Изучив во всех деталях план путешествия Гурджиева, я уверился в том, что он должен был посетить Эдесу. В своей книге «Встречи с замечательными людьми» он рассказывает, что после находки карты «допесочного Египта» в доме армянского священника в «N» у них с его другом Погосяном были и другие приключения на пути в Смирну (Измир) до того, как они отплыли в Александрию. Чтобы попасть в Смирну, им пришлось пройти через Урфу, и, если иметь в виду связь этого города с «Герметиками», они почти наверняка пожелали посетить и близлежащий Харран. Менее очевидно, что они путешествовали и на север, в Коммаген, но все же это вполне вероятно, поскольку о мемориале Антиоха много писалось и говорилось вслед за его открытием всего за несколько лет до разбираемого нами путешествия, а Гурджиев явно интересовался развалинами культурного рода.

Мы также предвкушали предстоящее путешествие в Урфу. После нашего последнего путешествия в апреле 1994 года я прочитал почти все, что мог найти об этом городе. Я уже знал, что посетившее меня странное, сказочное видение украшавших древний город дворцов и храмов не было сплошной фантазией, что когда-то Эдеса действительно была «оком Месопотамии». И все же я был уверен, что там таится какой-то важный секрет, которого не найти в книгах. Мы с Ди жаждали вернуться туда и посмотреть все самим еще раз, как только спадет неотложность других дел. Итак, в сентябре 1995 года мы вновь оказались на борту самолета, следующего в Турцию. На этот раз я был полон решимости не поддаваться болезням и не провалить поиски. Я буду задавать правильные вопросы и, как бы то ни было, постараюсь раскрыть великую тайну, скрываемую Урфой, и ее связь с легендой о волхвах, если таковая имелась.

Прилетев на этот раз в Диярбакир — древний город-крепость на реке Тигр в 183 километрах к северо-востоку от Урфы, мы взяли такси и вскоре неслись по сельской местности — унылому ландшафту, усыпанному в основном черными камнями и заросшему мелкими кустиками, пригодными в пищу лишь для самых неприхотливых овец и коз. Там и тут среди этой дикой местности виднелись небольшие зеленые пятна, где наличие воды в ближайшем колодце позволяло выращивать кое-какой урожай табака или хлопка, но по большой части эта земля мало чем отличалась от пустыни, в которой не увидишь ни одного деревца, да и кусты встречаются редко. Нашим водителем снова оказался курд, который, руля по пустой дороге, поставил для нас кассету с курдской музыкой. Однако он явно побаивался военных и, как только мы приближались к очередному блок-посту (а их оказалось несколько на нашем пути), поспешно прятал кассету от настороженных глаз солдат. Судя по всему, еще сохранялась напряженная обстановка, и мы радовались тому, что задержимся здесь ненадолго.

Прибыв в Урфу, мы остановились в гостинице «Харран», хранившей, казалось, память о моих неприятностях в прошлом году. На этот раз мы приехали лучше подготовленными — с аптечкой, которая сослужила бы службу даже в экспедиции в верховья Конго. К нашему счастью, как оказалось, она нам не понадобилась. Вскоре после того, как мы поприветствовали Мустафу, помнившего нас с прошлого года и выросшего теперь до звания управляющего, мы отправились пешком на старый рынок. В этот наш приезд ни пыль, ни запахи, ни толпы людей уже не казались нам столь неприятными. Теперь, когда мы лучше разбирались в истории города, все это имело особый смысл. Если в прошлый наш приезд мы были почти полностью изолированы от кипевшей вокруг нас жизни и поэтому не очень-то и понимали ее, то на этот раз мы постарались стать частью ее. В каком-то смысле благодаря нашим усилиям вернуться сюда Урфа стала теперь и нашим городом, и мы как бы обрели право узнать кое-что из ее тайн.

На вершине небольшого холма мы обнаружили развалины того, что было когда-то весьма большим зданием, ибо оно занимало по меньшей мере один акр. Один его угол явно использовался до недавнего времени в качестве мечети, ибо его стены были покрашены в бирюзовый цвет. Сейчас — лишенный крыши и разграбленный — угол представлял собой пустую коробку. Остальная часть комплекса пребывала ниже уровня земли, и хотя его центр использовался как склад строительных материалов, в нем оставались еще подземные склепы, ждущие своего исследователя. Эти склепы с готическими сводами и декоративными окнами явно были очень древней постройки, восходящей, по крайней мере, ко времени крестовых походов, если не к еще более ранним временам. Могли ли эти убогие, заброшенные руины быть когда-то знаменитым кафедральным собором Эдесы? Ничто не свидетельствовало об этом, как ничего не упоминали и всевозможные путеводители, однако представшее взору как бы намекало, что так оно и могло быть.

За «собором» находились два интересных моста, один — явно римский — над высохшим руслом реки Дайсан. По обе его стороны располагались жилые дома, дававшие кров части городского населения. Но даже и так эти осязаемые остатки былых империй продолжали производить впечатление по крайней мере тем, что их все еще использовали. Спускаясь по холму в направлении к цитадели, мы прошли мимо многих реликвий. С улицы можно видеть то, что признается ныне как древняя Церковь Св. Иоанна. Лишенная крыши и открытая всем стихиям, с колоннами и готическими окнами, явно указывающими на их былое духовное использование, даже если позже она служила жильем или магазином. Вблизи от этой церкви находились несколько маленьких магазинчиков без передней стены, из тех, которых уже не увидишь в Западной Европе. В одном из них три мальчика переделывали большие консервные банки в дуршлаги. Простенький процесс пробивания дырок гвоздями в дне банки служил наглядным примером повторного использования вещей. Ниже по склону начинался собственно крытый рынок. Здесь мы увидели, прямо-таки в стиле Али Бабы, настоящий муравейник улиц и переулков, каждый из которых предлагал свой тип товаров. В одном торговали продуктами питания, в другом — обувью, в третьем — столярными и в четвертом — ювелирными изделиями. Рынок сохранился в том виде, каким он был, вероятно, тысячу лет назад, и, как я представил себе, показался бы знакомым и царю Абгару Великому. Утомившись, мы решили вернуться в гостиницу, чтобы освежиться перед ужином. Мы хотели оставить самые интересные достопримечательности Урфы на потом, когда, хорошенько отдохнув, мы сможем больше насладиться их видом.

