Ковент-Гарден. Несуразность этого места всегда поражала воображение Чарлза. Покрытые слоем сажи особняки с классической архитектурой, окружавшие мощенную плитами площадь, уже начали приходить в упадок в связи с явным обеднением владельцев, которые тем не менее старались сохранять аристократические замашки. Здания, построенные в итальянском стиле, выглядели довольно нелепо среди массы людей, являющихся по всей своей сущности британцами. С одной стороны возвышался собор Святого Павла со строгими романскими чертами, а в центре площади, наполненной шумом, хаосом и беспорядочной оптовой торговлей овощами и цветами, расположились три параллельные крытые аркады.

Останавливаться здесь не было смысла, поэтому карета Чарлза свернула за угол к Королевскому итальянскому оперному театру. Однако суматоха рынка всегда привлекала Кроссхема, и сейчас особенно, когда он немного остепенился.

Чарлз открыл дверцу кареты и, минуя ступеньки, легко ступил на тротуар, давя разбросанную упаковочную солому и прочие отбросы. На площади перед ним растянулось около полусотни ларьков, принадлежащих тем торговцам, которые не имели ни большого количества товаров, ни средств, чтобы занять желанные места в аркадах. Их прилавки были на три четверти пусты в это позднее время дня, однако рынок все еще был заполнен оптовиками, торговцами зеленью, носильщиками, бакалейщиками, лоточниками и цветочницами, а также прочими слоями низшего общества. Все они могли бы служить удобным объектом исследования для социолога.

Чарлз, обходя ларьки, пробрался к центру рынка и вошел в галерею между двумя арками. В это время года отсутствовали свежие овощи, тем не менее недостатка в товарах не было. На открытом холодном воздухе лежали лук, репа, картофель, пыльные после хранения в ящиках. Кроме того, прилавки заполняли искусственно выращенные и заботливо уложенные сочные фрукты вместе с грудами помятых, тронутых морозом товаров, привезенных из теплых стран. Здесь также были выставлены в изобилии дешевые тепличные цветы. Их листья и лепестки были заботливо подвязаны, чтобы выдержать тряску фургона при перевозке, а также атмосферу будущей слишком натопленной гостиной.

Впереди располагался, тускло поблескивая, цветочный зал, представляющий собой лабиринт из железа и стекла. Чарлз увернулся, едва не столкнувшись с женщиной, несущей на голове корзину с яблоками, и вошел внутрь. Здесь, в теплой оранжерее, обосновались поставщики наиболее изысканных дорогих цветов и богатые дамы внимательно выбирали предлагаемые товары с особой щепетильностью, делая заказ для предстоящего обеденного приема или бала. Чарлз ответил поклоном двум из них: графине Рашуэрт, которую, как обычно, сопровождала ее бледнолицая дочь, а также миссис Алджернон Морел, которая вечно жаловалась на здоровье. Затем остановился у своего излюбленного киоска, купил традиционную бутоньерку – скромную, дорогую орхидею с трудно произносимым названием, вышел на улицу и свернул к свежевыкрашенному белому фасаду реконструированного оперного театра, выделяющегося своей чистотой на фоне закоптелых соседних домов.

Чарлз быстро поднялся по ступенькам крыльца и вошел в холл. Мистер Ларсон ожидал его, как обещал, болтая с сэром Натаниелом Дайнсом и лордом Гиффордом. Дайнс и Гиффорд проявляли вместе с Чарлзом любительский интерес к искусству, хотя одна весьма неприятная дама как-то заметила, что их больше интересуют молоденькие актрисы, чем сама опера. Баронет кивнул, когда Чарлз приблизился.

После обмена приветствиями мистер Ларсон почтительно пригласил джентльменов в зрительный зал и повел их в сопровождении неприметного служащего с небольшим фонарем. Они остановились в центре третьего ряда на достаточном расстоянии, чтобы отчетливо обозревать всю сцену. Чарлз подумал, как было бы приятно наблюдать отсюда все представление, вместо того чтобы смотреть вниз из ложи Эджингтонов. Он сел между мистером Ларсоном и Дайнсом и откинулся на спинку кресла.

Горели только огни центральной секции рампы, освещавшей декорацию в виде оснастки корабля для первого акта вечернего представления «Тристан и Изольда». Декорация представляла собой невероятный лабиринт из канатов и парусов. В зале Чарлз мог различить слабые силуэты сотен мест, которые оказались не настолько пустыми, как ожидалось.

Чарлз обычно испытывал удовольствие в те моменты, когда водворялась тишина перед началом прослушивания и сцена была пуста в ожидании артиста, вот-вот готового выйти на нее, чтобы продемонстрировать свой великолепный оперный голос… Или, может быть, появится очередная девица, лишенная таланта, но с чрезмерным честолюбивым желанием. Однако сегодня он пришел сюда с намерением найти подходящую кандидатуру на роль леди.

