Две недели спустя.

[Реджина]

Время неумолимо неслось вперед, но для меня оно превратилось в мучительное ожидание очередного краха. Я непрестанно думала о том, когда Перриш созреет для следующего удара. Когда первая волна облегчения после откровенного разговора с мужем прошла, и я трезво взглянула на ситуацию, то поняла, что проблема не самоликвидировалась. Я имею дело с Перришем, манипулятором, у которого продуман каждый ход. И мне кажется, что каждый мой новый шаг он предвидит заранее. Я по-прежнему движусь по шахматной доске под руководством его уверенной руки, и не могу избавиться от этого ощущения. Оно пугает меня до чертиков.

Я слышу его голос по ночам.

Я схожу с ума.

Меня спасает только забота о дочери. Нейтон живет дома, но он четко обозначил дистанцию между нами и не позволяет мне нарушать ее. Я вижу, как он страдает. Как ему тяжело, я чувствую то же самое. Нейт не готов простить меня, а я сейчас даже не способна думать об отношениях с мужем, как бы ужасно это не звучало.

Чем меньше дней остается до выборов, тем сильнее нарастают в душе паника и страх. Ожидание краха иногда гораздо хуже, мучительнее, чем сам крах. Я не совсем осознаю, чего жду, какой именно катастрофы, но точно знаю, откуда она придет. И кто станет ее источником. Я живу, как на пороховой бочке, снедаемая гневом, ужасом и болью. Я вздрагиваю от каждого звонка телефона или в дверь, и каждого незнакомого голоса, если вдруг Нейтон приходит домой не один, а с коллегами.

Но время медленно и неумолимо ползет вперед, и ничего не происходит.

За пару недель до выборов, я вынуждена посетить очередной благотворительный прием вместе с мужем. Нейтон и сам был бы рад избавить меня от лишнего стресса. Несмотря на то, что общались мы мало и сохраняли видимость хороших отношений только в присутствии Эсми или при гостях, Нейтон видел мое тяжелое нервное состояние, и по-своему пытался отгораживать от того, что может доставить мне лишний дискомфорт. За что я была ему безмерно благодарна. Нейтон оказался единственным мужчиной в моей жизни, готовым бороться за меня, идти на риск, убивать… Последний пункт сложно внести в список добрых дел или достоинств Нейтона Бэлла, но, когда играют по-крупному, жертв не избежать. Циничная позиция, если судить со стороны. Я не оправдываю убийство Руана Перье, но и не скорблю по ублюдку, который сломал мне жизнь.

Во время первой вылазки после долгого затворничества в стенах нашего дома, страшные предчувствия начали сбываться. Среди посетителей благотворительного приема я узнала посланницу Перриша — Мак. Мне огромных трудов стоило сохранить внешнее самообладание и не вызвать подозрений у мужа. Я нисколько не сомневалась, по чью душу явилась Кайла Мун. В строгом бежевом брючном костюме от Шанель и собранными в высокую прическу рыжими волосами, она выглядела как всегда стильной и уверенной в себе, и в то же время не привлекала к себе лишнего внимания, благодаря нейтральному цвету одежды. Я понимала, что Кайла не подойдет ко мне в открытую на глазах у сотни свидетелей. И не желая продлевать агонию, сходя с ума от роя вопросов, который вызвало ее появление, выдержав несколько минут, я отправилась в дамскую комнату, где она и нашла меня. Мак зашла следом и заперла дверь.

Какое-то время мы молча изучали друг друга. Я слышала стук собственного сердца, пытаясь не выглядеть жалкой и отчаявшейся, загнанной в угол. Я изо всех сил старалась не демонстрировать свой страх, но у нее гораздо больше опыта, чем у меня, и Мак раскусила меня сразу.

— Тебе не нужно бояться меня, Лиса. Мне кажется, что в прошлом мы неплохо ладили, — мягко произнесла она, делая шаг по направлению ко мне, но я инстинктивно попятилась назад, прижимая ладони к шелковой ткани платья на бедрах. Ее глаза пристально изучили меня с головы до ног, и я не могла избавиться от ощущения, что она пытается просканировать мом мысли. Не думаю, что у нее есть способности Рэнделла, но, несомненно, Мак отлично разбирается в физиогномике.

— Что тебе нужно? — мой голос сорвался, сдавая меня с потрохами.

— Ты должна успокоиться, Лиса. За тобой ведется слишком пристальное наблюдение. Причина мне неизвестна, я просто передаю слова Перриша. Следи за тем, что ты говоришь.

— Это угроза? — с наигранной бравадой спрашиваю я. Мак снисходительно улыбается.

— Нет, — качает головой. — Предупреждение. Никто не желает тебе зла.

