Ферн быстро прошла мимо, желая насколько возможно увеличить расстояние между собой и домом Рестонов. Ее мозг усиленно работал. Если жена не просто так бросала ему оскорбления, значит, Джозеф Рестон действительно не умел читать. Может, он и не безумен, как она думала. Может, его интересовали не все бумаги, только он не мог отличить, какие из них важные, а какие – нет. В его хижине полно бумаг, которые он не в состоянии прочесть, но того, что он хотел, там вообще не было...

Ферн впервые обрадовалась, увидев серую громаду Рексмера. Она прошла через задний двор в кухню, стряхнула зонт, оставила его у двери с внутренней стороны и в сопровождении эха своих шагов направилась к лестнице. Приказав себе не думать об ужасной ближней комнате, Ферн поднялась по ступеням, пересекла главный зал, чтобы подняться по той головокружительной лестнице. На миг воображение представило ей темную фигуру мужчины, шатающуюся на верхней площадке перед падением, затем его столкнули и на каменных плитах внизу остались безобразные следы. Она вздрогнула и еще крепче прижалась к стене.

С громадным облегчением Ферн распахнула дверь их спальни, но взрыв слов угас невысказанным, так как в комнате было пусто. Она собиралась все объяснить Колину, и это каким-то образом сделает все опять безопасным. Где он мог быть? Она села, глядя на тлеющие в камине угли.

А что, собственно, он должен сделать? Махнуть волшебной палочкой и разогнать их заботы? Он уже обещал договориться о карете. Видимо, сейчас он этим и занимается, поскольку Рестон и остальные рабочие ушли в деревню.

Не имея другого занятия, Ферн вытащила из кармана письма и разложила на столе. Первым оказалось письмо Фейт, о котором она почти забыла, обдумывая новости, рассказанные горничной. Ферн бегло просмотрела все пять страниц, остановившись на единственном абзаце, содержащем ценную информацию среди потока слов. У маленького Джеймса режутся зубы. София оцарапала колено и произнесла слово, какое не подобает знать маленькой девочке. Слово привело в конце концов к садовнику, которого грозили уволить, но потом пощадили. Ферн ужасно невнимательна к семье, даже не сообщила, куда они с мужем собираются, они все ужасно беспокоились и подняли громадный шум, пока не услышали от миссис Кристофер Редклифф, что молодожены уехали в одно из поместим Редклиффов. И так далее.

Ферн бросила послание Фейт на стол, на него отложила письмо, адресованное Колину, но печать окончательно сломалась, и оно раскрылось – единственная страница.

Она уже подняла пачку древних писем, решая, то ли должна их прочесть, то ли сунуть обратно в карман, то ли швырнуть в огонь, когда ее взгляд упал на последнюю строчку письма, адресованного Колину.

Votre ange.

«Твой ангел». Ферн чуть не задохнулась. Она видела Колина, улыбающегося ей, холодные глаза потеплели, когда он целовал ее на прощание. «Пока, мой ангел», – сказал он. Всякий раз, когда он так ее называл, будто маленькое особое пламя вспыхивало у нее в душе. После танцев, когда он ее оставлял запыхавшейся, когда ухаживал за ней, когда делал ей предложение, вообще в их каждый интимный момент.

«Mon ange. Votre ange».

Она машинально сунула пачку в карман и медленно потянула к себе письмо, адресованное Колину, затем почти невольно стала читать.

«К...

Я помню, я поклялась не возобновлять наши отношения несколько месяцев после вашей женитьбы на Ф.Э., и только отчаянное положение сейчас толкает меня на это. Нелегко писать это, так что скажу прямо: мои худшие опасения подтвердились. Не хотела бы вас беспокоить, но я жду ребенка. А. знает и выгнал меня. «Пока ты не избавишься от этого отродья», – говорит он. Я бы не стала вас затруднять, поскольку это мое бремя, но А. полностью игнорирует меня, даже лишил содержания, пока я не соглашусь на законные меры, которые погубят даже меня, навсегда. Все, о чем я прошу, – это небольшие средства к существованию, пока я не родила, и еще заплатить подходящей семье в Неаполе или, возможно, где-нибудь в Провансе, чтобы взяли ребенка. Пошлите деньги через мою служанку, она будет знать, где я.

