При поддержке мастера Грин как-то неожиданно быстро смирился с тем, что колдовства не получилось, так что жить ему дальше как есть — с лапами и крыльями. Смирился — и в считанные дни обнаглел до крайности. Тесса это не затронуло, зато результаты полного окошачивания очень хорошо прочувствовали в следующие дни и доктор Ренн, и доктор Дийс, и немного — остальной персонал.

Теперь Грин расценивал базу как забавное развлечение: понаблюдать, но не оставаться, а еще — как вместилище информации самого разного толка. К сожалению, воспринимать полукот мог только то, что касалось его лично: историю планеты теми кусками, которые были записаны в архивах Дийса, истории о превращениях, в поисках которых он копался по всем разделам, и сводки для тех мест, которые он видел своими глазами. Справедливости ради, Грин попробовал разобраться и в истории Мабри, но тут осторожный Дийс дал сфинксу краткую справку, даже более схематичную, чем рассказ Тесса о братьях и колодцах, а Грин из деликатности не стал настаивать или расспрашивать подробнее. По его представлениям, противостояние разумных существ одного вида, доходящее аж до массовых убийств, было позорным, и в том, что Дийс не хотел копаться в этом кошмаре, он ничего странного не видел. Грин только никак не мог понять, как, при всей логичности и продуманности мабрийских порядков, люди сумели так вляпаться. Что такое избыток населения, он тем более воспринимал с трудом. Разумом осознавал, но при разборе проблем забывал постоянно.

А Ренн к тому времени требовал от Грина уже не рассказов-иллюстраций, и не чтения архива, а четких формулировок: Как вести себя мабрийцам на этой земле? Что грозит, если законы нарушить? Что за расы живут вокруг, как себя с ними вести, а главное — как это записать? Грин, которого понятность речей заботить совсем перестала, уже из принципа продолжал безмятежно выдавать истории, из серии "как оно было в одном краю", разговор плавно перетекал с одного вопроса на другой, в результате Ренн через неделю таких разговоров только что не кусался, на очередной свой вопрос получая ответы, которые начинались словами: "Слышал я от разных людей…"

А Грин, вдобавок, мало того, что говорил запутанно, так еще пытался делать это красиво, чем немало бесил почтенного ученого, который привык к тому, что самая красивая речь — это речь однозначно понятная всем и каждому, и желательно с соблюдением точной терминологии. И если раньше он хотя бы старался исправиться и сделать свои высказывания более-менее понятными для мабрийцев, то после Безлунной оставил свои попытки, решив отчего-то, что это доктор Ренн должен вникать в его стиль.

В довершение картины доктор Мьонн, а за ним и Рокк, прекратили снабжать архив успокоительными в том объеме, который, по мнению Ренна, требовался для успешной работы, мотивировав это исключительно заботой о здоровье специалистов. Специалист Ренн усмотрел в этом ограничении намек на собственный почтенный возраст и прибавил очередную обиду на счет рыжего стервеца.

Короче говоря, очень скоро после Безлунной Морэмерис Ренн, выслушивая Грина, начал недипломатично беситься вслух, а Тердори Дийс ничего не говорил, но каждый день работы в архиве записывал, а потом выуживал и сохранял в отдельную папку наиболее яркие моменты.

Сфинкса мог бы окоротить Тесс, но Тесса подстерегла и скрутила болезнь — пережив привычный приступ в середине зимы "под кисточкой" у Грина, месяц спустя он уже так просто не отделался.

Сначала завьюжило, и Серазан несколько дней ходил как стукнутый, но оправдывал состояние свое то недосыпанием, то, напротив, случаем "переспал", и не особо беспокоился. Капюшон только стал затягивать плотнее — так, чисто для страховки.

А потом, очередным вечером, почти что в ночь, вдруг разболелась голова, да так тяжело и жестоко, что об анальгетиках задумался всерьез, но упрямо вместо таблеток попросился к Грину "под кисточку". Сфинкс в помощи не отказывал никогда, и тут тоже боль замечательно снялась, и спать Тесс ушел к себе, благодарный и счастливый.

И проснулся еще до рассвета, с головой раскалывающейся и как будто изнутри разбухшей, головой взорваться, как при адском похмелье, с колотящимся сердцем и слабостью во всем теле.

