И снова Виктория оказалась запертой с герцогом в карете без окон. Но на этот раз экипаж катился по аллее. И только потому, что она вцепилась мертвой хваткой в ремни, ее не подбрасывало, когда колеса внезапно попадали на рытвину или в яму.
От сидевшего напротив нее Рейберна исходило угрюмое напряжение. До тех пор пока миссис Пибоди не сообщила эту ужасную весть, Виктория представить себе не могла, что от слуг герцога можно добиться точного исполнения приказа. Но в считанные доли минуты после того, как Рейберн выбежал из библиотеки и загрохотал вниз по лестнице, выкрикивая приказания, точно безумный, он был закутан в многослойную одежду и втиснулся в карету.
Подгоняемая страхом, Виктория вскарабкалась вслед за ним, сердце билось у нее в горле, а брошенное герцогом приказание «Закройте дверцу!» было первым и последним доказательством того, что он помнит о ней.
Очередной толчок швырнул Викторию к ремням, и карета резко остановилась. Виктория в страхе подумала, что сломалась ось, но в следующее мгновение двер-ца распахнулась и показалось лицо лакея, залитое солнечным светом.
– Приехали, ваша светлость, – сказал Эндрю, не обращая внимания на Викторию.
Рейберн очнулся и обмяк на подушках с выражением полного отчаяния.
– Я не могу, – процедил он сквозь зубы. – Идите, леди Виктория, а я буду делать все, что смогу, оставаясь здесь.
Виктория вышла из кареты и зажмурилась от солнечного света, едкого дыма и жара. Когда зрение прояснилось, оказалось, что она стоит на пустом дворе. Прямо перед ней оранжевые языки пламени прорвались сквозь соломенную крышу и взметнулись в небо.
«Значит, только один дом, а не вся деревня», – с облегчением подумала Виктория. Но за минуту пламя взметнулось выше, а ветер подхватил искры и осыпал ими соломенную крышу соседнего коттеджа.
Два паренька качали воду в ведра, пытаясь залить ад одной своей энергией, но результатом их усилий было лишь шипение пара. Другие ведра лежали, брошенные, у их ног.
Остальные жители деревни стояли на улице среди своего скарба, вынесенного из домов, которым грозила опасность, и уныло смотрели на огонь. Была здесь и Энни. Она плакала и хваталась за рукав широкоплечего мужчины с черным от сажи лицом.
Голос герцога отвлек внимание Виктории. Она повернулась и увидела, что Эндрю нагнулся к карете. Мгновение – и лакей повернулся и крикнул:
– Где багры? Нужно сбить конек. Мужчина с испачканным сажей лицом ответил:
– Они были в кузнице. Лакей крикнул:
– Намочите одеяла и набросьте на крышу! – Никто не шелохнулся. – Ну же! Действуйте! Его светлость купит вам новые одеяла, это гораздо дешевле, чем заново строить дом.
Краснолицая женщина, разрыдавшись, сорвала покрывало и одеяла с одной из кроватей, стоявших на траве, и побежала к помпе. Виктория нерешительно двинулась вперед, не зная, примут ли ее помощь, но когда женщина подбежала к помпе, оба паренька встретили ее. Спустя несколько секунд мокрые одеяла оказались у них в руках, и они проворно вскарабкались на поленницу дров у дальней стены коттеджа. Бросили свернутые одеяла на крышу и поднялись туда вслед за ними.
Жители, выйдя из оцепенения, кричали, подбадривая, а пареньки добрались до коньковой доски. Один перебросил ногу на ту сторону, где было густо от дыма и золы, но другой схватил его за руку и что-то сказал. Оба схватились за углы одеяла и перебросили его через крышу так, что оно расправилось. Они повторяли это действие до тех пор, пока не покрыли весь скат крыши, а потом скользнули вниз по соломе и явились, черные и сияющие, – их встретили приветственными криками.
Эндрю снова переговорил с герцогом, а потом крикнул:
– Ну что глазеете? Берите ведра и полейте всю землю вокруг.
Жители бросились выполнять приказание, а Эндрю, которого отпустил герцог, обнял все еще плачущую Энни и начал что-то шептать ей на ухо.
