Мы с Господом давным-давно пришли к соглашению: я не прошу Его решать мои проблемы, Он не озадачивает меня своими. Отношения у нас просто великолепные - у Господа полно своих дел, у меня тоже.
Соломон Краткий
Толстая черная леди была голой.
Она сидела на старой тумбочке и смеялась, а при виде меня так и зашлась от хохота. Ее глаза блестели сквозь щелочки.
Я не сдержался и подошел ближе.
У нее были полные, невероятно огромные груди. Они тряслись при каждом движении, при каждом толчке исходившего из нее веселья. Соски были большие и темные на фоне шоколадной кожи. Мясистые, бревнообразные руки тоже тряслись от избытка жира. Я поймал себя на том, что ухмыляюсь во весь рот. Бедрам можно было посвятить поэму. Я любил ее. Да и кто бы устоял на моем месте?
Она излучала радость, как свет. Мне хотелось искупаться в этом свете.
Она знала, что я стою перед ней и рассматриваю ее. Она знала, что я рад, но не делала ничего - лишь тряслась от хохота.
Мне хотелось спросить, кто она, но только я это уже знал. Ей бы не удалось ничего скрыть.
Она поняла, что я догадался, и захохотала еще пуще, покатываясь от своей шутки. Скорее, от нашей шутки.
Мы смотрели друг на друга и хохотали как сумасшедшие. Так не шутил еще никто во всей Вселенной. Каждый знал о том, что о нем знает другой, и понимал, как глупо выглядим мы оба - но мы продолжали веселиться, пока не упали друг другу в объятия.
Объятия черной толстой леди - настоящие объятия, не трепыхнешься.
Я был счастлив. Она любила меня. Я мог бы остаться с ней навечно. Она смеялась, качала меня, ворковала какие-то глупости.
Я шепнул:
- Я знаю, кто ты…
- И я тебя знаю, - прошептала она.
Я оглянулся на окружавших нас, хихикнул и, повернувшись к ней, снова шепнул:
- Нам не стоит разговаривать здесь.
Она зашлась в приступе истерического хохота и прижала меня к огромным грудям.
- Все в порядке, мой зайчик. Никто нас не слышит. И не услышит, пока мы не захотим.
Она погладила меня по голове.
Сосок был около моего рта. Я поцеловал его, и она рассмеялась. Я робко взглянул на нее. Леди наклонилась и прошептала:
- Не стесняйся, мой зайчик, ты же знаешь, как твоя мамочка любит тебя. - Она подняла грудь и направила сосок мне в рот, и - на какое-то мгновение - я снова стал маленьким, в безопасности и тепле материнских рук, по-младенчески беззаботным…
- Мамочка любит тебя. Все у нас хорошо. Мамочка сказала «да». Пусть она придет сюда и обнимет тебя, зайчик…
По моим щекам снова потекли слезы. Я взглянул на «маму» и спросил:
- Зачем?..
Ее лицо было добрым, глаза - глубокими. Она убрала мои руки от лица и стерла мои слезы толстым черным пальцем.
- Мама, - снова сказал я. - Почему… ты захотела, чтобы это случилось здесь?
Мамино лицо стало грустным. Она шептала что-то, но я не понимал слов.
- Что, мамочка? Я не понимаю…
Ее губы двигались, но никаких внятных звуков с них не слетало…
- Мама, пожалуйста… Что с тобой?
- Баба-баба-баба… - булькала черная леди.
- Мама, мамочка! - возопил я.
Но она больше не была мамой. Отвратительная жирная вонючая черная тетка. Она больше не смеялась. Я не знал ее и не хотел знать…
Я опять заплакал. Я плакал и плакал обо всем, что потерял, а больше всего из-за мамы.
Мама, не покидай меня, пожалуйста… Мама…
В. Как вы поступите с хторранином, только что проглотившим пятнадцать младенцев?
О. Суну два пальца ему в пасть.