ОПТИМИЗМ ХАСИДОВ
«Шемах Исраэл Адонай Элоену Адонай Эхад» — «Слушай, Израиль, наш Бог — Бог единый!» Сказать, что именно к этой установке и сводится, пожалуй, весь интеллектуально-поэтический мир хасидов, — значит сказать лишь половину истины, ибо эти слова, открывающие собой молитву каждого еврея и давно уже ставшие сакраментальными, обрели значение неизменного пароля среди еврейского народа. Другое дело — сказать, что, следуя утвержденному Зо-харом принципу поисков тайного значения любого традиционного образа, хасидизм сводит молитвенное восклицание о единости Бога к казалось бы, незамысловатой, но неожиданной идее, которая соответственно определяет популярность и оригинальность этого учения и движения, возникшего в Восточной Европе в середине 18-го в.
Традиционное прочтение сакраментального «Шемах Исраэл» восходит к эпохе, когда еврейский дух был зажат в тесное кольцо окружавших его бесчисленных языческих богов. Это прочтение, подчеркивающее отличие еврейства от остального мира, служило, прежде всего задаче выживания Израиля. Теперь же, когда, с одной стороны, Израиль уже прочно утвердил свою самобытность, а с другой, увлекся поисками скрытого смысла в наследии предков, утоляя тем самым жажду обновления, — в этих условиях хасидизм утверждает себя существенно новым толкованием этой корневой идеи еврейского интеллекта. Во-первых, заявляет он, идея о единости Бога должна быть понята так, что все сущее — добро и зло, мысль и чувство, камни и птицы, время и пространство — есть проявление Бога; Бог един, ибо Бог — это все. Во-вторых же, единость Бога — это цельность и нерасчленимость всего универсума: земли и неба, души и плоти, эмоции и идеи, человека и растения; все едино, и все — обличие единого Бога.
На этом, однако, и заканчивается интеллектуальная программа хасидизма, утверждавшего, что доступность Бога каждому человеку — каким бы он ни был темным и неотесанным — обеспечивается не столько посредством рассуждения, сколько через чувство восторженного отношения к жизни: «У каждого глупца хватает причин для уныния, и только мудрец разрывает смехом завесу бытия».
Скорее всего именно пренебрежение к формализму в религии и в быту, безусловный, т. е. ничем не обусловленный и ничем не сдерживаемый, оптимизм, обретающий масштабы мистического подхода к миру, а также незамысловатость всей программы и обеспечили хасидизму характер поистине народного движения. До того момента, когда — подобно многим страстным идеалистическим движениям — оно оказалось во власти демагогов, хасидическое движение утверждало с новою силой присущий еврейскому духу союз неба с землей. Почти целое столетие, пока герои хасидизма — цаддики (праведники) выродились в бюрократов и алчных карьеристов, хасидизм щедро порождал имена, которым суждено было навсегда остаться в истории еврейского духа.
а) Баал Шем Тов (1700–1760) или Бешт, — основатель хасидизма и один из самых экстраординарных людей в еврейской истории.
К Бешту заявились как-то несколько посвященных в Закон и преисполненных полемического пыла мужей. «В старые времена, — сказали они, — было немало набожных людей, истязавших себя всякими лишениями и постами. Теперь же ученики твои внушают каждому, будто продолжительный пост противозаконен, а самоистязание преступно». Бешту пришлось ответить так: «Цель и содержание моего паломнического пребывания на земле сводится ко внушению всем моим братьям по жизни, что человек может служить Богу в радости и ликовании, ибо тот, кто исполнен радости, исполнен и любви к людям и ко всякой твари». В другой раз Бешт ответил так: «Сила, которую приходится терять во время постов, должна быть отдана Торе и богослужению. Вот почему, отказываясь от поста, можно подняться ближе к небесам».
Человек должен знать, как быть гордым, но не становиться гордецом; он должен знать, как быть сердитым, но не сердиться. Человеку следует быть полноценным и не чураться никаких страстей. Разве Тора не предстваляет нам самого Бога как вершителя одновременно и правосудия и милосердия!
Господь не отвергает тех, кто недопонимает чего-нибудь, лишь бы только их стремление к пониманию определялось любовью к знаниям. Господь — как отец, которому приятно выслушивать любимое дитя даже тогда, когда оно обращается к нему сбивчиво.
