Рирдонъ никогда не бывалъ въ Брайтонѣ и былъ предубѣжденъ противъ этой мѣстности, съ которою у него связывалось представленіе о модномъ свѣтѣ и объ его пустозвонной глупости. Онъ зналъ, что Брайтонъ есть ничто иное какъ часть Лондона, превращенная въ приморскій городокъ, и такая связь вредила ему въ его глазахъ, при всей его любви къ морю. Мысль эта даже раздражала его въ началѣ пути и нѣсколько охлаждала нѣжное чувство, съ которымъ онъ думалъ о свиданіи съ женой; но по мѣрѣ приближенія къ Брайтону, послѣднее брало верхъ.

Однако лихорадка его усиливалась; онъ безпрестанно кашлялъ и задыхался. Онъ не могъ ни минуты оставаться неподвижнымъ, но въ то-же время чувствовалъ, что величайшимъ счастьемъ было-бы теперь для него — лежать въ летаргическомъ снѣ. Когда онъ доѣхалъ до мѣста и сѣлъ въ кэбъ, который долженъ былъ подвезти его къ дому, гдѣ жила его жена, съ нимъ сдѣлался такой припадокъ лихорадки, что у него защелкали зубы. Подъѣзжая къ дому, онъ услышалъ, какъ часы пробили одиннадцать.

Дверь отворилась, едва онъ прикоснулся къ колокольчику, и служанка тотчасъ ввела его въ гостиную въ нижнемъ этажѣ. Домъ былъ маленькій, но уютно меблированный. На столѣ горѣла лампа; въ каминѣ тлѣли красные уголья. Пока служанка ходила докладывать Мистриссъ Рирдонъ, гость положилъ на полъ свой мѣшокъ и снялъ пальто. Оно было новое, но костюмъ на немъ былъ домашній, самый жалкій; онъ не имѣлъ времени или не догадался перемѣнить его.

Рирдонъ не слыхалъ шаговъ Эми; она вошла торопливо, нѣсколько запыхавшись, очевидно, сбѣжавъ съ лѣстницы. Взглянувъ на мужа, она подошла ближе, положила обѣ руки ему на плечи и поцѣловала его. Онъ такъ дрожалъ, что съ трудомъ держался на ногахъ. Взявъ ея руку, онъ поднесъ ее къ своимъ губамъ.

— Какое у васъ горячее дыханіе! Какъ вы дрожите! Вы больны? спросила Эми.

— Простудился, отвѣтилъ онъ хриплымъ голосомъ и раскашлялся. — Что съ Вилли?

— Очень плохъ. Докторъ пріѣдетъ вторично сегодня вечеромъ. Мы думали, что это онъ звонитъ.

— Вы не ждали меня сегодня?

— Я не была увѣрена, что вы пріѣдете.

— Зачѣмъ вы звали меня, Эми? Потому-ли, что считали долгомъ дать мнѣ знать?

— Да, — и еще потому...

Она не договорила и разрыдалась. Этотъ приливъ чувствъ былъ неожиданнымъ для нея самой; голосъ ея былъ твердъ передъ тѣмъ и только сдвинутыя брови свидѣтельствовали объ ея душевномъ страданіи.

— Что я буду дѣлать, что я буду дѣлать, если Вилли умретъ? вырвалось у нея между рыданіями.

Рирдонъ заключилъ ее въ объятія и съ любовью положилъ руку ей на голову, какъ онъ дѣлалъ въ былое время.

— Хочешь свести меня къ нему?

— Конечно, — но сначала выслушай, какъ мы попали сюда. Мистриссъ Картеръ ѣхала на недѣлю погостить къ своей матери и пригласила меня поѣхать вмѣстѣ съ нею. Я не хотѣла, но я такъ тосковала, мнѣ было такъ тяжело жить безъ тебя, что я поѣхала, чтобы разсѣяться... Ахъ, зачѣмъ я это сдѣлала! Вилли не простудился-бы безъ этого...