На следующий день мы отправились прямо на рынок, а оттуда прошли к нижней части цитадели, где в свое время стояли дворцы Абгаров. По объяснениям местных жителей, название «Урфа» — производное от первоначального названия города задолго до того, как сюда явились греки, переименовавшие его в Эдесу. Они говорили о городе «Урсу», упоминавшемся в аккадских, шумерских и хеттских текстах, и утверждали, что именно его называют в Библии Уром Халдейским. Согласно этим преданиям, патриарх Авраам родился в пещере у основания цитадели. Сегодня эта пещера является важным центром паломничества набожных мусульман, составляющих большинство туристов, посещающих Урфу. И приезжают они не только из Турции, но и из Сирии, Ирака и других стран. Заплатив за вход, мы с Ди вошли в пещеру. Она оказалась разделенной перегородкой на две части — комнаты для представителей двух полов, ибо — как принято в мусульманских странах — мужчины и женщины молятся отдельно. Я прошел в мужскую половину — тесную и душную каморку. В глубине ее металлическая решетка отделяла ее от мелкого прудика с водой, которую можно видеть, но не трогать, и которая поступала из естественного источника. На правой стене имелся кран, из которого паломники могли напиться, но не в этом, похоже, состояла цель посещения пещеры: на моих глазах мужчины падали ниц и исполняли свой зикр и, занятые этим, даже не заметили моего появления. Смущенный тем, что невольно посягнул на столь интимные проявления веры, я оставался в пещере совсем недолго и вышел на цыпочках. Ди испытала те же ощущения на другой, женской, половине и к тому же большую скученность. Как и в жизни, при посещении пещеры женщин оказывалось в пять раз больше, чем мужчин, и многие из них приводили с собой детей, так что в каморке яблоку некуда было упасть, не то что места, чтобы пасть ниц, как полагалось. Туда втиснуться-то было трудно.

Чувствуя себя добродетельными после отдания долга Аврааму, мы, несколько озадаченные тем, что его мать выбрала для родов такую мокрую пещеру, прошли к собственно рыбным садкам. Они расположены в небольшом парке и представляют собой одну из величайших достопримечательностей Урфы. Сытые по горло только что виденными источниками, мы бы напились из садков, если в них не сновали бы в поисках пищи тысячи ручных карпов. Паломники и другие посетители вроде нас покупают корм у местных продавцов и угощают им рыб. Поскольку карпы считаются священными рыбами, их никто не ест, и они вырастают до огромных размеров. Парк укрывался в тени платанов, и хотя с одной стороны от озерца Авраама высится мечеть, располагающая к спокойному размышлению, находящееся по соседству озерцо Зульха размещалось посреди чайной. Здесь мы могли насладиться бесчисленными стаканчиками чая, кормить рыб и размышлять над нашим следующим шагом.

Оставив позади чайную, мы с помощью двух юных проводников последовали к цитадели. Этот внушительный замок господствует над городом. Построенный на естественном возвышении, с колодцами, снабжающими его водой, с очень гладкими стенами, на которые было бы трудно взобраться, — все это объясняло, каким образом он смог выдержать такое количество осад в прошлом. Как на собственном опыте убедился последний франкский правитель граф Джосиелен, запасшийся продовольствием гарнизон мог продержаться здесь долгое время. На вершине осталось несколько руин, имеющих отношение главным образом ко временам Оттоманской империи и Сельджуков, но были и следы греческих или римских построек. На западном краю вершины имеются остатки здания коринфского ордера, перестроенного в прошлом. Самыми же примечательными были две удивительно хорошо сохранившиеся колонны, которые, собственно, мы и хотели посмотреть.

Эти колонны пятнадцатиметровой высоты также символичны для древней Урфы/Эдесы, как Тауэр для Лондона. Надпись на сирийском языке на одной из них свидетельствует, что она была посвящена царице Шалмас, возможной жене Абгара Великого. Он умер в 212 году, будучи последним независимым царем Эдесы перед ее присоединением к Риму в качестве колонии. Таким образом сооружение колонн можно датировать концом второго — началом третьего столетия новой эры. Именно во время его царствования в 201 году случилось сильное наводнение, разрушившее значительную часть города и погубившее более двух тысяч жителей. Абгар повелел народу не строить больше «будок» (вероятно, имелись в виду магазинчики) вблизи от реки и построил новый дворец на горе, хотя и имел уже один дворец внизу, на месте нынешних рыбных прудов и соответствующих им мечетей. Комплекс дворца включал Храм бога Луны Сина и постройку, получившую позже название «Башня Персов». Согласно местным легендам, она была так названа потому, что стала частью здания, в котором размещалась знаменитая «Школа персов» вплоть до того, как в 489 году она была закрыта, а ее наставники изгнаны в Нисиби.

Ассоциация бога Луны с источниками и прудами Эдесы представляется вполне закономерной. В античных цивилизациях Луна всегда ассоциировалась с водой, будь то облака, дождь, реки или даже море. Происхождение источников в пещерах под горой цитадели всегда было величайшей тайной. В отличие от непредсказуемой Дайсан, они никогда не высыхали и давали чистую пресную воду. Неудивительно поэтому, что их воспринимали за дар богов, в частности бога Луны, который правил всеми водами. Я же заподозрил, что здесь скрывалось нечто большее, и мое подозрение лишь укрепилось через несколько дней, когда мы посетили самое знаменитое святилище бога Луны в Харране.

Оставив позади «благоухание» и пыль Урфы, мы отправились на такси в поездку по равнине Северной Месопотамии. В отличие от районов к югу от Дьярбакира, эта равнина весьма богата буроземом и в высшей степени плодородна. И речь идет не о причуде природы, а об усилиях населяющих ее людей. Двумя днями ранее на пути в Коммаген мы сделали остановку и полюбовались плотиной им. Ататюрка — несомненно, одним из чудес современного мира. Огромное бетонное сооружение, построенное с помощью и по технологии США, сдерживает сегодня могучий Евфрат и заполнило водой лежащую выше долину, превратившуюся в огромное озеро. Получение электроэнергии было лишь одной из целей создания водохранилища. Не менее важно и использование воды с помощью акведуков для орошения полей вокруг Харрана. Результаты этих усилий теперь ощутимы в виде высоких урожаев, главным образом хлопка, выращиваемого там, где когда-то легионы Красса умирали от жажды. Весь этот район, который Иаков называет в Библии «Падан Арам», быстро становится новым садом Эдема, и такое превращение, несомненно, поразило бы не только Красса, но и Авраама.

Еще предстоит изучить последствия для Сирии и Ирака уменьшения полноводности Евфрата — быть может, они даже не заметят разницы. Бум же вокруг Харрана лишний раз свидетельствует, как важна всегда была вода для этого изолированного города. Ближайшая к нему река — Балых находится приблизительно в десяти километрах, и хотя еще в античные времена был построен акведук, поступавшая по нему в город вода всегда была неприятна на вкус. К тому же подача воды легко могла быть прекращена во время осады, что оставляло Харран беззащитным в отличие от Эдесы. Его жителям оставалось только полагаться на колодцы, которые часто пересыхали в жаркие летние месяцы.

И все же, несмотря ни на что, с незапамятных времен Харран был самым известным местом поклонения богу Луны Сину. Во времена Ассирии город пользовался почти уникальной привилегией — не платил дани. И не только это: ассирийские цари проявляли личную заинтересованность в благосостоянии поистине священного города — святая святых богов. В одной из своих булл ассирийский царь Саргон, разгромивший Израиль и изгнавший самаритян, объявляет о том, что Харран находится под его защитой в соответствии с желанием двух высших ассирийских богов — Ану и Адада. Незадолго до того царь Салманасар III — на «Черном обелиске» он изображен получающим дань от израильского царя Ииуя, сына Омри — построил в Харране Храм Сина. Это было, по-видимому, весьма большое и тщательно украшенное здание. Храм был реставрирован Ашшурбанипалом (668–626 гг. до н. э.), нашедшим время для описания не только своих военных побед, но и этих работ:

«В то время начал разрушаться Храм Сына в Харране, который построил /его основания/ Шалманасар, сын Ашшурнасирпала /царя, жившего до моего времени/; он состарился, и его стены осели. Я восстановил храм и подвел под него прочный фундамент… Все стены храма я довел до высоты в 30 типки. Я добавил к нему /придел/ 350 (?) /локтей/ длиной, 72 /шириной/, с восточной стороны…

Это обиталище радости я накрыл крышей из кедров, выросших до огромных размеров на горе Ливан, и благоухающих кипарисов /бревен/, которыми Адад (?) украсил (?) гору Сирара и которые мои вассалы — цари морского побережья повалили… и с большим трудом притащили со своих гор в скучной земле в Харран, и… в дверные проемы вставил большие створки из кипариса, обитые серебряными полосами. В начале моего царствования я закончил восстановление всего здания этого великолепного храма».