В час своей смерти Баал Шем произнес: «Теперь уже мне понятно, ради чего я был создан».
Когда вы чувствуете с какою настойчивостью и усердием пытается подбить вас на злодеяние Сатана, поймите, что он всего лишь стремится исполнить свой долг. Научитесь у него прилежанию и настойчивости в исполнении вашего собственного долга — долга бороться с Сатаной и одолевать его.
Несколько хасидов сказали Бешту: «Наши противники, броде-кие мудрецы, изводят нас обвинениями, будто мы пренебрегаем обычаями предков. Скажи, какую следует дать им отповедь?» Бешт ответил: «Они, хулители наши, руководствуются своим религиозным рвением и, не сомневаясь в собственной благодетельности, испытывают радость при нашей критике. Стоит ли лишать их этой радости?»
Не смейтесь над чувствами человека, усердствующего в своей молитве. Он усердствует потому, чтобы не допустить посторонних мыслей, оскверняющих молитву. Станете ли вы смеяться над утопающим, который остервенело бьет по воде руками?
Каждому человеку следует обуздывать свой разум. Он должен пытаться постигнуть все, что может, но, поднявшись на ступеньку, выше которой ему уже нет хода, он обязан обратиться к вере и углубить прежние знания. В тех сферах, которые находятся за пределами человеческого понимания, мудрец ничем не отличается от простака.
Если кто-нибудь скажет в ваш адрес, что «простак, увы, верит каждому слову», — напомните насмешнику другой стих: «Господь Бог хранит простака».
Бешт комментировал как-то такую фразу: «Наш Бог и Бог отцов наших». Он сказал: «Некоторые люди веруют только потому, что их призывали к тому отцы. Такая вера, с одной стороны, приемлема, ибо никакой философский довод не сможет пошатнуть их веру; но, с другой стороны, она не достаточна, ибо основана отнюдь не на их собственном понимании и знании… Есть, однако, другие люди, которые пришли к вере в результате долгих поисков и размышлений. Такая вера удовлетворяет нас опять же только отчасти: да, они познали Бога всем своим нутром, но если кто-нибудь приведет противоположный их вере довод, они могут заколебаться и отступиться… Лучшими являются именно те из верующих, чья вера удовлетворяет в любом отношении: они веруют одновременно благодаря преданности традиции и благодаря собственным рассуждениям. Вот что и имеем мы в виду, когда произносим „Наш Бог и Бог отцов наших“. Господь является Господином нашим как потому, что мы сами сознаем Его в качестве нашего Бога, так и потому, что наши отцы учили нас сознавать Его в качестве Бога».
Некий отец пожаловался Бешту, что сын его забросил Бога:
«Что мне делать, Рабби?» «Любить его больше, чем когда-либо», — ответил Бешт.
У Бешта спросили: «Скажи, что же является главным в богослужении, если принять на веру твои слова, будто пост и самоистязание есть грех?» Бешт ответил: «Главное — настроить себя на любовь к Господу, Израилю и Торе. Но человек может достичь этого, если располагает достаточной для поддержания здоровья пищей и не растрачивает сил, необходимых для подавления дурных побуждений».
Нескольким из учеников Бешта было поручено отправиться к некоему заурядному человеку, о котором вдруг все вокруг заговорили, как об истинном мудреце. Перед самой дорогой они, однако, спросили у учителя: «Как же нам распознать в нем истинного цаддика?» Бешт сказал: «Спросите его совета, — что сделать, чтобы не отвлекаться во время молитвы или учебы. Если он выдаст вам хоть какой-нибудь совет, знайте, что мудрость его не стоит и гроша: до последнего вздоха человеку не отделаться от посторонних мыслей, неотступно его преследующих и мешающих восхождению души».
Каждому одаренному человеку присуща гордыня, и лишь укрощая ее на людях, он осознает всю ее силу.
Бешт спросил у кого-то: «Почему быстрая лошадь стоит в десять раз дороже медленной?» «Потому, — ответил тот, — что она бежит к цели в десять раз быстрее». «Но если она собьется с пути, — возразил Бешт, — то и уйдет от цели в десять раз быстрее». Тот не нашел, что ответить, и Бешт продолжил: «Тем не менее, если сбившаяся с пути быстрая лошадь опомнится и вознамерится вернуться на верный путь, то сделает она это в десять раз быстрее».
