Вопросы перевода стали основными в работе с "мальчишкой", как называли Грина между собой Дийс и Ренн. Он мог их бесить и умилять одновременно по сто раз на дню. Грин вовсе не хотел испытывать терпение старейшин — но делал это изящно и непроизвольно, отвечая на конкретные мабрийские вопросы хитро завернутыми фразами, понятными только после меланхоличных разъяснений Тесса.

Сочетание это — ответов Грина красивых и странных, и пояснений Тесса, кратких и незатейливых — рисовало мабрийским ученым, постепенно обвыкшимся со сфинксовыми лапами и крыльями, характеры что того, что другого во всей красе. На фоне сосредоточенного и методичного Тесса Грин казался именно тем, кем он был на самом деле: увлеченным, довольно сумбурным юношей, который из всего объема предоставленной информации выуживал и обсуждал прежде всего приключения, загадочные происшествия, забавные истории. Ренн, привыкший к иерархии в лаборатории, мысленно, по совокупности знаний наградил Грина статусом лаборанта, и в разговоре все чаще и чаще употреблял такое привычное ему "молодой человек".

Грин, в свою очередь, на такое отношение не обижался, ответно зачислив почтенных докторов в "старейшины", и старался говорить с ними так красиво и многозначно, что доктора только зубами скрипели, обращаясь к мастеру Тессу за поддержкой.

Настоящие проблемы начинались, когда с разъяснениями затруднялся даже Серазан, а это происходило хоть не и столь часто, но все-таки не менее пяти раз в день. Тогда черный мастер мрачнел совсем, речь его становилась хлесткой и язвительной. Грин немедленно сердился, надувался, и мастер с учеником расходились по своим спальням, пару раз не пожелали друг другу спокойной ночи, чтобы с утра встретиться как будто ни в чем не бывало.

А за стенами базы зима была в самом разгаре. Снежные сумрачные дни сменились яркими, морозными настолько, что замерз даже небольшой водопад неподалеку, превратившись в причудливо изогнутую сосульку. Дороги замело. Деревья на склоне гор казались небрежными черными каракулями, нарисованными рукой великана. Грин полюбил в свободные минуты сидеть на самой высокой точке базы — на куполе — пока не замерзнет. Сфинкс, конечно, мог бы применить магию, но тратить свои способности на мимолетный комфорт считал неправильным.

Его задумчивости были определенные причины: узнав об отце-Драконе, мабрийцы захотели записать имя такого замечательного существа и правильно обозначить планету в каталогах. Грин согласился с их логикой, и с легкостью назвал имя Дракона: это оказался полу-вой, полу-рычание, состоящее из причудливого сочетания гласных, шипящих и носовых звуков. Вдобавок имя это надо было проговаривать примерно минуту, и сокращать его Грин никак не соглашался, мотивируя это уважением и почтением к создателю.

Мабрийцы слегка покривились и перечислили способы поименования других планет: по именам их открывателей или исследователей, географическим или топологическим признакам, и так далее — но тут заупрямился уже Грин. В его представлении назвать отца-Дракона чьим-то другим именем было так же немыслимо, как и заставить планету расписаться для существ, ее же населяющих. И вот Грин подолгу медитировал на самом высоком куполе, почти что на голове у Морана, то напоминая памятник самому себе, то летая наперегонки с воронами, чтобы размять крылья. Короткого имени у Дракона не было, да оно было ему и не нужно, но Грин упрямо искал хоть какое-то решение проблемы. Безрезультатно.

Тердори Дийс и Морэмирис Ренн на улицу не вылезали совсем. Когда "мальчишки" не было рядом, они вдвоем, часто даже не договариваясь, пересматривали файлы Дорра. До того Ренн и Дийс рассматривали собранные коллегой материалы в свете им же сделанных из них выводов и обобщений, но теперь ученым пришлось всерьез разбирать те сырые источники, в которые они прежде влезали исключительно из любопытства — скрасить долгие и сверхдолгие периоды вынужденного безделья, посмотреть, на что похожа работа старого друга, и поудивляться, как он умудрялся извлекать из этого материала столько внятной и ценной информации.

А им, неспециалистам, удивляться было чему, потому что "материал" в большинстве случаев состоял из необработанных сказок и легенд, которые по стилю очень напоминали Грина с его словесными загибами. Дорр, разрабатывая каждую из своих теорий, в одном и том же тексте находил по нескольку значений, и теперь уже Ренн, читая исследования и соотнося их с материалом, начинал понимать, что умение вкладывать в рассказ по нескольку смыслов было очень характерным для местных жителей. Грин тоже следовал этому правилу, у него не всегда хорошо получалось, оттого и возникали трудности с пониманием.

Каждый раз, начиная работать с источниками, особенно в той части, которая касалась магии, Ренн вспоминал слова пернатого мальчишки: "Я — ученик черного мастера и воплощенная фантазия на самого себя". Это было определение одновременно точное и бесполезное, и доктор Ренн не мог не злиться на людей, которые прилагали столько стараний к тому, чтобы превратить обыкновенные слова в ловушки для здравого смысла. Теперь-то он хорошо понимал Вульфрика Дорра, но легче от этого не становилось.

