Почти неделю Тессу казалось, что он так до конца и не пришел в себя после того то ли бреда, то ли видения с птицами и куполами — мир воспринимался словно через тяжелую дрему, серый, полуснежно-полудождливый, так, что сразу за утром уже плавно приходил вечер, не давая понять, был ли между ними положенный вроде бы день, из рук все падало, а мысли расползались. Серазан вяло шебуршал по двору и дому, оглушенный внезапным отсутствием бездны хлопот и заодно впечатлений, которые привносил в ежедневное существование ученик-сфинкс, и только вечерами, устраиваясь то в гнезде, то на кровати с книгой и лампой, начинал хоть как-то воспринимать окружающее.

Окружающее состояло из от и до знакомой комнаты с "гнездом" и столом, кота под боком, стены за спиной, тишины…

Тишину было очень хорошо слушать, и Серазан так и делал, закрывая глаза и позволяя себе слиться с домом и полянкой-двором, на которой тот располагался. Это было тепло и уютно — внутри, в доме, телу — и одновременно свежо и свободно — снаружи, в ночном лесу… наверное, душе. И хорошо, так хорошо, что отпускать непривычное ощущение не хотелось, зато порой до боли тянуло выйти туда, в ночь — на волю — но не успевал Тесс открыть глаза, как все пропадало.

Он снова опускался на место, разочарованный, как ребенок, у которого отняли обещанное и даже показанное уже чудо, гладил понимающе вздыхавшего кота и предлагал себе заняться чем-нибудь более полезным. Вот только в первый такой вечер Серазан заснул прежде, чем сумел решить, чем же именно надлежит заниматься, во второй, стоило только подняться на ноги, ударила в затылок тяжелая волна боли, от которой потемнело в глазах и пришлось почти час отлеживаться, пока не ушла дурнота, в третий же день ничего не случилось плохого, но под руку несвоевременно подвернулись бумага и перо, и Тесс принялся зачем-то рассчитывать модель сфинксова крыла, прикидывать, как оно должно крепиться к крупнокошачьему скелету, потом набросал один чертеж, другой…

К концу недели Серазан уже знал, что общение с "тишиной" плохо совместимо с физической активностью, а заодно разобрался, как присоединяется к телу льва так озадачивавшая его человеческая голова, и сфинкса в разрезе теперь мог чертить, вовсе не просыпаясь.

Это, безусловно, было очень полезно.

Не менее ценным в условиях предстоящей зимовки должен был оказаться план приснившегося горного комплекса — Тесс, движимый накатившей вдруг ностальгией, воспроизвел типовой объект по канонам и нормам родной планеты, потратив пару ночей на попытки их вспомнить по возможности точно… и пару дней на попытки понять, что вдруг на него нашло.

А потом наконец снег, до того словно раздумывавший, укрывать ему собой мир или повременить еще, за одну ночь лег ровным сплошным слоем, и Серазан, вышедший с утра на крыльцо, онемел от красоты и чистоты.

Он видел это преображение третий раз за свою жизнь, встречая третью зиму на планете, и в третий раз понимал, что жить — хорошо.

Вылез на улицу и кот, посмотрел на замершего ладно если не с открытым ртом хозяина, недовольно дернул хвостом, когда лапы коснулись холодного снега, фыркнул некий явно не слишком восторженный комментарий и пошел по своим делам, оставляя глубокие ямки следов на белом покрове. Тесс посмотрел, посмотрел… засмеялся, тряхнув головой, и почувствовал, что вот теперь — проснулся.

Следующие несколько дней прошли в торопливой суете под лейтмотивом: "Ты, Серас, молодец, у тебя ежегодные морозы пришли внезапно!" — ревизии всего, что не должно замерзнуть и что, наоборот, лучше заморозить, того, что надо укрыть снегом и от снега, охоте уже зимней, рассчитанной за заморозку добытого мяса… А рядом не было не только Дорра с его понятными простыми указаниями, но и Грина, который указаний не давал, но зато на помощь приходил так, что сразу становилось ясно, что в каком порядке делать. Тесс потихоньку психовал, успокаивал себя мыслью, что Грин теперь сфинкс, а от сфинкса все равно было бы немного пользы, старался при этом не вспоминать, с какой скоростью наловчился этот сфинкс заменять руки магией, о хвосте с узорами и кисточкой не думал тем более, зато вспоминал об очередном несделанном деле и в который раз хватался за голову.

Скучно уже не было, и спать на ходу было некогда… но и тут через какое-то время жизнь вошла в колею. Зима и ладно, что такого? Действительно, не первая ведь была зима.

Но вот сам Тесс чувствовал порой, что все же в эту зиму что-то неуловимое происходит с ним именно в первый раз — так хорошо и естественно он себя в лесу прежде не ощущал, хотя как пришел в восторг при первой встрече с ним, по выпадании из Врат, так, в общем-то, и дальше с этой экосистемой неплохо ладил… Но, наверное, и впрямь не более чем неплохо, потому что теперь было намного, намного лучше — снег искрил и переливался, радуя глаз, под широкими еловыми лапами обнаруживались уютные укрывища, белки скакали над головой, верещали и не боялись… А еще почему-то Серазан совсем не мерз. Вернее, вблизи от дома мерз вполне сообразно погоде: когда перемещался между построек двора, весь в ежедневных заботах, когда шел ближним кругом по "своей" охотничьей территории, обновляя силки, когда мотался к опушке и обратно, проверяя — просто на всякий пожарный — проходима ли дорога к деревне… Но стоило отойти подальше в чащу или даже просто выкинуть из головы мрачно-тревожное "забыл, сделал, это рано, или уже поздно?" обо всем сиюминутном (хотя и жизненно важном), как Тесса словно мягкой волной накрывало уютным теплом. Оно шло от деревьев, голых, сонных, но все равно живых, шло от сугробов в стороне от тропинок, шло от самой земли… Серазан попытался для себя объяснить этот феномен — и не смог, зато вовремя вспомнил Грина с его делением процессов на физические и магические и списал эффект тепла на психологию.

После, конечно же, долго еще веселился: "Снова, да…"

Веселье это сопровождалось периодическими фырками, когда Тесс вспоминал сфинкса, медовуху, чудную трактовку идеи "летать и убивать" — и ухмылялся, в очередной раз делая вывод, что за гриново "поймать птицу и посмотреть" он отмщен. В конце концов, Серазан-то от своих экспериментов с магией ни во что пернатое не превратился.

Потом перед глазами вставали стаи воронья над озером и заснеженные вершины, и смех превращался во вздох: "А жаль…"

Правда, физически превращаться в кого бы то ни было Тесс по-прежнему не хотел — да и упорно не желал верить, что это возможно не только для выросших на местной магии существ или даже людей. Путешествия разума выглядели и выгоднее, и доступнее, и совсем недалеко было от мыслей о них до момента, когда вечерние эксперименты приобрели соответствующее птичье-полетное направление. Теперь Серазан сначала настраивался, усиливая привычное желание простора и свободы стремлением к скорости, движению, небу, и только потом пытался выделить в общем фоне лесной жизни что-то — кого-то — с кем он бы в этом желании совпал.

