Итоги деятельности Международного валютного фонда производили тягостное впечатление. Там всем заправляли совершеннейшие идиоты, люди абсолютно некомпетентные и умом негибкие, это можно было понять, изучив многочисленные документы фонда. Но никакие просчеты их не беспокоили, поскольку им щедро платили. А тем временем их тупость и упрямство, всякие поганые средства, которые они предлагали, приводили к дальнейшему обнищанию в масштабе страны и – шире – к бедствиям и отчаянию для миллионов людей. Таково изложение проблемы вкратце.

Вольф, взяв слово в прениях, выступил ясно, резко и решительно. Ему аплодировали, он их всех покорил.

Позднее, когда мы зашли выпить по стаканчику, мне не удалось сказать ему ни слова, настолько плотно он был окружен своими фанатами, да к тому же вокруг него порхала Крис, которая в тот миг выглядела самой счастливой женщиной на свете.

Я позвонил Мэри-Джо, чтобы хоть с кем-нибудь поговорить, поскольку здесь до меня никому дела не было.

– Вольф имел бешеный успех. Ты пропустила нечто.

– Пожалуйста, не надо. Поговорим об этом завтра.

– Почему завтра? Что с тобой?

– Ничего.

– Как это ничего? Ты что, плачешь?

– Нет. Все в порядке.

– Так, послушай, я сейчас приеду.

– Нет. Ни в коем случае. Мне хочется побыть одной.

– Дома? Будешь хандрить? А могу я узнать, по какому поводу?

Я вышел на улицу, потому что в баре стоял жуткий гвалт, и сел на скамейку в непроглядной темноте.

– Послушай, Натан, я вешаю трубку.

– Нет, подожди минутку. А не прогуляться ли нам? Немножко прошвырнуться – это пошло бы тебе на пользу. Спорим?

Она повесила трубку.

Когда я вернулся домой, то обнаружил в комнате шкаф. Паула спросила, как он мне, и я ответил, что очень нравится. Я не шутил.

Марк с Евой пришли посмотреть на шкаф и поздравили нас. Казалось, Марк гордится мной.

Паула не собиралась на этом останавливаться. Она с нетерпением ждала, когда доставят занавески, которые она заказала не помню где, но Ева утверждала, что это единственный заслуживающий внимания магазин во всем городе. Планы насчет дивана и еще кое-каких милых вещиц, о которых Паула пока не хотела распространяться, но которые, по ее замыслу, постепенно займут свои места в доме.

Так как я ничего не говорил, она кинулась мне на шею.

– Я прошу тебя только об одном, Паула, – прошептал я ей на ухо. – Никаких разговоров насчет постели. Обещай мне.

После ухода Марка с Евой я, как бы в награду за ее обещания, а также чтобы доказать ей, что матрас не имеет никакой ценности для моих чувств, связанных с Крис (я даже хихикнул, когда она сморозила такую глупость), занялся с Паулой оральным сексом.

– Ну, как? – спросил я потом. – Убедилась?

Она попыталась добиться от меня большего, настаивая на своем под тем предлогом, что первый шаг сделан, но я ей объяснил, что смотрю на вещи иначе.

– Сожалею, но я не называю это сексуальными отношениями. Прости.

Вот так всегда бывает, дай палец – норовят откусить руку. С неожиданной для нее энергией она опять закатила мне скандал по поводу того, что я не хочу заниматься с ней любовью.

– Нет, это уже полный бред! Ну сколько это будет продолжаться?

– Откуда я знаю? – отрезал я. – Мне это тоже нелегко переносить.

– Ну что, что я тебе такого сделала, что ты меня так мучаешь, а?

– Тоже мне мучение! Есть люди, которым не с кем даже поговорить. Не с кем сходить в кафе. И когда они просыпаются по утрам, никого нет с ними рядом.

В конце концов она заперлась в ванной.

– Послушай, Паула, – уговаривал я ее через дверь, засунув руки в карманы и уставившись на носки своих ботинок. – Послушай, Паула, тебе ведь известно, в чем проблема. Она была с самого начала и никуда не делась. Поверь мне.

– Я не желаю тебя слушать. Оставь меня в покое.

– Ты должна уважать мое решение, Я ведь уважаю твои. Паула, выходи. Мне прекрасно известно, чем ты там занимаешься, это уже третий раз за неделю. Тебе следует быть осторожнее.

– А кто виноват? У меня что, есть выбор?

– А мне, по-твоему, весело? Ты думаешь, я не предпочел бы определиться раз и навсегда? Но представь себе, я к этому пока не готов! Я не готов жить с женщиной! Представь себе, это выше моих сил! Паула, я ничего от тебя не скрывал.

Она не ответила – вероятно, сжимала жгут зубами.

