Голда Меир

Об убийстве спортсменов в Мюнхене Авнер узнал в Париже, сидя у телевизора, как и большинство его соотечественников, где бы они ни были. В Израиль он возвратился к дню похорон. Несмотря на то что похороны вылились в событие общенационального значения, Голды Меир на них не было. Официальная версия гласила, что премьер-министр находится в трауре по поводу смерти сестры. Однако многие предполагали, что Голда Меир опасалась народного гнева, или, говоря проще, плевков и даже камней, брошенных в ее сторону. Разумеется, обвинять Голду Меир в происшедшем было трудно, но всего можно ожидать от толпы в состоянии гневного возбуждения.

Авнер пробыл в Израиле менее суток: его вновь отправили курьером с незначительной миссией в Нью-Йорк. В обычном состоянии он поехал бы с удовольствием. Но на этот раз он был захвачен волной общего для всех израильтян горя. Атмосфера безразличия и деловитости в Нью-Йорке показалась ему неуютной. Так что в пятницу, через две недели после убийства спортсменов, он с удовольствием возвращался домой.

В его чемодане было много недорогих сувениров: рубашки и блузки для Шошаны, брелочки для ключей, солонки, перечницы и прочая дребедень для матери и родителей Шошаны. Даже для щенка Чарли (немецкой овчарки) он припас коробку с сочными молочными костями из нью-йоркского супермаркета. Шошана и Авнер баловали щенка. Он был свадебным подарком друзей Авнера по армии, которые запомнили его рассказы о любимой в детстве собаке Бобби, тоже немецкой овчарке.

Самолет приземлился с опозданием. Но Авнер все же надеялся успеть пообедать с Шошаной в ресторане. Однако ему следовало поторопиться — по пятницам после захода солнца на горячую пищу рассчитывать было нельзя. Так что Авнер не слишком обрадовался, увидев руководителя своей секции, который его дожидался.

— Хорошо съездил? — спросил руководитель.

— Да, спасибо, — ответил Авнер. Он не привык, чтобы начальство его встречало. Что-нибудь случилось? Мне надо до темноты попасть домой.

— Я понимаю. Но все же я здесь, чтобы предупредить тебя. Не строй на завтра никаких планов. В девять утра за тобой заедет машина.

— Что случилось? — опять спросил Авнер.

— Не знаю, но будь готов к девяти.

Авнер огорчился.

— Черт подери! — воскликнул он. — Я зверски устал. Двенадцать часов лета… Я хотел немножко поспать.

— У тебя есть еще время, — услышал он в ответ.

И это было все.

Утром, забыв о разговоре в аэропорту, Авнер начал было собирать пожитки, чтобы ехать на пляж. По субботам пляж в Тель-Авиве был открыт. И вдруг его как стукнуло.

— Брось! — крикнул он Шошане. — Я не могу ехать. Вот проклятье! Уже почти девять. Через две минуты за мной приедут.

Шошана, как обычно, никаких вопросов не задавала. И ничем своего разочарования не обнаружила. Она стояла рядом с ним с чашкой недопитого кофе в руке. Авнер, тоже с чашкой, пытался одновременно выпить кофе и зашнуровать ботинки.

Через минуту после того как стрелки часов показали девять, раздался звонок. Авнер загрохотал вниз со второго этажа, на ходу застегивая рубашку. У двери он увидел человека, с которым был едва знаком. Это был тоже агент безопасности, но в отличие от Авнера он, если так можно выразиться, имел постоянное место работы — возил генерала Цви Замира, возглавлявшего Мосад.

Поначалу Авнер решил, что произошла ошибка.

— Это вы звонили? — спросил он, заканчивая возню с последней пуговицей рубашки.

Шофер кивнул и придержал дверь, чтобы Авнер мог выйти. На углу стояла машина. Они направились к ней. Шофер открыл дверцу. На заднем сиденье сидел Замир.

Авнер смутился.

— Садитесь, садитесь… — нетерпеливо проговорил генерал.

Авнер занял место рядом с главой Мосада. Голова у него пошла кругом. С Замиром он встречался дважды. Первый раз, когда был представлен ему в составе группы молодых агентов во время очередной тренировки. Во второй — случайно, в самолете, летевшем в Рим. Генерал был пассажиром, а Авнер — охранником. Они обменялись тогда несколькими словами. И вот теперь он сидит в одной машине с Замиром! Непостижимо.

Израиль — маленькая демократическая страна, и социальные и профессиональные дистанции в Израиле гораздо меньше, чем в большинстве других стран. Здесь все евреи, все плывут в одной спасательной шлюпке, все делают одно дело. Авнер, разумеется, был потрясен, но все же куда меньше, чем был бы потрясен, скажем, какой-нибудь рядовой агент ФБР, оказавшийся рядом с главой своего ведомства Эдгаром Гувером.

Машина ехала вдоль улицы Хамасгер. Затем свернула на восток, на шоссе, минуя дорогу Кибуц Галует.

— Мы едем в Иерусалим, — сказал Замир.

Авнер кивнул. Задавать вопросы не имело смысла. Скоро и так все выяснится. Может быть, он в чем-нибудь провинился? Но в таком случае его вина должна была граничить с преступлением, чтобы сам Замир этим заинтересовался. «Нет, этого не может быть, — подумал Авнер. И успокоился.

Этим субботним утром шоссе на Иерусалим было пусто. Когда они выезжали из Тель-Авива, сентябрьское солнце пекло вовсю. Через полчаса дорога пошла вверх по холмам, окружающим Иерусалим, и стало заметно прохладнее. Авнер любил эту дорогу, петляющую по иерусалимским холмам через прореженные леса, мимо ржавого цвета скал. Этот мягкий и сухой воздух напоминал ему летние дни в Европе. Там и сям вдоль шоссе виднелись груды обломков «сандвичей» — бронированных самодельных грузовиков, которые когда-то, в дни Войны за независимость сопровождали транспорты, поддерживающие связь между Иерусалимом и всей остальной частью страны. На дорогах, проходящих по вражеской арабской территории, они часто подвергались атакам партизан. В стране сохранилось множество таких «памятников». Израильтяне давно к ним привыкли и не обращали внимания. Но Авнер на эти «памятники» всегда реагировал болезненно.

Замир держался дружественно, но казался чем-то озабоченным. Они почти не разговаривали. Но об отце он Авнера спросил. Авнер уже к этому привык. После ареста и суда над ним, отец стал знаменит, пожалуй, не менее, чем Эли Коген. О его заслугах перед Израилем был опубликован целый ряд статей. Даже книга о нем вышла, хотя писатели мало что знали о его частной жизни и еще меньше о его личных переживаниях.

Отец был известен не под своим именем, которое носил, живя в Реховоте. Да и Авнер, будучи в армии, свое имя поменял.

На вопрос Замира он ответил:

— Спасибо, хорошо. Хотя со здоровьем, конечно, не блестяще.

Генерал кивнул.

— Скажите ему, что я интересовался… Скажите ему еще, что я на этих днях заеду к нему повидаться.

— Он будет рад, — вежливо ответил Авнер, хотя понятия не имел, так ли это. Ведь под таинственными «они», на которых отец зловеще намекал, мог иметься в виду и Цви Замир.

Остаток пути они молчали. Все расстояние между Тель-Авивом и Иерусалимом, через узкую полосу территории Израиля при хорошей езде можно было покрыть приблизительно за час. В эту субботу они его проехали меньше чем за час. Еще не было десяти, когда они въехали в окрестности Иерусалима и остановились перед каким-то зданием.

Авнеру показалось, что место ему знакомо, но поверить, что это действительно так, было трудно. Сначала генерал Замир… Потом — этот дом… Он вопросительно взглянул на генерала, но тот уже выходил из машины, кивнув Авнеру и приглашая его следовать за собой. Снаружи у ворот стоял полицейский, который широко распахнул их, как только они приблизились. Авнер машинально последовал за генералом. Квартира и гостиная ему понравились, здесь было уютно, хотя и несколько старомодно. Никаких сомнений в том, куда они пришли, у Авнера больше не оставалось. И все-таки он поверил в реальность происходящего только после того, как увидел на стенах ее портреты. Вот она перерезает какие-то ленты. Склонилась в поклоне Неру. Стоит рядом с Бен-Гурионом.

Дверь отворилась. Авнер увидел кухню. Голда Меир, слегка сутулая, в домашнем платье, постукивая прочными черными ботинками, быстро пересекла комнату и протянула Авнеру руку.

— Как поживаете? — спросила премьер-министр Израиля. — И как ваш отец?

Авнер пробормотал что-то тривиальное.

— Хорошо. Я рада это слышать. Вы знакомы?

Только сейчас Авнер заметил, что в комнате, помимо телохранителя и Замира находился еще один человек. Он был в форме. Авнер знал его по армии. Это был генерал-майор Ариель Шарон. Тот самый Шарон, перед которым он когда-то преклонялся. Они пожали друг другу руки.

— Чай или кофе? — спросила Голда Меир. — Или лучше фрукты?

Генералы Шарон и Замир подвинули себе стулья. Поколебавшись, Авнер последовал их примеру. Он все еще не мог себе даже представить, для чего он здесь, в гостиной Голды Меир. И его интуиция на этот раз ничего ему не говорила.