Ошарашенный такой подлянкой, сел, попытался вспомнить, где валялись выданные еще месяц назад, на всякий пожарный, таблетки, включил лампу…

Неяркий в общем-то свет ночника ударил по глазам не хуже маячного прожектора, и тут же отдалось в затылок еще сильнее, подкатило к горлу тошнотой… до ванной добраться Тесс все же успел.

Впрочем, легче не стало.

Когда Серазан смог разогнуться, кое-как умылся трясущимися руками и устало прислонился к прохладному пластику стены, мысль у него оставалась одна: "Какого хрена?"

А часы показывали время самое что ни на есть неудачное, и точно не обойтись было без лекарств, если он хотел оклематься до подъема и потом работать день, а в глазах темнело…

Да так, что стоило, пожалуй, доплестись назад, в койку, рухнуть горизонтально и всерьез подумать, не позвать ли на помощь — или все-таки перетерпеть, пройдет? — и все-таки какого, нет, какого его вдруг так плющит?!

…но только дойти не удалось, на полпути звезды в глазах и шум крови перекрыли все, и Серазан даже не понял, что теряет сознание.

Так его и нашли, на коврике посреди спальни, и сходу, едва взглянув и сразу убедившись, что дело плохо, отправили в лазарет.

К обеду Тесс полуочнулся в бред, полувырубился вновь, и пришел в себя более-менее нормально к вечеру, измученный и слабый. Грин оказался рядом, и на дежурстве — хорошо знакомый доктор Рокк, немедленно сообщивший, что Серазан изрядно всех перепугал…

Серазан вяло отругнулся, что не должен был он так свалиться еще в ближайшие недели три, за сфинкса и хвост его уцепился, как за защиту от строгих врачей, и уверенно заявил обоим, что это уже должно быть все, и утром будет все в порядке.

Но утром остался замученным настолько же, насколько засыпал накануне, к середине дня снова начал вырубаться с болью и головокружением, и плывущим сознанием, и невозможностью подняться с кровати — растерянный и сам уже перепуганный, промучался до ночи, а потом болезнь начала отступать, как уходящей в отлив волной.

Впрочем, на следующий день, хоть сам Тесс и ощущал уже совершенно уверенно, что вот теперь — действительно здоров, его, конечно же, просто не отпустили так сходу. Пришлось поваляться, Грина сперва расспросить, что делалось полезного в его отсутствие, узнать, что лично Рональд Грин был тут, и это пополезнее всяких там архивов, решительно выгнать того работать и одиноко поскучать, пока к вечеру, устав от ворчания и фырчания, врач упрямого пациента все-таки отпустил.

Грин ожидаемо отказался отходить от Тесса в лазарете, и даже если мастер его выпроваживал, все равно не работал, а медитировал на куполе. Зато Ренн и Дийс получили немного форы, посовещались и решили, что пусть лучше зверь ищет в архивах свои сказки, раз ему так нравится, а они просто снимут комментарии. Для отчетности.

И, едва только Грин с Тессом вернулись с больничного, Дийс безнадежно подсунул очередную легенду с волшебством мальчишке на прочтение, и очень удивился, когда тот довольно толково объяснил, с чем там герои столкнулись на самом деле. Тердори порадовался, и тем же вечером они с Ренном подобрали в архивах Дорра серию легенд о горных дэвах, которые наутро предложили Грину. Тот с видимым удовольствием прочитал сказки и предложил поискать таких же еще. В результате оказалось, что в получасе полета от базы жили существа разумные, которых называли "тролли", "дэвы", "горные духи" и "каменные люди", хотя это был один и тот же народ с одними и теми же обычаями.

Дийс торжественно запротоколировал результаты и нанес на карту ареал обитания.

Это был прорыв.

Так нашлась оптимальная методика работы со сфинксом: ученые готовили для каждой встречи серию "сырых" легенд, затем просили Грина их прочитать и откомментировать.

На социокарте к горгульям и кентаврам присоединились подгорные народы, какие-то оборотни, бесконечное множество лесных духов и способов их успокоить, медведи, дикая охота, степные каменоломни, кикиморы, тролли, саламандры-огневки, болотники и водяные, которые, тем не менее, отличались от речного народа.