* * *

Не сразу, но постепенно, с поддержкой мастера, Грин все-таки пообвыкся — даже не с работой, а с непохожестью мабрийского уклада жизни на все, что он раньше знал.

Внутри куполов с их оптимальными температурами в помещениях природы словно не существовало, а Рон привык каждый день сверять свои действия с погодой; база жила по ощутимо строгому режиму, и даже работала по нему, что, с точки зрения сфинкса, совсем никуда не годилось. То есть уже с третьего "переработанного" вечера почтенные доктора ненавязчиво вспомнили о том, что существует распорядок дня, не засиживались заполночь — а Рону лучше читалось именно вечерами, — въедливо следовали своим планам, не давая Рону перескакивать с предмета на предмет — возмутительно педантично!

Это уже было тяжело, а Рональд Грин вдобавок привык к бытовым обязанностям, когда руки дают отдых голове, но в этом облегчающем жизнь развлечении ему было отказано. Пришлось отговариваться тем, что необходимо периодически проминать крылья. Такое "проминание" иногда длилось весь короткий зимний день, после чего сфинкс с независимой мордой заваливался в лабораторию, старательно не замечая раздраженно-понимающие взгляды мабрийских "старейшин".

Особенно смущали Грина перерывы на чай. Для мабрийцев они были обычным делом, а он с неохотой отрывался от чтения, недоумевал, почему, как, отчего с кружкой горячего и печенькой в руках ученые как будто снимают маски озабоченности и отодвигают любую проблему, которую только что разбирали, переключаясь на что-то не менее важное, но явно более личное. А потом случилось чудо — он вдруг нашел себе подходящую чашку.

У каждого из ученых в отделе посуда была своя, любимая. Подходить с напитками к терминалам было нельзя, но зато прерваться, заварить травы и прихлебывать понемногу — о, у Дийса и Ренна это составляло целый ритуал, и Тесс к ним сразу же присоединился.

Кружка Дийса была мабрийская, полуармейская с подогревом; Ренн пользовался местной, присланной когда-то и откуда-то Дорром: обожженная глина с черным узором; Тесс приволок свою из комнаты, а Грин усмотрел — на самом деле среди экспонатов архива, но кто бы ему отказал? — кружку из своего родного края, белую, блестящую, с прорисованными дроздами и яркими ягодами горбины по ободку. Он просто не мог ее не взять, такую обыкновенную когда-то дома, и такую уютную здесь, в архивном блоке, среди экранов и голограмм чужого народа.

Однажды, во время одного из таких перерывов он рассказал мабрийцам о переправе Зурташ — сам не зная, почему, и очень удивился, когда Ренн вдруг посерьезнел и "снял" его рассказ по всем правилам: голосовой файл, расшифровка, карта маршрута, сноски. Про салковские заводы мабрийцам было известно давно, а вот за происшествие на переправе Ренн и Дийс ухватились намертво. Во-первых, это был свежий конфликт, и Грин оказался очевидцем; во-вторых, непонятно было, кто там прав и чем все закончится; в-третьих — и в главных — были убиты люди!

— Местные знали о речном народе? — спрашивал Ренн Грина.

— Должны были знать, они же рядом жили, — озадаченно отвечал тот.

— Речные оговаривали норму отлова рыбы?

— Сколько можно ловить? — переспрашивал-уточнял Грин. — Не думаю, что об том договаривались специально, просто то, что люди забирали себе от речного стада, обычно было немного.

— Тогда почему речные не приказали людям прекратить отлов на их территории, прежде чем нападать? Как люди могли догадаться, что норма превышена, если ее не устанавливали?

— Могло случиться так, что речные просто перегоняли свои стада не в то время, — кивал Грин. — Могло быть и так, что неурожай или плохая охота обернулись для людей недостатком мяса и пришлось сильно прорежать речные стада. Могло случиться и так, что сработала человеческая жадность. Но в любом случае они сначала нашли бы разрезанные сети. Может, просто был найден новый способ лова? В любом случае, каким бы ни было предупреждение, на него явно не обратили внимание. Но предупреждение было, я уверен, — задумчиво качал головой сфинкс. — Людям земным и речным делить почти нечего.

— Разрезанные сети! — не выдержал Дийс, — Или какое-то еще, неизвестно какое, а люди должны были еще суметь догадаться, что это именно предупреждение? Опосредованно, по следам и знакам? Интересно, а если кто-то из нелюдей случайно нарушит людские границы — с ним тоже так обращаются? Без разговоров, без договоренностей, один намек и дальше отстрел?

Грин задумался.

— Знаки должны были быть достаточно ясными, — сказал он наконец. — Чтобы на них нельзя было обратить внимание. Что касается отстрела… — сфинкс машинально согнул-разогнул когда-то раненное Блейки крыло, — иногда бывает так, что сначала делаешь, а потом уже приходит понимание того, что совершил.

— И как поступают в случае, если сделанное было ошибкой?

— Пытаются загладить вину. Но в данном случае, тех людей уже не вернешь. Речные могут сделать поселению какой-то дар, если они поступили несправедливо. Надо будет наведаться в Зурташ этим летом и посмотреть, что стало.