С удивлением он наблюдал, как она опять ушла на кухню, затем вернулась с подносом в руках и начала накрывать на стол. Телохранитель скрылся. Замир и Шарон тихо разговаривали между собой. Авнер встал. Голда Меир покачала головой, и он снова сел. Как зачарованный он глядел на ее непокорные седые волосы, сильные толстоватые пальцы, старомодные квадратные мужские ручные часы. Он видел ее однажды, когда она летела в Париж на самолете, который он обслуживал как агент безопасности, но не разглядел. Она была похожа на его бабушку. Он тут же сообразил, что она, видимо, каждому в Израиле напоминала его бабушку. Это особенно бросилось ему в глаза, когда она принялась резать яблоко на части и протягивать каждому из них по кусочку, точно они были детьми.

Но вот Голда Меир заговорила. Поначалу Авнер не понимал, кому она адресовала свою речь. Он заметил, что ни на Ариеля Шарона, ни на Цви Замира она не смотрела. Она смотрела куда-то в пространство, поверх их голов, точно обращалась к невидимой аудитории за пределами этой комнаты, но голос ее звучал ровно. Может быть, это было обращение к населению Иерусалима или всего Израиля? А может быть, она просто говорила вслух сама с собой?

Слушая ее, Авнер все больше недоумевал, хотя его вовсе не смущало то, о чем она говорила. В ее эмоциональной, сильной речи каждое слово было ему понятно. Это была история евреев. Она говорила о том, что вновь, как и прежде, на евреев совершаются нападения, их убивают. Везде. Только потому, что евреи хотят иметь свой дом. Она говорила о ни в чем не повинных пассажирах и экипажах самолетов, погибших в Афинах, в Цюрихе, в аэропорту Лод. Сегодня в Германии, точно так же как тридцать лет назад, евреев связали, одели им повязки на глаза и уничтожили, а весь мир в это время был занят игрой в волейбол. Играли духовые оркестры. Пылали Олимпийские факелы. И все это тогда, когда евреи были погружены в глубокий траур. Евреи одиноки в этом мире. И так было всегда. В лучшем случае мир откликался на горе и беды евреев несколькими возгласами сочувствия. Никто за них не вступался. Защищать себя евреи должны сами.

Государство Израиль было создано для спасения евреев, продолжала Голда Меир, для защиты их от врагов. Оно должно служить евреям всего мира убежищем, местом, где евреи смогут жить в безопасности. Но, вступив в борьбу за свой дом, Израиль не нарушил этических принципов, не опустился до морального уровня своих врагов. Защищая своих детей, Израиль проповедовал сдержанность. Он стремился не пятнать своих рук кровью. Спасая свой народ, Израиль соблюдал нормы поведения, принятые в цивилизованном мире, избегая излишней жестокости, не подвергая опасности даже жизнь случайного человека. Израиль был единственной страной, которая не применяла смертную казнь даже к террористам, саботажникам и шпионам. Она, Голда Меир, со своей стороны, всегда спорила с теми, кто пытался изменить это положение. Она пользовалась своим правом вето на любой план, который мог бы нарушить хотя бы одну из нравственных заповедей.

И тут премьер-министр первый раз посмотрела прямо на Авнера.

— Я хочу, чтобы вы знали, — сказала она, — это решение принято мною. И ответственность я полностью беру на себя. — Она поднялась. — Это мое решение, — повторила она. — Теперь вы можете все обсудить, — закончила Голда Меир и направилась в другую комнату.

Авнер был потрясен.

Все, что касалось Израиля и истории еврейского народа, все, о чем говорила Голда Меир, с точки зрения Авнера, было непререкаемой истиной. Но почему, почему она сочла нужным говорить об этом с ним? Или с Шароном и с генералом Замиром? Почему возглавляющий Мосад генерал счел нужным привезти Авнера в Иерусалим, в дом Голды Меир? Чтобы он услышал от нее то, что всем в Израиле было хорошо известно? А решение? О каком решении шла речь? Что именно должны были они обсуждать?

Молчание прервал генерал Шарон.

— Как вы, вероятно, догадались, — сухо сказал он, взглянув на Авнера, — речь идет о вещах чрезвычайной важности. Думаю, что нет надобности, это объяснять. Вы не сидели бы сейчас здесь, если бы это было не так.

Авнер утвердительно кивнул, почувствовав, что именно этого от него ожидали.

— Вопрос заключается в следующем, — продолжал Шарон, — согласитесь ли вы взять на себя выполнение ответственного задания. Очень ответственного. Я думаю, что и этого объяснять не надо. Но я должен сказать, что это задание не только ответственное. Оно сопряжено с опасностью. Более того, оно перевернет всю вашу жизнь. Вам придется уехать. И неизвестно, когда вы сможете вернуться. Пройдут, может быть, годы…

Авнер молчал.

Шарон взглянул на Замира и продолжал:

— Говорить о том, чем вы заняты, вы не сможете ни с кем. Время от времени мы будем устраивать вам свидания с женой в какой-нибудь другой стране. Но и ее вы не сможете посвятить в свои дела.

Авнер продолжал молчать. Молчали и оба генерала. Наконец Шарон заговорил снова.

— Я бы хотел одного, — произнес он тихо, — чтобы это предложение было сделано мне.

Авнер попытался стряхнуть оцепенение. Полностью осознать происходящее он еще не мог, но что-то стало вырисовываться. Задание… Конечно, это должно было быть задание. Ему следовало догадаться. По какой другой причине стали бы они привозить к Голде Меир рядового агента? И, вероятно, это важное задание. При таких обстоятельствах оно не может быть иным… Но почему именно он? И что это за задание?

Надо было хоть что-нибудь сказать, и он задал первый пришедший ему в голову вопрос.

— Я буду действовать в одиночку?

Тогда заговорил генерал Замир.

— Нет, сказал он. Но сейчас важно не это. Важен ваш ответ. Согласны ли вы?

— Я должен… — начал Авнер, — мне нужно подумать. Могу ли я дать ответ через неделю?

Он и сам еще не понимал, чем вызваны его колебания. Может быть, интуиция, его «шестое чувство»? Страха в нем не было. Он не заботился о своей безопасности. В свои двадцать пять лет он имел за плечами уже серьезный опыт столкновений с опасностями: четыре года в армии, Шестидневная война, задания, которые он выполнял за границей. В чем же было дело? Почему он сомневался? Шошана? Шошана была беременна. Авнер узнал об этом несколько месяцев назад. Она была такой стройной, что даже сейчас, на пятом месяце, беременность была едва заметна. И все-таки не в Шошане дело. Он находится в доме у Голды Меир, глава Мосада делает ему предложение. А он колеблется?!

Генерал Замир покачал головой.

— В вашем распоряжении один день, — сказал он. — Обдумайте свой ответ. Если вы не сможете принять решение в течение одного дня, это будет означать только одно — что вы не в состоянии принять его вообще.

Шарон протянул Авнеру руку…

— Мы, по-видимому, больше с вами не увидимся, — сказал он.

— Так что разрешите пожелать вам удачи. — Он посмотрел Авнеру в глаза и прибавил: — Желаю удачи, что бы вы ни решили.

Как хотелось Авнеру задать им несколько вопросов! Но он понимал, что этого делать нельзя. Будет ли это задание похоже на задание Эли Когена? Или на работу его отца? Должен ли он будет уйти в подполье и жить под чужим именем? Или…

В комнату вошла Голда Меир. Авнер тут же отключился.

— Как дела? — спросила она. — Все улажено?

— Все решено, — коротко ответил Замир. И прибавил: — Окончательное решение будет известно завтра, но… я думаю, все в порядке.

Несмотря на охватившее его смущение, Авнер все же заметил взгляд, которым обменялись Замир и премьер-министр. Она чуть приметно покачала головой, как бы говоря: Я предупреждала вас, — не так уж это легко». Во взгляде генерала можно было прочесть ответ: «Не беспокойтесь, не он, так другой, но мы это сделаем». Но, возможно, что весь этот немой диалог был только плодом воображения Авнера.

Между тем Голда Меир (и это уже не было фантазией) подошла к нему, обняла и, провожая к выходу из комнаты, сказала:

— Передайте от меня привет вашему отцу и жене. Как ее зовут?

— И услышав ответ, повторила: — Передайте привет Шошане. Я от души желаю вам удачи. — Уже в дверях, пожимая ему руку, она прибавила: — Запомните этот день. Он должен изменить ход еврейской истории. И вы — один из участников этого изменения.

Авнер даже не попытался ответить. Он был ошеломлен, благоговейный трепет и восхищение овладели им. И все же… Все же он многое бы отдал, чтобы знать, что имела в виду Голда Меир. Тем не менее он надеялся, что застывшая на его лице улыбка не выглядела идиотской.

Еще некоторое время он молча смотрел, как Голда Меир прощалась с Замиром и Шароном, затем исчезла за дверью.

Из оцепенения его вывел спокойный голос генерала Замира.

— Вы, конечно, понимаете, что о нашем свидании не следует говорить ни с отцом, ни с женой. Ни с кем вообще. Независимо от того, что вы решите. То, что здесь происходило, касается только премьер-министра и нас троих. — Он замолчал. — А сейчас, пожалуйста, подождите меня в машине. Мне надо еще кое о чём поговорить с Шароном.

Сидя в машине, Авнер никак не мог поверить в реальность того, что с ним произошло. В наше время ни в Израиле, ни в других странах, агенты не получают заданий непосредственно от глав государств. В далеком прошлом такие случаи бывали. В чрезвычайных обстоятельствах правитель обращался к своим подданным. Но в современном обществе с его сложной иерархической системой это было немыслимо.