— По-моему, я дала понять Перришу, что не собираюсь иметь ничего общего ни с ним, ни с Розариумом, — прошипела я яростно. — Пусть он засунет свои предупреждения себе в задницу. Так ему и передай.

— У тебя совсем скоро появится возможность сказать это Рэнделлу лично. Пожалуйста, Лиса, веди себя разумно. Не поддавайся эмоциям. Вспомни, чему ты обучалась. Ты можешь сохранить свою жизнь такой, как сейчас, если будешь благоразумной. Не отказывайся от сотрудничества.

— Сотрудничества? — вскинув брови, спрашиваю я. — Это так называется? Больше напоминает шантаж. Я не намерена выполнять условия Перриша ни при каких обстоятельствах.

— Передо мной не нужно стоить из себя Жанну д-Арк, Лиса, — взгляд девушки теплеет. Она опирается на мраморную столешницу раковины. — Я парламентер, а не враг. И всего лишь выполняю задание.

— Если ты мне не враг, Кайла… — бросив на нее внимательный взгляд, начинаю я. — Скажи мне правду. Она уже ничего не изменит. Просто я хочу знать.

— Спрашивай, — уверенно кивает девушка.

— Мое устройство в Бэлл Энтерпрайз было… Нет, не так, — нервно качаю головой, пытаясь правильней сформулировать мысль, но все равно сбиваюсь. — Ты знала, что я… Что меня отправили на очередное задание без моего ведома?

— Да, я знала. Подтолкнуть тебя к выбору именно этой компании было несложно, — быстро, не колеблясь ответила Кайла. — Во-первых, ее название было на слуху, во-вторых, сработал дух противоречия. Стоило мне сказать, что ты никогда не сможешь устроиться в «Бэлл Энтерпрайз», как твой выбор пал именно на эту компанию.

— Какая была цель? — резко спрашиваю я.

— Этого я не знаю, — Кайла пожимает плечами. — Но могу сказать, что решение было принято до того, как погибла Линди Перриш, и в последствии Рэнделл хотел отменить его, вывести тебя оттуда, но было поздно. Пока он находился под арестом, время было потеряно. И ты уже с головой бросилась в отношения Нейтоном. Вмешиваться было небезопасно. Раскрытие твоей личности грозило ликвидацией. Перриш не стал рисковать.

— А может, ему просто было плевать? Плевать на меня? Или в его голове созрел новый грандиозный план?

— Ты придаешь Рэнделлу фантастические качества. Он просто человек, Лиса. Просто человек. Из плоти и крови, — произносит Мак. Я смотрю ей в глаза, чувствуя, как усиливается мое сердцебиение. Она ничего не понимает.

— Нет. И никогда им не был, — отвечаю я тихо.

— Не пытайся переиграть его, Алисия. Ты сама понимаешь, что твои попытки бессмысленны. Дай ему, что он хочет, и он позаботится о тебе. Если Перриш имел намерение отпустить тебя пять лет назад, то я не думаю, что он хочет тебе навредить.

— Так какого черта он не оставит меня в покое сейчас? — с отчаянным гневом спрашиваю я.

— Извини, но я некомпетентна в данном вопросе, — пожимает плечами Мак, — Все, что я хотела сказать, ты уже услышала.

— То есть я должна молчать и ждать, когда Перриш снова явится, чтобы предъявить свои требования? Не дождется, — категорично заявляю я.

— Я поняла твою позицию, Лиса, — сдержанно произносит Мак, коротко кивая. — Оставляю тебя. Не выходи сразу. И постарайся успокоиться.

— Пошла к черту со своими советами, — с презрением бросаю я, но Кайла Мун совершенно невозмутимо улыбается мне и бесшумно скрывается за дверью туалета, оставляя в меня одну. Я резко подхожу к раковине, включаю воду и бесконечно-долго держу под холодной водой свои трясущиеся руки, всматриваясь в свое отражение в зеркале. Я чувствую себя жалкой неудачницей, не способной на достойное сопротивление. В моих глаза отчаянье, губы искусаны, кожа настолько бледная, что кажется прозрачной. Я похожа на нестабильную неврастеничку с безумными глазами. Возможно, стоит попросить доктора Томпсона выписать мне успокоительные посильнее. Я сама не справляюсь.

Делаю неимоверное усилие над собой, собирая остатки воли в кулак, ополаскиваю лицо холодной водой таким образом, чтобы не потекла тушь. Даю себе еще пару минут, чтобы восстановить дыхание, натягиваю на лицо улыбку и выхожу к гостям.

— Все в порядке? Где ты была? — взгляд Нейтона подозрительно скользит по мне. Я ослепительно и невозмутимо улыбаюсь, и беру его под руку.

