Отель был переполнен. Его обитатели ничем не отличались от тех типажей, которых можно увидеть в любом отеле такого рода: дамы неопределенного возраста, постоянно занятые вязанием; девушки, которых называют «штучками»; почтенные семейства с детьми, днем непрерывно бегавшими по коридорам, а вечером невыносимо оравшими, когда родители пытались уложить их спать; и, конечно, молодые мужчины с холеными усиками — эти достойные джентльмены внимательно оглядывали молоденьких дамочек, прогуливавшихся по пляжу в купальных костюмах и смело подставлявших обнаженные стройные ножки ласковым солнечным лучам.

Соланж решила, что все в отеле отвратительно, зато за его стенами, если не считать машин, постоянно подвозивших новых постояльцев и увозивших старых, — просто замечательно. После холодной противной английской зимы побережье Средиземноморского залива казалось ей настоящим раем, впрочем, красота этих мест могла очаровать и более взыскательного человека, чем Соланж.

Кроме того, словно в награду за совсем недавно пережитые беды, и чтобы хоть как-то компенсировать убожество обитателей отеля, судьба послала Соланж Флору МакТевиш. Эта очаровательная шотландка приехала вместе со своей матерью. Она была по-настоящему хороша — высокие скулы, полные нежные губы, чистые серые глаза миндалевидной формы и прекрасно очерченные брови, изящная стройная фигура, может быть, даже слишком худощавая для такого роста. Глядя на Флору, Соланж вспоминала Венеру Боттичелли. Гладко зачесанные назад волосы опять вошли в моду, и у девушки был как раз такой высокий чистый лоб. Этот высокий лоб, миндалевидные глаза, прямой изящный носик, яркие щечки и длинная шея не только позволяли Флоре посоревноваться в красоте с боттичеллевскими красавицами, но и помогали ей выглядеть удивительно современно. Кто-то дал ей дурной совет — путешествовать с матерью. Они были похожи — в белой и розовой полноте матери, в ее большом бюсте и руках с ямочками угадывалось что-то, напоминающее красоту дочери. По сути дела. Флора путешествовала со своим будущим, но она была так хороша, что требовалось внимание и проницательность Соланж, чтобы понять это.

Соланж быстро подружилась с МакТевишами, но не потому, что думала — ей будет с ними интересно, просто так она могла любоваться красотой Флоры столько, сколько хотела. И чем дольше они общались, тем больше Флора ей нравилась. Высокий мелодичный голос, грациозность, движения длинных рук и ног — все в девушке было просто и в то же время удивительно прелестно.

Шли дни, но дом Соланж, в котором она надеялась провести лето, еще был не готов, и она продолжала жить в отеле, проводя все больше времени со своими новыми друзьями — МакТевишами.

Однажды Соланж вдруг поняла, что и мать, и дочь что-то беспокоит. И вот, после того, как несколько дней Флора появлялась только вечером на ужин, миссис МакТевиш попросила Соланж с ней пообедать. Флоры не будет, сказала она, дочь уйдет гулять со своим новым другом. Соланж тут же почувствовала, что мать не одобряет это знакомство дочери. В тот день Флора появилась в отеле только вечером, еле-еле успев к ужину, при этом глаза ее сияли от счастья, головка гордо сидела на длинной шее боттичелевской нимфы, а за столом и после ужина девушка не промолвила ни слова — казалось, она скрывает от всех какой-то пленительный секрет.

На следующий день, за обедом, миссис МакТевиш, отбросив присущую ей шотландскую сдержанность и скрытность, была с Соланж предельно откровенна.

— Флора — единственное, что у меня есть в жизни. Я так волнуюсь, просто не знаю, что делать. Конечно, мужчина. Все беды и несчастья в мире из-за мужчин. Ох, запереть бы их всех в монастырь! Флора влюблена, а мужчина, которым она увлечена, женат, как он полагает.

— Что вы имеете в виду, говоря, «как он полагает»? — спросила заинтригованная Соланж.

— Уже прошло больше года, как его жена сбежала, — ответила миссис МакТевиш. — Он говорит — и я ему верю, что потратил кучу денег, пытаясь ее найти, но его усилия не увенчались успехом. Правда, вряд ли эта женщина нужна ему — он же любит мою дочь… Признаться, никогда не видела, чтобы мужчина был так безумно влюблен. Если его жена жива, он должен начинать бракоразводный процесс, но если эта несчастная умерла, Флора может выйти за него замуж прямо сейчас. Не то чтоб я уж так этого хочу — мне не очень нравится, что моя Флора станет женой вдовца. Но, — добавила миссис МакТевиш, — вряд ли она могла быть первой женщиной в его жизни, даже если бы он был холост — надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

— Кто этот человек? — спросила Соланж. — Чем он занимается? Он француз?

— Да нет, англичанин, скорее, шотландец — по материнской линии. Его зовут Ангус Мартин, он художник, у него огромный дом на берегу — недалеко отсюда. Не знаю, чем он занимается кроме живописи. Он много путешествует, говорят, очень умен. Сам спроектировал свой дом и руководил строительством. Но ему уже сорок, и, мне кажется, он староват для Флоры, хотя ей всегда нравились мужчины гораздо ее старше — с молодыми людьми ей скучно. Так что, может, и не страшно, что ему уже столько лет. Нет, меня не волнует возраст мистера Мартина или его возможное вдовство. Просто я считаю, он должен сейчас оставить Флору в покое и все-таки выяснить, жива его жена или нет. Однако Флора от любви просто сошла с ума и ничего не хочет слушать.

— Но ведь совершенно ясно — они не могут пожениться, пока не будут точно знать, что его жена умерла.

— И я так думаю, мисс Фонтейн. Когда Флора рассказала мистеру Мартину, что вы здесь, у него возникла идея. Мы люди простые и не являемся частью того, что бы вы назвали «большим миром», но, конечно, мы слышали о вас, не раз видели ваше имя в газетах. Вот мистер Мартин и подумал, что вы смогли бы нам помочь — узнать, наконец, жива его жена или нет.

— Это немного не то, чем я занимаюсь. — В голосе Соланж звучало сомнение. — Вам известны подробности этой истории, миссис МакТевиш?

— Кажется, они часто ссорились, и вот как-то после очередной ссоры она просто ушла из дома. Но мистер Мартин, конечно, расскажет вам больше. Флора собиралась пригласить его сегодня на ужин.

Соланж никогда не встречала раньше столь загадочных людей, как Ангус Мартин. Обычно она сразу понимала, нравится ей человек или нет, сразу откликаясь на то доброе, что было в его душе, или же настораживаясь, чувствуя каким-то только ей присущим инстинктом опасность, исходившую от нового знакомца.

Но с Мартином все было не так — нет, конечно, она не ощущала в нем зло, как в тех преступниках, которых встречала раньше, но при этом она определенно не могла сказать — да, этот человек честен и добр.

Ангус был высоким, спокойным, слегка богемного вида джентльменом: интересное тонкое лицо, на котором выделялись глубоко посаженные темно-серые глаза мыслителя, красивые руки с прекрасно вылепленной кистью, темные волосы, тронутые сединой, которая так привлекает молодых девушек. Вот и Флора была увлечена — то ли его яркой индивидуальностью, а может, только ей известной красотой его души.

Ужин мог стать трудным испытанием — ведь все четверо знали о сложности ситуации и о том, что миссис МакТевиш отнюдь не одобряет поведения Мартина. Но Флора была мила, а Мартин сдержан и тактичен, и в результате ужин прошел спокойно и весьма пристойно.

Когда он закончился, и они пили кофе под пальмами в саду, Ангус заговорил о причине их встречи, причем сделал это так просто и непринужденно, что Соланж не могла не восхититься.

— Мне хотелось бы рассказать вам о том, что со мной произошло, мисс Соланж, — проговорил он, нагнувшись к ней и зажигая ее сигарету. — Мне кажется, только вы способны нам помочь. Если вы допили кофе, может, мы немного пройдемся по парку и поговорим? Думаю, мне будет так легче вам все объяснить.