При осмотре руин Харрана сегодня же не найти следов Храма Сина или еще каких-либо ассирийских построек. И все же вполне вероятно, что городские стены (самая поразительная достопримечательность Харана) сохранились такими же, какими они видели халифа аль Мамуна, когда он спрашивал сабинян, какую религию они исповедовали. За ними укрывается — ныне скорее от песочных бурь, нежели от вражеских армий — похожее на улей множество хижин и других примитивных жилищ арабского населения города. Хотя они и являются потомками скорее не первородных харранян, покинувших город после его разрушения монголами в 1260 году, а местных бедуинов. Несколько жителей предложили нам свои услуги в качестве гидов и показали нам остатки крепости, караван-сарая и того, что когда-то было очень красивым зданием исламской школы, или медресе.

Бродя по пыльным руинам древнего города, трудно было вообразить, что он был когда-то бурлящей метрополией, хоть территория, окруженная стенами, и свидетельствовала о значительных размерах былого поселения. Расположенное на высоком холме, господствующем над окружающей его равниной, оно могло дать — при условии, что его колодцы не пересохли — уютное убежище для путешественников. Нетрудно понять, почему престарелый отец Авраама Фарра решил закончить свои дни здесь и не идти в Ханаан. Мысль о путешествии миля за милей по полу-бесплодной пустыне отсюда до Леванта могла отпугнуть и самого бесстрашного путника. Предпочтительнее было остаться здесь, среди тех, кто говорил на одном с тобой языке и поклонялся тем же богам, нежели пускаться в неизвестность. Наши гиды полностью разделяли это ощущение и показали нам место — так они утверждали — захоронения Фарры, прежде чем вывести нас за стены города к тому самому колодцу, у которого Ревекка встретила слугу Авраама. Нам пришлось оставить наше представление о живописном колодце из древнего кирпича с цепью и ведром, как только мы увидели его — нечто похожее скорее на долговременную огневую точку времен второй мировой войны, нежели на колодец, прикрытый ныне железобетонным колпаком. Нас же больше интересовало, что скажут наши гиды об арабе-торговце из Урфы, обладавшем необычной статуэткой, которую — как они говорили — он жаждал опознать с нашей помощью. Осмотрев все достопримечательности Харрана, мы взяли его адрес и вернулись в нашу гостиницу в Урфе.

На следующий день — как обычно ясный и солнечный — мы отправились на рынок, где нужный нам араб держал магазин. Так как речь шла о весьма деликатном вопросе, мы тактично спросили его о статуэтке, и после нескольких чашек чая и предварительного разговора он согласился показать ее нам. Внезапно я понял, что чувствовал Гурджиев, когда армянский священник в Нисибе впервые показал ему карту «допесочного» Египта. Когда торговец развернул статуэтку, нашим глазам предстала несомненно подлинная античность. Внимательно осматривая ее, я пришел к выводу, что она изваяна из твердого камня, похожего на материал Черного обелиска, выставленного в Британском музее. Она чем-то напоминала кусок сыра «Эдам». Фигурка без рук и без ног представляла бородатого мужчину, одетого в конусообразные листья и имеющего рыбью голову вместо ног. В его пупке (вернее, там, где должен был бы находиться пупок, если бы у фигурки было тело как таковое) было просверлено отверстие — примерно в сантиметр в диаметре и чуть больше в глубину. Узеньким каналом отверстие сообщалось со ртом рыбьей головы, но его предназначение не было очевидным. Наш хозяин предположил, что через него можно было пропустить шнурок или полоску кожи, чтобы носить статуэтку на шее, но я не разделял его уверенности.

Хозяин жаждал узнать наше мнение о статуэтке и, конкретно, о ее вероятной цене. Мы не смогли просветить его по второму пункту и даже не попытались предложить свою цену. Принимая во внимание ее сомнительное происхождение и вероятность ее незаконного приобретения, покупка статуэтки была бы явно опрометчивым поступком, какое бы искушение я ни испытывал. Хозяин все же позволил Ди сделать снимки своего сокровища, получив за свою услугу щедрый «бакшиш». Сделал я это с радостью, ибо почти не сомневался в том, что статуэтка была ассирийского происхождения, представляла собой бога Луны Сина и, вероятно, служила чем-то вроде светильника. В профиль она походила на полумесяц, й я представил себе, что, если пропустить фитиль через рот рыбы и отверстие в пупке, заполненное маслом, она может служить лампой. И я вполне поверил хозяину, когда он заявил, что приобрел статуэтку в Харране, ибо она вполне могла быть подарена храму Ашшуранипалом во время его восстановления. Разумеется, не исключена и возможность того, что она была еще древнее и принадлежала к эпохе Шалманасара III, если не к еще более ранним временам. Однако, не располагая другими предметами того же типа и не зная точно места ее обнаружения, невозможно было и говорить с уверенностью о том, когда она могла быть изготовлена.

Я долго размышлял в ту ночь. Маленькая «лампа Аладдина», или как ее ни называй, казалась важной для нашего поиска, но я и сам не знал почему. Не в силах смежить веки, я встал с кровати и принялся расхаживать по комнате. Внезапно меня осенило: статуэтка бога Луны больше подходила Урфе, чем Харрану. Голова представляет «человека на Луне», освящающей Цитадель; одежда из листьев деревьев ниже и голова рыбы у основания — пруды с их карпами. Мы знаем, что в Эдесе действительно существовал Храм Луны, стоявший стражем над рыбными прудами, где сегодня находится Мечеть Абдуррахмана. Вплоть до окончания царствования Абгара Великого в 212 году цари Эдесы определенно сохраняли действующий Храм Луны еще долго после того, как официально приняли христианство. В то время как другие храмы были снесены или превращены в церкви, в этом единственном храме в границах царского дворца исповедовалась старая религия. Позже, похоже, его здание было занято «Школой персов», высокую образованность которых признавали даже их противники. До сих пор над прудами возвышается башня храма, который, как утверждается, они пользовались. Размышляя над всем этим, пришел к выводу, что они могли использовать башню для наблюдений фаз Луны — вероятно, глядя на ее отражение в пруду внизу. Это было жизненно необходимо для людей, живших по лунному календарю.