По-настоящему Сатана ликует именно тогда, когда ему удается убедить человека, будто злодеяние есть добро. Ведь если человек проявляет «слабость», т. е. если он свершает грех, сознавая что свершает именно грех, такой человек близок к раскаянию: если же он считает, что совершая грех, творит добро, станет ли он когда-нибудь раскаиваться?
Один набожный человек пожаловался как-то Бешту: «Всю свою жизнь я тяжело работал и беззаветно служил Господу, но вот, увы, так ничего и не достиг: кем был, тем и остался — безвестным и безграмотным мужиком». Бешт ответил: «Ты достиг того, что осознал себя человеком безвестным и безграмотным. А это совсем не мало».
Подлинный цаддик никогда не может найти у человека недостатки. Истинный праведник не в состоянии узнать о прегрешениях знакомых ему людей. Вот почему он не может служить примером и не может поучать их. Вот почему нет на земле никого, кто бы не грешил. Грех делает цаддика человечным и позволяет ему наставлять других.
Время, потраченное на питание и сон, нельзя считать потерянным, ибо в эти минуты и часы наша душа отдыхает и обретает возможность обновления сил.
Однажды на самом пороге синаноги Бешт воскликнул с возмущением: «Комната эта битком набита молитвами и словесами!» «Отчего же тогда тебе не войти в эти святые стены?» — удивились ученики. «Если б это были святые стены, — ответил Бешт, — то молитвы и всякие глубокомудрые словеса устремились бы к небесам, а синагога оказалась бы пуста. Земное пространство набивается лишь молитвами и словесами, идущими не из сердца».
Выдавливая сок из виноградных плодов, винодел процеживает его сначала сквозь сито, потом — сквозь марлю. Но сколько бы раз он не процеживал сок, от осадка отделаться невозможно. То же самое и с цаддиком. Он обязан подавлять в себе дурные побуждения, и все-таки от грешных его помыслов что-нибудь да останется.
При виде прекрасной женщины или какой-нибудь миловидной штучки, каждый мужчина безо всякого колебания должен сказать себе так: «Разве красота эта исходит не из Божественного Духа, пронизавшего весь мир? Если же по происхождению своему она божественна, то стоит ли мне довольствоваться лишь частичкой Духа? Не лучше ли стремиться к созерцанию Его целиком, не лучше ли созерцать источник Красоты». Когда человек вкушает вкусную пищу, он должен сознавать, что вкус этот имеет небесное происхождение и является отражением присущей небесам способности порождать качество вкусности. Подобное отношение к красоте и есть постижение Превечного, да славится имя Его. Если, кроме того, человек выслушал какую-нибудь забавную историю, доставившую ему удовольствие, пусть он возьмет в толк, что вся эта история есть проявление царства Любви.
Стенания и печаль — грех чрезвычайно большой, и человек призван служить небесам в веселии своего сердца.
«Да оставят Меня в покое», говорит Бог, «но да веруют в Мою Тору». Это следует понимать так: конец всякого знания — знание того, что мы не в силах знать хоть что-нибудь. Тем не менее, есть две разновидности незнания. Первая — это примитивное незнание, когда человек даже и не пытается что-либо познать, ибо-де познать невозможно. Другая — поиски знания до тех пор, пока приходит понимание, что знание недостижимо. С кем же из людей можно сравнить разницу между этими двумя видами знания? С двумя мужьями, которые вознамерились как-то узреть царя. Первый входит в его хоромы, обходит все комнаты и залы дворца, наслаждается видом сокровищ, восторгается блеском и красотой царской утвари, но под самый конец убеждается в том, что самого царя ему, увы, увидеть не придется. Другой же муж говорит себе: «Поскольку царя мне не увидеть, стоит ли утруждать себя вхождением во дворец?» Отсюда — один шаг к пониманию слов Господа Бога. «Оставить Меня в покое» значит перестать доискиваться встречи со Мной, ибо увидеть Меня немыслимо. Но, перестав преследовать Меня, люди да будут верны Моей Торе!