Соланж, накинув на плечи свою шелковую китайскую шаль, кивнула Флоре, встала из-за стола и последовала за Мартином.

Его лицо сразу же посерьезнело, как только они остались одни среди высоких сосен парка. Он поведал Соланж свою историю просто и вместе с тем точно, с большим вниманием к деталям, продемонстрировав глубокий ум и проницательность.

Ангус женился совсем молодым, еще учась в художественном колледже, на женщине, гораздо его старше. Она была натурщицей. Брак их трудно назвать счастливым. Нет, он не склонен винить в этом жену — конечно, у него непростой характер, но дело даже не в этом — у них просто не было ничего общего. Пока он мало зарабатывал, и им приходилось довольно нелегко, все шло без особых эксцессов, но около пяти лет назад он получил наследство от какого-то дальнего родственника, они стали богатыми людьми, и тогда их отношения совершенно испортились. Теперь Гертруде уже не требовалось заниматься домашним хозяйством. Ей стало скучно, нечем было заполнить время, и она нашла развлечение — принялась устраивать скандалы. Год назад он решил построить виллу здесь, на берегу, в этом уединенном месте, чтобы жить вдали от людей, остаться наедине со своими проблемами.

Они перебрались на виллу, когда одно крыло уже было закончено и там можно было жить. Поначалу Гертруде очень нравился дом, она была занята обустройством нового жилища. Однако как-то вечером у них снова возникла безобразная ссора.

— Честное слово, мисс Фонтейн, сейчас я даже не могу вспомнить, что послужило причиной — кажется, какая-то мелочь: то ли я не выразил восхищения ее новой шляпой, то ли она решила, что мне не понравился обед, а ведь готовила его не она, а наша кухарка! Вы знаете, как это бывает — достаточно малой капли, чтобы сдерживаемая ярость нашла себе выход. — Он резко побледнел, и его рука с длинными чувственными пальцами на мгновение прикрыла глаза.

— А потом? Что было потом? — спросила Соланж.

— Потом она ушла. Я часто вспоминаю тот день. Обычно мы не завтракали вместе — она ела в своей комнате и не выходила до самого ланча. Утром я проснулся позже обычного — вчерашняя сцена меня очень утомила и расстроила. Я ждал ее, а потом послал за ней одну из служанок. Оказалось, что жены в ее комнате нет, постель убрана, а в шкафу отсутствовала кое-какая одежда.

— Одежда, в которой она была накануне?

— Не только. Дорожный костюм, блуза и шляпа — знаете, вещи, которые женщины обычно берут в дорогу.

— А машина?

— Нет, машина осталась в гараже. Думаю, она уехала на одном из местных автобусов. Скорее всего, добралась до вокзала Сан-Рафаэль, а там села на поезд.

— Но ведь если ваша жена ушла из дома утром, кто-нибудь из слуг наверняка должен был ее увидеть?

— Слуги не ночуют на вилле — у них специальный коттедж, — ответил Мартин.

— Автобусы не ходят по ночам?

— Нет, по ночам не ходят, но есть один, который очень рано останавливается недалеко от нас.

— Кто-нибудь видел миссис Мартин на этом утреннем автобусе?

— Нет, никто ее не приметил, но автобус был переполнен — люди ехали на рынок, а моя жена прекрасно говорит по-французски. Мы много лет прожили в Париже.

— Она писала вам? Может, просила денег?

— Да, вскоре я получил от нее письмо — она требовала, чтобы я переслал деньги в английской валюте на адрес Пост Рестант, Чаринг-Кросс. Я отправил 100 фунтов стерлингов.

— Вы записали номера банкнот?

— Да, и вы сможете проследить перевод денег в банке в Сан-Рафаэле. Я — их клиент.

— Ваша жена получила эти деньги?

— Да, и через пару месяцев я получил от нее еще одно письмо — из Лондона. На конверте был указан адрес — Херефорд-роуд, Бейсуотер. Гертруда писала, что тяжело больна. Тогда я как раз встретил Флору. Вы ее знаете, мисс Фонтейн, и вас не удивит, что я сразу же влюбился. Видит Бог, я не склонен к легким интрижкам. Встретив Флору, я понял, что никогда раньше не любил, более того, даже не подозревал, что это значит — любить. Мисс Фонтейн, жизнь потеряет для меня всякий смысл, если я не смогу жениться на этой девушке! Получив письмо от жены, я тут же отправился в Лондон. И нашел Гертруду — она была действительно слаба, часто кашляла, но, признаться, не показалась мне тяжело больной. Я сказал, что мне грустно видеть ее в таком состоянии, и предложил дать мне развод на любых, приемлемых для нее условиях. Она обещала подумать и попросила меня придти через пару дней. Я поверил, положил на ее счет кучу денег — тысячу фунтов стерлингов — и приготовился потерпеть совсем немного, сорок восемь часов. Когда же кончились эти мучительные два дня, и я снова пришел на Херефорд-роуд, Гертруды там не оказалось. Кроме того, выяснилось, что она закрыла свой счет в банке, взяв все деньги. Наверное, Гертруда дала взятку хозяйке или еще как-то добилась ее симпатии, но та категорически отказалась сообщить мне, куда уехала ее бывшая постоялица, заявив, что не имеет никакого представления, где теперь находится моя жена. Может, так оно и было, но я знаю, что обычно домовладелицы отличаются большим любопытством в смысле адресов или такого рода вещей. Можете представить, как я был огорчен. Вернувшись в отель, я нашел письмо от жены. На конверте был штамп Портсмута. Гертруда писала, что в ее намерения развод не входит — она не желает предоставлять мне свободу, но надеется, что сможет хорошо провести время на те деньги, что я ей оставил. Когда же ей потребуется еще, она обязательно даст мне знать. Ну что ж, мне не оставалось ничего другого, как ждать, когда Гертруда снова захочет связаться со мной. У меня гораздо больше денег, чем необходимо для жизни, и я готов был ей помогать, однако с тех пор она мне больше не писала. Вот и вся моя история, мисс Фонтейн, и если бы вы могли точно установить, что моя жена умерла — а я почти уверен, это так — или же что она просто думает, как бы урвать у меня большую сумму, я был бы вам очень благодарен. Скажите только, сколько это будет стоить. Если Гертруда жива, может, теперь она согласится на развод. Так или иначе, мне нужна определенность. Дальше я так жить не могу.

Глядя на Мартина, на его лицо, лицо глубоко страдающего человека, видя, как нервно подрагивала его рука, когда он доставал сигарету из кармана пиджака, Соланж подумала — нет, этот человек не лжет.

— Но что, по-вашему, я должна делать? — спросила она.

— Ехать в Лондон и попробовать вытрясти хоть пару слов из домовладелицы. Я просто уверен — она что-то знает. Отказалась беседовать со мной, но, может, вам удастся ее разговорить. Не жалейте денег, я дам вам столько, сколько нужно, только, Бога ради, мисс Фонтейн, найдите мою жену!

Они медленно шли по направлению к отелю, и Соланж уже видела Флору, спешившую к ним, белое платье девушки словно светилось в вечернем сумраке. Соланж взглянула на Ангуса, в его глазах, устремленных на Флору, был такой голод, такая откровенная, неприкрытая страсть, что Соланж стало даже как-то не по себе.

— Дайте мне адрес и имя домовладелицы, у которой жила ваша жена, а также описание внешности миссис Мартин. Завтра же я еду в Лондон, — взволнованно сказала она, правда, не без чувства облегчения: как славно, что ей все-таки придется покинуть этот отель со всеми его замечательными постояльцами!

Ангус Мартин говорил, что миссис Смитсон, хозяйка дома на Херефорд-роуд — скрытная, неразговорчивая дама, но с Соланж она была весьма словоохотлива и любезна — вероятно, потому, что Соланж, представившись племянницей миссис Мартин, сказала, что разыскивает тетю и очень хочет ей помочь. А может, сыграли роль две десятифунтовые банкноты, которые мгновенно исчезли в руках почтенной дамы, или же бутылка портвейна, которую Соланж купила для нее, узнав, что та известная трезвенница и всем напиткам предпочитает это славное вино.