Спрашивал Ренн, мягко, но настырно, по каждой расе отдельно, Тесс "переводил", Дийс тут же кодировал аудиофайлы. Если Рон чего-то не знал, брали следующую легенду, раскручивали незнакомый прежде мир дальше и дальше. Мир Дракона постепенно открывался мабрийцам, со сложнейшей социосферой, запутанный и необговоренный, с неясными пока протоколами общения. И уже было понятно, что встраивать первую колонию действительно придется точечно, а Грин все вспоминал долину, показанную Драконом, и про себя недоумевал, почему мабрийцы так тщательно прорабатывают общие сведения, вместо того, чтобы искать совершенно определенное и конкретное место.

А потом на вопрос Дийса Грин рассказал об обычаях на каждой точке года, и Серазан поделился подзабытой за событиями еще аж Безлунной новостью, что все эти посыпания пеплом, молоко, огонь и прочее могут иметь смысл для обозначения границ человеческих территорий. Тогда возник очередной вопрос о том, какую роль в улаживании межрасовых конфликтов играют маги. По магам в базе уже было накоплено немало информации, решили до-сверить, до-спросить, до-уточнить — и на первом же выводе услышали от сфинкса вежливое:

— Примерно так, но немного по-другому…

Пришлось уточнять — как?

Оказалось, что нет, не обязательно, что если маг не обучался в гильдии, то он слабее или менее талантлив. И нет, там не совсем по конкурсу, а как это — конкурс? Нет, не так… Кто раньше пришел, тому и быть магом. А если маг при деревне, так еще неизвестно, что лучше — из гильдии, да городской с рождения, или тутошний же, лесной-луговой полукровка…

Следом и прозвучал вопрос: а, собственно, в чем разница и почему?

Оказалось, деревенских магов от городских отличало многое, прежде всего специализация и образ жизни. Городские помогали с качеством производства — тут мабрийцам пришлось вспомнить, что города на планете — скорее большие мастерские, чем административно-бюрократические центры — а деревенские полжизни проводили, охраняя людей от нелюдей и работая скорее посредниками между непохожими народами.

Городские маги знали тонкости производства, и могли, к примеру, водород трансформировать в гелий, чтобы подняться над землей при помощи дирижабля или воздушного велосипеда. Деревенский такого не мог, зато он мог взлететь, завладев разумом и волей птицы, или вообще превратиться в нее. В способности творить чудеса оказалось столько разнообразия, что магам явно не хватало гильдийской системы, они образовали свою, которая связала воедино все человеческие поселения.

Этот длинный и пространный ответ не очень удовлетворил доктора Ренна, который внимательно дослушал и все-таки переспросил:

— Скажите, Рон, а все-таки, маги-полукровки чем-то отличаются от просто магов-людей или нет? Или можно сказать, что порода магов, простите меня, молодой человек, была выведена отдельно?

Грин аж встопорщился от таких формулировок.

— Я не сказал бы, что магов можно назвать просто людьми, — ответил он раздумчиво. — Скорее, так: при обучении бывали случаи, что маг становился не-человеком. Вот, я тому подтверждение. Говорят, что в городах с магами происходят не менее загадочные превращения… Они умеют чувствовать землю, камни и металл.

— На генетическом уровне не-человеком? — уточнил Дийс, а Тесс перевел:

— Потомство такого мага тоже не будет относиться к человеческой расе?

— Это зависит от пути, который себе изберет этот маг, — ответил Грин серьезно, потому что вопрос оказался для него чересчур личным. — Вот, -

добавил он, подумав, — если я найду себе женщину из рода сфинксов, возможно, потомство мое останется среди сфинксов, но если мне удастся сбросить, хотя бы на время, перья и шкуру, то может так случиться что мои потомки останутся жить среди людей. Некоторые говорят, что вот так, от неумеренного колдовства, и возник род кентавров.

Ученые всерьез напряглись. Серазан, надо сказать, тоже.

Потом Дийс уточнил аккуратно:

— Это именно оттого, что вы маг? А если бы, гипотетически, был по какой-либо причине превращен в нечеловека простой житель, не занимающийся магией сам — он тоже смог бы заиметь детей от женщины-нечеловека?

— Трудно сказать про любого человека, — изрек Грин, — но я слышал про одну женщину, дети которой стали деревьями. Это была обыкновенная женщина, но она смогла найти своих детей среди других деревьев и вернуть им человеческий облик. Некоторые говорят, что жила она в Ельниках, а некоторые — за Вертяным полем. Говорят, что случилось это несколько поколений назад и теперь тамошние люди умеют разговаривать с деревьями.

