В отношениях Саши с Анфисой назойливо замаячила раздражающая напряженность. Целыми днями, не разговаривая и не отвечая на Сашины вопросы, Анфиса лежала на кровати и рассматривала обои. Молчание становилось невыносимым. Саша с большим удовольствием предпочел бы бурные скандалы с битьем посуды, этой раздражающей тишины. Возможно, он не так болезненно реагировал на отсутствие разговоров, если бы не рвущееся из живота чувство вины. Саша понимал, что это глупо, но продолжал верить, что именно он причина молчания Анфисы.

— Анфиса, ты как?

— Плохо, Сашка.

Свой вопрос Саша задал механически, просто потому, что привык каждое утро спрашивать у Анфисы об ее состоянии. Получить ответ он не рассчитывал.

— Мне кажется, что я умираю. Умираю. Умираю. У-м-и-р-а-ю…

Непроизвольно, Саша скривился от Анфисиных слов.

— Ты не умираешь, — сказал он. — Это весенняя депрессия.

— Депрессия бывает только осенняя, — не поворачиваясь, саркастически заметила Анфиса.

— Еще, как бывает! Просто никто не знает. Весна, как и осень, иногда давят на человека.

— ЛСД. И все сразу же пройдет.

В нижнем ящике стола, в деревянной коробке из-под чая Саша и Анфиса хранили свои сбережения. Каждый месяц, в течение года, они откладывали сэкономленные деньги — собирались летом поехать в путешествие по Европе. Анфиса знала, что там уже много денег. Если она возьмет на наркотики, это не сильно отразится на бюджете. Тем более, что это последняя доза. Еще один раз, и она обязательно слезет с наркоты.

— Скоро увидимся, — сказал знакомый дилер, передавая Анфисе марку ЛСД.

— Думаю, вряд ли, — попыталась она улыбнуться и отдала деньги.

Терпеть до дома не было сил. Анфиса зашла в грязный Минский двор, обнесенный вокруг панельными пятиэтажками, словно стенами, возведенными для защиты от врагов. Не обращая внимания на молодых матерей, играющих с детьми на площадке, она подошла к железному теннисному столу, и, как ни в чем не бывало, положил под язык марку. Если бы мамы знали, что именно положила в рот растрепанная девушка с черными кругами под глазами, они накинулись бы на нее и разорвали на части за то, что их маленькие дети только что увидели один из способов самоубийства. Но они не знали, а Анфиса, почувствовав привычную расслабленность и нахлынувшее душевное спокойствие, пошла своей дорогой химической смерти.

Выйдя на улицу, Анфиса сразу даже и не обратила внимания на то, что людей нигде нет. Она наслаждалась огромным небом, встречающимся где-то далеко с коричневой землей. А на горизонте виднелись скалы, похожие на те, что Анфиса видела в учебнике по географии; кажется, это была Америка. До скал было еще очень далеко.

Тишина.

Только теплый ветер тихо разговаривает сам с собой.

Анфиса шла по выжженной земле, стопами чувствуя приятное тепло. Наконец, она поняла, что идет босиком. «Наверное, когда уходила из дома, в спешке забыла одеть кроссовки,» — подумала Анфиса. Тут она обнаружила, что на ней вообще нет одежды. Сначала она мутилась, и даже попыталась прикрыть грудь и гениталии, но потом поняла всю бессмысленность своих действий кроме ее самой вокруг никого не было. Раскинув руки в стороны и радостно засмеявшись, Анфиса, подпрыгнув на месте, побежала вперед.

Время шло, а горы, к которым торопилась Анфиса, не приблизились ни на йоту. Анфиса замедлила шаг. Нехотя, она стала понимать, что и небо, и далекие скалы из учебника географии — это большая картинка. Та самая картинка из того самого учебника по географии, только увеличенная в невероятное число раз. Такое больше, что верхнего края этой картинки нельзя различить в небе. Анфиса посмотрела по сторонам: со всех сторон было одинаковое небо и точно такие же горы.

— Без паники, девочка — прошептала Анфиса. И дальше начала рассуждать во весь голос: — Если все вокруг картинка, то значит, за этой картинкой будет что-то другое. Вопрос что? Другая картинка? Можно прорваться и через другую картинку. Картинок может быть много. Главное, чтобы они не висели на стене. Иначе выхода нет.

Она вспомнила, как в троллейбусе нашла тетрадный листик в клеточку, на котором было аккуратно выведено два слова: ВЫХОДА НЕТ.

Ветер подул сильнее. По пустыне покатились волны мусора: старые газеты, пивные банки, бычки, бумажные и целлофановые пакеты. Мимо пролетел рыжий парик.