Ни одна встреча с каким бы то ни было существом или какой бы то ни было вещью на протяжении вашей жизни не свободна от тайного смысла. Все — люди, животные, вещи — заключает в себе загадочный смысл, который лишь с нашей помощью может обрести свою чистую форму и достигнуть совершенства. Если мы пренебрегаем этой ниспосланной нам на нашем пути духовной субстанцией, мы сами лишаем себя наполненной жизни.
б) Нахман из Брацлава (1770–1811) — правнук Баал Шем Това, живший на Украине и вошедший в историю хасидизма как один из его основных идеологов.
Человек может служить Богу даже из дурного побуждения при том, однако, условии, что всю страсть и силу своего поведения он отдает Богу.
Даже раскаяние должно быть достигнуто посредством радости. Мы обязаны радоваться Богу столь глубоко и неустанно, что в конце концов в душе нашей должно зародиться чувство сожаления за прегрешения перед Ним.
Бог отвергает подавленные души.
Прямая обязанность испытывающего радость человека — стремиться заразить этим чувством всякого, кого охватила печаль и меланхолия.
Сущность человека — это мысль и знания. Где помыслы человека — там и сам он. Да будут мысли его о возвышенном.
Злобность и жестокосердие вызывают ущербность наших знаний. Увеличение понятливости приносит душевный покой, мир, доброту и удовлетворение.
Каждый автор должен определять ценность своего труда в зависимости от того, какова связь между его трудом и Книгой Всего Человечества. Точнее говоря, ему следует ответить на такой вопрос: может ли извлечь человечество из его книги какую-нибудь пользу?
Осмысление той истины, что все случившееся с вами ведет к вашему же добру, поднимает вас до высот, которых удостоились обитатели Рая.
В своей вере в Бога человек должен основываться прежде всего на собственном чувстве веры, но не на ожидании чудес.
Среди вождей существуют и такие, кто следуют лишь самым поверхностным и даже ложным ценностям. Их, не умеющих управлять даже собою, злой дух наущает повелевать другими. И все-таки они заслуживают меньшего позора, чем те, кто верует в них иих поддерживает. Именно эти последние и будут в конце концов призваны к суду за свои злодеяния.
Если человек способен выслушивать оскорбления с улыбкой, он заслуживает стать вождем.
Бог повсюду, где утверждается мир.
Тот, кто жаждет большего, повинен в мысленном разбое.
Совмещать в себе человечность и деньги невозможно. Либо лишаешься денег, но остаешься человеком, либо лишаешься человечности, но сохраняешь деньги.
Занятие философией может оказаться опасным, если развитие мозга не поддерживать благородными делами.
Прежде чем помолиться, раздай милостыню.
Истинным хасидом может быть лишь тот, кто на оскорбление отвечает молчанием.
Не оказывайте почестей скандалисту, если даже он учен и образован.
Весь наш мир обязан устойчивостью тому, кто при ссоре смыкает уста.
Знания, за которые платят, запоминаются дольше.
В городе, кишащем ворами, всегда можно найти взяточников среди судей и полицейских.
Невозможно думать сразу о двух вещах. Думайте о Торе, думайте хотя бы о собственном деле, и дурным мыслям не останется места в вашей голове.
В доме неискренних родителей дети неуправляемы.
в) Другие цадцики
Рабби Бунам сказал своим хасидам: «Величайшее из прегрешений отдельного человека заключается отнюдь не в тех грехах, которые он свершает: соблазн велик, а воля наша слаба! Величайшее из прегрешений в том, что каждое мгновение человек может повернуться к Богу, но не поворачивается».
Кто-то пожаловался Бунаму: «Талмуд учит, будто если человек не стремится к почестям, почести сами настигают его. Но я вот со всех ног бегу от почестей, а они, увы, и не думают меня нагонять». «Причина в том', — ответил цаддик, — что ты то и дело оглядываешься».
Склонившись над умирающим Рабби Бунамом, жена его горько всхлипывала. Он проговорил: «Стоит ли плакать? Вся моя жизнь была дана мне именно для того, чтобы научиться умереть».
Рабби Бунам сказал однажды в старости, уже будучи слепым: «Я не хотел бы поменяться сейчас местами с отцом Авраамом. Что пользы Господу, если бы праотец Авраам стал таким же, как слепой Бунам, а слепой Бунам, — таким, как Авраам?».