Удавалось… не слишком, но все же это было куда лучше, чем вылавливать отдельный сигнал и подстраиваться под него уже после соединения. Вне дома экспериментировать было, конечно же, проще и легче, но устраивать долгие привалы в зимнем лесу Серазан не рисковал. Тепло теплом, но рассиживаться на открытом воздухе по зиме… Нужно было движение, и Тесс приноровился грезить на ходу, бродить по лесу, невидяще глядя в пространство и чудом не теряя тропы, слушать, воспринимать, ощущать…

Чаще всего это все заканчивалось потерей координации, столкновением с каким-нибудь внезапно выросшим на пути деревом и матюгами, после которых нужный настрой безнадежно терялся и оставалось только возвращаться домой. Через два раза на третий использование мозга не по прямому назначению оборачивалось тяжелой, до тошноты и невозможности лишний раз двинуть головой мигренью, реже — просто дикой усталостью, но бывало и так, что всем чувствам раскрывалось внезапно небо, и картой ложилась под летящей птицей земля, и сильные крылья удерживали легкое тело в воздухе…

Когда это произошло в первый раз, Серазан продержался всего несколько секунд, а после потери контакта очнулся в снегу, ошарашенный и растерянный, и несколько минут пытался понять, на каком же он свете. А когда наконец понял, больше обрадовался тому, что удачно упал — не мордой в сугроб хотя бы, иначе не обошлось бы без обморожения — чем наконец-то достигнутому результату.

Выбрался кое-как на тропу, цепляясь за деревья, и на подкашивающихся ногах, то и дело останавливаясь и пережидая головокружение, доплелся домой и рухнул приходить в себя в сфинксово гнездо.

И даже, в приступе малодушия, засомневался, надо ли ему такое счастье…

Но уже к следующему утру силы восстановились, желание летать вернулось, а теперь к ним добавился в буквальном смысле окрыливший Тесса успех, и больше ошалевшего от счастья мабрийца было не остановить.

С хозяйством он справлялся теперь на автопилоте, усилием воли удерживая себя в повседневной реальности, а свободное время уходило почти целиком на эксперименты, и было неважно, сколько потом придется болеть, и все равно, что не удавалось найти в них такой уж особой практической пользы, и даже смутное сомнение, не становится ли Серазан похож то ли на геймера, то ли на наркомана, посещало дурную голову недостаточно часто.

У него начало получаться летать, и этого было достаточно, чтобы надолго поссориться с такой скучной, несмотря на всю свою полезность, штукой, как здравый смысл.

И неудивительно было, что ночь Зимнего солнцеворота Серазан, в упор не помнивший зимних дат, вообще никак не отметил. Зато ночь — не иначе в отместку? — слегка отметила его.

Удачным коннектом прямо из дома, ночным полетом с охотящейся совой, а потом — внезапным и резким сдергиванием с неба на землю и Котом, который, стоило Тессу распахнуть глаза после разрыва связи, в упор посмотрел на него и спросил строгим человеческим голосом:

— Так почему ты не сшил своему ученику капюшон?

— Но он же сам не хотел! — возмутился Серазан, но Кот зашипел на него и

прыгнул прямо в лицо.

Тесс шарахнулся прочь, потерял равновесие в слишком широком гнезде и от души приложился затылком о стену — так, что искры из глаз полетели. А когда проморгался и огляделся, оказалось, что все тот же, домашний и мирный Кот лежит, подобрав все лапы, на дорровой кровати, смотрит именно как привиделось, в упор и строго, но все же молчит.

— Ну, бля, — искренне сказал ему Серазан, демонстративно падая обратно

на спину. — Пора уже с глюками завязывать.

* * *

Перейти от мысли завязывать с полетами расширенного сознания к практическому уменьшению количества убиваемых на это занятие часов Тессу за одну ночь, разумеется, не удалось. Тем более что Кот к утру пригрелся под боком, умурчал хозяина сонным теплом, а утреннее солнышко и вовсе заставило удивленно задуматься: а что такого-то было в ночном глюке?

Подумаешь, шишку набил…

Как результат, большую часть прекрасного солнечного дня Серазан вновь сомнамбулически пробродил по кольцевой тропе обхода территории вокруг дома, выяснил, что с белкой-летягой тоже можно поладить, если захочется коротких полетов-прыжков, и до дома добрался довольный, но вымотанный донельзя.

Добрался, рухнул в гнездо и вырубился снова до утра — поэтому к появлению Грина законная сфинксова лежанка оказалась занята крепко спящим мастером, которого не потревожило даже приземление во дворе незваного флаера.

Грин, весь взъерошенный после полета, ворвался в дом, чтобы полежать в гнезде и успокоиться… И оказался ничуть не против постороннего сонного тела, он аккуратно лег на бок, чуть сдвинув Мастера, обхватил его лапами, как игрушку, сердито зыркнул на потревоженного кота, прижался щекой к темноволосой макушке — и вдруг ощутил неуловимое изменение, новые оттенки, которых прежде не было.

Нет, голова у Тесса не болела. Там было что-то другое…

Сфинкс был куда активнее флаера. И куда ближе, и Тесс, уже начав просыпаться, но еще недовынырнув из грез, где вновь маячила давняя бортстрелок, ее кудри, руки и жесткие четырехперые крылышки на погонах, пробормотал, не раскрывая глаз:

— Крылья не помни, свет мой… — и только потом начал понимать, что в реальности фигурируют лапы вместо рук, шерсть вместо кожи, слабый запах совсем другого тела, романтических мыслей вовсе не вызывающий… и, кажется, крылья тоже будут совсем другие.

Потрогал лапу, поерзал, задумался…

— Вернулся? — спросил сам себя, а потом все-таки посмотрел на обладателя крыльев. — Это вы, Грин?

— Угу, — пробормотал тот, из лап учителя не выпуская, — вернулся. Гнать не будете?

Тесс от такого вопроса поднял голову и заинтересованно посмотрел на ученика.

— А вы что-то натворили?

— Нууу… — ответил Грин, давя в зародыше блейково выражение: "А почему вы спрашиваете?" — Ничего особенного и много непонятного, примерно как всегда.

Тесс вздохнул, подумал, не лучше ли сесть, но в результате, наоборот, улегся обратно.

— Рассказывайте.

Грин, у которого опыт лежать в обнимку был наработан палаточным странствием, улегся вокруг человека поудобнее, и слегка примурлыкивая, начал:

— Некоторое время назад, совершенно случайным образом встретился я с одним из ваших соплеменников, Блейки Старром. Он спешил по весьма важному делу к небольшому поселению мабрийцев, спрятанному в горах. Мне было неловко отказать ему в такой малости, как проводить его до ворот этой базы и посмотреть на его…

Тут Грин сбился с высокого балладного стиля, вздохнул и закончил прозаически:

— В общем, базу мы благополучно нашли, а дальше как раз и начались странности.

Тесс заерзал примерно тогда же, когда Грин сбился.

— Так, минуту. Это вы с тем Старром, который нам обоим знаком, встретились?

Грин легонечко придавил добычу, чтобы не очень трепыхалась:

— С ним самым. И он как раз шел с вашим списком, мастер Серазан. Ну, а я совершенно случайно съел его лошадь, и ничего не оставалось, как помочь ему дойти. И когда Блейки дошел до базы, его почему-то пропускать не захотели, а со мной стали говорить старейшины. Главным из старейшин у них считается полковник Моран, хотя он боится другого, помоложе, примерно как умный муж боится сварливую жену. Я сначала даже растерялся.

А вот на их мастерские посмотреть не так и не довелось!

Тут сфинкс сделал обиженное лицо и даже шмыгнул носом.

— Значит, дезертир наш успешно поперся к тем, от кого сбежал, — хмыкнул Серазан, послушно, хотя и не слишком довольно, придавливаясь. — И его не расстреляли на месте?

Грин нахмурился и насторожился:

— Нет, не так. Его сначала изгнали, потом пустили. То есть ему сначала дали статус изгнанника, объяснив это тем, что он предатель…

Тут сфинкс слегка сдвинул лапу, чтобы человеку было поудобнее:

— Я понял, что Блейки как будто хотел извиниться, и полковник Моран снял с него вину, когда выгнал. А потом как будто бы принял обратно. Он не очень хитрый человек, Блейки Старр, и совсем не злой.