Сверху, над головой послышалось мокрое чавканье, звук которого многократно усилили. Анфиса повернулась и посмотрела. Над ней парил огромный глаз, с ресницами, веком, зеленым зрачком. Чавкающий звук исходил именно от него, когда он хлопал своим единственным веком. Анфиса даже не удивилась. Она вежливо поздоровалась, а глаз в ответ два раза моргнул. Он не пытался причинить Анфисе вреда, по крайней мере, сейчас. Он наблюдал за существом, не похожим на него, и в то же время имеющим в своем организме орган, являющееся уменьшенной копией его самого, при чем в количестве двух штук. Нельзя точно сказать, что больше заинтересовало глаз — Анфиса или ее органы зрения, которые, по странному стечению обстоятельств, тоже были зелеными.

Дальше они шли вместе. Анфиса шла впереди, а глаз парил за ее спиной. Он все время хлопал веком, и звук начал раздражать Анфису. Она стойко держалась, но потом, вдруг, не выдержала:

— Может, хватит? — спросила она, резко обернувшись.

Глаз замер, подлетел ближе, и, как будто издеваясь, хлопнул глазом, издав чавкающий звук громче предыдущих.

— Хватит! — крикнула Анфиса. — Нечего за мной летать. Чего привязался?

Установилась продолжительная пауза, в течение которой глаз и Анфиса смотрели друг на друга, одновременно хлопая веками. И тут Анфиса поняла, что глаз повторяет все за ней. Она подняла камень и швырнула в зеленый зрачок. Стоило камню коснуться влажной поверхности глаза, как что-то кольнуло оба Анфисиных глазах.

Она прижала ладони к своим глазам. Когда неприятная резь стихла, Анфисе стало ясно, что все, что происходит с глазом — происходит и с ее глазами. Он не копирует ее действия. Он является частью ее самой.

«Это, наверное, и есть тот третий глаз, о котором говорят люди,» решила Анфиса.

Дальше шли молча. Лишь изредка Анфиса оборачивалась и смотрела в свой третий глаз.

А там была война. Взрывы. Оторванные руки. Солдаты отрезают уши молоденькой вьетнамке, а потом насилующие ее, разрывая гениталии. Восьмилетний чеченский мальчик залазит в кузов военного грузовика с русскими солдатами и разжимает кулачок. Солдаты видят около десятка металлических колец. Последнее, что они видят в своей жизни. Гранаты, развешанные на мальчике, как елочные игрушки, взрываются в тот момент, когда до солдат доходит, что это за кольца. Русский спецназовец заходит в дом чеченской семьи и убивает мать и четверых детей. Вот этого спецназовца награждают медалью за отвагу.

— Прекрати! — закричала Анфиса.

Она присела на корточки, закрыв голову руками, а когда успокоилась и встала, то увидела, что вокруг не нарисованная пустыня, а обычный Минск с серыми улицами и грязными троллейбусами, пьяными и озлобленными людьми, рассматривающие Анфису размытыми взглядами.

Анфиса посмотрела по сторонам. Глаза нигде не было видно.

Около дома на скамейке сидела девочка четырех лет, а рядом священник. В руках он держал садовые ножницы. Девочка послушно протянула ему правую руку. Служитель церкви положил ее мизинец между лезвиями ножниц. Раздался неприятный звук трения металла о металл, хруст неокрепшей детской косточки, но сама девочка не издала ни звука. Напротив, она широко улыбнулась священнику и сказала:

— Спасибо, отец Федор. Теперь у меня нет грехов.

После этого девочка стала голыми коленками на асфальт рядом, продолжая смотреть на священника благодарными глазами. Тот убрал отрезанный мизинец, протянул к ее губам свою большую руку, и она принялась покрывать сухую ладонь поцелуями.

Неожиданно священник ударил девочку по лицу.

— Ты недостаточно старалась, дочь моя, — произнес он торжественно и громко, выделяя букву «о», где это возможно. — Придется отрезать тебе еще один перст.

Девочка радостно закивала головой. Он протянула обезображенную ладошку, а из глаз потекли слезы радости.

Наблюдать за этим Анфиса больше не могла, поэтому поспешила исчезнуть в подъезде.

На первый взгляд подъезд был вроде бы и ее — те же зеленые почтовые ящики, та же лестница с обломанной третей ступенькой, — но что-то все-таки было не так.

Вдоль лестницы и на ступеньках стояли дети. Увидев Анфису, они подняли вверх руки, на каждой из которых не хватало по несколько пальцев. Кровь на фалангах был свежей, у некоторых она продолжала сочиться, стекая по детским ладошкам.

Больше всего Анфисе не хотелось, чтобы дети обступили ее со всех сторон, и, тыча ей в лицо своими руками, не давали пройти. Она замешкалась на мгновение, а потом сделала уверенный шаг, приготовившись к штурму лестницы.