Бог Луны имел большое значение для месопотамцев, ибо представлял воду и, следовательно, плодородие. Больше того, он отсчитывал время и был поэтому главным посланником невидимого бога, которого они, похоже, называли «господином всего» — Бе’элыпамин. Все древние религии, какими бы многобожьими они ни были, зиждились на понимании того, что выше и за видимой вселенной обитает невидимый бог — изначальный источник всего, что проявляется. В Египте его называли Атум, или Амун, в Персии — Ахурамзда и в Месопотамии — Бе’элыпамин. Поскольку же людям трудно думать о немыслимом или вообразить невообразимое, невидимый бог отождествляется в процессе объективизации с тем или иным небесным телом. В Египте им было Солнце, и поэтому там поклонялись Атуму-Ра — заходящему Солнцу. В Месопотамии — Луна, и Сина называли Син-Марилаха. Храм Сина в Урфе/Эдесе имел, следовательно, то же значение для месопотамцев, что и Храм Атума-Ра в Гелиополисе для египтян. Больше того, исход из Ура и похороны «отца» Авраама в Харране походили на перенос культуры. Если верно то, что Авраам родился в Урфе — подлинном Уре Халдейском, тогда именно она, а не Харран должна быть местом рождения культа Луны. И это похоже на правду, если иметь в виду наличие источников в Эдесе в отличие от обезвоженного Харрана. Внезапно, возможно, под влиянием «джина из лампы», я начал понимать значение Эдесы, почему она считалась столь важной девять столетий назад, во время первого крестового похода.

 

ДВИЖЕНИЕ ПАЛОМНИКОВ

Исламское завоевание Святой земли дало западным христианам благоприятные возможности, но и создало для них серьезные практические проблемы. На протяжении столетий существовали весьма серьезные трения между папой римским, мнившим себя преемником Святого Петра и главой всего христианского мира, и патриархами Востока, считавшими себя и свои церкви независимой ровней Святому престолу. Захват воинами ислама Сирии, Палестины и Египта, означавший огромную беду для Константинополя, дал Риму благоприятную возможность утвердиться в качестве защитника как западных, так и восточных христиан. Пока патриархи Востока теряли власть и влияние, папа приобретал авторитет. Это проявилось в строительстве новых помещений для паломников в Иерусалиме и в значительном росте числа западных паломников в этот город.

Папу, да и всех западных христиан, сильно заботило свободное передвижение паломников и их доступ к Святым местам. С самых ранних дней паломники прокладывали пути в Святую землю, дабы иметь возможность посетить места, связанные с пастырством Христа. Самыми привлекательными и важными для них были Церковь Гроба Господня в Иерусалиме и Церковь Рождества в Вифлееме. С утраты Византией мощи и подъемом Священной Римской империи Карла Великого в VIII веке латинская церковь воспользовалась возможностью для строительства в Иерусалиме новых, католических пристанищ для паломников. Тем не менее собственно начало великой эпохи паломничества приходится на X век, когда улучшение экономических условий на родине и относительно мирное сосуществование христианской империи Византии и исламского мира обеспечили свободный поток европейцев в Константинополь и саму Святую землю. Такое счастливое положение дел продлилось почти до конца одиннадцатого столетия, когда над Восточной империей нависла новая беда.

На протяжении некоторого времени Византия испытывала давление с Востока, со стороны новых соседей, явившихся из Центральной Азии. Эти народы — туркмены или тюрки — были язычниками, обращенными в ислам и уже опустошившими Персию. Теперь они намеревались вторгнуться в пределы империи. На протяжении столетий Армения выступала в качестве полезного буферного государства между собственно Анатолией и более обширными просторами к востоку от реки Араке. Положение Византии резко ухудшилось после того, как Персия пала под натиском турок-сельджуков, объявивших Исфаган своей новой столицей, и халиф Багдада признал лидера сельджуков Тогрул-бека главой мусульман-суннитов и царем Востока и Запада. К 1054 году турки глубоко вторглись в Армению и в 1066 году разграбили главный город Каппадокии — Кесарию. И без того ужасное положение осложнилось для императора Романа из-за политики его предшественника Константина X, значительно сократившего вооруженные силы. И все же Роман решил противостоять турецкой угрозе и, собрав армию, состоявшую главным образом из наемников из числа Франков, скандинавов, норманнов и турок, отправился весной 1071 года на отвоевание утраченной территории Армении. 26 августа у крепости Ман-зикерт на южном рукаве Верхнего Евфрата он встретился с армией сельджуков под командованием Алп-Арслана, поспешно выступившего на север. Если и были сомнения относительно исхода битвы, они испарились, когда из армии Романа дезертировали наемники-турки, перешедшие под знамена своего родственника, и западноевропейские наемники отказались участвовать в том, что они заранее посчитали проигранной битвой. Как и следовало ожидать, Роман с оставшимися верными ему греческими и армянскими войсками был разбит наголову; сам император был ранен и пленен. Весть о его разгроме шокировала весь христианский мир. Неожиданно пришло понимание того, что Римская империя (а Византия все еще считалась таковой), столкнувшись с величайшей угрозой со времен нашествия ислама, уже не в состоянии защитить свои территории. Теперь открылся простор для полномасштабного турецкого вторжения в Анатолию, облегченного к тому же тем фактом, что ее население заметно сократилось в результате давнего проведения близорукой политики этнических чисток.

Однако турецкая экспансия не ограничилась Анатолией. С 1055 года, когда Тогрул впервые занял Багдад, усилился нажим на Святую землю. В 1071 году Иерусалим был захвачен одним вассалом Алп-Арслана, а за ним вскоре пали Дамаск, Алеппо и другие сирийские города. Хотя с христианами этого региона обращались вполне прилично, нестабильность и неопределенность, терзавшие отныне Святую землю, и риск подвергнуться бандитскому нападению при путешествии через Анатолию осложнили жизнь паломников. В 1073 году новый император — Михаил VII понял необходимость обратиться за помощью к Западу для отражения угрозы со стороны сельджукидов и написал папе Григорию VII, поздравив его с инаугурацией. Он привлек внимание папы к беде, в которой оказалась империя, и попросил о помощи. Папа с сочувствием отнесся к этой просьбе, поняв, что она сулит прекрасную возможность убедить православные церкви прийти «под зонтик» Рима. Михаил и не подозревал, что его призыв к оружию приведет к одной из величайших военных авантюр Средневековья — первому крестовому походу.

 

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

ДЛЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ

В ноябре 1095 года новый папа Урбан II созвал Собор в Клермоне, во Франции, изложил на нем свои планы по возвращению Святых мест и пригласил добровольцев отправиться в крестовый поход на Восток. Отклик оказался ошеломляющим, и вскоре несколько плохо управляемых армий, состоявших главным образом из франков и норманнов, были уже на пути в Константинополь. Дворяне, возглавившие эти войска, были младшими братьями и сыновьями из французских аристократических семей, жаждавшими приключений и надеявшимися на выгодные предложения. Самыми известными среди них были герцог Нижней Лотарингии Годфри Бульонский; его брат Болдуин, позже коронованный королем Иерусалима; граф Раймон Тулузский, земли которого стали убежищем еретиков-альбигойцев; герцог Нормандский Робер, старший сын Вильгельма Завоевателя; принц Тарантский Бомонд и его энергичный племянник Танкред. Эти дворяне, сотни других рыцарей и тысячи вассалов, не говоря уже об обычных паломниках, образовали несколько армий, выступивших через Балканы на Константинополь. Они объединились в величайшей экспедиции, намеревавшейся не только отвоевать Иерусалим, но и основать собственные княжества герцогства.