Широкий кринолин Виктории всем мешал, люди задевали за него в спешке. Виктория вернулась к карете. Она заглянула в сумрак, где, пригнувшись, стоял Рейберн. Он долго смотрел на нее, а потом плюхнулся на сиденье. Виктория балансировала между верхней ступенькой подножки и каретой, прежде чем сесть.
Рейберн, словно не заметив ее появления, откинулся на сиденье и закрыл глаза. В это мгновение, возможно, впервые, Виктория увидела не окутанного тайной герцога, а усталого, разочарованного человека, уже немолодого, который жил один в разрушающемся доме. Воспользовавшись тем, что он не обращает на нее внимания, Виктория рассмотрела его лицо. Оно оставалось привлекательным, хотя на нем лежала печать усталости.
Так вот каков настоящий Рейберн, подумала Виктория, без раздутых намеков и слухов, превращающих его тело из плоти и крови в нечто почти титаническое. Ее безумная сделка с ним казалась такой дерзкой, когда она поймалась на его блеск. Такой нереальной. Но если это просто человек, а развалины замка – всего лишь пришедший в упадок дом, ее связь тоже должна утратить свой ослепительный блеск и оказаться не более фантастической, чем торопливые совокупления старого герцога с широколицыми девушками, которые отдавались ради монеты и новой юбки.
Виктория отбросила эту мысль сразу же, как только она пришла ей в голову. Пусть в их намерениях не было ничего большего, кроме безвкусной купли-продажи, когда она приняла предложение герцога, но начиная с их первой совместной трапезы она чувствовала некую связь, которую нельзя просто взять и отбросить, как обман и похоть.
И она чувствовала эту связь теперь. Когда Рейберн снова открыл глаза, она поняла, что мгновение его слабости – или обыкновенной человечности? – не убило ее желания. Проявленное им несовершенство словно наложилось еще одним слоем перламутра на его образ, созданный в сокровенном уголке ее души.
– Я останусь здесь, пока огонь не догорит, – сказал он. – Кажется, мне лучше быть здесь. Если хотите, я распоряжусь, чтобы вас проводили в замок, или идите одна.
– Я бы предпочла остаться с вами. Он поморщился:
– Спектакль закончен. Вам незачем здесь оставаться. И если на то пошло, незачем было приезжать.
– Мне захотелось. А теперь я хочу остаться.
– Поступайте как знаете.
Он наклонился, чтобы видеть через открытую дверцу горящую кузницу. Огонь уже пошел на убыль, но жители все еще ходили взад-вперед от помпы с ведрами воды, выливая ее на землю так, чтобы образовалось широкое мокрое кольцо вокруг кузницы. Свет осеннего солнца лился жидким медом, и завитки огня казались чернее на фоне блестящей синевы неба, а каждая складка одежды была обрисована резкой тенью и ярким светом. Было что-то завораживающее в пляске огня и непрерывном хороводе мужчин и женщин среди этой бледной яркости.
Но Рейберн не казался зачарованным. На его лице вновь отразились разочарование и тревога. Виктория понимала, что он хочет быть там, таскать ведра вместе со своими арендаторами, но он даже не попытался выйти из кареты. Что его останавливало? Миссис Пибоди говорила о какой-то болезни... Виктория слышала, что альбиносы не могут видеть яркий свет, но ведь Рейберн – не альбинос. Вероятно, что-то похожее. Если свет может повредить его глазам, ослепить его, он при всем желании не решится выйти.
– Кузнец – дядя Энни. – Рейберн неожиданно нарушил ход ее мыслей.
– Это тот, кто сначала утешал ее?
– Да. Мужчины из их семьи были здесь кузнецами с незапамятных времен. Кузница горит раз в сто лет или около того, но ее каждый раз строят заново. – Он изменил позу, чтобы взглянуть на Викторию. – Том Драйвер поговаривал о переезде в Лидс. Его сын уже там, а в таком маленьком поселении немного найдется работы для кузнеца. Он теперь делает только подковы да кое-что ремонтирует, а предпочитает изящную работу, которой научился у своего отца. Не знаю, сможет ли он делать что-либо, кроме подков, даже в Лидсе, но работы у него там будет гораздо больше.
– Значит, ваш кузнец последует за ткачами? – спросила Виктория, вспомнив их разговор прошлым вечером.
