Даже среди восторговъ медоваго мѣсяца Рирдонъ предвидѣлъ возможность тяжелыхъ обстоятельствъ; но до тѣхъ поръ судьба всегда неожиданно выручала его въ крайности, и ему не вѣрилось, чтобы верхъ счастья, котораго онъ достигъ, былъ вступленіемъ къ безвыходному положенію.

Онъ былъ сынъ человѣка, который пробовалъ себя въ различныхъ профессіяхъ, но ни въ одной не достигъ ничего, кромѣ насущныхъ средствъ къ существованію. Въ сорокалѣтнемъ возрастѣ, когда Эдвину, его единственному сыну, было десять лѣтъ, м-ръ Рирдонъ завелъ фотографію въ Герфордѣ и прожилъ тамъ до самой своей смерти. Отъ времени до времени онъ пускался въ спекуляціи, имѣвшія связь съ его фотографическимъ дѣломъ, но результатомъ всегда была потеря небольшого капитала, которымъ онъ рисковалъ. Жена его умерла, когда Эдвину шолъ пятнадцатый годъ. По образованію и воспитанію она была выше своего мужа, и бракъ этотъ нельзя было назвать счастливымъ, хотя серьезныхъ раздоровъ между супругами не происходило.

Эдвинъ получилъ образованіе въ очень хорошей мѣстной школѣ. Восемнадцати лѣтъ онъ лучше зналъ древнихъ классиковъ, чѣмъ большинство юношей, спеціально готовящихся къ университету, и благодаря одному швейцарцу, помощнику своего отца, могъ нетолько читать по-французски, но и говорить довольно бѣгло. Впрочемъ, знанія эти не могли принести ему большой практической пользы. Гораздо полезнѣе было помѣщеніе его въ контору одного управляющаго имѣніемъ. Здоровье его было не изъ крѣпкихъ и должность его представляла уже ту выгоду, что ему нужно было много оставаться на открытомъ воздухѣ, чѣмъ исправлялись послѣдствія слишкомъ усерднаго ученія.

По смерти отца Эдвинъ получилъ въ свое распоряженіе около двухсотъ фунтовъ стерлинговъ и не задумываясь, рѣшилъ, что ему дѣлать съ этими деньгами. Его манила литература. Отказавшись отъ своего мѣста, онъ распродалъ все свое имущество, кромѣ непосредственно необходимаго, и переселился въ Лондонъ, имѣя въ виду сдѣлаться писателемъ.

Капитала его хватило ему на четыре года, такъ-какъ, несмотря на свою молодость, онъ жилъ до крайности разсчетливо. Это была совершенно одинокая жизнь на чердакѣ, за который онъ платилъ съ небольшимъ три шиллинга въ недѣлю. Его сильно манилъ къ себѣ Британскій музей, но добыть входный билетъ туда было не совсѣмъ легкимъ дѣломъ. Для этого требовалось рекомендательное письмо отъ какого-нибудь почтеннаго домохозяина, а Рирдонъ не зналъ никого. Наконецъ, онъ рѣшился написать письмо къ одному извѣстному романисту, произведенія котораго внушали ему нѣкоторое сочувствіе. «Я готовлюсь къ литературной профессіи, писалъ онъ, и желалъ-бы заниматься въ Британскомъ музеѣ. Но у меня нѣтъ никого знакомыхъ, къ кому я могъ-бы обратиться за рекомендаціей. Не согласителъ-ли вы помочь мнѣ — только въ этомъ случаѣ?» Такова была сущность письма. Отвѣтомъ было приглашеніе пожаловать въ одинъ домъ въ Вестъ-Эндѣ. Со страхомъ и трепетомъ отправился туда Рирдонъ. На немъ былъ такой потертый костюмъ и онъ такъ одичалъ отъ постояннаго одиночества, что боялся, какъ-бы не подумали, что ему нужна какая-нибудь другая помощь, кромѣ той, о которой онъ писалъ.

Романистъ оказался толстымъ весельчакомъ, отъ котораго, какъ и отъ всей его обстановки, вѣяло достаткомъ. Личное счастье располагало его къ добротѣ.

— Печатали вы уже что-нибудь? спросилъ онъ, такъ-какъ письмо молодого человѣка не разъясняло этого вопроса.

