С тех пор как я напал на Эллиса в пабе «Ситти-оф-Йорк», я многое передумал. Снова и снова я читал рукопись Шеймаса. Разумеется, он не имел меня в виду — не такой уж я законченный параноик, — однако казалось, что я слышу обращенный ко мне голос. Да, он написал это не для меня, но для таких, как я. А думалось мне о том, что же я натворил тогда, в Дерби, в юности.

После всего, что случилось, я был готов снять ногу с мины. Но мне требовалась помощь.

Много лет назад я отверг любовь всей своей жизни, широким жестом оставил сам себя в дураках. Эта история не давала мне покоя. Я старался выбросить ее из головы — бывало, не вспоминал годами, — и каждый раз она возвращалась. Еще один демон в мою коллекцию. Но я знал, что должен встретиться с ним лицом к лицу, иначе он вечно будет поджидать меня у ворот.

Я решил разузнать, что сталось с Мэнди. Раньше я всегда боялся услышать, что сбылись самые жуткие из моих страхов, что с ней стряслось что-то недоброе, а мой пакт, мой договор не возымел действия. Но со временем — в частности, от Фрейзера — я узнал, что ее судьба сложилась не так уж плохо. Во всяком случае, не хуже, чем у многих других: Мэнди вышла замуж, родила двоих детей и развелась. Затем, кажется, снова вышла замуж и в итоге обосновалась в йоркширском городе Лидсе.

Долгие годы я гнал эту мысль прочь, даже когда вновь слышал ее вкрадчивый шепот. Но теперь настал час разузнать о Мэнди побольше. Я просто не мог этого так оставить.

В наши дни связаться с человеком проще простого. Зашел на нужный интернет-сайт — из тех, что предлагают списки одноклассников и однокурсников, — и дело в шляпе. Стоило это совсем недорого; я заплатил и дрожащими руками набрал сообщение:

Нужно поговорить.

Ответа не было, и я три дня ломал руки, гадая, что же делать дальше. Затем он пришел:

Не думаю, что хочу этого.

Итак, все получилось. Правда, не получилось главное. Я сохранил сообщение на компьютере и перечитывал его каждые несколько минут. Пробелы между словами: лазейки, зазоры, дыры, пропуски, которые можно заполнить чем угодно. Она не думает, что ей хочется со мной поговорить. То есть она не знает этого наверняка. А раз она все-таки ответила, значит хотя бы немного во мне заинтересована. Могла же просто не отвечать. Так что, когда меня накрывало, я хватался за спасительную соломинку слова «думаю».

Мне хватило терпения не торопиться с ответом. Наконец я написал:

Все, чего я прошу, — это час или полчаса, чтобы объясниться. А потом навсегда уйду из твоей жизни.

Она отозвалась почти сразу же. Всего через несколько секунд.

Как пафосно! О чем объясниться?

Может быть, я сводил себя с ума, бесконечно думая о том, что для Мэнди давным-давно быльем поросло? Вот был бы номер! Может быть, я пылился где-то в дальнем уголке ее памяти, в одной куче с одноразовыми любовниками и дурацкими смешными безумствами. У каждого ведь есть ящик со старыми фотографиями, в который никогда не заглядывают.

Я не так самонадеян, чтобы воображать, будто все еще занимаю центральное место в ее мыслях или чувствах, что она вообще думает обо мне. Все эти годы она растила детей и обстирывала как минимум двух мужей. Она запросто могла не вспоминать обо мне вовсе. Разве что ненароком.

Но для меня прошлое — это вездесущий призрак. Время ничего не вытесняет из моей памяти. Химикаты на тех старых фотографиях, которые мы никогда не смотрим, становятся нестабильными. Снимки трескаются, желтеют и блекнут. Но опыт — мой опыт — нет. Встречая человека пятнадцать лет спустя, я чувствую себя так, словно мы расстались только вчера. Если он был добр ко мне пятнадцать лет назад, я готов отплатить ему добром. Если пятнадцать лет назад он пренебрегал мною, я по-прежнему уязвлен. Если мы не доспорили, я и сегодня продолжу с того же места. Если дрались — я все еще рвусь в бой.

Вот каков для меня этот мир. Возможно, я зря считаю, что таков он для всех.

Время не лечит, не чинит. Течение дней не смывает боль, страдания, обиды, измены и печали, как не уносит оно дорогие нам образы, запахи и звуки. Кто первым выпустил на свободу беса этой грандиозной лжи? Мог ли этот кто-то соврать из жалости, по доброте душевной? Было ли это ложью во спасение?

Я знал, как сильно обидел Мэнди, и до сих пор из-за этого терзался. Она могла вытеснить эту обиду в темный уголок забвения. Но боль не заставишь замолчать навсегда. Мы можем лишь запереть ее в чулане на ключ, делая вид, что не слышим, как она там буянит.

