Ей выбили зубы. Сначала я думал, что вырвали. Но нет, Мэри-Джо оказалась права.
– Ну что? Не права я была?
Я встал. Колено опять заныло. Я вздохнул.
– Бедняга… Вот бедняга-то… Еще вчера я видел, как она тут бегала… Давала круг по парку… Каждый божий день… Бедная девчушка!
– Ты хочешь сказать: поблядушка.
– Я тебя умоляю! Ее звали Дженнифер.
Мы с Мэри-Джо обменялись невеселыми улыбками. И отправились обедать.
Ей ничто не портило аппетита! А у меня при воспоминании о некоторых особенно жутких деталях до сих пор сводило желудок (этот превращенный в кровавое месиво рот, конечно, не самое ужасное, что я видел в жизни, но все-таки). Зато Мэри-Джо все было нипочем.
– О чем задумался?
Ни о чем конкретном я не думал. Просто устал. А она уже успела в момент смолотить омлет и гору жареной картошки. И теперь пристально на меня смотрела, поэтому я решил спросить, не нашел ли Фрэнк минутку, чтобы со мной поговорить.
– Он о тебе не забыл. Наберись терпения. Я кивнул. Мэри-Джо заказала десерт.
– Ну, о многом все же не мечтай.
Я опять кивнул. Никаких иллюзий я и не строил. Мне вообще стоило большого труда по-настоящему увлечься этим делом.
– Натан, послушай… Тут один шанс на миллион.
– На десять миллионов.
Она опустила руку под стол и погладила меня по ляжке. Один на десять миллионов – бесконечно малая величина.
Фрэнк вспомнил эту девушку. Дженнифер.
– Ну да, блондинка. Да, да, очень хорошо помню. А она зачем туда шлялась? Щитовидку лечить? Я, кажется, пару раз сталкивался с ней в парке… Или светлая шатенка… Нет, не могу сказать точно…
Мэри-Джо принимала душ. Она тоже бегала. Полгорода бегало с восхода до заката. С каким-то остервенением. Другая половина накачивалась зельем, тем или иным, с не меньшим остервенением.
На рабочем столе Фрэнка громоздились кипы бумаг. Волосы у него торчали во все стороны, очки болтались на цепочке.
– Дай мне еще несколько дней.
– Фрэнк, я же тебе сказал: при случае. Как ты думаешь, что я имел в виду?
– Еще два-три дня…
Через открытое окно веранды в комнату врывался теплый влажный воздух и тотчас же застывал, принеся с собой лишь запах душной улицы, хотя деревья уже цвели. Красные кирпичные университетские корпуса за окном стояли в лучах солнца, достигшего линии горизонта. Словно пластины чеканной меди, и горячие, как каштаны в жаровне.
– Нет, не щитовидку лечить. Она подрабатывала на жилье.
– В больнице? В больнице? Ты что, смеешься?
Мэри-Джо была уже почти готова. Когда она заправляла рубашку в брюки, мне показалось, что она поправилась за последние две недели. Она поймала мой взгляд, и я заметил, как в глазах ее молнией сверкнула паника.
Но мне, по правде, было все равно… Глядя на то, что она выделывает, стараясь сбросить какой-нибудь несчастный килограмм, я жалел ее до слез. Видели бы вы, как она вдруг появляется среди зимы из облака ледяного тумана, запыхавшаяся, с перекошенным от натуги лицом, мокрая как мышь, после того как избороздит парк вдоль и поперек, побегает вверх-вниз по ступенькам фонтана, попетляет среди деревьев, попрыгает через изгороди, да еще с какими-нибудь гирьками-гантелями кило по три в руках! Нет, надо видеть, как она, пошатываясь, плетется к весам, закрывает глаза, потом открывает и гордо докладывает, что в ней снова меньше девяноста! Вас бы проняло.
Мне нравилось, как Мэри-Джо водит машину: непринужденно, легко. Я, сидя рядом с ней, прикрывал глаза и погружался в размышления, а она каким-то образом находила спокойные, тихие улочки или выезжала на окружную и никогда не выворачивала резко руль, ни разу не затормозила так, чтобы меня швырнуло вперед. Однажды, прошлой весной, она погналась за кем-то, а я даже ничего не почувствовал и продолжал дремать. Ее приводила в восторг моя беспечность. И то, что я ей так доверяю. У нее аж сердце колотилось от радости.