— Бедная женщина. — В голосе миссис Смитсон, допивающей третий бокал, звучала искренняя жалость. — Если мне когда и доводилось видеть печать смерти на лице, то это как раз на лице той женщины. И без доктора все понимали — дни ее сочтены. Конечно, Лондон был для нее не лучшим местом. «Я никогда не поправлюсь, миссии Смитсон, — говорила она. Знаете, мы с ней очень подружились, она мне стала как сестра. — Я никогда не поправлюсь, смерть моя близка, но так хочется последние дни провести в более приятном месте, чем этот город». Когда она уезжала, я сама собирала ее вещи. На чемоданах было помечено — Портсмут. Больше ничего я и не смогла сообщить тому джентльмену, потому что сама больше ничего не знала. Но вот вчера получила от нее открытку, и хотя обещала ей никому не рассказывать, думаю, вам можно — для ее же пользы.

Вчера! Соланж подумала, что ей на самом деле везет. Удача, без которой не может обойтись ни один детектив, снова была на ее стороне.

— О, как мне хочется знать, где сейчас моя бедная тетушка! — воскликнула она, кладя на колени хозяйки десятифунтовую банкноту. — Пожалуйста, позвольте мне только взглянуть на эту открытку — ведь так вы не нарушите данное ей обещание?

Компромисс был достигнут, и миссис Смитсон вручила Соланж открытку. Адрес написан рукой образованного человека, стоит штамп острова Уайта, а на картинке изображены дети, играющие на пляже Вентора. Соланж прочитала:

«Дорогая миссис Смитсон!

Ваша Г. М.»

Благодарю вас за все, что вы для меня сделали. У меня все в порядке, хотя чувствую себя еще слабее, чем раньше. Живу в маленькой комнатке с балконом, окна выходят на юг, и когда есть солнце, лежу на балконе, греюсь.

— Как видите, адреса нет. — Хозяйка быстро спрятала двадцать фунтов в карман. Она явно волновалась, что ее информация будет сочтена недостаточной, и Соланж потребует деньги назад.

— Ничего, — рассеянно проговорила Соланж. — Если она живет под своим именем, найти ее в Венторе не составит никакого труда. Спасибо, миссис Смитсон, я вам чрезвычайно признательна. Обязательно буду рекомендовать вас всем, кому понадобится жилье в Лондоне.

— Спасибо, дорогая, и да поможет вам Бог. Всей душой надеюсь, что вы найдете вашу дорогую тетушку, этого ангела, выздоравливающей.

К сожалению, надежды миссис Смитсон не оправдались. Когда Соланж, после недолгих поисков, нашла Гертруду Мартин, она поняла — домовладелица действительно была права, говоря, что смерть уже отметила эту женщину. Миссис Мартин лежала на балконе, ее лицо казалось таким же белым, как подушка. Когда-то она была очень хороша. Ее черты, немного расплывшиеся, несли на себе отпечаток былой красоты. Большие темные глаза, теперь глубоко запавшие, сияли по-прежнему ярко. Она не протянула Соланж руку, после того как та представилась, но внимательно посмотрела на нее, горько усмехнувшись.

— Так и знала, что Ангус найдет меня, — сказала она. — Передайте ему мои поздравления. Ведь вы от него?

— Да, — ответила Соланж. — Он будет очень огорчен, узнав, что вы так тяжело больны.

— О, только не надо ему верить! Наоборот, Ангус будет просто счастлив! Мне осталось жить несколько недель, так говорят врачи, но я-то знаю, что смогу протянуть лишь несколько дней. Вы успели как раз вовремя, мисс Фонтейн. — И она грустно улыбнулась. — Боже, как бы расстроился Ангус, если бы ему не удалось получить доказательства моей смерти! Однако у вас нет оснований волноваться по этому поводу. Я здесь, и вы здесь. Если будете так любезны и подождете, когда я, наконец, умру, то сможете, вернувшись, рассказать Ангусу о моей смерти во всех подробностях.

Тут миссис Мартин прервал сильный приступ кашля. Когда он закончился, больная совершенно обессилела. Она протянула руку к стоявшей на маленьком столике бутылке из-под лекарств, наполовину наполненной бренди. Соланж налила немного бренди в стакан и дала больной. Рука несчастной женщины пылала, как огонь.

Соланж немного поговорила с хозяйкой дома, в котором жила Гертруда Мартин. Та оказалась очень славной женщиной, гораздо приятнее, чем лондонская домовладелица миссис Смитсон. Соланж встретилась и с врачом миссис Мартин, умным и откровенным человеком, который прямо сказал ей, что, к сожалению, ничего сделать нельзя, и его пациентке суждено покинуть этот мир очень скоро — речь идет о нескольких днях.

Соланж отправила телеграмму Ангусу. Его жена говорила, что не хочет видеть мужа — даже если он и приедет, она его не примет. Но он, впрочем, как и ожидала Соланж, все-таки приехал.

Признаться, супруги Мартин ее озадачили. Из рассказов Ангуса о жене она представляла себе Гертруду вульгарной, грубой женщиной, но оказалось, что миссис Мартин обаятельна и мудра. Трудно было представить, что такая женщина могла устраивать безобразные сцены, ссориться по каким-то глупым пустякам, в приступе бешенства бить посуду. Но Соланж хорошо знала, что постороннему человеку трудно проникнуть в сложные отношения мужа и жены, понять, как присутствие одного может невыносимо давить на другого. Эта женщина со следами былой красоты, сейчас такая умная и тонкая, наверное, когда-то действительно вела себя с мужем как базарная торговка. Супружеская жизнь — такая загадочная штука, думала Соланж, глядя на Ангуса и Гертруду Мартинов.

Со стороны Ангус выглядел преданным мужем. Он снял номер недалеко от дома, в котором жила Гертруда, каждый день справлялся о ее самочувствии, посылал цветы, фрукты и шампанское. Но Гертруда приняла его всего два раза, первый — когда он приехал, а второй — за день до своей смерти. О чем они говорили, для Соланж осталось тайной. Общаясь с ней, Ангус не демонстрировал глубокой скорби, но определенно был намерен соблюсти все приличия.

— Что вы думаете о моем муже? — как-то спросила Гертруда. Соланж задумалась. — Не знаете, что и сказать? — с грустью продолжила умирающая.

— Мне кажется, сейчас я знаю его лучше. Но есть в Ангусе нечто, не поддающееся моему пониманию. Даже трудно объяснить, что.

— Думаю, что все происходящее кажется вам нормальным, и в то же время вы чувствуете — тут что-то не так.

До этих слов Гертруды Соланж расслабленно полулежала в кресле, но тут она резко села и посмотрела на больную. В ее сознании быстро пронеслась вся история знакомства с Мартином. Нет, она не имела ничего против него. Его забота об умирающей женщине, его отношение к Флоре и к ней самой заслуживали всяческого уважения, но при этом она отдавала себе отчет, что Гертруда почему-то нравится ей больше, чем Ангус. Эта женщина скрывала тайну, и Соланж очень хотелось ее разгадать. Почему в ее глазах мелькало нечто странное, когда она посматривала на Соланж во время их долгих бесед? Именно из-за Гертруды она осталась в Венторе, который совсем не любила и откуда смело могла уехать, ведь дело, ей порученное, было сделано — она нашла пропавшую жену Мартина. Но и Гертруда явно испытывала симпатию к Соланж.

— Вы единственный человек, кто заставляет меня стыдиться всего, что происходит, — вдруг однажды вырвалось у Гертруды. Соланж посмотрела на нее, не понимая, что та имеет в виду. — О нет, не обращайте внимания. Вы так добры ко мне. Вы мне очень нравитесь. Мы могли бы стать настоящими друзьями. Не много таких людей, как вы, встречала я в своей жизни….