— Ничего. Я обращался въ журналы, но безуспѣшно.

— Что-же вы пишете?

— Преимущественно критическія и библіографическія статьи.

— Понятно, что вамъ не удается пристраивать ихъ. Этого рода статьи принимаются или отъ извѣстныхъ писателей, или отъ постоянныхъ, не подписывающихся сотрудниковъ. О чемъ-же вы, напримѣръ, писали?

— Въ послѣднее время, я писалъ о Тибуллѣ.

— О, Богъ мой, Богъ мой! Простите, м-ръ Рирдонъ, но я не въ силахъ подавить моихъ чувствъ. Эти имена внушаютъ мнѣ ужасъ отъ самой школьной скамьи. Я далекъ отъ того, чтобы обезкураживать васъ, если у васъ есть призваніе къ серьезной критикѣ, но считаю нелишнимъ предупредить васъ, что этого рода произведенія оплачиваются плохо, и спросъ на нихъ невеликъ. Не случалось-ли вамъ пробовать себя въ беллетристикѣ?

Онъ сіялъ, произнося это слово: для него оно означало тысячу фунтовъ въ годъ, или около того.

— Сомнѣваюсь, чтобы я обладалъ этимъ талантомъ.

Романистъ могъ только дать ему просимую рекомендацію и пожелать всякаго успѣха. Рирдонъ вернулся домой какъ въ чаду. Этотъ визитъ далъ ему понятіе о томъ, что значитъ литературный успѣхъ. Роскошный кабинетъ съ полками изящно переплетенныхъ книгъ; прелестныя картины, теплый, ароматный воздухъ. Боже мой, чего не сдѣлаешь въ такой обстановкѣ!

Онъ началъ посѣщать читальню Британскаго музея, но въ то-же время его занимала мысль, поданная романистомъ. Вскорѣ онъ написалъ двѣ или три небольшія повѣсти. Ихъ никуда не приняли, но онъ продолжалъ практиковаться въ беллетристикѣ и пришелъ постепенно къ заключенію, что можетъ быть, онъ и не лишенъ беллетристическаго таланта. Слѣдуетъ однако замѣтить, что непосредственнаго влеченія къ этому роду литературы у него не было. По складу ума, онъ былъ ученый. Повѣсти его были незрѣлыми психологическими попытками, послѣднею вещью, которую могъ-бы принять журналъ отъ безвѣстнаго писателя. А между тѣмъ, деньги уходили и въ слѣдующую зиму онъ сильно терпѣлъ отъ холода и голода. Какимъ отраднымъ убѣжищемъ была для него тогда читальня Британскаго музея! Онъ отогрѣвался тамъ отъ своего продуваемаго вѣтромъ чердака, который отапливался болѣе для вида, чѣмъ для тепла. Настоящей квартирой его была читальня. Особенная атмосфера ея, отъ которой вначалѣ у него болѣла голова, стала потомъ пріятна ему. Однако нельзя было ждать, пока выйдутъ всѣ деньги; нужно было придумать какую-нибудь практичную мѣру, чтобы добыть средства къ жизни; но практичность была не въ характерѣ Рирдона.

Знакомыхъ у него въ Лондонѣ не было; инстинкты его были отнюдь не демократическіе; онъ не могъ знакомиться съ людьми ниже его по развитію. Одиночество развило въ немъ крайнюю щекотливость; отсутствіе опредѣленнаго занятія поощряло его природную наклонность къ мечтательности, къ откладыванью работы и къ надеждѣ на какія-то невѣроятныя случайности. Онъ жилъ пустынникомъ среди милліоновъ людей и со страхомъ предвидѣлъ необходимость борьбы изъ-за куска хлѣба.

Единственнымъ человѣкомъ, съ которымъ онъ переписывался, былъ его дѣдъ со стороны матери, бывшій суконный фабрикантъ, ликвидировавшій свои дѣла и мирно жившій вдвоемъ съ незамужнею дочерью. Эдвинъ всегда былъ его любимцемъ, хотя въ послѣднія восемь лѣтъ они видѣлись не болѣе двухъ разъ. Но въ этой перепискѣ онъ никогда не упоминалъ о своей нуждѣ.