Как пафосно! О чем объясниться?

Итак, возможно, я просто помешанный. А она обо мне и не вспоминала. До сегодняшнего дня.

Меня мучит совесть. Пожалуйста, позволь мне объяснить, почему я так внезапно бросил колледж и ничего тебе не сказал.

Она не отвечала еще два дня. Эта задержка меня ничуть не тревожила. В конце концов, я терпел больше двадцати лет. Теперь можно не спешить.

Ах вот ты о чем! Да, это было довольно неожиданно. Я и правда удивилась. Но не волнуйся, я тебя прощаю. Мы ведь были всего лишь детьми. Чмоки.

Нет-нет-нет! На это я не куплюсь. Она пишет так, будто эта история для нее гроша ломаного не стоит. Прикидывается, как и все мы. Но я твердо держался своей линии. Измыслил причину, чтобы на следующий же день поехать в Лидс: визит в местное отделение нашей организации. Я настаивал на встрече. На чашке кофе. Она отнекивалась. Но я настоял.

«Привет, незнакомец». Она часто так здоровалась. Могла сказать так, даже если мы не виделись всего лишь два дня.

Я добрался до «Белых локонов» — паба на улочке Теркс-Хэд-ярд в центре города. Мы договорились, что встретимся там в полдень. Место выбрала она. Паб «Белые локоны»? На улочке под названием Турецкая Голова? Что это, розыгрыш? Я старался обуздать свою паранойю. Но, едва переступив порог, сразу же увидел Мэнди. Она сидела за столиком у окна, медленно помешивая ложечкой кофе. Других посетителей не было: наверное, слишком рано. Она подняла глаза и тоже меня узнала.

Она, конечно, располнела, а ее темные волосы были подкрашены хной — должно быть, чтобы скрыть седину. Складки, что притаились в уголках ее глаз, иногда называют гусиными лапками, но я предпочитаю слово «смешинки». На губах у нее играла такая знакомая полуулыбка. Я припомнил все те случаи, когда делал то, чего она не одобряла. Сердитая это гримаса или снисходительная, я не знал ни тогда, ни теперь.

Я плюхнулся на стул и уставился на нее.

— Дурак! Совсем рехнулся, — сказала Мэнди. — К чему это все?

— Здравствуй, Мэнди.

— Святые угодники!

— Мне нужно выпить.

— Раньше ты пил пиво, — сказала она, когда я вернулся от стойки. — Говорил, что вино для гомиков.

— Разве? Ну и кретин, прости господи.

Мэнди сказала, что время меня пощадило и я по-прежнему отлично выгляжу. Я сказал то же самое про нее, но не из вежливости: я действительно так думал.

— У меня есть час, — сказала она. — Потом надо будет идти.

Мне стало досадно, хотя я и ожидал чего-то подобного. Я обещал рассказать ей, почему так внезапно бросил колледж, и после нескольких фальстартов наконец стронулся с места. Начал с оккультной книги, которую так и не доделал, — той, что Фрейзер приспособил для своих целей. Но Мэнди меня перебила.

— Прежде чем ты продолжишь, — сказала она, — не мог бы ты объяснить, почему вдруг решил рассказать мне все это?

— Вовсе не вдруг. Я всегда этого хотел. Все эти годы.

Она легонько сжала мне запястье. Ее ухоженные ногти были розовыми, как перья фламинго. Я чувствовал запах ее духов.

— Уильям, мы были всего лишь детьми. Это все равно что рассказывать о случае на школьной площадке. Неужели это правда так важно?

Важнее некуда. Ради этого я проехал сто семьдесят миль на поезде. А до того двадцать с лишним лет блуждал в потемках. В общем, Мэнди, удивленно таращась, хотя и подперев подбородок рукой, выслушала всю мою историю. Про все эти ритуалы, пентакли, капелланов, фотографии, бесов, погибших и выживших девушек. Затем я перевел дыхание и объяснил, что пошел на сделку с бесом, чтобы он оставил ее в покое. А потом поспешно уехал, увлекая его за собой. И лишь через много лет узнал от Фрейзера, что заблуждался насчет участи, постигшей девушек с фотографий.

Мэнди смотрела на меня во все глаза.

— Чушь какая-то, — сказала она.

— Отнюдь.

Она засмеялась:

— Что ты куришь? Нет, я, конечно, всегда знала, что ты не от мира сего, но чтобы настолько! — Она отвернулась и провела рукой по волосам.

— Я никому об этом не рассказывал, — сказал я. — Даже бывшей жене, с которой прожил двадцать лет. Даже не заикнулся.

— Ты ведь чертовски серьезен, да?

— Эти бесы никогда меня не покидали. Они и сейчас здесь. Один из них сидит на стуле рядом с тобой.

