Боже, сколько лет я иду, но не сделал и шаг. Боже, сколько дней я ищу то, что вечно со мной. Сколько лет я жую вместо хлеба сырую любовь, Сколько жизни в висок мне плюет Вороненым стволом долгожданная даль! Черные фары у соседних ворот, Люки, наручники, порванный рот. Сколько раз, покатившись, моя голова С переполненной плахи летела сюда, где Родина. Еду я на родину, Пусть кричат — уродина, А она нам нравится, Хоть и не красавица, К сволочи доверчива, Ну, а к нам — тра-ля-ля-ля… Боже, сколько правды в глазах государственных шлюх! Боже, сколько веры в руках отставных палачей! Ты не дай им опять закатать рукава, Ты не дай им опять закатать рукава Суетливых ночей. Черные фары у соседних ворот, Люки, наручники, порванный рот. Сколько раз, покатившись, моя голова С переполненной плахи летела сюда, где Родина. Еду я на родину, Пусть кричат — уродина, А она нам нравится, Хоть и не красавица, К сволочи доверчива, Ну, а к нам — тра-ля-ля-ля… Из-под черных рубах рвется красный петух, Из-под добрых царей льется в рты мармелад. Никогда этот мир не вмещал в себе двух: Был нам богом отец, ну а чертом Родина. Еду я на родину, Пусть кричат — уродина, А она нам нравится, Хоть и не красавица, К сволочи доверчива, Ну, а к нам — тра-ля-ля-ля…

Я смотрел в окно и тихонько подпевал группе DDT. А расстояние с домом все сокращалось. Сокращалось довольно быстро. Но мне все же хотелось, чтобы это было еще быстрее. Уж очень хотелось поскорее ступить на родную землю. Увидеть минское небо. Но больше всего мне хотелось обнять свою девочку.

К ночи мы приехали на польско-белорусскую границу. Нас там задержали. Пограничники, как польские, так и белорусские никак не могли понять, куда делись еще два пассажира. Но мне было уже плевать. Я просто знал, что скоро они нас все равно пропустят.