Тесс тоже нахмурился — озадаченно и сосредоточенно. Как будто изгнали, как будто приняли… дали статус?

Что был произведен некий финт ушами, сомневаться не приходилось, но вот суть комбинации… Без знания обстановки такое постичь было сложновато.

— Ясно одно, — заключил наконец Серазан. — Они хотя бы пришли с миром.

И пояснил:

— Если бы они считали, что воюют здесь с кем-то, или если бы собирались в будущем воевать, то сбежавшего к этим "кому-то" казнили бы сразу же. А тут, похоже, все относительно вольно… А кого боится этот их полковник?

— Полковник представил этого человека, как своего помощника, но вряд ли он помогает, — в раздумье отозвался Грин. — Он просто ходит и смотрит, чтобы все было в порядке. Такой… носатый и глазами стреляет, как старая бабка. И они не воюют. Они как раз сидят рядом с дверью-между-мирами, а она то открывается, то нет, и вот на базе плачут, что у них дети и жить им негде. У нас бы мужчины пошли на свой страх и риск, а они тоже вот как первый отряд… и хотят найти такую землю, чтобы никому не мешать. Я спросил, сколько их. Они говорят — пятьдесят тысяч. Это много! И знаете, Мастер, такое ощущение, что они меня ждали.

И очень долго ждали. Ну вот…

Грину очень захотелось развести крыльями, как руками, но в комнате было тесно, и сфинкс только вздохнул, глядя учителю в глаза:

— Вот, поэтому и я не смог отказаться.

— Не понял, — моргнул Тесс. — От чего вы не смогли отказаться?

— Они просили помощи. Они сказали… Полковник сказал, — поправился Грин, — что не знают, кого спросить, где и как они могут поселиться. Тогда я вспомнил вас и подумал, что очень сложно быть одному в совсем чужом мире.

Грин опустил голову и добавил тихо-тихо:

— Пройти мимо я не смог. Я взялся помочь. Ну, как ученик волшебника.

Выражение лица и интонации у Грина получились такие, что захотелось ребенка утешить и за вихры потрепать. Но делать это, лежа между лап, было не очень удобно физически, поэтому Тесс только и смог, что спросить:

— А вы можете? Помочь? — и только потом задумался, что же за "кого спросить" могло иметься в виду.

И растерянно опустил голову сфинксу на лапу, поняв, что объяснения Грина сейчас не очень понимает.

— Ну, я сначала подумал, что помогу хотя бы советом. Темный солнцеворот, и я пошел на гору, позвать дракона. И я видел его! — Грин даже подскочил слегка. — Я увидел большого дракона, и он со мной разговаривал. Он сказал, что эти люди не первые, и ничего страшного нет, и даже показал, где могут обосноваться ваши соотечественники, но слова любого из драконов нельзя понимать так просто. А потом полковник сказал, нужен договор на бумаге, и я запутался окончательно.

Тогда полковник положил свои воспоминания в специальную машину, чтобы можно было и вам посмотреть, и помог мне дотащить ее сюда на другой машине, и она так быстро летает!

Грин против воли покрепче прижал к себе человека.

— И то, как она летает, было самое удивительное.

И тут уже Тесс, не выдержав, решительно принялся выбираться из лап, потому что смирно лежать и слушать у него уже не получалось.

— Это вы сюда с кем и на чем прилетели?! Почему — мне? А дракон… — Серазан сел, исключительно по привычке взялся за голову, разлохматившись до определенного сходства с Грином, и замер, осознав наконец, что снаружи, во дворе, уже довольно давно обретается нечто, и от этого нечто ему, Тессу, ни холодно, ни жарко, потому что угрозы оно не несет никакой.

Это сбивало с толку, а надо было, наоборот, понять, что и о чем.

— Грин… Давайте-ка вы расскажете все по новой. Можно медленно и два раза.

Грин обиженно засопел и принялся рассказывать настолько подробно, насколько мог. О том, как его сразу пригласили войти, созвав на обед с ним чуть ли не всех старейшин, о том, что на базе нет женщин, только мужчины, измученность которых видна сразу, что люди там настороженны и хотят спокойствия, и надеются это спокойствие найти.

Потом описал встречу с драконом, и то, что чувствует подвох в самом спокойствии хозяина гор, и уж совершенно не представляет себе, что такое этот мабрийский договор, потому что ничем он не поможет тем, кто сюда приедет.

И добавил, что машинка с подробной записью всего этого безобразия ждет Тесса вот прямо у порога, а он, Грин, надеется, что мастер будет так добр и хотя бы подскажет ученику: что именно хотел полковник?

Тесс сидел, помято подпирал рукой щеку, слушал, и в процессе рассказа постепенно наконец просыпался не только телом, но и головой.

В голове не укладывалось.

Ученик улетел, встретил Старра, влез на тот самый объект, от которого так надеялся остаться подальше Серазан… И то, как Грина встретили, а заодно то, на что он подписался, для Тесса означали, что подальше просто нельзя. Уж очень оно было… очень! Серазан сам не заметил, как начал Грина останавливать, переспрашивать, уточнять…

Комментировать просто не рискнул, потому как понял, что раз уж заочно оказался и сам записан в специалисты по дипломатическому чему-то, чему и названия толком не знал, то надо соответствовать. Черный Мастер, однако — а вовсе не отставной спец по наладке. Положение обязывает.

— Хорошо, — заключил Серазан наконец. — Более-менее ситуация ясная.

Давайте так: берем запись, зовем пилота, и смотрим. Тут надо разбираться.

Слегка пригревшийся Грин неохотно выпустил мастера, об которого так удобно оказалось успокаиваться, и смотрел, как тот одевается для того, чтобы выйти на улицу. Самому сфинксу особой подготовки не требовалось.

А Тесс, рассудив, что если уж Грин почти полдня рассказывал, то теперь лишние минуты промедления явно погоды не сделают, упаковывался неторопливо и обстоятельно, несколько раз покосился на сфинкса, на рыжие вихры которого очень хотелось нахлобучить шапку потеплее, повздыхал… но так и ничего не сказал.

Вытащил из-под подушки бластер, повесил на пояс, мотнул Грину головой в направлении двери и вышел первым сам.

Грин изобразил примерного кота, который следует за хозяином в ожидании вкусного кусочка. А вот Ганн в этот момент пил во флаере уже пятую чашку крепкого кафа из термоса. Бравый пилот лениво размышлял, стоит ли отлить прямо в кусты по-тихому или все ж таки дождаться хозяина, чтобы спросить, где тут гальюн, и, наверное, в итоге все же спросил бы, но тут хозяин вышел, несколько секунд критически посозерцал потрепанный полупасс-полугрузовик летучего исполнения и потрепанную же форменку водилы, и медленно, словно сомневаясь, стоит ли это делать, отсалютовал.

— Чистого неба, крылатый. Стережем аппарат по уставу?

— Тебе того же по тому же маршруту, — оценил приветствие Ганн. — У меня тут для вас посылочка, если вы учитель нашего сфинкса. Или вашего сфинкса.

— Он самый, — хмыкнул Тесс и с сомнением посмотрел на сфинкса, высунувшего в этот момент из-под его локтя любопытную морду лица. — Если это можно так назвать. Кстати, о маршрутах: если ты тут так и сидишь все это время — тебе во-о-он по той тропинке налево. Ничего с флаером не сделается, даже мы за посылкой без спросу не полезем.

Ганн ухмыльнулся широко, но криво.

— Да вы лезьте, если желаете. Я даже торопиться не стану!

