Рей сообщил мне, что в пределах лагеря я свободен. Могу ходить куда захочу и смотреть что хочу.

Единственное ограничение было простым и безотказным. Фальстаф, хторранин, сидевший под дверью, был моим постоянным спутником. Жирный и дряблый даже для червя, он имел раздражающую манеру в задумчивости бормотать себе под нос и издавать вопросительные трели. Он сопровождал меня всюду, кряхтя и отдуваясь, с шелестом моргая и шумно пуская ветры; он был целой симфонией, передвижным торжеством темных кишечных звуков и невероятных пурпурных запахов. Я молил Бога, чтобы это не оказалось его языком. От некоторых ароматов волосы вставали дыбом.

Тем не менее Фальстаф, к его чести, был поразительно терпеливым чудовищем. Он таскался за мной весь день до обеда, пока я рыскал по лагерю.

Моя разведка носила далеко не случайный характер. Я пытался оценить, сколько здесь человек, сколько машин, сколько оружия и какого. Результаты наблюдений мне не понравились. Это была очень хорошо организованная банда. И слишком многое указывало на то, что они имеют другие оперативные базы и замаскированные склады продовольствия и вооружения.

По моим подсчетам, здесь находилось от тридцати до сорока взрослых и, наверное, вполовину меньше детей. Сколько кроликособак? Тут уверенности не было. Я наблюдал по крайней мере три десятка. И не меньше дюжины кроликолюдей. Машины? Наверняка еще два джи-па, пара грузовиков и автобус.

Где бы я ни появлялся, люди махали, улыбались и интересовались, привыкаю ли я. Ненавидя их, я чувствовал себя негодяем и отделывался нейтральными жестами и вымученными улыбками.

Самое непонятное заключалось в том, что ни один человек, казалось, не имел ни малейшего намерения перепрограммировать меня или разбудить мое «я». Или как там еще они называют это? Все просто хотели быть моими друзьями.

Правда, пока я не понимал их определения «дружбы».

Я сидел под деревом и наблюдал, как две тысяченожки грызут что-то, напоминающее бедренную кость — не последнего ли Президента? — когда Джесси с другой стороны двора окликнула меня и помахала рукой.

— Как дела, Джим?

Я не знал, стоит ли отвечать, но, поскольку это, наверное, выглядело невоспитанно, все-таки пожал плечами и вяло махнул в ответ. Она подошла ко мне и положила руку мне на плечо.

— Расслабься, Джим. Поверь, никто не хочет обидеть тебя.

— М-м-гм. Конечно. Вы не хотите обидеть меня. Вы просто собираетесь перекроить мои мозги.

Джесси вздохнула, закатив глаза к небу.

— Джим, мы ничего не собираемся делать. Ты все сделаешь сам. Мы не можем заставить человека сделать что-нибудь, если он сам не захочет.

— Я не хочу, чтобы меня перепрограммировали.

— В тебе говорит солдат. Когда ты поймешь, что тебе действительно требуется, ты горько пожалеешь о затяжке. Мы не перепрограммируем людей. Мы освобождаем их от запрограммированности. Но ты должен сам захотеть избавиться от всех своих старых программ, прежде чем что-нибудь случится. — Она сжала мою руку и отпустила ее. — Не волнуйся и не торопи события. Все произойдет, когда ты будешь готов к этому. Ты сам попросишь принять тебя в Племя.

— Черта с два. Джесси рассмеялась: — Совершенно очевидно, что ты еще не готов. Почему бы тебе не помочь Валери и Лули прополоть огород? Хоть какая-то польза.

— А если я откажусь? Она пожала плечами: — Без еды мы все будем голодать.

— Вам это не грозит. Я видел, что вы едите.

— Попробуй испытать голод — настоящий голод — хотя бы ненадолго, Джим, и ты поймешь, что это такое.

Она была права.

Я пошел выдергивать сорняки. Фальстаф последовал за мной. К нему присоединился Орсон, и оба они развалились на траве, как два огромных, толстых и мохнатых баллона из-под газированной воды. Черви напевали вполголоса и попукивали, ожидая, не совершу ли я какую-нибудь глупость.