По всей вероятности, поступок Голды Меир был продиктован желанием подчеркнуть необычность ситуации. Возможно, она последовала чьему-то совету. Она знала — и сумела это внушить Авнеру, — что то, что ему предстоит совершить, не имеет аналогов в прошлом. Ни одному солдату израильской армии подобных предложений не делали.

К тайным актам насилия в Израиле относились по-разному. Конечно, Израиль практиковал операции контртеррора в лагере противника еще задолго до убийств в Лоде и Мюнхене. В 1956 году, например, после того как Египет спровоцировал вторжение федаинов в Израиль, двое египетских офицеров разведки, ответственных за эти акты террора — полковник Хафез и полковник Мустафа — были убиты бомбами, полученными в посылках. Целесообразность подобных операций, однако, считалась в Израиле спорной. Великие державы — не только Советский Союз, но и США и Великобритания — время от времени прибегали к насилию в своих национальных интересах. Израиль такую тактику никогда безоговорочно не принимал. В структуре израильского общества (впрочем, как и в еврейском фольклоре) трудно было найти место для агента, получающего лицензию на право убивать.

Поведение Голды Меир, возможно, было продиктовано и соображениями, связанными с положением дел внутри Мосада, хотя Авнеру эти обстоятельства были тогда неизвестны. К осени 1972 года положение генерала Замира несколько пошатнулось в связи с тем, что он не сумел предотвратить атаки террористов в Мюнхене и в аэропорту Лод. Генерал Аарон Ярив, много лет проработавший в военной разведке, был назначен на должность специального помощника по делам террористов. Таким образом, часть функций Замира была передана ему. Аарон Ярив, по слухам, пользовался расположением Голды Меир. Можно предположить, что на ее встрече с Авнером настаивал именно он. Впрочем, эта встреча могла состояться и по инициативе генерала Замира, который хотел возложить на Голду Меир ответственность за операцию или просто желал продемонстрировать активность главы Мосада в деле борьбы с терроризмом, ставшим осенью 1972 года самой серьезной угрозой Израилю со всех точек зрения, включая и моральную.

Из окна машины Авнер видел стоящих у ворот Шарона и Замира. Генералы о чем-то тихо разговаривали, но при этом энергично жестикулировали. Авнер глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Надо медленно сосчитать до ста, — решил он. И ни о чем не думать. Генерал Замир сел в машину, когда Авнер добрался в своем счете до цифры 87. Шарона уже не было видно.

— Я останусь на один день в Иерусалиме, — сказал Замир. — Шофер подвезет меня, а потом поедет с вами в Тель-Авив. Завтра… — он взглянул на часы, — завтра в полдень явитесь ко мне.

Было ровно двенадцать. Генерал Замир дал ему двадцать четыре часа на размышления. Впрочем, они ему были не нужны. Он уже знал, что ему ответит.

Когда машина прибыла в Тель-Авив и остановилась у перекрёстка, у Авнера мелькнула мысль: заметят ли прохожие, что он выходит из большого лимузина с шофером? А если заметят, поймут ли, что он выходит из машины генерала Цви Замира?

Эти мысли вряд ли делали честь человеку, который должен был сыграть важную роль в изменении курса еврейской истории. Но они были именно таковы. Других мыслей у него в этот момент не было.

 

Эфраим

Через десять дней, 25 сентября 1972 года, днем, Авнер сидел на кровати в скромной комнате отеля в Женеве. Бело-розовый фасад приличного и внушающего доверие отеля «Дю Миди» выходил на площадь Шевлю, где разместился торговый центр, цены которого были явно рассчитаны на весьма состоятельных людей. На противоположном берегу Роны, который был виден из окна его номера, высились мрачноватые здания делового района. Дальше, к востоку, в нескольких сотнях метров от отеля, узкое горло Роны, постепенно расширяясь, переходило в великолепное Женевское озеро.

Можно было подумать, что этот швейцарский город сделан из хрусталя — так бережно его жители с ним обращались. Заведенные порядки нарушались здесь редко. И потому, вероятно, возникло молчаливое, нигде не зарегистрированное соглашение, в соответствии с которым Женева стала местом, где люди, занимающиеся нарушением международных порядков, могли спокойно вынашивать свои планы, перегруппировывать и восстанавливать силы.

В комнате находились четверо мужчин. Взгляд Авнера остановился на них. Они держались раскованно, с доверием ожидая, когда он заговорит.

Всего неделю назад Авнер не догадывался о существовании этих людей. А теперь они его партнеры, его группа. И он их начальник, лицо, ответственное за выполнение задания. Поверить в это ему до сих пор не удавалось.

До завершения их миссии эти четверо мужчин будут самыми близкими ему людьми, ближе, чем кто-нибудь за всю его жизнь. Ближе отца и матери. Ближе Шошаны. Ближе старых закадычных друзей. Ближе, чем боевые товарищи в армии. Он доверит им свою жизнь. Они в свою очередь доверят ему свои жизни.

За эти десять дней в жизни Авнера произошло больше событий, чем за все прожитые им двадцать пять лет.

Его жизнь изменилась мгновенно, но нельзя сказать, что это было для него чем-то неожиданным. Последовательно, с самых тех дней, когда он вошел в состав отряда коммандос, шаг за шагом он шел к той ситуации, в которой сейчас находился. Тем не менее с той минуты, как Голда Меир пожелала ему удачи, Авнер потерял контроль над собой. Это был не страх перед опасностью. Просто с объективностью постороннего он констатировал, что это произошло. У него было чувство, что он свалился за борт. Он был в воде, и его несло в открытое море. И ничего с этим поделать уже было нельзя. Не плыть же против течения. Это было бы просто нелепо.

Когда на следующий день после встречи с Голдой Меир в двенадцать часов утра он явился к генералу Замиру, тот встретил его вполне сдержанно и не выказал особой заинтересованности.

— Итак? — спросил он, подняв глаза на Авнера.

— Я согласен.

Генерал кивнул так, словно ничего другого он и не ожидал. Авнера это не удивило. В Израиле не принято было приходить в неуемный восторг, когда кто-нибудь добровольно соглашался выполнять трудные или опасные задания. Тем не менее он был разочарован.

— Подождите в коридоре, — сказал генерал. — Я хочу вас познакомить с одним человеком.

Человек, которому Авнер был представлен спустя полчаса, оказался мужчиной высокого роста и чем-то напоминал профессора. Ему было лет сорок с небольшим, ранняя седина блестела в его волосах. Сутулый, со скорбными складками вокруг рта, он удивлял живым выражением своих темных глаз. Его манера держаться сразу же располагала. Он вел себя с Авнером так, точно они знали друг друга давным-давно. Авнеру он понравился, но родственных чувств по отношению к нему он не испытывал. Его новый знакомый явно был из галицийцев.

— Меня зовут Эфраим, — просто сказал он. — Я буду вашим начальником. Поймите меня правильно — мы только нащупываем пути в этом деле. У вас возникнет множество вопросов, на многие из которых у меня еще нет ответов. Вам придется набраться терпения. Кстати, не хотите поесть? Почему бы нам не начать с ленча?

После ленча они отправились в длинную прогулку вдоль берега. Эфраим рассказывал…

Много лет спустя Авнер должен был признаться себе, что даже после того, как Эфраим в течение первых пяти минут изложил суть задания, он еще долго, в течение двух дней, этой сути по-настоящему не понимал. От него оставался скрытым более глубокий и принципиальный смысл его миссии. На слова Эфраима: «Мы решили создать группу, чтобы ликвидировать террористов в Европе, — Авнер отреагировал с полным пониманием. «Давно пора!» И испытал некоторое облегчение при мысли о том, что ему не придется действовать в одиночку, как отцу, выполняя очередное шпионское поручение, а также изучать языки и коды. Группа оперативников — это прекрасно! Похоже на то, что было в армии. Ехать в Европу? — И это прекрасно. Что же касается термина «Ликвидировать» у то он в этом контексте тоже казался естественным. Опять же, как в армии во время учений, когда это слово звучало тысячи раз. Оно могло означать все что угодно: рейд, разведку боем. Надо было, скажем, взорвать склад, коммуникационный центр или радарную установку, или внезапно напасть и захватить пленных. Из всех этих слов не было ни одного, которое могло бы удивить или обескуражить бывшего солдата из спецподразделения.

— Прежде чем продолжить наш разговор, — сказал Эфраим, — давайте обсудим все касающееся дальнейшей процедуры.

Надо было объяснить Шошане, что в течение нескольких ближайших дней он будет отсутствовать. Это первое. Затем он должен будет явиться по указанному адресу в Тель-Авиве. Там, в квартире, расположенной в первом этаже (верхний этаж снимала фирма готового платья) он проведет сорок восемь часов вдвоем с Эфраимом. Когда Эфраиму нужно будет отлучиться на час-два. Его на это время заменит другой человек, «для компании, — уточнил Эфраим. Между тем, как впоследствии оказалось, этот человек за все время своего пребывания «в компании» Авнера не произнес ни слова. Было очевидно, что он был приставлен к нему как охранник, готовый предотвратить его уход или звонки по телефону.

Первое задание состояло в том, что он должен был выбыть из Мосада. В одном из «контрактов», которые Авнер подписал, перечислялись не обязанности сторон сделать то-то и то-то, а обязательства не делать того-то и, того-то. Мосад отказывался от его услуг, соответственно, Авнер не будет обеспечен пенсией или другой социальной помощью, исходящей от этого учреждения. Авнер не может рассчитывать и на юридическую поддержку со стороны Мосада. Кроме того, Мосад ни при каких обстоятельствах не признает, что Авнер был его сотрудником и не сможет гарантировать ему содействие консульства или медицинскую помощь.

