Когда Гоша был еще маленьким мальчиком, он любил наблюдать за проходящими товарными поездами и считать, сколько вагонов в каждом из них. Цистерны, платформы с машинами и тракторами, контейнеры… Позднее он даже завел тетрадку, в которой записывал номера поездов и количество вагонов в каждом из составов. Некоторые машинисты узнавали большеглазого мальчишку и сигналили, приветствуя его. Гоша тут же сбивался со счета и начинал радостно махать ладошкой в ответ.

С тех пор прошло почти четырнадцать лет. Теперь Гоше было двадцать. И он не совсем понимал, почему детские воспоминания приходят как раз тогда, когда их совсем не ждешь. Почему вообще все — и хорошее, и плохое — приходит именно тогда, когда ты этого не ждешь?

— Двадцать семь… Двадцать восемь…

Наконец поезд прошел. Гоша потер озябшие руки, засунул их поглубже в карманы легонькой курточки и, ловко перепрыгивая через рельсы, направился в сторону ближайшей станции метро.

В институт Гоша поступил без особых проблем. Но учиться там долго не смог. На втором курсе декан вызвал его к себе.

— Послушай, Гоша, ты же хороший парень. Способный… Почему ты так относишься к жизни?

Гоша сидел молча, уставившись в грязное пятно на линолеуме.

— Эх Гоша, Гоша… Почему ты молчишь все время? Сказал бы что-нибудь? Молчишь? Ты знаешь, что ты кандидат на отчисление?

— Знаю, — ответил Гоша, не поднимая глаз.

— И что ты думаешь по этому поводу?

Гоша на секунду задумался. Потом сказал:

— Алексей Алексеевич, можно я пойду.

От неожиданности декан приоткрыл рот.

— Иди, — почти шепотом ответил он.

Гоша поднялся со стула и направился к двери. Уже выходя из кабинета, в дверях, повернувшись в пол оборота, он произнес:

— Я зайду как-нибудь… за документами. До свидания Алексей Алексеевич.

Гоша прошел по коридору и вышел на улицу. С монолитного неба падал снег. Гоша посмотрел вверх: серые тучи заволокли небо так, что солнца не было видно. «Ничего удивительного, — подумал он. — Кругом одно дерьмо. А закончиться это — появится новое. Оно никогда не кончится. Поэтому надо либо самому становиться дерьмом, чтобы держаться на плаву. Либо оставаться человеком и тонуть.»

Острые снежинки падали на лицо. Он бы так стоял еще довольно долго, если бы одна из снежных звездочек, падающих с неба, не попала ему в глаз.

— Черт… — выругался он, прижав ладонь к пострадавшему глазу.

Никакой смертельной травмы глазного яблока не было. Не было даже кратковременной боли, или временного неудобства, которое появляется, если в глаз попадет ресница. Гоше просто хотелось пожалеть самого себя. И хоть он никогда себе не признавался, что он был брошен всеми, он действительно был одиноким человеком.

Вскоре крыльцо опустело. Началась лекция. По привычке, Гоша спрятал руки в карманы куртки — перчаток он не носил, по неизвестной даже ему самому причине — и пошел прочь от института, студентом которого он уже не был. «Кругом снег, а люки как спасительные островки. Чернеют то тут, то там. Только они не покрыты снегом. А если сравнить снег с дерьмом, то канализационные люки — это Ангелы. Потому что только они могут защитить себе от дерьма, — размышлял по пути Гоша.»

На метро Гоша доехал до центра. Нашел кафе, в котором работала Дана, и зашел внутрь с обратной стороны здания через служебный вход, на двери которого висела табличка «Только для персонала».

Дана сидела на столе, широко разведя ноги, а перед ней стоял какой-то парень в обтягивающей белой майке с короткими рукавами, подчеркивающие его мускулистые руки. Он обнимал Дану за талию, а она, обвив его шею руками, жадно вылизывала его ухо, иногда засовывая свой язык внутрь.

Предательство — последнее прибежище патриотов.

Гоша стоял, и смотрела на все происходящее, ничего не делая и не говоря. Он бы, наверное, и ушел так же молча, если бы парень его не заметил.

— Эй! Тебе чего? — окликнул он Гошу.

Дана посмотрела испуганными глазами на Гошу.

— Иди, — ласково попросила она парня, проведя рукой по не менее мускулистой, чем его руки, груди. — Я потом тебе все объясню.