– Вероятно. – Он снова посмотрел на кузницу. Лицо у него было непроницаемо. – В молодости я мечтал о том, что буду делать, став герцогом. Я буду честным, справедливым, щедрым, и арендаторы будут меня любить. Я буду как король в волшебной сказке, а поскольку буду таким хорошим, мои поля будут приносить двойной урожай и все мои овцы будут ягниться двойнями.
Виктория усмехнулась:
– А я в детстве вообразила, будто у герцогини Виндзорской есть маленький мальчик, которого она прячет, на несколько лет старше нашей будущей королевы, и он, когда взойдет на трон, женится на мне.
– Вы не разменивались на мелочи в своих мечтах.
– Равно как и вы, когда вообразили, будто одна пара рук, пусть даже очень решительных, может остановить течение времени.
Внезапный треск разорвал воздух, и Виктория, вздрогнув, выглянула наружу. Крыша кузницы рушилась, искры взлетали вверх. Люди с криками отбегали в сторону. Медленно, величественно стена, ближайшая к находившемуся под угрозой коттеджу, рухнула внутрь, и огонь взметнулся еще выше.
Герцог вздохнул. Напряжение исчезло с его лица, и Виктория поняла, что если бы стена упала наружу, огонь перекинулся бы на коттедж.
– Эндрю! – крикнул Байрон. Мгновение спустя появился лакей, вспыхнувшая Энни пряталась за его спину. – Пора ехать. Но сначала скажите Тому Драйверу, что я построю для него кузницу, если он решит остаться.
– Хорошо, ваша светлость. – С этими словами Эндрю захлопнул дверцу, и они снова оказались в темноте. В темноте. Не успев оробеть и не дожидаясь, что ее опять прервут, Виктория задала вопрос, который занимал ее с тех пор, как она сюда приехала:
– Почему вы прячетесь от света?
Рейберн замер, и она ощутила, что он напрягся. Карета тронулась.
– Считайте это претенциозностью.
Виктория поняла, что тема закрыта и он не собирается отвечать на вопросы.
Сердце ее упало, Виктория откинулась на сиденье и всю дорогу молчала.
– Почему вы спросили об Энни? – поинтересовался Байрон.
Виктория стояла наискосок от него у двери в «комнату единорога». Она держалась отчужденно и холодно после своего злосчастного вопроса в карете, а ему не хотелось отпускать ее в таком настроении. Байрон решил проводить ее в комнату, и Виктория не возражала.
– Считайте это претенциозностью.
Его слова рикошетом вернулись к нему. Тень пробежала по лицу Байрона, и Виктория пришла в замешательство.
– Это не важно, – произнесла она мягко. – Просто одна из тех странных мыслей, которые посещают меня в последнее время. Раньше ничего подобного не было. – Она посмотрела ему в глаза.
Помолчав, Байрон сказал:
– Я спросил потому, что... ну, вы когда-нибудь думали, что было бы с вашим ребенком? – После того как он отказался отвечать на ее вопрос, Байрон был уверен, что Виктория фыркнет и отвернется.
Но к его удивлению, она невесело рассмеялась.
– Нет, потому что очень хорошо это знала. Его бы отдали на усыновление в семью какого-нибудь викария, спрятали в деревне, а может, отправили бы вместе со мной в изгнание в Ниццу или Рим. Нет, я никогда не задавалась таким вопросом и почти не жалею о том, что он не появился на свет. Ужасная жизнь ожидала его.
– И его мать.
– Да. Не отрицаю, это эгоистично с моей стороны. – Взгляд у нее стал отчужденным. – Иногда – не часто, заметьте, но иногда – я смотрю на девушек, которые выезжают в свет, и спрашиваю себя: какой стала бы я? Той, которая с отвращением вынашивает ребенка, называет его грязным маленьким созданием, прячет подальше с няньками и кормилицами и только по воскресеньям гладит по головке? Или той, которая без промежуточных стадий превращается из девушки-ребенка в матрону, чья жизнь отныне сосредоточивается на прорезывающихся зубках и первых шажках – точно так же, как она была сосредоточена на выходных платьях и бальных карточках... – Виктория покачала головой.
– Ни то ни другое. Это разделение слишком просто для вас.
Она улыбнулась, но лицо у нее оставалось задумчивым.
– Это не ответ.
– Другого я дать не могу. – Он наклонился и коснулся губами ее губ. – До ужина мне нужно встретиться с Томом Драйвером. Она вздохнула и открыла глаза.