– Мисс Кроссхем прислала мне вчера интересное письмо, – сказал лорд Гиффорд, склонившись к Чарлзу. В этот момент на сцену вышла высокая костлявая женщина. Она выглядела как прачка средних лет.

Чарлз мгновенно счел ее непригодной для оперы и для своих целей, поэтому не стал уделять внимание прослушиванию.

– Полагаю, она сообщила тебе о нашем небольшом споре, – тихо произнес он, не скрывая возмущения в своем голосе. Милли вела себя крайне неосторожно, но, к сожалению, ее нельзя было ограничить в переписке теперь, когда она вышла из детского возраста.

– Кажется, она раздражена этим, – сказал Гиффорд.

– Я тоже получил письмо от нее, и держу пари, еще более резкое, чем твое, – вставил Дайнс. – Она сделала мне выговор за мое участие в судьбе Лили Барретт. Ей кажется, что если бы я не защищал так энергично эту девушку, у нее не было бы побуждения поставить ее на место и вы могли бы избежать столкновения. – Дайнс протер запасным платком свой монокль, приложил его к глазу, поморщился, глядя на женщину на сцене, и снова закрепил монокль на лацкане сюртука.

Чарлз нахмурился. Высокомерные манеры Дайнса обычно вызывали у Милли раздражение, и она всегда была против позиции, которую он занимал, из-за упрямства… или из принципа, как ей казалось. Дайнс хорошо знал, какой эффект производят на Милли его поступки, и забавлялся, видя ее реакцию. Чарлз тоже счел бы все это забавным, однако мысль о тяжелых обстоятельствах, в которых оказалась Лили Барретт, заставляла его отбросить юмор.

Дайнс искоса взглянул на Чарлза, как бы читая его мысли.

– Эджингтон, всем уже известно, что собой представляет мисс Барретт. Сначала общество притворялось, мило общаясь с ней, но она такая флегматичная, что утомила всех еще до бала у Рашуэртов. Милли только хотела освободить нас от тяжкого бремени продолжать притворяться.

– Почему ты столь озабочен судьбой этой девушки? – вмешался Гиффорд. – Ты ведешь себя так, словно она твоя бывшая любовница. Может быть, ты стараешься благополучно выдать ее замуж за какого-нибудь прожигателя жизни с пустым карманом, прежде чем ее интересное положение станет очевидным для всех и тебе припишут ее ребенка?

Чарлз фыркнул. Дайнс никогда не проявлял к кому-либо сочувствия. Жаль, что на том балу не было Кристофера Рэдклиффа. Или Фейс Уэлдон. Они бы придумали, как вразумить Милли. И все продолжили бы притворяться, до тех пор пока ситуация не изменится. Хорошее личико Лили Барретт, мягкий характер и приличное приданое способствовали тому, что некий молодой джентльмен посмотрит сквозь пальцы на ее прошлое и женится на ней.

Очередная певица была отвергнута мистером Пирсоном и покинула сцену, сделав неловкий старомодный реверанс. Дайнс сосредоточился, когда вперед вышла другая женщина, и приложил к глазу монокль, разглядывая ее. На этот раз он оставил его на месте. Эта женщина, вернее девушка, представляла собой пухленькую блондинку с приятным лицом и великолепной фигурой.

Она назвала произведение, которое собиралась исполнить, и Чарлз поморщился, услышав резкий корнуэльский акцент, а Дайнс едва уловимо изогнул верхнюю губу. Он питал слабость к невинным деревенским девушкам. Чарлз предпочитал искушенных женщин с определенным опытом для короткой связи, поскольку с недавних пор был слишком занят делами в своем поместье, чтобы тратить силы и время на длительное ухаживание. Но даже если отбросить личные предпочтения, эта девушка была слишком неотесанной для реализации его плана.

Тем временем девушка начала исполнять ничем не примечательную, малопопулярную арию, и на лице Дайнса промелькнуло недовольство.

– Если поведение твоей сестры слишком раздражает тебя, старина, почему бы тебе не решить эту проблему?

Чарлз поморщился.

– В отношении Миллисент легче сказать, чем сделать что-нибудь.

Дайнс приподнял голову, и отдаленный свет рампы тускло отразился в его монокле.

– Послушай, Эджингтон, она всего лишь женщина. Тебе надо найти ее слабое место и сыграть на этом.

– Что ты можешь посоветовать? – отрывисто спросил Чарлз. – Я считаю неприемлемым проявлять жестокость по отношению к моим родственникам.