— Разскажи, когда и съ чего началось.

Она разсказала въ короткихъ словахъ и прибавила:

— Я дѣлю мою комнату съ няней, а этотъ домъ такъ малъ, что для тебя не найдется лишней комнаты. Но въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда есть гостинница.

— Хорошо, не безпокойся обо мнѣ.

— Однако у тебя такой больной видъ. Тебя бьетъ лихорадка... Давно это у тебя?

— Какъ всегда зимой: одна простуда за другою. Но мнѣ все нипочемъ, лишь-бы ты говорила со мною ласково. Я охотнѣе умеръ-бы у твоихъ ногъ, чѣмъ жить оставаясь чужимъ тебѣ. Нѣтъ, не цѣлуй меня, — я боюсь, что этотъ проклятый бронхитъ заразителенъ.

— У тебя сухія и горячія губы. И ты пріѣхалъ больной, въ такую погоду...

— Не бѣда. Меня провожалъ Биффенъ. Онъ постоянно пенялъ мнѣ за то, что я не ѣду къ тебѣ. Скажи, Эми, ты возвращаешь мнѣ твое сердце?

— Ахъ, все это было одно несчастное недоразумѣніе! Мы были такъ бѣдны!.. Но теперь все это прошло, Эдвинъ. Еслибы только Вилли былъ спасенъ!.. Бѣдняжка еле дышетъ, а докторъ все не идетъ... И какъ подумаешь, что такія страданія посылаются маленькому, невинному существу, никому не сдѣлавшему зла!..

— Ты не первая возмущаешься противъ слѣпой жестокости природы.

— Пойдемъ къ нему, Эдвинъ. Оставь здѣсь твои вещи. Мистриссъ Винтеръ, мать Эдитъ, очень пожилая особа. Она уже легла спать, а представляться сегодня-же вечеромъ м-ссъ Картеръ ты, конечно, не расположенъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! Я никого не хочу видѣть, кромѣ тебя и Вилли.

— Не мѣшало-бы и тебѣ посовѣтоваться съ докторомъ, когда онъ пріѣдетъ.

— Увидимъ. Не безпокойся обо мнѣ.

Они тихо поднялись въ первый этажъ и вошли въ спальню. Къ счастью, комната была очень слабо освѣщена, такъ-что нянька, сидѣвшая у кроватки ребенка, не могла разсмотрѣть костюма его отца. Наклонившись надъ маленькимъ страдальцемъ, Рирдонъ въ первый разъ испыталъ такой приливъ отеческаго чувства, что слезы брызнули у него изъ глазъ и онъ судорожно сжалъ руку жены, остававшуюся въ его рукѣ.

Онъ долго просидѣлъ тутъ молча. Теплота комнаты подѣйствовала на него неблагопріятно: онъ почувствовалъ удушье и головокруженіе; при этомъ въ правомъ боку началось колотье и онъ не могъ прямо сидѣть на стулѣ.

— У тебя голова болитъ? шепотомъ спросила Эми, все время незамѣтно наблюдавшая за нимъ.

Онъ кивнулъ головой, ничего не отвѣчая.

— Ахъ, что это докторъ не ѣдетъ! Придется послать за нимъ.

Но едва она выговорила эти слова, какъ внизу раздался звонокъ. Эми тотчасъ выбѣжала и минуты черезъ двѣ вернулась въ сопровожденіи врача. Когда онъ кончилъ осмотръ ребенка, Рирдонъ попросилъ его удѣлить ему минуту и сошолъ съ нимъ внизъ, шепнувъ женѣ, что онъ сейчасъ вернется.

— Есть-ли надежда на спасеніе малютки? спросилъ онъ, войдя съ докторомъ въ гостиную.

Тотъ отвѣчалъ, что есть, что онъ ожидаетъ благопріятнаго кризиса. Тогда Рирдонъ попросилъ у него совѣта для себя.