Я только начал вторую грядку, когда меня разыскал Джейсон.

— Зачем это, Джим? Ты же наш гость. Я выпрямился, отряхивая руки.

— Джесси сказала, что, если я не буду работать, мне не дадут есть.

Нахмурившись, Джейсон покачал головой.

— Сомневаюсь, чтобы она так выразилась, Джим. Но я уверен, что именно так ты понял. Выброси это из головы. Лучше прогуляемся.

Он взял меня под руку, и мы пошли по тенистой тропинке, окружающей центральную часть лагеря. Фальстаф с недовольным видом полз немного позади.

— Я знаю, как тебе тяжело, Джим. Люди с военным складом ума переживают это труднее остальных. Спроси Рея — он тоже служил. Пусть он тебе расскажет, как пришел к свету.

Я пожал плечами. Возможно, я и побеседую с Реем, как он пришел к предательству, как нарушил присягу поддерживать, охранять и защищать Конституцию Соединенных Штатов.

— Ты хочешь о чем-то спросить, Джим? — Нет.

— Не надо лгать. У тебя масса вопросов. Послушай меня. Все, что мы имеем — единственное наше достояние, — это наша речь. Если правильно ею пользоваться, то результаты ошеломляют. Но если ты будешь с ее помощью скрывать свои мысли, пытаться объяснить, успокоить, запутать, оправдать или извинить, то все закончится крушением надежд, разочарованием и обидами как для тебя самого, так и для окружающих тебя людей. Самое омерзительное, что можно делать с помощью своего языка, — это лгать. — Он сурово и очень холодно смотрел на меня пронзительно-голубыми глазами. От его взгляда нельзя было спрятаться. — Пожалуйста, больше никогда не лги мне, Джим.

Я промолчал, мобилизуя вес свои силы, чтобы выдержать его взгляд.

— Не бойся задеть мои чувства, Джим. У меня их нет. Если хочешь вообще что-нибудь сказать, то прошу тебя говорить правду.

Я кивнул: — Хорошо.

— Итак, что ты хотел спросить?

Оглядевшись вокруг, я опустил глаза на ботинки, покосился на Фальстафа и снова посмотрел на Джейсона. Покачав головой, я сказал: — Мне не нравится состояние пленного.

— Ты не пленный. Ты наш гость.

— Если я гость, значит, могу уйти в любое время, не так ли? Что произойдет, если я возьму да и пойду отсюда? Что сделает Фальстаф, а?

— Попробуй — и увидишь, — посоветовал Джейсон. — Ну, что же ты? — Он махнул рукой в сторону дороги. — Иди.

— Ладно, — решил я. — Пошли, Фальстаф. Фальстаф сказал: «Брурр» — и последовал за мной.

Его тело выгнулось горбом и заскользило по земле.

Мы добрались по середины склона, когда Фальстаф решил, что уже достаточно.

— Нрррт, — предупредил он. Я продолжал идти вперед.

— Нррр-рррт, — снова заревел червь.

Я оглянулся на Деландро, наблюдавшего за нами с насмешливой улыбкой. Он помахал мне рукой. Я помахал в ответ и пошел дальше.

Фальстаф сказал: «Бррратт» — и, догнав меня, заскользил рядом. Одна из его длинных суставчатых рук, отделившись от туловища, расправилась, поднялась вверх и потянулась ко мне. Клешня на конце раскрылась и опустилась мне на плечо, осторожно, но твердо сжав его. Без всяких усилий Фальстаф развернул меня лицом к себе и держал так близко, что до его морды можно было дотронуться. Со знакомым растерянным выражением плюшевой игрушки он по очереди скосил на меня глаза — сначала один, потом другой. Это могло показаться до смешного нелепым, если бы не было так страшно.

— Нрр-ррр-рррт, — сказал он.

Слова я, разумеется, не понял, но тон его сомнений не оставлял. Он говорил мне: «Нет».