– Хорошо известно, что мисс Кроссхем питает слабость к азартным играм, – сказал Дайнс, небрежно пожимая плечами. – Почему бы тебе не заключить с ней пари?

Чарлз рассмеялся, не в силах удержаться.

– Слишком поздно, приятель. Она уже заключила со мной пари.

Дайнс резко повернул голову. При этом свет со сцены, отраженный линзой монокля, скрывал его глаз.

– В самом деле? Каковы же условия и ставки, если не секрет?

– Если я докажу, что какая-нибудь деревенщина или беспризорница сможет быть принятой обществом, тогда Миллисент согласится с тем, чтобы мисс Барретт вошла в наш круг, и выступит в качестве поручительницы, представляя девушку обществу, – сказал Чарлз с оттенком некоторого удовлетворения.

– А твое участие в выборе и подготовке этой никому не известной девушки останется в тайне, – добавил Дайнс. – Очень мудро.

Гиффорд покачал головой – в восхищении или с недоверием – Чарлз не мог определить.

– Скажи, чем ты будешь расплачиваться в случае проигрыша? – спросил Дайнс, снова придав своему голосу скучающий тон.

– Миллисент так уверена в своей победе, что даже не позаботилась о встречном предложении.

Дайнс громко захохотал.

– С ней определенно опасно заключать пари.

– На самом деле ты бы и сам был не прочь решиться на такой подвиг, – холодно заметил Чарлз. Половина долгов Милли после бала у Рашуэртов относилась к Дайнсу.

Дайнс пожал плечами, улыбаясь без тени раскаяния.

– Значит, на этот раз ты пришел в оперу в поисках какой-нибудь деревенщины? – спросил Гиффорд.

– Или уличной девицы, – согласился Чарлз.

– Как насчет этой? Она достаточно хорошенькая, – сказал Гиффорд, кивнув в сторону блондинки.

Чарлз поморщился:

– Она выглядит слишком неотесанной.

– Сегодня здесь будет много других девиц, – заметил Дайнс. – В случае удачи какая-нибудь из них окажется подходящей.

Чарлз обратил свое внимание на сцену.

– Это Миллисент верит в удачу, а я – в намеченный план.

Дайнс, казалось, нашел его замечание чрезвычайно забавным.

– Как и я, старина! Как и я.

– Я готова, – твердо сказала Мэгги. В животе ее урчало, но она решительно игнорировала это. Возможно, такое состояние связано с тем, что желудок не пустой, говорила она себе. Благодаря ее предприимчивости последние четыре года голод почти не мучил ее.

Перл Бланк стояла в двери гримерной, приняв артистическую позу в свете единственного газового рожка. Казалось, она всегда представляла себя на невидимой сцене, и Мэгги часто размышляла, присутствует ли с ней воображаемая публика, когда она остается одна. Оперная певица разметала свои льняные локоны и гортанно рассмеялась:

– О, дорогая, ну конечно, ты готова! Не бойся – все мы начинали так же, как ты. – Последние слова она произнесла как типичная лондонка, отбросив французский акцент, и посмотрела на Мэгги, изогнув бровь.

Мэгги улыбнулась, отметив стремление подруги поддержать ее. Однако Перл ошибалась: они не обладали равными возможностями. Мэгги понимала, что ее голос и внешность существенно отличаются от голоса и внешности соблазнительной сопрано.

– Шпасибо, – сказала она, от волнения произнеся «ш» вместо «с».

Перл предупреждающе подняла палец, и Мэгги тут же поправилась.

– Спасибо, – повторила она, подражая произношению представителей высшего общества. Мэгги не являлась великолепной певицей, но обладала превосходной способностью подражать.

Перл кивнула.

– Ты должна спеть наилучшим образом. Мистер Ларсон ищет сопрано для ведущих партий.

– Меня не волнует роль ведущей певицы. – На самом деле чем ниже будет ее статус, тем лучше. Тем дольше Дэнни не сможет обнаружить ее новую работу и попытаться навредить ей.

На лице Перл промелькнуло сомнение и тут же исчезло. Мэгги знала почему: у мистера Ларсона в хоре уже было достаточно приличных певиц. Он искал новую примадонну, и Мэгги знала, что не сможет быть таковой.

«Нет, – твердо сказала она себе, – я не сдамся так просто». Должен же быть выход из создавшегося положения. Надо только найти его.

Перл тряхнула головой, как бы проясняя ее.

– Ну не будем медлить, дорогая. Дай мне твою шляпу. Ты не станешь возражать против того, чтобы воспользоваться моим, более красивым платьем?

– Перл, ты на пол фута выше меня и у твоего платья изгибы там, где у меня нет ничего. – Мэгги выразительно махнула своей шляпой, прежде чем передать ее. – Я буду выглядеть крайне нелепо в нем.