Онъ началъ бѣгать по газетнымъ вызовамъ, но гардеробъ его позволялъ ему откликаться лишь на самыя скромныя предложенія. Раза два его такъ приняли, что голодная смерть показалась ему легче повторенія подобныхъ щелчковъ. Онъ заперся на своемъ чердакѣ, полный ненависти ко всему міру.

Онъ продалъ свою небольшую коллекцію книгъ, разумѣется, получивъ за нее бездѣлицу. Проживъ и это, пришлось-бы продавать свое платье, но тутъ явилась неожиданная помощь.

Однажды онъ прочелъ въ газетѣ, что секретарю одной больницы, въ сѣверной части Лондона, нуженъ писецъ. Желающаго принять эту должность просили откликнуться письменно. Рирдонъ такъ и сдѣлалъ, и дня черезъ два, къ своему великому удивленію, получилъ приглашеніе явиться къ секретарю. Въ назначенный часъ онъ въ волненіи отправился къ нему и увидѣлъ молодого человѣка, который видимо былъ въ очень веселомъ настроеніи духа.

— Посмотрите! сказалъ онъ Рирдону: — это все отвѣты на мое объявленіе! Онъ указалъ на груду писемъ и весело засмѣялся. — Вы понимаете, что всего этого не прочесть, и я счелъ за лучшее вынуть одно наугадъ. Вышло ваше, и я пригласилъ васъ. Но дѣло въ томъ, что я могу платить не болѣе одного фунта стерлинговъ въ недѣлю.

— Я буду очень радъ такимъ условіямъ, отвѣтилъ Рирдонъ, обливаясь потомъ.

Писецъ былъ подряжонъ. Онъ едва имѣлъ силы дойти до дому, тутъ только сознавъ крайнее физическое истощеніе, до котораго довелъ его голодъ. Въ первую недѣлю онъ былъ очень боленъ, но это не мѣшало ему исполнять свои обязанности, которыя оказались нетрудными.

Три года оставался онъ на этомъ мѣстѣ, и въ это время произошли важныя для него событія. Оправившись отъ голоданія и пользуясь сравнительнымъ комфортомъ, онъ сильнѣе чѣмъ когда-либо почувствовалъ влеченіе къ писательству. Вечера его были свободны и въ эти досуги онъ написалъ двухъ-томный романъ. Издатель принялъ его на томъ условіи, чтобы авторъ удовольствовался половиной чистой прибыли. Книга вышла и заслужила одобрительные отзывы, но чистой прибыли не принесла. На третій годъ своей службы писцомъ Эдвинъ написалъ романъ въ трехъ томахъ, за который издатель далъ ему двадцать пять фунтовъ, обѣщавъ половину чистой прибыли за вычетомъ сдѣланнаго аванса. Но денежнаго успѣха и этотъ романъ не имѣлъ. Рирдонъ началъ писать третій, когда умеръ его дѣдъ въ Дерби, завѣщавъ ему четыреста фунтовъ стерлинговъ.

Молодой человѣкъ не устоялъ передъ соблазномъ свободы. Онъ могъ прожить пять лѣтъ на свое наслѣдство, а въ пять лѣтъ долженъ былъ окончательно выясниться вопросъ, можетъ-ли онъ существовать своимъ перомъ.

Отношенія его къ секретарю больницы, Картеру, успѣли уже сдѣлаться дружескими. Съ тѣхъ поръ какъ Рирдонъ писалъ романы, веселый мистеръ Картеръ сталъ глядѣть на него съ нѣкотораго рода благоговѣніемъ, и дружба между ними не прервалась послѣ того, какъ писатель отказался отъ своего мѣста.

Картеръ познакомилъ Рирдона съ нѣкоторыми изъ своихъ пріятелей, въ томъ числѣ съ Джономъ Юлемъ, молодымъ человѣкомъ, служившимъ въ одномъ изъ министерствъ. Пора одиночества миновала для Рирдона; таившаяся въ немъ сила начала развиваться.