– А что, если мне сходить к психоаналитику? Как ты думаешь? Если у тебя есть кто-то на примете, я готов поговорить с ним. Я хочу рассказать ему, что со мной происходит.

Не подумайте, что я был неискренен. Я бы отдал все, что имею, чтобы избавиться от этого чувства неуверенности. Да я же мечтал о жизни счастливого дурака, я больше всего на свете хотел просто жить с женщиной! Проводить с ней дни и ночи, сияя блаженной улыбкой. Но имел ли я на это право? Был ли я на это способен – открыто жить с Паулой? Трахаться с ней, вместе читать книги, бывать на людях, ходить по антикварным лавкам. Ну почему, почему у меня все так непросто? И почему так больно?

Она вышла из ванной, прямиком направилась к постели и рухнула на нее. Даже трусики не надела.

– В одном я уверен, – вновь заговорил я. – Однажды утром я проснусь, и все мне станет ясно и понятно. И какое бы решение я ни принял, оно будет наилучшим для всех. Послушай, Паула, это же как роды. Надо набраться терпения. После ухода жены я чувствую, что во мне уже живет новый человек, только он еще не появился на свет. Еще не родился. Но успокойся, девяти месяцев тут не потребуется.

Она поманила меня пальцем. Я улегся рядом и прижал ее к себе. В эту минуту я от всей души желал, чтобы мне был дан знак с небес. Я был бы счастлив сообщить ей, что жребий брошен и что я даже согласен на ней жениться, если она захочет. Тогда я бы поставил крест на Крис, поставил бы крест на Мэри-Джо… Это было бы все равно что всадить себе две пули в сердце… насколько я мог об этом судить. От одной мысли озноб пробирал. Кто бы захотел оказаться на моем месте? А ведь сколько еще забот и хлопот это требовало… На следующее утро я встретился с Мэри-Джо. Я был в хорошей форме после часа гимнастических упражнений и двух больших стаканов апельсинового сока, который в гробовом молчании приготовила мне Паула. А Мэри-Джо успела посетить сеанс борьбы с Ритой, отчего цвет лица у нее был просто превосходный, да и настроение гораздо лучше, чем накануне вечером. Нет, она не выглядела безумно счастливой, она была такой, как всегда. Хотя в последние дни она радостью не искрилась.

Я пригласил ее в бар, который мне открыла Паула, располагавшийся на последнем этаже небоскреба; окна там были широко распахнуты, притом что жара была еще вполне терпимая, и вообще там было современно и в то же время уютно. Стоило все бешеных денег, но я знал, что Мэри-Джо будет приятно разок выпить кофе из красивых чашек, а не из пластмассовых стаканчиков. Два комплексных завтрака даже не уместились на столе. Мэри-Джо побледнела:

– Ты что, смерти моей хочешь?

– А ты не замечала, что настроение у тебя резко изменилось с тех пор, как ты ничего не ешь? По-моему, ты постоянно хандришь.

В то утро она вдобавок была какой-то перевозбужденной. Не пожелала мне и слова сказать насчет того, о чем плакала накануне, но была крайне взволнована одним открытием величайшей важности: Рамон носит ботинки с металлическими набойками.

Я протянул ей корзинку со всякими круассанами и стал дожидаться, когда она высвободит руки, зажатые между ног.

– Конечно, не спорю, факт интересный, – сказал я. – Но что это нам дает? Неужто это единственная пара обуви в городе? А? Как думаешь? Их, наверно, десятки тысяч?

– Но нам достаточно напасть на след того, кто носит ту самую пару. Ладно, я буду держать тебя в курсе.

Зная Мэри-Джо, я был удивлен, что она еще не наведалась в квартиру Рамона. С нее бы сталось. Но, к счастью, она еще не совсем лишилась разума и предпочла сказать мне о своих подозрениях, прежде чем совершить глупость, которая могла иметь для нее очень неприятные последствия. По части безответственности мне вполне хватало Крис.

– Хорошо, мы им займемся, – сказал я, – раз ты настаиваешь, внесем в это дело ясность. Но ты ничего не предпринимай без меня. Дай слово.

Похоже, она была удовлетворена и на радостях проглотила бриошь, довольным взглядом обводя соседние крыши, залитые в этот утренний час потоками золотистого солнечного света. Это же был наш город, и мы любили его. Мы всегда смотрели на него с нежностью, словно хотели наглядеться, прежде чем его разрушат. Шучу. Но вообще-то не хотел бы я в 2001 году быть ньюйоркцем. Я думаю и о других городах, пострадавших позже. Сегодня никто и нигде не защищен от бедствий. И все это знают.

Вдруг Мэри-Джо спросила, почему я на нее так смотрю, а я ответил, что не знаю.

– Мы поддаемся чувствам, – сказала она. – Не веришь? Трахаться – это еще не все. Я хочу сказать, что можно было бы и по-другому использовать время, которое мы друг другу уделяем. Трахаться – этого недостаточно для того, чтобы мы сблизились.