Авнер, со своей стороны, отказывается от всяких претензий к Мосаду. Он не будет обращаться к нему за помощью или возлагать на него ответственность за свои действия или их последствия. Он никогда не признается в том, что был сотрудником Мосада и обязывается не разглашать этот факт.

— Вы понимаете, о чем идет речь? — спрашивал Эфраим каждый раз, когда подсовывал ему очередную бумажку на подпись. Прочтите. Я не хочу, чтобы вы подписывали, не читая.

Авнер только кивал в ответ головой и подписывал. Раз-другой у него мелькнула мысль о том, что-ничего-то он не припрятывает, как советовал ему когда-то отец. Но что ему было делать? Требовать адвоката? Но разве он мог чего-то требовать после того, как сама Голда Меир обняла его и объявила, что он один из «деятелей» еврейской истории? Он, правда, знал, что галицийцы друга в беде не покинут. Их можно было обвинять во многом, но в этом никогда. Авнер доверял своим соплеменникам в этом смысле полностью. Даже тем, которым в прочих ситуациях доверять бы не стал.

Если еврей попадал в беду, галицийцы небо и землю перевернут, чтобы его выручить. И это несмотря на их делячество, на постоянную сосредоточенность лишь на своей собственной выгоде. Они будут хитрить, обманывать, льстить и даже убьют, если потребуется, или погибнут сами, но в руках врага своего человека не оставят. Все равно — с контрактом или без него. Если припомнить все то, что было предпринято для спасения жизни Эли Когена, то только можно удивляться этой огромной энергии израильтян. Живи Коген в другой стране, от него бы вообще отказались. Все страны, кроме Израиля, так и поступают со своими агентами, если они разоблачены. Израиль рисковал потерять нескольких коммандос, однако пытался выкрасть останки Эли Когена из Сирии, чтобы похоронить его прах на родине. Так что об этом Авнеру беспокоиться не приходилось.

Он поделился своими соображениями с Эфраимом. В ответ Эфраим лукаво ухмыльнулся и сказал:

— Пока что позаботимся о вашем еще живом теле. Подпишите это и попрощайтесь со своим оплаченным зубным доктором.

— Прощай, — сказал Авнер и поставил подпись.

После того как с бумагами было покончено, Эфраим вручил Авнеру почти две тысячи израильских фунтов — его взносы в государственный пенсионный фонд за три года службы в Мосаде.

— Поздравляю, — сказал Эфраим. — Я серьезно — вы все еще свободный человек. Вы можете в любой момент, пока мы продолжаем обсуждение, изменить свои намерения. До тех пор, пока вы отсюда не ушли.

— А что потом? — спросил Авнер.

Эфраим посмотрел на него и засмеялся.

— Я рад, что у вас есть чувство юмора, — сказал он.

Главной целью плана, как объяснил Эфраим, было пресечь терроризм в его истоках. В отличие от армии, которая является частью государства, террористические группы, какими бы всепроникающими они ни казались, можно легко обнаружить, выявив их руководителей и хозяев. Террористические организации, как правило, малочисленны и полностью зависят от своих организаторов и лидеров. Они живут в подполье и действуют, опираясь на мобильные базы за линией фронта. Они невидимы. Секретность — залог их успеха, с одной стороны, но и уязвимости — с другой. В отличие от регулярных войсковых соединений они сами по себе функционировать не могут. Существует несколько секретных каналов, по которым они снабжаются всем необходимым: деньгами, оружием, документами, тайными квартирами. Они нуждаются в вербовке новых членов и постоянных тренировках. Если поврежден хоть один канал связи, вся сеть хиреет.

— Терроризм — дракон, — продолжал Эфраим, — но, к счастью, этот дракон имеет не более дюжины голов. Может быть, нам удастся отрубить их, одну за другой.

— Не отрастит ли он новые на смену старым? — спросил Авнер.

Эфраим улыбнулся и задумчиво посмотрел на свои ногти.

— Скорее всего отрастит, — сказал он. — Но постарайтесь понять. Существует такой фактор как время. Террорист — фанатик. Руководитель террористов тоже фанатик, но умный и искусный в своем деле. Люди в большинстве своем не фанатики. А фанатики в большинстве своем и не умны, и не талантливы. Если вы ликвидировали одного лидера, пройдет год или два, пока найдется ему замена. К тому же, если старая сеть разрушена, то новому лидеру потребуется, считайте, еще год, чтобы ее восстановить. Между тем новый лидер может себя обнаружить и тем самым даст нам возможность ликвидировать себя раньше, чем наделает много новых бед. Пока что вы спасли сотни ни в чем не повинных людей. Разве это ничего не стоит? К тому же даже самый лучший террорист — это просто спичка. И этой спичке нужен бочонок с порохом, чтобы взорвать его. Беда в том, что сейчас весь мир представляет собой не что иное, как пороховую бочку. Что будет через год-два — кто знает? — Эфраим замолчал. Вновь взглянув на свои руки, он сказал: — Посмотрите на мои ногти. Не пора ли остричь их? Может быть, вы возразите: «Зачем? Они ведь вновь отрастут».

— Вы правы, — кивнул Авнер.

— Как бы то ни было, — заключил Эфраим, — все это философия, а мы с вами здесь не для этого. Нам надо действовать. Это не значит, что вы не можете задавать мне вопросы. Если они у вас есть, задавайте. Но разрешите мне сначала кое-что сказать о нашем плане.

Эту операцию Мосад тщательно обдумал, объяснил Эфраим. Решено было начать с организации небольшой самостоятельной группы оперативников. Группы, которая будет действовать в Европе, и которая должна будет сама обеспечивать себя всем необходимым в течение нескольких месяцев, а может быть, и нескольких лет. Группа эта не будет нуждаться в поддержке Мосада, поскольку в нее войдут все специалисты, которыми располагает Мосад. Все это делается не только для того, чтобы держать группу на расстоянии, хотя и это соображение играет некоторую роль, но и для обеспечения ее безопасности.

Очень часто агентов обнаруживают в тот момент, когда они связываются с центром, снабжающим их инструкциями, оружием, документами. Группа, которая сама себя обеспечивает документами, самостоятельно достает оружие, создает свою собственную сеть осведомителей, группа, члены которой никогда не приближаются к посольствам, не посещают резидента, не имеют никаких контактов, обычных в практике других агентов Мосада, наконец, группа, которая не будет подавать никаких сигналов, посылать информацию через какие-нибудь коммуникационные каналы — практически такая группа становится почти неуязвимой. Она будет построена по типу террористических групп, но перед последними у нее будет много преимуществ. Ей откроется возможность проникнуть в сеть террористических организаций и черпать оттуда сведения, необходимые для ее деятельности. Собственно, в идеале так и должно быть. А почему бы и нет? Двух зайцев можно убить и одним выстрелом. Террористических групп, не связанных друг с другом, много, но все они нуждаются в надежных убежищах, паспортах и взрывчатых веществах. И ваша группа — всего лишь одна из них. Что может быть надежнее такого прикрытия?

— На самом деле нам не требуется связь, — сказал Эфраим. — Как я обычно узнаю, что террористы взорвали самолет? Из газет. «Ле Монд» или «Карьера делла Сиера», или «Нью-Йорк Таймс», или какая-то другая газета, обязательно напечатает об этом. И вот однажды, открыв «Ле Монд» я увижу, что террорист такой-то убит. Что еще мне надо об этом знать?

Чем дольше говорил Эфраим, тем с большим энтузиазмом слушал его Авнер. Это было грандиозно. Настоящее дело. Он сможет это организовать. Он сможет им показать, на что способен. Однако Авнер все же был осторожен и своего энтузиазма старался не выказывать. У него должно быть лицо игрока в покер. Он помнил психологические тесты, помнил, что Мосад не желает иметь дело со счастливчиком, довольным своей судьбой, с человеком, стремящимся стать героем. Поэтому ему лучше выглядеть задумчивым, даже озабоченным.

Авнер выбрал линию поведения правильно, потому что тут же обнаружилось, что он все еще не понимал, о чем именно шла речь. Вроде бы и понимал, а вроде бы и нет. Понимание пришло позднее, уже после короткого перерыва на ленч. Эфраим предложил ему задавать вопросы.

— Эту группу комплектовать буду я? — спросил Авнер.

— Нет, мы уже отобрали нужных людей.

— Когда я смогу с ними познакомиться?

Эфраим улыбнулся.

— Терпение, — произнес он по-арабски. — Терпение. Все в свое время. Их еще нет здесь, в Израиле.

Интуиция подсказывала Авнеру, что Эфраим по каким-то причинам говорит неправду, но это в общем не имело значения.

— Из кого состоит эта группа? Есть взрывник?

— Да, — ответил Эфраим.

— А специалист по документам?

— Тоже.

— Значит, непосредственно «ликвидацией» будет заниматься один или два человека? продолжал Авнер и заметил, что Эфраим в недоумении поднял брови. — Ну, тот, кто, что называется, нажмет кнопку.

— Что вы имеете в виду? Что значит «нажмет кнопку»?

Теперь недоумевал Авнер.

— Я имею в виду специалиста, — того, кто взведет курок. Парня, которого специально тренировали убивать.

Эфраим в замешательстве смотрел на Авнера.

— Специалист, который спускает курок? — медленно проговорил он. — Вы хотите сказать, что не умеете этого делать? За четыре года в армии вы не научились стрелять?

