На следующее утро мы встали с постели, как обычная семья, и стали собираться на работу. В ее ванной я исследовал головку пениса, свербящую от всенощного траха. Болели и яйца. Да уж, теперь я вспомнил, чем чреват необузданный секс, и был слегка потрясен. Оставалось надеяться, что давление в норме.

Мы вышли из ее квартирки, словно мистер и миссис Повседневность, вместе спустились в метро — она отправилась в свою контору, а я в свою. Прежде чем разделиться, договорились пообедать в «Заячьей тушенке» на Виктория-Бридж-роуд — элегантном пабе с отделкой из мрамора и темного дерева, с рифлеными пилястрами и гигантской люстрой.

Стены паба пестрели от гравюр. Над нами висела грандиозная доска с изображением старомодно одетых людей, сутулившихся за этой же стойкой сотню лет назад. Словом, это место можно было считать образцовой во всех отношениях исторической пивной старого Лондона. За исключением того, что это неправда: всего лишь подделка под старинную пивную, одна из многих. Раньше здесь был банк, не так давно его превратили в паб. А ряженые бездельники на гравюре были самозванцами.

Я заказал бутылку «Маркиз де Гриньон Резерва» и налил Анне — да, Анне — бокал. Не успела она поднести его к губам, как я ее остановил. У меня было для нее кое-что — идеально-заурядный, скучный золотисто-желтый ключ от английского замка. Я с легким призвоном опустил его перед ней на стол.

— Что это?

— Я хочу, чтобы после работы ты пришла домой. Мне кажется, моя квартира гораздо уютнее.

Ключ слабо поблескивал на столе, отражая тусклый желтый свет, исходивший от люстры. Анна смотрела на него.

— Слишком быстро, — сказала она. — Притормози.

— Но почему? Ты ведь этого хочешь.

— Да, хочу, но пока что не могу его взять. Я еще не уверена, что не окрутила тебя. Не обманула так или иначе. Я еще не знаю, кто я такая — бездомная девица, расторопная секретарша из офиса, хиппушка, стриптизерша — да мало ли кто еще, в самом деле.

— Ох, — вздохнул я, чокнулся с ее бокалом и отпил вина. — Я ведь раскусил тебя с самого начала.

— И каким же образом?

— Мне твой бес обо всем доложил.

— Мой бес?

— Ну да. Он же с самого начала был там. Вернее, она. По крайней мере, мне кажется, что она. — Я искоса посмотрел на соседний стул. — Хочешь верь, хочешь не верь, но она сидит здесь. Прямо сейчас. Рядом с тобой.

И она не удержалась. Не удержалась и чуть повернула голову, чтобы взглянуть на этот стул, увидеть своими глазами.

— Шутка, — сказал я.

Это и в самом деле были последние дни Антонии. Она наконец сдалась на уговоры доктора и легла в больницу. Мы с Анной — теперь мне нужно привыкнуть называть ее Анной — отправились ее навестить. Анна хотела рассказать ей свою историю, а я хотел, чтобы Антония ее услышала, поэтому ненадолго оставил их вдвоем. Я не хотел, чтобы она умерла, сомневаясь, что в этом мире можно сделать Что-то Хорошее. Лично я только в это и верю. По правде говоря, как раз Антонии не нужно об этом рассказывать. С ней тут и спорить не о чем. Видимо, я все еще пытаюсь убедить сам себя.

Ну, я не знаю… Я почти ожидал увидеть ее кровать в окружении ангелов и в лучах золотистого света. Ничего подобного. Обычная больничная койка в общей палате, стены которой не мешало бы подкрасить. Койка была отгорожена медицинской ширмой на колесиках. На прикроватной тумбочке стояла ваза; аромат хризантем смешивался с больничным запахом антисептиков.

Антония полулежала, опираясь на гору подушек. Я поцеловал ее в щеку. Мне было больно за нее. Я любил ее — чахлой, несбывшейся, увядше-хризантемной любовью.

Мы тоже принесли ей цветы. Каллы. Но вазы под них не нашлось, а поскольку я знал, что Анна хочет кое-что рассказать Антонии, я сказал им, что пойду поищу. Бродил по палатам в поисках подходящего сосуда. Случайно наткнулся не на что-нибудь, а на винный графин и наполнил его водой.