Я улыбнулся:

– Но это и не отдаляет нас друг от друга.

– Ну, не знаю, я в этом не очень уверена. Как будто это заслоняет что-то очень и очень серьезное. Я хотела сказать, что мы с тобой слишком заняты, чтобы думать об этом. Тебе так не кажется?

– Думать о чем? Наша жизнь и так достаточно сложная головоломка, разве нет?… Зачем ты еще усложняешь, а? Знаешь» в чем сила наших отношений, Мэри-Джо? В простоте и ясности. Да, именно в этом! И знаешь, этому нет цены! Это значит, что от наших отношений мы можем ждать только хорошего. Простота и ясность – это так редко встречается.

– Дело в том, что ты мне можешь втюхать все, что захочешь. Меня это поражает. Я не знаю никого, кто бы так умел убеждать, как ты, Натан. Что тебе сказать? На самом деле, простота и ясность – это довольно забавные штуки, потому что трудно сказать наверняка, для чего они нужны. Если вдуматься хорошенько.

– А ты, значит, предпочитаешь сложность и неясность? Ты не находишь, что это еще забавнее?

– Ну, это совсем другое дело. Совсем другое!

Вот все они такие! Да, они, женщины, думают, что мы вполне довольны своей участью. Что мы ничего не хотим менять. А ведь мы просто видим впереди пропасть. А они – нет. Не видят, какая она глубокая и удушающе черная. Иначе они бы призадумались, прежде чем катить на нас бочку.

По дороге я напомнил ей о том, в каком смятении мы оба пребывали в тот период, когда встретились. Мы с ней были далеко не в лучшей форме. Она по-своему, я – по-своему… Мы оба были в заднице.

– Да, конечно, в нашей жизни многое могло бы быть лучше. Само собой. Что-то всегда можно улучшить. Но вспомни, как ты тогда еле ноги волочила, как изводилась, как ты тогда выглядела, как изнывала от безделья. Нет, ты все-таки посмотри, от чего мы ушли и к чему пришли. Какой путь проделали. Доставь мне такое удовольствие.

Она протерла темные очки.

Мы нашли Вольфа и Крис в каком-то пакгаузе на берегу реки, около заброшенного пирса. Я хотел убедиться, что у них все идет гладко.

Там было человек десять, и все старательно мастерили транспаранты: рисовали, приколачивали, пришивали, клеили. Некоторые ходили взад-вперед, загружая пачки листовок в грузовичок. Вольф командовал. Он был в шортах, демонстрируя всем свои длинные мускулистые ляжки бегуна-марафонца. Не одна Крис любовалась ими, Мэри-Джо они тоже нравились.

Приготовления к демонстрации шли полным ходом. Крис вместе с другими такими же активистами вырезала доспехи из картона. Большие куски они склеивали скотчем, перекусывая его зубами.

– Эй, Крис, где и когда мы завтра встретимся? – спросил я ее.

Воспользовавшись случаем, я помог ей примерить картонные нарукавники, которые она только что соорудила, и вытащил из-за спины шлем мотоциклиста. Он остался у меня с тех времен, когда мы были моложе, – ради нее я перерыл весь подвал снизу доверху.

– Это тебе ни о чем не напоминает?

– Конечно же напоминает, – сказала она, опустив голову.

– Да, хорошее было времечко! Ну да ладно… Мне будет спокойнее, если ты его наденешь. Да, согласен, мне не о чем волноваться. Знаю… Бесполезно возвращаться к этой теме. Не будем раздувать из пустяков драму, пожалуйста. Признай, что я стараюсь.

Подошла Жозе и потянула меня за рукав:

– Иди посмотри!

Огромный транспарант, посвященный памяти Дженнифер Бреннен. Множество портретов Дженнифер, укрепленных на палках. Целый ящик, набитый значками с ее изображением.

– Я сама этим занималась, – с гордостью заявила она, прикрепляя значок к моей рубашке. – А как твои дела?

– Пол Бреннен пригрозил мне судом, вот так. И вообще делается все возможное, чтобы затормозить ход моего расследования. Но они меня плохо знают.

Я не шутил. Конечно, у меня были большие затруднения: я никак не мог собрать воедино улики и неопровержимые доказательства виновности Пола Бреннена. Многочисленные сложности, с которыми я сталкивался в личной жизни, не позволяли мне посвятить себя телом и душой столь трудному и кропотливому расследованию. К тому же был еще Фрэнсис Фенвик. Фрэнсис Фенвик постоянно маячил у меня за спиной и не давал мне ни минуты свободно вздохнуть, опасаясь, как бы я не сделал что-нибудь на свое усмотрение и не навлек на его голову громы и молнии.

