли просить вас помочь нам, составить нам требования…

— Я понял уже. Сколько вас?

— Пятьсот шестьдесят, и живется нам очень плохо. Если вы нам поможете…

— Живется плохо потому, что вы овцы! Ладно, дайте мне десять тысяч лир, и я вам составлю требования, произнесу, где надо, речь — словом, помогу вам. Само собой понятно, что на выборах вы подадите голос за меня…

— Но где мы найдем десять тысяч лир? — воскликнули перепуганные рабочие.

— Обложите себя. Это пустяки. Я прошу у вас немного. Я добьюсь для вас прибавки в три лиры на человека в день. Вас пятьсот шестьдесят человек, значит, в день вы получите тысячу шестьсот восемнадцать лир, а за год — больше полумиллиона. Решайте: да или нет.

Меднобородый принялся играть перочинным ножичком, отделанным перламутром и золотом.

— Мы согласны, — ответили рабочие, — в воскресенье мы принесем задаток.

И вышли, низко поклонившись.

Довольный Меднобородый потер себе руки, затем написал несколько строк на элегантной бумаге и постучал серебряным молоточком по бронзовому колокольчику. Появился человечек.

— Отнеси это письмо по назначению…

* * *

…Ночь. Улицы пустынны. Высокий человек идет медленно и неровно по бульвару. Дойдя до наиболее темного места, он останавливается и подозрительно оглядывается по сторонам, затем вынимает ключ, отпирает замаскированную зеленую дверцу и скрывается за нею. Поднявшись по лестнице, он отпирает другую дверь, зажигает свет и снимает с себя шарф, наполовину закрывавший его лицо.

Это Меднобородый! Он раздевается, натягивает на себя шелковую пижаму. Садится. Комната, в которой он находится, великолепно убрана: альков, диваны, ковры, статуи, зеркала, картины нескромного содержания. В комнате матовый свет и нежный опьяняющий запах. Меднобородый нетерпеливо поглядывает на часы и прислушивается к каждому звуку извне. Время идет. Меднобородый нервно бросает докуренную сигару, зажигает другую. Вдруг он вскакивает. Внизу стукнула дверь, шаги… Входит молодая женщина.

— Добрый вечер, дорогая!

Меднобородый хочет обнять ее.

— Оставь меня, у меня мигрень, — отстраняет его женщина, сбрасывает манто и садится.

— Дай мне папиросу и стаканчик портвейна!

Меднобородый предупредительно нежен.

— Знаешь, что я видела сегодня в Турине? Кстати, ты отправляешь меня прогуляться в Турин с какими-то жалкими пятьюстами лир! Так вот, я видела шикарное меховое манто, и стоит оно всего-навсего пятнадцать тысяч лир! Я решила купить его. Ты ведь дашь мне денег, не правда ли? Впрочем, если и не дашь, я все равно куплю.

— Каким это образом? — спрашивает Меднобородый в смущении.

— Стоит мне только выразить желание… Если бы я не любила тебя, манто было бы уже на мне. Но ты ведь купишь его мне? Ты будешь горд твоей Нини? — И она обнимает его. — Купишь?

— Да, любовь моя!

Свет гаснет… Слышны поцелуи…

* * *

Меднобородый блестяще говорил на митинге:

— Рабочие, тогда как вы трудитесь из-за куска хлеба по десять часов в день, буржуазия пресыщается, захлебываясь золотом. У вас нет башмаков для ваших детей, а буржуазия украшает бриллиантами своих жен… Крестьяне! Вы обливаетесь потом под солнцем, в полях собираете жатву. А ваши хозяева на те богатства, которые вы извлекаете из земли, дают балы и проигрываются в Монте-Карло, уничтожая плоды ваших трудов. Единственный раз, когда эти синьоры занялись вами, рабочие и крестьяне, — это тогда, когда им понадобилось отправить вас на войну. Долой угнетателей! Да здравствует революция!

Меднобородый, улыбаясь, сходит с трибуны. Крики и аплодисменты сопровождают его…

«Роман» печатался с продолжениями несколько недель. Намерение автора было скомпрометировать меня и моих товарищей. Необходимо было, несмотря на отвращение, которое вызывала у нас эта нечистая стряпня, как-то на нее реагировать. Сначала мы думали судебным порядком привлечь автора к суду за клевету, но выяснилось, что для этого нет формальных оснований. Тогда я обратился к печати и написал открытое письмо председателю партии «Пополари», католику, которому принадлежала газетка, приглашая его сообщить реальные факты, приняв на себя ответственность за их достоверность. Ответа не последовало, но роман несколько изменил свой тон.

Тогда я написал еще одно открытое письмо хозяину газетки:

«Я не получил вашего ответа на мое письмо; вы не можете отрицать его получение, так как я послал его с обратной распиской. Если по истечении десяти дней вы не возьмете на себя ответственности, как я это предлагал вам в предыдущем письме, я буду иметь право считать вас мошенником, негодяем и клеветником».

Хозяин газетки — адвокат, кавалер и католик — проглотил все эти словечки и ничего не ответил. Однако роман прекратили печатать, хотя под последним отрывком его и значилось: «Продолжение следует». А за мной осталась кличка «Меднобородый». Я принял это имя как литературный псевдоним. Его употребляли товарищи, и даже дома привыкли звать меня Меднобородым.