— Я не удивлюсь, если вы найдете у меня воспаленіе легкихъ, сказалъ онъ.

Докторъ, человѣкъ добродушнаго вида, съ любопытствомъ всматривался въ своего новаго паціента. Выслушавъ его и сдѣлавъ необходимые вопросы, онъ спросилъ съ серьезнымъ видомъ:

— Страдали вы раньше разстройствомъ легкихъ?

— Да, нѣсколько недѣль тому назадъ у меня начиналось воспаленіе праваго легкаго.

— Вы должны немедленно лечь. Зачѣмъ вы такъ запустили вашу болѣзнь, не принимая...

— Я только-что пріѣхалъ изъ Лондона, перебилъ Рирдонъ.

— Та-та-та! Сію минуту въ постель, любезный сэръ! У васъ воспаленіе и...

— Но я не могу лечь въ этомъ домѣ; здѣсь нѣтъ мѣста. Я долженъ идти въ ближнюю гостинницу.

— Такъ дайте я васъ подвезу. Меня дожидается экипажъ.

— Я васъ попрошу только объ одномъ: не говорить моей женѣ, что болѣзнь моя серьезна. Дайте ей оправиться отъ тревоги за ребенка.

— Для васъ понадобится сидѣлка... Большое несчастіе, что вамъ приходится лечь въ гостинницѣ.

— Что дѣлать! Если нужна сидѣлка, такъ ее пригласятъ.

Рирдонъ испытывалъ какое-то несвойственное ему сознаніе, что все нужное будетъ сдѣлано и оплачено; это было для него огромнымъ облегченіемъ. Для богатыхъ людей болѣзнь не представляется такимъ ужаснымъ несчастіемъ, какъ для бѣдняковъ.

— Разговаривайте какъ можно меньше, внушилъ ему докторъ, когда онъ выходилъ изъ комнаты.

Эми стояла на площадкѣ лѣстницы и тотчасъ сошла навстрѣчу мужу.

— Докторъ велѣлъ мнѣ лечь и отдохнуть; онъ подвезетъ меня къ гостинницѣ. Какъ жаль, что я не могу остаться съ тобою!

— Что онъ нашолъ у тебя? Ты выглядишь хуже, чѣмъ давеча.

— Нашолъ лихорадку. Это не важно. Ступай къ Вилли. Прощай!

Она обвила руками его шею.

— Я приду къ тебѣ завтра, часовъ въ девять утра, если тебѣ нельзя будетъ выходить, сказала она, и дала ему адресъ гостинницы.

Доктора хорошо знали въ этой гостинницѣ. Въ полночь Рирдонъ уже лежалъ въ удобной комнатѣ, съ огромнымъ горчичникомъ на боку. Слуга, сдѣлавъ всѣ необходимыя приготовленія для его удобства, обязался заходить къ нему ночью отъ времени до времени, и докторъ уѣхалъ, обѣщавъ вернуться какъ можно раньше.

Что это за звукъ, мягкій, непрерывный, отдаленный, то болѣе явственный, то сливающійся въ чуть слышный ропотъ?.. А, это приливъ! Это шумитъ божественное море!

Рирдону казалось, что онъ спалъ и вдругъ проснулся; вмѣстѣ съ сознаніемъ, до слуха его донеслась тихая музыка моря. Горѣвшій ночникъ позволялъ различать главные предметы въ комнатѣ, и глаза его разсѣянно бродили по ней. Но чувство спокойствія и мира было прервано страшнымъ припадкомъ кашля, который взволновалъ его и смутилъ его умъ. Въ самомъ дѣлѣ, не опасна-ли его болѣзнь? Онъ попытался поглубже вздохнуть и не могъ. Лежать онъ могъ только на лѣвомъ боку и, повертываясь, истощилъ всѣ свои силы. Въ какой-нибудь часъ или два онъ совсѣмъ разслабъ. Среди хаоса мыслей, наполнявшихъ его голову, мелькалъ смутный страхъ: если у него воспаленіе легкихъ, то вѣдь отъ этой болѣзни можно умереть, и скоро.