Рабби Зуся заметил незадолго до своей смерти: «В грядущем мире меня не спросят: „Почему ты не был Моисеем?“ Меня спросят: „Почему ты не был Зусей?“».
Один хассид спросил Злочевского маггида: «Сказано: Каждый во Израиле должен возгласить: „Когда же дело мое приблизится к делу моих отцов, — Авраама, Исаака и Яакова?“ Как это понимать? Вправе ли мы допустить, что сможем сравняться с праотцами?»
Маггид объяснил: «Отцы наши прокладывали новые пути в служении Богу, — каждый сообразно своему характеру: один — посредством любви, другой — мужества, третий — великолепия. Так и мы, каждый из нас, в согласии со своей природой, призваны вносить новый свет в учение и служение. Не повторять уже совершенное, но делать что еще не сделано. С рождением каждого человека входит в мир нечто новое, чего еще не было, нечто первозданное и неповторимое. Долг каждого во Израиле знать и не забывать, что он в мире единственен в своем качестве и что никогда еще не появлялось никого ему подобного. Ибо если б уже был подобный ему человек, то не было бы необходимости в нем самом. Каждый — новое создание в мире, и каждый должен довести собственное своеобразие до совершенства. Непонимание этой истины и есть причина непришествия Мессии».
Рабби Энох из Александрова говорил: «Многие народы земли верят, что имеются два мира: тот и этот. Различие же между народами в том, что если большинство полагает, будто один мир отделен и обособлен от другого, Израиль признает, что оба мира составляют одно целое». (Комментарий М.Бубера: «В своей сокровеннейшей сущности оба мира составляют единый мир. Они только как бы разошлись в разные стороны. Но они должны вновь стать единством, каким они являются в своей сокровеннейшей сущности. Чтобы воссоединить оба мира, сотворен человек. Он способствует достижению этого единства, живя единой священной жизнью с миром, в котором он находится».)
Однажды Рабби Пинхасу из Кореца рассказали о страшной нищете, в которой живут неимущие. Погрузившись в горестные мысли, слушал он эти рассказы. Потом поднял голову. «Помогите впустить Бога в этот мир, — сказал он, — и все уладится». (Комментарий М.Бубера: «Но разве можно впустить Бога в мир? Не святотатственна и не дерзка ли эта мысль? Как дерзает земной червь притязать на то, что во власти лишь Бога? В этом вопросе доктрина иудаизма снова противостоит доктринам других религий, и вновь наиболее глубокое выражение эта противоположность находит в хасидизме. Именно в том и заключается Божья милость, что Он как бы передает Себя в руки человеку. Бог хочет заявиться в Свой мир, но хочет Он появиться в нем именно с помощью человека. В этом и заключается мистерия нашего бытия, сверхчеловеческая возможность человеческого рода».)
Рабби Мендель из Коцка поразил однажды ученых мужей, навестивших его, вопросом: «Где обитает Господь?» Они встретили его слова смехом: «Что вы говорите, Рабби! Разве весь этот мир не исполнен Его славы?». Тогда Рабби Мендель сам же и ответил на свой вопрос: «Бог обитает там, куда Его впускают».
Сказал Рабби Пинхас: «Сны — это отходы мозга. А все науки в мире — это отходы Торы, и этим очищается Тора, как очищается мозг ото сна. Сказано: „Когда Господь вернет пленных в Сион, мы будем, как во сне“. Ибо тогда откроется, что все науки появились лишь во имя Торы, а все изгнания — во имя очищения Израиля. И все горести — словно сон».
Рабби Шнеур — Залман спросил у нового ученика: «Что такое Бог?» Ученик ничего не ответил. Учитель спросил во второй и в третий раз. «Отчего же ты молчишь?» — сказал Рабби. «Оттого, что не знаю». «А я разве знаю? — воскликнул Рабби. — Но я вынужден спрашивать, ибо дело обстоит так, что нельзя не признать: Он существует явственно, а кроме Него ничто не существует явственно. Вот что такое Бог».