— Это немного другое, — покачал головой Ренн. — Она ведь рожала все-таки детей, а не семена деревьев? Нам очень важно, какой расы дети могут именно родиться.

— Она рожала детей, — подтвердил Грин, — Но то, что внешняя оболочка может сильно меняться, надо всегда учитывать, и не судить по внешности о том, что спрятано внутри. Так происходит, и когда ищешь женщину: сначала смотришь на то, что снаружи. Потом пытаешься жить вместе, и постепенно понимаешь, кто живет с тобой рядом. Иногда бывает так, что с человеком трудно, иногда бывает так, что с нечеловеком легко.

Ренн с Дийсом переглянулись, и смотрели друг на друга так долго, что можно было бы заподозрить телепатические переговоры…

— Ясно. Давайте по-другому. Грин, согласитесь ли вы дать нашему медику образец своего мужского семени на изучение?

Грин смутился как-то постепенно. Сначала густо порозовели щеки, потом кожа его заалела даже под гривой. Он как-то растерянно попятился и спросил:

— А это как и зачем?

— Это затем, что устного ответа на интересующий нас вопрос мы получить не можем — вы каждый раз понимаете нас в каком-то своем смысле и отвечаете не про то, о чем мы вас спрашивали, — доброжелательно объяснил Дийс. — Но нам, в принципе, именно спрашивать вас не обязательно. По вашему семени мы и так поймем, какие и от кого у вас могут родиться дети.

— А зачем это вам? — спросил Грин уже с любопытством. — Вообще-то, конечно, да, мне и самому интересно, кто от меня может родиться и может ли. Только зачем это знать именно вам?

— Затем, чтобы узнать, стали ли вы не-человеком на генетическом уровне, — вежливо ответил Дийс.

— Конечно, — все еще краснея, ответил Грин. — А как вы собираетесь это проделать?

— Надо его просто слить в баночку, — коротко сообщил Тесс, пока ученые подбирали красивую вежливую формулировку. — Предварительно чем-нибудь вдохновившись.

Дийс только кивнул, пряча ухмылку, а Ренн доброжелательно — по-настоящему доброжелательно — улыбнулся, объясняя:

— Не смущайтесь так, молодой человек. Это просто анализ, такой же, как анализ крови, к примеру.

— Ну, если вам именно это нужно, — продолжая неосознанно придвигаться к Тессу, пробормотал Грин, — то да, конечно. Но я должен быть уверен, что вы используете данное только для ответа на тот вопрос, который сейчас задавали.

Тесс в итоге сам дотянулся до кончика сфинксового крыла и тихонько погладил длинные перья, а Ренн согласно кивнул:

— Обещаем, только для анализа, ни для чего больше. Поверьте, нам действительно важно знать, как изменения облика отражаются на генах… на крови, на детях — нас об этом обязательно спросят, так же как и о том, что позволяет здесь рождаться полукровкам — их кровь, или других рас, или еще что-то…

* * *

Из лаборатории в тот вечер Грин вышел истинным мабрийцем: спокойным, мрачным и неразговорчивым. Доплелся до их общего с Тессом жилья, забился в спальню и свернулся там в клубок. Сфинксу было о чем поразмыслить — кроме всего прочего, он понял, отчего мабрийцы не могли найти мага себе в помощь. Грин стал вспоминать, как разговаривать с нелюдью, которая не понимает по-человечески: коротко и конкретно. С мабрийцами так было обидно, своя же раса! Да вот, доктор Ренн так хорошо временами все понимает!

Грин немного поругал себя за недогадливость — сам ведь только утром пытался объяснить, что внешность — не главное. Потом сам себя же пожалел. Свернулся еще плотнее: никак не мог прийти в себя после лаборатории.

— А что дальше? — спросил сам себя.

— Ронни, тебе тут пощиплют перья, сбреют шерсть на анализ, научат есть специальный корм и ходить в одиночку строем! — подсказал кто-то изнутри, весьма похожий на Блейки.

— Ну, не бросать же их, они со своими пробирками совсем пропадут! — возразил Грин. — А так хоть людьми станут, пусть не сразу, постепенно. А пока да, придется с ними… осторожно.