И раньше организовывались бесчисленные экспедиции византийцев против турок и других захватчиков. Многие из них, вроде неудачника Романа, набирали наемников из числа ранков, норманнов, англо-саксонов и т. п. Новую авантюру отличали религиозная направленность и независимость от византийского руководства, и поэтому она до сих пор вызывает наш интерес. После эпического путешествия, сопряженного со множеством трудностей и отсрочек, крестоносцы в конце концов добрались до Иерусалима 7 июня 1099 года. Поскольку они затратили пятнадцать месяцев на взятие Антиохии и не желали мириться с новыми задержками у стен Иерусалима, они тут же осадили город. Мусульманский гарнизон сдал город 17 июля, но этот жест оказался напрасным. Европейцы совершили одно из самых зловещих злодеяний, перебив почти все мусульманское и еврейское население и оставив в живых лишь христиан, пришедших в ужас от того, чему они стали свидетелями. Это потрясающее зверство вызвало новый шок, на этот раз во всем мусульманском мире, который со временем скажется на судьбе потомков крестоносцев. Если до этих ужасных событий христиане, евреи и мусульмане сожительствовали в Иерусалиме бок о бок в относительном согласии, то после подобного холокоста между ними возникла гораздо большая взаимная подозрительность.

Первый — и единственный успешный — крестовый поход произвел глубокое впечатление на европейское мышление. «Этнически очищенный» от своих еврейских и мусульманских жителей, Иерусалим стал христианским городом и вскоре получил в цари европейца — Болдуина I.

 

ВОЗВЫШЕННАЯ ИСТОРИЯ СВЯТОГО ГРААЛЯ

С самого начала кампании крестоносцы были заражены своего рода лихорадкой, подходящей скорее воинам ислама, нежели христианам. Они верили, что ведут Священную войну, что если они погибнут на поле битвы или даже вне его, но при исполнении своего долга, то им гарантировано место в раю. Сегодня подобная вера может оказаться наивной, но в то время она считалась вполне нормальной. Отчасти это объяснялось растущим мистицизмом, который вскоре проявится в другой заметной традиции Средневековья — богоискательстве. Его истоки следует искать не в Византии, а в далекой Британии, которая после Норманнского завоевания в 1066 году заинтриговала норманнов своими легендами Артуровского цикла.

В 1091 году близкий родственник Вильгельма I Завоевателя, граф Глостера Роберт Фицхэммон внезапно захватил замки Южного Гламоргана. Хотя Уэльс был еще далеко не покорен, этот факт порадовал Вильгельма II, брата герцога Нормандии Роберта, и Фицхэммон был пожалован титулами Завоевателя Уэльса и князя Гламоргана. В отличие от Англии, норманны были относительно хорошо приняты в Уэльсе и почти сразу же начали вступать в браки с представителями главных уэльских семей. Поскольку многие из них были потомками бретонцев из Северной Франции, их интересовала история Британии времен саксонских нашествий и заселения Бретани и Нормандии эмигрантами из Британии. Норманны быстро сообразили, что этот бретонский «контакт» давал им чуть ли не законное право притязать на Британию. Уэльские легенды о короле Артуре, правившем в Британии в VI веке, полюбились норманнскому двору. Если Артур разбил саксов в Битве при Бэдоне, то их собственный уэльский герцог Вильгельм снова разгромил английскую армию при Гастингсе. В этом смысле Вильгельм не узурпировал трон Британии, а вернул его законным владельцам. Норманны ассимилировали и другие вещи из уэльского мистического фольклора, в том числе и легенды о событиях, последовавших за Распятием. Согласно различным версиям, вскоре после Воскресения Иосиф из Аримафеи доставил в Британию чашу, которая известна под названием «Грааль» и которой, как считается, пользовался Христос во время Тайной вечери. Чаще приписывали чудодейственные свойства, и последовавшая утрата британцами чаши неизбежно должна была обернуться катастрофическими последствиями для королевства короля Артура.

Хотя легенда о Граале в той изысканной форме, в которой мы знаем ее сегодня, не была записана до середины XII века, то есть почти пятьдесят лет спустя после первого крестового похода, практически нет сомнений в том, что идея поиска религиозных приключений уже в 1097 году увлекала европейскую аристократию. И наоборот, опыт первого крестового похода и его последствия оказали глубокое влияние на «артуровскую» мифологию. Одно из самых важных событий крестового похода произошло во время длительной и изнурительной осады Антиохии, когда под полом Храма Св. Петра было найдено копье, которым, как считали многие, был пронзен бок Христа.

Рассказывают, что у некоего Петера Бартоломью, слуги паломника из Прованса по имени Вильям Петер, было видение, во время которого он встретился со Св. Андреем. Последний взял его дух с собой в Церковь Св. Петра, которая в тот момент еще находилась в руках турок и использовалась как мечеть, и показал ему участок пола в южном приделе, сказав, что там спрятано копье, которым был пронзен бок Христа. Петеру велели рассказать об этом епископу Ле Пюи и собственному сюзерену графу Тулузскому Раймону. Ошеломленный подобным «ясновидением», робкий крестьянин Петер Бартоломью побоялся предстать перед столь важными господами с рассказом о своем видении и не сразу решился выполнить поручение святого. В конце концов, когда город был взят и пол храма раскопан, Петер извлек копье из земли. Эта находка стала поворотным пунктом крестового похода, не отмеченного до тех пор особым успехом. Видения Петера и обнаружение копья в указанном им месте придали бодрости приунывшим было участникам похода. Прихватив копье с собой в качестве талисмана, европейцы атаковали турецкую армию, которая в свою очередь осадила город, и одержали победу при численном меньшинстве. Этого было достаточно для того, чтобы все, кроме самых закоренелых скептиков, признали копье подлинным.

История Петера Бартоломью свидетельствует о том, что участниками крестового похода двигал мистицизм и что та особая роль, которая отводится Копью Лонгина в более поздних легендах о чаше Грааля, почти определенно заимствована из реального опыта реальных рыцарей. Вполне вероятно и то, что, по крайней мере, часть крестоносцев активно разыскивала и другие вещи, связанные с Распятием, в том числе и чашу Грааля. Это и было — как мне представляется — главной причиной, по которой контингент рыцарей под командованием Болдуина Булоньского (ставшего позже королем Иерусалима) и племянника Бомонда — Танкреда оставил армию, осадившую Антиохию, и отправился на восток, дабы овладеть Эдесой. Знаменитый город претендовал на то, что первым принял христианство, и имел, как мы увидим позже, особое значение для легенды о Граале.