Умереть... Нѣтъ, нѣтъ! Не можетъ быть! Умереть, когда его Эми, его милая жена, возвращается къ нему и приноситъ ему все, что можетъ обезпечить ихъ счастіе на долгіе годы! Вѣдь онъ еще молодъ, въ немъ еще долженъ быть большой запасъ жизненныхъ силъ. И онъ хочетъ жить, непремѣнно хочетъ. Онъ страстно жаждетъ счастія...

И чего онъ такъ встревожился? Вотъ онъ опять успокоился, и опять слышитъ музыку волнъ. Никакія массы глупостей и пустоты, парадирующія на этомъ берегу, не могутъ измѣнить вѣчной красоты и вѣчной мелодіи моря. Черезъ день или два онъ будетъ гулять съ Эми по морскому песку, гдѣ-нибудь подальше отъ этого противнаго города. Но Вилли боленъ — онъ и забылъ объ этомъ. Бѣдный малютка! На будущее время онъ сдѣлается дороже его сердцу... Хотя никогда такъ, какъ мать, его единственная любовь, возвращенная ему теперь навсегда.

Онъ опять впалъ въ забытье, изъ котораго его вывело колотье въ боку. Дыханіе стало очень учащеннымъ. Никогда не чувствовалъ онъ себя такъ дурно, никогда! Скоро-ли утро?

Опять его одолѣла дремота, и ему грезится, что онъ въ Патрасѣ, плыветъ на лодкѣ къ пароходу, который долженъ увезти его изъ Греціи. Чудная ночь, хотя конецъ декабря; небо темносинее, густо усѣянное звѣздами. Вокругъ торжественная тишина; слышенъ только равномѣрный плескъ веселъ, да изрѣдка протяжный крикъ на одномъ изъ множества кораблей, стоящихъ въ гавани и мерцающихъ своими огнями. Вода, такая-же темносиняя, какъ и небо, вся усѣяна блестками.

Вотъ онъ стоитъ на палубѣ корабля и всматривается въ окрестность при первыхъ лучахъ зари. Іоническіе острова остались южнѣе. Онъ ищетъ Итаку и сокрушается, что судно прошло мимо нея въ темнотѣ. Но передъ нимъ выступаетъ каменистый мысъ, напоминающій ему, что въ этихъ водахъ происходила битва при Акціумѣ...

Чудная картина скрылась и онъ опять лежитъ больной въ гостинницѣ, дожидаясь тусклаго англійскаго утра.

Въ восемь часовъ пріѣхалъ докторъ. Онъ недолго пробылъ у больного и не позволилъ ему говорить. Рирдону въ особенности хотѣлось узнать что-нибудь о ребенкѣ, но ему отвѣтили, что нужно подождать.

Черезъ часъ пришла Эми. Мужъ ея не могъ приподняться и только взялъ ея руку, пристально глядя ей въ лицо. Глаза ея были заплаканы и лицо носило такое выраженіе, какого онъ еще никогда не видалъ на немъ.

— Что Вилли?

— Ему лучше, былъ отвѣтъ.

Онъ продолжалъ всматриваться въ ея черты.

— Хорошо-ли, что ты оставила его?

— Замолчи! Тебѣ нельзя говорить.

Изъ глазъ ея брызнули слезы, и Рирдонъ понялъ, что ребенокъ умеръ.

— Скажи правду, Эми!

Она опустилась на колѣни возлѣ его постели и прижалась мокрой щекой къ его рукѣ.

— Я пришла ходить за тобою, мужъ мой милый, сказала она, немного погодя, поднявшись на ноги и цѣлуя его въ лобъ. — У меня не осталось никого, кромѣ тебя.