Тесс, прежде помалкивавший, уточнил:

— То есть хотя бы существует система компенсаций… И то хлеб, а то так страшно будет за ворота выйти, если не знаешь, как, у какого народа и за какой проступок выглядят предупреждения.

Ренн перебил его почти сразу же:

— А как положено людям предупреждать других? В какой форме?

Рон придвинулся поближе к Тессу.

— Смотря о чем предупреждать. Люди одновременно могут быть и хищником, и жертвой. Но есть одно правило для вещей, не сделанных своими руками: не брать лишнего и не брать предмета, назначение которого тебе неизвестно.

Тесс задумчиво посмотрел на него.

— Вообще-то есть два способа предупреждать: так, чтобы прекратить нарушение, и так, чтобы был повод наказать за него. В первом случае разумнее всего предупреждать на том языке, который безусловно понятен тому, кого ты предупреждаешь. Об этом, кстати, спрашивает доктор Ренн. А во втором случае предупреждают на своем или таким намеком, который не каждый поймет.

— Вы, конечно, правы, мастер Тесс. — поразмыслив, ответил Рон. — логичнее предупреждать так, чтобы было понятно.

Подумал и добавил:

— Вообще-то всегда стараются делать так, чтобы было понятно, и мало кто старается сделать так, чтобы пришлось драться.

Потом еще немного подумал и припечатал совсем уж дикое:

— Речные люди не агрессивны, но все бывает. Остальное надо смотреть по обстоятельствам.

Тесс вздохнул. А Дийс заметил негромко:

— Есть один хороший способ сделать так, чтобы не пришлось драться — договориться заранее. Например, у речных узнать, сколько можно брать рыбы за день или за сезон, а потом спокойно рыбачить, не дергаясь каждый раз на предмет наличия или отсутствия намеков и знаков. И больше оговоренного не брать в принципе — мы бы, если бы поселились здесь жить и нашли способ договариваться с этим народом, сделали именно так.

— Если вы сможете предусматривать не только свои шаги, но и шаги ваших соседей, — заметил Грин, — вы будете замечательно благополучным народом. Не у всех так получается — все время что-то да мешает.

— Если мы будем знать, как эти народы живут, мыслят, в чем нуждаются и чего не допускают на своих землях — то почему нет? Мешает обычно или незнание, или невозможность договориться.

— Похоже, что даже очень сильно мешает, — хмыкнул Тесс, с любопытством склонив голову в разглядывании старожилов базы. — Уж лет пятьдесят как.

— А что, вы сами так сходу все в местных обычаях поняли? — ласково спросил враз подобревший и ядовитейше разулыбавшийся Дийс. — То-то у нас так быстро перевод идет, особенно в нашу сторону.

— Нет, не понял, — безмятежно откинулся на спинку кресла Серазан. — И до сих пор понимаю мало. Но жить — не мешает.

— Вот повстречаете в лесу кого-то пострашнее волков и медведей, тогда с вами и поговорим, — заключил доктор Ренн.

— Собственно, история с речным народом еще не завершена, — не дал закрыть тему Грин, — ведь с берега исчезли не только взрослые, но и дети.

Мабрийцы замерли разом, все.

— То есть между людьми и речными на данный момент идет полномасштабная война? — озвучил наконец Серазан.

— Нет, зачем же? Просто есть вероятность, что по весне, когда потеплеет, и в поселок придут новые люди, из реки вернутся дети. Если это случится, можно считать, что мир восстановлен.

— Люди будут покорно ждать до весны, не зная, что произошло с детьми?

— Ну, родителей уже не вернешь, да и реку зимой не обшаришь, — рассудил сфинкс. — Придется подождать.

— Понятно, — сухо прокомментировал Дийс. — У речных есть возможность атаковать человеческий поселок в любое время года, перебить и увести в плен всех, кого они желают, а люди не могут ни отбить свое потомство с чужой территории, ни добиться их освобождения дипломатическим путем, поэтому вынуждены мириться с ситуацией…

— Лед — динамитом, — с тихой ненавистью произнес Тесс в пространство. — Берега — бульдозером. Да ведь нельзя, в чужие-то дела…

— И что будет в результате? — вопросил Грин. — Да, вы перебьете речной народ, но вряд ли достанете детей, которые еще неизвестно, есть там или нет. Да, вы сделаете это зимой, когда речной народ полуспит от холода. Весной вы получите речные стада без присмотра и реку, возмущенную тем, что убили ее питомцев, выходящую из берегов, подмывающую селения, которые вообще не имеют никакого отношения к этому конфликту. И это тоже будет правильно?

Немного подумал и добавил:

— Я знаю, что существует много истин, и у каждого народа она своя. Я не знаю, что случилось на переправе Зурташ, но очень надеюсь, что дети будут залогом спокойствия тех мест на долгие годы, а история уйдет в легенды.

— Мы ничего не сделаем, потому что в любом случае не вправе вмешиваться в дела иных народов, — холодно ответил Дийс. — Но мы поняли, какое место отводится в этом мире людям.

Грин покачал головой:

— Какое место вы занимаете в своем мире? — спросил он по возможности спокойно.