В таких условиях трудно двигаться большими шагами. Признаюсь, что, уже зная, кто виновен, я почти не интересовался всем остальным. Но неужели я выглядел так, будто у меня опустились руки? Не ошибались ли те, кто так думал?

– Но, Жозе, мой час уже близок, – продолжал я. – И кое-кому здесь придется изменить свое мнение. Попомни мои слова.

Мэри-Джо с Вольфом говорили обо мне.

– Что это он тебе тут рассказывает?

– Я говорил Мэри-Джо, что ты начинаешь кое-что понимать.

– Хм… Мне очень жаль, Вольф, но все наоборот. Вы с Крис – самая непостижимая пара, которую я когда-либо видел. Без обид.

– Я говорил о наших политических взглядах, о том, почему мы ведем борьбу. Ты ведь допускаешь, что мы не во всем неправы.

– Тебе, Вольф, следовало бы знать, Крис не могла выйти замуж за совсем уж ограниченного человека.

Вольф допускал, что может произойти стычка с полицией. Ближе к полудню он отправился на последнее собрание организаторов демонстрации и, вернувшись, не принес никаких утешительных новостей. Во время последнего саммита богатейших государств мира погибли 7 человек и 486 были ранены. Сейчас жертв могло быть намного больше. Полиция объявила, что силы будут удвоены и что новые районы будут закрыты для демонстрантов.

– Это провокация, – сказал я. – Чистой воды провокация.

Несмотря ни на что, глаза Вольфа горели каким-то диким огнем.

Я взглянул на Крис, но стоит ли говорить, что я увидел?

Нас вызвали по радио. Фрэнсис Фенвик собственной персоной. Я сказал ему, что болен. Он приказал мне прибыть на службу не медленно.

Он явно не знал, какие отношения связывают нас с Мэри-Джо, – я имею в виду интимные и тайные, – или же он был просто сволочь. Потому что мы вдвоем стояли перед ним, а он принялся мне выговаривать:

– Послушай, у тебя крыша на месте? Что это такое? Теперь ты завел шашни с наркоманкой? Это после жены-коммунистки?

– Простите, Фрэнсис, но я вас не вполне понимаю.

– Паула Консуэло Кортес-Акари живет у тебя?

– Да… ну, она живет ниже этажом…

Я заметил, как судорожно сжались челюсти Мэри-Джо, как дрогнули ее веки. А Фрэнсис Фенвик смотрел на меня со смешанным выражением восхищения и отвращения на лице.

– Я и не знал, что один из моих полицейских появляется на людях со знаменитой манекенщицей, – заявил он насмешливо.

– Ну, знаменитой – это небольшое преувеличение…

– Как бы там ни было, она сестра Лизы Лауры Кортес-Акари, чей муж, как тебе известно, испанский посол. Ведь так? Или ты, может быть, этого не знал?

– Он знает много такого, о чем никогда не говорит, – произнесла Мэри-Джо металлическим голосом. – Можете мне поверить.

Я повернулся к ней. Она была недовольна, но и я тоже.

– Благодарю тебя, – сказал я. – Знаешь, я ведь с ней не сплю, если тебе интересно.

– Да ну? А чем же вы занимаетесь?

Она внезапно побледнела как смерть. По ее взгляду я понял, что я – самый жестокий человек на свете. До того гнусный, что мое сердце следовало бы вырвать из груди и насадить на вертел. Но, вероятно, я был еще хуже, потому что она предпочла встать и уйти. Я даже пальцем не пошевельнул.

– Что это с Мэри-Джо? – спросил Фенвик ехидным тоном.

– Я думаю, у нее болят ноги, Фрэнсис.

– Так что это ты тут нам впариваешь? Ты живешь с женщиной, но не спишь с ней? Ну, скажи по совести, за кого ты нас принимаешь? За идиотов? Ты что, цирковой номер готовишь?

Я смотрел поверх его плеча, как Мэри-Джо вышла из кабинета и стала удаляться, растворяясь в океане дрожащего света; я видел, что ее широкие плечи опустились, что вся она, такая массивная и крепкая, как-то сникла, а походка ее отяжелела от того, что она сейчас осмысливала дурные новости. Но какие такие дурные новости, собственно? Если рассматривать ситуацию с объективной точки зрения… Нет, я бы очень хотел знать, в чем дело… А она взяла да смылась!

С мрачным, каменным лицом я заявил Фрэнсису Фенвику, что меня раздражает, когда в мою личную жизнь суют нос. Тем более что я могу ответить тем же, например выставить на всеобщее обозрение некоторые ее аномалии, резко сорвав с них покров.

– И Крис никогда не была коммунисткой! Нечего мне тут впаривать! Крис – коммунистка?! Я, Фрэнсис, называю такое ударом ниже пояса. Никогда Крис не была коммунисткой! Никогда в жизни! Да, кстати, а как поживает ваша дочь?