Повздыхал еще пару раз, умащиваясь, с невероятным смущением вспомнил баночку, наглых девиц с картинок, наедине с которыми оставил доктор Мьонн: девицы разворачивались по-всякому, вставали в откровенно зовущие позы, мяли руками сиськи, облизывали губы и при нажатии на определенные места томно и беспомощно стонали.

Грин потряс головой и угрюмо поплелся в гостиную — искать Тесса и успокаиваться.

Нашел он мастера у окна, на обычном их созерцательном месте. Серазан, казалось, ждал его, потому что оглянулся на звук мягких шагов кошачьими лапами, приглашающе похлопал ладонью по подушке рядом с собой и спросил:

— Вы как?

Грин подумал, что вот, удобный момент, когда стоило бы пожаловаться на всю базу, обшипеть всех докторов, которые так мучали его всегда, а вот сегодня — особенно, и какая же это наглость — просить слить в баночку, бесцеремонная наглость!

Открыл было рот, вспомнил, откуда взялся сам Тесс и выдал:

— А почему вам так важно, будут ли у меня дети? Ведь с теми, кто приедет сюда, все равно будет все по-другому.

Тесс моргнул.

— Важно не будут ли, важно, какие они в принципе могут быть, — ответил слегка удивленно, — И даже, я думаю, не именно ваши, просто вы единственный маг, ставший нечеловеком, которого здесь видели. Нужно же посмотреть хотя бы на одном примере, что здесь может произойти с кодом.

— Сегодня код один, завтра другой, — досадливо сказал Грин. — Все меняется, все на свете, мастер Тесс. Я не могу назвать ни одной неизменной вещи в этом мире. А вы?

— Как раз код я бы и назвал вещью, которой надлежит оставаться неизменной, — нахмурился Тесс. — По крайней мере, у здорового человека. А вот его нарушения в большинстве случаев означают смерть для рода — или больных детей, с рождения калек или слишком хилых, или невозможность зачать, с кем хочешь. И лишь в крайне редких случаях — что-то более удачное и жизнеспособное, чем было заложено в коде исходном.

— Да не собираюсь я ничего зачинать! — возмутился Рон. — Да мне и не с кем пока! И вообще, непонятно, есть кто-нибудь еще или я один такой! Просто я не понимаю, зачем одно чудо изучать так, словно это явление постоянное? Я слышал о людях, которые оборачиваются медведями, лисами или енотами. Как быть с их кодом?

— Да вас никто и не заставляет! — ответно возмутился Тесс, сверкнув глазами на ученика. — Если бы тут были люди, которые оборачиваются всем перечисленным, изучали бы всех. Но их нет, так что исследуют вас. На предмет, как это чудо устроено и насколько для нечудесных людей опасно.

— Я никак не опасно! — отрезал Рон и прижал мастера крылом, чисто на инстинктах. — Я не против, чтобы меня изучали, просто от изучения меня, вот внутри, опыта у людей не прибавляется! А прибавляются совершенно лишние знания.

Помолчал.

— И я не уверен, кстати, что ими смогут правильно распорядиться.

— Знания лишними не бывают, — буркнул Тесс, насильственно приведенный в свернутое под крылом положение. — А распоряжаться ими, к слову, будут только в том случае, если вы вдруг пожелаете переселиться жить на Мабри и зачинать детей там. Потому что кровь рода, а в укрупнении и кровь нации должна быть здоровой и сильной, и тем, кто только ослабит ее своим вкладом, размножаться не позволяют. Мне, например, запрещено… А изучение вас даст ученым представление о том, насколько бдительно надлежит изучать всех остальных, с кем переселенцы могут в будущем столкнуться и — всякое случается! — начать скрещиваться.

— Мастер Тесс, — раздраженно сказал Рон, — я все время пытаюсь сказать, я хочу сказать, я не знаю, как им это сказать! Тело — текучее, сознание очень часто определяет внешний облик. Путаница у меня в голове привела к тому, что я стал таким, какой сейчас. Это не хорошо и не плохо, это просто есть. Так вот: люди, которые сюда переселятся с Мабри, могут в результате и не остаться людьми! Я пытался объяснить Дийсу и Ренну, а раньше и Морану про то, что люди могут незаметно для себя получить новый облик, который будет им соответствовать здесь. Я не знаю, случится ли это, и никто не может знать, но это возможно. У нас есть истории, есть легенды о таких народах. Но никто не хочет меня слушать, когда я это рассказываю! Чтобы этого не случилось, вовсе не надо знать мой генетический код, надо просто научиться осознавать свое место в мире, как человека! Видите, это, наверное, сложнее, чем кажется, но я знаю, что это — должно — быть — главным. Надо осознавать себя человеком, чувствовать себя человеком, вести себя — как человек! А не у всех так получается. Пройти по этой узкой дороге легко, если не знаешь других, но я — маг, я — знаю. И вы — знаете.