Клешня скользнула вниз по моей руке. Я думал, она будет холодной и твердой, как металл, — ничего подобного. Она напоминала подушечки на собачьих лапах — немного шероховатая и жесткая, но теплая.

— Все понял, Фальстаф. Спасибо.

Я взял его клешню в свои руки. Червь не сопротивлялся. Я посмотрел ему в глаза, потом на его ладонь. Поразительный образец биологической конструкции! Я потрогал пальцем подушечки. Между ними виднелась темная кожа, из которой росли розовые волосы, почти как на собачьей лапе. Фальстаф хихикнул. По крайней мере, так это прозвучало.

— Щекотно? — улыбнулся я, глядя ему в глаза, огромные, черные и бесконечно терпеливые. Потрясающее существо! Если я прежде и сомневался, сейчас мне стало ясно: хторранские гастроподы были гораздо разумнее, чем мы думали. Максимум, куда их помещали ученые из Денвера, — в разряд чуть выше макак, павианов и дельфинов. Я снова заподозрил, что мы недооцениваем их. В который раз!

Тем временем Фальстаф занялся моей рукой. Взяв кисть обеими клешнями, он повернул ее и обследовал подушечки моих пальцев точно таким же образом. Едва касаясь, словно пером, провел по чувствительной стороне ладони — от его прикосновения я тоже невольно хихикнул.

Мне вдруг захотелось обнять его и прижаться к его меху. От хторра исходил острый запах.

Но уже в следующий момент я вспомнил, что играю в «ладушки» с полутонным людоедом, и отступил назад.

— Хватит. Пошли домой.

Фальстаф рыгнул, заурчал и. пополз следом за мной. У подножия с горделивой улыбкой нас ждал Деландро.

— Ты вел себя отлично, Джим. Первый шаг самый трудный, но и самый необходимый. Ты должен перестать видеть в черве своего врага.

— А вместо этого увидеть в нем своего тюремщика?

— О нет. Фальстаф остановил тебя ради твоего же блага. Кругом дикие черви. Они не знают, что ты настроен мирно, и могут убить тебя, Фальстаф пропустил бы тебя, если бы был уверен, что тебе ничто не грозит, но он знал, что это не так. Его задача — и Орсона тоже — охранять лагерь от разных мародеров. Ты наш гость, поэтому защита распространяется и на тебя. Беседуй с ним почаще, Джим. Говори ему спасибо. Он это любит. Отличная работа, Фальстаф. — Деландро повернулся к червю. — Дай пять, — сказал он, протягивая руку.

Червь легонько шлепнул по его ладони правой клешней. Деландро рассмеялся, нежно обнял его и начал энергично чесать загривок перед мозговым утолщением. Фальстаф выгнул спину, издав рокочущий звук.

— Не отставай, Джим. Он любит, когда его чешут. Попробуй сам.

Деландро отодвинулся в сторону, уступая мне место.

Я шагнул к червю — он был величиной с лошадь — и начал осторожно поглаживать его по спине. Он взял мою руку и стал водить ею у основания глазных стеблей.

— Он показывает, где ему приятнее, — объяснил Деландро. — Ты ему нравишься, Джим.

— Я… э… польщен, — буркнул я и стал чесать червя.

— Сильнее. Ты не сделаешь ему больно. Он так любит. Я старался изо всех сил. Червь рокотал и порыгивал. Я узнавал звуки, выражающие удовольствие. Тело Фальстафа было плотным и неподатливым, как автомобильная шина. Я подобрался к глазным впадинам. Мохнатая шкура вокруг глазных стеблей висела свободными складками, а глаза вращались взад и вперед, как у дурацкой куклы. Толстые хрящи и мышечные тяжи под кожей походили на скелет. Оба глазных стебля вылезали из теплых углублений, выстланных густым мехом. Их сила и твердость и особенно шелковистые волосы дарили почти эротическое наслаждение.