У Рирдона какъ-будто что-то оборвалось въ сердцѣ. На минуту его охватилъ такой ужасъ, что онъ закрылъ глаза и словно потонулъ въ какой-то черной мглѣ. Но послѣднія слова жены запали въ его памяти и постепенно раздули въ его душѣ искру утѣшенія. Бѣдный Вилли былъ первой причиной охлажденія между нимъ и Эми; любовь къ ребенку вытѣснила изъ ея сердца любовь къ мужу. Теперь опять все пойдетъ какъ въ первые дни брака, опять они будутъ всѣмъ другъ для друга.

— Зачѣмъ ты пріѣхалъ сюда такой больной? сказала она. — Отчего не далъ мнѣ знать?

Онъ улыбнулся и поцѣловалъ ея руку.

— И ты скрылъ отъ меня вчера правду, жалѣя меня...

Она сдерживала слезы, зная, что ему вредно волноваться. Идя къ нему, она намѣревалась скрыть смерть ребенка, но нервы ея не выдержали. Она даже не могла долго оставаться у постели больного; эта безсонная ночь, закончившаяся внезапной агоніей, истощила ея послѣднія силы. Вскорѣ послѣ ея ухода явилась опытная сестра милосердія, получившая отъ доктора всѣ нужныя инструкціи для этого, какъ онъ сказалъ ей, очень серьезнаго случая.

Къ вечеру серьезность его не уменьшилась. Больной пересталъ кашлять и безпокойно двигаться, но впалъ въ летаргію. Позже у него начался бредъ, но онъ говорилъ такъ тихо, что словъ нельзя было разобрать. Эми вернулась къ нему часа въ четыре и оставалась до поздней ночи; но, истощенная физически, она могла только сидѣть возлѣ него и тихо плакать. Она телеграфировала матери и ждала ея пріѣзда къ похоронамъ ребенка.

Когда она встала, чтобы пойти отдохнуть, Рирдонъ, лежавшій, какъ казалось, въ безсознательномъ состояніи, вдругъ открылъ глаза и позвалъ ее.

— Я здѣсь, сказала она, наклонившись надъ нимъ.

— Дай знать Биффену.

— Хорошо, милый; я телеграфирую ему. Скажи его адресъ.

Отвѣта не было. Эми раза два повторила вопросъ, и не получая отвѣта, заключила, что мужъ ея снова впалъ въ летаргическое состояніе. Она уже хотѣла отойти, когда онъ, не открывая глазъ, отчетливо проговорилъ: «Я не могу вспомнить адреса».

На слѣдующій день больному стало такъ трудно дышать, что пришлось приподнять его и прислонить къ подушкамъ. Но днемъ онъ находился въ сознаніи и шепталъ слова любви въ отвѣтъ на грустные взгляды Эми. Онъ ни на минуту не выпускалъ ея руки и отъ времени до времени подносилъ ее къ своимъ губамъ или къ щекѣ. Къ ночи у него возобновился бредъ, на этотъ разъ довольно связный и явственный. Онъ относился большею частію къ тому времени, когда бѣдняга напрягалъ свои послѣднія силы, чтобы написать что-нибудь достойное себя. Казалось, онъ вновь переживалъ всѣ свои тогдашнія муки. «Не могу, Эми, говорилъ онъ, не могу болѣе, — у меня мозгъ износился; я не могу сочинять, не могу даже думать. Посмотри, — я просидѣлъ цѣлые часы, а написалъ всего десять строкъ. И куда это годится? — только въ печку. Но нѣтъ, нельзя — надо каждый день писать заданный урокъ».

