Мы с Вэл возились в офисе с бумагами, готовясь к ежегодному общему собранию нашей организации, и тут ко мне неожиданно пожаловал Моррисон (для вас — коммандер столичной полиции Моррисон, для меня — просто Тони). Признаться, я никогда не знаю, как к нему обращаться: коммандер Моррисон или Тони, как предпочитает он сам. Все зависит от того, что на нем надето: штатское или впечатляющая сержевая форма с серебряным эполетом со скрещенными жезлами в лавровом венке. Когда я поднял глаза от стола, Тони стоял в дверях при полном параде. Я почувствовал легкий укол вины (как всегда, когда на меня смотрит полицейский, даже если я ничего плохого не натворил).

— Кофейку не найдется? — спросил он.

Вэл тут же метнулась на кухню. Она чуть ли не в реверансе приседает перед любым представителем власти.

— Тони! Какими судьбами?

— Да так, проходил мимо. Я ненадолго — мой водитель на двойной желтой линии.

— Берегись, полицейские здесь блюдут как одержимые. Присядешь?

Коммандер Моррисон действительно иногда к нам заскакивает. Он один из наших ценнейших кадров. Содействовал с учреждением фондов помощи малолетним угонщикам, сбежавшим из дома детям и одиноким мамашам, не жалея ни своего личного времени, ни служебного. Мы с ним отлично ладим. Правда, он то и дело пытается приобщить меня к гольфу, но если не брать в расчет эту мелочь, он и впрямь хороший парень.

— Давай устроимся в комнате для заседаний, а?

После этих слов Тони я понял, что он не просто так заскочил. Он хочет сказать мне что-то не предназначенное для ушей Вэл. Я встал из-за стола, чтобы пройти в комнату для заседаний, как вдруг зазвонил телефон. Вэл подняла трубку, затем прикрыла рукой микрофон. «МВД», — сказала она одними губами.

— Ничего, если я подойду? — спросил я Тони.

— Конечно.

Меня приглашали возглавить какой-то новый комитет. Новейшие подсчеты показали, что в стране примерно сто тридцать тысяч бездомных детей. Меня так и подмывало сказать: почему бы вам, черт возьми, не послать к чертям весь этот чертов комитет и не потратить эту чертову тучу денег на строительство нескольких пунктов экстренной помощи и приютов? Разумеется, на самом деле я ответил: «Да, я согласен».

— Сколько-сколько бездомных детей? — спросил Тони, когда я назвал ему причину звонка. — Что ж, могу в это поверить.

— Две тысячи седьмой год на дворе, — сказал я. — Не тысяча восемьсот седьмой.

— Да уж.

Он снял фуражку и надул щеки. Похоже, ему не очень-то хотелось обсуждать количество бездомных. Лицо у Тони чрезвычайно бледное, а волосы на лбу растут «вдовьим клином». Сравнение с вампиром, сами понимаете, так и вертится на языке — даже и не знаю, как с этим искушением справляются его подчиненные. Но внешнее сходство с ожившим покойником искупает по-настоящему теплая улыбка.

Вэл принесла ему кофе. Она отлично помнит, как он любит — без молока и два сахара, — а он не упускает случая заметить: «Сладкий, как грех, черный, как смерть». Он с нею флиртует. Ей это нравится. Пока они разыгрывали эту сценку, я благодушно улыбался, а когда дверь за Вэл закрылась, Тони перешел к цели визита.

— Уильям, твое имя всплыло в самом неожиданном месте.

— Серьезно?

«Вот оно, — подумал я. — Книги. Нас прищучили. Вот что значили эти расспросы».

— Да. В неожиданном месте.

— И что же это за место такое?

— Слушай, я пришел как друг, а не как легавый, ясно?

— Что я наделал? Я все подпишу.

Кажется, он оценил шутку.