Я ровным счетом ничего не имел против ее жиров. А она делала из них целую историю, уверенная, что я просто не решаюсь сказать ей правду в глаза, но она ошибалась.
– О'кей. Она была худая. Допустим. Да, она была гибкая. Дальше?
– Минимум честности. Больше мне ничего от тебя не надо.
– Я что, скрывал от тебя что-нибудь?
Даже не пытался. Ничего подобного мне и в голову не приходило! Да не засматривался я на эту девушку! Не смотрел я на нее ни секунды! Кто я был тогда? Человек, прикованный к больничной койке, изнывавший от скуки. Я не сделал решительно ничего плохого. Для многих, в том числе и для святош, это даже не считалось бы сексуальными отношениями. Мне едва исполнилось сорок. Нет, сорока мне тогда еще не исполнилось. Восемь месяцев оставалось. Восемь месяцев до начала обратного отсчета, до того как перевалить на темную сторону холма, если, конечно, люди не врут.
– Нет, ты мне ответь! Я скрывал от тебя что-нибудь?
С этой стороны ей меня упрекнуть было не в чем.
Эта девушка, Дженнифер, к тому же не давала мне умереть от жажды. Вообще, эта больница была просто скопищем придурков. А она приносила мне эти чудесные «мерзавчики», пряча их под одеждой… совсем крохотные, но без них я бы спятил. Бедняга… Завидев ее в окно, я махал ей рукой. Каждый божий день по утрам, засовывая пустые бутылки в горшки с геранью, я смотрел, как она бежит к парку. Да, она была стройная. И тоненькая как тростинка.
– Эта поблядушка, – сказала Мэри-Джо, – вот, значит, какие тебе нравятся?…
Теперь мы ехали на малой скорости вдоль берега реки, где на поверхности змеились длинные многоцветные полосы, плыли клочья беловатой пены и кораблики с яркими огнями, и на борту у них кто-то пил коктейли из хрустальных бокалов. Иногда в свете фар какая-нибудь темная фигура быстро перебегала дорогу и перемахивала через парапет, к берегу. Как будто мы в Цюрихе, да еще во времена, когда там в парке Леттен собирались наркоманы со всего света. Мне стало как-то не по себе.
– Это совсем не то, что ты думаешь, – сказал я. – Ты так далека от истины, что это даже забавно. Если хочешь знать, эта девочка была не пустышка, в ней было что-то действительно человеческое. Наверно, она бы очень тебя удивила, если бы ты была повнимательнее… ну, если бы ты интересовалась не только ее талией.
– Кто-кто интересовался ее талией?
– Послушай, время от времени ты встречаешь живых людей. Случается такое. Иногда попадаются нормальные люди. Понимаешь, это вовсе не значит, что я отдаю предпочтение женщинам определенного типа. Даже не понимаю, с чего ты взяла… У тебя правда бывают иногда заскоки.
– Я что, доставала ее? Я ей хоть что-нибудь сказала? Я вела себя с ней не так? А ведь я могла такое устроить! Я что, не проявляла супертерпимость? Но я ведь что-то чувствую, извини. Я, наверно, имею право на свое мнение. Имею право, по крайней мере, не принимать все за чистую монету, тем более с восторженной улыбкой. Ты не согласен? Прости, но я все-таки не заслужила, чтобы меня держали за умственно отсталую.
Куда мог завести нас такой разговор? Был ли у меня хоть малейший шанс убедить Мэри-Джо, что она мне нравится такой, какая она есть? И как, кстати, я мог бы убедить в этом самого себя? Однако же это было именно так. Я был не способен выдвинуть хотя бы один-единственный, пусть даже очень слабый аргумент, пригодный для доказательства моей правдивости и чистосердечия в этом вопросе, когда она загоняла меня в угол, но я ее не обманывал. Я был с ней честен, как никто. Насколько я был восприимчив к красоте человеческого лица (между прочим, двойной подбородок Мэри-Джо ничуть ее не портил), настолько же все остальное меня не трогало совершенно. Что, в такое трудно поверить? Во всяком случае, она то и дело пыталась уличить меня во лжи. С упорством мула, который раз за разом устремляется в одну и ту же бездонную пропасть.