Это я рассказываю, чтобы вы немножко представили себе обстановку. Мы с ним были примерно одного роста. Я чувствовал, что он думает о том же, что и я: в один прекрасный день нам придется выяснять отношения на кулаках. Это не могло кончиться иначе, это было неизбежно. Да, подеремся, как паршивые грузчики. Ни он, ни я даже подумать не смели, каковы будут последствия нашей схватки, но оба и боялись и ждали этого.

И это при том, что наши проблемы должны были бы нас сблизить…

Например, проблема тяжелых наркотиков Паула как раз попалась, покупая очередную партию, точно так же, как дочь Фрэнсиса Фенвика попала в лапы полиции несколькими днями раньше, когда курила крэк с друзьями.

– Ладно, постараемся избежать неприятностей, – проворчал он. – Пока не позвонил посол. Надо действовать быстро, черт возьми! Да, постараемся избежать неприятностей по мере возможности.

– Совершенно с вами согласен, Фрэнсис. Дайте мне немного времени, и я заставлю ее бросить.

– Как хочешь. А пока скажи ей, чтоб была осторожнее. Припугни немножко.

– Я ей устрою, можете на меня рассчитывать. Она у меня узнает.

– Прекрасно. Ну так займись этим поскорее. Забирай ее отсюда. Да, и передай наши извинения. Но ты – можно подумать, будто ты ищешь таких девиц.

– Плохо вы меня знаете.

– Но ведь ты их притягиваешь! Разве не так? Ты с ней не спишь, но именно тебя она требует вызвать. Может, ты мне скажешь, что она вполне нормальна? А ведь что тебе нужно? Спокойная жизнь, жена и детишки…

– Детишки… не знаю, не знаю, – протянул я севшим голосом. – Все-таки с ними столько хлопот…

Мы с Фенвиком могли сколько угодно испытывать взаимную ненависть, но мы были друг к другу привязаны. Вы ведь это почувствовали, правда? Наши отношения были весьма шероховаты, но за этим скрывалось нечто неуловимое. Однако на его советы мне было наплевать. Абсолютно. Как и на его мнение об окружавших меня женщинах.

Я их искал? Да я находил их у своих дверей, когда уже было слишком поздно что-то делать! Как удавалось Керуаку и всем остальным сохранять свои силы? Я остановился между двумя этажами, чтобы записать в блокнот некоторые мысли по поводу распятия. Потом отправился вызволять Паулу.

Между нами произошла безобразная сцена прямо на улице, посреди тротуара, под немилосердно палившим солнцем. Люди останавливались и глазели на нас, посмеиваясь и поедая итальянское мороженое. Типичная семейная сцена с выбросами адреналина, когда размахивают руками, порываются развернуться и уйти.

Наконец, мне удалось заставить Паулу сесть в машину.

– Я очень довольна, – зло бросила она мне. – Да, очень довольна. Чтоб ты знал! Ужасно.

– Я тоже. Я тоже очень доволен. Все очень довольны, – сказал я, трогаясь с места.

– С самого начала… ты с самого начала должен был сказать ей всю правду!

– Но какую правду, Паула? О какой правде ты говоришь?

Она едва не выскочила из машины на полном ходу, но я наклонился и почти упал ей на колени, чтобы заблокировать дверцу.

Часть ночи я провел в баре в компании своего братца. Вход женщинам в этот бар был запрещен, подобно тому как в некоторые бары не пускают мужчин, и хорошо, что такие есть. Я сказал ему: «Послушай, Марк, мне нужно с кем-нибудь поговорить, только спокойно, потому что все очень плохо».

И вот мы сели с ним друг против друга, пропустили несколько стаканчиков. Ночное небо озарялось электрическими разрядами молний. Я продолжил прерванный разговор.

– Марк, посмотри на мою профессиональную жизнь. И на личную. Объективно. Найди мне хоть один повод для радости. После всего, что я тебе рассказал. Покажи мне хоть искорку света. Только не начинай мне перечислять достоинства Паулы! Забудь о них на минутку, потому что речь идет о моем будущем, а ты должен заботиться прежде всего о моем счастье, а не о счастье своих подружек. Даже если они, по-твоему, несравненны. Так что не валяй дурака и хорошенько подумай. Меня все это буквально подкосило. Словно затмение нашло, Марк. Я не шучу.

А в это время Пол Бреннен продолжал разгуливать на свободе, Крис, наверное, засыпала на плече Вольфа, Мэри-Джо ужасно злилась на меня, а Паула крушила все кругом.

Ну а Марк в это время ломал голову над моей задачей.

– Ладно, старина, брось… Не утруждайся, – вздохнул я. – Полный мрак!

Но Марк положил мне руку на плечо, и оказалось, что только это мне и было нужно.

– Я выпил лишнего, в кои-то веки. Понимаешь, что это значит?