Рабби из Ружина говорил: «Мессия объявится прежде всего в России». Рассказывают также: «Один из хасидов Рабби Мотла из Чернобыля, дяди Ружинского Рабби, поехал к своему учителю и по дороге остановился в гостинице. Когда он молился, как обычно, повернувшись лицом к стене, внезапно появился за его спиной человек и заговорил: „Дали земные измерил я пядью, но такого изгнания, как в России, не видел“. Обернулся хасид и увидел, что человек этот направился к дому Рабби Мотла и вошел внутрь. Но когда он последовал за ним и заглянул в дом, то его там не нашел. И никто ничего о нем не знал».
Спросили Рабби Авраама Яакова: «Наши мудрецы говаривали: „Нет вещи, которой бы не было места… Если так, то и всякому человеку есть свое место. Отчего же иногда людям так тесно?“ Цаддик ответил: „Оттого, что каждый хочет занять место другого“».
Рабби Нахум сказал как-то стоявшим вокруг хасидам: «Если б мы все могли повесить наши страдания на гвоздь и было бы нам позволено взять любые на выбор, каждый снова взял бы свои, так как прочие показались бы ему хуже».
Одному хасиду жилось так тесно в своей крохотной лачужке, что когда стало уже совсем невтерпеж, он обратился за советом к цаддику: «Ребе! У нас в доме так много детей и родственников, что нам с женой негде повернуться!» «Если у тебя есть коза, втащи ее к себе под крышу», — посоветовал цаддик. Крайне изумленный, хасид, однако, не посмел пререкаться. Наутро, выполнив наказ цад-дика, горемыка снова прибежал к нему: «Ребе! Стало хуже!» «Если у тебя есть цыплята, загони в свою лачужку», — ответил цаддик. И снова хасид не посмел сказать в ответ лишнего слова, однако через день после того, как по всему его дому забегали цыплята, путаясь в ногах и забив собою все углы, он еще раз заявился к цаддику, на этот раз уже полубезумный. «Ну что, сын мой, трудно?» — спросил цаддик. «Конец света!» — застонал хасид. «Ну и отлично! А теперь возвращайся домой, прогони козу и всех цыплят, а завтра приди ко мне снова». Назавтра хасид вошел к цаддику с сияющим лицом: «Ребе! Тысячу благословений! Лачужка моя теперь — как дворец!».
Как-то раз одного цаддика попросили выиграть в суде дело, касавшееся большой суммы денег. Когда он выполнил свою задачу, тяжущийся вручил ему в награду жалких десять рублей. Цаддик бросил взгляд на деньги и затем спросил наивным голосом: «Что это такое?» «Это деньги», — ответил тот. «А что с ними делать?» «На эти деньги можно купить какую-нибудь штучку, продать ее с выгодой и заиметь денег побольше». «Если так, — проговорил цаддик, — мне они не нужны». Он собрался было вернуть монеты, но делец остановил его: «Нет, нет. Если деньги эти не нужны тебе, отдай их жене». «А что делать с ними ей?» «Она может купить еду и одежду, а также всякую домашнюю утварь». «Ах вот как! — воскликнул цаддик и сделал вид, будто его только что осенило. — В таком случае ты должен дать мне больше».
Как-то раз в голодное время некий цаддик вызвался достать денег, которых хватило бы для того, чтобы прокормить всю общину. Он заявился с этою просьбой к какому-то богачу, славившемуся вспыльчивостью и крутым нравом. Вместо денег цаддик удостоился от него лишь сильной пощечины. Святой муж остолбенел, но затем произнес мягким голосом: «Да, сын мой, я это заслужил. А теперь поговорим о моих бедняках: сколько ты можешь им выделить?».
Однажды навестил цаддика некий богатый скупец. Указав пальцем на окно, цаддик спросил: «Что ты видишь через стекло?» «Людей», — ответил тот. Затем цаддик взял его за руку и подвел к зеркалу: «А что ты видишь здесь?» «Себя», — ответил тот. Цаддик проговорил: «Смотри, и то, и другое — стекло, но зеркальное стекло покрыто серебром. Получается, что как-только примешиваешь к чему-нибудь серебро, видишь уже только себя».
Жена сказала как-то цаддику: «Ты молился сегодня долго, и долго молил Господа сделать так, чтобы богачи были щедрее к нищим. Услышал ли Он тебя?» Цаддик ответил: «Пока лишь наполовину: нищие уже готовы принять помощь от богачей».