Один глаз Фальстафа развернулся назад и уставился прямо на мою руку, казалось, одобряя мои действия. Затем глаз внимательно посмотрел на меня — как бы запоминая мое лицо. Клешня Фальстафа распрямилась и легла на мои плечи. Она лежала там, отдыхая, пока я чесал его.

— Все, хватит, Фальстаф! — Деландро похлопал червя по боку. — Достаточно, не то в следующий раз ты захочешь залезть к Джиму в постель, а он, по-моему, еще не готов к этому. — Фальстаф освободил мои плечи и подался назад, снова превратившись в огромную лепешку розоватого мяса. Он произнес что-то похожее на «барру-у-упп».

— Ты ему понравился, Джим. Цени это.

— Я ценю, — сдавленно ответил я. — Просто в истерике от счастья. Или отчего-то еще.

— Знаю, — сказал Деландро. — Сначала это отталкивает. Существует масса предрассудков, от которых ты не хочешь отказаться. Ты вкладываешь в них слишком много своих жизненных интересов. Нелегко вдруг обнаружить, что все они ложные.

— Ну, если бы кто-то сказал мне, что можно нежничать с хторранином, я бы точно не поверил. Не представляю, как можно рассказать об этом человеку, который не видел этого собственными глазами, и сделать так, чтобы он поверил.

Деландро кивнул. Обняв меня за плечи, он отправился на тенистую поляну. Фальстаф, отдуваясь, грустно пополз за нами.

— Джим, — начал Деландро, — я знаю, что многие наши действия смущают тебя. Ты стараешься пропустить это через фильтры своей системы мышления, а они не способны переварить то, что ты в действительности видишь. Послушай, я хочу, чтобы ты понял только одну вещь. — Он остановился и посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд был таким острым и пронизывающим, что я почувствовал себя прозрачным. — Все, что происходит не здесь — в том мире, который мы называем обычным, — происходит на другом уровне. Там люди живут обычной жизнью. То, что они называют общением, напоминает разговор двух телевизоров — оба шумят, но ни один не слышит, о чем говорит другой. Мы же находимся на сверхуровне. Знаешь ли ты, что результата можно добиться, только если действовать на сверхуровне?

— Нет, не знаю.

— Ты идешь по жизни, день сменяется днем, а ты все продолжаешь жить своими мелкими заботами. Сможешь ли ты достичь чего-нибудь важного? Нет. Просто ты стареешь. Но если восстать против этого, если бросить вызов, поставить себя в иные условия, при которых можно проявить себя полнее, то результаты не заставят ждать. Это и есть сверхуровень; большинство едва ли могут его достичь, не считая редких моментов ярости и еще более редкого состояния, которое люди называют радостью любви. То, чему мы посвятили себя здесь, — это целенаправленное и постоянное созидание радости жизни. Только на таком уровне достигаются сверхрезультаты.

Он говорил поразительно искренне. Я просто не мог долее таить в себе враждебность и злобу, моя ненависть улетучилась.

— Думаю… Я не знаю, — неуверенно протянул я. Деландро излучал удовольствие.

— Это хорошо. Потому что честно. Большинство ни за что не признаются в неведении, скорее выдумают что-нибудь. Только что ты разрушил в себе этот стереотип. То, что я сейчас скажу, очень важно для тебя. Ты уже находишься на сверхуровне. Ординарных людей не интересуют такие беседы. Ординарные люди не рассуждают о сверхобычном, так что даже разговор об этом — уже сверхуровень.

Я начал понимать, куда он клонит. И еще кое-что. Я понял, что должен стать членом шайки, если хочу узнать их секреты, касающиеся хторран.

Джейсон, по-видимому, заметил, как изменилось мое лицо, потому что сказал: — Джим, я долго ждал тебя. Я не знал, кто ты, когда мы встретились, но я был уверен, что узнал тебя. Вот почему я рад, что ты здесь. Ты можешь здорово помочь нам. Понимаю, тебе нужно время для освобождения от фильтра предрассудков. Подождем. Время работает на нас, оно на стороне новых богов. Это ты тоже должен знать. Ты сам решаешь свою судьбу. Никто иной. Ты изучал глобальную этику, не так ли?