Ваша

Votre ange».

Ферн долго смотрела на бумагу, пока ее разум восставал против того, что она узнала, не желая признавать реальность. Она представила Колина, улыбавшегося другой женщине, занимавшегося любовью с ней, ее называвшего «мой ангел»...

Дверь открылась. Ферн подняла глаза и увидела его.

 – Ты вернулась, – сказал Колин, бросая на стол шляпу и перчатки. – Надеюсь, ты не промокла. Я шел за людьми Рестона до самой деревни и заплатил полгинеи мальчишке, чтобы он сбегал в другую деревню, где можно договориться о почтовой карете, тогда не придется ждать поезда. Кажется, в этой деревушке нет ни одной лошади.

Ферн встала и протянула ему письмо.

 – Печать была сломана. Я увидела подпись. Колин просмотрел письмо, кровь отхлынула от его лица, затем оно покраснело от гнева.

 – Ты читала мою почту?

 – Я увидела подпись, – спокойно повторила она. – Votre ange, Колин. Оно от вашего ангела.

Он скомкал письмо и с проклятием швырнул его в огонь. Языки пламени взвились, пожирая бумагу.

 – Что ты хочешь сказать, Ферн? Даже тебе должно быть известно, что ты не первая.

 – Я никогда об этом не думала. Я глупая, невежественная девушка, которая никогда об этом не думала. Такую вы и хотели, да? На такой и женились. – Ферн засмеялась, хотя ей хотелось рыдать. – Я вообще ничего не знаю. Я не знаю, как причесать волосы, как выращивать цыплят, готовить еду или убирать комнату. Я ничего не знаю о том, чего мне не говорили, чему не хотели научить меня. Я могу принять, что до меня у вас были женщины, Колин. Если бы я имела подобный опыт, то, наверное, смогла бы это понять.

 – Тогда в чем же дело? – холодно спросил он.

 – Эта женщина клялась не общаться с вами несколько месяцев, Колин. Я не ждала, что буду для вас первой, но все же надеялась, что буду последней. Может, я невежественная, однако считать умею, как и любая женщина, даже знаю, сколько времени проходит, когда женщина поймет, что носит ребенка, и сколько до того, когда это станет всем заметно. Вы спали с этой женщиной, ухаживая за мной, собирались продолжить связь после женитьбы – несколько месяцев, Колин. Именно столько вы держите слово?

Он еще больше помрачнел.

 – Несколько месяцев? Нет. Когда я оставил постель моей любовницы утром перед нашей свадьбой, у меня было намерение вернуться туда, как только закончится наш медовый месяц. Это ее идея, что моя верность будет столь долгой. А если бы она не захотела снова видеть меня, то она вполне заменима.

Отвратительные слова казались выбранными специально, чтобы побольнее оскорбить ее. Ферн не могла этого слушать, чувствуя подступающие слезы и не желая заплакать перед ним. Она слепо оттолкнулась от стола и пошла к двери, но Колин схватил ее за руку, притянул к себе.

 – Выслушай меня, Ферн. Я признаюсь, что у меня были такие намерения, когда мы поженились. Теперь их нет. Я стал другим человеком.

 – И кто вы теперь? Почему изменились? Не потому ли... – Ферн искала грубость, способную выразить ее чувства, и, не найдя, зло сказала: – Не потому ли, что воткнуть в меня ваш предмет – это более возбуждающе, чем воткнуть его между ног кого-нибудь еще?

 – Нет, Ферн, – ответил Колин. – Послушай, мой ангел...

 – Не смейте меня так называть! – Она пыталась вырваться, но тщетно. – Никогда больше не называйте меня так. Я не ваш ангел. Я одна из ваших... шлюх.