Перл фыркнула и начала энергично подталкивать Мэгги к кулисам.

– Не понимаю, почему бы тебе не надеть что-нибудь более эффектное. Что-нибудь из твоего гардероба, которым ты пользовалась в эстрадном представлении, поскольку последнее время одеваешься как старая карга, – проворчала она.

– Думаю, костюм маленького сорванца едва ли произведет впечатление на мистера Ларсона, – возразила Мэгги.

Они подошли к группе статистов, и Мэгги остановилась, снова почувствовав необычайное волнение. Находясь позади трех женщин и сухопарого юноши, она могла видеть огромный зрительный зал, блистающий темно-красными и белыми красками.

Он был намного величественнее залов, в которых она выступала прежде, и даже лучше того, каким он был до пожара шесть лет назад. От сцены в глубь помещения уходили ряды плюшевых кресел, заканчивающиеся затейливо украшенными галереями лож, и над всем этим в сумраке потолка тускло поблескивала люстра. В центре зала располагалась увенчанная огромной короной королевская ложа со свисающими темно-красными шторами. Одна из претенденток на роль оперной певицы, стоявшая на сцене, выглядела совершенно потерянной: ее слабый голос растворялся и исчезал в огромном пространстве.

Полутемная, грязная и неотделанная даже после восстановления часть помещения за кулисами была знакома Мэгги так же хорошо, как ее маленькая квартирка, поскольку обстановка за кулисами любого театра имела схожие черты. Эти помещения, как правило, выглядели мрачными и угрожающими из-за опор, которым, похоже, не было другого места, кроме как на проходе. Под потолком висели многочисленные переплетающиеся веревки, поддерживающие светильники, декорации и занавес. Здесь всегда чувствовался характерный запах: смесь грима, масляной краски и пота.

В детстве Мэгги проводила много часов за кулисами оперного театра, готовая за пару пенни выполнять любые поручения спешащих на сцену актеров, лишь бы иметь возможность наблюдать за спектаклем из-за кулис, трепетно воспринимая музыку, которая заставляла ее парить. Там она познакомилась с Перл десять лет назад, когда была совсем ребенком, а Перл еще не освоила лондонское произношение и исполняла роли пажа или дерзкой служанки. Несколько лет назад Мэгги уже делала попытку ступить на сцену оперного театра, но тогда мистер Ларсон сказал ей то, что она и сама знала: у нее достаточно приятный драматический голос, но он не является тем божественным инструментом, каким должны обладать певицы Королевского оперного театра.

«Будь ты проклят, Дэнни, – подумала Мэгги, наверное, уже в тысячный раз на этой неделе. – Что я тебе сделала?»

Девушка на сцене закончила пение и после приглушенных слов из зала, которые Мэгги не расслышала, заковыляла прочь в подавленном состоянии. Затем было названо имя Мэгги. Перл сжала ее руку, и Мэгги, сделав глубокий вдох, шагнула на сцену и в свое будущее, каким бы оно ни было.

Чарлз взглянул на невысокую, закутанную в платок девушку, вышедшую из-за кулис. Он без особого интереса наблюдал, как она пересекла сцену, полагая, что это одна из девчонок, помогавших поправлять освещение или декорации перед очередным прослушиванием. Но девица двинулась прямо к рампе, и яркие огни осветили ее лицо – лицо вполне совершеннолетней девушки. От нее веяло поразительной силой характера, которую трудно было ожидать в таком хрупком теле. Это была не девчонка-сорванец, а женщина: еще одна певица, вышедшая для прослушивания.

У нее были темные глаза и волосы, а кожа светлая, с оттенком желтизны в ярком свете сцены. Правильные черты лица можно было назвать красивыми. Однако словами трудно передать воздействие, которое она оказывала на наблюдателя. Чарлз был поражен прежде всего исходящей от нее силой.

В ее позе чувствовалась вызывающая смелость, даже некоторая наглость, когда она обвела невидящим взглядом места в зрительном зале, ища слушателей сквозь огни рампы. Она стояла, покачиваясь на носках, словно готовилась действовать при малейшей опасности: либо атаковать, либо спасаться бегством – Чарлз не мог понять.

Девушка шагнула вперед, и черный платок соскользнул с ее плеч, открыв коричневое, строгого покроя платье.

– Могу я начать? – спросила она.

Чарлз был поражен, услышав ее безукоризненное произношение, характерное для представителей высшего общества, хотя готов был поклясться, что она никогда не принадлежала к дворянскому сословию. Он невольно подался вперед.

– Начинайте, милочка, – сказал мистер Ларсон.

– Кто эта девушка? – тихо спросил Чарлз. Мистер Ларсон заглянул в табличку на коленях своего секретаря.