Крис, моя жена, взяла напрокат грузовичок приличных размеров и ждала нас. Она воспользовалась моим пребыванием в больнице, чтобы разобрать наши вещи и уложить свои в картонные коробки, образовавшие в центре гостиной нечто вроде шаткой пирамиды. Такие же пирамиды высились в спальне и коридоре.
– Давайте приступим сейчас же, – сказала она. – Поедим потом. А то духу не хватит.
И это было действительно разумно.
Мы занимали третий этаж небольшого коттеджа с садиком в предместье (мой брат Марк занимал второй, над гаражом), и лестница там была крутая. К тому же выстроенная черт-те как, с узкими ступеньками, и закрученная штопором. Я на ней себе чуть почки не отбил и колено повредил. А ведь я всегда предсказывал, что кто-нибудь из нас с Крис в конце концов окажется в больнице из-за этой сраной лестницы, и как в воду глядел!
– Я не заклеила коробки, чтобы ты мог проверить, не взяла ли я чего лишнего.
– Мне нечего проверять, можешь заклеивать.
– Я подумала, что могу забрать часть белья. Как ты думаешь?
– Ну разумеется. Конечно, можешь. Не станешь же ты покупать все заново. Бери что хочешь. Не будь дурой. Забирай все, что тебе нужно.
Пока мы с Крис препирались, Мэри-Джо принялась старательно освобождать квартиру от всего того, что мы с Крис в ней беспечно накапливали на протяжении долгих пяти лет. Все, что мы с ней за пять лет втащили наверх, теперь предстояло стащить вниз; все, что распаковали, теперь надо было запаковать – только уже без всякого пыла. Я напрасно сохранял В себе часть, некоторую часть того возбуждения: стоявшая перед нами задача казалась мне сейчас куда тяжелее, чем в моих самых мрачных предположениях и даже в самых жутких кошмарах. Я бы сказал, несопоставимо тяжелее… Да еще эта проклятая лестница!
Два часа спустя мы все были измочаленные, потные, бледные, как мертвецы. Крис подвернула лодыжку и с трудом передвигалась среди своих коробок, прихрамывая, морщась и кусая губы от боли. Мэри-Джо здорово оцарапала голову, совершая отчаянно-смелый прыжок внутрь грузовичка, благодаря чему я заметил, что ей необходимо заново покраситься, и как можно скорее. Мое бедное колено тоже подверглось тяжким испытаниям. Все мы запыхались, носовые платки хоть выжимай. Откуда-то издалека доносилась музыка, довольно дрянная, это по одной из станций шла ночная передача, но нам было не до концертов. Воздух был влажный, тяжелый, липкий – как раз для переезда, ничего не скажешь. Короче, в нашей маленькой команде зрело раздражение с примесью апатии, нечто вроде отчаяния, не желавшего называться своим истинным именем.
– Ну ладно, девочки. Знаете, что мы сейчас сделаем? Сказать вам, что мы сейчас сделаем, а?
У нас впереди был целый уик-энд. Зачем гробить себя сейчас, когда целый уикенд дрожит на горизонте, как шкурка голубой норки. У нас еще было полно времени… Как бархатная пелерина, усыпанная звездами…
Шатающаяся от усталости, обессилевшая Крис возразила, что эти два дня она намеревалась посвятить мытью стен в своем новом жилище, а также его минимальному обустройству. Я сказал: «Конечно. Мы ведь вечно строим всякие планы. Но они по большей части самым жалким образом рассыпаются в прах».