— Ничего такого. Но расследование привело ко мне. Ради тебя я готов на многое, Уильям, ты же знаешь. Это так. Но сначала я хочу послушать, что ты мне расскажешь.

— А именно?

— Тот случай с террористом. У дворца.

— Шеймас? Он не террорист. Он отчаявшийся старый вояка. У него ум совсем зашел за разум.

— Бомба есть бомба. Но не это главное. Важно другое: ты солгал следователю насчет того, что этот старый вояка дал тебе.

— Верно, я солгал.

— Зачем? Зачем ты это сделал?

Я посмотрел ему в глаза:

— Тони, я понятия не имею, зачем я солгал. Слушай, вот как было дело: в тот вечер я оказался там из-за «Гоупойнта»…

— Эти гоупойнтовцы как кость в горле. Пора бы кому-нибудь приструнить их…

— Он сунул мне этот… платок, а я… ну, я не знаю… я просто хотел как-то защитить старика от этого мира. Глупо. Я не могу объяснить.

Тони задумчиво кивнул. Обычно его карие глаза полны сочувствия, но сейчас под их пристальным взглядом мне стало неуютно. Он снова и снова шкрябал дном чашки по блюдцу, словно пытался избавиться от повисшей капли кофе.

— Ясно. — Наконец он сделал глоток. Его кадык заходил вверх-вниз. Он поставил чашку и откинулся на спинку стула. — Но зачем же так, Уильям? Зачем обманывать детектива, который пришел к тебе домой?

Что я мог ему сказать? Сказать правду не получалось, как тонко ее ни подавай. «Ну, — мог бы сказать я, — дело в следующем: я солгал насчет Шеймаса, потому что он один из немногих людей, которые, как и я, способны видеть бесов; мне хотелось знать, что он об этом думал, так что я оставил себе платок, потому что в нем была тетрадь, о которой вам, между прочим, вообще ничего не известно. Понимаешь? Все очень просто. Забудь об этом; я даже сыграю с тобой в гольф».

Вот то-то и оно.

Я знаю Тони больше семи лет. И ни разу за все годы нашей дружбы не упоминал о бесах и тому подобных вещах — по очевидным причинам. Конечно, попробовать можно было. За время службы в полиции он, ясное дело, вдоволь наслушался невероятных историй, но по большому счету я уверен, что для его опытных ушей все это прозвучало бы самую малость сомнительно. Даже если это правда.

— Тони, я не могу объяснить. Знаю, я кретин. Наверное, у меня какой-то комплекс вины, но, когда меня допрашивает полицейский, я не могу не темнить, не отпираться, не…

— Врать.

— Проклятье, я знаю, что ты на меня сердишься. Прости, но я правда не могу объяснить. Так уж вышло. Пришли своего человека еще раз, и я все ему расскажу.

— Это не мой человек. Он не имеет ко мне никакого отношения. Просто компьютер отдела СО-тринадцать связал твое имя с моим. Поэтому они обратились ко мне и спросили, могу ли я за тебя поручиться.

— А ты?

— Поручился. Но раз ты начал с вранья, картинка рисуется скверная, так ведь?

— Да уж.

— Они считают, что там было что-то еще, понимаешь? — сказал коммандер Моррисон, вставая, чтобы уйти, и пристраивая на голове фуражку. — Это ведь не так, правда?

— Правда, — сказал я. — Можешь передать им, что Шеймас был именно таким, каким казался. — Я хотел добавить, что это относится и ко мне, но передумал, чтобы снова не врать.

Я проводил его до лифта. В сущности, если бы полиция раскрыла наши букинистические махинации, пережить это было бы гораздо легче, чем быть пойманным на вранье. Мы обменялись рукопожатием, и Тони пообещал, что, скорее всего, больше меня беспокоить не станут. Когда дверь лифта закрывалась, он ткнул в меня пальцем и сказал: «Может, надумаешь сыграть партию в гольф?»

Когда я вернулся в кабинет, меня трясло. Я вытер платком лоб.