– Маргарет Кинг, – сказал он. – Говорят, она проходила прослушивание четыре года назад, но я не помню ее. Должно быть, тогда она была еще совсем ребенком. По ее словам, последнее время она выступала в варьете и за нее поручилась Перл Бланк.

Брови Дайнса взметнулись вверх, и Чарлз понял почему. Перл Бланк была, бесспорно, ведущей оперной певицей, такой же замечательной, как Ла Гризи и мадам Виардо в расцвете своей карьеры, и обладала большим самомнением и достоинством, как и полагается примадонне. Как могла певичка из вульгарного варьете, будучи моложе Перл лет на шесть, быть ее ближайшей подругой?

Сейчас эта девушка смотрела прямо на них.

– Я исполню выход Одабеллы из пролога к опере «Аттила», – объявила она.

Интерес Чарлза возрос еще больше. Оперу «Аттила» не ставили в Лондоне в течение нескольких лет, и хотя автором был сам Верди, похоже, никто, кроме него самого, не считал это произведение оперой. Более того, партия Одабеллы была довольно трудной для певицы, которая должна изображать то наивную девушку, то умудренную опытом женщину – два женских характера, наиболее популярных в настоящее время в опере.

Маргарет Кинг на мгновение закрыла глаза и сделала глубокий вдох, готовясь к выступлению, а когда снова открыла их, выражение ее лица резко изменилось, приобретя пронзительные, напряженные черты. Она начала петь, и первые ноты прозвучали с необычайной чистотой и силой, отчего по спине Чарлза пробежали мурашки. Он явственно представил, как она стоит на поле боя перед ордами кочевников с мечом в руке. Даже после поражения она оставалась гордой и несгибаемой перед предводителем варваров, презирая женщин, которые прятались за спины мужчин, не встав на защиту своих жилищ и детей. Она была замечательной, превосходной актрисой.

Именно такой, какую он искал.

Объективно Кроссхем понимал, что голос Маргарет Кинг недостаточно силен, да и выразителен для оперы, и она вынуждена была замедлять темп в наиболее трудных пассажах, однако внутри у Чарлза все сжималось, когда она гордо смотрела на воображаемого Аттилу. Он не хотел, чтобы ария кончалась, и в голову ему непроизвольно пришли слова ответа Аттилы. Он, не задумываясь, встал, отчетливо понимая, что надо сделать, чтобы продолжить действо.

Мэгги допела до конца свою арию, и ее голос вызывающе прозвенел, прежде чем наступила тишина. Она заморгала, осознав, что ее руки все еще сжаты в кулаки, при этом одна поднята над головой. Ее платок соскользнул с плеч и упал на пол. Мэгги протянула руку, чтобы поднять его, когда в тишине внезапно зазвучал глубокий мужской голос.

– Bella e quellaira, о vergine…

Это был ответ Аттилы на вызов Одабеллы. Мэгги поняла, что певец явно не был профессионалом, но его голос, несмотря на неровность, волновал, заполняя зрительный зал и вызывая симпатию. Застыв в неопределенности и смущении, она смотрела в темноту позади огней рампы, в то время как певец приближался, и его голос звучал довольно мощно и уверенно, когда он выражал свое восхищение Одабеллой и объявлял, что дарует ей прощение.

Мэгги стояла в нерешительности. Было ли это своеобразное испытание? Она ответила, слепо вглядываясь вперед и стараясь различить силуэт певца.

– Fammi ridar la spada!

– Возьми мой! – Аттила приближался, и его голос теперь звучал громче. Мэгги уже могла различить его фигуру в нескольких шагах позади рампы.

Слова арии непроизвольно слетали с ее губ, в то время как она смотрела на приближающегося мужчину, не в силах оторвать от него глаз. Она клялась отомстить Аттиле и готова была убить его мечом, который тот дал ей. Когда Мэгги умолкла, мужчина легко вскочил на сцену. Теперь он стоял перед ней, освещенный огнями рампы. Это был незнакомец в безукоризненном черном костюме – высокий, сильный, с кожей, тронутой легким загаром и светящейся здоровьем, каким ни один истинный лондонец не мог похвастаться.

«Кто он такой?» – лихорадочно размышляла Мэгги, глядя на его темные глаза и чувствуя себя загнанной в угол. Где мистер Ларсон и почему он позволил этому человеку подняться на сцену?

Мужчина легко продолжил диалог с того места, где она остановилась, и шагнул к Мэгги, изображая Аттилу, с надменным видом, который, как ей показалось, едва ли был наигранным.