Кривизна улыбки объяснилась в тот же момент, когда пилот, мотивированно быстро выскочив из кабины, захлопнул дверь. Щелчок замка, двойной и с подсвистом герметизации, оставил у второго из присутствующих во дворе мабрийцев очень мало сомнений в том, что влезть не удастся при всем желании. Желания, впрочем, не было.

А Ганн уже утопал по заснеженному следу, который и на тропинку-то тянул только в понимании привыкшего к лесу и одиночеству Тесса.

— Так я и думал, — Серазан улыбнулся ученику, еле удержавшись, чтобы не погладить рыжие вихры. — Машину без присмотра бросать настрого запрещается. Долго вы с ним летели-то?

— Два часа с небольшим, — отозвался Рон, подходя поближе к флаеру. — В принципе, механизм можно и открыть, только там какие-то лампочки включатся.

Сфинкс с готовностью махнул хвостом.

— Открыть?

— Да что мы там не видели? — удивился Серазан. — Проектор он и так нам отдаст…

Посмотрел на гладкое, прочное крыло машины, и украдкой его погладил. Два часа полета… Попробуйте-ка с птицей аж два часа!

И это все равно был совсем, совсем непохожий полет.

Тесс вздохнул, снова погладил флаер, продолжая разговор.

— А просто так замки ломать — невежливо… Чинить их потом придется, время, силы тратить. Зачем?

Грин ревниво смотрел, как Тесс мечтательно трогает флаер.

— И летает он неровно! — наябедничал зверь. — Хоть и быстро, но непонятно! Мастер, а вы что… тоже хотели бы? Вы на таких летали?

— И на таких, — кивнул Тесс, обходя машину в поисках кода модели. Модель, кажется, была немногим моложе его самого.

— И на других. На разных. Не портьте технику без надобности, Грин, ее же людям потом ремонтировать…

Оглянулся в направлении тропинки, пожал плечами и уточнил у сфинкса:

— Как именно неровно летает? Проваливается, рыскает, падает на крен?

— Ну вот как телега по ухабам — это проваливается или рыскает? — поинтересовался Грин.

— Может, еще раз втроем до базы прокатимся и вживую посмотрим? — весело поинтересовался явно довольный Ганн, возвращаясь к аппарату.

— Да легко! — фыркнул Тесс. — И с удовольствием, но сперва проектор, а потом я вас обедом накормлю. Можно в обратном порядке, если все сильно голодные. После ухабов.

Ганн легко согласился на предложение, сам достал заботливо упакованный голопроектор из грузового отсека, с любопытством осмотрел заснеженный двор.

Честно сказать, Дорр был еще тот параноик, и специально указал пилотам "аэродром" — просторную поляну за полчаса быстрой ходьбы от своего дома. С аэродрома не выпускал, поэтому загадочный домик Ганн точно видел впервые и поражался тому, каким невзрачным и местным выглядит жилище. Каким заброшенно-лесным смотрится. Какой… аборигенский абсолютно! — кот недовольно продирается сквозь сугроб к порогу. И как доверчиво жмется к высокому мабрийцу поближе существо, которое днем раньше подняло на ноги всю базу.

Немного более привычной оказалась мастерская в чем-то вроде пристройки — там хватало вполне нормальных инструментов, стояли забавно скомбинированные приборы, нашлась то ли кушетка, то ли койка, застеленная одеялом, и очень привычно выглядел общий полупорядок-полубардак.

Проектор оставили именно в мастерской, а в доме человек со зверем занялись обедом, от которого Ганн, поколебавшись, решил не отказываться — он, в принципе, мог бы уже лететь домой, но возвращаться, когда за душой есть два комплекта указаний "рассмотреть, расспросить и узнать деликатно" все, что только удастся… А по хозяевам видно было, что можно даже заночевать. Правда, на данный момент хозяева разбирались, как именно готовится что-то, что один собирался сварганить по-быстрому, а второй, нервно подергивая хвостом, пытался путем подсказок и напоминаний усложнить, но сделать, наверное, более вкусным, Мастер, которого, как выяснилось, звали Серазан, отмахивался от слов и отпихивался от крыльев, Грин морщил нос и ловил учителя за рукав лапой…

Смотреть было интересно, есть — и впрямь почти вкусно, но самое интересное началось, когда Мастер, внимательно оглядев Ганна с головы до столешницы и обратно, спросил очень серьезным тоном:

— Присоединитесь к просмотру послания? Ваши комментарии могут оказаться бесценными.

И Ганн, четко оценив серьезность момента, который идеально совпал с негласно данным заданием, ухмыльнулся на все двадцать четыре зуба и протянул мабрийцу Серазану руку:

— Буду рад помочь, и можно на "ты", так проще. Меня зовут Эрмелин Ганн, я пилот — универсал исследовательской базы "Крыло".

— Серазан Тесс, инженер модульной связи эсминца "Вершитель", — звание Тесс опустил так же, как и пилот, но руку пожал охотно и крепко. — "Ты" или "вы" разберемся по обстоятельствам. Пойдемте.

И они пошли, причем Серазан, подумав, прихватил и бутыль все никак не кончающейся медовухи. Она весьма пригодилась, когда проектор был установлен, а группа спецов по чему угодно, кроме колониальной политики, приступила к разбору судьбоносных бесед.

Мнемозапись, конвертированная под голоформат, начиналась с записи обеда в офицерской столовой, и видеоряд, надо сказать, доставлял: изображение сменялось в точном соответствии с движением глаз хозяина памяти, поэтому столовые приборы и содержимое полковничьей тарелки находились в кадре немалое количество времени, всерьез конкурируя со сфинксом, на которого, похоже, очень старались не пялиться.

Звук, впрочем, был в порядке — видимо, на слух полковник Моран не жаловался. Расспросы Грина относительно всего вокруг заставили Тесса и Ганна попереглядываться с хмыканьем, Серазан даже дотянулся до хвоста с кисточкой, погладил заботливо… Но тут же посерьезнел, когда пожилой научспец принялся излагать основы Колониального Уложения. Тут уже надо было слушать, вникать и работать, и где-то на середине рассказа Тесс дотянулся до пульта управления, ставя проектор на паузу, и спросил одновременно и Ганна, и ученика:

— У человеческого населения действительно нет централизованной власти?

— Нету чего? — спросил Грин, краснея, кажется, даже под шерстью. — А что, это кому-то надо?

Ганн не сдержался и хрюкнул в кулак.

Тесс завис.

Изображение склонившегося к сфинксу доктора Ренна тоже послушно висело, ожидая, когда проектор снимут с паузы.

Наконец Серазан переспросил — недоверчиво:

— Значит, нету. А как тогда решаются вопросы, которые касаются сразу всех людей на планете?

— Это какие? — заинтересовался сфинкс.

Несколько секунд ушло, чтобы приложить мабрийские проблемы к местным реалиям.

— Например, чему учить детей обязательно всех, а чему — по способностям, у кого какие имеются. Как организовать работу медиков, чтобы не было эпидемий… мора то есть, и чтобы в любое время любому человеку могла прийти помощь. Сколько строить заводов и городов и где, чтобы не пострадала природа, — ответил в конце концов Тесс. — Какие заключать союзы с другими мирами, сколько собирать налогов и сколько выплачивать пособий… Много таких вопросов.

Грин потряс головой так, словно ему вода в ухо попала:

— Я ничего такого не знаю, Мастер, — простодушно признался он. — Но вот Ганн на своем бочонке наверняка летал дальше. Где-то такое видели?

— Нет, — признал Ганн. — Ничего подобного. Если б где-нибудь нашли хоть где хоть одного завалящего императора или короля… — с сожалением добавил он, — то я б тут с вами так хорошо не сидел, бы, наверное.

— Действительно, о чем я спрашиваю… — пробормотал Серазан, поглядев на одного и другого по очереди. — А про нелюдей лучше пока не стану, это вы мне потом еще раз расскажете.