 – Прости, – сказал он настолько тихо, что Ферн перестала вырываться и замерла. – Прости за то, что я был таким. Прости, что не думал, как это может тебя обидеть... что ты вообще способна обидеться. Это я узнал в некотором роде действительно между твоих ног, как ты красноречиво выразилась, Ферн. Но это было только началом. Ты вернула меня к жизни, хотя и не ставила такую цель, теперь я другой. И ты другая, – прибавил он. – Ты знала, каким я был, когда выходила за меня...

 – Как я могла знать? Ничего я не знала! Меня, словно певчую птицу, выбросили из клетки в лес. Я знала, что мне полагалось знать, была приучена не иметь собственных мыслей, чтобы не сомневаться в этом.

 – Ты знала достаточно, – ответил Колин, глаза у него сверкали, как лед. – Ты знала, что я холоден, знала, что я пуст.

 – Я не знала, что это значит, – прошептала Ферн, не в состоянии принять его утверждение.

 – Но ты знала, – повторил он. – Я изменился. Знай это и будь довольна.

Она покачала головой.

 – Меньше чем за пять дней?

 – Иногда на это и целой жизни не хватает, а бывает и пяти дней много.

Посмотрев ему в глаза, она увидела за ледяным блеском... его. Он смотрел на нее серьезно и честно. Ферн закрыла глаза, чтобы сдержать рыдания.

 – А как же ваш ребенок? И сколько еще детей вы оставили за собой?

 – Насколько мне известно, это мой первый, – спокойно ответил Колин. – А что с ним делать, это я оставлю за тобой. В любом случае я пошлю своей любовнице, бывшей любовнице, деньги, в которых она нуждается. Потом ты можешь сказать мне, что хочешь сделать – оставить ребенка в Неаполе... или еще что-нибудь.

Ферн кивнула, проглотив комок в горле.

 – Пожалуйста, разрешите мне уйти. Я должна подумать, должна побыть одна.

Колин отпустил ее.

 – Не выходи из башни, – сказал он. – Я на время оставлю тебя в покое.

Она кивнула, почти не видя его, бросилась к двери и спустилась по опасной лестнице. Ей надо подумать. Надо выплакаться, она уже плакала, беззвучные слезы превратились в рыдания. Куда можно пойти? Она сразу отвергла главный зал и направилась к лестнице в кухню. Она знала укромные места – каменные помещения у лестницы. Стараясь не смотреть на дверь второй комнаты, вошла в первую, где был ящик у кровати, наполненный древней соломой. Ферн села в противоположном углу и отдалась во власть слез, но чем сильнее она рыдала, тем быстрее работал ум. Она не могла вспомнить, когда так много плакала. Дважды за несколько дней! Она не могла вспомнить, когда вообще плакала в последний раз. Не меньше десяти лет назад.

Ферн закусила губу, чтобы подавить рыдания. Она чувствовала себя преданной, хотя знала, что не имеет на это права. Когда они с Колином решили вступить в брак, она испытывала к нему только легкую симпатию. Но все равно это причиняло острую боль, задевало гордость, а что еще важнее – она начала сомневаться в их с Колином отношениях. Имеют ли они вообще для него значение, если он так легко их предает? Может, его прежние связи не просто кратковременное заблуждение? Но прошлая ночь была такой настоящей...

Почему бы ей не жить беспечно, как раньше, когда она согласилась выйти за него, еще не тронутая чувством более глубоким, чем смущение и неопытный трепет желания? Она бы сразу отказалась от головокружительной эйфории их ночей, если бы только могла освободиться и от этого.

Неправда. Ферн заплакала еще горше, от злости на себя, от раздражения на весь безумный мир. Привязанность, которая внесла в ее жизнь новый вид удовольствия, делала ее также уязвимой для новых печалей.

«Мой ангел». Ненавистные слова. Говорит, он изменился, стал другим человеком. А продолжает говорить «мой ангел».

Тогда насколько изменилась она сама? У нее было ощущение, словно за минувшие несколько дней с ее глаз спала пелена. Но ребенок, слепой от рождения, не знает, что такое дневной свет, как же она могла знать, что увидела?