После Константинополя и Антиохии Эдеса была третьим по величине христианским городом Византийской империи. Занимая опасное положение на окраине империи в Северной Месопотамии, она никогда не была защищена от нападения. В 609 году ее захватил персидский царь Хосров, в 628 году ее отвоевал обратно Ираклий, а в 639 году ею овладели арабы-мусульмане. Во время первого крестового похода она временно оказалась снова в руках христиан под правлением армянина по имени Торос. Номинально он был вассалом Византийской империи, но на практике считал себя вправе поступать так, как ему заблагорассудится. Положение его было все же довольно шатким, так как его небольшое княжество со всех сторон окружали враждебные мусульмане. Поэтому Торос считал большой удачей присутствие в регионе огромной армии крестоносцев. Будучи преклонного возраста и не имея наследников, он был рад поделиться властью в Болдуином в обмен на европейскую защиту города и на этих условиях пригласил франков в Эдесу. Болдуин и Танкред (позже ставший князем Галилеи и регентом Антиохии) с их рыцарями были восторженно встречены в Эдесе. В причудливой церемонии, когда Болдуину пришлось раздеться по пояс и потереться обнаженной грудью о грудь сначала Тороса и затем его супруги, Болдуин был усыновлен ими и объявлен их наследником. Вскоре армянина растерзала обезумевшая толпа, и Болдуин стал де-факто сюзереном первого государства (графства) крестоносцев.

Историческое восприятие крестовых походов в качестве благопристойного прикрытия элементарных амбиций молодых французских рыцарей, жаждавших обзавестись собственными княжествами и герцогствами, уже вышло из моды. Такая точка зрения, прежде отстаивавшаяся лордом Рансимэном (автором знаменитой исторической трилогии о крестовых походах), была развенчана Джонатаном Райли-Смитом, редактором недавно изданной «Оксфордской иллюстрированной истории крестовых походов». Последний пишет:

«В то время как после второй мировой войны и Нюрнбергского процесса интеллектуальное развитие могло предрасположить людей к более критическому подходу к крестоносцам, участие такого большого числа мужчин и женщин в этом движении все еще часто объяснялось их неискушенностью или жаждой материальных выгод, и последняя точка зрения нашла мощную поддержку в виде разумного, но весьма слабо обоснованного предположения, что крестоносцы появились в результате семейной стратегии экономического выживания…

В самом деле, трудно было приписать искренним мужчинам и женщинам столь отвратительную идеологию как побуждение к крестовым походам; легче было поверить в то, что они были слишком недалекими, чтобы понять, чем они занимаются, или утверждать, что их стимулировало — какие бы объяснения они ни давали — стремление заполучить землю или добычу, хотя и трудно подкрепить последнее объяснение. Все знали, что ведение войны было дорогостоящим делом в Средние века, и распространялись сообщения, если даже их игнорировали, о тех финансовых жертвах, которые предстояло принести рыцарям и их семьям ради участия в крестовых походах».

Организация крестовых походов была делом дорогим и отнимающим много времени, а их цена обычно превосходила любую материальную компенсацию, которая могла быть получена. Больше того, слишком часто участие в походе приводило к смерти. Очевидно, что движение крестоносцев, по крайней мере первоначально, было по сути своей актом искупления. Оно сочетало военную службу с паломничеством и в таком виде имело большую привлекательность для дворянства, любимым чтением которого были описания деяний короля Артура и его «Рыцарей Круглого стола». Отправиться в крестовый поход было способом войти в легенду и посоревноваться на деле с такими, как Гавейн и Ланселот, ну и, разумеется, сам король Артур.

Чем больше я занимался историей пребывания Болдуина в Эдесе, тем лучше понимал, что за этим эпизодом скрывалось нечто большее, нежели представлялось на первый взгляд. Для крестового похода в целом Эдеса не имела большого стратегического значения, а защита ее оказалась дорогостоящей. Она стояла «не на том» берегу Евфрата, служившего весьма серьезной преградой для подхода подкреплений, и со всех сторон была окружена мусульманскими княжествами. И из Эдесы трудно было отступать. Как и Красе в Каррах в 53 году до н. э., европейцы не могли ожидать какой-либо помощи и при неблагоприятном развитии событий оказались бы в весьма затруднительном положении. С военной точки зрения предпочтительнее было бы провести границу по восточному берегу Евфрата и надежно защитить ее, завладев Алеппо, Дамаском и другими городами Сирии, а не пытаться удержать столь отдаленный аванпост. Но именно так поступил Болдуин. Отсюда единственный возможный вывод: Болдуин отправился в Эдесу не столько по политическим, сколько по религиозным мотивам. Он не мог не знать о необычной истории города, а Торос мог рассказать ему кое-что еще — «Мандилион» пока что оставался в Эдесе.

Христианский мир к тому времени уже утратил чашу Грааля, а эдесский «Мандилион» был очень древним произведением, хорошо известным христианам по всему свету. Хотя он, возможно, и был (и, может быть, есть) простым живописным портретом Иисуса, принадлежавшим кисти Ханнана, секретаря Абгара, в средневековой Европе бытовало мнение, что он получился, когда Христос утерполотенцем свое лицо на пути к Голгофе. Это превращало «Мандилион» в уникальную реликвию — единственную известную вещь (кроме знаменитой чаши с Тайной вечери, местонахождение которой никому не было известно), считавшуюся пропитанной кровью Спасителя. Больше того, это была «подлинная икона», лицо Бога в образе человека, и потому по праву достойная поклонения. В перегретой религиозной атмосфере конца XI века «Мандилион» являлся бесценным сокровищем, намного превосходящим по своему значению жестокое Копье Лонгина. Для рыцаря-христианина спасение «Мандилиона» стало бы наивысшим достижением, не менее важным, чем «зачистка» Иерусалима от неверных.

При таком подходе становится ясным, что главное побуждение крестоносцев было скорее духовным, нежели земным. Для того, чтобы Болдуин и Танкред оставили армию и отправились в Эдесу, ее армянский правитель, должно быть, пообещал им весьма высокое вознаграждение. Дж. Б. Сигал пишет, что примерно в 700 году жители Эдесы, когда от них потребовали уплаты дани, которую они были не в состоянии заплатить, поддались шантажу некоего Афанасия и отдали ему «Мандилион» в залог за 500 динаров. Афанасий заказал одному талантливому художнику копию, и она точно соответствовала оригиналу. Эту копию он и вернул жителям Эдесы, когда они отдали долг, оставив себе оригинал. Он был благочестивым якобитом и позже, с разрешения халифа построил новый баптистерий. В нем он, возможно, и поместил «Мандилион». Как мы уже говорили, ко времени, когда византийцы осадили в 943 году Эдесу и потребовали отдать им «Мандилион» в обмен на пленных мусульман, существовали, по крайней мере, три заслуживающих доверия «Мандилиона», почитаемые в Эдесе, — по одному в каждой из главных сект: мелкитов, якобитов и армян. Что случилось потом — не совсем ясно, но вроде бы состоялся своеобразный «конкурс красоты». Византийцы, несомненно, с подачи своих друзей-мелкитов, выбрали тот, который посчитали подлинным, и вернули остальные два. Вполне возможно, что их обманули и всучили копию. Также вполне вероятно, что все предъявленные им «Мандилионы» были подделками, а оригинал был припрятан. В конце концов, если художник сумел изготовить одну убедительную подделку, он с таким же успехом мог изготовить и несколько, да и вообще у него с самого начала могло и не быть подлинника.