— Я немного подправила макияж. Кстати, мне показалась или я видела тут твоего младшего брата?

— Да, Эрик тоже среди гостей, — не отрывая от моего лица пристального взгляда кивает Нейтон.

— Отлично. Пойду поздороваюсь, — еще одна фальшивая улыбка, и я, подхватив бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта, иду через весь зал... почти вслепую, с бешено колотящимся сердцем, куда глаза глядят, пока не натыкаюсь на Эрика Бэлла, который подхватывает меня под локоть и мягко улыбается.

— Привет, красавица, — серые глаза парня тепло смотрят на меня. — Уже убегаешь?

— Не поверишь, но именно тебя я и искала, — выдыхаю я с облегчением. — Рада тебя видеть.

— Достали тебя все, я погляжу. Пошли выпьем?

— А тебе уже можно? — смеюсь я.

***

На следующий день мы с дочерью, согласно записи, едем в частную клинику на очередную консультацию с детским психологом. Нас, как обычно, доставляет до места немногословный водитель. Эсми безустанно болтает и смотрит по сторонам, задавая мне по десять вопросов в минуту.

Когда я с ней, когда обнимаю ее, даже самые тяжелые страхи уходят на второй план. Остается только безграничная любовь и нежность. Я прижимаюсь поцелуем к ее затылку и отвечаю на все-все ее вопросы. Мы смеемся, разговариваем, обнимаемся. Эсми на удивление ласковый ребенок. Но только со мной. С остальными родственниками и сверстниками девочка по-прежнему держит дистанцию. И даже с Нейтоном немного скована и сдержанна в проявлении эмоций, хотя он любит ее самозабвенно.

— Мне зайти с вами, миссис Бэл? — спрашивает водитель, паркуя автомобиль на стоянке для клиентов перед клиникой. Я отрицательно качаю головой.

— Нет, не нужно. — Я выхожу из машины и подхватываю Эсми на руки.

— Вам помочь?

— Нет. Спасибо. Она легкая, — благодарно улыбаюсь я. Эсми обнимает мою шею ручками и звонко целует в щеку. Мы заходим внутрь через стеклянные двери, и направляемся к стойке регистрации. Окинув взглядом фойе клиники, я с удовлетворением замечаю, что сегодня немноголюдно. В последнее время я избегаю мест с большим скоплением людей. Но даже здесь я ловлю себя на том, что с маниакальной подозрительностью вглядываюсь в лица посетителей, и пока направляюсь к кабинету врача, постоянно опасливо оборачиваюсь. Даже Эсми замечает. Она берет в ладошки мое лицо и разворачивает к себе, глядя на меня большими и иногда совсем не детскими глазами.

— Тебе не нужно бояться, мама, — говорит она, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности и остановиться на месте. Как раз возле нужного нам кабинета.

— Откуда ты знаешь, что я боюсь? — спрашиваю я, поставив ее на ноги и приседая рядом. Эсми снова обнимает меня на плечи и шепчет прямо в ухо.

— Я вижу цвета. У страха он фиолетовый.

Внутренности сжимаются в клубок, когда я слышу ответ дочери, даже волоски на затылке становятся дыбом.

— Пожалуйста, не рассказывай об этом доктору Томпсону. Хорошо, милая? — спрашиваю я, крепко обнимая в ответ. Я чувствую, как меня душат слезы, но мне неимоверных усилий стоит удержать их. — Мы договорились?

Она смотрит на меня серьезным взглядом, но на лице играет беспечная непосредственная улыбка.

— Я знаю, что нужно говорить доктору Томпсону, чтобы он не написал в своем блокноте ничего, что заставило бы тебя огорчиться, — сообщает Эсми с заговорческим видом.

Я собираюсь задать следующий вопрос, но как раз в этот момент открывается дверь кабинета, и на пороге появляется доктор Дэрек Томпсон.

— Добрый день, миссис Бэлл и мисс Эсми, — вежливо улыбается мне и более лукаво моей дочери. — А я вас уже заждался. Прошу. — Он приглашает нас жестом войти. Я выпрямляюсь в полный рост, беру дочку за руку, и мы проходим в просторный, оформленный в нейтральной светло-бежевой гамме кабинет. Эсми сразу бежит в детский уголок и садится на мягкий яркий диванчик, перед которым располагается стол с множеством игрушек, детских книжек, раскрасок и прочих развлекательных элементов. Доктор Томпсон не раз говорил, что делать выводы о психическом здоровье ребенка можно даже не задавая ему вопросов, а просто наблюдая за тем, как он играет.

— Мама, смотри сколько новых карандашей! И флагматсеры! — восторженно сообщает Эсми.