— Да, изучал.

— И ты в это веришь? Я пожал плечами: — Конечно.

— Ну, разумеется. А мы, Джим, в нее не верим. Мы просто живем по ней. В этом и состоит разница между верой и реальностью. Ты сам увидишь. Достаточно один раз испытать личную ответственность — стать первопричиной всего происходящего с тобой, — и человек начинает требовать от себя многого. Потрясающе многого. Вот чем мы здесь занимаемся. Мы подняли для себя планку. Выбрали более крутой подъем. Сделали выбор труднее, чтобы удовлетворение от результатов было глубже. Когда ты начнешь понимать, что твои убеждения ничего не значат, что Вселенной наплевать на твою веру, тогда у тебя появится шанс отбросить все свои предрассудки и действительно начать жить, по-настоящему ощущая свое бытие. Понимаешь, вера во что бы то ни было — это ложь, устаревшая карта. Подчиняться своей вере как совокупности правил, которым надо неукоснительно следовать, — все равно что настаивать, будто карта верна, хотя отмеченной на ней дороги давно уже нет.

— А что, если дорога по-прежнему на месте? — спросил я.

Деландро улыбнулся.

— Ты сам знаешь ответ. Карта лишь бумага, а не местность, по которой едешь. — Он дружески похлопал меня по плечу. — У меня есть предложение. Каждый вечер мы собираемся в круг. Иногда устраиваем семинары — обсуждаем, чего добились. Иногда играем в игры или тренируемся, обучаемся приемам. Иногда делимся собой. Все эти собрания имеют только одну цель — поддерживать Племя на сверхуровне. Мне хотелось бы, чтобы ты присоединился к нам сегодня вечером; Совершенно естественной реакцией был бы отказ. Я ощущал, как плечо вдруг онемело под его ладонью. Джейсон, казалось, не замечал этого. Он продолжал сверлить меня взглядом. Ощущение было таким сильным, словно он занимался со мной любовью. Хотя я не удивился бы, если…

— Хочешь присоединиться к нам? — напрямую спросил он, Я колебался: — Мне немного страшно.

— Так. Ты боишься. Что кроется под твоим страхом?

— Не уверен, что могу доверять вам.

— Спасибо за откровенность. Что-нибудь еще?

Я мог бы сказать, что мне не нравится его реакция на мои слова: если не считать взгляда, он никак не реагировал, словно все инстинктивные отклики были у него отключены. Его манера сохранять неизменно доброжелательный вид казалась неодушевленной — почти механической. Это раздражало. И пугало.

— Вы слишком скользкий.

— Так. Хорошо. Спасибо и за это признание. Что еще?

— Я видел, что делают хторране.

— Дикие? — Да — Поэтому у тебя предубеждение против всех хторран, верно?

— Э… Да, верно. Я боюсь хторран и ненавижу их.

— Да, я знаю. Что-нибудь еще?

— Нет, пока, наверное, все.

— Хорошо. Спасибо. Ты присоединишься к нашему кругу сегодня?

— Мне казалось — я объяснил, почему не хочу этого делать.

— Да, объяснил. Ты привел свои доводы. А теперь выслушай меня внимательно. Снимаю приглашение прийти. Я спрошу иначе: испытываешь ли ты помимо перечисленного — всех своих страхов и мнительности — любопытство и желание поучаствовать? Ты по-прежнему не обязан приходить, просто мне хочется знать, что ты чувствуешь. Итак, у тебя есть желание прийти?

— Э… да. Мне любопытно.

— Хорошо. Любопытство — это уже проявление интереса. Наиболее мягкая форма желания.

— О! У вас получается, что я сам захотел.

— Нет, это ты сказал. Говори правду: хочешь прийти?

— Да.