Наутро после Йом Кипур бердичевский цаддик пригласил к себе местного портного и попросил его пересказать все, о чем тот накануне молил Бога. Портной сказал: «Я объявил Господу: „Ты, Господи, ждешь, чтобы я раскаялся в своих грехах, но они ничтожны. Да, я пошил не так, как следует, да, не всегда мыл руки перед едой. Но ведь Сам Ты, Господи, грешил больше: лишал мать ребенка, у детей отнимал кормильцев. Так давай же сочтемся: если Ты простишь меня, прощу и я Тебя!“» Цаддик заметил: «Ох, зря ты простил Бога так быстро! Тебе следовало заставить Его отпустить грехи всему Израилю!».
Жена одного из недругов бердичевского цаддика, повстречав его как-то на улице, окатила ведром воды. Он поспешил в синагогу и взмолился Господу в таких словах: «Господи, не спеши наказывать эту бабу. Должно быть, она поступила так по велению мужа, а посему оказала себя послушной женой».
Обычно бердичевский цаддик лично обслуживал своих гостей. Он подавал им пищу и сам стелил им постель. Когда его спросили — почему он не поручит это своему слуге, цаддик ответил: «Гостеприимство может быть истинным лишь если оно бескорыстно, а мой слуга получает за свои труды деньги».
Люблинский цаддик сказал: «Грешник, сознающий свою греховность, лучше праведника, убежденного в собственной праведности. Первый правдив, второй же лжив, ибо никто еще не жил безгрешно». Он говорил также: «Истинные хасиды рождаются очень редко. В одном городе трудно найти двух хасидов, но одного не достаточно. Стало быть, в каждом городе должно быть полтора хасида, причем каждый должен считать себя половиной, а другого — целым».
Цаддик «Джуд» сказал: «Как известно, всякий отец стремится помочь сыну стать ученым и набожным евреем. Тот, в свою очередь, пытается позже сделать то же самое. Да наступят же, наконец, времена, когда каждый отец сам будет стремиться быть добронравным евреем вместо того, чтобы переложить эту ношу на плечи своего потомка!».
Рабби Аарон Лейб из Перемышля направился как-то с визитом к жившему в соседнем местечке цаддику. Узнав об этом, местные хасиды высыпали на дорогу встречать высокого гостя. Завидев их еще издали, Рабби спешно обменялся одеждой со своим извозчиком, дабы избежать ненавистных ему почестей. Тем не менее сам цаддик, к которому направлялся высокий гость, распознал его по благородному выражению лица. И вот, пока хасиды учтиво пожимали руку переодетому извозчику, цаддик поклонился Рабби. Позже, отвечая на вопрос — как же он догадался об обмане, цаддик рассмеялся: «Один плут не сможет провести другого».
Коцкерский цаддик сказал: «Надо заботиться о своей душе и чужой плоти. Не наоборот».
Рабби Исаак Меир из города Гер потерял всех своих тринадцать сыновей. Когда умер последний, мать не хотела слышать никаких утешительных слов, но он сказал ей: «Дети наши умерли не зря. Если с кем-нибудь случится такая же беда, он припомнит, что мы с тобой потеряли всех детей, и это убережет его от того, чтобы разгневаться на Бога».
Герский цаддик спросил как-то у молодого человека сведущ ли тот в Торе. «Немножко», — ответил тот. «Больше, чем немножко никому еще не удавалось изучить нашу Тору», — возразил цаддик.
Пюльнерский Рабби сказал: «Тора сравнила евреев с песком на морском берегу. Каждая песчинка — сама по себе, и только огонь спаивает их в стекло воедино. Так же расщеплены все израильтяне, и нужна беда, чтобы всех их соединить».
Каривский цаддик сказал: «Не презирай брата своего только потому, что сам ты не прегрешаешь. Если б он был тобой, не прегрешал бы и он, и если б ты был им, прегрешал бы и ты. Прегрешение человеческое обусловлено не только его волей, но и многими иными вещами».
Бершидский цаддик сказал: «Вымолить прощение за грех меланхолии не легко. Расскаиваясъ в нем, человек впадает в меланхолию более глубокую, ибо сознает, что он грешен».
