Свиданием с Эфраимом не ограничились контакты Авнера с его бывшим начальством. Однако все, что представляло интерес в контексте этой книги, было этим свиданием исчерпано. Авнер отстранился от участия во всяких секретных операциях. Изменил имя. Поменял место жительства, и, насколько мне известно, живёт с семьей в Северной Америке.

Что касается его бывшего соратника Стива (естественно, что в книге не названо его реальное имя) то, по моим данным, он продолжает свою работу в разведке.

Все три лидера террористов, которых авнеровской группе не удалось ликвидировать, оставались еще в течение нескольких лет активны.

Доктор Хадад порвал с организацией Жоржа Хабаш в 1975 году. Кое-кто предполагал, правда, что этот разрыв был тактическим приемом. До начала 1978 года он продолжал разрабатывать планы международных террористических операций. Затем заболел, был госпитализирован в Восточной Германии и через несколько месяцев умер. В течение всего этого десятилетия Хадад был, вероятно, наиболее способным организатором среди лидеров террористов. Возможно также, что своей воинственностью он оттолкнул от себя прежнего своего сообщника доктора Хабаша и потому не исключено, что разрыв между ними действительно произошел.

Событие это широко обсуждалось в свое время в прессе. Но, возможно, контакт Хадад с Хабашем просто стал скрываться от широкой публики. Так же, как в свое время отношения между организациями «Черный сентябрь» и «Аль-Фатах». Однако в том, что Хадад умер от рака в Восточной Германии не приходится сомневаться.

1 августа 1981 года в вестибюле отеля одного из крупных польских городов в Абу Дауда (Мохаммеда Дауда Одэ) стрелял и ранил его человек, который вероятнее всего был израильским агентом. Стрелявшему удалось скрыться. Если это так, то, значит, израильская разведка осмелела и стала не только собирать информацию о странах Советского блока, но сделала эти страны полем своего непосредственного действия. Во времена Авнера эти страны считались недосягаемыми для агентов, а потому надежными для террористов.

В тоталитарных странах деятельность контртеррористических организаций очень осложнена, так как там подлежит скрупулезному контролю и вполне безобидная деятельность. В этих странах непросто снять квартиру, получить номер в гостинице или взять машину напрокат. Кроме того, человек, арестованный в такой стране, не может рассчитывать на нормальную легальную юридическую процедуру и человеческое обращение с собой. А именно на это рассчитывают не только подозреваемые в шпионаже, но и террористы в демократических странах Запада. Поимка шпиона в странах Советского блока может вызвать и серьезные международные осложнения. Контрмеры, предпринимаемые Советским Союзом, часто оказываются значительно более агрессивными, чем те, которые практикуют правительства западных стран в аналогичных ситуациях.

В связи с этим не лишено вероятности неподтвержденное сообщение о том, что израильский агент стрелял в Абу Дауда случайно, просто не совладав с собой при виде этого злейшего врага Израиля. В таком случае стрелявший не был послан в Польшу с заданием убить Дауда и его поведение все-таки кажется странным. С другой стороны, хотя агентов подбирают и тренируют очень тщательно, все же им не всегда удается подавить импульсивность своей реакции. Случай в Польше поэтому нельзя рассматривать как указание на перемену в политике израильских разведывательных органов по отношению к странам Советского блока.

Покушению на Абу Дауда есть и другое объяснение. Оно связано с борьбой фракций внутри палестинского движения. Израильтяне обвиняют в этом группу Абу Нидала, «Черный июнь». Не исключено также, что это покушение было инспирировано КГБ. Единственное, что установлено с точностью, это самый факт — в Абу Дауда в Польше стреляли и он был ранен.

В печати появилось сообщение, что Али Хасан Саламэ был убит 22 января 1979 года в Бейруте. По опубликованным данным, в семидесятых годах на жизнь Али Хасана Саламэ было совершено несколько покушений. Ричард Дикон в своей книге «Израильская разведка» описывает два таких покушения: одно — в 1975 году и второе — 7 октября 1976 года. В первый раз израильский снайпер стрелял в проезжавшую мимо машину: пуля поразила манекен, посаженный на сиденье.

В 1976 году, по версии Дикона, Саламэ был смертельно ранен. По сведениям из других источников, например, из книги Дэвида Тиннина, ранен был не Саламэ, а один из его друзей.