В тот день она последний раз говорила в полном сознании. На следующий вечер Гертруда стала бредить, при этом непрерывно повторяла: «Надеюсь, он доиграет игру честно, как я. Верю, он не нарушит правила». Дважды прозвучало мужское имя, но — не имя ее мужа. Она шептала: «Дэви». Последний раз она произнесла «Дэви» перед самой смертью — очень нежно, с большой любовью, а потом умерла.

Миссис Мартин похоронили на местном кладбище. Ангус дал распоряжение поставить на могиле небольшой камень, на котором высекли:

В память о Гертруде Мартин,

жене Ангуса Мартина.

Умерла 3 июня 1929 года.

После похорон Ангус и Соланж вместе уехали в Париж. Соланж собиралась пожить некоторое время в городе, а Ангус возвращался к Флоре. Когда они расставались, он тепло ее благодарил.

Прошло около семи месяцев. И вот дождливой ветреной осенью на юге Франции Соланж снова встретилась с Флорой и Ангусом. Соланж жила в своем домике в горах недалеко от Канн, слегка скучала, и потому очень обрадовалась, получив приглашение Флоры погостить на их вилле Сан-Суси.

Первый вечер прошел замечательно. Соланж приехала довольно поздно и не смогла сразу оценить в полной мере роскошный сад, но сам дом, спроектированный Ангусом в прованском стиле, ей очень понравился. Ангус был необыкновенно разносторонним человеком: талантливый художник, музыкально одаренный, он и архитектором оказался незаурядным. Соланж подумала, что никогда раньше не видела такой роскошной гостиной — с этими стенами цвета пергамента, сверкающим ярко-красным паркетом, серебристым потолком и серебристыми же светильниками. Мебель поблескивала зеленой полировкой, кроме двух шкафчиков с округлыми краями, покрытых желтым итальянским лаком, и тяжелые парчовые занавеси отливали зеленью и серебром. В доме словно царила радость, и он весь удивительно соответствовал своей молодой хозяйке Флоре. Она, как никогда, походила на героинь Боттичелли и казалась еще более очаровательной, чем полгода назад, когда Соланж увидела ее впервые.

На следующее утро шторм, разыгравшийся ночью, утих, и ярко светило солнце. Все купались — кристально прозрачная вода была удивительно теплой. Ангус и Флора еще плавали, когда Соланж, закутавшись в полотенце, направилась к дому. При этом все ее существо переполняло ощущение покоя и радости бытия. И действительно, здесь просто замечательно. Ангус из тех людей, с кем непросто сойтись, но уж потом становится ясно, что он — просто бездна обаяния. Флора — та непрерывно излучала счастье. Дом — великолепный, а сад со всеми его розами и кипарисами — просто мечта.

Флора говорила Соланж, что быстрее всего в ее комнату пройти через беседку с колоннами, а уж потом по лестнице — прямо в дом, к спальням. Вот Соланж и шла к беседке, что-то напевая.

Беседку украшали бетонные колонны, покрашенные той же зеленой краской цвета жадеита, что и жалюзи в доме. Все было в розах — они росли везде вокруг дома и беседки. Как эффектно выглядит это царство роз, подумала Соланж, неторопливо бредя к дому.

Но вдруг что-то заставило ее резко остановиться. В какой-то момент она подумала, что заболевает. Может, слишком далеко заплывала в море? Соланж вдруг стало холодно, а сердце забилось, как бешеное, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Ей было так плохо, что она некоторое время даже не могла двигаться, очень надеясь, что не потеряет сознание. Затем Соланж вошла в дом, упала в глубокое кресло и, откинувшись назад, постаралась успокоиться. Через несколько минут ощущение безумного ужаса прошло, Соланж зашла к себе в комнату и переоделась. Когда она снова спустилась в сад, то увидела Флору и Ангуса, возвращавшихся с пляжа.

— Хочешь коктейль? — спросила Флора, подбежав к гостье. — Ангус приготовит через пару минут.

— О да, с удовольствием. А где мы будем его пить? В беседке?

— Странно, но мы никогда этого не делаем. Даже не знаю, почему. Там так мило, и наверняка очень приятно посидеть, но Ангус не любит это место. Говорит, там сквозняк. А мне в беседке нравится — и тень, и тепло. И мне нравятся эти зеленые колонны. Но мы обычно проводим время на террасе — там тоже хорошо. Я буду готова через несколько секунд. — И она убежала в дом. А Соланж пошла в беседку. Странно — казалось, что солнце вдруг перестало греть; наверное, Ангус прав, говоря, что здесь сквозняки. Но не от сквозняка зашевелились волосы на ее голове, и не от него мурашки побежали по всему телу. Нет, она не больна, но ее определенно знобило. Соланж повернулась и посмотрела через плечо. Как это ни абсурдно, ей казалось, что она в беседке не одна, что здесь кто-то есть. Она узнала это ощущение близости зла, которое появлялось у нее в присутствии некоторых людей. Она еще раз огляделась — нет, никого. Но ей по-прежнему было ужасно холодно, так холодно, что даже зубы стучали. Постепенно она пришла в себя, успокоилась и снова вышла на солнце. Ну конечно, это все нервы. Она слишком много работала. Но, тем не менее, в последующие дни Соланж старалась не заходить в беседку. Порой ей хотелось поговорить с Ангусом — ведь он, по словам Флоры, тоже не любил это место — может, слышал или знает о какой-то трагедии, связанной с ним? Однако что-то ее удерживало от этого шага — наверное, то легкое недоверие, которое она, несмотря ни на что, испытывала к Ангусу.

Он был замечательным хозяином, и Соланж даже почувствовала некоторое смущение, поняв, как она рада, что он уезжает в Париж по делам, связанным с его будущей выставкой. И вот Соланж и Флора остались одни.

— Давай попьем чай в беседке, — предложила она в первый же день после его отъезда. — Сегодня не должно быть сквозняков — ведь ветра нет совсем. А там такие роскошные розы!

— С удовольствием, — подхватила Флора. — Мне ведь никогда не удается уговорить Ангуса посидеть в этой чудесной беседке. Ему часто приходится подкрашивать одну из колонн, краска на ней все время облазит, и Ангус уверяет меня, что там пахнет, но, я думаю, сейчас уже все высохло.

— Но почему краска на этой колонне облазит?

— Ангус утверждает, из-за ошибки строителей. Наверное, они при замесе бетона использовали морскую воду, и теперь бетон никак не может застыть. Не думаю, что это уж так важно, меня это мало волнует, зато Ангуса просто бесит. У него есть целая банка зеленой краски, и когда колонна выглядит уж очень гнусно, он сам ее подкрашивает.

Чай ничем не помог. Несмотря на то, что Соланж изо всех сил пыталась убедить себя, что она просто идиотка, ощущение опасности и ужаса не исчезало. Полный абсурд, думала она, но ничего не могла с собой поделать.

— Флора, ты знаешь что-нибудь об истории этого места? — спросила Соланж. — Что здесь было до того, как Ангус купил эту землю? Как насчет привидений, а может, тут было совершено какое-то преступление?

— Никогда ни о чем подобном не слышала, — ответила Флора. — Конечно, здесь было довольно безлюдно, ну, до того, как Ангус стал строить дом, и наверняка тут могли происходить разные вещи. Но нет, ничего определенного я не знаю. Но, Соланж, ты вся дрожишь! Ты не заболела?

— Да, пожалуй, Ангус прав — здесь сквозняк, а может, подземные ключи, и потому повышенная влажность, но мне как-то не по себе. Флора, давай уйдем — лучше покажи-ка мне дом. Помнишь, ты обещала, когда Ангус уедет, повести меня в его мастерскую? Я ведь до сих пор не видела ни одной его картины!

— Ангус терпеть не может показывать свои работы, — сказала Флора. — Было так трудно уговорить его согласиться на эту выставку в Париже! Но он на самом деле замечательный художник, и заслуживает, чтобы люди знали его имя! Пошли скорей, пока еще хорошее освещение.