В конце концов мы отправили Мэри-Джо домой. Разделили по-братски сэндвичи, приготовленные Крис, и пожелали ей доброй ночи. Дважды Крис заверяла Мэри-Джо, как высоко ценит ее помощь, тем более в такой нудной, каторжной работе. Затем, когда моя напарница уже включала зажигание, Крис опять склонилась к ней в синем вечернем свете и повторила, как высоко ценит ее помощь в такой нудной, каторжной, малоприятной работе. Лунный свет делал Крис сентиментальной. Куда же, спрашивается, подевалась та яростная фанатичка, та холодная и непреклонная активистка, божье наказанье цивилизованного мира и кошмар сильных мира сего. Ну ладно, это я глупости говорю. Однако невозможно было отогнать от себя эту мысль, и я продолжал озадаченно смотреть на Крис.
– Если она будет продолжать в том же духе, то в конце концов лопнет.
Мэри-Джо в последний раз помахала нам рукой из машины.
– Ты не согласен? Если она не примет меры, это будет ужасно. Ее же разорвет на кусочки.
Мы с трудом поднялись в квартиру.
– Ужасно для кого?
– Да для нее, конечно.
Гостиную мы, по крайней мере, от коробок освободили. Но теперь там не на что было сесть. Мы оба молча оглядели комнату, я лично с некоторой растерянностью.
Мгновение спустя Крис со вздохом сказала:
– Пожалуй, я пройдусь пылесосом…
– Прекрасно, – отозвался я, – а я пока отгоню грузовичок в гараж.
Когда я вернулся, она слушала сообщения, записанные на автоответчике мобильника, торопливо царапая что-то в записной книжке, сделанной из вторично переработанной бумаги (я мог бы добавить: «любезно подаренной ей магазином биологически чистых продуктов», но я этого не скажу).
Я отправился в ванную, принял душ и возвратился в гостиную. Сообщения закончились.
– Ну, что новенького? – спросил я, так, на всякий случай.
Минувший год возвел между нами почти непрозрачную стену. Наши отношения уже не были такими, как раньше. Ее и моя работа сделали нас почти несовместимыми. Если у моей жены и было что-то «новенькое», то я узнавал об этом последним. Даже если речь шла о рождении ребенка в семье наших друзей, известия от которых приходили все реже и реже… по крайней мере, мне. В самом деле, она наложила на меня эмбарго по всем направлениям, что мне казалось откровенно смешным. И обидным. Это было доказательство того, что ниточка, связывавшая нас, перерезана. Теперь мы дрейфовали в бесконечном пространстве в противоположных направлениях.
Итак, я продолжил разговор:
– Дженнифер Бреннен, Это имя говорит тебе что-нибудь? А то сегодня утром я еще не знал, что вы с ней из одной компании.
Она даже глазом не моргнула.
– Бреннен? Да, это имя мне знакомо. Как пишется?
– Эта девушка меня удивила, замечу в скобках. Хочу, чтобы ты знала.
– Мне известна такая марка обуви. Ты о тех самых Бренненах? А газетами они не владеют ли? Они, наверно, держат в своих руках солидную часть прессы? Это те Бреннены?
Напрасно Крис пыталась шутить. Позднее она об этом пожалела.
Я рассказал ей, как мы нашли Дженнифер на паласе, задушенную, с выбитыми зубами… Бедняжка… И как я обнаружил телефон Крис в ее записной книжке. Проще не бывает.
– Ну и насмешили вы меня… – сказал я.
Крис тоже отправилась в душ. С тех пор как у нас в ванной сломалась вытяжка, пар густым потоком устремлялся в комнату, поднимаясь клубами причудливой формы. Затем она вернулась и села рядом со мной на кровать в полумраке.
– Ты – всего лишь ничтожный легавый, Натан. И твое мнение для нас мало что значит.
– Вы меня смешите. Нет, вы меня не смешите, вы меня скорее пугаете. Я знаю, что как-нибудь ты позвонишь мне и сообщишь, что произошла катастрофа. Спорим? Не веришь? И в тот день, когда ты мне позвонишь, я окажусь перед выбором. Предпочитаю сказать тебе об этом заранее… Перед ужасной дилеммой…
– Кто тебе позвонит? Я, что ли?