Два написанные имъ романа были не такого сорта, чтобы снискать ему популярность. Интересъ ихъ былъ чисто психологическій. Ясно было, что авторъ не обладаетъ искусствомъ построенія романа и отъ него нечего ждать сценъ, выхваченныхъ изъ дѣйствительности; онъ не могъ нравиться толпѣ. Но у него были яркіе характеры, была глубина мысли съ утонченнымъ вкусомъ, и читатели оцѣнили его. Рирдонъ былъ однимъ изъ тѣхъ людей, способности которыхъ развиваются только при счастливыхъ условіяхъ жизни. Среди заботъ и отвѣтственности, источникъ его производительности долженъ былъ неминуемо изсякнуть. О большой плодовитости не могло быть и рѣчи въ этомъ случаѣ. Одна книга въ два-три года еще могла быть выдержана этимъ нѣжнымъ умственнымъ организмомъ, но болѣе значительное напряженіе должно было повести къ ущербу въ качествѣ его труда. Онъ самъ смутно сознавалъ это, и получивъ наслѣдство, отложилъ почти на годъ продолженіе начатаго романа. Чтобы дать отдыхъ уму, онъ написалъ въ это время нѣсколько этюдовъ, гораздо болѣе зрѣлыхъ, чѣмъ его первыя попытки въ этомъ родѣ, и два изъ нихъ появились въ журналахъ.

Третій романъ его принесъ ему пятьдесятъ фунтовъ; онъ былъ гораздо лучше предшествовавшихъ, и рецензенты вообще отозвались о немъ съ похвалой. За слѣдующій романъ свой, «На нейтральной почвѣ», онъ получилъ уже сто фунтовъ. На эти деньги онъ полгода путешествовалъ по Южной Европѣ.

Онъ возвратился въ Лондонъ въ половинѣ іюня, и на второй-же день по пріѣздѣ его случилось событіе, рѣшившее судьбу всей его остальной жизни. Онъ познакомился черезъ Картера съ матерью и сестрой Джона Юля.

Рирдонъ почувствовалъ себя въ новомъ положеніи въ этомъ кружкѣ, — положеніи, хотя нѣсколько затруднительномъ, но не лишенномъ пріятности. Хотя въ строгомъ смыслѣ онъ вовсе не былъ еще знаменитостью, но всѣмъ этимъ людямъ, очевидно, было лестно считать въ числѣ своихъ знакомыхъ заправскаго литератора, да еще такого, который только-что вернулся изъ Италіи и Греціи. Мистриссъ Юль, слишкомъ старавшаяся показать себя образованною женщиной, не могла понравиться такому умному человѣку какъ Рирдонъ; но въ дочери ея не было ничего напускного; она просто и прямо дала понять автору, что онъ интересуетъ ее, и бѣдный авторъ влюбился въ нее съ перваго-же взгляда.

Дня черезъ два онъ сдѣлалъ имъ визитъ. Они жили близь Вестборнъ-парка, въ маленькомъ домѣ, убранство котораго скорѣе било на эффектъ, чѣмъ на изящество. Въ этомъ домѣ все говорило, что хозяйка, располагая небольшими средствами, изъ кожи лѣзетъ, чтобы поддержать вокругъ себя наружный лоскъ достатка. Въ маленькой гостинной съ кисейными драпировками и свѣже-лакированною мебелью Рирдонъ нашелъ гостя, молодого человѣка, котораго ему представили подъ именемъ Джэспера Мильвэна, писателя. Послѣдній былъ очень доволенъ этой встрѣчей: произведенія Рирдона заинтересовали его.

Черезъ два съ половиною мѣсяца послѣ этого визита, миссъ Юль сдѣлалась женою Эдвина.

Бѣдный малый былъ на седьмомъ небѣ. Женитьба на красивой и умной дѣвушкѣ всегда представлялась ему какъ вѣнецъ удачной литературной карьеры, но онъ не смѣлъ и надѣяться, что такой вѣнецъ выпадетъ на его долю. Въ общемъ жизнь его была слишкомъ тяжела. Онъ, всегда жаждавшій сочувствія, всегда считавшій любовь женщины высшей наградой, какая доступна смертному, и тѣмъ не менѣе проведшій лучшіе годы своей молодости въ монашескомъ одиночествѣ, вдругъ разомъ пріобрѣлъ и друзей, и льстецовъ, и даже любовь! Какъ было не унестись на седьмое небо?