Способен ли мужчина за пять дней изменить привычки всей жизни? Она чувствовала себя другим человеком и все же не умела выращивать цыплят или причесывать свои волосы. Наверное, изменения, какими бы подлинными они ни были, требуют времени, чтобы стать действенными.

«Мой ангел, мой ангел», ненавистный «мой ангел». Возможно, она не скажет ему, какую боль причиняют ей эти слова. Она говорила правду насчет его планируемой неверности... (Кто этот А.? Александр, Альберт, Артур?..)

Почему? Этот вопрос связал в один узел всю ее боль и гнев. Почему она, почему Колин, почему его любовница, почему все это? Почему она никак не решит, ненавидеть или простить его, и покончить с этим? Почему не может принять решение насчет себя и своей слабости... как вьющаяся роза, всегда говорила ее мать. Но когда шпалера гнется, роза увядает, а ей не хочется беспомощно увядать от поступков другого.

Но имеет ли она право на обиду, имеет ли привилегию кого-то прощать? Неделю назад она ничего о браке не знала, даже не понимала, что означает неверность, и еще меньшее представление имела о том, может ли выбрать преданного мужа.

А побочный ребенок? Что ей с ним делать? Колин оставил решение за ней, только что это: проявление заботы, трусость или полное безразличие?

Ферн знала, что хорошая жена – безупречная жена – с распростертыми объятиями приняла бы ребенка в своем доме и относилась бы к нему как к собственному. Но она не такая жена. Она непослушная, эгоистичная, не будет ли ей при виде этого ребенка горько за него и за своего мужа. И что еще ужаснее, всем станет известно, что ребенок – незаконнорожденный Редклифф, и начнутся пересуды, чей он: Колина, Питера или Александра. Даже она знала, что имеют в виду, называя ребенка «бедным родственником».

А дети не отвечают за грехи отцов, ребенок заслуживает того, чтобы иметь дом, где он будет любим. Она просто не уверена, способна ли на это, сможет ли смириться с прошлыми грехами своего мужа.

И все же... насколько это может быть ужасным? Ферн судорожно вздохнула. Это ведь не ребенок Джейн Рестон, которого ей будут выставлять напоказ, чтобы пристыдить за ее недостатки или неверность ее мужа. Эта мысль подействовала на Ферн отрезвляюще, заставив понять всю неуместность сравнения.

Муж Шарлотты Редклифф заводил позорные связи после женитьбы, чтобы унизить супругу. А Колин... даже тот, за которого она сначала вышла, не был ни злобным, ни порочным, только отсутствующим. Скорее безразличным, чем недобрым. Теперь он изменился. Но значит ли это, что Колин опять не собьется с пути? Ответа пока не было, она еще не так хорошо его знала и сомневалась, знает ли он себя. Однако в том, что Колин не сделает ничего такого, чтобы ее обидеть, Ферн была уверена. Он человек не мстительный. Уже хорошо. Но достаточно ли этого? Могла ли она верить ему – верить им, – что они оба сумеют договориться, не уничтожая другу друга?

Ферн решительно достала из кармана письма, которые могли содержать мрачнейшие тайны несчастного брака. Пачка оказалась тоньше и легче, чем первая, голубая лента распалась, едва она потянула за нее, и письма высыпались на юбку. Пока она собирала их, ее взгляд остановился на слове, написанном крупными буквами: ПРАВДА.

Сунув остальные письма в карман, Ферн взяла это, развернула хрупкий пергамент и, все еще шмыгая носом после рыданий, начала читать.

«...потому что я хорошо знаю Правду о случившемся в ночь, когда умер твой предок – пока я не называю его «твой pater», зная это, – и о событиях, которые случились после. Ты должен знать тоже теперь, когда наследник твоей кузины встретил свой безвременный конец и ты в одном шаге от баронского титула. Потому эта тайна больше твоя, чем моя, скрой ее в твоем сердце и в сердце твоего сына, и в сердце сына твоего сына навсегда.