Он отвел глаза. И было с чего. Прежде, до начала этой драмы, я был его кумиром, а после того, как она разыгралась, он стал презирать всех полицейских вообще. Сердцем очерствел.

– Послушай, Марк, любая история может развиваться, только если у главного героя есть цель. Так мне Фрэнк объяснил. Но у меня-то какая цель? Я очень хорошо вижу препятствия, но никак не могу узнать, какова же моя цель. Ну а ты что об этом думаешь? Быть может, именно от этого у меня ощущение полнейшей безысходности?

Он долго задумчиво качал головой. Обычно я не занимаюсь самокопанием при нем, так что теперь я видел, насколько он взволнован от осознания серьезности момента. Я был его старшим братом, его семьей. Кроме меня, у него никого не было. А семья должна быть твердой сушей, к которой можно пристать, а не хлипким плотом без якоря, несущимся куда-то по воле стихии. Я, как мог, собрался с силами и улыбнулся Марку.

– Но представь себе, что твоя цель недостижима, – сказал он, поглаживая подбородок. – Что происходит в таких случаях? А что говорит Фрэнк, а? Что делать, если цель недосягаема?

– Он говорит, что за недостижимой целью должна скрываться какая-то другая. И заметь, я не имею ничего против. Я открыт всему. Я склонен забывать о своей цели, из-за того, что все затянуто этим проклятым туманом. Хотя на самом деле я все-таки двигаюсь к невидимой цели.

Я ласково потрепал его по плечу, указывая одновременно взглядом на наши пустые бокалы бармену, у которого волосы с одной стороны головы были светлыми, а с другой черными, – доказательство того, что все возможно в этом мире, совершенно съехавшем с катушек.

– Дело в том, что сегодня они все задали мне жару, – объяснил я. – Все три разом, это уже чересчур. Все три в один день!

– Прошлое, настоящее и будущее… Супер, они как всадники Апокалипсиса!

Я опять улыбнулся Марку.

– Ну-ну, Марк, не торопись с выводами. Я вижу, к чему ты клонишь. Нет, не спеши, паршивец.

– Но Крис – цель недостижимая, а другая – ложная. Так что же остается?

– Скоро узнаем. Может, четвертый всадник, почему бы нет? Скоро узнаем, потому что в нашем мире ничто не может оставаться неизменным. Никакие силы нельзя сдерживать бесконечно. Вот увидишь, скоро все определится. В конце концов я могу оказаться на писательских курсах и подрабатывать по ночам в гараже. Всякое может произойти. А что-то уже происходит.

Я отпустил Марка, потому что где-то была вечеринка и он уже начал беспокоиться. Как диабетик без инсулина. Для него это вопрос жизни и смерти. Сказать по правде, какая разница между этим и политической деятельностью? Неужели во всем этом есть какой-то смысл? Существует ли способ уйти от самого себя? Закрыть глаза на ужас своего положения?

По обе стороны от меня у стойки бара одинокие мужчины покачивали головами пристально глядя в стаканы. Нам не надо было слов, чтобы понимать друг друга. Иногда у одного из нас вырывался слабый жалобный стон. Но из деликатности или из сочувствия все делали вид, будто ничего не слышат.

Не говоря ни слова, я угостил всех присутствующих за свой счет, и мои действия были встречены молчаливым одобрением. Я записал адрес и название этого бара в блокнот, опасаясь, что забуду, а под словом «распятие», натолкнувшим меня на кое-какие мысли, написал слово «воскресение», которое меня ни на что не натолкнуло.

Некоторое время я представлял себе ту новую жизнь, что ожидала меня. Я вообразил то великое потрясение, которое должно изменить весь мой образ жизни, то самое, о котором я с таким воодушевлением говорил младшему брату. Меня буквально била дрожь от беспокойства и возбуждения. Но я не мог разглядеть в бурном потоке, увлекавшем меня, хоть одно лицо. Я не могу знать, кто или что будет способствовать моему возрождению к жизни. Всякое могло произойти. А что-то уже происходило. Мощные щипцы обхватили мне голову и пытались извлечь меня из этой передряги, из этой плотной и тягучей массы, а я только диву давался, не мог понять, откуда она взялась. Потому что вы можете думать обо мне что угодно, можете легко находить во мне недостатки, но чтобы я замесил всю эту мерзость собственными руками? Нет, на такое я не был способен! Нет, нет, один я не смог бы ни придумать, ни устроить ничего подобного. Я не был настолько ненормален. Или тогда уж все на свете ненормальны. Все мы находимся в одинаковых условиях.

На следующее утро я проснулся на рассвете. Оказался я не в постели, а на полу в гостиной, спал, свернувшись в клубок, чего со мной давненько не случалось.

На небе не было ни облачка. Паула бросилась ко мне и с невероятной силой впилась поцелуем в губы. По щекам у нее струились слезы.