И включил запись снова, и вскоре вновь остановил, потрясенно глядя на ученика.

— Грин! Вы хоть поняли, что они считают вас урожденным сфинксом? Вы же за чужую расу им тут переговоры вести взялись!

Тут ошалел уже Ганн, тряхнул головой нервно:

— Как это — чужую? Он — ты — Грин что, не сфинкс?

— Какой сфинкс! — с досадой отмахнулся Серазан. — Человеком был, пока с Поминальных вот такой вот из лесу не пришел…

Фыркнул, вздрогнул, и открыл бутыль с медовухой.

— А что, разве это так важно, кто я внешне? — спросил Грин недоуменно. — Я взялся, да… потому что немного знаю вас, мастер Серазан, и так случилось, что я с ними встретился. И я понял, что из вашего мира пришел мастер Дорр. И я старался вести себя по-человечески, так что им повезло. Рожденный сфинксом вряд ли стал бы разговаривать с ними на одном языке.

Тут получеловек Грин задумался:

— Я плохо сделал, что не спросил у этого полковника про дело, которое было у мастера Дорра. Надо было, но меня как-то ошарашило величиной задачи. Меня вот что смутило, мастер Серазан: они как будто говорили за весь свой народ, и я до сих пор не знаю, каким способом они пришли к такому единомыслию. Я сначала подумал, что они говорят про своих жен и детей, а получается, что про совсем чужих. Вот это как раз мне странно.

Тесс вздохнул.

— Так в том и беда, что они теперь решат, что все полулюди такие же, как вы, и ведут себя "по-человечески". И сами постараются с ними так же, и это будет ошибкой, потому что ваш вид их ввел в заблуждение… Обманули вы и полковника, и всех остальных, получается.

Ганн молча сделал хороший глоток, откидываясь к стене.

— Ладно… — вздохнул Серазан. — Это еще можно будет исправить. Что же касается единомыслия, то оно следует как раз из наличия единого правительства. Деревенские старейшины ведь могут решать за всю деревню?

Грин нахмурился:

— Я не имел намерения выдать себя не за того, кем являюсь, — пробурчал он, — и старался, чтобы мои слова соответствовали истине. Но если вы, Мастер, считаете, что я сделал неправильно, то я… то есть мне… надо объяснить Полковнику, и желательно лично, что я недостаточно подготовлен, что тут нужен кто-то другой. Старейшина от людей, да? Но ведь они всюду свои, кто пойдет на скалу в горах!

Тесс помотал головой и отнял у Ганна бутылку.

— Грин, вы о чем? Полковнику нужен был, наоборот, кто-то главный от не-людей, а я спрашиваю вас, как устроены человеческие деревни, чтобы объяснить, как получается, что один говорит за всех!

— Ну, нам, вообще-то, без разницы, от кого будет этот главный… — пробормотал Ганн. — Лишь бы тоже рискнул ответить за всю планету.

— Да, Отец-Дракон так и сказал там, ночью, на скале, — кивнул Грин. — Он сказал, что вам без разницы, и что он на вас посмотрит, потому что вы достаточно гибкие. Он сказал, что попробует вас… пристроить. Он сказал, что ему даже неважно, сколько вас будет, что место найдется всем, потому что можно меняться сколько угодно.

Сфинкс слегка выпрямился, подчеркивая позой серьезность сказанного:

— Дело в том, что Дракон, любой, а тем более Отец-Дракон может принимать любой облик, и ему свойственно наделять этим даром других. В перемене тела ничего необычного нет, это нормально для мага. Я думал, вы знаете. Правда, полулюдьми редко кто становится, обычно люди просто оборачиваются в неволшебных созданий… Так вот…

Теперь Грин смотрел только на Ганна:

— Поскольку вы не знали, кого спрашивать, я и спрашивал для вас разрешения у него. Если бы мне не удалось до него докричаться, если бы он меня не услышал, все было бы по-другому. Но теперь получается так, что я обязан дать вам то, о чем вы просите.

— Нормально для мага, конечно, — вздрогнул Серазан, на мгновение прикрывая глаза, и Ганн, покосившись на это, спросил о главном:

— Отец-Дракон — правитель от не-людей?

— Нет, он не совсем правитель, он просто есть, — немного непонятно объяснил Грин, наткнулся на внимательно-сосредоточенный взгляд Ганна, посмотрел на Мастера и начал читать, видимо, опять по памяти:

— Давным-давно, когда враждовали друг с другом свет и тьма, из вихрей и столкновений их появился Отец-Дракон, начало и конец этого мира. Из его дыхания появился воздух, плоть его хранит множество сокровищ, кровь его горяча и огненна, слез его солоны, а пот — сладок. Долго жил один в безмерной пустоте Отец-Дракон, а потом стал творить многих, кто мог говорить с ним и украшать его, и называть его разными именами. Горы этого мира — суть дети его. Моря и океаны этого мира — суть дети его. Леса этого мира — суть дети его. Когда он шевелится, все падают ниц, когда он болеет — болеют вместе с ним. Умрет Отец-Дракон, и снова будет только пустота и тьма, и не спасется ничто живое. Множество жен у Отца-Дракона, но милее всех ему три сестры, что всегда следуют за ним и никогда его не покидают…

Тут Грин оборвал сам себя:

— Ну, собственно, я думаю, что видел не совсем его, Отец-Дракон огромный, а там был один из его детей, но смысл в том, что все драконы настолько связаны между собой, что сказанное младшим может считаться как сказанное старшим.

— Ааа! — Тесс обрадованно открыл глаза. — Божество! Тогда понятно.

Помолчал и добавил:

— Я и не знал, что тут есть и монотеистическая религия. Но если так, и вам даже ответили, то все хорошо.

Грин склонил голову набок.

С одной стороны, Тесс явно успокоился. С другой — шкурой ощущалось очередное "не так".

— И все-таки, как получается, что ваши соотечественники просят о пристанище не для себя, а для других? А если тем, другим, тут не понравится, тогда что?

Серазан вздохнул.

— Так что я там спрашивал насчет старейшин? Они могут решать за всю деревню?

— Все зависит от вопроса, — ответил Грин. — Однако почти всегда можно сказать, что они и есть эта деревня.

— Значит, в пределах деревни они за нее говорят, и обычно не ошибаются, — успокоенно кивнул Серазан. — Точно также можно найти людей достаточно умных и умелых, чтобы они могли говорить за город, несколько городов, континент… Обычно люди сами выбирают, кому позволить за них решать, и решения этих выбранных принимают так, как если бы они были их собственные. Это и называется правительством — несколько самых опытных людей, которые говорят и решают за весь народ, потому что люди им доверились.

Тесс сделал паузу, переводя дыхание.

— Чтобы их решения выполнялись, находят тех, кто будет заниматься отдельными задачами, и эти люди получают право действовать от имени Старших. Здесь, на базе, работают как раз такие люди. Их дело найти земли и договориться, дело правительства — сообщить народу, какой заключен договор, а если людям что-то не очень понравится, то уже ничего не поделаешь — надо было осмотрительнее выбирать тех, кто думал и работал за всех.

Грин прослушал эту лекцию с безмятежным видом.

— Я поверю даже, если мне скажут про старейшину города, — заявил он. — Даже несколько городов способны решить свои проблемы с помощью переговоров старейшин. Но что касается народов… это слишком. Хотя люди, которые могли придумать Дверь-сквозь-миры и летающие бочки, могли додуматься и до этого.

— Врата соединяют пять с лишним сотен населенных миров, и есть вопросы, которые касаются их всех, — сообщил Тесс. — Если их будут решать старейшины отдельных городов и деревень, то им придется договариваться годами — так их получится много. Поэтому за каждую планету говорит только один человек. Двое-трое, если вопрос особенно важен именно для этого мира.