Мэгги инстинктивно приподняла подбородок, испытывая напряжение во всем теле и стараясь держаться твердо. Сейчас она уже не играла свою роль. Кем бы ни был этот мужчина, он явно относился к влиятельным людям, тогда как она ничего собой не представляла и потому нельзя ждать ничего хорошего от проявленного к ней внимания.

Аттила колебался, чувствуя, что эта неистовая женщина-воин тронула его душу. Он стоял вблизи нее, такой высокий, что она должна была откинуть голову назад, чтобы заглянуть ему в глаза. Потом, признаваясь, что она поразила его в самое сердце, он взял ее руку и… встал на колени перед ней.

Мэгги замерла, не пытаясь убрать свою руку и убежать. Ее опыт, приобретенный на улице, подсказывал ей, что все это небезопасно, что это неправильно! Однако она не могла заставить себя двинуться с места. Не могла не уступить своей слабости. Где-то в темноте зрительного зала сидел мистер Ларсон, в руках которого было ее будущее, и она стерпит все, чтобы не рисковать своим последним шансом.

– Благодарю за то, что вы уделили нам свое время.

Эти слова донеслись из темноты, вялые и равнодушные. Это заговорил мистер Ларсон. Мэгги слушала его, но не могла оторвать глаз от мужчины, стоявшего перед ней на коленях. Директор театра, вероятно, даже не узнал ее, но она помнила его голос все те годы, когда пряталась за кулисами, готовая выполнять его приказания.

– У вас есть определенные задатки, – продолжил тот же голос. – Вы великолепно входите в драматический образ. Но ваши вокальные данные слишком шероховатые, и хотя вы способны исполнять партии Одабеллы или леди Макбет, ваш голос недостаточно силен, чтобы играть такие роли. Возможно, после некоторого обучения вы, несмотря на невысокий рост, будете обладать теми качествами, которые я ищу. А сейчас я порекомендовал бы вам вернуться в варьете или поискать роли в драматическом театре.

Мужчина у ног Мэгги продолжал смотреть на нее так напряженно, что она с трудом воспринимала слова мистера Ларсона. Внутри у нее возникла легкая дрожь, однако головокружения и тошноты не ощущалось. Она настолько оцепенела, что почти ничего не чувствовала.

«Они янтарные или цвета бренди», – рассеянно подумала Мэгги, отчетливо различая цвет глаз мужчины в свете рампы. Он встал, и она снова вынуждена была задрать голову, чтобы видеть его лицо.

– Идите со мной. У меня есть деловое предложение для вас, – сказал он. Его голос был таким же, как во время пения, – глубокий и проникновенный, с некоторой хрипотцой, звучащей предостерегающе.

«Мне незачем оставаться здесь, – подумала Мэгги, проглотив подступивший к горлу ком. – Нечего больше терять». Поэтому она напряженно кивнула и позволила ему увлечь ее в темноту левой кулисы, подальше от того места, где стояли ожидавшие прослушивания певцы и где Перл ждала ее возвращения.

Оказавшись в темноте, мужчина не остановился, а повел ее дальше, уверенно двигаясь вперед, отчего Мэгги пришла к выводу, что он знал все закоулки театра так же хорошо, как она. Они вышли в коридор и оказались около гримерных, где сейчас никого не было и только единственный газовый рожок мерцал во мраке. Мужчина ослабил захват, и Мэгги отступила, высвободив руку.

Он улыбнулся. Мэгги подумала, что эта улыбка должна означать ободрение, однако это еще больше насторожило ее, поскольку, по всей видимости, он едва ли часто улыбался. Взгляд Мэгги переместился от его губ на остальные части лица, и она с удивлением обнаружила, что мужчина выглядел очень красивым. Прежде ее внимание было настолько поглощено признаками власти и богатства в его облике, что она больше ничего не замечала. У него были правильные черты, ровные белые зубы, светло-каштановые, густые, блестящие от помады волосы, и он излучал такую энергию, которая заставляла Мэгги чувствовать себя блеклой и старой рядом с ним, хотя была уверена, что по меньшей мере лет на пять моложе его. Он казался слишком безупречным, чтобы доверять ему, и скользким, как рыба, которая на мгновение мелькнет серебром в воде, прежде чем вынырнет на поверхность и схватит неосторожного жука. В данный момент Мэгги ощущала себя жуком.

Мужчина смотрел на нее пронизывающим взглядом, оценивая рост и хрупкую фигуру. Она заметила одобрение на его лице с оттенком чего-то более интимного и отступила назад, чувствуя легкое покалывание кожи как инстинктивную реакцию на его внимание. Она не доверяла ни аристократическим манерам, ни привлекательности. Она знала, что манеры бывают обманчивыми, а что касается привлекательности – Дэнни тоже был красив, и даже Джонни обладал недурной внешностью.