— В нашем мире нет других разумных, кроме нас, — ответил Дийс. — Поэтому говорить о месте не приходится в принципе.

— Да, я понял, — миролюбиво кивнул сфинкс. — Когда человек долго живет в одиночестве, ему тяжело долго выносить присутствие посторонних. Кажется, что они все делают неправильно и не так.

— Может быть, — согласился Дийс, но больше ничего добавлять не стал.

Тесс молча вертел в руках стило, разглядывая его и только его.

* * *

Грину очень хотелось улететь или провалиться сквозь землю. Как прошел остаток дня, он даже не помнил. Перед глазами стояло злое лицо Тесса, скептически-недоверчивое — Ренна, брезгливое — Дийса. Грин шкурой чувствовал, что его рассказ задел каждого из присутствующих, но как-то непредсказуемо. И после того, как все разошлись, сфинкс от огорчения даже не полез медитировать и мерзнуть на крыше, а просто сделал пару контрольных кругов над базой взапуски с воронами, нырнул с разбега в сугроб попышнее, вылез, отряхнулся и только после этого пришел в нормальное расположение духа.

Тихо-тихо прокрался знакомыми коридорами, проскользнул в их с Тессом жилой модуль, нырнул в ванную комнату, открыл теплую воду и блаженно зажмурился. Это была самая тайная и сокровенная часть его дня, которой он слегка стеснялся. Вода грела подушечки лап, он слегка шлепал по ней, ловил, как мышку, плескался, вытягивал и втягивал когти. Шерсть то прилипала, то распушалась в воде, короткая, как бархат. Рон мурлыкал что-то себе под нос, включил хитрые пузырьки, притоптывал их, плюхался, время от времени настороженно прислушиваясь: Тесс нее услышал?

Засмеет ведь…

Наигрался, вылез и скользнул в гостиную, оставляя на полу цепочку мокрых следов. Окно сделал прозрачным и сел перед ним по-кошачьи, подобрав под себя лапы.

На улице шел снегопад, тихий и торжественный. Крупные белые хлопья, подсвеченные сильными прожекторами базы, медленно падали с черного неба, зависали и планировали в воздухе, как листья в безветренную погоду. Грин глубоко вздохнул. Ему было одновременно растерянно и хорошо, и хотелось рычать и мурчать одновременно. И очень остро не хватало чего-то неуловимо важного.

Сфинкс обернулся в сторону спальни — оттуда солидно, с достоинством приползла подушка. Грин положил на нее передние лапы и устроился поудобнее.

А Тесса в модуле даже не было. Еще на выходе из архива он напросился сначала за компанию с учеными в общую столовую, там за ужином услышал от Дийса, внимательного и цепкого, небрежное замечание, что ученик-то его хорошо очень уходит от ответов на некоторые вопросы, на рефлексах отфыркнулся в защиту Грина, потом в первый раз за прошедшие три недели увидел воочию старшего биолога базы…

Биолог тут же вцепился в него с вопросом, можно ли как-то заполучить сфинкса на побеседовать и поизучать, прочие поддержали, пришлось отбиваться — последнее, что хотел бы Тесс, это решать за Грина или тем более обещать кому-то его общество, не поинтересовавшись согласием самого кошака — и в конце концов резковато уйти "к себе", но к себе Серазан не пошел.

"Домой" просто-напросто не шли ноги, и Тесс петлял по базе, обходя едва ли не все имеющиеся дорожки и наверняка заставляя нервничать мониторящую перемещения гостя охрану, потом нашел совершенно шикарное развесистое дерево, забранное на мабрийский манер в невысокую декоративную оградку-заборчик, плюхнулся под ним прямо на снег, сонно-устало попримораживался, ловя на ладонь падающие снежинки…

Снег — "живой" снег — Тесс видел теперь совсем редко — слишком уж непростой оказалась работа со сфинксом и двумя пожилыми учеными, с первых же дней вышло так, что засиживаться в рабочем корпусе начали допоздна, и свободное время — настоящее, не то, что предназначалось для немногих остававшихся актуальными бытовых забот — как-то незаметно и нечаянно потерялось.

Птицы, полеты, эксперименты отодвинулись, как неважное, в свете масштабности и одновременно невнятности новой задачи, еще глубже птиц ушли в архивы памяти лес и дом… Природу Серазан видел теперь только вечерами, когда задерживался на улице, переходя из купола в купол поверху, дорожками. Тогда ему случалось замечтаться, глядя на черные стаи в небе, на небо само, темно-синее и звездное или забранное тучами и подсвеченное прожектором базы. Потом пробирал холод, забирался под капюшон, морозя уши и затылок, и как бы ни были восхитительны зимние горы, сама зима, снег и воздух — они все же загоняли Тесса назад, в купола. Голову застудить он все же боялся, а того ненавязчивого тепла, что в собственном лесу, и неуловимо-легкого чувства заботы ощутить здесь не удавалось. В этом было что-то смутно правильное, пусть и разочаровывающее, но хотя Тесс каждый раз хотел спросить у Грина, отчего так, пока он доходил до комнат, все успевало вылететь из головы. Чувство зимы, чувство безвременья и свободы тихо и незаметно гасло, уступая место вновь рабочим и полурабочим вопросам, и в гостевые апартаменты возвращался озабоченный планетарными закавыками отставной технарь.

