– Здравствуй, Меган. Это доктор Сингер.

– О, слава Богу! Спасибо, что перезвонили так быстро!

– Я был на встрече, иначе позвонил бы раньше. Ты показалась расстроенной в оставленном сообщении. Что случилось?

Сейчас я в дамской комнате в церкви, куда сбежала, не сказав ни слова бедному Купу. Он, должно быть, считает меня душевнобольной. Сейчас вышагиваю туда-сюда рядом с раковинами, нажевывая ноготь большого пальца. Не смотрю на себя в зеркало, потому что боюсь того, что может скрываться в отражении моих глаз.

– Мне нужно Ваше честное, профессиональное мнение кое о чем.

– Конечно. Я слушаю.

Я прекращаю ходить, закрываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы успокоить бешеное сердцебиение.

– Я сумасшедшая?

Молчание доктора Сингера почти такое же громкое, как у Тео. Это заставляет меня нервничать.

– Скажем, по шкале от одного до десяти, где один – полностью здоровый, функциональный человек, а десять – смотритель гостиницы из «Сияния», который пытается убить семью, куда я попадаю?

– По моему профессиональному мнению, ты – два с четвертью. Возможно, два с половиной.

Вспотев от облегчения, я провисаю у раковины.

– Честно? Даже не тройка? Это ведь хорошо, правильно?

– В клинической психиатрии нет такой шкалы, но я так ответил, потому что ты бухгалтер. Я знал, что ты оценишь мою точность.

– Была бухгалтером. В моей прежней жизни. Которой больше не существует. Как и большинства мыслительных способностей моего мозга.

Я смеюсь. Звучит безумно. Прекрасно понимаю, что доктор Сингер говорит своим самым нежным голосом, как будто общается с пациентом с поехавшей кукушкой:

– Почему бы тебе не рассказать мне, что происходит?

Я снова начинаю маршировать, потому что от этого чувствую себя деятельной. Как будто хотя бы одну маленькую вещь в своей жизни я в состоянии контролировать. Не могу управлять своими мыслями, фантазиями или психотическим голоском в голове, шепчущим невозможные вещи о Тео Валентайне. Но совершенно точно могу вышагивать назад и вперед по этой ужасающе уродливой коричневой плитке.

– Гм. Блин. С чего начать? – на этот раз мой смешок нервный.

– Давай с самого начала.

– Окей, – у меня перехватывает дыхание. – Здесь есть мужчина.

– Ах.

Я перестаю ходить.

– Что вы имеете в виду по этим «ах»? Это очень важно.

– Могу я задать несколько вопросов об этом человеке?

– Ага. Спрашивайте.

– Он тебя привлекает?

Ой, блин.

– Я... я…

После того, как становится ясно, что больше я ничего добавлять не собираюсь, доктор Сингер заявляет:

– Признать это – нормально, Меган. Ты не предаешь память Касса, если находишь другого мужчину привлекательным.

Я начинаю расхаживать с новой силой. Туда-сюда, стуча каблуками по плитке с трясущимися руками и влажными подмышками.

– Скажем так, он влияет на меня.

– Продолжай.

– Он... мы... Я постоянно с ним сталкиваюсь. Везде. И, эм, есть много вещей в нем... много-много вещей... которые как бы... напоминают мне... – я втягиваю воздух и глубоко выдыхаю, – Касса.

– Это абсолютно нормально.

Доктор Сингер звучит совершенно спокойно. Я же тем временем вот-вот рухну на отвратительную коричневую плитку и никогда не встану.

– Нормально? – кричу. – Это нормально, что незнакомец напоминает мне моего мертвого мужа?

– Помнишь наши беседы о том, что произойдет, когда ты начнешь с кем-то встречаться?

– Помнится, я говорила, что лучше буду кормом для стаи волков, чем начну с кем-то встречаться.

Доктора Сингер не обращает внимания на мой резкий тон.

– Действительно. И в течение пяти лет, будучи в самом расцвете сил, ты отказывалась даже смотреть на другого мужчину. Я говорил, что отказывать себе в возможном счастье нездорово. Если мне не изменяет память, твой ответ был: «Без Касса для меня нет счастья». Так что, не зная ничего, кроме того, что этот новый мужчина «влияет на тебя», могу предположить из того, что я знаю о тебе, Меган, что тебя просто охватило чувство вины.

На меня обрушивается холод, как будто меня облили ведром ледяной воды.

– Чувство вины? – шепчу я.

– Мы уже установили, что ты страдаешь виной выжившего. Тебе плохо, потому что мужчина, которого ты так сильно любила, погиб. Теперь, кажется, к нашему списку мы можем добавить вину за чувство нормального, естественного влечения к человеку, не являющемуся Кассом. Честно говоря, я удивлен, что это не произошло раньше.