— Фломастеры, милая. Фло-ма-сте-ры, — мягко улыбаясь, произношу я по слогам, направляюсь к небольшой тахте, которая установлена в кабинете для родителей маленьких пациентов.

— Мисси Бэлл, — останавливает меня острожный голос доктора Томпсона, — я бросаю на него вопросительный взгляд, останавливаясь в шаге от тахты. — Я могу вас попросить пройти в соседний кабинет?

— Зачем? — настороженно спрашиваю, испуганно глядя на дочь. После того, что она мне только что выдала, я меньше всего хочу оставлять ее одну.

— Вы звонили вчера и спрашивали, могу ли я выписать вам более действенные препараты. И жаловались на тревожные состояния и бессоницу…

— Да.

— Я попросил Глейдис выписать вам необходимое лекарство. Можете забрать рецепт прямо сейчас. Она сегодня ассистирует другому доктору. Как видите, я сегодня совсем один, — вздохнув, улыбается Томпсон.

— Мам, иди. Не волнуйся. Все будет хорошо. Мы с доктором Дэреком скучать не будем! — не поднимая голову от листка бумаги, на котором уже начала что-то усердно рисовать, звонким голосом говорит мне Эсми.

— Это точно, — добродушно ухмыляется «доктор Дэрек».

Я киваю, благодарно улыбаюсь и выхожу в коридор, прикрывая за собой дверь. Меня не покидает беспокойство, вызванное немного странноватыми словами дочери. Не хочу, чтобы Томпсон тоже что-то заметил. Мы здесь только по причине отсутствия контакта Эсми со сверстниками, точнее, отсутствием желания контактировать. Нейтон считает, что это я избегаю общения с женами его родственников и семьями коллег, но дело не в каких-то моих комплексах. В самом начале я была очень общительной, и мы часто ходили по вечеринкам и публичным развлекательным местам, будь то театр, или опера или просто кино. У меня никогда не было проблем с общением, но когда родилась Эсми, когда она начала ходить и взрослеть, все изменилось. Я сталкивалась в парке, в гостях, или на семейных праздниках у Бэллов с другими мамочками и их детьми, и замечала, насколько моя Эсми отличается. Нет, она не убегала от других детей с истерическим плачем, не жалась ко мне, вздрагивая и умоляя отвезти ее домой. Напротив, она с каким-то несвойственным ребенку высокомерием наблюдала за играющими детьми и игнорировала любые мои попытки убедить ее присоединиться к ним. И, наверное, это было к лучшему. Потому что любой ребенок, который приближался к Эсми с целью познакомиться, через считанные секунды убегал с воем. Я боялась даже спрашивать у Эсми, что она такого им говорила, и сама никогда не слышала, потому что если я находилась рядом, Эсми упорно молчала. После консультаций с Томпсоном ситуация начала медленно меняться к лучшему. Эсми потихоньку начала контактировать с детьми на прогулке, но теперь мне казалось, что делала она это исключительно для меня, а вовсе не потому что нуждается в общении.

И я понятия не имею, как к этому относится. Возможно, у Эсми очень богатый внутренний мир и развитая фантазия, и ей вполне комфортно находиться в обществе самой себя и меня. Я знаю, что такие люди существуют, но я не понимаю, почему именно моя дочь... Ее отец публичный человек, и ей придется больше, чем другим людям, находиться в обществе под прицелом многочисленных любопытных глаз. Одиночество для дочери будущего мэра — непозволительная роскошь, как и для его жены. А сейчас, когда наши с Эсми желания не покидать пределы дома и все время находиться рядом, играть, читать, рисовать, смотреть мультфильмы и сказки, совпали, мы стали особенно близки. И мысль о том, что у меня могут ее отобрать, что я в любой момент могу потерять все, чем жила последние годы не позволяет мне в полной мере ощутить свое материнское счастье. Я хочу, чтобы оно было безоблачным, безусловным. Наверное, этого хотят все, что совершенно невозможно.

Я поднимаю руку, чтобы постучать в соседний кабинет, но замечаю, что она приоткрыта на ширину ладони. Пожав плечами, берусь за ручку и вхожу.

— Глейдис… — начинаю я, и слова застывают на языке, когда мой взгляд останавливается на высокой широкоплечей фигуре, развернутой ко мне спиной… на фоне открытого настежь окна. Мне не нужно даже напрягаться, чтобы идентифицировать того, кто точно стройной и миниатюрной медсестрой Глейдис быть не может. Мак предупреждала меня. Я предчувствовала подобное и не удивлена. И в глубине души я испытываю облегчение. Да. Именно так. Облегчение. Он явился, и все мои внутренние радары кричат об опасности. Плевать. Я должна закончить это. Остановить его. И как обычно в его присутствии я испытываю двойственные ощущения. Не хочу анализировать их, не хочу думать. Я слишком устала от постоянного панического страха, не отпускающего меня на протяжении последних недель.