Сегодня возвращаться не хотелось даже несмотря на холод. Вспоминалось такое же расстроенно-мрачное сидение прошедшей осени, вспоминалась медовуха, после которой сфинкс вместо ученика постепенно начал восприниматься нормально… Сейчас тоже хотелось чего-то такого, чтобы перестало колотить каждый раз, когда мысли возвращались к рассказу о расправе речного народа, но идти искать, кто тут, на закрытом объекте, наливает желающим надраться, было несколько неразумно.

Еще неразумнее было мерзнуть в сугробе.

Это значило, что надо — все-таки! — идти в комнаты, согреться как следует и завалиться спать от греха подальше… и Тесс дисциплинированно поднялся, отряхнулся, прошел в жилой корпус, собираясь закончить вечер разумно, но в гостиной ему предстало зрелище сфинкса, торжественно изучающего изображение за стеной, и выглядело это одновременно так внушительно и так забавно, что Серазан не удержался и фыркнул, закидывая плащ в сушильный шкаф.

— Ну, кот…

— Я не мешаю? — через плечо спросил Грин, не трогаясь с места. — В спальне не на что смотреть, а тут так хорошо. И тепло. На улице можно уже замерзнуть. Вас что-то расстроило, мастер?

— Доктор Мьонн очень активно вас хочет, — сообщил Тесс. — А душка-дедушка Дийс утверждает, что вы искусно скрываете некие неприглядные факты относительно людей и нелюдей.

— А что хочет доктор Мьонн, он сказал? — встревожился Грин. — И кто это вообще? А что за факты я скрываю?

— Старший биолог базы, ему мечтается вас исследовать. Живой нечеловек — это же так познавательно, — фыркнул Серазан. — А факты нехорошие, о том, что люди не вправе хоть как-то от нелюдей защищаться или отгораживаться.

— Да, — гордо произнес Грин — живой нечеловек — это зрелище. Постойте, а почему нельзя огораживаться? Откуда такое? Я же вот при вас границы проводил, на Единую? Поля с огнем обходят каждый солнцеворот, да нет такого народа, который так или иначе не обозначает границы! Даже здесь вокруг базы все огорожено. Или я что-то не так сказал?

Тесс вздохнул, садясь на диван:

— Вы так сказали, что получилось, будто люди вовсе не имеют права такого — просить кого-то уйти или не трогать их участки. А что-то незнакомое им даже потрогать и изучить нельзя.

— Это когда? — Грин так изумился, что даже отвернулся от окна. Казалось, он сейчас просто напрыгнет на человека, посмевшего утверждать такую ересь. — Когда это я мог такое выдать?

— Когда доктор Ренн спросил, какая принята форма для предупреждения представителей иных рас о том, что те делают нечто, категорически не устраивающее людей. Вы на это ответили, что нельзя лишнего в руки брать.

Серазан оглядел сфинкса во весь его боевой разворот.

— Вышло очень понятно.

Грин слегка попятился:

— Это так прозвучало? Обидно. Я только хотел предупредить, что незнакомое изучать и правда бывает опасно. А формы для предупреждения у людей в лесу, например — зарубки, ленты на деревьях, охотничьи тропы. Поля вокруг деревень сами по себе хороший знак, и вот еще… иногда плодовые деревья сажают вдоль тропинок. Не часто, но так делают. Но, мастер Тесс, это все про лесные народы, с горными я не знаком. Тут есть свои особенности, известные только местным.

— Мда… — прокомментировал Серазан. — И что ж нельзя было это сразу сказать Ренну и Дийсу? Мне не пришлось бы с ужина сбегать.

— Вы голодный, — утвердительно-обвиняюще уточнил сфинкс.

— Нет. Но убедительно отовраться мне, боюсь, не удалось.

— Так скажу завтра, — без малейших угрызений совести заявил Грин, вновь отворачиваясь к окну, словно в падающем снеге было что-то важное. — Время еще есть, а это хорошее знание, оно потом не раз пригодится. Хотя, — тут он хихикнул, — когда я представляю себе полковника, к примеру, Морана, сжигающего весеннее колесо…

— Солдат пошлет, — убежденно ответил Серазан. — Или ученых.

Сфинкс представил себе картинку: мабрийские солдаты с воплями и матюгами обкатывают горящим колесом базу по периметру, а за этим шествием идет комендант, прыская в разные стороны молоком — и расхохотался:

— Точно, завтра расскажу, — заявил он. — Распишу все, в подробностях.

Тесс, обрядов не видевший ни разу, причины смеха не понял, но выглядел Грин слишком заразительно, чтобы можно было не улыбнуться.

— Успокоите наших стариков… — и посерьезнел. — Хоть что-то будет хорошо.

— А что еще плохо? — тут же насторожился Грин. — Что-то явно было не так, уж слишком у вас лица были… не такие. У мастера Дийса так вообще, словно он навоз выгребал, накопившийся дня за три, если не больше. Серазан окончательно помрачнел.