– Позволь мне все же предостеречь тебя. Выслушай меня. Всем известно, что ты моя жена. Послушай меня внимательно. Представь себе, из-за тебя мне не слишком-то доверяют. Меня избегают, как зачумленного. Так вот, случись что, я мало что смогу сделать. И предпочитаю предупредить тебя заранее… Возможно, я вообще не смогу больше ничего для тебя сделать…
– А в чем дилемма?
– Подчиняться приказам или нет.
– О, ну это не дилемма! Это – чистая ерунда!
– С твоей точки зрения, может, оно и так. С точки зрения человека ограниченного и презирающего людей… Но полный идиот, ничего ни в чем не понимающий кретин хотел всего лишь тебя предупредить о том… о, черт! Послушай, я пойду закрою окно от комаров…
Комаров становилось все больше, они делались все толще и злее. Если я не ошибаюсь, они были причиной нашей последней ссоры с Крис. В прошлом месяце, точно. В прошлом месяце я дошел до ручки и притащил домой прибор от комаров, который включают в розетку. Миллионы людей так и поступают. Эти приборчики продают тоннами. Я не слышал ни о каких попытках убрать их с рынка. Из-за них еще никто не умер. Воткнуть эту штуку в розетку, и все дела. Ну вот, короче, мы улеглись в постель, я спокойненько взялся за книгу… Мы к этому времени уже давно решили расстаться, но все происходило полюбовно, как ни поразительно, мы продолжали делить постель, как брат и сестра. Я ее на улицу не выгонял, и она не торопилась, мы с ней находились в режиме ожидания… Короче, все это я говорю для того, чтобы объяснить, что вечер обещал быть мирным; мы ждали полуночи, чтобы посмотреть по кабельному телевидению «Гладиатора»; и вдруг она прямо подскакивает. Неожиданно поднимается резко с постели, вся напряжена, в тревоге, сжимает горло рукой. Я сбит с толку, смотрю, как она отвратительно кривится. Потом она начинает бесконечно долго вертеть головой во все стороны, и наконец все ее внимание сосредоточивается на мне. И чем дольше и пристальней она на меня смотрит, тем острей я ощущаю, что я и есть суть проблемы. Я еще не понимал, в чем дело, но инстинкт подсказывал, что гроза надвигается. Но почему? Я как раз размышлял, не перенесут ли показ «Гладиатора» на другой день – еще бог знает, как она оценит Рассела Кроу после «Своего человека», – когда ее гнев выплеснулся наружу.
У меня что, глаз нет, чтобы прочитать то, что написано на этикетке? У меня с головой все в порядке или нет? Так как же это я такое творю? Как же я заставляю нас вдыхать отраву, да еще улыбаясь, как дурак?! Отраву, токсичное вещество сунул ей под нос, черт?!! Ну кто бы мог подумать! Нет, ну черт, как же расценивать мое поведение?
Этот случай ускорил отъезд Крис. История с комарами показала, что мы не можем больше выносить друг друга. Она прозвучала как отходная по нашей совместной жизни.
Позвонила Мэри-Джо:
– Ну что вы там поделываете?
– Да ничего.
– А что за звуки я слышу?
– Я сейчас как раз крем на тело наношу.
– Я насчет этой девчонки. Я собрала о ней кое-какую информацию. Говорят, если бы она могла убить своего отца, она бы это сделала. Я навела справки. Не знаю, интересует ли это тебя.
– Интересует, но, знаешь, уже поздно.
– Так что это за звуки?
– Я на кухне. Расплющиваю ручкой вилки тюбик о край раковины и пытаюсь выдавить остатки крема с мелиссой… Ну вот, пока я с тобой говорю, остаточек и вылез на свет…
– На нас будут оказывать давление. Вот увидишь! Это же дочь самого Пола Бреннена. Они и так нас вечно достают. Ты меня слышишь?
– Почему ты не спишь? Ты знаешь, который час? Чем ты там занимаешься?
– Не знаю, мне кажется, у меня хандра. У меня такое впечатление, будто я застыла на месте…
– Ну, дело не в тебе. Все это от общей атмосферы. Знаешь, прими-ка ты снотворное и ложись спать, доставь мне такое удовольствие. И я последую твоему примеру.