Нет. Нет, это слишком просто. Слишком просто. Чувство вины не может быть объяснением всего, о чем я думаю и чувствую, всего этого безумия, бушующего в моих венах.

– Но... есть вещи, которые нельзя объяснить... Такие как «медвежий коготь» и душистый горошек, посаженный вдоль крыльца, а еще он знает, что я обожаю кофе! И там была эта картина с молнией, на которой были его инициалы, и он потушил огонь в моем доме... И денверские омлеты! Записка со строкой, как на татуировке Касса! Семнадцатое мая!

В этом нет никакого смысла. Я начинаю волноваться о докторе Сингере, потому что его тон меняется на суровый, который он использовал, настаивая в N-й раз на приеме антидепрессантов.

– Давай поговорим о твоих панических атаках. Были ли они у тебя после переезда в Сисайд?

– Да, – бормоча ответ, меня охватывает чувство, что меня полностью повергли.

– Я заметил. А кошмары? Бессонница?

Он явно доволен собой, придурок. Я начинаю скрипеть стиснутыми зубами.

– Хм.

– Буду считать это положительным ответом. И из того, что я понял из твоего перечисления, которые невозможно объяснить, у тебя все еще происходят эпизоды мистических домыслов?

О да. Печально известное мышление, наполненное всякой паранормальщиной, в котором мой мозг особенно искусен.

– Это другое, – жалко защищаюсь я. – Этот мужчина, он... слишком много всего произошло. Не похожее на совпадение. Это не может не иметь смысла. Или может?

– Меган, я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня. Ты пережила невероятно жестокую автомобильную аварию, в которой потеряла мужа. Он умер у тебя на руках. В день его похорон у тебя случился выкидыш – дитя, которое вы отчаянно пытались зачать – и чуть сама не умерла от потери крови. Впоследствии тебе сказали, что шансов на повторную беременность практически нет.

– Тебе был поставлен диагноз посттравматического расстройства и клинической депрессии, но ты отказалась от лекарств, которые помогли бы тебе справиться с ситуацией. Ты стоически и упрямо жила со своими страданиями, как ни один другой пациент, которого я когда-либо встречал. Ты не дала мне ни единого шанса за два года еженедельных сеансов помочь сделать даже самые маленькие шаги к твоему исцелению. Ты приняла свою боль, потому что альтернативой было отпустить ее... И в твоем сознании, отпустить боль означает отпустить Касса, ребенка и все, что ты потеряла.

– Теперь ты переехала в новый город. У тебя новый дом, новая жизнь. Тебя понравился другой мужчина. И поскольку ты не преодолела своего горя, единственный способ, которым твой разум может справиться с тем, что он воспринимает как предательство мужа – это попытаться убедить тебя, что этот другой мужчина – твой муж.

Доктор делает паузу, и особо подчеркивает следующие слова.

– Подсознательно ты веришь, что каким-то образом через какое-то мистическое сочетание событий Касс вернулся к тебе в теле другого человека.

Вот она. Уродливая правда, вытащенная из скалы, под которой я ее прятала.

Я не могу дышать от полной глупости этого.

Таким же мертвым, как и мое сердце, голосом, ворчу:

– Скажите, что мне делать.

– Для начала, запишись на прием к доктору Андерсу, как только мы закончим звонок. Я говорил с ним в начале недели, и он сообщил, что ничего о тебе не слышал.

Как будто издалека я слышу, как говорю «хорошо».

– И, пожалуйста, я хочу, чтобы ты начала прием «Эсциталопрам». Это не совсем лекарственное средство от депрессии, но оно поможет справиться с симптомами. Я также могу выписать что-нибудь от бессонницы. Тебе нужна помощь, Меган. В этом нет ничего постыдного.

Он терпеливо ждет, пока я назову ему название местной аптеки, чтобы он мог отправить им рецепты. Затем в пол уха слушаю, когда он разглагольствует о возможных побочных эффектах, инструкциях по дозировке, уровнях серотонина, бла-бла-бла. К тому времени, как он перестает трещать, я заметно измотана.

– Спасибо, доктор Сингер. Спасибо, что перезвонили.

– С тобой все будет в порядке, Меган. Обещаю. Твой звонок – это положительный знак того, что ты готова начать лечение. Посвяти себя терапии с доктором Андерсом, пожалуйста. Ты замечательная женщина. У тебя вся жизнь впереди. Так много всего, что тебе еще предстоит. И помни, когда захочешь поговорить, я всегда буду рядом.

Я всегда буду рядом.

Да меня разыгрывают!

Еще раз благодарю его, прощаюсь и вешаю трубку. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть на себя в зеркало. У меня дикие глаза, бледное лицо и я все еще дрожу. Думаю, доктор Сингер не до конца был честен, когда оценил меня всего лишь на два с половиной балла по шкале чокнутости.

Я все десять из десяти. Может быть, даже одиннадцать.

– Меган?