Авнер молчал.

— Парень, которого специально тренировали убивать? — продолжал Эфраим. — Где же эти парни? Может быть, вы знаете место в Израиле, где их готовят? Для меня это новость. Кстати, как вы себе подобные тренировки представляете? Сначала на собаках, не так ли? А потом: «Смотри, вон идет старик, переходит улицу Дизенгофа. Вперед! Стреляй в него!» Так?

Авнер не отвечал.

— Мы учим людей пользоваться оружием, — помолчав немного, сказал Эфраим. — Мы учим солдат, которые входят в отряды коммандос, подкладывать бомбы, владеть ножом и прочему. Вы ведь сами прошли этот курс. Но мы не готовим убийц. Таких инструкторов у нас нет.

Авнер прочистил горло.

Я понимаю, —• начал он и умолк. — Я спрашивал только потому… — начал он снова и опять смолк.

Эфраим откинулся на спинку стула и взглянул на Авнера. Создавалось впечатление, что и он смущен, если, конечно, он не прикидывался. Наконец Авнер овладел собой. Пусть они считают его наивным. То, что он услышал, не должно было быть неожиданностью для него. Но факт остается фактом — для него это явилось неожиданностью. Может быть, именно по этой причине они остановили свой выбор на нем? Он должен это выяснить раз и навсегда.

«Разрешите мне спросить еще об одной вещи, — сказал он сухо. — Почему я?

Что значит почему вы? — с легким нетерпением в голосе спросил Эфраим.

— Почему ваш выбор пал на меня?

— А разве с вами что-нибудь неладно?

— Со мной все ладно, — ответил Авнер. — Я знаю Европу, я хороший организатор. И, я думаю, что смогу завершить начатое. Но все же, почему именно я? Я ничего подобного никогда не делал.

— А кто делал? — Эфраим наклонился вперед и голос его смягчился. — Не поймите меня превратно. Если вы не хотите в этом участвовать, только скажите. Никто вас к этому не принуждает. Но кого, по-вашему, нам было выбирать? В нашем распоряжении только такие, как вы, — молодые, обученные, в хорошей форме, владеющие языками, с хорошим послужным списком… И, наконец, если хотите знать, — это не секрет — никто, возможно, вас персонально не выбирал. Компьютер… Мы заложили некоторые данные, а он выдал несколько имен. Вы, как думаете, — мы должны были просить компьютер выдать нам имена тех, кто ограбил какой-нибудь банк, маньяков, воров, убийц-психопатов? По-вашему, мы должны просить преступников прийти на помощь Израилю, потому что наши милые молодые люди слишком впечатлительны?

Компьютер… Это возможно. Это даже вполне вероятно. Если подумать, это звучит убедительно. И все-таки…

— Послушайте, — сказал Эфраим, — я знаю, что это не легко. Ни на минуту в этом не сомневайтесь. Я знаю. Давайте еще немного поговорим, чтобы больше никогда к этому не возвращаться. Вы не знали Иосифа Гутфрейнда, судью по борьбе, одного из тех, кого убили в Мюнхене? Здоровенный был парень. Мы были знакомы. У него две дочери, небольшой магазин в Иерусалиме. В свое время он спас в Синае что-то около дюжины египетских солдат, умиравших от жажды. Все это ничего не значит — они скрутили его, как цыпленка, голову к ногам, так что веревки врезались глубоко в тело. А затем убили четырьмя выстрелами в упор. И вот представьте себе, вы встречаете человека, приказавшего все это проделать с Иосифом. Человека, который снабдил их оружием, который их инструктировал. Вы его видите, быть может, он сидит где-нибудь в Амстердаме и попивает кофеек. Это он убил Иосифа. В Тель-Авиве живет девушка, красивая… Теперь она ковыляет на костылях. Ей почти начисто оторвало ногу в Лоде. Этот человек отдал приказ — это сделать. И вот сидит, пьет кофе, обдумывает — кто следующий? Вы стоите там, и у вас при себе пистолет. Но вы говорите мне, что это не ваше дело, вы не можете спустить курок. Я вас понимаю. И не обвиняю. Мы пожимаем друг другу руки и расстаемся. При этом уважать вас я не перестаю. Это действительно очень трудно — убить человека. Но я ничего не хочу слушать о тренировках, и не толкуйте мне больше о специалистах в этой области. Вы, допустим, не можете. И все тут. Даже если я вас буду тренировать в течение сотни лет, вы все равно не сможете. И я не захочу вас тренировать. Я не буду пытаться вас убеждать в том, что вы должны уметь убивать. Почему? Да потому что нет в этом никакого смысла. А вот если вы можете… Поверьте, вы сможете. Все, что надо в связи с этим знать и уметь, вы знаете и умеете. Все, что вам может потребоваться.

— Не знаю, — тихо произнес Авнер. — Может быть, я смогу это сделать. — Он замолчал, как ему показалось надолго. Наконец, прервав молчание, он сказал: — Вы правы. Я могу.

— Я знаю, что вы можете, — ответил Эфраим. Хотите правду? Я не беспокоился об этом. Вы не сидели бы здесь со мной, если бы это было не так.

Хорошо, что Эфраима это не беспокоило. Его самого это беспокоило, и очень. Можно сказать, что ничто еще в жизни не вызывало у него таких сомнений. Пока шел весь этот разговор, сердце его билось так сильно, что казалось невероятным, что Эфраим ничего не слышит. Или он просто не подавал вида?

Авнер переменил тему. С философией было покончено.

На следующий день, 20 сентября, Авнер совершил свой первый выезд в Женеву. Он снял номер в отеле «Дю Миди», затем переехал на взятой напрокат машине через мост ле Монт-блан и поехал вдоль набережной Женераль Гюсан. Он нашел гараж для парковки в деловом районе города, недалеко от рю Коммерс, затем прошелся пешком по направлению к несколько старомодному зданию Швейцарского банка. Там он открыл два счета и заказал личный сейф. На один счет он положил четверть миллиона долларов. Затем тут же снял 50 тысяч наличными и положил их в свой сейф.

На одном из счетов будут лежать деньги для его личных нужд и жалованье, которое ему будут время от времени пересылать. Это выразится примерно в трех тысячах долларов ежемесячно. Не королевский, конечно, доход, но все же вдвое превышающий его прежний. Предполагалось, что эти деньги он не будет тратить. Всякий раз, приезжая в Женеву, он сможет порадоваться тому, как растет его доход. Так сформулировал это Эфраим. Все расходы на питание, отели и прочие бытовые услуги оплачиваются из сумм, отпущенных на операцию. Это было одним из преимуществ его нынешней работы. Считалось, что он на работе семь дней в неделю по двадцать четыре часа в сутки. ««Это означает, — сказал Эфраим, — что все расходы (в разумных пределах, конечно) покрываются из казенных денег. Оплачивать расходы на проституток и бриллианты мы, как вы понимаете, не собираемся. Но вот вам нужны ботинки, рубашка, плащ — покупайте. Только сохраняйте чеки».

Расходы на операцию не лимитировались. Так оно и должно было быть, ведь никто заранее не мог сказать, сколько придется заплатить осведомителю, во что обойдется поездка, какой-нибудь документ, найм людей или, скажем, партия динамита. Расходы, связанные с операцией, были неподотчетны. Да и как их учтешь? Не просить же квитанцию у какого-нибудь вора или торговца оружием на черном рынке. Ничего удивительного в этом не было. Авнеру казалось любопытным другое — агент, которому безоговорочно доверяли десятки тысяч долларов, отпущенных на операцию, при других обстоятельствах должен предъявлять квитанцию на два доллара, истраченные на спагетти с мясным соусом.

На счету, из которого покрывались расходы на операцию, всегда должно было быть 250 тысяч долларов. Через определенные промежутки времени, по мере того как деньги тратились, соответствующие суммы переводились на этот счет со счетов других банков. Авнера все это не касалось. Это регулирование входило в обязанности рядовых агентов, которые не должны были знать, для каких целей открыт этот счет.

Его банковский сейф нужен был прежде всего для того, чтобы в распоряжении группы всегда были наличные. Несомненно, возникнут ситуации, когда придется платить сразу, и наличными. Вынуть деньги из сейфа проще, чем снимать их со счета.

И в некоторых других случаях наличными оперировать легче, чем чеками или другими банковскими документами, например, когда нужно перевести деньги из банка в банк в разных городах. Кроме того, такие операции значительно труднее обнаружить. И, наконец, сейф сыграет свою роль и как средство связи. Один из двух ключей будет у Эфраима. Они смогут, таким образом, обмениваться информацией. Правда, необходимость в этом будет возникать не часто. Как бы то ни было, но сейф — единственное звено, связывающее группу со штабом.

Закончив все дела в банке, Авнер оставил машину в гараже и вернулся в отель пешком через мост де ля Машин. Это было не обязательно. Он не думал, что за ним следят, но по опыту знал, что именно около банков могут быть организованы наблюдательные посты. Прежде, выполняя задания, Авнер и сам посещал банки в расчете встретить там других агентов. Он считал обязательным, если позволяло время, чередовать прогулки пешком с поездками на машине, таким же обязательным, как войти в здание через одну дверь, а выйти через другую. При этом его поведение становилось непредсказуемым. Он постоянно стремился нарушать логику обычных действий, так что в конце концов это стало привычкой. Допустим, некто задумал следовать за ним на машине. А он пошел через пешеходный мостик, и этот некто его потерял, потому что не мог бросить машину на людной улице.