— Хорошо. Все в твоих руках. Можешь сидеть в комнате и перебирать свои доводы, свои страхи, все свои оправдания, объяснения — и лепить конфетки из этого говна до тех пор, пока до смерти не опротивеешь самому себе. А можешь оторвать свою задницу и прийти на круг — что, кстати, тебе и хочется сделать — и открыть для себя истину.

— Я должен ответить прямо сейчас?

— Нет. Я узнаю твой ответ, когда ты там появишься. Или не появишься. Разреши задать тебе один вопрос. Что самое худшее может произойти там с тобой?

— Я могу умереть.

— Когда-нибудь ты все равно умрешь, но твое любопытство останется неудовлетворенным, не так ли?

— Так. — Я поневоле рассмеялся. Пусть Деландро мерзавец, но в очаровании ему отказать нельзя.

— Я знаю, — сказал он, — что ты все еще считаешь меня кем-то вроде главы секты наподобие масонов, верно? — Я подтвердил это кивком. — Ты думаешь, что под личиной моей доброжелательности скрывается чудовище, так?

Трудно выдерживать такой взгляд. Глаза Джейсона блестели.

— Э… верно, — признался я.

— Хочу сказать тебе правду, Джим. — В его голосе звучала неподдельная искренность. — Я — чудовище. По всем человеческим меркам. Я не укладываюсь ни в какие рамки ваших старых предрассудков, и поэтому ты видишь во мне нечто нечеловеческое. Я — угроза. Нет, не для тебя лично, а для того, во что ты веришь. Твой разум настолько отождествляется с предрассудками, что готов уничтожить все грозящее системе твоих верований. То есть меня. Я — чудовище. И я знаю об этом.

А ты знаешь, что сделало меня чудовищем? Тот факт, что я принадлежу к избранным. Большинство людей на планете по-прежнему обречены бороться за выживание. И ради этого они готовы на все. Вот что действительно чудовищно — на что способны люди, лишь бы выжить. Это страшный заговор посредственностей всего мира, неписаная договоренность о том, что человеку достаточно простого выживания. Но его недостаточно, Джим. Для меня этого мало. Я принадлежу к избранным. Я причастен к божественности человека.

Джим, посмотри на меня. Можешь ли ты положа руку на сердце утверждать, что в мире, где ты жил еще вчера, тебя окружали люди, стоящие на следующей ступени эволюции? Или же они просто старались выжить? Скажи, Джим, не увиливай. О чем свидетельствует твой опыт? Пахло ли от твоих сослуживцев божественностью?

— М-м… — Это было тяжко. Мое горло болезненно сжалось. — Там есть очень хорошие люди!

— Я спросил тебя не об этом. Может, они и хорошие люди, но меня интересует их выбор. Чему они посвятили свою жизнь?

— Искоренению хторранского заражения.

— Правильно. Выживанию. — Э…

— Я прав? — Да.

— Подумай об этом, Джим. Относились ли к тебе как к богу на ваших занятиях? Нет. Готов дать руку на отсечение, к тебе даже не относились как к живому существу. Обращались как с машиной, не так ли? Согласись с этим. Тебя оскорбляли, предавали, обманывали, вероятно несколько раз ставили в смертельно опасные ситуации, не удосужившись объяснить, зачем это надо. Тебе просто не позволяли отвечать за самого себя, не разрешали проявить все лучшее, что есть в тебе, не давали жить достойной тебя жизнью.

— Откуда вы это знаете?

— Знаю, потому что они поступают так со всеми. — Он усмехнулся. — Но ты относил это только к себе, не так ли?

В ответ я усмехнулся.

— Разве у других не так?

Наедине можно поиграть в откровенность. Джейсон снова похлопал меня по плечу.

— Нравится тебе или нет, но ты наш гость, Джим, Не будем усложнять себе жизнь. Давай договоримся: ты поживешь здесь некоторое время, присмотришься к нам. Обещаю, никто не обидит тебя и не заставит делать то, чего тебе не хочется. Мы будем относиться к тебе с такой любовью, на какую только способны.

— Но уйти я не смогу. Джейсон погрустнел.