– Вы напомнили мне о моих обязанностях, потому что я должна написать маме. Итак, до ужина, ваша светлость.
– До ужина, – пробормотал Байрон. Кивнув, Виктория ушла.
Виктория закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Она чувствовала себя совершенно опустошенной и сбитой с толку. Рейберн состоял из одних противоречий, и Виктория терялась в догадках. Он демонстрировал свое безразличие ко всему окружающему, чего нельзя было сказать о его отношении к самому себе. Долг. Красота. Любовь. Его слова были полны горечи. Виктория понимала, что он многое скрывал от нее. Что под маской безразличия прятал кровоточащие раны.
Она тряхнула головой, гоня прочь эти мысли, и направилась к туалетному столику, надеясь найти там писчую бумагу и чернила. И вдруг увидела письмо. Утренняя почта? Наверное, почта пришла, а потом ей понадобился чуть ли не целый день, чтобы проделать путь от домика привратника до ее комнаты.
Письмо было от матери. Почерк красивый, но неразборчивый. Видимо, мать писала его в карете, подумала Виктория, ломая печать. Она отошла с письмом к сиденью в глубокой оконной нише, где можно было прочесть его в тающем вечернем свете.
«Ах, моя дорогая любимая дочь! Как ужасно я скучаю по тебе, все время печалюсь о том, что мы попрощались не так душевно, как хотелось бы». Виктория фыркнула на эти обычные преувеличения графини.
«В Рашворте пусто без тебя. Мне пришлось отменить все приглашения в нашем графстве, потому что я не выношу видеться с кем-то одна. Леди Бантинг особенно настаивала, чтобы я пришла к ней на чай – на чай! Как будто подобное сборище можно назвать чаепитием! Увы, мне пришлось отказаться.
Мне так одиноко без тебя! Пожалуйста, возвращайся побыстрее в Рашворт. Мы все по тебе скучаем.
Твоя дорогая любящая мамочка».
Виктория нахмурилась. Напыщенность – это вполне обычно, а вот повторения – нет. Еще больше встревожило ее упоминание о леди Бантинг, кто бы ни была эта особа. Старый лорд Бантинг был вдов вот уже три года и не имел никаких намерений снова жениться, а его сына вряд ли можно было водить на помочах. Ладно, что бы ни происходило в Рашворте, все это подождет до конца недели. Виктория отложила письмо в сторону.
Как она и надеялась, письменные принадлежности нашлись в ящике туалетного столика, и Виктория тут же стала писать письмо. Она писала о переговорах, о прогулках в саду, о своей горничной Дайер – испытав легкие угрызения совести за ложь – и о том, что надеется вскоре вернуться. Она поставила размашистую подпись, посыпала письмо песком и сложила, чтобы запечатать позже, когда у нее будет горящая свеча, чтобы расплавить воск для печати. Выглянув в окно, она увидела хрупкую фигурку, девушка с трудом тащилась по подъездной аллее. Позади, над деревней, все еще стоял темный столб дыма, но внимание Виктории было приковано к девушке.
Лицо ее скрывала шляпка, но Виктория почувствовала, что это Энни. Энни, которая каким-то образом попала в деревню еще до того, как туда приехала герцогская карета, которая упала на руки своего дяди, плача, как будто он мог успокоить их обоих, глядя, как его имущество охватывает пламя. Возможно, ее целью было дать утешение, а не просить о нем. Даже учитывая время, которое потребовалось, чтобы найти Рейберна и запрячь лошадей, Энни должна была мчаться сломя голову, чтобы оказаться в деревне до появления герцога и Виктории.
Девушка была не более чем в нескольких сотнях ярдов от замка, когда Виктория увидела лакея Эндрю. Заметив его, девушка ускорила шаг, и, сойдясь, они обнялись.
Они не делали никаких движений, чтобы поцеловаться или разойтись – просто стояли не шевелясь, крепко обхватив друг друга руками. Виктория ощутила, как на нее опустилась какая-то тяжесть, пока она смотрела на них, неизбывная грусть, и она показалась себе старой и завистливой.
Она резко отвернулась, сердясь на себя за то, что на какое-то мгновение ей захотелось очутиться на месте горничной. Надо зажечь свечу, запечатать письмо, а потом заняться своими делами.