Эфраим продолжал посвящать его в дело, но понемногу, небольшими порциями. «Терпение, терпение, — говорил он, когда не хотел отвечать на какой-нибудь очередной вопрос Авнера.

— Кто еще входит в состав моей группы?

— Терпение. Вы познакомитесь с ними после возвращения из Женевы.

— А что если мы не поладим и не сможем сработаться?

— Успокойтесь, Авнер, когда мы выбирали вас, мы знали, что вы сработаетесь с этими людьми.

— Что если мы не сможем сфабриковать нужные документы или не сумеем купить оружие? Мне никогда не приходилось раньше этого делать.

— Не волнуйтесь. Ребята из вашей группы умеют это делать. Они в этом специалисты.

— Прекрасно. Но зачем тогда я им нужен?

— Вы им нужны в качестве руководителя.

Эфраим сообщил Авнеру, что на следующий день после его возвращения из Женевы в Тель-Авив он встретится с членами своей группы.

Второй вопрос, волновавший Авнера не меньше первого, тоже оставался без ответа. Совершенно очевидно, что им предстоит охота не за простыми солдатами из пехотных частей, мелким людом, федаинами из беженских лагерей, левыми студентами или неуравновешенными девицами, которых заставили или уговорили убивать и рисковать своей собственной жизнью. За кем же тогда они буду охотиться? И сколько их? Один, может быть, двое. Он сам назвал некоторые имена Эфраиму, но тот только отмахнулся.

— Терпение, Авнер. Терпение, — повторял он свое любимое слово. — Все в свое время. Мы даем вам деньги и список. Деньги вы уже получили. Отправляйтесь в Женеву. Положите их в банк и возвращайтесь. Перед тем как вы вновь уедете, вы получите список. Не беспокойтесь.

Не беспокойтесь… Легко сказать.

— А что если мы ошибемся и выследим не того человека?

— Даже и не упоминайте о таком, — замахал руками Эфраим.

На следующее утро Авнер покинул отель «Дю Миди», предварительно забронировав для себя номер на двадцать пятое число. Затем он направился в отель «Амбассадор» и там тоже забронировал два номера на то же двадцать пятое число. Он взял свою машину, оставленную накануне в гараже по другую сторону реки, и поехал на обратном пути через мост ле Монт-блан, чтобы удостовериться, что никто за ним не следит. Машину он вернул в агентство проката и пересел в такси, чтобы добраться до аэропорта. Примерно через четыре часа он приземлился в Тель-Авиве.

В пять часов вечера они с Эфраимом уже звонили в дверь квартиры, которая находилась в окрестностях города. Молодая, несколько озабоченная девушка, открывшая им дверь, напомнила Авнеру другую, которая три года назад принимала его в день его первого интервью на улице Борохова. Девушка впустила их в комнату и закрыла за ними дверь.

Четверо мужчин подняли головы. Один отложил в сторону книгу. Второй — наклонился вперед, точно собирался встать. Третий перестал выколачивать пепел из трубки. Четвертый, стоящий у стены, сделал шаг вперед.

Молча четверо мужчин и Авнер глядели друг на друга. Прошло несколько секунд.

— Итак, — начал Эфраим. Он остановился и откашлялся. — Ребята, я хочу познакомить вас с Авнером. Авнер, — это Карл… Это Роберт… Ганс… и Стив.

Они обменялись крепкими рукопожатиями, как это принято в армии. О чем думали сейчас эти четверо, Авнер не догадывался. Но он был поражен. Даже обескуражен. Все они были старше его. Моложе всех выглядел Стив, но и он был, вероятно, лет на десять старше Авнера. Карл же выглядел мужчиной за сорок. Это, конечно, не означало, что Авнер считал их слишком старыми для выполнения оперативных заданий. Нет. Об этом он судить не мог, но его смущало другое — его лидерство в этой группе. Ему было ясно, что они значительно опытнее его. Все они, по-видимому, воевали на Синае в 1956 году. Карл мог принимать участие и в Войне за независимость. Как это могло случиться, что ему поручили руководить людьми, почти годящимися ему в отцы? Захотят ли еще они признать его своим начальником?

— У нас не так уж много времени, — сказал Эфраим. — Давайте сядем и обсудим некоторые детали. Это наша первая и единственная совместная встреча. В следующий раз вы увидите друг друга уже в Женеве.

Авнер был в таком напряжении, что не мог сидеть. Он наблюдал за Карлом, который набивал свою трубку табаком, и в первый раз в жизни пожалел, что не курит. Все остальные — Ганс, Роберт и Стив — казались совершенно спокойными. Карл похлопывал себя по карманам в поисках спичек, с таким видом как будто ничего важнее для него сейчас не было. Авнер глубоко вздохнул. «Ну что ж, спокойно, — приказал он себе.

— В расписании предусмотрено, — продолжал Эфраим, — два повторных курса тренировок для всех, кроме Карла и Авнера. Это займет все время до двадцать четвертого числа. Двадцать четвертого — выходной день. Я надеюсь, что к этому времени вы успеете уладить все свои личные дела. Двадцать пятого вы получите свои служебные паспорта и отправитесь в Женеву. Каждый сам выбирает себе маршрут и час отлета, но в Женеву все должны приехать к вечеру. Авнер забронировал для вас номера в отелях. Он сообщит детали. После офомления, как только вам возвратят паспорта, вы должны будете положить их в сейф и до окончания операции больше никогда ими не пользоваться. Пока вы будете на курсах, — продолжал Эфраим, — Авнер и Карл ознакомятся со списком намеченных лиц, который мы для вас приготовили. К моменту встречи в Женеве они будут знать все, что известно нам, и, соответственно, расскажут вам. Итак, террористы в этом списке стоят в порядке значимости для нас, тем не менее порядок работы с ними отдается на ваше усмотрение. Найдите их и действуйте. Первым будет «обслужен» тот, кто первым придет. Мне кажется, что это все. После двадцать пятого числа вы будете предоставлены сами себе. Если все будет в порядке, я узнаю об этом из газет. Если нет… но все будет О’кей. Я вам полностью доверяю.

Во время всей этой речи Эфраим стоял, но сейчас он потянул к себе стул и опустился на него, как-то вдруг отяжелев. Он вынул из кармана бумажную салфетку как будто хотел высморкаться, но только задумчиво на нее посмотрел, скомкал и опять положил в карман. Все молчали. Лишь Карл, который, казалось, никак не мог справиться со своей трубкой, издавал странные звуки, точно буйвол в воде. Смутившись, он поднял глаза и улыбнулся.

Кроме Карла, Авнер еще не определил своего отношения к этим людям. Карл — это человек. Он готов был поручиться, что с Карлом он поладит, несмотря на то что тот почти годился ему в отцы.

Эфраим вновь заговорил.

— Есть еще два принципиальных вопроса, которые мы пока не обсуждали или почти не обсуждали. Так что послушайте меня. Вы, наверное, знаете, что тактика террористов состоит в том, чтобы уничтожить одного, но напугать не менее сотни. А как напугать террористов? Напав на одного из них открыто, в момент, когда он беззащитен и ничего не подозревая, следует, допустим, из пункта А в пункт В, вы никого не испугаете. Его товарищи расценят это так: «О, Ахмед попался, потому что неосторожно высунул голову из норы. Я буду осторожнее, и со мной ничего не случится». Вы уничтожите одного, но остальные будут продолжать свою деятельность, не испытывая никакого страха. Но если террорист будет поражен в момент, когда он чувствует себя в безопасности, когда он спокоен, находится среди своих и меньше всего ожидает нападения, — это совсем другое дело. То есть вам придется проявлять изобретательность, чтобы заставать террористов врасплох. Я не могу сказать, как это сделать, но, видимо, план операции должен исключать какую-либо стандартность, предсказуемость. Вот тогда они испугаются. «Ох, и умны эти проклятые евреи, скажут они. — У евреев длинные руки. Если они сумели достать Ахмеда там или так-то, значит, и мы в опасности».

Авнер заметал, что пока Эфраим говорил, Карл все время смотрел на Роберта. Роберт же, погруженный в глубокую задумчивость, сидел с закрытыми глазами, уперев подбородок в ладони. Мгновенно у Авнера мелькнула мысль — он еще ничего не знал о своих товарищах, но догадался — Роберт был специалистом по взрывчатым веществам. И с Карлом они работали вместе в прошлом. Это хорошо.