– Все хорошо, – успокоил я ее. – Все хорошо! Мы наговорили много всякого, но ни ты, ни я ведь так не думаем, правда? Конечно, нам надо будет об этом поговорить, но не сейчас, Паула, не сейчас, у меня нет времени.

Я сократил ежедневный сеанс гимнастики до легкой разминки, зато подольше постоял под душем, правда, особой свежести после него не ощутил, потому что остатка ночи оказалось недостаточно, чтобы исчезли все следы вчерашнего пекла. Паула отодвинула полупрозрачную занавеску и встала, пристально глядя на меня, но я не задал ей никаких вопросов. Похоже, мы все находились в одинаковых условиях.

Еще не было восьми часов, когда я позвонил в дверь Мэри-Джо.

Мне никто не ответил. Мертвая тишина. Фрэнк, возможно, уже ушел на лекции, но она? Нет, что за дела? Наверно, еще злится на меня, в ее груди кипит чистая, праведная ярость, и этого удовольствия она себя не захочет лишить ни за что на свете. Я скрипнул зубами от досады и позвонил Рите:

– Скажи ей, что у нее самый дрянной характер, какой я когда-либо видел. Передай ей это слово в слово. Иди, скажи ей.

– Натан, ее здесь нет.

– Скажи ей, что я сыт по горло. Дай ей трубку…

– Ты слышал, что я тебе сказала?

– Прекрати надо мной издеваться, Рита. Мне не до смеха!

Выйдя на улицу, я позвонил Дереку:

– Да, Дерек. Знаю, что она ревнивая. Черт возьми, кому ты это говоришь! Но я не сплю с этой женщиной. Она живет у меня, но я с ней не сплю.

– О'кей, Натан, о'кей, я-то тебе верю. Но признай, что ты наделал глупостей. Она была вне себя, просто вне себя. Да, приятель, какого ж ты дурака свалял!

– Ну, где я свалял дурака? В чем? Кто-нибудь, наконец, потрудится меня выслушать? Что я сделал плохого, можешь мне сказать? Да, я не безгрешен, Дерек, я никогда не утверждал, что я белый и пушистый. Не надо сочинять, слушай! Дерек, прежде чем бросить в меня камень, следовало бы посмотреть мне в глаза. Вот так, я вас обоих предупредил. Можешь передать мое сообщение по назначению.

– Знаешь, старина, нельзя заводить больше одной интрижки разом. Только одну, такие правила. Одну! Иначе сам видишь, что получается. Не надо воображать, что ты умнее всех, что у тебя это проскочит. Не проскочит никогда. Нам это слабо. И вот тебе доказательство.

– Тебя только не хватало, чтоб ты мне все объяснил! То, что и так любому дураку понятно! Думаешь, я такой идиот? Почему я не трахаюсь с Паулой, как по-твоему? Может, я извращенец? Вот что ты обо мне думаешь?

– Послушай, я вовсе не хочу тебя обидеть, Бог свидетель! Но признай, что это странно. А я ведь всякого навидался. Я выслушиваю такие истории, каких ты даже вообразить себе не можешь. У тебя бы уши завяли!

– Она купила мне стол и стулья. И все! Да, еще шкаф. Вот и все, что между нами было. Черт возьми. Ты меня слышишь, Дерек? Да, я умудрился не попасть в переплет! По ночам она мне читала. И все, ничего больше! Ты же знаешь женщин, Дерек, Им нужны диванные подушки и красивые шторы. Ну что я могу с этим поделать? Дерек, что можно сделать с женщинами, если им что-то взбредет в голову? А если им мешать – что это даст? Пока сохраняется главное… пока не случится непоправимое…

Прежде чем вновь сесть в машину, всю сверкавшую на солнце, я бросил взгляд на окна квартиры Мэри-Джо, и у меня вдруг возникло какое-то неприятное ощущение. Но, несмотря ни на что, я нажал на газ. Мне предстоял трудный день. Я не мог терять ни секунды. Одной тревогой больше, ну и ладно, какая разница? В моем-то положении.

В центре города уже невозможно было проехать по улицам. Основные магистрали перекрыли, и автобусы, набитые полицейскими, следовали по опустевшим улицам длинными колоннами. Витрины были закрыты стальными жалюзи. В прозрачном безоблачном небе кружили вертолеты.

Припарковавшись у дома Крис, я достал из кармана значок и прицепил портрет Дженнифер Бреннен себе на грудь.

– Мэри-Джо пропала, – доверительно шепнул я Крис, которая заметно нервничала.

– Да? Как это – пропала?

Она налила мне чашечку кофе, рассеянно покусывая губы. К счастью, она дала мне и блюдце.

– Ты все-таки следи, что делаешь, – посоветовал я ей. – Я расстался с Мэри-Джо вчера во второй половине дня и с тех пор не знаю, где она.