Я действительно принял снотворное, целых три таблетки. Эта девчонка, Дженнифер Бреннен. Я мог бы думать о ней часами, эти мысли разбили бы мне сердце, но не помогли бы продвинуться ни на шаг. Бедняжка! В белых носочках, с тарифами в евро за оказываемые услуги. Я вспоминал: вот она свертывает свой белый халатик и запихивает его в сумочку сразу же после того, как «позанималась мной». Простое переодевание, но эффективное, хотя бы для того, чтобы обмануть шайку болванов, которые навязывали свои неправедные законы в этой допотопной больнице. Вот она спускается по лестнице, идет по парку легким, атлетическим, беззаботным шагом, а я в это время вытаскиваю из цветочного ящика чахнущую герань, чтобы спрятать под ней запас спиртного.
Дженнифер Бреннен выбили зубы сильнейшим ударом ноги. Почему? Никто ничего об этом не знал. Удар был нанесен носком не кроссовки, а здоровенного башмака, к тому же снабженного металлической подковкой.
Фрэнк был падок на подробности такого рода. Закончив лекцию, он тотчас же потащил меня в кафетерий.
– У нас есть два варианта. Два следа, ведущие в противоположных направлениях. Две женщины.
– Знаю, Фрэнк, знаю… Мне все это прекрасно известно… Но разве писатель, серьезный писатель… я хочу сказать, хороший писатель… разве он станет браться за полицейский детектив? Я в этом не уверен… Хороший писатель, авторитетный – неужто такой человек с головой погрузится в низкий жанр? Позволь мне в этом усомниться, Фрэнк.
– Ты ничего в таких вещах не понимаешь. Послушай, у тебя есть две женщины в одном лице. Шлюха и девчонка из богатеньких. Чего тебе нужно? Большой литературы? Открой глаза пошире!
У Фрэнка была превосходная репутация. Другие преподаватели ценили его, а студенты выказывали ему уважение и восхищение. Если он полагал, что я в подобных делах ничего не смыслю, то, наверное, был прав. Судя по количеству студентов, что рвались в его семинар по литературному мастерству, Фрэнк знал, что говорит.
– Ну, что еще известно?
– Ее отец с некоторых пор перестал давать ей деньги. Но, по мнению Крис… ведь ты знаешь Крис… скорее дочь сама не хотела больше брать деньги у отца.
– Да, и принялась ублажать народ в больнице, чтобы заработать какие-то жалкие гроши. Ты не находишь, что это просто восхитительно? Представь себе, во что бы превратил эту историю Бальзак! А Селин или Достоевский?!! Конечно, ее папаша – сволочь, пособник Большого Капитала! Великолепно! А я-то думал, она там щитовидку лечила! Интересно, почему я так считал?
Солнце клонилось к закату, вытягивая свои длинные оранжевые пальцы. Там и сям на газонах кампуса дремали или болтали по мобильникам студенты. Мэри-Джо ждала нас с лазаньей, но Фрэнк настоял, чтобы мы сначала зашли в морг.
– Я не упираюсь. Просто не хочу есть.
– Не хочешь есть? С каких это пор ты не хочешь есть? С каких это пор ты не хочешь лазаньи? Нет, Натан, ты слышишь?
– Я имею право отвести Фрэнка в морг, чтобы выслушать его мнение. Я могу иметь на то свои причины. Ты опять что-то выдумываешь. Уверяю тебя.
– Послушайте… Если дело обстоит именно так, то поставим на этом крест… Если я могу навлечь на кого-нибудь малейшие неприятности, не будем больше об этом. Ничего страшного.
– Да не будет ни у кого никаких неприятностей. Мэри-Джо, ни у кого не будет неприятностей. Напрасно ты беспокоишься. Хотел бы я посмотреть на того, кто мне что-нибудь скажет по этому поводу.
– А я сразу заметил, что тебе это не понравилось. «Ого, – сказал я себе, – да моей малышке Мэри-Джо что-то встало поперек горла».
Внезапно она резко повернулась, бросилась на кухню, и там ее вырвало.