— С тобой все в порядке? — спросила Вэл.

— Нет, — ответил я. — Нет.

В тот вечер я задержался в офисе — нужно было закончить с документами для общего собрания. Зато, вернувшись домой, я увидел на кухне Штына, сидящего за столом с чашкой чая в руках. Сара и Мо были с ним и, судя по их лицам, включили режим психотерапии.

Штын совсем расклеился. Седая трехдневная борода, глаза налиты кровью. Какая-то кровь на ухе. Одежда провоняла пивом и табаком. Он мог бы и не говорить мне, что стряслось, но все же сказал:

— Люси опять меня бросила.

Стоит ли уточнять, что готовых подделок он не принес.

— Тебе бы взять эту Люси, — сказал я, — и дать ей под зад коленом.

— Папа! — воскликнула Сара.

Мо откинулся на стуле и смотрел на меня во все глаза.

— Да, именно это я и хотел сказать. Она только и делает, что бросает тебя, Штын, и я бы на твоем месте уже был сыт по горло. Серьезно, давно пора показать ей, где раки зимуют.

— Но я люблю ее, — проныл Штын. Похоже, от выпитого чая его развезло еще больше. — Я люблю эту деваху!

— Не слушайте моего папу, — сказала Сара. — Он тот еще эксперт.

Штын не без труда встал со стула и, слегка покачиваясь, направился ко мне. — Да, но твоего папашу я тоже люблю. — Он заключил меня в медвежьи объятия. — Намедни-то я вас подвел, сам знаю. Надо было мне того… туда. Джез-то, он как?

— В порядке.

— Он точно в порядке, да? Джез-то наш? Не злится на меня?

— Никто на тебя не злится, Штын.

— Люси злится. А Джез в порядке, правда? Как он?

— У него все хорошо. Штын, сядь. Допивай чай.

— Я ж ведь того… и его люблю. Вас обоих. Тебя и Джеза. Ты ж знаешь.

— Слушай, ты можешь сесть, а?

— Я ее почти закончил, понял? Ту книжку. Почти готово.

«Ага, — подумал я. — Как же!»

— Поговорим об этом завтра, Штын.

— Закончил. Почти.

— Завтра.

Мне наконец-то удалось высвободиться из Штыновых медвежьих объятий и, ловко извернувшись, усадить его на стул. Слезы катились по его щекам и скапливались в куцей бороде. Он достал из кармана самый замызганный носовой платок в мире, приложил его к носу и выпустил три чудовищно мощных заряда. Увидев, как он сморкается в эту грязную ветошь, Сара и Мо захихикали — уж и не знаю почему. И как бы я ни кипел из-за очередной задержки с подделками, это зрелище проняло и меня. Мы изо всех сил пытались не показать, что давимся от смеха, но он все-таки заметил. Одно за другим он изучил наши лица.

— К черту, — сказал он. — Пойду домой, раз надо мной тут смеются.

— Никуда ты не пойдешь, — сказал я. — Ты остаешься здесь.

Он ринулся к двери. Пришлось применить силу и втолковать ему, что мы смеялись не над ним, а над его затрапезным платком. Он немного смягчился. Я сказал, что он может переночевать у меня, и попросил Мо налить ему ванну, но, пока вода набиралась, он заснул на кушетке в гостиной. Я снял с него ботинки, укрыл его одеялом, и мы втроем переместились обратно на кухню.

Сара приготовила соус чили. Пока мы ели, я рассказывал им о Штыне и Люси и о том, какой он великий, но непризнанный художник.

— Он говорит, что за ним повсюду кто-то ходит, — сказал Мо.

— Он это сегодня сказал?

— Да. Мне кажется, он из-за этого к вам и пришел. Но к тому времени, как вы появились, у него это вылетело из головы.

Я оставил детей одних и лег. Денек выдался трудным, и я довольно быстро погрузился в сон. Но примерно в два часа ночи кто-то меня растолкал. Это был Штын.