— Дети, Грин. Убивать детей — это… Это можно или со злейшим, давним, кровным врагом, ненависть к которому сильна настолько, что затмевает здравый смысл и заставляет воевать, пока не вымрут оба народа, или с тем, кому хочешь сделаться таким врагом сам. А увести в плен — это заставить врага унижаться и ненавидеть еще сильнее, потому что ради потомства можно согласиться на любые условия и любой выкуп.

От таких слов Грин сел и крепко задумался. Потряс головой.

— Мастер Тесс, — сказал он тихо, — если речь о переправе Зурташ, то я выразил надежду, что дети живы. В домах остались игрушки, но не было признаков беспорядка, и среди трупов детей тоже не было. Думаю, речной народ поможет им пережить зиму, а потом опять вернет на речные берега. Я очень на это надеюсь. Каким бы не был конфликт, убивать детенышей считается позорным среди любого народа.

— Вернут просто так, не с условиями, не за выкуп? — переспросил Тесс недоверчиво. — Отпустят?

Поднялся на ноги, прошел к окну, нервно прислонился к прохладному пластику лбом, укладывая в голове картину совсем иную, чем та, что вставала перед глазами почти полдня…

— Но зачем тогда вообще уводить, если не желаешь зла? Неужели человеческим детям лучше зимовать неведомо где, чем у таких же, как они сами, людей? Ведь их же нашлось бы, кому разобрать по семьям?

— Да какой тут выкуп, — горько произнес Грин, — если такая цена уже заплачена! Тут разобраться бы, что произошло. Мы с Блейки прошли первыми, сразу после заморозков, а беда случилась раньше, пока шли дожди. Дороги размыло. Переправа не действовала. Дети вряд ли выжили бы одни, мастер Тесс. Я очень надеюсь, что весной они вернутся.

— Что еще остается… — Серазан сел прямо на пол у окна, расстроенно глядя на Грина. — Но нельзя же так жить, чтобы даже на помощь нельзя было позвать, если дорога закрыта! Почему связи нет никакой, неужели даже птицы не нашлось бы почтовой?

Покачал головой, в общем-то не ожидая ответа.

— Это ведь страшно, Грин. Очень страшно, когда дети должны зависеть от милости тех, кто оказался задет достаточно, чтобы перебить их родителей…

— Страшно, — согласился сфинкс, — но почтовую птицу надо успеть выпустить, телеграмму — отбить. Видимо, сделать это было некому. Многие нелюди перед нападением заранее усыпляют, обездвиживают… А как у вас случается, когда народы ссорятся, мастер Тесс? Как воюет ваш народ?

— В космосе, в основном, — пожал плечами Серазан. — Враг давний, хорошо знакомый, какое оружие у нас и у них, тоже известно хорошо… Бластер вы видели, про возможность сжигать целые города я тоже вам говорил — поэтому, как вы наверняка понимаете, главная задача — не дать им подлететь достаточно близко для атаки. Обнаружить, когда они еще далеко, поднять тревогу, вовремя вызвать помощь и поставить заслон, чтобы воевал корабль против корабля, а не корабль против города или завода.

Помолчал, разглядывая Грина, подумал, продолжил.

— А если надо напасть самим — это нужно делать или очень быстро, или очень скрытно, чтобы противник не успел защититься или, лучше всего, вообще не заметил опасности, пока не стало уже слишком поздно. А условия у нас с ними практические равные, поэтому и поступают обе стороны одинаково… Поэтому, — тут Тесс остановился, вскинул взгляд на ученика, очень важное сформулировав для него и даже для себя. — Поэтому, Грин, мы все приучены опасаться скрытого и неизвестного, ждать удара, предполагать худшее там, где не все нам объяснили и досказали… Потому что перебдеть — не беда, а недобдеть — может оказаться фатально. Вновь остановился, и, наконец, завершил:

— А если бы в той деревне были люди из наших, то птица с тревожной запиской всегда была бы наготове, а для телеграммы был бы оговорен особый код, который можно отбить очень быстро, даже не думая, и который означал бы беду и призыв о немедленной помощи.

— Телеграфный код есть, — подтвердил Грин. — Но, видимо, вы всегда настороже, а здесь люди более беспечны.

Он поудобнее умял подушку:

— Я понимаю вас, мастер. В хрониках записывают в основном то, что удивляет, войны, несчастья. А если я правильно понял, то старые люди были и вашими, и нашими предками, вот вы так остро переживаете. И все события, за все то время, навалились на вас. Да?

— Нет… — удивленно ответил Тесс. — Причем тут хроники?

— Я подумал, что у вас на впечатление от моего рассказа наложилось то, что мы разбирали до того, потому стало так нехорошо, — тоже озадаченно объяснил Рон.

Тесс вздохнул так тяжело и скорбно, что чуть было сам себя не пожалел. И Грина заодно.