В кабинете гуляет сквозняк, и я автоматически закрываю дверь.

— Или стоит оставить открытой? Ты, вроде, боишься замкнутых пространств?

— А тебя они, напротив, стали привлекать, не так ли? — отвечает он, убирая руки в карманы темно-синих джинсов и нешироко расставляя ноги. Он снова не в официальном образе. Черный свитер из крупной вязки обтягивает мощные плечи, и невольно задаюсь вопросом, а кого хрена он так усиленно работает над своим телосложением и мышцами, если... Стоп. Это не мое дело. Возможно, в спортзале он снимает стресс, или это такая его детская мечта — стать однажды культуристом. Мне не интересно. — Не волнуйся, наш разговор не будет долгим. Я вытреплю несколько минут при закрытой двери. К тому же, окно открыто. А погода сегодня чудная.

— Я не заметила. Говори, что тебе нужно, и я вернусь к дочери, — резко отвечаю я.

— Удивительно, ты не спрашиваешь меня, как я здесь оказался.

— Это бессмысленно. Ты как сорняк пролезаешь в любую щель. Ты везде, Перриш.

— Ну, в дом Гарольда Бэлла мне проникнуть не удалось. А вот ты можешь.

— Я уже говорила...

— Лиса, — резко обрывает меня Перриш, заставляя внутренне сжаться. И я действительно прижимаюсь спиной к двери, чувствуя себя абсолютно выпотрошенной, а он мне и пары фраз еще не сказал.— Здесь говорю я. А ты слушаешь.

— Ты ошибаешься. Тебе больше нечего мне сказать, — с запалом говорю я. Мое сердце бешено колотится в груди, причиняя физическую боль. — Я рассказала Нейтону. Я все ему рассказала. И он простил меня.

— Конечно, нет, — безапелляционно заявляет Перриш. — Пока Нейтон находится в шоке от происходящего, и его отвлекает предвыборная гонка, потом он будет увлечен работой, встречами с общественностью и прочими обязанностями мэра города. Но не обольщайся. Прежними ваши отношения не будут. Ты же рассказала мужу не все. Так?

— Все! Он знает все, — яростно возражаю я, и, разумеется, своей импульсивностью сдаю себя с потрохами.

— Я до сих пор стою здесь перед тобой, — Рэнделл поворачивает голову, и я могу видеть его мужественный профиль. Почему человек, созданный без единого внешнего дефекта, настолько неисправен внутри? Откуда в нем столько жестокости? — А значит, кое о чем ты умолчала. Как думаешь, что может оказаться последней капелей, Лиса?

Я опускаю голову, позволяя волосами упасть на лицо. У меня нет сил сражаться с ним. Он разрушает меня морально, ментально и физически. Как бы я ни сопротивлялась. Он только сильнее начинает давить, заставляя меня задыхаться.

— Чего ты боишься, Лиса? Больше всего на свете, — не дождавшись ответа на предыдущий вопрос, задает он следующий. Я так сильно вжимаюсь в дверь спиной, что у меня начинают ныть лопатки. Но бегство не исправит ситуацию. Он придет снова и будет продолжать это делать, пока не добьется своего. Я поднимаю голову, убирая волосы за уши, и какое-то время смотрю на него, просто смотрю. Что бы он сделал, если бы я подошла и обняла я его? Если бы прижалась губами к гладко выбритым скулам, провела ими вниз по напряженной крепкой шее, забралась ладонями под свитер и на ощупь почувствовала насколько сильным и выносливым может быть его тело. Что, если это именно то, в чем он нуждается на самом деле? Меня бросает в дрожь от подобных мыслей, от того что они вообще пришли мне в голову. Волна стыда заливает щеки, и, кажется, даже руки и грудь. Пять лет назад я с ума сходила от этих мыслей, они преследовали меня днем и ночью, пока я жила в Розариуме. Было ли это влечением, влюбленностью, одержимостью или чем-то еще — я не знаю. Я вычеркнула из памяти все, что когда-либо испытывала к этому мужчине. Как можно желать человека без моральных ценностей, чести, уважения к женщине? Да, я не ангел невинный, но того, что он со мной сделал, я не заслужила.

— Лиса, я задал вопрос. Чего ты боишься? Быстрый ответ, без раздумий, — его жесткий голос вырывает меня из воспоминаний.

— Тебя, — выдыхаю я на одном дыхании. И это частичная правда. Рэн поворачивает голову и смотрит на меня через плечо.

— Иди сюда, — он двигается в сторону, как бы предоставляя мне место возле окна. Это невольно навевает воспоминания об индивидуальных заданиях на крыше.