Оказавшись наверху, Анфиса была удивлена тем, что дети даже не пошевелились в ее направлении, когда она шла вверх по ступенькам. Сейчас они развернулись к ней лицом, и молча продолжили показывать свои ладошки, поднятые вверх.

У лифта лежал бомж. Он закатал брюки до колен, и брезгливо отдирал гнойные куски плоти с голеней. Оторвав очередной струп, бомж засунул палец в образовавшуюся рану. Глядя на это, у Анфисы начал просыпаться рвотный рефлекс. Она не стала дожидаться лифта, боясь, что ее стошнит прямо на лестничной клетке, а пошла по лестнице.

На втором этаже, на полу сидели наркоманы. Все трое одновременно повернулись и посмотрели на Анфису. У всех троих глаза были затянуты бельмом.

— Эй, — позвал один из торчков, который держал в руке ложку, — у тебя зажигалки нет? Или спичек.

Анфиса покачала головой.

— Плохо, — ответил наркоман, и отвернулся. Двое остальных последовали его примеру.

На полу третьего этажа лежали трупы собак. Анфиса ступила в липкую жидкость: кровь моментально просочилась через замшевую кожу кроссовок. Засеменив ногами, Анфиса побежала дальше. Она старалась не смотреть на то, что было на других этажах, но не заметить этого было невозможно. На пятом этаже на четвереньках стояла голодная шлюха, а сзади к ней пристроилась очередь мужиков. И каждый держал в руке по заплесневевшей горбушке белого хлеба. Один кончал, бросал в стоящую в углу миску хлеб, а на его место становился следующий. Мужчины кончали быстро, но очередь не уменьшалась. Она тянулась из открытой двери одной из квартир, в которой исчезали те, кто успел кончить.

Замки на двери квартиры, в которой жили Саша и Анфиса оказались не такими, каким были утром. На всякий случай, чтобы проверить, не ошиблась ли, Анфиса посмотрела по сторонам. Все было как прежде: трехколесный велосипед и стиральная машина у дверей соседей, картонные коробки стопки газет у другой двери, вырванный звонок у соседей напротив.

Дверь со скрипом открылась сама. Анфиса прошла внутрь.

Она поскорее сняла обувь, так как при каждом шаге в кроссовках неприятно хлюпало. Она прошла в ванну, оставляя за собой на коридорной плитке абрикосового цвета кровавые следы.

В ванной, выстроившись вряд, было три унитаза, из которых постоянно падали на пол насекомые. Анфиса прикрыла рот рукой. В памяти всплыли события той ночи, когда на потолке появилось лицо с пустыми глазницами.

Ее вырвало. Она съехала по стенке на пол и заплакала.

Наплакавшись, Анфиса собралась с илами. Она встала и пошла в спальную комнату. За время, пока дома никого не было, кто-то вынес мебель, а обои перепачкал кровью. Посредине комнаты стоял железный стул. На нем сидел живой человек с раскрытой черепной коробкой.

— Это я провел ему трепанацию черепа, — раздался знакомый голос за спиной.

Резко обернувшись, Анфиса отпрянула назад.

— Помнишь меня? У меня в тот раз не было тела и глаза. Тело я нашел в морге, а глаза позаимствовал у него.

И в подтверждение своих слов, человек в костюме зашел в комнату и приподнял за подбородок голову человека, сидящего на стуле.

— Знаешь, у него столько всяких мыслей в голове было. Мне стало интересно, откуда они там берутся. И, ты не поверишь, — человек выдержал торжественную паузу: — Они берутся из ниоткуда. Из душной пустоты.

Мелкими шажками вдоль стены Анфиса пробиралась к выходу.

— Ты так ничего и не поняла, — с сожалением сказал человек. — Выхода нет!

Анфиса выбежала из спальни, а оттуда в коридор. Квартиры соседей исчезли. Коридор сузился. Стал не больше метра шириной. С каждой стороны было множество дверей, и на каждой висела одна и та же табличка:

ВЫХОДА НЕТ.

Сквозь окно в дальнем конце коридора пробивался свет. Назад пути не было. Дверь, через которую Анфиса, вышла, закрылась, громко хлопнув, и теперь на ней тоже висела табличка «ВЫХОДА НЕТ». Анфиса сорвалась с места, и побежала по коридору по направлению к окну.

Ей показалось, что она бежит слишком долго. Дыхание стало прерывистым.

Короткий миг столкновения с оконным стеклом, и действие ЛСД закончилось.

Что чувствовала Анфиса, приближаясь к земле с постоянным ускорением равным девять целых восемь десятых метра в секунду в квадрате?

Грусть, от четкого осознания того, что выхода действительно нет.