— То, что мы разбирали… — медленно и раздумчиво повторил, разглядывая лежащего сфинкса. — От него действительно нехорошо, но не поэтому. Ренн с Дийсом наконец-то разбираются, как устроен этот мир, а ведь именно это они так долго пытались понять — для них любое знание новое. А я полагал, что уже знаю здешние порядки, ведь Дорр рассказывал мне о них, когда я пришел сюда жить, но чем больше слышу и узнаю, тем яснее понимаю, что он сам их толком не знал и то, что говорил — или неправильно, или недостаточно, или… Словом, оказывается, я давным-давно живу в мире, законы которого мне неизвестны, и законы суровые, а я столько раз мог по незнанию их нарушить… И как я вообще здесь до сих пор жив?

— Ой, — глаза у Рона опять округлились, — но зато вы знаете много больше, и про бластеры, и про то, как быть настороже, и быстро доходите до нового, вспомните — сушилка! И про воду в ягодах, и про электричество. Выучить то, что знают все — это несложно! А вот показать то, что не знает никто, это гораздо сложнее!

— Нет, Грин, — мрачно ухмыльнулся Тесс. — Выучить то, что знают все, тяжелее всего. Потому что то, что и так "всем" известно, никому в голову не придет объяснить или рассказать. А откуда тогда это узнать, если даже не знаешь, о чем надо спрашивать?

— Ну так я буду рассказывать, — пообещал Грин. — Все, что угодно!

Тесс подумал, встал и пошел за горячим чаем — себе и ученику.

— Расскажите тогда, — попросил он, вернувшись и ставя кружки на пол мимо ближайшего столика, — какие есть важные обряды зимой и когда. Потому что я их, кажется, даже не то что не помню, а вовсе не знаю.

— Когда солнце только склоняется на зиму, и дни постепенно начинают убывать, еще нельзя сказать, что зима началась, — заученно начал Рон, внимательно наблюдая за снежинками. — Когда в лес приходит Старуха, а случается это на Единую, тогда можно сказать, что зима только-только началась. Старуха приходит каждый год, постепенно усыпляя землю, и нельзя сказать, что вот, она была, а вот, ее пока нет. Границы миров размываются, и можно свободно пройти из одного мира в другой, и даже вернуться. Но можно точно сказать, когда наступает венец зимы, ее безраздельное владычество — это случается на ночь солнцеворота, и ночь эта длится бесконечно. Мужчины тогда сидят у костров, а женщины дают им новые теплые вещи. Говорят, в ночь солнцеворота по земле бродит большой черный кот, и смотрит, у кого есть обновки.

Но вот, если все благополучно, солнце понемногу начинает задерживаться все дольше и дольше над землей, как сейчас. Оно еще не греет, потому что само не знает ласки, и в это время, здесь по земле бродит Старуха, постепенно перерождаясь.

Ночь ее перерождения, называемая Безлунной — ночь домашнего уюта, круглых пирогов и горящих свечей. Зовут новую луну в дома, словно потерянного ребенка, зовут, как вы меня звали, приманивая на живой свет, а девочка бродит и бродит по земле. Повезет тому, кто увидит ее на Безлунную и поможет добраться до неба. Вот тогда можно сказать, что зима постепенно уходит, но и после Безлунной солнце зовут: вокруг полей обкатывают горящее колесо, а в городах устраивают фейерверки. Сыр кругами нарезают и в лес относят, льют по рекам молоко…

И если все правильно сделано, то солнце продолжает прибывать и прибывать, и вот, наступает весеннее равноденствие и тут уже можно сказать, что зима повсюду закончилась.

Рон перевел дух и посмотрел на Тесса:

— Вот так можно было бы сказать, если говорить коротко.

Тесс пару раз мотнул головой, выходя из оцепенения, в которое ввело его распевно-неспешное изложение сфинкса, и перевел-уточнил для проверки:

— Если говорить коротко, то к зимним обрядам относятся Единая Луна, темный солнцеворот, Безлунная и весеннее равноденствие. Верно? Два уже были, следом будет Безлунная — а когда именно?

— Уже через неделю, совсем скоро — ответил Грин, — и ее легко будет заметить: Старуха и Мать каждую ночь все ниже будут подниматься над горизонтом, а потом на некоторое время скроются совсем.

— Магу положено что-нибудь делать? Вы снова уйдете на ритуалы?

— Я хотел бы, — с усилием признался Грин. — Я хотел бы только спросить, можно ли время от времени хоть ненадолго сбрасывать шкуру… И перья. Я все равно с людьми живу, мастер Тесс, я… Все-таки трудно.

— Все-таки в помещении в них неудобно, да? — сочувственно кивнул Тесс. — Если бы вы смогли менять облик по собственному желанию — это был бы лучший выход. В небе крылья настолько красивы… А у кого вы хотите спрашивать?

— Если бы я знал! — воскликнул Рон и тихо повторил, качая головой. — Если бы я знал… Я еще ни разу один в лесу так не был, всегда с людьми. Настоящие маги ходят одни, а я только в первый раз. Я сам не знаю, чего мне ждать, мастер Тесс.

Тесс переставил остывающую кружку под другую руку и подвинулся ближе к Грину.

— Но ведь осенью вы тоже уходили один? Я помню, помощи вы тогда не ждали и не искали… хоть и тревожились. Или сейчас поиск может оказаться опаснее?