Мастерская Ангуса располагалась в северной части виллы. В студию вела отдельная, внешняя лестница. А перед входом была плоская крыша, которую украшала балюстрада.

— Он часто прогуливается здесь, когда полностью поглощен работой, — заметила Флора. — Мне очень нравится мастерская, но я редко поднимаюсь сюда, Ангус любит работать в полном одиночестве, ну, конечно, я не имею в виду его натурщиков.

Они вошли в большую просторную комнату. С первого взгляда было понятно, что это — студия профессионала, а не любителя. Ни роскошной мебели, ни тяжелых светильников, ни дорогой бронзы, как в мастерских модных художников. У стены — деревянный стул для натурщиков. На мольберте — незаконченная картина, на маленьком столике вычищенная палитра. У стен стояли полотна — но Соланж и Флора могли видеть только обратную сторону картин.

Здесь, в мастерской Ангуса, Соланж почувствовала к нему определенную симпатию — сейчас муж Флоры нравился ей гораздо больше. Она подошла к мольберту и встала перед картиной. Портрет старого бродяги. Пожалуй, если бы у дьявола было человеческое лицо, то он, несомненно, выглядел бы так, как этот старик, подумала Соланж. Мутные глаза, гнусная ухмылка, грязные пальцы, сжимающие нечто, вроде посоха, — какой отвратительный старик! Даже не законченная, картина производила огромное впечатление. Это было настоящее искусство.

— Потрясающе! — воскликнула Соланж. — Конечно, Ангус заслуживает выставку в Париже, если у него такие работы. Но какой противный старикашка! Представляю, как тебе трудно выносить его присутствие на вилле.

— Да, но он попадает в студию по этой лестнице. У Ангуса часто бывают такие неприятные модели, что порой просто невыносимо видеть их в доме, поэтому мы просим натурщиков пользоваться этим входом. Похоже, Ангусу нравится писать странных людей. Мне кажется, лицо у этого старика просто мерзкое, как ты думаешь? Его зовут Мэтью, тут в округе все знают этого бродяжку. Люди, только чтобы он отстал и убрался от них подальше, дают ему деньги, а он их потом пропивает. Ангус начал эту картину несколько месяцев назад, еще до своей поездки в Англию. Но потом старик у нас больше не появлялся — думаю, они поссорились.

Флора стала поворачивать картины, стоявшие у стены, и Соланж теперь могла видеть и другие работы Ангуса. Они все были удивительно интересны, чувствовалась рука настоящего мастера, но даже его пейзажи — с высокими острыми скалами и искривленными деревьями — показывали лишь уродливое в жизни природы и оставляли тяжелое, давящее впечатление. Душа художника, создавшего эти полотна, тяжело больна, подумала Соланж. Ангус не злодей, просто с ним произошло что-то страшное, и это что-то сильно повлияло на него. И теперь его душа больна.

Она выставила на свет еще несколько полотен. Люди, изображенные на них, явно не отличались ни красотой, ни высокой нравственностью.

— О, — вдруг воскликнула она, поднося к окну женский портрет. — А это — самый страшный портрет!

На картине была изображена женщина примерно пятидесяти лет, с длинным худощавым лицом. Ее небрежно причесанные седоватые волосы лезли на маленькие злые глазки, а губы кривились в злобной усмешке. Было очевидно — художник свою модель ненавидел! Она была отвратительна, эта женщина, но никто другой не смог бы изобразить ее столь отвратительной.

На секунду Флора задумалась, а потом произнесла:

— Ужасно, правда? Когда я в первый раз увидела портрет, то решила, что разлюбила Ангуса. Ну, конечно, не то чтобы совсем, но мне казалось, он не должен был показывать ее такой. Наверное, они поссорились тогда именно из-за этой картины — она поднялась в мастерскую и увидела это. Нет, я не могу ее осуждать за то, что она ушла из дома.

Потрясенная, Соланж взяла себя в руки и только тогда заговорила:

— Ты не сказала мне, кто эта женщина.

— Думала, ты сама ее узнаешь. Ведь это Гертруда, первая жена Ангуса. Тебе кажется, она здесь не похожа на себя? Или перед смертью она выглядела иначе?

— Да, она очень изменилась, — задумчиво проговорила Соланж.

Господи, как она сразу не поняла? Но какой гениальный план придумал и осуществил Ангус, чтобы жениться на Флоре! Она вспомнила, как Ангус просил Флору рассказать ей историю их любви, как уговорил помочь несчастным влюбленным, как подтолкнул поехать в Лондон. Умно, Боже, как умно он все сделал! Устроить так, чтобы не он сам, а кто-то другой нашел его умирающую жену. Теперь Соланж понимала смысл тех непонятных фраз, которые иногда вырывались из уст «Гертруды Мартин» и которые так ее озадачивали. А Гертруда — Соланж всегда будет вспоминать ее под этим именем, — что двигало этой женщиной? Ей хотелось получить деньги, чтобы иметь возможность умереть в нормальных условиях? А может, был кто-то, кого она любила и ради кого она все это сделала? И тут в памяти Соланж молнией вспыхнули последние слова Гертруды: «Надеюсь, он доиграет игру честно, как я». А потом с последним вздохом: «Дэви». Да, именно для того, чтобы раздобыть деньги для этого Дэви — мужа или сына, Гертруда пошла на столь странную авантюру.

Теперь все стало на свои места. Теперь Соланж понимала, почему ее все время что-то смущало. Конечно, Ангус попал в трудное положение. Женщина, изображенная на портрете, была ревнивой и мстительной — она могла сколь угодно долго не давать мужу знать о себе, причем только для того, чтобы он никогда не смог жениться на другой.

И тут, когда Соланж ставила картины обратно к стене, новая мысль пришла ей в голову. Настоящая Гертруда, узнав о женитьбе Ангуса, обязательно вернулась бы на виллу, чтобы расстроить его счастье и испортить всю его жизнь. Только смерть могла помешать ей это сделать. Наверное, Ангус узнал о смерти первой жены после того, как лже-Гертруда умерла в Венторе. А может быть, она умерла раньше? И тогда ему нужны были только документы, подтверждающие ее смерть — если он действительно знал о ней. А если настоящая Гертруда умерла так, что обстоятельства ее смерти должны были остаться для всех тайной? Нет, еще ничего не ясно, говорила себе Соланж, возможно, Гертруда умерла, но Ангус вполне мог об этом и не знать. Попала в аварию или тяжело заболела… У этой задачи есть только одно решение — или другое…

А портрет — зачем ему нужно было хранить это полотно, единственную и столь красноречивую улику? Вообще-то преступники всегда совершают ошибки такого рода, иначе полиция никогда бы не раскрывала их злодеяния. Известны десятки дел, когда преступники уничтожали все следы своих преступлений, но оставляли — из-за каких-то сантиментов, эмоций — такое, что давало детективам ключ к разгадке. Скорее всего, тщеславие художника не позволило Ангусу избавиться от портрета, ведь он прекрасно понимал, эта картина — одна из его лучших работ. А может, он получал особое удовольствие, глядя на портрет и думая, какое счастье, что эта женщина осталась в его прошлом! Нет, не мог Ангус уничтожить портрет — ведь это означало и уничтожение его прежней жизни, частицы его самого.

Прошло несколько дней, и Ангус вернулся из Парижа. С выставкой все складывалось замечательно, и он был очень воодушевлен, в прекрасном настроении, как никогда мил и обаятелен, и Соланж, глядя на него, теперь думала, что все ее подозрения яйца выеденного не стоят. И если она подойдет к Ангусу и скажет: «Ангус, я знаю, вы мне лгали, вы заставили меня сыграть роль в вашем дурацкой фарсе», он, наверняка, ответит: «Да, я действительно не знал, где искать мою жену, я был почти уверен, что ее нет в живых, но у меня не было никаких шансов доказать это, а мне так хотелось жениться на Флоре. Да, я совершил проступок, но что мне оставалось делать? Сказать правду Флоре и разбить ей сердце? Кстати, если вы ей расскажете эту историю, она скорее поверит мне, а уж я буду все отрицать. И она останется со мной, даже если я во всем признаюсь».