— И второе, — продолжал между тем Эфраим. — Это вопрос, который Авнер уже поднимал. Что, если произойдет ошибка при выборе цели? Или, скажем, цель выбрана правильно, но существуют опасения, что пострадать могут невинные люди? Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. На этот вопрос есть только один ответ. Ни ошибки в выборе цели, ни гибели невинных людей быть не может. Вы не можете этого допустить. Ни при каких обстоятельствах. Никогда. Конечно, все бывает, но риск должен быть сведен к минимуму. Риск должен быть нулевым — это и есть ваша работа. Вы не террористы, кидающие ручные гранаты в автобусы или стреляющие в толпу в фойе театра. Вы отличаетесь и от регулярных авиационных частей, бомбящих намеченную цель. Если при этом случайно пострадают гражданские лица, — тем хуже для них. Ваша задача по благородству не имеет равных. Ваша цель — один человек — преступник и убийца — и больше никто. Если вы не уверены на сто процентов, что это тот, кто вам нужен, вы его отпускаете. Вот и все. Вы должны знать того, кого вы ищете, как своего родного брата. Пусть он сам себя обнаружит. Если у вас нет абсолютной уверенности, что это он, вы ничего не делаете. Тот, в ком вы не уверены, уйдет от вас невредимым. — Эфраим встал с места. — Я хочу, чтобы вы хорошо запомнили эти слова. Это единственное, что может помешать вам выполнить задание. В вашем списке одиннадцать человек. Если покончите только с тремя из них, мы будем разочарованы, но нам будет не в чем вас обвинять. Если вам не удастся убрать ни одного, — это будет означать провал операции. И это грустно. Тем не менее и в этом случае нам не в чем будет винить вас. Но если вы прикончите всех, но при этом пострадает кто-нибудь невинный, вы будете виновны. Запомните это. Вопрос о важности того или иного факта, о предпочтении возникает всегда. В этой операции важнее всего то, о чем я только что говорил. Это ваше кредо. Если с террористом девушка, — вы ничего не предпринимаете. Если за его спиной стоит водитель такси, — вы опять же ничего не предпринимаете. Меня не беспокоит при этом, что, может быть, вы месяцами гонялись за этим человеком и упускаете единственный в своем роде шанс. Ничего. Вы достанете его завтра. Не получилось? Что ж, значит, не получилось. Начинайте охотиться за следующим. Не волнуйтесь. Вы не на сдельной работе, вы — на жалованье. Эта операция разрешена только на определенных условиях. Мы не желаем ничего подобного делу Канафани.

Хасан Канафани был палестинским писателем и пресс-секретарем Народного фронта освобождения Палестины. Через пять недель после атаки камикадзе в аэропорту Лод, в Бейруте взорвалась машина, в которой ехал Канафани. По дошедшим в то время до Авнера слухам, некоторые из его армейских товарищей были замешаны в этом деле наряду с Мосадом. То, что Канафани был непосредственно причастен к акции в Лоде, доказано не было. Но он был известен как человек, одобряющий цели и задачи террористических организаций. Однако в том, что его племянница Ламис, ехавшая вместе с ним в машине и тоже погибшая, к терроризму причастна не была, не было сомнений. Авнер впервые слышал официально высказанное мнение по поводу этого взрыва. Говорить об этом никто не любил.

Понятно, что и Эфраиму все это было не по душе.

— Я не хочу выслушивать философские рассуждения о том, можно ли было предотвратить то, что случилось при операции по уничтожению Канафани, — продолжал Эфраим, хотя никто из присутствующих не проронил ни слова. — Меня не интересуют рассуждения на тему, что есть добро и что есть зло. Сейчас я просто формулирую основные правила поведения, связанные с нашей конкретной задачей.

Карл выпустил большую струю дыма и посмотрел на Авнера. Смотрели на него и остальные. Авнер почувствовал неловкость, в то же время понимая, чего от него ждут. В связи со всем сказанным Эфраимом сам собой возникал вопрос, который следовало задать. Как руководитель группы Авнер и должен был это сделать.

— Ну а каковы наши возможности в вопросе самозащиты? Что если кто-то угрожает нам оружием? Или пытается арестовать?

Эфраим поморщился.

— Если… если… — недовольно сказал он. — Если ваш план хорош, этого не должно произойти. Но если все же… Что я могу по этому поводу сказать? Если кто-то угрожает вам оружием, он перестает быть невинным. Не так ли? — Он вновь сел на стул и вытащил из кармана измятую салфетку. — Послушайте, — мягко сказал он, — в задании такого рода, как ваше, невозможно все предусмотреть. Кто бы из нас не пожелал, чтобы ничего этого вообще не было? Я останавливаюсь только на главном. Я говорю лишь о том, что было бы желательным. А в остальном? — Эфраим развел руками. Я уверен, что вы выполните свою задачу наилучшим образом. И это все, что мы можем от вас требовать.

Тон был взят правильный. Авнеру была понятна тактика Эфраима: мягко стелет, жестко спать, к тому же в какой-то мере напоминает игру в добрых и злых полицейских. Тем не менее Авнер восхитился. Свою роль Эфраим играл прекрасно. Это был руководитель, с которого стоило брать пример. На его глазах Эфраим легко добился того, что все успокоились, напряжение спало и захотелось блестяще выполнить все, чего он ожидал от них. Это был искусный прием. Авнер чувствовал это. Ему следует запомнить сегодняшний урок.

— Ну хорошо, — сказал Эфраим, — ваша группа скомплектована таким образом, что каждый делает все, в чем возникает необходимость по ходу дела. Гибкость во всем. Никакой специализации. И все же каждый из вас, очевидно, в какой-то конкретной области более компетентен, чем остальные. Давайте познакомим Авнера с нашими разнообразными возможностями. Я уверен, что ему это интересно.

— Начнем с меня, — быстро сказал Авнер. — Такова была израильская традиция. Прежде всего рассказывает о себе командир. — Я служил в армии в отрядах коммандос. Родился в Израиле и недолго учился в школе в Германии. Женат, но детей пока нет.

Эфраим удовлетворенно кивнул.

— Ганс? — передал он слово следующему члену группы.

Ганс выглядел несколько моложе Карла. Из всех присутствующих он только один был в галстуке. Худой, с редеющими темными волосами и длинными костлявыми пальцами, этот человек более всего напоминал карандаш. Авнер не слишком удивился, когда услышал, чем он занимается. Ганс должен был отвечать за все документы.

Он родился в Германии, в Израиль приехал еще мальчиком, перед войной. Служил в армии, затем, перед работой в Мосаде, был некоторое время бизнесменом. Предыдущее его задание было связано с Францией, где он и жил вместе с женой, израильтянкой. Детей у них не было.

Откашлявшись, Ганс сказал:

— Мне потребуется немного денег на материалы и квартира, предпочтительно отдельная. Тогда я смогу взять на себя заботу о документах. Вносить изменения в готовые документы, конечно, легче, но, я думаю, что смогу изготовить и новые.

Заговоривший следующим Роберт тоже был высок и худ. Но не так худ, как Ганс. Ему, вероятно, было около сорока. Широко расставленные спокойные серые глаза, шатен с вьющимися волосами. Авнер несколько удивился, когда услышал его заметный английский акцент. Что касается его специальности, то Авнер угадал ее правильно. Роберт был специалистом по взрывчатым веществам. Он родился в Англии в семье, которая занималась производством игрушек. И возня со всякими необычными и хитроумными механизмами стала его хобби задолго до того, как он начал работать в Мосаде. Роберт был женат на еврейке французского происхождения и имел нескольких детей.

— Если вы захотите бабахнуть, я думаю, что смогу вам это устроить, — сказал Роберт, улыбаясь. — Я знаю, где доставать все необходимые материалы, но в зависимости от конкретных обстоятельств, придется немного заняться всякой техникой. Понадобятся, конечно, и деньги.

— Как с языками? — спросил Авнер.

— Боюсь, что только английский, — ответил Роберт. — И иврит, если вы не будете возражать.

Все засмеялись, потому что ивритом Роберт владел в совершенстве.

— Когда вы приехали в Израиль? — спросил Авнер.

— Всего четыре года назад, — ответил Роберт. — Уже после того, как вы, ребята, здесь хорошо позабавились.

Авнер не был уверен, что о Шестидневной войне следует говорить в таких выражениях, но улыбнулся и кивнул.

Эфраим обратился к самому молодому участнику встречи.

— Стив?

— Машины — мои закадычные друзья, — сказал Стив. — Могу перегонять их из одного места в другое как угодно быстро.

В речи Стива тоже угадывался легкий иностранный акцент, но Авнер не улавливал какой. По облику он был похож налетчика; невысокий, но красивый и мускулистый. И самоуверенный. Ему было не менее тридцати пяти лет, на десять лет больше, чем Авнеру. Однако он почему-то рядом со Стивом чувствовал себя старшим. И это ощущение ему импонировало.

— Вы говорите по-английски, не правда ли? — спросил Авнер.

— Да, — ответил Стив. — И по-немецки. И еще я немного знаю африкаанс, хотя не думаю, что на него будет большой спрос. Я родом из Южной Африки.

— Пожалуй, теперь настала моя очередь, — сказал Карл, взглянув при этом на Эфраима. Он встал и постучал пустой трубкой по ладони. — Боюсь, что никакими особыми талантами похвастаться не смогу. Но у меня за спиной большой опыт. Я найду возможность быть полезным. Я предлагаю использовать меня в качестве подручного.

Карл был «подметалой», как это называлось на оперативном жаргоне. Авнер с уважением посмотрел на него. Это была, наверное, самая опасная часть любой операции, к тому же самая уязвимая. Человек, выступающий в этой роли, покидает место действия последним. Он делает все возможное, чтобы прикрыть отступление всех остальных и, более того, не уходит до тех пор, пока не осмотрится, не выяснит, как именно начинается предварительное расследование, и не подберет все, что впоследствии могло бы фигурировать в качестве улик. Эти обязанности мог выполнять только человек, в жилах которого текла кровь с температурой на несколько градусов ниже, чем у других. Человек с незаурядным опытом и способностью мгновенно принимать решения.

Ничего удивительного не было в том, что Карл был старшим агентом в группе. Он был ветераном Мосада, начавшим свою деятельность еще во времена становления израильской секретной службы. Он, так же, как и Ганс, родился в Германии и приехал в Израиль еще ребенком. У него была жена, еврейка из Чехословакии, и приемная дочь. Перед своим назначением в группу Карл жил вместе с ними в Риме.