– Я привел тебя сюда, потому что хочу поговорить с тобой, – сказал мужчина, по-видимому, понимая, что она не намерена прерывать молчание.

– Разговор – не преступление, – пробормотала Мэгги, от волнения снова заговорив нараспев с акцентом, как бывало в кварталах Сент-Джайлса. Она закусила губу, осознав свою оплошность.

Мужчина выглядел огорченным.

– Я никогда не думал, что такое может быть. – Он замолчал, снова рассматривая ее, а Мэгги не могла понять, хочет ли она уйти или шагнуть ближе к нему. – Должен сказать, на меня произвели большое впечатление твои актерские способности.

Мэгги почувствовала спазмы в животе, однако заставила себя вновь заговорить с изысканным произношением.

– Но не мое пение.

– Оно тоже весьма приличное, но должен признаться – не пение является первостепенным предметом моего восхищения, – сказал он.

Мэгги приподняла подбородок, отдавая должное его честности.

– Кажется, мистер Ларсон того же мнения.

Мужчина скрестил руки на груди и прислонился плечом к оштукатуренной стене. Мэгги не верила в его показную непринужденность. В его плечах чувствовалась напряженность, как и в выражении лица.

– Вы слышали, что он сказал. Может быть, после дальнейшего обучения…

Мэгги засмеялась, прервав его:

– Дальнейшее обучение! У меня никогда не было для этого времени, и к тому же такое обучение мне не по карману.

Мужчина склонил голову набок, продолжая наблюдать за ней. Мэгги посмотрела ему в глаза, отбросив нерешительность и скованность, возникшие в ответ на его смущающий взгляд. Джентльмены, подобные этому, редко уделяют внимание таким девушкам, как она, если только не имеют в виду использовать их в своих целях.

– Это не проблема, – сказал он наконец, как бы подтверждая ее мысли.

Мэгги прищурилась, глядя на него. Ей следовало бы немедленно уйти. Однако… на что ей надеяться в дальнейшем?

– Чего вы хотите взамен за мое обучение? – Простая девушка могла заработать деньги, либо лежа на спине, либо занимаясь таким делом, которое грозило каторгой или казнью. Мэгги дошла до такого состояния, когда готова была с радостью принять первый вариант, лишь бы быть подальше от Дэнни, а что касается второго – положение ее было еще не настолько отчаянным, чтобы опять приниматься за воровство. Ее уже арестовывали однажды, и ей нельзя рассчитывать на снисходительность, если она опять попадется. Одно дело – тюрьма в Лидсе, другое – ссылка в Австралию.

Мужчина удивленно приподнял бровь.

– Я не занимаюсь обучением. Я знаток искусства и покровитель, но не учитель.

Вероятно, он играет с ней. Дразнит ее. У него нет намерения предложить ей что-нибудь стоящее. Мэгги поджала губы и, повернувшись, двинулась к двери резкой походкой, испытывая расстройство и отчаяние. У нее нет времени играть в игры с опасным мужчиной. Ей необходимо найти себе применение, чтобы зарабатывать деньги быстрым и надежным способом.

Мэгги почувствовала затылком, что он все еще наблюдает за ней, и не успела она сделать и трех шагов, как услышала, что он догоняет ее.

– Подождите, – потребовал мужчина. В его голосе чувствовалась властность, и, казалось, он не допускал мысли, что кто-то может не подчиниться его команде.

Мэгги остановилась в нерешительности, держась за ручку двери. Она могла бы выскользнуть наружу в суматоху Ковент-Гардена, но он непременно последует за ней и будет преследовать всю дорогу на Черч-стрит.

Сжав зубы, Мэгги повернулась к нему лицом. Он двинулся навстречу, держась как представитель палаты лордов, исполненный собственной важности, с серьезностью человека, обремененного важными делами. Однако лицо его не соответствовало солидности поведения. Оно казалось слишком молодым, открытым и даже добрым, с явными признаками легкой, благополучной жизни. Лица даже самых юных уличных мальчишек, ковыляющих вслед за своими более зрелыми, грубоватыми братьями, не отличались таким благообразием – на них лежала печать нужды; и Мэгги внезапно подумала, что, вероятно, только богатство дает возможность выглядеть таким молодым.

– Чего вы хотите? – резко спросила она. – Скажите прямо, без обиняков.

Его губы слегка скривились в ответ на этот грубый выпад, а она сложила руки на груди, сознательно подражая его прежней позе и чувствуя, как под ладонью ее сердце учащенно бьется от собственной дерзости.

– Весьма справедливое требование, – невозмутимо сказал он. – Мое предложение очень простое, хотя довольно необычное. Если вы примете мое покровительство на некоторое время, я обеспечу вас всем необходимым, хорошо заплачу, вас будут обучать светским манерам и оперному пению, а взамен вы должны принять участие в небольшом фарсе, который продлится не более недели и в котором вы будете выступать в роли леди после соответствующей подготовки.