Да, так бы и случилось. Соланж была уверена. Флора бы решила, что Ангус совершил грех ради нее, и только еще больше его любила бы. Страстно любящие женщины не слишком склонны осуждать преступления против закона. И что тут дурного, если, облегчив последние дни жизни умирающей, Ангус получил необходимые документы и они смогли пожениться?

А если этим история не исчерпывается? Нет, пора заняться своими делами, пора уезжать, и как можно скорее. Какая-нибудь телеграмма, срочно зовущая в Париж…

И телеграмма пришла. Флора явно расстроилась, зато Ангус, хотя и сказал все положенные слова, не выглядел огорченным. Жизнь на вилле вместе с его очаровательной женой — вот все, что ему было нужно в жизни. Флора так горячо ее уговаривала остаться хотя бы на недельку, что Соланж согласилась провести с Мартинами еще один день — в лесу, среди сосен. Погода стояла восхитительная, мягко светило солнце; Ангус подыскивал место для пикника, а Флора бегала по лесу, как ребенок, что-то напевая своим милым голоском — несильным, но приятным и верным.

После прогулки Флора немного устала и ушла прилечь в спальню. Внимательный муж настоятельно просил ее отдыхать до самого обеда. Сам же он поднялся в мастерскую, а Соланж спустилась к морю, думая, что скоро сможет видеть только мутные воды Сены. На пляже она с удовольствием растянулась на песке, всем телом впитывая солнечное тепло.

Вдруг к ней бесшумно приблизилась темная фигура, и только шорох песка заставил Соланж резко сесть. Господи, почему этот человек кажется ей знакомым, где она раньше видела его омерзительное лицо, хитрые мутные глаза, кривящийся в гнусной ухмылке рот? Да это же бродяга с портрета, который был на мольберте в мастерской Ангуса!

Старик постоял, глядя на Соланж, а потом в ответ на ее сердитые слова извинился, слегка приподняв свою грязную шляпу. Он просто идет к господину художнику в его студию, объяснил бродяжка. С множеством отвратительных ужимок и гримас он прошел мимо Соланж и стал подниматься по тропинке к дому. Соланж задумчиво посмотрела ему вслед. Странно, что столь утонченный, изысканный Ангус, пусть и любящий обнажать на своих полотнах скрытые и порочные стороны человеческой души, может выносить близость этого мерзкого существа даже в качестве модели. А потом она вспомнила: Флора рассказывала, что Ангус поссорился со стариком и запретил ему появляться в доме. Но Ангус не из тех, кто отступает от своих слов…

Соланж вскочила и побежала за стариком. Уже на лестнице, ведущей в студию, она на секунду остановилась, думая, правильно ли поступает. А вдруг ее здесь обнаружат? Почему она шпионит? Соланж даже не представляла, как объяснит свое поведение, но была уверена — в этом доме что-то происходит, и это что-то может быть связано со стариком. И теперь, когда она стояла на лестнице, каждый ее нерв предупреждал об опасности. Кому оно угрожает, непонятно, но зло было разлито по всему дому. Мягко и бесшумно Соланж поднялась по лестнице, ведущей в мастерскую Ангуса, и застыла за дверью.

Вскоре она услышала низкий сердитый голос — человек быстро говорил по-французски. С каждым словом Соланж становилось хуже: теперь она понимала, что все мучительные подозрения, засевшие в ее мозгу после посещения мастерской, оказались правдой.

Как глупо было со стороны ничтожного попрошайки думать, что он сможет шантажировать такого человека, как Ангус Мартин — целеустремленного, умного, хитрого, не сомневающегося в своем праве поступать так, как считает нужным!

Раздался голос Ангуса — спокойный, сдержанный, но таящий в себе угрозу.

— Я не разрешал тебе приходить сюда днем. Если еще раз так сделаешь, не получишь от меня больше ни пенса. Я тебе дам, сколько просишь, но сейчас ты уйдешь, а вернешься вечером, когда станет темно.

— Когда темно, когда темно. Я знаю, что ты делаешь, когда становится темно.

— Не будь идиотом. В доме сейчас полно людей. Когда ты в тот раз пришел и увидел меня… здесь никого не было.

— Нет уж, лучше встретимся в отеле или на пристани.

— Ну да, и все увидят, как я даю тебе деньги — тебе, мерзкому грязному старикашке, с которым никто не хочет иметь дела! Спасибо! Нет, ты придешь сюда или не получишь денег вообще.

— Ну ладно, приду сюда, но днем. Все знают, что ты меня рисовал. Никто ничего не заподозрит, увидев меня здесь. Люди просто подумают, что я снова позирую. Не хочу приходить ночью. А то вот расскажу все полиции…

Пару минут было тихо, а затем снова раздался ровный голос Ангуса.

— Ну ладно, как хочешь. Приходи завтра, в пять. Я должен съездить в Сан-Рафаэль в банк за деньгами.

Послышались шаги старика — он направлялся к двери. Соланж мигом слетела с лестницы и, обогнув дом, нечаянно оказалась в беседке. До нее донеслись звуки удаляющихся шагов старика и стук — Ангус захлопнул дверь мастерской за своим незваным гостем.

Итак, Мэтью ушел, но завтра, в пять часов, он вернется. И Соланж уезжает завтра, поезд отправляется с вокзала в Сан-Рафаэле в 16 часов 8 минут. На вилле ее уже не будет, но ведь Флора остается! Хотя она наверняка захочет ее провожать и вернется в Сан-Суси уже после пяти. Несомненно, если Ангус и замышляет что-то против старика, он это сделает, когда Флоры дома не будет. Да, теперь, после всего, что Соланж удалось узнать, она была уверена — у старого бродяги совсем не много шансов выжить. Никто не зайдет в студию Ангуса без его разрешения. И труп может там оставаться хоть до самой ночи, когда Ангусу будет удобно от него избавиться. Мэтью — грязный шантажист и попрошайка, он ей глубоко отвратителен, но при всем при том Соланж не могла бездействовать, зная, что он так близок к смерти, не могла не попытаться хоть как-то спасти его никому не нужную, бессмысленную жизнь.

На землю спустились сумерки, и ей стало холодно. Соланж снова охватило знакомое чувство ужаса, и она вспомнила слова Мэтью. Теперь она все поняла, и ей уже не было так страшно. А в темноте как будто прошелестел тихий смешок — словно сама смерть усмехнулась от удовлетворения. Может, останки Гертруды Мартин, эти мертвые кости, спрятанные в одной из колонн беседки, все еще хранили в себе ее дьявольские помыслы? Человеческую душу не удалось пока обнаружить ни одному ученому, ни в одной, даже самой известной лаборатории мира, но, может, именно душа, душа этой женщины кричала о том, что с ней произошло? Соланж не боялась мертвой Гертруды Мартин — слишком ее занимали проблемы живых, но девушке все-таки захотелось выйти из беседки, и она медленно пошла к дому.

На следующий день Ангус не поехал в Сан-Рафаэль за деньгами, что совсем не удивило Соланж. Нет, сегодня вечером отнюдь не деньги ждали старого Мэтью.

Машина была свободна, и Соланж, сев за руль, все утро провела, занимаясь выяснением прошлого Мэтью. К обеду ей удалось раскопать довольно много любопытной информации, Соланж была вполне удовлетворена результатами своих разысканий.

Когда наступило время ехать на вокзал, Ангус подошел к Соланж и сказал, что, к сожалению, не сможет ее проводить. Флора посмотрела на него с удивлением — ведь тогда ей придется самой вести машину! Но когда он подошел к жене и, нежно приобняв, объяснил, что хочет поработать, она его поцеловала и мило согласилась. Да уж, не стоит удивляться, что он так безумно любил свою Флору — после ада супружеской жизни с Гертрудой!