— Не понимаю, зачем говорить за свой мир, если можно спросить его самого, — как-то неуверенно запротестовал Грин и прислушался к чему-то далекому, — а к тому же, в любом мире есть не только люди… И Дверь-сквозь-миры у вас всегда открыта? На пять сотен сторон? И вам не страшно так жить, нараспашку?

— А кого еще спрашивать, животных? — удивился Ганн. — Разумные нелюди, где они есть, тоже имеют свое правительство.

И синхронно с ним скривился Серазан:

— Вы уже забыли, что я вам рассказывал о дороговизне Врат? Конечно же, нет, их открывают, только когда надо кому-то пройти или что-то передать… А чтобы никому не было страшно, и существуют межпланетные соглашения, определяющие порядок путешествий и переселений.

— Я постараюсь не забывать про то, что открывать Дверь — это дорого, — серьезно и почтительно пообещал сфинкс. — Но, мать моя ведьма, бедный тот человек, которого избрали отвечать за весь свой мир… Так легко потеряться!

Тут сфинкс переступил с лапы на лапу:

— А можно на одного такого хоть посмотреть? Любопытно же!

Тесс пару секунд посмотрел на Грина, переглянулся с пилотом, хмыкнул.

— Можно, Грин, можно… Если я правильно понимаю происходящее, — кивнул на проектор, — вы у нас как раз и взялись отвечать за свою планету. Мои соболезнования.

— Кто, я? — изумился Грин. — Я, наоборот, взялся отвечать перед своим миром за тех, кто на базе!

— Это здесь? — удивился Серазан, вновь оглядываясь на остановленную запись. — Здесь вы, наоборот, взялись говорить от имени своего мира с представителями другого… И, в перспективе, всех остальных. Впрочем, мы, похоже, еще не досмотрели до самого главного — у вас по уже сказанному есть вопросы или идем дальше?

Грин недоверчиво покачал головой, но смолчал. Бутылка с медовухой аккуратно выдернулась у Тесса из рук, из какого-то секретного угла прилетела кружка и брякнулись на стол. Бутылка разлила жидкость в кружку, и Грин впервые за весь разговор приложился к выпивке, придерживая кружку хвостом.

Физиономия у парня была самая что ни на есть мрачная.

— Давайте дальше, — попросил он.

Серазан покачал головой и молча возобновил воспроизведение.

Запись сменилась, вместо столовой уже было такое же типовое помещение комфорт-зала для частных переговоров, и тут Тесс с немалым любопытством спросил у Грина:

— Полковник хочет знать, сколько платить и как, вы — за кого и за что, но почему нет ни слова о том, кому конкретно достанется эта плата?

— Ну, можно сказать, что земле, на которой они собираются жить, — после долгого размышления ответил Рон. — Я не знаю, как это сказать точнее. Полковник все время говорил о цене, об оплате, как будто собирался купить дом в деревне, а на самом деле все гораздо сложнее: он же собирается привести свой народ в совершенно новое место, и пристроить его так, чтобы им не было никакого урона. Значит, людям придется тратить… даже не силы, силы тоже, но и как-то привыкать к новому, обустраивать так, чтобы не было плохо никому вокруг. Вот это и есть цена. Но можно ли назвать того, кому ее платят?

— Грин… — медленно сказал Серазан после долгой паузы. — Похоже, вы с полковником очень сильно друг друга не поняли… Он действительно именно это и собирался — купить дома. Землю под их постройку, на самом деле, материалы и землю, но для него это действительно сделка, и оплата его интересовала именно такая, о какой договариваются при торговле. Цена, о которой говорите вы — это для тех, кто решит приехать сюда, кто будет жить на новом месте… Но это их личное дело, свою цену они заплатят сами. А полковник Моран говорил о денежном или товарном выражении благодарности со стороны правительства Мабри — от тех, кто останется дома.

— Тогда это совсем глупо, — расстроился Грин. — Я тоже не знаю, кому и что тут нужно. Можно купить дом, его строили и обихаживали, но чем можно заплатить за дикую землю? Пустит — живи. Не пустит, сколько бы кому не заплатил — будешь мучиться сам и мучить свой род. Нет, не понимаю.

— Когда земля действительно дикая — действительно, за нее не платят, на ней просто селятся, — согласился Серазан. — Но обычно так не бывает, это только здесь есть много земли, которая никому не принадлежит. И то ее теперь запишут — там, на Мабри, и в Союзе Объединенных Миров — как собственность Отца-Дракона. Так положено. А на Мабри, если там ничего не изменилось за последние три года, ситуация такая, что можно заплатить даже за то, чтобы просто попытаться прижиться где-то еще.

— Думаю, Отец-Дракон не обидится, если его тело назовут его же собственностью, — внезапно развеселился Грин. — Я бы сказал, что это чистая правда! А за что собираются платить те, кто остаются?

— За то, что у них станет меньше народу и больше места, — ответил Серазан просто.

Потом подумал и решил пояснить.

— Хотя давайте я вам лучше на примере… Вот наш дом. Один человек, если он здоров, имеет силы и желание работать и умеет организовать хозяйство, может здесь жить очень хорошо. Двоим жить лучше — немного веселее, намного безопаснее, места хватает обоим, а работы на каждого становится меньше. Можно поселить третьего, но лучше, если это будет временный гость, который переночует несколько раз и уйдет… А теперь представьте, что тут живут шестеро. В вашем гнезде ночует трое, один спит в мастерской, старую кровать двое занимают по очереди — первую половину ночи спит один, вторую другой. Есть им тоже приходится в очередь, потому что за столом нет места на всех, а еще приходится очень далеко уходить на охоту и за дровами, чтобы не опустошить леса вблизи от себя. Они, конечно, стараются жить дружно и не ссориться по мелочам, но им все равно очень тесно в маленьком доме… Мабри — это как раз такой маленький дом, в котором живет слишком большая семья. И большинство других планет Союза — тоже. А эта планета — дом, где живет один человек. Если хотя бы одному-двоим из тех шести позволят переселиться сюда — думаете, оставшиеся будут не рады? У них и место в доме появится, и добычи по лесам станет хватать… Да за то, чтобы хозяин полупустого дома пустил к себе жильца, все шестеро готовы скинуться и завалить его подарками!

Грин глубоко задумался.

— Нет, — наконец ответил он. — Третьего сюда точно не надо. Да и в гнездо я никого, кроме вас, не пущу, — довольно ревниво добавил он. — А еще полковник говорил, что у них очень строго следят за количеством детей, но война такая, что уничтожило землю, на которой можно жить. И такое положение не может не вызвать сочувствия. Вряд ли будет уместно говорить об оплате с тех, кто останется, при таком горе.

— Земля как раз осталась, — мрачно прокомментировал молчавший до этого момента Ганн. — Но вот снова расти на ней еще не скоро что-то начнет.

— Еще что-то пожгли? — встрепенулся Серазан. — Алоры…

Голос дрогнул.

— Алоры пока зеленые, — успокоил его пилот. — Но народу за них ложится немеряно, даже мы отсюда все новости слышим. Года три назад самое жуткое было побоище, и с тех пор еще пять атак поскромнее — ходят слухи, что Дастен, как его в первый раз отбросили, кровью рода поклялся сам сгореть, но заповедник Алорский нам сжечь… А у тебя что, личное с этим что-то? — осторожно спросил Ганн после паузы.

— А у меня, — ровно сказал Тесс, — как раз первый Прорыв. После него на землю списали… Ну, сюда зато получилось попасть. Грин, оплата уместна и оправдана все равно, потому что горе — не повод просить милостыни, если можешь отдать полную цену.