Зато люди с Мабри, которые придут, тоже будут знать много, кроме одного, единственно важного — роли человека здесь. Его места. Вот это и надо изучать, а не генетические коды мага-недоучки.

— Ужас какой… — только и смог произнести Тесс, после чего замолчал надолго.

А когда все-таки заговорил, то интонации его звучали совсем по-мабрийски:

— Грин, а известно ли вам, что сознание в значительной степени зависит от состояния тела? Вставьте в голову человека проволоку, пропустите по ней ток, и он будет счастлив, как ни от чего другого. Передвиньте ее немного или воспользуйтесь правильно выбранным излучением, и он сойдет с ума от боли, хотя эта боль будет ему только мерещиться. Дайте ему особый наркотик и он будет осознавать себя животным, неодушевленным предметом, рабом, богом… Сознанием можно управлять с помощью машин, ядов, лекарств, кроме того, есть гены — гены, заметьте! — отвечающие за склонность к жестокости, к разным видам безумия, к независимости или послушанию… Вполне возможно, что и способность изменять внешний облик в зависимости от состояния разума и души тоже определяется каким-то особым геном — тогда в этом нет ничего особенного, этот ген надо выделить и либо усиливать, либо блокировать, в зависимости от того, что будет нужнее. Если же дело не в генах, а во внешнем воздействии… — Тесс покачал головой, чувствуя, что так оно скорее всего и есть, и понимая, что с этим уже ничего не поделать, — тогда надо изучать источник воздействия, чтобы определить, как надлежит с ним обращаться для получения того или иного результата. Как вести себя, чтобы остаться человеком, как — чтобы измениться желаемым образом.

— Состояние, — пробурчал Грин, надувшись. — То есть вы допускаете, что состояние можно менять, но допускаете это как-то очень неправильно. А если внешний источник не изучаем? — сфинкс покосился на крыло, под которым был Тесс. — Если надо не копаться во внутренностях проволочками или иголочками, а постараться понять смысл изменений просто так, без приборов? Тогда как?

— Тогда это называется "косвенный метод измерений", — донеслось из-под крыла. — Как если бы вас изучали не лично в лаборатории, а по следам, оброненным перьям и задранной добыче. Так хорошо и подробно, конечно, не вышло бы, но сообразить, где вы водитесь, чем живете и какие привычки имеете — вполне. А по ним и вывести, что существо серьезное и уважать его надо тоже всерьез.

— Да, — самодовольно отозвался Грин, поневоле улыбаясь, — Я существо очень даже уважительное и внушительное. И насколько по косвенному было бы интереснее — без пробирок. А то ваш доктор Мьонн со своими анализами страшнее кикиморы, честное слово. А этот последний так вообще!

И шмыгнул носом, одновременно улыбаясь, смущаясь от воспоминаний и снова возмущаясь от недавно с ним произошедшего.

— Если что, никому не рассказывайте про то, что было сегодня, ладно? — доверительно попросил он Тесса.

— Знаете, Грин, — проворчал Серазан, — вы мне сейчас напомнили одну историю, она на Мабри в виде шутки ходит. Построил как-то инструктор отряд подростков, будущих солдат, и говорит: "Сегодня будет экскурс в историю войн. Берите ломы, копайте в земле укрепление два на два". Его и спрашивают: "А может, лучше лопатами?" А он в ответ: "Мне не надо, как лучше, мне надо, чтоб вы весь день были заняты!" Так вот "интересно" — это как раз чтобы мы были заняты. А важен-то не процесс, важен результат. И хорошо бы, еще не через десять лет…

Выглянул из-под крыла, внимательно посмотрел на Грина и погладил сфинксову лапу.

— Но я, конечно, никому ничего не скажу.