Мы с Фрэнком сидели, вцепившись в подлокотники кресел, готовые броситься на помощь, и ошарашенно смотрели друг на друга. Что происходит? Мы поверить не могли, рты разинули от изумления. Неужто мы действительно слышим эти жуткие звуки рыгания, слышим, как мокрая кашица падает в раковину из нержавейки?
– За десять лет, что мы женаты, у нее ведь даже насморка никогда не было, – выдохнул Фрэнк, когда мы вернулись за стол, где уже стыла лазанья. – Ты видел, чтобы она болела? Чтобы на что-нибудь жаловалась? Мне кажется, она даже не знает, что такое головная боль. Вспомни, в прошлом году все в квартале страдали от поноса из-за того, что пили воду из-под крана. Все, буквально все получили свое, кроме нее. А ведь она пила ее литрами. Ведь правда же? Она же наполняла ею бутылки, чтобы вывести шлаки из организма.
Я действительно помнил эту историю. Уволенные рабочие взорвали свой завод, и какая-то гадость попала в воду. Каждый вечер у нас дома Крис и ее друзья до хрипоты спорили друг с другом об этом происшествии. Когда Крис являлась на кухню за напитками или чтобы наделать еще сэндвичей, она напоминала мне, что это я держусь в стороне от дискуссии, а они были бы мне рады, и опрометью бросалась обратно в гостиную, чтобы не упустить ни одного чертова словечка.
Фрэнк напомнил мне о том стечении обстоятельств, в результате которого я оказался в объятиях Мэри-Джо: его тогда свалили в постель колики, а Крис была занята переустройством мира. Нашу первую ночь мы с Мэри-Джо провели в грузовичке, принадлежавшем местным властям: в нашу задачу входило наблюдение за пикетом забастовщиков. Я был в ярости. Ведь это была не наша работа. Я бесился и начал пить с того момента, как на город опустилась ночь, темная, но невероятно нежная, в такую всякий может потерять голову.
Женщины плакали, мужчины тоже. Мы знали, что они могут привести свои угрозы в исполнение. Мы следили за ними в бинокль. Мы должны были записывать их телефонные переговоры, но по большей части они звонили к себе домой и, подавляя рыдания, спрашивали, легли ли дети спать, умылись ли они перед сном и не слишком ли долго смотрели телевизор. Все знали, что они могут взорвать свой завод, но всем было наплевать.
Так вот, я трахнул эту женщину в униформе. Я сорвал с нее наушники и повалил на пол. У нее были огромные груди и бесформенные трусы, врезавшиеся в ягодицы. Пока я лежал на ней, она ни на мгновение, ни на одну секунду не отвела от меня глаз, не произнесла ни слова. А на следующий день мы вновь занялись этим делом, и тут-то все и взлетело на воздух, а решетка ограды этого предприятия перелетела через улицу и грохнулась на наш грузовичок. Вот так все и началось. Кованую железную решетку пронесло по темному небу в тот момент, когда два офицера полиции со спущенными до щиколоток штанами открывали для себя первобытный секс. Не прошло и двух дней, как Фрэнк слег, попив загрязненной воды, а Крис превратила наше жилище в бункер леваков и даже не заметила, что я там больше Не ночую. Да, я всезнайка. Все знаю про тот период. Можно задать мне любой вопрос насчет того, какие механизмы были запущены в тот момент. Я первый этому удивляюсь.
Фрэнк стал чистить раковину, в то время как я подогревал лазанью, но есть нам уже расхотелось.
– Это было безнравственно, как ты полагаешь? Безнравственно, ведь правда? Лучше бы мне было сдержаться. Я повел себя как придурок, попробуй только возразить! Просто безнравственно. Эта потребность выставить член и склониться над ней. Нет, ты видел что-нибудь подобное? Я был отвратителен! Тебя это не шокировало?
– А почему это должно было меня шокировать? Разве это было не то, чего ты хотел?
– Конечно. Но тебя, как я посмотрю, ничто больше не удивляет. В тебе больше нет прежней свежести восприятия, способности к быстрой реакции. Признай это.
– А это важно?
– Важно ли это? По-моему, это не мешает торговать сосисками на углу улицы. Заметь, и делать эти сосиски – тоже.