Она быстро повернулась, но, разумеется, для нее стул был пустым. Мэнди не могла видеть того, что видел я. А там действительно сидел бес. Вообще-то, в этом пабе их было пятеро. Они увлеченно следили за ходом нашей беседы. Просто ждали, терпеливо ждали, чем она закончится.

Мэнди перевела взгляд на меня:

— Это отвратительно, Уильям.

— Я привык. Если никому не рассказывать — жить можно. К тому же не все бесы плохие.

— Я не об этом. Я о том, что ты со мной делаешь. В смысле, зачем ты мне вешаешь на уши всю эту лапшу? Ты так развлекаешься? Зачем ты вообще сюда приперся? Лишний раз сделать мне больно?

Вот оно! Я не ошибся. Обида не прошла, она просто вмерзла в паковые льды.

— Мэнди, клянусь, у меня и в мыслях не было снова причинить тебе боль. Я только хотел, чтобы ты знала — я тебя тогда не отверг. Я пытался тебя спасти.

— Но почему ты не сказал мне хоть что-то вовремя?

— Что?

— Почему не рассказал об этом тогда?

— Ты не веришь мне сейчас; неужто тогда поверила бы?

— О нет. Это тут вообще ни при чем. Я спрашиваю, почему ты даже не пытался.

— Я оберегал тебя!

— Ага, как же. Хорошо, допустим, я поверила твоим дурацким россказням про все эти пентакли, фотографии и прочую лабуду, но все равно я считаю, что ты сбежал от меня. Просто выбрал подходящий момент и сбежал. Бросил меня. Ну и ладно. Такова жизнь. Бывает. Переживем и это. Я пережила. А ты почему нет?

— Погоди, погоди…

— Сам погоди, Уильям. Чего ты ждал, явившись сюда? Прощения? Ты прощен. С этим разобрались. Понимания? Так я всегда понимала, что ты со странностями. Чего еще тебе надо?

Такого я не ожидал. Чего угодно, но не такой самоуверенности. Не такого напора.

— Мэнди, кажется, я попал в ад. По собственной вине.

— Ну так выбирайся оттуда!

— Думаю, что смогу. Но только если ты позволишь.

Она откинула голову, яростно глядя на потолок. Но я знал: она просто не хочет, чтобы я смотрел на нее.

— Даже вообразить не могу, о чем это ты!

— Мэнди, мне нужно твое позволение полюбить другую.

Теперь она посмотрела на меня. Ее губы плотно сжались. Что-то задергалось у нее в уголке глаза. Она сказала, но как бы в сторону, кому-то стоявшему рядом:

— Просто не верится, что я готова терпеть от тебя подобное. Просто не верится. После всех этих лет. — Ее глаза наполнились слезами. — В голове не укладывается.

Я вскочил на ноги:

— Прости, Мэнди. Прости. Прости меня.

Я схватил пальто и шарф и поспешил прочь, чувствуя себя чудовищем. Выбежал из паба, уставился на огни фонарей. Ноги подкашивались. Я на миг прислонился спиной к побеленной стенке дома, а затем, покачиваясь, пошел по улице.

И тут я услышал, как Мэнди окликает меня. Поравнявшись со мной, она взяла меня под руку:

— Постой, что мы, в самом деле, как эти самые… Давай хотя бы пройдемся вместе.

Она повела меня к торговому центру «Меррион», где договорилась встретиться с дочерью. Я был как оглоушенный, но не возражал. Мы немного потрепались, подводя итог двадцати с гаком лет, прожитых порознь. Это была очень неспешная прогулка.

Потом мы еще минут десять ждали ее дочь у входа в торговый центр. Мэнди рассказала, что после моего исчезновения Фрейзер целый год утверждал, будто не теряет меня из виду. Я ответил, что понятия не имею, зачем ему это понадобилось.

— У вас с ним что-нибудь было?

— О, вот и моя дочь, — сказала она, показывая на ту рукой.

Ей было лет девятнадцать. Вылитая Мэнди, какой я впервые увидел ее в колледже. Господи, даже мода вернулась: те же длинные черные волосы. У меня аж дыхание перехватило.

— Это Наташа, — сказала Мэнди.

Мы пожали друг другу руки. Мэнди представила меня как товарища по колледжу. Я не смог удержаться.

— Ты такая красивая, — сказал я Наташе. — Твоя мама, наверное, очень гордится тобой!

Она вспыхнула; мать и дочь обменялись взглядами, в которых сквозила бесконечность космоса. Мне хотелось сказать ей: «Представляешь, Наташа, на свете есть люди, которые не верят ни в бесов, ни в духов».

Но вместо этого я включил бодрячка, жизнерадостно раскланялся и побрел на вокзал, чтобы сесть на обратный поезд до Лондона.