— Здесь невысоко. Не бойся, — добавляет он, чувствуя мое колебание. И снова словно читает мои мысли. Некоторое время назад я стала ловить себя на том, что больше не могу смотреть с высоты более чем тридцати метров, не испытывая дискомфорта. Не знаю, когда появилась новая фобия, и что стало ее причиной. Может быть, те самые занятия на крыше. Но если раньше я вполне справлялась с неприятным ощущением, то после встречи в номере отеля с Итаном, закончившейся первым приступом панической атаки, легкий дискомфорт превратился в настоящий страх высоты, стоило мне оказаться чуть выше допустимого предела. Кабинет находится на шестом этаже. Это выше моего предела. Мне необходимо сделать первый шаг, чтобы не выглядеть жалкой трусихой в глазах Перриша.

Я подхожу, не чувствуя своих ног и почти не дыша.

— Не закрывай глаза, — приказывает он, опять каким-то непостижимым образом предугадав мое желание зажмуриться. Ветер мягко обдувает мою разгорячённую кожу, но это не позволяет мне расслабиться. Я вся дрожу, словно в ознобе. — А сейчас? Чего ты боишься больше?

— Я хочу отойти от окна, — бормочу я, почти забывая о его присутствии, и с ужасом глядя вниз, на внутренний дворик клиники, где прогуливаются пациенты и медперсонал.

— Боишься дверей, боишься окон. Боишься людей, Лиса! — требовательно зовет меня его голос.

Я дрожу сильнее, практически не улавливая суть его вопроса. Он протягивает руку и властно обхватывает пальцами мое запястье. Вздрогнув я опускаю голову, глядя на смуглую ладонь Перриша, контрастирующую с моей бледной кожей. Оцепенение, вызванное боязнью высоты, проходит так же внезапно, как и появилось. Мой взгляд медленно ползет вверх, пока не встречается с пристальными серыми глазами Рэнделла. Он, слой за слоем, вскрывает защитные механизмы моего сознания, врываясь на запрещенную территорию. И я физически ощущаю, как расширяется пространство вокруг нас. Настолько жутко, и в то же время естественно, что я застываю. Пораженная, парализованная, застигнутая врасплох, растерянная и разбитая. Пожалуйста, не нужно — мысленно умоляю его я, но уже слишком поздно.

— Я должен кое-что рассказать тебе Лиса, — произносит он ровным, обманчиво спокойным голосом. Я почти не дышу, но умудряюсь коротко кивнуть.

— Моя мать знала секрет Гарольда Бэлла, — начинает Перриш. — И показала мне тайник, где хранила компромат на человека, который пытался заставить ее уехать из города. После ее смерти я вскрыл тайник, и он оказался пустым. Поэтому первым, кого я посчитал виновным в убийстве Корнелии — был Гарольд Бэлл. Я не знаю, забрал ли он сам то, что мать хранила, как зеницу ока, или Корнелия отдала сама, чтобы он оставил ее в покое. Но я уверен, что в ее убийстве замешан именно этот человек. У других ее клиентов не было видимых мотивов. Моя мать редко ошибалась. И никогда не связывалась с людьми, в которых чувствовала опасность.

— Но почему, он хотел, чтобы твоя мать уехала? — хрипло спрашиваю я. Рэнделл улыбается уголками губ.

— Корнелия Перриш помогла многим влиятельным людям Кливленда достичь благосостояния. Она давала советы, которые действовали.

— Хочешь… сказать… В случае с Гарольдом она ошиблась?

— Возможно, именно ответ на этот вопрос я и хочу получить. Корнелия записывала на диктофон все, о чем ей рассказывали ее клиенты. Именно она подала мне идею с тем, как можно использовать секреты власть имущих в своих целях.

— Ты шантажировал этих людей? — потрясенно спрашиваю я.

— Нет, — невозмутимо качает головой Рэнделл. — Я предлагал им сотрудничество. И они соглашались. Все, кроме Гарольда Бэлла. Он выкрал то, чем я мог зацепить его, нащупать его слабое место.

— И ты хочешь, чтобы я достала тебе этот компромат? — бесцветным тоном спрашиваю я.

— Да, Лиса, — уверенно кивает Перриш. Я тщетно пытаюсь хоть что-то прочесть на его лице. Он абсолютно непробиваем.

— Но как? Я даже не знаю, как он выглядит, где его искать.

— Коричневая кожаная папка, старая, потертая, с замочком сбоку. Я ни разу не заглядывал внутрь. Я могу только догадываться что там.

— И ты не скажешь мне?

— Нет. И ты тоже не станешь заглядывать.

— Почему ты так уверен, что он не уничтожил компромат, как только тот попал в его руки.