Флоре надо было походить по магазинам в Сан-Рафаэле — Ангус написал ей длинный список того, что следовало купить. Он рассчитывает, раньше пяти Флора не вернется, подумала Соланж. Но как ей самой уйти от Флоры и вернуться на виллу вовремя, чтобы успеть перемолвиться парой слов с Мэтью?

Когда они подъезжали к городу, Соланж сказала:

— Флора, дорогая, очень тебя прошу — не провожай меня. Терпеть не могу, когда люди стоят на вокзале, кажется, это длится часами, а потом поезд трогается с места, и все, как безумные, машут руками.

— Что ж, я должна сделать столько покупок, и если ты действительно так хочешь…

— Ну, пожалуйста!

У входа на вокзал Соланж поцеловала Флору и подождала, пока машина отъехала, а затем, оставив вещи в камере хранения, пошла в маленький гараж, где ее уже ждал быстрый «бугатти». Она бросила свою красную шляпку на заднее сиденье, надела кожаный шлем, очки, вывернула на левую сторону красный жакет — теперь на ней была уже темно-синяя кожаная куртка. И когда «бугатти» подъехал к воротам виллы Мартинов, никто не смог бы узнать в этой лихой мотоциклистке Соланж, совсем недавно отбывшую в Сан-Рафаэль!

Было без четверти пять. Соланж, оставив мотоцикл в соснах перед воротами Сан-Суси, направилась через лесок к боковому входу в дом.

Она знала, что под лестницей есть маленькая комнатка, в которой хранились садовые инструменты, проскользнула туда и, оставив дверь приоткрытой, стала ждать. Примерно через десять минут Соланж услышала шаги, выглянула в щелку и увидела старого бродягу. Подождала секунду, а потом последовала за ним. Мэтью зашел в студию Ангуса, а Соланж осталась за дверью.

И вот она услышала голос Ангуса — он спокойно и ровно поприветствовал Мэтью и предложил ему присесть. Тот, поворчав, что лестница слишком крута, упал в кресло.

— Я не звал тебя, — сердито ответил Ангус, — и чем скорее ты уберешься отсюда, тем лучше. Но ты ведь не уйдешь без денег, вот они, бери.

Ангус вытащил ящик бюро, стоявшего за спиной Мэтью, и Соланж услышала хруст купюр. Ангус повернулся к ней спиной, и ей удалось бесшумно открыть дверь чуть побольше. Она увидела Ангуса с пакетом денег в левой руке и с тяжелым револьвером — в правой. Он держал его за дуло, и Соланж поняла — револьвер не заряжен, Ангус собирается использовать его для удара.

— Вот твои деньги, — резко сказал он, и в его голосе зазвучали высокие ноты. Старый Мэтью обернулся к нему, протянув руку, но Ангус бросил деньги на стол: — Пересчитай!

— Но здесь только пятидесятифранковые бумажки! — закричал старик.

— Считай, тысячефранковые банкноты лежат под ними. — И Мартин указал на деньги левой рукой, держа в правой револьвер наготове.

— Ангус! — резко закричала Соланж, входя в комнату. Мэтью бросился собирать деньги, а Ангус застыл, словно окаменев. Его лицо страшно побледнело, казалось, это маска мертвеца. — Ангус, нельзя скрыть одно преступление, совершив другое!

— Закройте дверь, — приказал он.

— Нет, я предпочитаю оставить ее открытой. Ненавижу оружие, чувствую себя ужасно глупой, держа его в руках, но сегодня подумала, что, пожалуй, захвачу-ка я свой маленький пистолет. — И Соланж направила на него дуло револьвера. — Ваш-то ведь не заряжен, поэтому сейчас вам лучше не двигаться.

— Да, он не заряжен, — проговорил Ангус. — Я могу его положить на стол?

— Да, конечно, и думаю, вам лучше сесть на стул напротив Мэтью. А вы, Мэтью, положите деньги на стол. Они не для вас.

Человек, жизнь которого она только что спасла, был так же зол, как и тот, которому она не позволила его убить.

— Где Флора? — Голос Ангуса дрожал. — Только не говорите мне, что Флора с вами!

— Нет, не беспокойтесь, тут все в порядке. Она и понятия не имеет, что я вернулась. Вчера я случайно подслушала ваш разговор с Мэтью. Теперь я все знаю: как он пришел в мастерскую в тот вечер, когда вы убили вашу жену, как видел ночью, что вы замуровали ее останки в колонну беседки. Но давать деньги шантажисту, оплачивая его молчание, просто глупо.

— Понимаю, вот почему я задумал сделать это.

— Но это еще глупее!

— Да, но такова жизнь. Если бы только я вас лучше знал…

— Полагаю, теперь вам хочется убить меня, однако так не может долго продолжаться, и вы это знаете, Ангус. Вы очень умны, и никто не посмеет отрицать — все замечательно спланировали, но…

— О, Боже! — простонал он. — Вам не следует полагать, что я был бы счастлив, разбив голову этому старику. Я думал, ночью погружу его тело на лодку и, отплыв на середину залива, брошу за борт. Никто бы не стал разыскивать Мэтью. Видит Бог, я не хотел его смерти, он сам виноват. Что мне оставалось делать?

— Ничего. Кстати, так говорят все убийцы. И вашу жену вы тоже убили, потому что ничего другого вам не оставалось?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Я вовсе не собирался ее убивать, клянусь! Она пришла в мастерскую и увидела, что я пищу ее портрет. У нас была страшная ссора. Гертруда требовала, чтобы я уничтожил картину, сама пыталась ее порезать. Спасая холст, я случайно толкнул жену. И она упала — ударившись головой о батарею. Гертруда сразу же умерла. Я жутко перепугался — видит Бог, я совсем не хотел такого исхода, не хотел ее смерти. А потом обрадовался — понимаю, то, что я говорю, чудовищно, но мне сейчас незачем притворяться. Годы, которые мы прожили вместе, были самыми худшими в моей жизни. Наверное, трудно поверить, что это был несчастный случай, но я не лгу. Мне очень нравилось работать со строителями. Как раз тогда мы только что закончили беседку с колоннами. Не знаю, что вам известно о строительстве, ничего? Когда вы сооружаете бетонные колонны, вы делаете деревянную опалубку с металлическими рейками, внутри колонны полые. И вот я дождался темноты — в ту ночь было полнолуние — и спустился в беседку. Тогда около виллы не было ни одного дома, у меня работали всего два человека, которые спали в отдельном домике недалеко от Сан-Суси. Я замешал бетон — в гальку добавил песок, цемент и воду. Затем поднялся в студию, взял тело, перебросил через плечо и спустился в беседку. На Гертруде был халат, но я захватил ее дорожный костюм и шляпу, потому что хотел, чтобы эти вещи исчезли вместе с ней. Я залез по стремянке и бросил тело в колонну между рейками опалубки. Раздался странный звук — помню, как он меня напугал. А затем я стал бросать бетон внутрь колонны. Ночь была жаркой, и пот струился по моему телу. После того, как я проработал, как мне казалось, почти вечность, вдруг выяснилось, что бетона не хватает. Его требовалось много — нужно было замуровать еще ее плечи и голову. Спустившись со стремянки, я обнаружил, что у меня нет песка, взял тележку и пошел на берег. Набрал морской песок. Вот почему колонна постоянно влажная, но что я мог поделать? Вы не представляете, какие атаки строителей мне потом пришлось выдержать — увидев колонну, они предложили все переделать! А когда дело уже подходило к концу, и начало светать, я увидел на земле ее туфель — наверное, упал с ноги, когда я нес тело в беседку. Я спустился со стремянки, чтобы его подобрать, и вдруг услышал, как кто-то чихнул. Теперь вам, может, и смешно, но тогда мне показалось, что ничего более страшного в своей жизни я не слышал. — Ангус вытер пот с высокого, красивого лба. — Сейчас это звучит абсурдно, но звук словно шел изнутри колонны. А потом я увидел, что кусты, растущие вокруг беседки, странно задвигались, бросился туда и вытащил этого старика. Чуть не убил его на месте. Лучше бы я так и сделал, но он принялся клясться и божиться, что, если я дам ему деньги, на которые он сможет спокойно дожить остаток своей жизни, он никогда и никому не расскажет о моем секрете. Я не хотел его смерти. Можете мне не верить, но это правда. Сегодня я был готов его убить, но тогда я ему поверил. Однако сначала приказал ему взять туфель Гертруды, бросить его в колонну и самому забетонировать ее. Мне хотелось, чтобы он был как-то замешан в это дело. Я думал, так он будет больше бояться полиции. Теперь вы знаете — Гертруда умерла из-за несчастного случая, а потом все, что я делал, было для Флоры. Но, похоже, напрасно!