У Эми съ болью сжималось сердце, когда она слушала эти слова, переносившія ее къ безотрадному прошлому. Она поняла теперь, какія муки вынесъ тогда ея мужъ; поняла, что отъ нея зависѣло облегчить эти муки, а она, вмѣсто того, все болѣе и болѣе чуждалась его и наконецъ бросила его изъ эгоистическаго страха бѣдности. Пока мужъ ея лежалъ въ нѣмой летаргіи, она думала только о своемъ мертвомъ ребенкѣ, горевала только о немъ; но бредъ больного возвратилъ ея мысли къ нему, къ прошлому, и примѣшалъ къ ея горю ѣдкіе укоры совѣсти.

Сестра, слышавшая этотъ бредъ, вопросительно поглядывала на Эми.

— Мой мужъ — писатель, пояснила она въ отвѣтъ на этотъ взглядъ. — Не такъ давно ему приходилось писать во время болѣзни, когда ему нуженъ былъ отдыхъ.

— Мнѣ всегда казалось, что писать книжки должно быть очень трудно, замѣтила сестра, покачавъ головой.

— Ты не понимаешь меня, продолжалъ больной тѣмъ страшнымъ, замогильнымъ голосомъ, какимъ говорятъ люди безъ участія воли. — Ты считаешь меня жалкимъ человѣкомъ. Но еслибы я могъ отдохнуть годъ или два! Я упалъ въ твоихъ глазахъ, потому-что у меня нѣтъ денегъ, — да, я знаю, ты не любишь меня болѣе.

Онъ началъ горестно стонать. Къ счастію, мысли его тотчасъ-же приняли другое направленіе; онъ съ оживленіемъ вдался въ свои воспоминанія о Греціи, объ Италіи, а потомъ, повернувъ голову, сказалъ женѣ самымъ натуральнымъ тономъ:

— Знаешь, Эми, мы съ Биффеномъ ѣдемъ въ Грецію.

— Возьми и меня съ собою, Эдвинъ, сказала она, полагая, что онъ говоритъ сознательно.

Онъ не обратилъ вниманія на ея просьбу и продолжалъ тѣмъ-же обманчивымъ тономъ:

— Онъ заслуживаетъ отдыха. Вѣдь онъ бросился въ пламя, чтобы спасти свою рукопись. Не говори, что писатели не храбры!

Онъ весело засмѣялся.

Прошолъ еще день. Поутру доктора (приглашенъ былъ еще одинъ врачъ) объявили, что приближающійся кризисъ можетъ быть благопріятнымъ; но изъ словъ сестры Эми поняла, что положеніе больного признается безнадежнымъ. Поутру Рирдонъ проснулся, какъ казалось, отъ естественнаго сна и вдругъ вспомнилъ адресъ друга. Онъ сказалъ его, не прибавляя никакихъ поясненій, но Эми тотчасъ поняла и отправила телеграмму.

Биффенъ пріѣхалъ въ тотъ-же вечеръ, и Эми, при всемъ своемъ горѣ, была довольна, увидѣвъ на немъ приличный костюмъ. Дѣло въ томъ, что у него былъ братъ, довольно богатый купецъ, который помогалъ ему, когда тотъ обращался къ нему. Но Биффенъ дѣлалъ это лишь въ самой послѣднѣй крайности. Узнавъ о пожарѣ, братъ прислалъ ему десять фунтовъ въ видѣ вещественнаго доказательства своего сочувствія.

Увидѣвъ Эми, Биффенъ ничего не былъ въ состояніи сказать и только съ тревогой всматривался въ ея поблѣднѣвшее лицо. Она описала ему въ короткихъ словахъ положеніе своего мужа.

— Я опасался этого, сказалъ онъ. — Я видѣлъ, что онъ уѣзжалъ совсѣмъ больной. А Вилли, надѣюсь, поправился?

Вмѣсто отвѣта, молодая женщина опустила голову и залилась слезами. Биффенъ молчалъ, вчужѣ подавленный этими ударами рока.

Эми первая вошла къ мужу, чтобы предупредить его о пріѣздѣ друга, и, немного погодя, вышла и сказала Биффену съ блѣдной улыбкой:

— Онъ въ сознаніи и очень радъ, что вы пріѣхали. Только не давайте ему много говорить.