Была уже ночь, когда я услышала, что мастер Редклифф открыл дверь своей комнаты, прямо под моей, и я, желая иметь тайную беседу с сэром Томасом, тихо спустилась в надежде быть тенью Редклиффа, чтобы меня не обнаружили в самый важный момент разговора с нашим гостем. Мастер Редклифф остановился, по своему обыкновению, на верхней площадке, чтобы разразиться отвратительными проклятиями в адрес моей дорогой сестры через закрытую дверь, и я остановилась тоже. Он начал спускаться по лестнице, и я чуть не последовала за ним, когда дверь в его комнаты открылась снова и оттуда вышла какая-то призрачная фигура с мертвенно-бледным лицом.

Прежде чем я могла решить, вернуться ли или окликнуть ее, она скользнула по лестнице за мастером Редклиффом так сверхъестественно, что моя кровь похолодела. Я неотступно следовала за ними, и в тот момент, когда увидела мастера Редклиффа, призрачная фигура подняла руку – и столкнула его с лестницы! Он заревел как бык, и на миг я подумала, что он устоял, и хотела бежать от его неминуемой ярости, но он пошатнулся и упал – головой вниз, на пол, и его мозги разлетелись по каменным плитам. Я охнула, фигура обернулась, и я увидела, что это моя сестра. Не Шарлотта. Это была Летиция, которая проскользнула из своей внутренней спальни через его комнату вслед за ним, чтобы убить. Она была в одной рубашке, с растрепанными волосами, в такой одежде я могла увидеть выпуклость ее живота.

 – Он бы убил меня.

Это было все, что она сказала. И я держала язык за зубами, потому что знала: это была правда. Он убил бы всех нас троих, только бы не видеть, что не его ребенок унаследует Рексмер, а еще потому, я знала это, что с этим ребенком от конюха Летиция не помешает моему намерению выйти за сэра Томаса. Через неделю я уехала, а четыре месяца спустя ты появился на свет, был отдан Шарлотте и крещен под именем Редклифф.

Ты не Редклифф, дорогой мой Джон. Ты отродье распущенной женщины и конюха, зачатый в грязи амбара, и Рестоны забудут об этом не раньше, чем я. Хотя я твой друг и родственница, готовая защитить...»

 – Что вы читаете?

Грубый вопрос отрезал ядовитые слова Элизабет Горсинг.

Подняв голову, Ферн застыла от ужаса при виде Джозефа Рестона, стоящего в дверном проеме. Он с подозрением смотрел на нее. Поглощенная чтением, она даже не заметила, что его фигура перекрыла свет из кухни, но теперь осознала, насколько он огромен.

 – Я читаю письмо от моей сестры.

Ферн хладнокровно сложила письмо и сунула его в карман, хотя сердце у нее готово было выскочить из груди. Теперь она знала тайну этих бумаг. Второй Джон был ненастоящим Редклиффом, так что притязания его наследников на титул незаконны. Притязания Колина на титул незаконны. Это был обман, продолжавшийся два с половиной века.

И это ее шанс вернуться к Колину, если она захочет. Она могла отдать Джозефу Рестону эти письма, и с их помощью его семья и дальше, по традиции, вымогала бы деньги у Редклиффов. Могла оставить их себе, анонимно огласить или передать судье. Хотя за давностью лет титул вряд ли находится в опасности, но это заставит Колина испугаться в оплату за ту боль, которую он, пусть и неумышленно, причинил ей.

Но Ферн не хотела видеть его лишенным наследства, она вдруг поняла это с уверенностью, которую редко чувствовала, с тех пор как вышла замуж. Несмотря на собственные страдания, она не хотела причинять ему боль, как это сделал он. Если Колин пострадает, ей станет еще больнее.

Джозеф Рестон не спускал с нее глаз.

 – Я видел письмо. Там старая бумага. Дайте его сюда.

Она встала чуть резче, чем намеревалась, вытерла следы слез.