Казалось, что Эми дѣйствительно полюбила его. Она знала, что у него остается не болѣе ста фунтовъ капитала, что сочиненія его приносятъ ему ничтожный доходъ и что у него нѣтъ богатыхъ родственниковъ, отъ которыхъ онъ могъ-бы ожидать наслѣдства, и тѣмъ не менѣе ни минуты не колебалась сдѣлаться его женой.

— Я полюбила васъ съ перваго знакомства, созналась она ему.

— Возможно-ли это? говорилъ онъ. — За что меня любить? Боюсь, что все это сонъ, и я проснусь на моемъ чердакѣ, голодный и озябшій.

— Вы будете великимъ писателемъ.

— Бога ради, не разсчитывайте на это! Я, во многихъ отношеніяхъ, жалкій своимъ безсиліемъ человѣкъ. У меня нѣтъ никакой самонадѣянности.

— У меня будетъ ея за двоихъ, успокоила она.

— Можете-ли вы любить меня просто какъ человѣка?

— Я люблю васъ.

И ему казалось, что эти слова поютъ вокругъ него, наполняютъ воздухъ вибраціей безумной радости. Ему хотѣлось упасть къ ея ногамъ, уничтожиться передъ нею, рыдать отъ восторженнаго благоговѣнія. Онъ находилъ ее прекраснѣе всего, что онъ могъ себѣ вообразить; золотистые волосы ея очаровывали его, онъ прикасался къ нимъ какъ къ святынѣ; тонкая фигура ея дышала силой. «Ни одного дня она не была больна во всю свою жизнь», говорила Мистриссъ Юль, и этому можно было вѣрить.

Ужь если Эми, съ такою восхитительною рѣшимостью, сказала: «Я люблю васъ», — то это былъ обѣтъ на всю жизнь. Какъ въ простыхъ, такъ и въ важныхъ вещахъ, она знала, что ей нужно, и прямо шла къ цѣли. Не было въ ней ни напускной рѣзвости, ни глупой томности, никакихъ женскихъ слабостей. Полная свѣжести и силы въ свои двадцать лѣтъ, она смѣло глядѣла въ будущее, и молодые, ясные глаза ея какъ будто бросали вызовъ всѣмъ грядущимъ невзгодамъ.

Рирдонъ ходилъ какъ ослѣпленный; говорилъ такимъ безпечнымъ, самоувѣреннымъ тономъ, какимъ никогда не говаривалъ; дѣлалъ знакомства направо и налѣво, готовъ былъ обнять и прижать къ своей груди весь міръ. «Люблю васъ!» Слова эти музыкой звучали въ его ушахъ, когда, усталый отъ счастія, онъ ложился спать, и будили его по утрамъ какъ торжественный благовѣстъ, призывающій къ новой жизни.

Незачѣмъ было отсрочивать счастіе. Эми не требовала ничего лучшаго, какъ немедленно сдѣлаться его женой; и нечего было и думать, что онъ примется за работу раньше, чѣмъ она сдѣлается хозяйкой въ его домѣ. Голова его была полна планами романовъ, которые онъ собирался написать, но пока рука могла писать только любовныя письма. Зато какія это были письма! Рирдонъ никогда еще не писалъ для печати ничего подобнаго. «Я получила вашу поэму», отвѣчала Эми на одно изъ нихъ. И это была правда: не письма, а поэмы писалъ онъ ей, и каждое слово въ нихъ горѣло огнемъ.

А часы бесѣдъ! Съ какимъ восторгомъ замѣчалъ онъ ея начитанность, вкусъ, тонкое пониманіе прочитаннаго! Древнихъ языковъ она не знала, но онъ былъ увѣренъ, что она выучится имъ для полнаго умственнаго общенія съ нимъ. Онъ горячо любилъ древнихъ классиковъ; они поддерживали въ немъ бодрость духа въ годины бѣдствій. Онъ поѣдетъ съ женой въ чудные южные края, но не въ брачное путешествіе, — Эми не желаетъ такой траты денегъ. Они поѣдутъ только тогда, когда онъ получитъ хорошія деньги за новый романъ. Неужели издатели не расщедрятся? Еслибы знали они, сколько задатковъ счастія скрыто въ ихъ глупыхъ чекахъ!