Когда я вернулся за ширму, женщины разговаривали вполголоса. Я поставил графин на прикроватную тумбочку. Каллы оказались для него слишком велики. С другой стороны кровати был еще один стул, я сел на него, и Антония, не прерывая беседы с Анной, взяла меня за руку.

— Мне так жаль, что я не сразу узнала тебя, когда ты ко мне зашла, — сказала она Анне. — Впрочем, не жаль. Ведь это говорит о том, какой длинный путь у тебя позади.

— Ничего, разве всех упомнишь? Их, должно быть, сотни.

Антония рассмеялась — тихо-тихо, но и этого ей хватило, чтобы закашляться.

— Больше тысячи. Я считала. Но не всем удалось выбраться, как тебе.

— Ты меня спасла.

— Нет, ты спаслась сама. Уильям рассказывал тебе о своих бесах?

— О да.

— И ты их тоже видишь?

— Нет. Во всяком случае, не так, как он.

— Нет? Что ж, а я вижу. Но я ему не признавалась. Не хотела его поощрять. Уильям, ты видишь их здесь, сейчас?

— Нет, — сказал я. — Ты им, похоже, не нравишься, Антония. Я тебе и раньше это говорил.

— Анна, — сказала Антония, — сейчас я скажу тебе, что он видит на самом деле.

— И что же он видит? — спросила Анна.

— Страдания, — сказала Антония. — Он видит страдания других людей. И свои собственные. Видит их в образе бесов. Настоящих.

— Но твоих я не вижу, Антония, — сказал я.

— Верно. Потому что я их обманула. Помнишь, ты как-то спрашивал меня, чего они ждут? Вечно чего-то ждут… Знаешь чего? Разрешения уйти. — Она покачала головой. — Я люблю тебя, Уильям, потому что для тебя жизнь никогда не перестанет быть захватывающей. Потому что ты добр ко всем ее созданиям. Ты даешь им дом. Но иногда он им не нужен. Я умираю, Уильям… Я должна была сказать тебе об этом.

— Антония… — сказал я. — Антония…

— Тсс! Послушай, — сказала она. — Анна возьмет на себя управление «Гоупойнтом».

— Что? — Я посмотрел на Анну. Она кивнула. — Когда вы это решили?

— Только что, — сказала Анна. — Пока ты ходил за вазой.

Когда мы вышли из больницы, мне жутко захотелось выпить. Я не мог видеть вопящих, чадящих сигарами демонов Челси, так что мы взяли курс на набережную, в более цивилизованные гроты «Винного бара Гордона», где не играла музыка и подавали только вино.

Искать столик в полуподвале «Гордона» приходится чуть ли не на ощупь. Огонь свечей не рассеивал мрака по углам, и казалось, что здесь каждый что-нибудь скрывает: если не заговор, то тайное свидание. В семнадцатом веке в этом доме жил Сэмюэл Пипс, а в кабинете над баром Редьярд Киплинг написал «Свет погас». Один из моих любимейших лондонских пабов, вот только сегодня какой-то не очень духоподъемный.

— Ей осталось две-три недели, — сказал я. — А может, и два-три дня. А ты полна сюрпризов, ты в курсе?

— Да, я такая, — сказала Анна.

— Поиск пожертвований — это непрерывный кошмар.

— Ты нам поможешь. — Она все знала о букинистической афере: я рассказал ей.

— Я и себя-то сейчас не могу прокормить. Ты выдохнешься. Это будет выжимать из тебя все силы.

— А ты — утешать меня.

— Проще отдать помещение одному из агентств по соседству. «Сент-Мартин-ин-зе-Филдз». Они хорошо справляются.

— Я не всегда хочу того, что проще.

— Ты постоянно будешь на мели.

— Ага, возможно.

Я обвел глазами подвальчик паба, прошелся взглядом по мрачным углам и обнявшимся парочкам, словно опасался шпиона или врага, проникшего сюда, чтобы нас подслушать. Но каждый был озабочен своим собственным заговором. Идея сохранить «Гоупойнт» казалась мне безумием — даже если я поддержу Анну, даже если смогу. И все это означало, что теперь мне позарез нужно выцепить Штына и найти нового покупателя взамен Эллиса. Беда в том, что я даже не представлял, с чего начать.

Я не стал спрашивать, зачем ей это нужно. В этом мире полно людей, которые только и мечтают избавиться от бесов, но всегда будут и те, кто ищет их на свою голову.