Крис смотрела на меня невидящим взглядом. Потом удивленно спросила:

– Не знаешь, где кто?

Но не одна Крис выказывала признаки некоторого волнения. В доме кто-то постоянно сновал вверх-вниз по лестнице, то и дело скрипели дверные петли. Некоторые даже обливали себе ботинки горячим кофе.

Зато у Вольфа вид был безмятежный. Он спросил меня, в хорошей ли я форме.

Крис в это время готовилась к походу у себя в комнате. Кто из них двоих был более озабочен, как вы думаете? Кто еще стоял обеими ногами на земле?

– Но разве у нас есть выбор? – распространялся он во время нашего вчерашнего разговора. – Как можно оставаться в стороне и сидеть сложа руки? Натан, мы ведь в этом мире не для того, чтобы потакать меньшинству, которое собралось выпить у нас всю кровь до последней капли. Извини, старина, но я не согласен. Не такой мир я хочу оставить в наследство своим детям.

– Твоим детям, Вольф? – выпалил я, чувствуя, как внутри у меня все холодеет и сердце сжимается. – О чем это ты?

– Посмотри, что они натворили в Аргентине и в других странах! Возьми хотя бы районы Африки южнее Сахары. Всякий раз, когда туда вкладывают один доллар, оттуда вывозят почти два! Вот как действует эта система! И против такой схемы, обеспечивающей гигантскую прибыль единицам за счет всего населения, я буду бороться до последнего вздоха!

– Вы с Крис… – спросил я полупридушенным голосом, – вы с Крис собрались завести детей?

– Послушай, если оставить власть в руках рвачей или некомпетентных людей, ты понимаешь, куда это нас заведет? Тебе нужны подробности? Знаешь, какие чувства я испытываю, видя все, что творится? Некоторые начинают действовать от отчаяния или гнева, а я – от стыда.

– Вольф, ты меня дразнишь, правда? Ты ведь это не всерьез?

– Я западный человек. Вот почему стыд у меня возникает прежде гнева и отчаяния. Невыносимый стыд… ты понимаешь меня?

– Но вы же друг друга едва знаете. Черт возьми! Вы познакомились всего несколько месяцев назад. Как вы можете знать, что хотите детей? Не желаю даже говорить об этом, черт возьми!

Я ни слова не сказал об этом Крис.

Я решил забыть об этом разговоре.

Но я вспомнил о нем, когда смотрел, как Крис надевает на руки и на ноги куски гофрированного картона. Она сидела на краю кровати, и на меня нахлынули воспоминания. Казалось, я купаюсь в водопаде, каждая капля которого сияет так ярко, что меня пробирает насквозь.

Когда я подошел ближе, она подняла голову, улыбаясь, но через секунду улыбка исчезла.

Тот, кого она ждала, шлялся невесть где, несомненно занятый более важными делами. Хотел бы я знать, какими именно. Я взял моток скотча и помог ей прикрепить картонные щитки, особенно старательно к ногам, которые я так любил. Я не говорил ни слова.

– Знаю я прекрасно, о чем ты думаешь, – заявила она.

Я ничего не ответил. У меня были другие заботы в голове.

Когда настало время тронуться в путь, я решил еще раз обсудить с Вольфом несколько вещей. Например, где встречаться после того, как полиция начнет стрелять, и в какую больницу ехать. Он думал, я шучу, но я совсем не шутил. Я даже ощущал, что меня начинает бить дрожь, потому что знал, на что способны легавые, и не мог не думать о том сюрпризе, который нам приготовили. – Не пожимай плечами, Вольф. Это будет настоящая бойня. Попомни мои слова. Эти парни – извращенцы. Так что, уж пожалуйста, не отмахивайся.

Последние сводки звучали угрожающе. Для любого, у кого еще сохранялся хоть минимум рассудка. От приведенных цифр у меня холодок пробежал по спине: двести тысяч демонстрантов поджидали тридцать тысяч экипированных с головы до ног, как говорится, вооруженных до зубов полицейских.

– И это еще не все, – сказал я в пустоту. – Послушайте меня! Маршрут, который нам навязали, это жуткая мышеловка, вот что я хотел вам сказать. Жарко придется. Послушайте меня внимательно. Не пытайтесь уходить по прилегающим улицам, потому что именно там они вас и ждут. Держитесь вместе, оставайтесь в толпе. Прикрывайте голову. Я же сейчас к услугам тех, кто желает получить дополнительные советы. Не стесняйтесь, задавайте мне вопросы. Воспользуйтесь этой возможностью, ребята! А теперь разрешите пожелать вам удачи. Удачи вам всем!

Вольф первым похлопал меня по спине. Крис смотрела на меня круглыми от изумления глазами. Она так плохо меня знала.