— Да, я понял, — нахохлился сфинкс. — Но все равно, я — скорее проводник для тех, кто будет здесь, поэтому ничего определенного сказать не могу. Мне надо понять про этот, договор, который на бумаге. И про власть.

— Давайте тогда сначала досмотрим, — покладисто ответил Серазан. — И там разберемся.

Досмотрели уже без пауз, быстро, и окончательно помрачневший к концу записи Мастер хмуро отключил проектор, на глядя на ученика.

— И что же тут непонятного? Договор на бумаге, международный, чтобы его признали законным в Союзе Миров… С властью придумаем, как описать то, что здесь есть, но можно не торопиться. Не знаю, почему полковник так легко на все соглашается, но почти уверен, что на Мабри такой проект договора не пройдет. Разве что их совсем уже довели…

Грин отхлебнул из кружки.

Мастер! Он вообще пока не понимал, как во всем этом разобраться, а вот Тесс уже даже предсказал, что будет дальше!

— Полковник говорил, что ищет землю для людей, и он ее нашел, что не так? Что не пройдет и почему довели?

— Когда ищут землю, ее обычно хотят получить в собственность, — объяснил Тесс. — Так, чтобы жить на ней хозяевами, а не гостями, которых в любой момент можно прогнать. И колонии стремятся основать так, чтобы поселенцы по-прежнему были гражданами метрополии… то есть, главной планеты — платили налоги общему правительству, воевали за оба мира… Чтобы это только планет было две, а государство — одно, общее. А так, как описали вы — принять чужие обычаи, законы и все остальное — означает, что земля, на которую придут люди с Мабри, будет принадлежать по-прежнему этому миру, и те, кто поселится на ней, тоже перейдут во власть местного правительства. Но по нашим законам человек не может быть гражданином двух миров сразу, поэтому тем, кто захочет сюда прийти, придется прежде быть изгнанными с родины. Такие люди найдутся — я сам выбрал изгнание, и Дорр, Старр… Всегда есть те, кому по каким-то причинам дома становится так плохо, что лучше уйти насовсем. Но если таких людей наберется столько, чтобы переселение стало делом, которое надо решать на государственном уровне, значит, в доме уже беда…

— Земля просто не может принадлежать людям, она живая и принадлежит только самой себе, — мягко поправил Мастера Грин. — Но пользоваться ею можно, и не обязательно становится изгнанником, чтобы жить на ней. Другое дело, что она сама диктует условия жизни, и очень незаметно человек может изменить своим прежним привычкам и стать другим. Но если это учесть правильно…

Он просительно посмотрел на Серазана:

— Это же можно как-то сказать заранее, правда? А если ищут, куда бы пристроить бездомных людей, это и правда беда, но тут нечего стыдиться.

Тесс с досадой отмахнулся.

— Грин, не смешивайте, пожалуйста, среду обитания с разумным правительством. То, что диктует среда, не является законом и не пишется в договора. Земля может подписать бумагу? Прийти на совещание Союза Объединенных Миров и озвучить свои требования? Разъяснить условия и заключить соглашение? Нет — значит, она принадлежит тем, кто это может. Разумным существам, которые на ней живут.

— В моем понимании мира, — осторожно сказал Грин, глядя на Тесса, как на душевнобольного, — самым разумным существом является все-таки сама… мир. Земля. Планета.

"Планета" было слово чисто мабрийское, и звучало для Грина очень странно.

— Прийти на совещания к более мелким существам, она, конечно, не может. Но условия, которые она диктует живущим на ней, гораздо важнее тех правил, которые эти живущие на ней устанавливают для себя. Но если… планета, — Грин опять споткнулся на явно чужеродном слове, — хочет заключить договор с живущими на ней, она делает это не на бумаге, а магическим образом. Поэтому, Мастер, я не совсем понимаю, как люди хотят, чтобы она это подтвердила… на бумаге. Это, — Грин опять запнулся, подбирая слова, — несоответственно… несоразмерно… непереводимо!

Тесс посмотрел на Грина примерно так же…

Секунд пять.

Потом спросил осторожно:

— Планета хочет, может, делает… Планета разумна?

— Ну да, — растерянно подтвердил Грин, — а как же может быть иначе?

Тесс помотал головой и дотянулся до бутыли.

Там еще оставалось.

— Фалломорфирую, — коротко пояснил он присутствующим, делая хороший глоток, а отдышавшись, пояснил:

— Иначе — может. Или же все остальные планеты галактики тупы настолько, что выглядят просто кусками камня с землей и водой на поверхности. Но с планетой и правда можно пообщаться, договориться..?

Непонятно было, что делал Ганн, но сидел он тихо.

— Это только кажется, что камень и вода, — попробовал успокоить Мастера Рон. — Может быть, они просто спят. Или вы их не слышите. Когда закладывают новое поселение, обязательно спрашивают разрешения. Это редко бывает, потому что в основном хватает тех мест, где мы живем. А в степи, например, чтобы распахать новое большое поле, по границам его весной делают борозду. И ходят туда почаще, пасут там скот. Так вот: если место хорошее, то на следующий год оттуда можно брать сено, а если плохое, то нам начинает расти ядовитая такая трава, которую даже козы не едят. С колодцами свои правила… С лесом свои. А вот чтобы сразу все племя, и так, как вы хотите… я еще не разобрался.

— Все это на признаки разумности не тянет, — покачал головой Серазан. — Так лет сто придется доказывать, что хорошее или плохое место по чьей-то воле такие, а не сами собой оказались. К тому же, там, где земля непригодна для аграриев, всегда найдется, что разбурить или раскопать промышленникам. А так, как они, — четко выделил Тесс, кивая на Ганна, — хотят, разбираться надо не с этим миром, а с Колониальным Уложением и установленными процедурами Союза. Потому что договор будет оформляться там, а не здесь.

Грин пришел в замешательство:

— Зачем надо разбираться? — недоуменно спросил он. — Чего они действительно хотят? Почему и зачем надо кому-то что-то доказывать?

Тесс возвел глаза к потолку.

— Зачем: чтобы понять, о чем вы собираетесь договариваться. Чего хотят: неважно. Важно, на чем сторгуетесь. А доказывать надо людям из СОМ, если вы хотите, чтобы вам поверили, что планета разумна.

— И как я должен это доказать? — совсем потерялся сфинкс. — Предъявить им лапы и хвост? Я не совсем четко понимаю, что вам нужно.

— А я не понимаю, что нужно вам, — ответил Тесс, начиная раздражаться. — Вы хотели знать, почему на Мабри не будут рады такому договору, какой вы обсуждали с полковником. Я вам объяснил. Вас это не устроило, хотя какая вам разница, придут ли в восторг на другой планете? Надо будет — согласятся на любые условия. Нет — вам же спокойнее. Земля не может принадлежать людям? На пятиста планетах она им очень даже принадлежит, и люди распоряжаются ею, как захотят. На вашей не так? Так никто и не настаивает, чтобы ее кому-то отдали, важно лишь, чтобы она называлась чьей-то. Сказали про Отца-Дракона — прекрасно, пусть будет Отец-Дракон. А вы — его представитель, так что сами все договора и подпишете. Как это все обозвать, чтобы вас принимали всерьез за пределами этого мира, мы разберемся… Или вы хотите, чтобы все сделки заключались от имени самой планеты? Можно и это, если вы — раз вам так это надо — сумеете доказать, что планета, во-первых, живая, во-вторых, разумная, и поработаете за нее переводчиком. Вы с планетой на каком-нибудь более внятном, чем гадания и приметы, языке разговаривать можете?