— В чем дело, Штын? Что случилось?

— Прости, что разбудил, — прошептал он. — Мне как-то нехорошо.

— Тошнит?

— Нет. Это все та комната внизу. Ну, где я сплю на диване. То и дело мерещится, будто там еще кто-то есть. Три раза включал свет — вроде бы нет никого. А потом еще раз включил-выключил — и такое чувство, словно кто-то за мной подглядывает.

— Сейчас спущусь.

Я накинул халат, и мы вместе спустились по лестнице. Зашли на кухню, и я поставил кипятиться молоко для какао. По старой привычке — еще с тех времен, когда дети были маленькими и не давали мне спать. Я включил настенную лампу, и мы говорили тихо, чтобы не разбудить Сару и Мо.

— Я тебя уже достал, дружище. Пойду-ка я лучше домой.

— Никуда ты не пойдешь. Оставайся здесь сколько душе угодно.

— Не понимаю, что это за хрень. Может, конечно, не фиг было столько пить и ширяться все эти годы? Оно как бы выжидает, пока я не начну засыпать, а потом этак шелохнется. Говорю тебе, у меня от этого мурашки по коже. Прям наизнанку выворачивает.

— На, выпей какао.

— Как насчет плеснуть в него чуток рома?

— Тебе это ни к чему, Штын, поверь мне.

Он недовольно заворчал, что его заставляют пить шоколадное молоко. Я же, притворившись, что мне надо в туалет, вышел в коридор. На самом деле я хотел проверить гостиную. Я толкнул дверь. Комната была погружена во тьму. Я прислушался. Тишина.

Тогда, просто для очистки совести, я включил торшер. То, что я увидел, заставило меня отпрянуть. Не важно, как часто ты на них натыкаешься, все равно каждый раз это как удар в живот. То был бес. Обычно их можно разглядеть не при всяком освещении, но сейчас я даже при свете торшера видел, как он оползает в углу напротив книжного шкафа. Вид у него был отчаянно-несчастный; прикрыв морду лапами, он смотрел на меня в щель между пальцами — и ждал.

Я попятился в коридор и закрыл дверь. Сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и вернулся на кухню.

— Все путем? — спросил Штын.

— Отлично. Сейчас только сбегаю наверх на минутку.

Я должен был проверить Сару и Мо. Бывает, за одним демоном увязывается целая компания. Это как низкоуровневый вирус. Я открыл дверь в спальню. Из окна падало достаточно света, чтобы увидеть спящих ребят и оглядеть комнату, но после того, что случилось внизу, я был настороже и на всякий случай включил лампу.

Сара пошевелилась во сне; Мо крепко спал. Ничто не проникло сюда. Ничто их не преследовало. Я успокоился. Не то чтобы я ожидал иного, но мне нужно было убедиться, что бес из гостиной явился сюда на Штыне.

Саре и Мо, лежавшим лицом к лицу, ничего не угрожало. Они мирно посапывали во сне, охраняя друг друга своим дыханием. Они напомнили мне Мэнди и меня, когда нам было столько же, сколько им теперь. Их жизнь только приближалась к зениту. Они еще не знали падений. Глядя на их невинность, хотелось улыбаться и плакать.

Я вернулся на кухню:

— Слушай, у меня еще есть чулан. Если тебе неудобно в гостиной, можешь устроиться там.

— Нет, я в норме. Должно быть, приснилось. Просто никак не могу очухаться.

— Ну как скажешь.

Я-то знал: не имеет никакого значения, где Штын ляжет. Какую бы комнату он ни выбрал, эта тварь появится там вслед за ним. Бесы ждут тебя сколько потребуется и уходят, когда сами захотят. Вот и все, что они делают. Та дрянь, которую я увидел в гостиной, мне совсем не понравилась, но я по горькому опыту знал, что ничего не могу с этим поделать. Ни-че-го.