— Ночи на Единую — самые опасные, я боялся не вернуться. То, что происходит в лесу, иногда напоминает сон наяву, в который трудно поверить. Мой дед при мне никогда не выходил из дома на Единую — боялся не вернуться. Я тоже бы не хотел, но пришлось заплатить за торговый круг.

И Рон рассказал Тессу историю с лесорубами. Он рассказывал уже спокойно, в его памяти впечатления уже улеглись и самыми яркими были воспоминания о крепком горячем кофе у большого костра.

— …Вот тогда-то я и сделал медовуху, мастер, — пояснил Рон. — Просто все время дергаться не хотелось.

Тесс, который все это время слушал молча и мрачно, сильно жалел об отсутствии той медовухи здесь и сейчас.

— Еще и нежить… Вас, вообще-то, отправили как парламентера или как жертву взамен себя? Это нормальная практика, так всегда бывает?

— Я думаю, в качестве жертвы, — ответил Грин успокаивающе. — Но у меня хотя бы был шанс выйти из леса, а у них — нет. А в результате все сложилось хорошо.

— Но это нормально? — настойчиво повторил вопрос Тесс. — Это входит в обязанности мага, как форма посредничества, или задача все же была не по уровню для ученика?

— Я не знаю, нормально ли это, — ответил Рон немного более резко, чем хотелось бы. — У меня нет понятия нормы. Можно ли сказать, что я справился? Можно ли сказать, что справился хорошо? Я не знаю, у меня нет ответа.

— Если бы не справились — не вернулись бы! — точно так же перешел на полуфырк Серазан. — Я хочу знать, вправе ли бы были эти ваши лесовалы обращаться к вам или по совести им следовало искать закончившего обучение мага?

— Вправе, — твердо сказал Грин. — Если я был вправе прийти на круг в качестве ученика мага, то они были вправе ко мне обратиться. Хотя мне до сих пор интересно, что сделал бы опытный маг. Но и тут я не знаю ответа.

— Ну, тогда все в порядке, — немедленно успокоился Тесс. — Что сделали, то и правильно — работает же. Хотя экстремальный получается бартер… Но в следующий раз хоть предупреждайте, за что успели взяться, вместе будем травы для медовух подбирать.

Грин выдохнул с таким облегчением, что аж подушка у лап пошевелилась:

— Дед говорил, что если не знаешь, то лучше не говорить, а когда узнаешь, можно и рассказать, — широко улыбнулся он. — А я не знал, где заканчиваются мои фантазии и начинается реальная опасность.

— Знаете, Грин, — проворчал Тесс, — если вы заведете привычку беспокоиться и молчать, то начаться могут уже мои фантазии. А я, как вы теперь уже знаете, происхожу из народа, которому опасности видятся больше и страшнее, чем вам. Хотите, чтобы я каждый раз фонари включать начал, когда вы из дому будете выходить?

— Так вы и так фонарь и не выключаете, — поддел Тесса Грин. — Каждую ночь вон, горит! — и показал на мабрийский прожектор, который подсвечивал базу.

— Так он с улицы светит, — продемонстрировал знание разницы Серазан. — А вы, помнится, настаивали на лампе внутри. А у нее, между прочим, провод до подоконника еле дотягивался.

— Я говорил про свечу! — возмутился Грин. — Про фонарь со свечой! Я не мог прийти на это… организованное движение электрического поля!

— Движение электронов, — автоматически поправил Тесс. — Поле не движется, оно только изменяет свою напряженность…

И только потом осознал.

— Как — не могли? Грин!!!

— Да? — отозвался Рон. — Мастер, это движение электронов, его не разглядишь издали. Оно просто себе работает. А вот живой огонь в доме, он зовет… Я опять не знаю, как это сказать. Он обещает, что кроме этого тепла тебя встретит тепло того, кто его зажег.

— Тепло… — потрясенно пробормотал Тесс. — Я эту свечку вообще зажег только потому, что не знал, что еще в это драное окно выставить, чтоб вы наконец-то вернулись! Вас три ночи не было, вместо человека кошак дикий приперся — и это все из-за того, что свет выделялся не тем физическим процессом?!

— Так вот почему я смог вернуться в последнюю ночь! Я же себя осознал только на третью ночь к рассвету! — сообразил Грин. — А я-то все гадал, что меня приманило, если я двое суток уже прошастал в шкуре и перьях, и вообще… — парень гордо огляделся, — можно сказать, окончательно сформировался! А это, значит, электричество работало. Мастер, на огонь, горящий открыто, у меня чутье, звериное и магическое — оба настроены. А вот на лампочку — нет.

Тесс мрачно оглядел зашевелившегося сфинкса.

— Чутье у него… — встал, обошел и бесстрашно ухватился за гринов хвост. — Чтоб я еще раз отпустил вас куда-то, детально не выспросив, что за помощь требуется от меня… Медовухи здесь нет, а кисточка ваша успокаивает. Обещаю потом сделать что-нибудь, что утешит и порадует вас.

Грин дружески улыбнулся и сдержал порыв по-кошачьи потереться о Тессово плечо.

— Ловлю вас на слове, мастер, — сказал он.