Парень улыбнулся Дане. Потом перевел взгляд на Гошу, и улыбка превратилась в издевательскую усмешку. Было видно, что Дана для него лишь очередная девушка, с которой он переспит, а потом выбросит ее.

Он вышел.

— Не смотри на меня так, будто я во всем виновата… — начала Дана, как только дверь за парнем закрылась. Она спрыгнула со стола и подошла к Гоше.

Гоша молчал. Дана попыталась прикоснуться ладонью к его лицу. Гоша перехватил ее руку и отстранил.

— Ты сердишься?

Гоша молчал.

— Ты меня не простишь?

Гоша вдохнул и с шумом выпустил воздух.

— А должен? — спросил он.

— Не знаю, — пожала плечами Дана. — Тебе решать.

Гоша ничего не ответил. Они помолчали немного. Потом Гоша, вдруг, сказал:

— Ладно… Я пойду…

Он повернулся, чтобы уйти, когда Дана спросила его:

— А ты зачем приходил?

— Какая теперь разница, — помолчав немного, ответил Гоша.

— Что-то случилось? — с наигранным беспокойством спросила Дана.

— Нет. Что ты? Все хорошо.

— Если все хорошо, то зачем тогда надо было приходить? — Дана заплакала. — Это ты во всем виноват! Я не хотела с тобой расставаться! Если бы ты не пришел, то ничего бы и не узнал! И все было бы нормально. Это ты виноват!

— Хорошо… Я виноват. Только не плачь, — Гоша никогда не знал, что делать и какие слова говорить, когда кто-нибудь плакал.

— Зачем ты пришел?! — у Даны начиналась истерика.

Гоша обнял ее за плечи и прижал к себе. Дана била его в грудь и постоянно повторял одно и тоже:

— Зачем? Зачем ты пришел? Зачем…

Через минуту она начала успокаиваться.

— Что теперь будет? — окончательно придя в себя, спросила она Гошу, разглядывая его лицо, и прекрасно понимая, что так близко видит это родное лицо, с выразительными скулами и грустными глазами в последний раз. Она понимала, что на самом-то деле, ничего более родного у нее в жизни больше не будет.

— Найдешь себе парня. Не этого, — Гоша кивнул на дверь, в которую вышел парень в белой майке. — А хорошего. Красивого. С зелеными глазами. Он будет тебя любить. А ты его. И все у вас будет хорошо.

— А ты?

— А я? — Гоша задумался. — А что я? Я ничего. Со мной тоже все будет в порядке.

— А ты меня любил когда-нибудь?

Гоша перестал обнимать Дану. Посмотрел на нее. Аккуратно вытер ей слезы. И пошел к выходу.

— Так любил или нет?!

— Слишком много вопросов для одного дня, — ответил он.

Как только он вышел, Дана села на пол и заплакала, как плачут матери, по не вернувшимся с войны сыновьям.

Гоша поехал в свой уже бывший дом, туда, где он жил с Даной. Это была ее квартира. Она досталось ей от бабушки, которая случайно, а может по причине старческого маразма, вписала в завещание внучку, которую за всю свою долгую жизнь видела только в младенчестве, когда та только родилась. Как бы там ни было, после смерти бабушки, Дана ушла из дома родителей и поселилась в квартире, ставшей ее собственностью. А еще через полгода она жила там уже не одна, а с Гошей. Дана не знакомила его со своими родителями. А он не знакомил ее со своими. Но не потому, что не хотел, а потому, что он сам с ними не был знаком.

Зайдя в квартиру, Гоша разулся, неторопливо вымыл руки. Включил электрический чайник. Однако, когда он вскипел, не стал заваривать чай. Некоторое время он смотрел в окно, а потом, будто его кто-то толкнул, пошел в комнату и стал собирать свои вещи.

Вещей было не так много: две пары джинсов (одни были на нем), серый свитер, несколько маек, две рубашки. Одну из них ему подарила Дана на их первую годовщину. Это была любимая рубашка Гоши, и поэтому он одевал ее только по праздникам, или другим редким случаям. Все эти, и еще несколько вещей он положил в большой черный пакет для мусора. Туда же он положил две потертые тетради, в которых вел свои дневники, и ветхую книгу. Книга была такая старая, что прочитать название было невозможно, а первые страницы были вырваны. Это было «Преступление и наказание» Достоевского. Гоша это помнил с тех времен, когда у книги была обложка. Для любого другого человека, эти желтые страницы не представляли ничего особенного. Для Гоши же это была тоненькая ниточка, связывавшая его с прошлым. Эта книга была с ним, сколько он себя помнил. Словно письмо из прошлого.