— При других обстоятельствах я бы не задерживал тебя ни минуты. Если бы знал, что ты действительно хочешь уйти. И не сомневался бы, что ты не предашь. Но лагерь должен продержаться здесь еще некоторое время, а мы оба знаем, что ты сразу же вернешься сюда с вертушками и огнеметами, и это только подтвердит мои слова о твоем армейском стиле мышления, направленном исключительно на выживание. Однако я тоже несу ответственность — за выживание всего Племени. Поэтому мы не можем отпустить тебя ни прямо сейчас, ни до тех пор, пока не будем готовы к перебазированию. Когда лагерь уйдет отсюда, ты сможешь выбрать: остаться с нами или вернуться в свое прежнее состояние.

— Долго мне придется ждать? — поинтересовался я. Джейсон немного подумал.

— Два, может быть, три месяца. Времени более чем достаточно, чтобы разобраться в наших делах.

Я тоже подумал — и нахмурился.

— Не нравится, да? — спросил Джейсон. — Ты по-прежнему видишь во мне обманщика, верно?

— Мысли вы тоже читаете? — в сердцах огрызнулся я, но долго злиться на Джейсона было трудно.

— Некоторым образом. Кроме того, прочесть твои не составляет труда.

Он улыбнулся. Любые слова ему удавалось обращать в дружескую шутку.

— Я хочу знать все о червях. — Наконец-то я добрался до главного.

— Знаю, — ответил Деландро. — Я видел, как ты глядел на них. — Его взгляд на мгновение обратился куда-то вдаль, потом снова сосредоточился на мне. — Джим, вот что я тебе предлагаю. Испытай меня. Себя испытай. Воспользуйся случаем, чтобы понять, чего ты хочешь на самом деле. Речь идет о нашей человечности, Джим. Твоей, моей — всех нас.

— При чем здесь хторры?

— Они — тоже ее часть.

— Не вижу в этом смысла.

— Знаю, что не видишь. Это нормально. Пока тебе достаточно понять только одно: здесь сосредоточено невероятно огромное количество любви. Откройся ей. Если ты впустишь в себя любовь, придут и другие ответы.

Он изучал мое лицо с интересом, даже с состраданием и преданностью. Он был полностью на моей стороне.

Его рука по-прежнему лежала на моем плече. Я не стал больше сдерживать себя — тоже поднял руку, положил ему на плечо и ответно заглянул в глаза. Мы смотрели друг на друга так долго, что время замерло. Мы становились частью друг друга. Я почувствовал, что исчезаю. Растворяюсь в Джейсоне. Глаза мои наполнились слезами. Я хотел верить этому человеку. И вдруг ощутил, что он действительно любит меня. Захотелось отдаться нарастающему во мне чувству.

И оно пришло: началось с покалывания в паху, взвилось, как пламя, по позвоночнику, разрослось вширь и прорвалось слезами.

Джейсон обнял меня и дал выплакаться.

А когда я успокоился, он вытер мои слезы своим носовым платком, улыбнулся и дружески поцеловал меня.

— Я знаю правду о тебе, Джим. Она ничем не отличается от правды про каждого из нас. Все вы действительно готовы пожертвовать собой. Все, чего вы в действительности хотите, — это любить и быть любимыми. Вот и я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя. Мы все любим тебя. Испытай нас. Убедись, что это правда. Ибо мы знаем, что, несмотря на весь внешний мусор, ты тоже хочешь любить нас.

Я кивнул. Он прав. Все, чего я хотел, — это быть частицей настоящей семьи. Я поблагодарил его, а потом, повинуясь импульсу, схватил и обнял. Крепко.

— Спасибо, — сказал Деландро.

Я вернулся в свою комнату смущенный. Чувствовал себя прекрасно. И чувствовал себя ужасно. Мысли перепутались. Я здесь сойду с ума. Что со мной происходит? Я любил Джейсона и ненавидел — он заставил меня полюбить его.

Хторране — мои враги.

Враги ли?

Снаружи Фальстаф рыгнул и зарокотал.

Враги ли они?