— Мастер, — смиренно начал Грин, — я всего лишь зашел в поселение людей, которые объяснили мне, что ищут места для своих. А оказалось, что им нужно вовсе не место, а кто-то, кто бы мог подписать бумагу, смысл которой для меня не ясен. Я уже начинаю сильно думать, что речь идет даже не о людях, которым надо помочь, а о том, что надо просто исполнить какой-то ритуал, обязательный для людей из другого мира. Хорошо, давайте его исполним. Но мне нужно опять-таки понять заложенный в этот ритуал смысл, и что будет после него с моим собственным миром, если то немногое, что я знаю о вашем, говорит о том, что ваш собственный мир умирает или уже мертв.

Подумав, он еще добавил:

— Дракон говорит на языке примет, видений и снов. Если всем людям в одном и том же месте вдруг ярко снится какая-то беда, то обычно из этого места уходят на время или насовсем, и это редко бывает напрасным. Вот, у большой горы жил старик-сказочник. Его сказки были хороши, но герои почему-то всегда погибали в огне, и он сам не знал, отчего получается так грустно. А потом в один и тот же вечер всем людям в этом городе приснился кошмар о том, что из горы извергается пламя. На следующий день люди собрали свои вещи и ушли из того города. Они шли довольно долго, некоторые говорят, что даже несколько недель, а потом однажды ночью увидели высокий столб огня и дыма там, где был их родной город… Можно ли сказать, что Дракон заранее попросил их уйти от опасности? Наверное, можно. Но как это объяснить понятнее, я пока не знаю.

Тесс помолчал, считая до десяти, и только потом ответил.

— Я лучше объясню вам, что будет, если ритуальную бумагу НЕ подписать…

Вам уже рассказывали про Союз Объединенных Миров и про договор между всеми, кто в него входит, относительно новых планет. Но, если только эта запись полная, недостаточно хорошо объяснили, как воевали за землю в те времена, когда договора не было. В СОМ входит пять сотен планет, у всех у них есть оружие, которым можно жечь не просто дома, но сразу города и целые континенты, а самые сильные имеют вооружение, способное в одночасье убить целый мир. Помните, как вы смеялись, когда узнали, что я ношу бластер, чтобы предупредить о своих возможностях? А смысл в том, что когда есть оружие, но нет средств от него защититься, оба противника могут применить его, попасть — и оба погибнуть. Именно поэтому самое страшное оружие обязательно показывают, но зато не затевают войн, в которых его можно было бы применить. Вернее, никогда не воюют на своей земле…

Серазан перевел дыхание и продолжил.

— Немного иначе обстоят дела с землей ничейной. Она нужна всем. Нет такого мира, который отказался бы от возможности присоединить к себе еще парочку планет, и нет такой планеты, на которой не нашлось бы желающих поселиться. Во времена, когда не было договора, за каждую найденную планету начиналась война, причем воевали именно на ней, потому что она оказывалась ничья и никому ее не было жалко. Некоторые миры в результате перешли под власть самых сильных из тех, кто на них претендовал, но некоторые не достались никому, потому что были сожжены дотла. После этого люди опомнились, поняли, что так в проигрыше остаются все стороны сразу, и создали сложные, подробные, обязательные для всех правила, по которым определяется, как поступать, когда находят пригодный для жизни мир. И первое, что по этим правилам положено делать, это составлять бумагу, в которой записывается, кто в этом мире хозяин, потому что планету, у которой хозяин есть, никто не может оспаривать или делить. Именно ее вам предлагают оформить, и она нужна для того, чтобы никто чужой никогда, ни при каких обстоятельствах не посмел прийти сюда и сказать, что все вокруг будет его, потому что его оружие самое сильное. А уже только потом к этой бумаге будет составлено дополнение, в котором запишут, что поселенцы с Мабри находятся здесь с разрешения хозяев и ничего не нарушают.

Грин слушал и с каждым словом все сильнее хмурился:

— Один вопрос, мастер Серазан, — сказал он, — ваш мир, он что, и правда, мертвый? Он с вами никак, не разговаривает, не защищает? Не подсказывает, если беда? Может, он просто про вас не знает? Нет, это невозможно, вас же много, вы же такие заметные… Совсем одни на мертвом мире? Только и есть, что Дверь на пять сотен миров и все?

Тесс пару минут подумал:

— Ну не совсем одни, растения и животные же у нас есть. Да и мир, пожалуй, все-таки тоже живой. Но не разумный точно, подсказать, защитить нас или защититься сам не может. И другие миры тоже, так что люди на них живут, как… ну, как с домашним животным или с собственным садом. Его бережешь, заботишься, обихаживаешь, но можно и продать, и… все можно. Это уже от людей зависит, кто как со своей планетой будет обращаться. Кто-то свой мир загубит, а кто-то, наоборот, на пустой мертвой планете жизнь сумеет создать…

Рон выслушал Серазана, закрыл глаза, всхлипнул и опустил голову в лапы. В этой позе крылья очень естественно спрятали его всего, от вихрастой рыжей макушки до сильных задних лап, накрыли, словно пестрым плащом. В помещении начало ощутимо холодать, потянуло сквозняком, словно сквозь неплотно закрытые двери и окна.

В темной ночи завыла вьюга. Завыла так громко и жалобно, словно потерялась. Над домом взвился столб мелкого снега, закрыл луну, согнал тучи и полетел к далеким, отсюда не видным горам, набирая скорость и силу, острые льдины, сухие ветви, по-над лесом к предгорьям, пронесся по склону, хлестнул жестко вершину Акта, сшиб с прежде надежного склона снежную шапку и всей мощью накрыл чужую базу, напрочь сшибая антенны, выбивая все, что можно было только выбить.

А в мастерской сфинкс лежал пестрым неопрятным комком, ощущая внезапную тоску и холодное, невыносимо тяжкое одиночество. Ему было гневно и больно оттого, что другие миры, кроме его родного — мертвые. Ну хорошо, пускай не мертвые, а крепко спящие, так крепко, что нет там ни тепла, ни чувства защиты, ни тех ласковых волн, которые подсказывают и направляют, и ощущения восторга, когда желания совпадают с этими волнами, и начинают сбываться словно сами, а ты следуешь за ними, понимая, что вот она — магия. Он знал, что не объяснить этого ни Тессу, ни Ганну, и оттого Грину было еще горше.

Мир, частью которого он себя всегда считал, можно, оказывается, продать.

Разделить, заложить, сжечь. Сжечь с такой высоты, на которую не поднимаются даже птицы, сжечь землю просто для того, чтобы никому не досталась. Поковырять, как дети иногда ковыряют лягушек, достать потроха и залить твердой смолой… пластиком, просто для порядка. Чудовищно, невыносимо, неправильно! Глупо. А чтобы такого не было…

Грин поднял голову, вытер мокрые щеки о лапы и сипло сказал:

— Лапами я не смогу писать, так что придется учиться писать магически.

И горько добавил:

— Ну и кто я буду после этого, а?

Тесс вновь молчал, долго, прикрыв глаза, а Ганн давно уже слился со стенкой, к которой прислонялся плечом, и делал вид, что его тут вообще нет. Но Серазан, частью почувствовавший, частью просто понявший ощущения Грина, наконец ответил, тихо и ровно, просто не зная, как тут можно еще:

— Для своего мира — защитником. Для других — то ли переводчиком при драконе, то ли его представителем, то ли управляющим этой планеты. Для себя… если вас это утешит, никто из нас тоже не знал, что вляпается вот так. А собственнолапно писать не обязательно. Этот документ нужен всем, так что и напечатают, и дадут сто раз перечитать и проверить, и заверят множеством способов…

Замолкнув, Тесс аккуратно поставил на пол бутыль, неведомо как оказавшуюся у него в руках, и так и не решился погладить ученика по вихрам.