Вообще Гоша любил читать. Он читал все, что попадалось под руку, и всегда восхищался гениальностью людей изобретших письменность. Странные закорючки, называемые буквами, складывались в слова, из которых, в свою очередь, строились предложения. Ну, а из тех уже получались книги. Интересные и не очень. Мудрые и бестолковые. Глубокие и пустые. Именно эта безответная любовь к книгам не давала Гоше учиться, потому что даже на лекциях он что-нибудь да читал.

Обойдя квартиру еще раз, и еще раз постояв у окна, Гоша положил ключ на тумбочку в коридоре и вышел. Он закрыл дверь, защелкнув автоматический замок. Выйдя на улицу, он посмотрел на окна своего бывшего дома, и зашагал в сторону автобусной остановки. С пакетом для мусора, заполненным разными вещами и закинутым на плечо, выглядел он действительно немного странно.

Валера жил в центре Минска. Его квартира находилась на последнем этаже, прямо под крышей. Чердак в этом доме отсутствовал. Поэтому Валера, при помощи своих знакомых получив все необходимые бумаги, сделал над кроватью, где он спал огромное окно в потолке. В квартире была всего одна комната, просто очень большая. Когда-то их было три, но Валера, со своим стремлением все менять в своей жизни, переделал их в одну, оставив лишь кое-где стены.

Когда в дверь позвонили, Валера ожидал увидеть там кого угодно, но только не Гошу.

— Можно я поживу у тебя пару дней? — спросил прямо с порога Гоша.

— Проходи, — сказал Валера.

Гоша зашел в квартиру. Разулся. Мешок с вещами кинул прямо у порога.

— Ты проходи. Расскажи, что случилось… Коньяк будешь?

— Ты же знаешь, я не пью.

— А вид у тебя такой, что надо бы выпить, — заметил Валера.

— Ты мне сразу скажи, можно у тебя перекантоваться пару дней или нет? снова спросил Гоша.

— Да живи, пожалуйста. Я все равно уезжаю после завтра в Москву. Если повезет, то там и зависну. Я как раз за хатой хотел попросить тебя посмотреть. Только я ее продавать собирался через полгода… если выгорит у меня все с бизнесом в России. Так, что ты там потом подыщи себе что-нибудь. Ладно?

— Спасибо Валерка, — искренне поблагодарил Гоша.

— Да ладно. Не за что, — смущенно заулыбался Валера. — Так, а что случилось-то у тебя?

— Мы расстались с Даной.

— Почему?!

— Она предала меня.

— Изменила?

— Наверное, еще нет… — задумчиво ответил Гоша.

— Так в чем дело-то?

Гоша рассказал Валере все, что произошло за последние два часа.

— Так ведь у многих бывает, — с надеждой в голосе добавил он.

— Нет, Гоша. Не у всех. По крайне мере не у тех, кто не имеет привычки влюбляться в блядей.

— Да дело не в умении отличать девчонок от блядей. Нет! Ты даже можешь не знать, что завтра, или даже сегодня ты выйдешь на улицу и влюбишься в девушку, которой будешь целовать ноги. А она, пока ты будешь горбатиться на осточертевшей работе, чтобы купить ей кольцо с бриллиантом или норковую шубу, будет давать какому-нибудь наркоману, в которого она влюблена с девятого класса. И более того, отдавать деньги на дозу своему торчку, которые ты оставил ей, чтобы твоя благоверная не скучала пока тебя нет. А этот наркоман будет плевать на твою девушку. У него и встает-то не всегда. Но это ее не волнует! Возьмет в рот его высохший, немытый член и добьется жалкого подобия эрекции. Изменит тебе в очередной раз. И в довершение всего, подарит тебе на Новый год СПИД. И оба вы сдохнете. Но зато ты будешь ее любить. Так что не говори мне, что я просто девушек встречаю неправильных. У каждого свой путь. Но на этом пути есть точки, или даже отрезки, которые не обойти.

Валера не нашелся, что ответить, а потому молча допил свой коньяк. Гоша подумал и добавил:

— Просто я второй… А быть хотелось первым.