Какой бы ни была истина, мы, возможно, никогда не узнаем ее. Однако представляется вероятным, что в 1096 году у Тороса был «Мандилион» — быть может, даже подлинный. Будучи правителем города, он имел доступ ко многим спрятанным сокровищам, которые были собраны на протяжении столетий, и, как узнает позже Болдуин, были поистине несметными. И нет ничего невероятного в том, что среди них находился и один из мандилионов. Если даже и так, если Торос действительно обладал подлинником, он наверняка хранился как самое сокровенное. Армяне, хоть и составляли самый богатый класс горожан, являли собой меньшинство в сравнении с греками и сирийцами, которые наверняка потребовали бы передать им реликвию. Определенно, ее нельзя было выставлять напоказ. Болдуину, видимо, была предложена взятка в виде возможности увидеть и, предположительно, получить ее на хранение после кончины Тороса. Такая взятка вполне стоила того, чтобы оставить армию, осаждавшую Антиохию.

Какой бы ни была правда, — а мы, быть может, так никогда и не узнаем ее, — несомненно одно: во время первого крестового похода «Мандилион» почитался как священная реликвия. Ее связь — по крайней мере в умах христиан — с историей Распятия и с верой в то, что она пропитана святой кровью самого Иисуса, объединяет ее с легендой о чаше Грааля. Последний миф обрел к сегодняшнему дню свою собственную загадочную структуру, почти ничем не связанную с ранними «Артуровскими легендами» Уэльса. Вполне вероятно, что по меньшей мере частично решение Болдуина поселиться в Эдесе объясняется надеждой узнать что-нибудь относительно местонахождения чаши Грааля и о других тайнах, связанных с основами христианства.

И я обнаружил, даже не подозревая о том, что мы столкнулись с чем-то еще — таинственным Замком Грааля. Согласно легендам, чашу Грааля хранил так называемый «царь-рыбак». Именно в его замок и отправился герой Персиваль, или Галаад, дабы добыть чашу Грааля и тем самым вернуть к жизни пустошь, которой была Британия.

Царь-рыбак — это старик, жизнь которого поддерживается магической энергией, излучаемой чашей, и который страдает от неизлечимой раны, якобы нанесенной случайно тем самым копьем, которым пронзили бок Христа. Но рыцарю недостаточно просто явиться в замок и увидеть чашу — он еще должен спросить: «Кому она служит?» Только тогда она станет полностью доступной его взгляду и он сможет взять на себя заботу о ней.

Сама чаша Грааля — это таинственный, потусторонний предмет, связанный с Распятием. Обычно это чаша с Тайной вечери, но иногда это и глубокая тарелка или даже чудотворный камень. История имеет множество версий в зависимости от ее рассказчика, но основными составляющими являются замок, престарелый хранитель, известный как царь-рыбак, с той или иной раной, чудотворный предмет, связанный с кровью, пролитой Христом при Распятии, и странствующий рыцарь. Эдеса же с незапамятных времен славилась своими рыбными прудами, и поэтому ее правитель в буквальном смысле слова был «царем-рыба-ком». В прошлом большинство из этих царей носили имя Абгар, а оно, согласно профессору Сигалу, означает: «увечный» на сирийском языке или «имеющий пупочную грыжу» на арабском. Прославивший Эдесу во всем мире «Мандилион» был, предположительно, не изготовлен «человеческими руками», а оставлен Христом на полотенце, которым утирался. Поэтому и считалось, что он пропитан его кровью. Мало того, он якобы исцелил первого Абгара от его увечья, когда был показан ему апостолом Фаддеем. Если иметь в виду все эти ассоциации, неизбежно напрашивается вывод: Абгары были царями-рыбаками, «Мандилион» — Граалем, а Эдеса — хранившим его таинственным замком. Если Эдеса действительно была потерянным замком Грааля, то и в самом деле не могло существовать более подходящего места. В конце концов именно в этом городе родился, предположительно, Авраам — патриарх арабов, евреев и христиан. По своей святости он равен Иерусалиму, Вифлеему, Мекке или какой-либо еще святыне в иудейском, мусульманском или христианском мирах. Показанная нам торговцем-арабом «лампа Аладдина» хоть и была, видимо, образом бога Луны Сина, вполне могла символизировать царя-рыбака, которым в каком-то смысле был сам Авраам.

К тому времени, когда легенда о Граале была записана должным образом Кретьеном де Труа и Вольфрамом фон Эшенбахом в конце XII века, Эдеса XII века, Эдеса вновь оказалась потерянной для христиан. Европейское графство постоянно подвергалось нападениям турок на протяжении практически всего своего существования. В лице атабека Мосула Имада ад-Дина Зенги турки наконец обрели лидера с полководческим талантом и силой характера, необходимыми для изгнания европейцев. Пока очередной граф — Джоселен находился с основными силами своей армии к западу от Евфрата в Турбеселе, 28 ноября 1144 года Зенги осадил Эдесу. Горожане и духовные лица, вставшие на защиту ее стен, не шли ни в какое сравнение с регулярными турецкими войсками, которые в Сочельник прорвали оборону. Турки пощадили большинство горожан — армян, греков и сирийцев и даже разрешили им и дальше исповедовать свои религии как обычно. Однако, памятуя, вероятно, о массовой резне в Иерусалиме почти за полстолетия до того, турки собрали всех европейцев, которых смогли найти в городе, и казнили, их жен и детей взяли в рабство, а их храмы разрушили.

После еще нескольких побед Зенги вернулся в Мосул как герой-завоеватель, и после того, как его сюзерен был ввергнут, халиф Багдада утвердил его в качестве царя. Но ему недолго пришлось наслаждаться своим новым положением, поскольку в сентябре 1146 года его убил евнух-европеец. Посчитав момент подходящим для контрнаступления, граф Джоселен во главе небольшого войска попытался при поддержке горожан-христиан ворваться в Эдесу, однако не сумел взять цитадель, а через несколько дней с подкреплениями поспешно прибыл сын Зенги — Нур эд-Дин. Сам Джоселен бежал, его войско было истреблено близ берега Евфрата, а сопровождавшие его беженцы — мужчины, женщины и дети — перебиты. Без сдерживающей руки Зенги Эдеса подверглась разграблению поистине ассирийского масштаба. В наказание за их вероломство христиане, пережившие массовую расправу, были отправлены раздетыми на невольничьи рынки Мосула и Багдада. Те, кто не выдержал бы долгого пути — старики и дети, слабые и увечные, были убиты на месте. Весь город был перевернут с ног на голову в результате поисков сокровищ, его великие храмы использовались под конюшни и амбары или были разрушены для строительства на их месте мечетей. Вскоре уже мало что указывало на то, что Эдеса была когда-то большим христианским городом, «оком Месопотамии». Теперь она представляла собой призрачный город — сплошные руины и разбитые мечты. Ему предстояло проспать без малого тысячелетие, а его жители даже не подозревали о хранимых им необычайных тайнах.