— Нет, подождите. — Соланж все еще держала револьвер нацеленным на Ангуса, готовая, при малейшем его движении, выстрелить, но сама при этом думала совсем о другом. Боже, как ей поступить? Что делать?

Соланж понимала — Ангус рассказал ей чистую правду. Он не был настоящим преступником. Именно поэтому она не чувствовала в его присутствии опасности — той, которая всегда исходила от истинных убийц. Но все-таки он был опасен — человек страсти, человек одной идеи, маниакально преданный ей, и этой идеей была Флора, их любовь. Да, Флора… Если она узнает о том, что произошло с ее дорогим Ангусом, прекрасный храм их любви превратится в жалкие руины, и на всю жизнь в ее душе останется кровоточащая, незаживающая рана.

Соланж думала о долгих месяцах в тюремной камере, грозящих Ангусу, о суде, на котором могут выплыть страшные подробности. Чего стоила только та ночь, когда он замуровал тело жены в бетонной колонне! Ангус предстанет перед людьми как хладнокровный, безжалостный убийца, а ведь на самом деле — он просто слабый человек, которому показалось, что он нашел разумный выход из безумной ситуации. Конечно, остервенение, с которым он прятал труп жены, хитрость и коварство Ангуса отнюдь не свидетельствовали о доброте его души, но это уж точно не ее дело.

Все еще целясь в Ангуса, Соланж посмотрела на Мэтью и, собрав все свои познания во французском, сказала, что связана с полицией, намекнув на то, что многое о нем знает — небольшие прегрешения, связанные с контрабандой, более серьезные — связанные с ограблением английского туриста, и так далее, — она заявила, что если Мэтью не будет держать язык за зубами и когда-нибудь кому-нибудь проговорится о том, что случилось в ту ночь и как он помогал бетонировать колонну, ему придется провести всю оставшуюся жизнь за решеткой.

Мэтью весь извертелся на своем стуле, его рот непрерывно кривился в отвратительной гримасе, а выцветшие глаза неотрывно следили за Соланж.

— Но я могу взять эти деньги? — наконец прошептал он.

— Ни одной банкноты, — твердо ответила Соланж, — и если ты только произнесешь слово о том, что знаешь, или же заявишься в этот дом опять, тебя тут же арестуют, и я выступлю на суде свидетелем обвинения. А теперь убирайся. — Она отошла от двери, и старик прошмыгнул мимо нее с такой скоростью, на какую был только способен. А Соланж повернулась к Ангусу, к человеку, которого Бог наделил огромным талантом, но недодал чего-то очень важного и необходимого людям.

— Не знаю, как вы намерены жить дальше, — сказала она, — но я больше не хочу иметь с вами ничего общего. Мне придется разорвать дружбу с Флорой. Это наверняка ее расстроит, но что делать. Однако предупреждаю — если услышу, что Мэтью вдруг умер, и умер при странных и необъяснимых обстоятельствах, тут же сама немедленно займусь этим делом.

Ангус поднял голову и посмотрел на нее.

— Понимаю, вы это делаете для Флоры, — проговорил он, — но в любом случае я вам очень благодарен.

— В основном для Флоры, но не только. Жизнь многих людей полна зла, и если юстиция не способна его устранить, я не считаю нужным ее вмешивать. А на вашем месте я бы продала дом и уехала из этих мест.

— Не могу. Неужели вы полагаете, что эта мысль не приходила мне в голову? Но как подумаю, что вдруг кто-то захочет переделать колонну, на которой никогда не высыхает краска, — он замолчал, резко вздрогнув всем телом.

— Бог с вами, это ваше дело. Вы достаточно наказаны, и не важно, останетесь вы жить здесь или уедете в другое место. Но есть одна вещь, которая не дает мне покоя, — кто была та женщина, моя Гертруда Мартин?

— Мы с ней когда-то вместе учились в Париже. Она была замечательной… Как раз перед тем несчастным случаем с моей женой я приехал в Париж и случайно с ней встретился. Она умирала от туберкулеза, но еще больше, чем близость смерти, ее мучили мысли о деньгах. У нее была небольшая рента, которая выплачивалась, пока она жива, а ведь у нее был сын, Дэвид. И вот, после того, что здесь произошло, после моей встречи с Флорой, я вспомнил о своей старой подруге и снова поехал в Париж. Я и раньше пытался дать ей какие-то деньги, но она была очень гордой и независимой женщиной, и всегда отказывалась, говорила, что не может принять деньги, не заработав их. Я рассказал ей, что моя жена сбежала, что я не знаю, где она, но хочу снова жениться, и мне нужны свидетельства ее смерти. Она согласилась выполнить мою просьбу, если я устрою ее сына в колледж и положу на его счет пять тысяч фунтов.

Остальное вам известно. Я все хорошенько продумал, до мельчайших деталей. Я послал ей телеграмму отсюда, чтобы она отправила открытку на Херефорд-роуд. Кстати, я перевел ей сто фунтов и положил на ее счет тысячу фунтов. Я хотел, чтобы все было предельно достоверно.

— Умирая, она сказала: «Надеюсь, он доиграет игру честно, как я. Верю, он сыграет по правилам». Так как, вы сыграли честно?

Ангус, человек, который мог замуровать тело своей жены в бетонной колонне, человек, хладнокровно планировавший убийство старого бродяги, теперь был почти оскорблен ее вопросом.

— Конечно, я выполнил все свои обещания. — В его голосе звучало неприкрытое возмущение. — Хотите, я предоставлю информацию из моего банка, или же можете сами поехать в Англию и найти Дэвида Гримшоу. Он только что поступил в Кембридж. Дэвид полагает, его мать умерла во время морского путешествия, а ее останки покоятся на дне морском.

Соланж не сомневалась, что он не лжет. Она положила револьвер в карман своей кожаной куртки и в это время услышала, как к дому подъезжает машина.

— Это Флора, — сказал Ангус, вставая. Соланж посторонилась и дала ему пройти. У лестницы он обернулся и с мольбой взглянул на Соланж. — Надеюсь, вы не будете… — неуверенно проговорил он.

— О нет, — ответила Соланж.

И Ангус с огромным облегчением поспешил навстречу жене, а все его существо ликовало — наконец этот кошмар для него закончился.

Соланж прошла к своему мотоциклу, и когда ее уже нельзя было увидеть из дома, посмотрела на виллу. В гостиной горел свет, и она могла видеть фигуры Флоры и Ангуса — он ее нежно обнимал, а она доверчиво склонила голову ему на грудь. А потом они поцеловались. Ангус — талантливый, умный, но очень опасный человек, подумала Соланж, не сомневаюсь, его парижская выставка будет иметь огромный успех, но я ему нисколько не завидую.

Эта наполненная счастьем сценка — Флора и Ангус, обнимающиеся в мягком свете их очаровательной гостиной, долго жила в памяти Соланж, но постепенно ее заслонила другая картина — беседка в саду и зеленая колонна, на которой никак не сохла краска. Флора могла быть счастлива в своем неведении, но для Ангуса эта колонна служила вечным напоминанием — там навсегда была замурована женщина, продолжавшая мучить его после своей смерти так же, как она это делала при жизни. И так навсегда — в красивом и уютном доме очаровательная улыбка любящей Флоры, а в темном и сыром парке — таящая гибель мстительная ухмылка его первой жены.