— Просто знаю и все.

— Это не ответ.

— Есть ответы, которые тебе лучше не знать и вопросы, которые не стоит задавать.

— Но, как я могу узнать, где Гарольд может прятать эту чертову папку? — раздраженно спрашиваю я.

— Ты когда-нибудь была на заднем дворе Бэллов?

— Нет.

— Попроси мужа отвести тебя туда. Я знаю, что Гарольд не хранит свой секрет в сейфе.

— Эта информация разрушит карьеру моего мужа?

— Тебя это еще волнует?

— Да!

— Я не знаю, что находится в папке. У меня есть подозрения и некоторые аргументы, но этого недостаточно. Я не могу дать тебе никаких гарантий. Но постараюсь минимизировать последствия для тебя.

— Могу ответить твоими словами. Этого недостаточно!

— Скажи мне сейчас, ответь на вопрос, который я задал в самом начале. Чего ты боишься больше всего?

— Потерять свою дочь, — незамедлительно отвечаю я. Он поворачивает голову и снова смотрит на меня. И мне не нравится этот взгляд. Меня бросает от него одновременно и в жар, и в холод. Я чувствую примерно то же самое, что и во времена, когда принаряжалась, чтобы встретиться с ним на крыше. Сейчас меня мутит от собственной глупости. Я же никогда не была наивной. Как я позволила себе испытывать чувства, какими бы они ни были, к человеку, у которого напрочь отсутствуют эмоции?

— Не приводи ее сюда. Ей это не нужно, — неожиданно произносит он.

— Не смей указывать мне, как я должна воспитывать свою дочь, — срывающимся от негодования голосом отвечаю я, сжимая кулаки. С трудом сдерживая себя от прямого нападения.

— Это просто совет, Лиса. Я ни на чем не настаиваю, — убирая руки в карманы джинсов, он переводит взгляд на мое отражение в оконном стекле, мысленно возвращая меня в гостиную Розариума.

— Мне нужен твой ответ, Лиса, — безапелляционно заявляет он.

— А если я откажусь? — с вызовом спрашиваю я, вздергивая подбородок.

— Ты прекрасно знаешь, что я могу заставить тебя, не вынуждай меня, — с обманчивой мягкостью в голосе напоминает Перриш. — Помоги мне, и я оставлю тебя покое. Раз и навсегда. Ты забудешь обо мне, если захочешь.

— Мой ответ — нет, Рэнделл, — решительно бросаю я, вскидывая голову и уверенно глядя ему в глаза. — Никогда я больше не стану твоей марионеткой. Ты напрасно думаешь, что способен просчитать наперед все варианты возможных событий. Твоя теория вероятностей дала сбой, Перриш. И, может быть, в самом начале я действовала по заложенной в меня программе, когда пришла в «Бэлл Энтерпрайз», когда стала частью их семьи. Но в тот момент, когда родилась Эсми, твое влияние на меня закончилось. И если бы тебе были знакомы отцовские чувства, то ты бы понял, что они сильнее страха, сильнее любви или ненависти. Нет ничего, что ты мог бы положить на другую чашу весов, Рэнделл. Ты проиграл.

И потом я ухожу, гордо подняв голову, и он не пытается меня удержать. Я впервые не чувствую себя побежденной, морально-раздавленной после тет-а-тета с Рэнделлом Перришем. Возможно, я совершила ошибку и прямо сейчас он уже начал действовать, но я не могу больше жить в страхе. Не могу выполнять чужие условия. У него нет надо мной власти. И хотя все внутри меня дрожит от нервного напряжения, я почему-то уверена, что только что лишила Рэнделла Перриша его главного излюбленного оружия.

Я больше его не боюсь.

[Рэнделл]

Как Кальмия спешно покидает клинику, держа свою дочь на руках, я наблюдаю уже из другого кабинета. Она практически бежит к машине, хотя еще пять минут назад выглядела решительной и полной уверенности, что «сделала» меня. Внешние перемены кажутся разительными, но только на первый взгляд. Роскошная брюнетка в серебряном со стальным отливом брючном костюме с идеально лежащими на плечах блестящими волосами. Грациозная, стильная, потрясающе-красивая. Но в глубине души она все та же девчонка, прошедшая через все круги ада, прежде чем попасть в Розариум. Девчонка, которая мечтала, чтобы ее заметили и полюбили, чтобы ее увидели и приняли такой, какая она есть. Со слабостями, грехами и недостатками.

Покажите мне человека, который не хочет того же? Но только отвергнутые жаждут любви и признания с маниакальной одержимостью, которая превращается в болезненную потребность. И если им выпадает счастье обрести хотя бы подобие вожделенной иллюзии, они готовы вцепиться в глотку любому, кто посягнет на их территорию, на с таким трудом отвоеванное счастье.