 – Простите, – сказала она, протискиваясь мимо Рестона. – В нем довольно печальные новости, поэтому я хотела бы побыть одна.

Рестон схватил ее запястье. Пораженная его вольностью, Ферн вырвала руку.

 – Любезный сэр! – твердо произнесла она. – Это дерзкое и оскорбительное поведение.

 – Дайте его сюда. – Голос у Рестона стал еще грубее, и он властно протянул руку.

Ферн прикидывала, нельзя ли обмануть его. Но при виде комплекции этого человека, его побагровевшего лица и она поняла, что это невозможно. Свой нож она забыла под матрасом, хотя нет смысла использовать его против человека, который во много раз сильнее. Куда можно убежать? Он теперь стоял ближе, чем она, к лестнице, ведущей на верх башни. Дверь на задний двор где-то у нее за спиной... но снаружи только дождь и предательское, затопленное водой болото.

«Ты еще можешь отдать письмо, это легкий путь», – шептал внутренний голос. Но в ее кармане лежало будущее Колина и – она вдруг решила – ее собственное. Она не сдаст его в ненадежные руки Джозефа Рестона.

 – Это не ваше, – четко сказала она, продвигаясь к лестнице в главный зал. – Письмо адресовано мне. Сегодня утром его дал мне преподобный Биггс.

 – Нет, я видел его. Это не то письмо, которое написано при вашей жизни. Отдайте его немедленно.

Когда он шагнул к ней, Ферн повернулась и бросилась к лестнице. Рестон схватил ее за юбку, но его рывок только развернул беглянку, одновременно вырвав у него из рук материю, и он растянулся на полу между Ферн и лестницей.

 – Колин! – изо всех сил крикнула она. – Колин, на помощь!

Колин дал ей время, но теперь она молилась, чтобы его вновь обретенная импульсивность перевесила его слово. Но если он еще в спальне, то не сможет ее услышать.

 – Колин! – снова крикнула она, пока Рестон вставал с покрасневшим от ярости лицом.

Ферн помчалась в единственном доступном ей направлении, к тюдоровскому залу, представляя дубовую входную дверь. Только бы успеть ее открыть и попытаться бежать в деревню. Может, Колин увидит ее из окна прежде, чем Рестон догонит ее...

Корсет тисками сжимал ей легкие, перед глазами поплыли черные точки, когда она боролась за глоток воздуха. Тяжелые шаги Рестона неуклонно приближались. Добежать ей не удастся. Он слишком близко, а ей не хватает воздуха, которого требовали мышцы.

Ферн уже свернула в коридор, но Рестон оказался быстрее. Его тело ударило в нее, отбросив к стене, и он уже в падении влетел в зал. Она восстановила равновесие и попыталась метнуться обратно. Напрасное усилие. Рестон отрезал ей путь к отступлению и теснил к лестнице.

 – Дайте его мне, – прорычал он.

Ферн сжала письмо в кулаке. Рука – в кармане. Она чувствовала, как ломается хрупкий пергамент, и еще крепче работала кулаком, чтобы все письма обратились в пыль.

 – Нет! – взревел Рестон, поняв, что она делает.

Раз внизу ей деваться некуда, Ферн побежала наверх, кроша письма пальцами, онемевшими от недостатка кислорода. Собственное тело казалось странно далеким, она как будто смотрела на него из длинного туннеля. «Воздуха! Мне нужен воздух», – приказала она диафрагме, заставляя ее работать все быстрее в жесткой клетке корсета. Но черные точки перед глазами разрастались, неся с собой темноту.

Она выскочила на крышу. Дождь хлестал ее по лицу, приводя в чувство, когда ноги уже не слушались. Ферн сделала последний бросок сквозь дыру в крыше, ухватилась свободной рукой за сломанную балку и швырнула вниз клочки писем. Ветер тут же подхватил их, унося дальше в грозу.

Бороться с подступающей темнотой уже не было сил, и последнее, что Ферн услышала, был звериный вой Рестона.