– Говорите, я должна принять ваше покровительство, – повторила Мэгги с подозрением. – Я не хочу участвовать в делах, которые могут принести кому-то вред.

– Уверяю вас, что при этом никто не пострадает. Я просто хочу потворствовать своей прихоти и ничего более. – Мужчина произнес это так же размеренно, как говорил все остальное, и Мэгги едва не расхохоталась, когда он совершенно спокойным тоном упомянул о своей прихоти.

Она не ответила и молча смотрела на него в ожидании дальнейших объяснений. Мужчина нахмурился.

– Если вам необходимо знать, ваше выступление в роли леди позволит мне выиграть пари, – резко сказал он. – В связи с этим в моих интересах, чтобы вы получили по возможности наилучшее образование.

Мэгги медленно улыбнулась. Она не была всецело уверена, что доверяет ему, но если он задумал что-то плохое, то почему обратился именно к ней? В Хеймаркете можно легко найти доверчивых сельских красоток, которые согласятся сесть в карету к богатому джентльмену, не задумываясь о последствиях. Она подумала о том, как такой мужчина отнесся бы к ней, если бы узнал о ее менее законных талантах, от применения которых она отказалась несколько лет назад.

Даже если он не говорит ей всю правду, его предложение не должно быть слишком далеко от реальности.

– В таком случае, как вас зовут? – спросила Мэгги, проверяя его искренность. – Я не привыкла иметь дело с незнакомцами.

Он на мгновение сжал челюсти, потом расслабился.

– Лорд Эджингтон, – сказал он с легким поклоном, который, как полагала Мэгги, относился к их, хотя и неравному, будущему партнерству, поскольку не могла представить, что он имел привычку кланяться таким, как она, девицам.

Лорд Эджингтон. Это имя было известно ей в связи с оперным театром. Она немного расслабилась. Барон был частым посетителем «Ковент-Гарден», проявлявшим интерес ко всему, что творилось за сценой, а также к постановкам и, конечно, к некоторым певицам. Вероятно, он не заслуживал полного доверия – ни один мужчина с его положением не стал бы связываться с такой девушкой, как Мэгги, – но в разумных пределах ему все-таки можно доверять.

– Каковы конкретные сроки нашего договора? – спросила она, смягчившись.

– Пока вы не приобретете необходимую… изысканность… на что потребуется, думаю, не меньше одного месяца и не более трех. Я обеспечу вас небольшим домом в Челси, едой, слугами и подходящим гардеробом для вашей роли, а также ежедневными уроками и жалованьем в размере одного фунта в неделю, – сказал Эджингтон ровным тоном.

Мэгги сжала ручку двери. Целый фунт в неделю! Она сможет расплатиться по долгам за аренду квартиры и скопить небольшую сумму, если расходовать деньги экономно. Ну а с двойным жалованьем она сможет иметь практически все. Интересно, проглотит он это?

– Два фунта стерлингов в неделю, – заявила она почти дрожащим голосом.

Лицо барона на мгновение потемнело, и Мэгги подумала, что он немедленно откажется от нее.

– Я не привык торговаться с теми, кого нанимаю, но в интересах мирного разрешения проблемы готов пойти на компромисс. Два фунта в неделю… но только в том случае, если вы поедете со мной немедленно.

– Я должна вернуться в свою квартиру, – запротестовала Мэгги. – Мне надо предупредить моих подопечных…

– Моя карета ждет нас. Я отвезу вас куда следует. – Эджингтон шагнул к ней так близко в узком коридоре, что Мэгги уловила исходящий от его сюртука утонченный запах одеколона и дорогих сигар. Ее сердце учащенно забилось – такие запахи всегда были связаны в ее памяти с опасностью, когда она погружала свою руку в карман какого-нибудь беспечного богача. Возбуждение и опасность пьянили ее, и она, внезапно ощутив зуд в руках, крепко сцепила их перед собой, в то время как барон открыл дверь сцены.

«Я больше не хочу возвращаться к прежней жизни», – сказала Мэгги себе, помня о Ньюгейте и о том, как тело Джонни перевалилось через парапет моста.

– Прошу вас, – сказал лорд Эджингтон невозмутимым тоном, держа открытой дверь и не замечая ее реакции.

Мэгги расправила плечи и шагнула навстречу новой жизни, какой бы та ни была.

Шагая по грязным плитам мостовой, она думала о будущем, в котором ей ничто не должно угрожать. И главное – у нее будут деньги. Так много, что трудно поверить. Ничего подобного она не имела за всю свою жизнь.