Рабби Hoax Лехвицкий сказал: «Человека очень часто определяют как „маленький мир“. Это следует понимать вот как: если человек мал в собственных глазах, — он действительно „мир“, но если он в своих же глазах является „миром“, он в таком случае мал».
Он сказал также: «Мучиться — это значит грешить. Лишь в одном случае позволено мучиться: мучиться оттого, что мучится другой».
Рабби Лейб из Ланцута был состоятельным купцом и прекрасно разбирался в Торе. Обанкротившись, он впал в нищету, но не перестал заниматься Торой. Жена возмутилась: «Как это ты не ведешь и бровью, растеряв все свои деньги!» Тот ответил: «Господь одарил меня быстрым разумом. Другой стал бы горевать целый год, а я сделал это в одно мгновение!».
Рабби Мендел из Любовичи не позволял себе гневаться на что-нибудь раньше, чем не вычитал бы в «Шулхан Аруке» — позволительно ли на это гневаться. Подумайте, однако, возможно ли сохранять гневный пыл, пока роешься в столь громоздкой книге?
Цаддик из города Цупенстар застал как-то своих хасидов за шахматной партией. Он сказал: «Правила этой игры должны научить вас немалой мудрости: жертвуя одной фигурой, вы выигрываете две; ничто не имеет права сделать подряд два хода; пешка ходит только вперед, — не назад; достигнув высшей клетки, она, однако, вправе двигаться в любом направлении».
Рабби Генах Александрийский сказал однажды: «Истинным изгнанием Израиля мне представляется то, что израильтяне привыкли к этому и смирились».
Цаддик из города Брыска сказал о каком-то филантропе: «Великолепный человек, но есть у него один недостаток. Он наслаждается своими пожертвованиями так самозабвенно, что хотел бы видеть всех в бесконечной нужде».
Цаддик из города Царткова перестал вдруг читать проповеди. Когда его спросили о причине, он ответил: «Много путей ведут к утверждению Торы. Один из них — молчание».
Некий хасид, наслышавшись о знаменитом Рабби Израиле Меи-ре ХаКоэне из города Радин, спросил у его учеников: «Правда ли, что ваш цаддик творит чудеса?» Те ответили «Вы считаете чудом — когда Господь исполняет волю вашего цаддика. Мы же считаем чудом — когда доподлинно оказывается, что наш цаддик следует воле Господа».
Тот, кто считает, что может жить без людей, ошибается. Тот, кто считает, что люди не могут жить без него, ошибается вдвойне.
Преследуя счастье, мы убегаем от удовольствий.
Дурные привычки легче бросить сегодня, чем завтра. Нужда улучшает человека, везение ухудшает. Страх перед неудачей хуже самой неудачи.
Еврей спросил Рабби: «Куда бы мне ни деться, всюду сталкиваюсь с предрассудками против евреев; и вот я подумываю — не креститься ли мне? Тем более, что это ничего во мне не изменит, ибо мне плевать на христианство. Прав ли я, Рабби?» Тот ответил: «Знаешь ли ты, что Тора сравнила евреев с песком. Пока песок сух, — это песок. Но что с ним станет, если слить воду?»
Бойся лишь двух вещей: Господа нашего и человека, который Его не боится.
Тому, кто ищет друзей без недостатков, жить без друзей. Бойся того, кто боится тебя.
Тот, кто доверяет себе, обретает и чужое доверие.
Тому, кто не умеет выживать в тяжкие времена, не дожить до лучших.
Будем же как стрелы, устремляющиеся к центру круга и сливающиеся там. Но не будем как параллельные линии, каждая из которых — сама по себе.
Одного цаддика попросили помолиться за какого-то приболевшего богохульника. Цаддик стал уговаривать Бога в таких словах:
Если судить строго, этот больной, быть может, и заслуживает смерти. Но лишь самым обычным судьям вменяется судить виновника за его злодеяния. Между тем любой царь, будучи главным судьей в стране, волен помиловать преступника вопреки требованию закона. Ты, Господи, выше любого царя; Ты — верховный судья всей земли и волен обходить любой закон. Посему молю Тебя, Господи, выказать Свое право на помилование, ибо сказано Авраамом (Бытие, 18:25): «Судья всей земли не нуждается в том, чтобы убеждать нас в своей справедливости».