Но так часто люди выдают желаемое за действительное…Никто и никогда не полюбит нас такими, какие мы есть. Это невозможно. Невозможно потому, что каждый, абсолютно каждый человек круглосуточно носит маску. И иногда не одну, и часто даже не подозревая об этом. Все мы запираем внутри себя какую-то часть, которую считаем недостойной, от страха, что такими, какие мы есть на самом деле, нас никто не полюбит, не поймет и не примет. Мы боимся не оправдать чужие ожидания и продолжаем отражать то, какими нас хотят видеть. Попробуйте хоть раз, хотя бы раз сделать что-то несвойственное вам в глазах окружающих, и что вы увидите? Отпор, ступор, непонимание и отторжение. В лучшем случае вам скажут: «Парень, с тобой что-то не так сегодня. Поговорим, когда ты придешь в себя». В худшем — отвернутся и прекратят общаться. Никому не нужны ваши темные стороны, грязные секреты и скелеты, которые вы прячете в тайниках подсознания. Я говорю сейчас не о дурных привычках, не сварливом характере. А о чем-то более глубинном. О чем-то, что, внезапно открыв, вы покажете миру, что он никогда не знал вас на самом деле.

Социальное поведение. Нормы морали. Общественное мнение. Мы все в плену огромного заблуждения. Но у кого-то хватает смелости вырваться и их называют социапатами, у кого-то хватает смелости пойти дальше и увидеть окружающую реальность в истинном свете, и их называют шизофрениками. Общество никогда не примет того, кто не соблюдает правила, но с радостью будет потешаться над клоунами. И мне тоже, как и всем, приходится играть роль. Но отличии от других людей, я точно знаю, что в моей темной комнате есть место только для одного человека — для меня. А Лиса верит, что способна изменить вечный закон. Некоторые тайны должны навсегда оставаться запертыми от остальных, сокрытыми от чужих глаз, сокровенными... Она считает, что совершила смелый поступок, выдав нелицеприятные подробности своей жизни Нейтону Бэллу, но это ошибочное мнение. Человек, который вырос в идеальных условиях, в достатке, любви и роскоши, единственной проблемой которого было, какое блюдо заказать на завтрак, или на какой машине поехать на деловую встречу, такому человеку никогда не понять трудности девчонки из гетто, которой приходилось переступать какие-то моральные устои, навязанные обществом, чтобы выжить. Ее слезы могут вызвать сочувствие, но прощение и понимание — никогда. Волк перед тем, как растерзать добычу, не станет задаваться вопросом, сколько раз до этого несчастному животному удавалось избежать нападения, благодаря длинным лапам и зоркому взору.

Но нельзя также отрицать и то, что жизнь закалила характер Лисы, а рождение дочери наполнила пустоты в ее душе тем, чего не было раньше. Она стала сильнее, но я по-прежнему вижу рычаги, на которые могу надавить, если это будет необходимо. Конечно, меня сложно обмануть напускной бравадой. И я пришел сюда не с целью запугать ее или заставить выполнить мои условия. Ее страх, которым я управлял ранее, трансформировался, но он никуда не делся, даже, если она уверена в обратном.

Сама того не понимая, Лиса получила свое задание, и, я уверен, она выполнит его блестяще. А мне остается только ждать. Все, что я мог сделать сегодня, я сделал. Прямые угрозы и шантаж никогда не были основой моей стратегии. Все, что я делаю, это подталкиваю человека к правильному решению и заставляю верить в то, что он принял его сам. И это не так сложно, как кажется, если знаешь те его стороны, которые он предпочитает скрывать о других, опасаясь быть отвергнутым.

И разница между мной и Нейтоном Бэллом состоит в том, что я выбрал Лису за то, что она считает худшей частью себя, а он — за то, что она считает лучшей.

Когда я женился на Линди, я искренне верил, что и она сможет, сможет принять то, что никто и никогда не видел, кроме нее. Но, как я же и сказал ранее, это невозможно. Я, как и многие, стал пленником заблуждений. И только моя молодость, и недостаточный опыт оправдывает допущенные ошибки.

Сейчас у меня совершенно другие планы. Цель, как никогда близка. И только время способно показать истинное лицо победителя. Я чувствую вкус скорого триумфа, мой час не за горами, а пока… пока пусть отпрыск Гарольда Бэлла потешит свое самолюбие короткими минутами славы. Они будут недолгими закончатся раньше, чем он предполагает. Нет ничего приятнее, чем поразить врага в тот момент, когда он чувствует себя на вершине успеха, королем жизни, царем горы. С высоты падать всегда больнее… Надеюсь, что он успеет насладиться своим недолгим полетом.