 

ХРАНИТЕЛИ ГРААЛЯ

Граф Эдесы Болдуин ненадолго задержался в городе. Вслед за взятием Иерусалима в 1099 году возникли бурные споры относительно управления Священным городом. После долгих дискуссий было решено предложить корону герцогу Нижней Лотарингии — Годфри, поскольку он был достойного аристократического происхождения и согласился остаться в Святой земле после того, как другие важные господа вернулись в Европу. Но согласившись занять этот пост, он отверг помазание и предпочел, чтобы его называли всего лишь «Защитником Гроба Господня». Поскольку церковь противилась светскому правлению над своими собственными назначенцами, его шаг можно посчитать мудрым. Однако царствование Годфри, отличавшееся слабостью перед лицом церкви и таких могучих вассалов, как Танкред, продлилось недолго. Почти ровно год спустя после взятия Иерусалима —18 июля 1100 года он умер от чего-то похожего на брюшной тиф. Снова возникла вакансия на троне, и вскоре стало ясно, что имелся лишь один подходящий кандидат — брат Годфри Болдуин. В отличие от брата он не постеснялся принять священную корону, которая — как считали многие — принадлежала только Христу, и 11 ноября был помазан королем Иерусалима, а графство Эдесы было передано под управление его кузена Болдуина Ле Бурга. Последний, вероятно, был удивлен не менее других переменой своей судьбы, хотя ее и нельзя назвать незаслуженной. Стивн Рансимэн писал:

«Из всех лидеров победил именно Болдуин — бедный молодой сын графа Булони. Один за другим были устранены его соперники. Многие из них вернулись на Запад: Роберт Нормандский, Роберт Фландрийский, Хью из Вермандуа и Стефен из Блуа… Болдуин выждал и ухватился за выпавший ему шанс. Из всех них он показал себя самым способным, самым терпеливым и самым дальновидным. Он добился своего вознаграждения, и будущее покажет, что вполне заслуженно. Его коронация была обнадеживающим завершением истории первого крестового похода».

Болдуин занялся построением своего нового царства на прочной основе. Одна из проблем, постоянно не дававших ему покоя, заключалась в нехватке людей. Крестоносцы были готовы отправиться на восток на войну и даже, возможно, умереть за Христа, но немногие из них желали остаться там на всю жизнь. Большинство дворян имели поместья и семьи в Европе, в тех странах, из которых они прибыли. И их трудно было убедить отказаться от всего, дабы стать вассалами Болдуина. Необходима было найти решение этой проблемы, и таким решением, казалось, стало создание первого рыцарского ордена Тамплиеров. Болдуин умер 2 апреля 1118 года, и трон перешел к его кузену Болдуину II, который также прошел период «ученичества» в качестве графа Эдесы. Дворянин из Шампани Гуго де Пайен явился, как будто, к Болдуину и обсудил с ним основание рыцарского ордена, который поначалу — вскоре после коронации Болдуина — назывался «Бедные рыцари Христа».

Хотя позже орден разрастется и станет самым большим и богатым в Европе, изначально его образовали всего девять рыцарей, и их число не увеличилось в последующие девять лет. Болдуин передал в их распоряжение мечеть Аль-Акса на Храмовой горе в Иерусалиме — подобная привилегия не была пожалована больше никому. Их тесная связь с Храмовой горой видна по тем церквям, которые они построили в Европе — они почти всегда были круглыми в плане наподобие Каменного купола. Тамплиеры процветали при Болдуине II. Их, как и их соперников — Рыцарей приюта Св. Иоанна, считали необходимыми для безопасности государства. И все же они не подчинялись напрямую королю, а великие магистры обладали полной самостоятельностью в оперативных вопросах. В Европе все обстояло точно так же. Благодаря пожертвованиям орден стал чрезвычайно богатым. На деле это была международная корпорация, имевшая свои интересы в банковском деле, судоходстве, организации паломничества, обороне и во многих других областях. Поскольку орден не подчинялся местным королям, совсем не удивительно, что он вызывал зависть, особенно у короля Франции Филиппа IV Красивого. В 1307 году Филипп приказал арестовать всех тамплиеров в своем королевстве и конфисковать их земли в пользу короны. Под его давлением папа повелел остальным королевским домам Европы сделать то же самое, и все они, хоть и с неохотой, подчинились, за исключением короля Португалии. На основании неубедительных доказательств тамплиеры осуждались за ересь и богохульство. Хотя большинство тамплиеров выдержали наказание пытками, с помощью которых у них вырывали признания, Великий магистр Жак де Моле и нормандский настоятель Джефри де Карне были публично сожжены на костре.

Среди прочего членов ордена обвиняли в поклонении какой-то странной голове. В своем увлекательном исследовании, посвященном «Туринской плащанице», Ян Вильсон предположил, что этой «головой» могла быть сама плащаница, если ее складывали таким образом, чтобы была видна только голова. В книге «Туринская плащаница» он путано утверждает, что этот кусок ткани, которым, как верят многие, было обернуто тело Христа перед захоронением в могиле Иосифа из Аримафеи, как раз и был «Мандилион». Его якобы доставили в Константинополь в 944 году для хранения с другими сокровищами империи. Так как они были разграблены вместе со всем городом рыцарями IV крестового похода, Вильсон утверждает, что «Мандилион» (и, следовательно, плащаница) мог попасть в руки тамплиеров того времени.

К сожалению, его порой убедительная аргументация лишилась всякой достоверности сейчас, после того, как «плащаница» была датирована радиоуглеродным методом и разоблачена как средневековая подделка. Однако указанная им связь между «Мандилионом» и тамплиерами, возможно, не так уж далека от реальности. Если одному из Болдуинов попал в руки портрет Иисуса (какой-либо из «Мандилионов») и он посчитал его подлинным, то он должен был позаботиться о его сохранности. Создание ордена избранных, смоделированного по примеру легендарного Круглого стола рыцарей короля Артура, в качестве хранителя этого сокровища следовало бы считать весьма разумным. Размышляя об этом, я склонялся к мысли, что, хоть тамплиеры и не обладали плащаницей, как считал Вильсон, у них вполне мог оказаться «Грааль» в форме «Мандилиона». Я постепенно начинал понимать, что завеса тайны, окутывающая легенду о Граале, по крайней мере как ее понимали во Франции и Германии средних веков, имела мало общего с британским королем Артуром, но является производной от гностических христианских догматов. Они еще сохранялись на Ближнем Востоке во время первого крестового похода, и, по крайней мере, некоторые из крестоносцев познакомились с ними в результате своего поиска приключений. История поиска рыцарей, как и легенда о волхвах, стала плащом, под прикрытием которого тайное мистическое знание передавалось с Востока на Запад. Антиохия, где Петр Отшельник нашел Копье Лонгина, была одним из тех мест, в которых эти идеи брали свои истоки, а в конце XI века эти идеи продолжали жить в Северной Месопотамии. Даже после перехода восточных земель под иной политический и религиозный контроль там сохранились отдельные элементы гностического христианства. В древних монастырях, гротах и затерянных долинах люди продолжали молиться по-старому и сохранять хотя бы отчасти контакт с гностицизмом. Существовала, похоже, группа таких людей— потомков членов древнего ордена, называвшегося «Сарманское братство», с которой Гурджиев вступил в контакт в районе Нусайбин (Нисиб) где-то в 80-х или 90-х годах прошлого века. Теперь я располагал доказательством передачи на Запад и других тайн, когда мне показали несколько монет из Эдесы, датированных временами Римской империи. Они, как мне предстояло узнать, указывали на то, что хоть кто-то знал о космических религиях региона много позже прихода христианства. Я подозревал, что нашел след потерянной «Школы Персов».