Перемѣна въ лицѣ Рирдона была гораздо замѣтнѣе для свѣжаго человѣка, чѣмъ для окружающихъ: въ осунувшихся чертахъ, въ большихъ, ввалившихся глазахъ и тонкихъ, безцвѣтныхъ губахъ ясно читалось приближеніе смерти. Подержавъ съ минуту въ своихъ рукахъ исхудалую руку друга, Биффенъ почувствовалъ, что у него подступаютъ къ горлу судорожныя рыданія, и принужденъ былъ отвернуться.

Эми угадала, что мужъ хочетъ что-то сказать ей, и наклонилась къ нему.

— Попроси его остаться. Дай ему комнату въ гостинницѣ.

— Хорошо, сказала она и пошла распорядиться.

Биффенъ просидѣлъ возлѣ друга съ-полчаса.

На вопросъ больного, получилъ-ли онъ отвѣтъ отъ издателей, онъ сдѣлалъ отрицательный жестъ. Когда онъ всталъ, чтобы уйти, Рирдонъ сдѣлалъ ему знакъ наклониться и прошепталъ:

— Это не бѣда... Зато она опять моя!

Биффенъ не чувствовалъ ни малѣйшаго раздраженія противъ Эми; видъ ея слезъ такъ-же глубоко трогалъ его, какъ и видъ умирающаго друга; они опять соединились, и любовь его къ нимъ обоимъ была сильнѣе всякой привязанности, какую онъ когда-либо испыталъ.

Часа черезъ два онъ опять пришолъ къ другу. Лицо Рирдона было уже мертвенно блѣдно, губы посинѣли, дыханіе стало еще короче и учащеннѣе. Биффенъ уже не надѣялся, что онъ узнаетъ его. Но въ то время какъ онъ сидѣлъ, опустивъ голову на руки, Эми дотронулась до него; Рирдонъ повернулъ къ нимъ лицо съ сознательнымъ видомъ.

— Ужъ я не поѣду съ вами въ Грецію, явственно произнесъ онъ.

Снова воцарилась тишина. Биффенъ не сводилъ глазъ съ помертвѣвшаго лица. Немного погодя черты его смягчились улыбкой, и умирающій опять заговорилъ:

— А помните, какъ часто я цитировалъ:

Мы только вещество

Для грёзъ; и наше краткое существованье Безмолвнымъ, вѣчнымъ сномъ окружено...

Остальныхъ словъ нельзя было разобрать; больной, какъ-бы истощенный этимъ усиліемъ, закрылъ глаза и снова впалъ въ забытье.

Поутру, когда Биффенъ вышелъ изъ своей комнаты, ему сказали, что другъ его умеръ въ третьемъ часу ночи. Въ то-же время ему подали записку отъ Эми, которая приглашала его зайти къ ней въ этотъ вечеръ. Онъ провелъ день въ долгой прогулкѣ по морскому берегу. День былъ солнечный, море сверкало золотомъ, и волны подъ своими пѣнистыми гребнями отливали сине-зеленымъ цвѣтомъ. Никогда еще Биффенъ не чувствовалъ такъ своего одиночества на свѣтѣ, какъ въ этотъ день.

Вечеромъ онъ пошолъ къ Эми. Она казалась спокойной, но распухшіе глаза показывали, что она долго плакала.

— Въ послѣднія минуты, сказала она, — онъ говорилъ со мною и вспоминалъ васъ. Онъ завѣщалъ вамъ все, что осталось въ его комнатѣ, въ Ислингтонѣ. Когда я пріѣду въ Лондонъ, вы сведете меня въ эту комнату. Дайте знать хозяевамъ о случившемся и скажите, что я долги принимаю на себя.

Она не выдержала долѣе, голосъ ея прервался и она истерически зарыдала. Биффенъ съ минуту почтительно держалъ ея руку и потомъ молча удалился.