Легкий стук в дверь уборной заставляет меня отвернуться от зеркала с бьющимся сердцем.

– Да?

– У тебя там все в порядке?

Это Куп. Возьми себя в руки. Иди к нему. Постарайся вести себя нормально.

Я приглаживаю волосы руками, поправляю свитер, нацепляю фальшивую улыбку на лицо и направляюсь к двери. Открываю ее и вижу Купа, неловко топчущегося на месте и выглядящего обеспокоенным.

– Извини. Не хотел мешать. Просто пришел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Ты должен сказать ей о своих чувствах, – бормочу я и сразу же хочу треснуть себя по лбу.

Куп в смущении морщит лоб.

– Кому? Что?

Ну, сказала «а», говори и «б».

– Сюзанне. Ты должен сказать ей, что к ней чувствуешь.

Теперь у нас с Купом одинаковое выражение лица – как у людей, которые вывесили свое постиранное белье на обозрение всего района. Оно выражает удивление и боль.

– Блин, Куп. Прости. Сегодня я сама не своя. Не обращай на меня внимание.

– Думаешь, она могла бы...? – он оставляет свой вопрос в подвешенном состоянии с глазами, полными надежды.

– Я думаю, она была бы дурой, если бы не отреагировала.

Он выглядит смущенным. Засовывает руки в карманы и разглядывает туфли. Затем тихо бормочет:

– Я всегда... Она просто... Она слишком хороша для меня, вот, – его кроткий смешок полон застенчивости. – Никогда не мог набраться смелости пригласить ее на свидание в старшей школе. Потом начал встречаться с женой в выпускном классе, после чего мы второпях поженились. Появились дети...

Куп щурится вдаль. Затем пожимает плечами.

– Знаешь, всякие события...

– Все бывает, – говорю я мягко. – Никогда не поздно начать все сначала.

Жаль, что ты сама не следуешь своим советам.

Куп переводит свой взгляд на меня. Она выглядит обеспокоенным.

– Тео попросил меня присматривать за тобой. Сказал убедиться, что у тебя все хорошо. Но сейчас не похоже, что с тобой все нормально.

– О, Куп, – я тронута его заботой. – Мы со «все хорошо» в разных вселенных, но я справлюсь.

– Ты собираешься позвонить ему?

Теперь моя очередь смотреть вдаль.

– Я, вероятно, последний человек, которого он хочет услышать прямо сейчас.

– Поверь мне, ты единственная, кого он хочет услышать.

Удивленная пылкостью его тона, я перевожу взгляд обратно на Купа.

– Слушай, – говорит Куп. – Я не знаю, в чем, черт возьми, корень ваших проблем, но то, что нас ломает, может и собрать по кусочкам.

Если это правда, то все антидепрессанты мира не в состоянии мне помочь.

Меня переполняет грусть.

– Я велела ему держаться от меня подальше, Куп. И обозвала трусом.

– Ты это и имела в виду?

Горло сжимается. Горячие слезы покалывают в уголках глаз.

– Нет. Я просто... испугалась, наверное. Я напугана и растеряна.

Куп кладет руку мне на плечо в подбадривающем жесте.

– Позвони. Оставь сообщение. Напишите ему на электронную почту. Скажи то, что только что сказала мне. Пожалуйста, сделай это для меня в качестве одолжения. Думаю, это могло бы помочь.

Музыка разливается внутри святилища. Люди начинают петь, их голоса проносятся сквозь закрытые двери. Это гимн, который я хорошо знаю.

Когда я начинаю тихо и грубо посмеиваться, Куп спрашивает:

– Что смешного?

– Песня.

– «О, благодать», по-твоему, смешная?

– Мама пела ее на моей свадьбе.

– Ничего не понимаю, – хмуриться Куп.

Я вздыхаю, качая головой.

– Не бери в голову. Пошли внутрь, пока Сюзанна не отправила поисковый отряд.

Я сжимаю его ладонь, и мы проходим через пару двойных дверей в церковь. Здесь полно народу. Все дружно стоят и поют «О, благодать», что напоминает групповое прослушивание для реалити-шоу о церковных хорах. Я замечаю Сюзанну в первом ряду, быстро улыбаюсь и подкрадываюсь к ней.

За деревянным подиумом на большом ковровом возвышении стоит пастор – женщина лет пятидесяти с красивыми серебристо-белыми волосами. Когда гимн заканчивается, и все занимают свои места, она рассматривает толпу с видом безмятежности. Затем говорит голосом, который доносится до последнего ряда.

– Любовь не рождается из плоти. Она рождается от духа, и поэтому может выйти за пределы плотских уз, жизни и времени. Поэт Руми сказал: «Не печалься. Все, что ты теряешь, приходит обратно в другой форме».

Только когда каждая голова в комнате поворачивается ко мне и двести пар испуганных глаз фиксируются на моем лице, я понимаю, что меня раздирает маниакальный смех.