— Языки немецкий и итальянский, — сказал Карл. — Немецкий — родной язык. Я сделаю все, что могу, чтобы выполнить свою работу.

— Мы сделаем все, что сможем, чтобы у вас была эта работа. «Я рад, что вы с нами, — сказал Авнер.

С такими людьми дело пойдет. Это как в армии. Все они — отличные парни. И ему даже казалось, что он не может рассчитывать на то, что сравняется с ними когда-нибудь.

Мосад для выполнения задания в Европе, естественно, выбрал европейцев. И все, видит Бог, «екке». Ни одного галицийца. Все, разумеется, граждане Израиля, но из всех них — только он один сабра. Это было, конечно, не главное. Но родиться в Израиле — немалое преимущество. Своего рода символ, независимо от того, к какому слою общества ты принадлежал.

Для евреев быть рожденным в Израиле имело глубокий смысл. Тысячелетиями они были чужестранцами, и вот наконец и они получили право гордиться теми, кто родился в стране евреев, так же как гордились другие люди, что родились в своей стране. Сабра были золотым фондом Израиля.

— Еще одно замечание по поводу субординации, — сказал Эфраим, как будто следил за ходом мыслей Авнера. — В операциях, подобных вашей, все зависят друг от друга. Само собой, разумеется, что все проблемы вы обсуждаете совместно. Руководитель — в общем первый среди равных. В данном случае это Авнер. Второй по значению — это Карл. — Эфраим наконец решился использовать салфетку по назначению и высморкался. — Есть вопросы?

Вопросов не было. Все поднялись. Карл взглянул на Авнера и, когда все, кроме них двоих, вышли, обратился к Эфраиму с вопросом.

— Завтра, Эфраим, вы дадите нам с Авнером список, в котором будет одиннадцать фамилий. Это не мало. Скажите, охотиться за ними поручено только нам или есть и еще охотники? Собственно, я спрашиваю это из любопытства.

Эфраим помолчал.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знаю ответа.

На следующий день Авнер и Карл получили список, содержавший некоторые разведывательные и биографические данные о тех, кто в нем значился. Они потратили целый день, чтобы выучить весь текст наизусть, потому что им не было разрешено брать эти бумаги в Женеву. Они также получили фотографии тех, кто был в списке. С этими фотографиями они должны были ознакомить всех членов группы, а затем уничтожить.

— Я надеюсь, что твоя память лучше моей, — сказал Авнер Карлу. В ответ Карл только пожал плечами и ухмыльнулся.

Все поименованные в списке люди были им известны. Это была верхушка антиизраильского террористического движения, хотя в нее не входил ни Арафат, ни Хабаш, ни Джибрил.

Первым в списке шел Али Хасан Саламэ — красивый палестинец тридцати с небольшим лет, считавшийся главным вдохновителем трагедии в Мюнхене.

Вторым был Абу Дауд — эксперт по взрывчатым веществам из организации «Черный сентябрь»

Третьим — Махмуд Хамшари, интеллектуал, дипломат, пресс-секретарь Организации освобождения Палестины. О том, что он лидер террористов, широко известно не было.

То же можно было сказать и о Ваеле Звайтере — поэте, который в списке стоял на четвертом месте.

Пятый — профессор, доктор Базиль аль-Кубаиси, юрист по профессии, — специализировался на поставках оружия для Народного фронта доктора Хабаша.

Шестой — Камаль Насер, тоже интеллектуал, был главой отдела общественных отношений, а с 1972 года официальным представителем «Аль-Фатаха» и в отличие от Хамшари, Звайтера и аль-Кубаиси, не скрывал своих связей с террористами.

Не скрывал этого и Кемаль Эдван, седьмой в списке. Он отвечал за проведение диверсий на оккупированных Израилем территориях.

Номер восемь — Махмуд Юсуф Наджир, известный под именем Абу Юсуф, — был одним из самых высокопоставленных официальных лиц в палестинском движении. Он осуществлял связь между организациями «Аль-Фатах» и «Черный сентябрь».

Под номером девять стоял алжирец Мохаммед Будиа, пользующийся популярностью и хорошо известный в Париже актер и директор театра. Большинству он и был известен как артист и любитель женщин, а не как видный деятель и руководитель террористических акций во всем мире.

Десятым был Хусейн Абад-аль-Шир, один из главных советников по связям с КГБ Палестинской организации Освобождения.

И, наконец, последним в списке стояло имя доктора Вадиа Хадада, известного во всем мире теоретика терроризма, второго по значению человека в организации Народный фронт после доктора Жоржа Хабаша.

За исключением двух-трех, все эти имена были хорошо известны агентам Мосада и многим жителям Израиля.

Следующий день Авнер провел с Шошаной. Ему было трудно. Днем, лежа с ней в постели, он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы, чтобы она плакала. Фигура у Шошаны несколько располнела, грудь стала тверже, но в остальном беременность мало отразилась на ней.

Шошана не плакала. Пальцы ее скользили по его груди. Она все смотрела на него своими эмалевыми глазами.

— Может быть, всего на несколько месяцев… — говорил ей Авнер. — Но, может, и на год. Я не могу сказать точно, когда вернусь.

— Я и не спрашиваю, — ответила Шошана.

— Я буду писать так часто, как только смогу, — продолжал Авнер. — О деньгах тебе не надо будет беспокоиться.

— Я и не беспокоюсь.

Чем меньше она ему возражала, тем активнее он продолжал защищаться и злился при этом на самого себя.

— Я предупреждал тебя, что это может случиться. Мы ведь это уже обсуждали.

— Я знаю.

— Если знаешь, — сказал Авнер сердито и непоследовательно, зачем же ты пристаешь ко мне? Я ведь ничего изменить не могу.

Шошана рассмеялась и обняла его. Волосы цвета меда упали ей на лицо.

— Беда твоя в том, что ты ничего не понимаешь. — Она поцеловала его. — Постарайся приехать домой, когда я буду рожать твоего ребенка.

— Я обещаю, — сказал Авнер с чувством. — Даю слово.

На самом деле он и понятия не имел, сможет ли это сделать.

На следующее утро, после душа, он упаковал свою сумку и на цыпочках прошел в спальню. Шошана еще спала или делала вид, что спит. Авнер наклонился и поцеловал ее. Они давно договорились, что она не будет провожать его в аэропорт, когда он уезжает.

Вечером 25 сентября Авнер стоял у окна своего номера в бело-розовом отеле «Дю Миди». Он видел, как зажигаются первые огни вдоль набережной Женераль Гюисан по другую сторону Роны. Блики искрились и плясали, отражаясь в воде. Женева никогда еще не казалась ему в такой степени похожей на хрустальный дом.

Оторвавшись от этого зрелища, Авнер обернулся и взглянул на своих товарищей. Карл, Ганс, Роберт и Стив выжидательно смотрели на него. И вдруг Авнеру показалось, что никого на свете, кроме этих четверых, он не знает. Что они, эти люди, которых он видит второй раз в своей жизни, ему ближе и дороже всех. Он не просто смотрел на них, он ощущал их присутствие. Казалось, он мог угадать, о чем они думают и что чувствуют. Сейчас они ждали, чтобы он заговорил.

И он начал. Он говорил легко, ненавязчиво, бросая иногда взгляд на Карла, который, попыхивая своей трубкой, время от времени утвердительно кивал головой или вставлял слово. Ганс рассеянно что-то рисовал на листке бумаги, Роберт откинулся на спинку стула и сидел с закрытыми глазами, засунув руки в карманы. Стив время от времени коротко и резко присвистывал, как это делают мальчишки лет двенадцати.

Он, однако, смолк, когда Авнер начал перечислять имена одиннадцати. Ганс тоже на минуту прекратил возню с бумажкой, а Роберт открыл глаза. После того как Авнер произнес последнее имя, все некоторое время молчали.

— Да, — первым нарушил молчание Ганс, возвращаясь к своему рисованию. — Не так уж много мы о них знаем. Сведений явно маловато.

— Мы знаем то, что нам в первую очередь надлежит знать, — сказал Авнер. — Я не уверен, что так уж для меня важно, играет ли кто-нибудь из них, скажем, в шахматы.

— Понимаю, — кивнул Ганс. — После того, что Эфраим говорил о невинных свидетелях, взрывы, похоже, снимаются с повестки дня. Во всяком случае, как правило, снимаются.

Роберт поднял голову.

— Ты ошибаешься, — сказал он. — Ничего не снимается с повестки дня. Надо просто все хорошенько обдумать. Только и всего.

— Завтра, — сказал Авнер. — Сегодня мы устраиваемся.

Итак, все идет хорошо. Это его группа, его однополчане, его товарищи.

Авнер заказал номера для Карла, Ганса и Роберта в отеле «Амбассадор». Стив оставался с ним в «Дю Миди». После собрания они пошли прогуляться. Мимо катили машины, вечерняя толпа на площади Шевлю выглядела радостной и элегантной. Авнер и Стив почти непроизвольно свернули к реке. На мосту Стив остановился и, опершись о ярко освещенную огнями ограду стал смотреть на реку. Огни города, как будто отраженные гигантской каруселью, таинственно скользили по воде.

— Знаешь, Авнер, у меня предчувствие, — сказал Стив, глубоко вздохнув и медленно, как будто это было неимоверно трудно, выдохнув воздух. — Я предчувствую, что кое-кто из нас живым из этой операции не выйдет.

Авнер ничего не ответил.

— Но не беспокойся, — сказал Стив. На лице его появилось озорное мальчишеское выражение. — Это будешь не ты и не я.