Однажды, за недѣлю до свадьбы, онъ проснулся подъ утро, словно разбуженный неотвязчивою мыслью: «А что, если у меня не будетъ удачи? Что, если я никогда не буду получать болѣе ста фунтовъ за мои длинные романы, которые стоютъ мнѣ такого труда? Вѣдь у меня могутъ быть дѣти. А Эми? Легко-ли ей будетъ примириться съ бѣдностью?»

Онъ лично извѣдалъ, что такое бѣдность. Онъ испыталъ этотъ холодъ въ мозгу и въ сердцѣ, опускающіяся руки, постепенное накопленіе въ душѣ страха, стыда и безсильной злобы, ужасное сознаніе безпомощности и людского равнодушія. О бѣдность, бѣдность!..

Сонъ бѣжалъ отъ его глазъ, наполненныхъ слезами; сердце щемила тоска и онъ съ жалобной мольбой взывалъ въ тишинѣ къ своей Эми: «Не покидай меня! Я люблю тебя, люблю!»

Но это прошло. Шесть, пять, четыре дня остается до свадьбы... Какъ это сердце не разорвется отъ счастья? Квартира нанята въ поднебесьи, въ восьмомъ этажѣ, и уже меблирована...

— Счастливчикъ вы, Рирдонъ! говорилъ Мильвэнъ, уже ставшій на пріятельскую ногу съ женихомъ. — Впрочемъ, вы добрый малый и стоите счастья.

— А вѣдь вначалѣ у меня было страшное подозрѣніе...

— Понимаю, что вы хотите сказать. Нѣтъ, я даже не былъ влюбленъ въ нее, хотя всегда восхищался ею. Да и я не могъ ей нравиться: я не довольно чувствителенъ.

— Чортъ возьми!

— Я говорю это не въ обиду вамъ. Мнѣ кажется, что у насъ съ нею слишкомъ схожія натуры.

— Въ какомъ отношеніи? спросилъ Рирдонъ, не совсѣмъ пріятно удивленный.

— У миссъ Юль разсудокъ преобладаетъ надъ сердцемъ, и можно было предсказать, что она полюбитъ человѣка страстнаго темперамента.

— Вы говорите глупости, любезный другъ.

— Можетъ быть. Откровенно говоря, я далеко еще не изучилъ женщины. И однако, это одно изъ знаній, въ которыхъ я надѣюсь сдѣлаться современемъ спеціалистомъ, хотя и не намѣреваюсь воспользоваться имъ для романовъ. Вѣрнѣе, что я воспользуюсь имъ въ жизни.

Три — два — одинъ день до свадьбы... «Пускай всѣ радостные звуки міра — думалъ женихъ — соединятся въ одну чудную гармонію! Въ деревняхъ весело звонятъ колокола, когда празднуется свадьба; въ городахъ нѣтъ этой музыки, но вся шумная жизнь великаго города поетъ намъ нашъ брачный гимнъ. Это чистое, нѣжное лицо подъ вѣнчальной вуалью будетъ отнынѣ долгіе годы такъ-же дорого мнѣ, какъ въ эту минуту высшаго счастія моей жизни».

Все это припомнилось ему, когда онъ бродилъ въ темнотѣ по Реджентъ-парку; всѣ эти образы и картины тѣснились въ его умѣ, какъ ни силился онъ думать о другомъ, придумывать фабулу будущаго романа. Когда онъ писалъ свои первыя произведенія, то обыкновенно спокойно ждалъ, чтобы ему пришло въ голову какое-нибудь эффектное положеніе, какая-нибудь группа характеровъ, и такъ и случалось: положенія, характеры вдругъ возникали въ его умѣ съ такою поразительною ясностью, что онъ садился и писалъ. Теперь-же нечего было и разсчитывать на такія минуты вдохновенія; мозгъ его слишкомъ утомился въ эти мѣсяцы безплодныхъ, мучительныхъ усилій. Къ тому-же онъ искалъ такой темы, которая могла-бы возбудить интересъ массъ, а это было совершенно несвойственно естественной работѣ его воображенія. Эта необходимость мучила его какъ кошмаръ и дѣйствовала на его умъ и сердце самымъ подавляющимъ образомъ.