И все же 22 января 1979 года в 3.30 дня в Бейруте взорвался «шевроле», в котором находились Саламэ и несколько его телохранителей. Машина взорвалась в момент, когда проезжала мимо запаркованного «фольксвагена», недалеко от угла, где пересекаются улицы Верден и Марии Кюри. Осуществить это убийство удалось только потому, что Саламэ, всегда исключительно осторожный и изобретательный, стал с 1978 года, после женитьбы на Мисс Вселенной 1971 года — красавице ливанке Жоржине Ризак вести более открытый образ жизни. Не разведясь со своей первой женой (что вполне дозволяется мусульманским законом), он попеременно бывал то в штаб-квартире ООП, то в доме, где жила его первая жена и двое детей, то у Жоржины на рю Верден.

Саламэ, разумеется, не знал, что за ним вела наблюдение израильская агентка, выдававшая себя за эксцентричную англичанку Эрику Мэри Чамберс, прозванную Пенелопа, — старую деву и любительницу кошек. Она поселилась неподалеку от квартиры Жоржины Саламэ на рю Верден. Другие израильские агенты взяли напрокат «фольксваген», заложили в него взрывчатку и запарковали в месте, мимо которого ежедневно проезжал Саламэ на пути к своей второй жене. Затем, по одной версии, Пенелопа, укрепила маленький радиопередатчик под крылом «фольксвагена», по другой — нажала кнопку на своем радиопередатчике в тот момент, когда машина Саламэ проезжала мимо «фольксвагена». Наблюдение она вела из окна своей квартиры.

Во всяком случае «фольксваген», взорвавшись сам, взорвал и машину Саламэ, и следующую за ней машину с его телохранителями. Пострадали и прохожие.

О гибели Саламэ ООП объявила официально. Израильское телевидение тоже об этом сообщило. На похоронах присутствовал Ясир Арафат. Во всех газетах была напечатана фотография: Арафат обнимает за плечи тринадцатилетнего сына Саламэ — мальчика исключительной красоты. В своем выступлении на похоронах Арафат назвал Саламэ львом. В книге С. Стивена «Мастера шпионажа Израиля», опубликованной в 1980 году, убийство Саламэ описано довольно подробно. Кроме того, в 1983 году вышла книга израильских авторов Майкла Бар-Зохара и Эйтана Хабера «Охота за Красным принцем», в которой тоже рассказывается эта история.

Факт уничтожения машины Саламэ 22 января 1979 года в Бейруте бесспорен. Но, по неподтвержденным слухам, сам Саламэ, однако, не погиб во время этого взрыва: его будто бы в этой машине не было. (Жертвы взрыва были обезображены, так что установить личности погибших с абсолютной точностью невозможно.) Но скорее всего эти слухи не что иное, как развитие мифа о Саламэ и выдают желаемое за действительное. Подобные мифы часто создаются вокруг имени умершего революционного лидера, жизнь которого была окутана тайной. В особенности в тех случаях, когда на его жизнь покушались неоднократно и он из всех передряг выходил невредимым. В то же время, если Саламэ действительно не было в машине в тот день (что вполне возможно), то и у палестинцев, и у израильтян было достаточно оснований публично выразить уверенность в его гибели. Саламэ — полагали палестинцы — будет в безопасности, если израильтяне поверят, что с ним покончено. Мосад, со своей стороны, будет доволен, что палестинцы считают, что обманули израильтян. Сам Саламэ при этом сможет считать, что охота на него окончена.

Такие хитроумные игры бесконечно давно практикуются разведывательными службами обеих сторон. Реальность и сама по себе богата сложными хитросплетениями событий. Но слухи могут оказаться еще более фантастическими.

В действительности бесспорно одно. Машина Саламэ взорвана была. Ее пассажиры погибли, и как палестинцы, так и израильтяне, объявили, что Саламэ был среди жертв.

В примечаниях, я в некоторых случаях отмечал расхождения, которые обнаружил при сравнении своих материалов с материалами из других источников. Когда рассказываешь о событиях, которые разыгрывались в обстановке секретности и отдаешь себе отчет в том, что информация об этих событиях может оказаться намеренно искаженной, специально для того, чтобы ввести окружающих в заблуждение, трудно отстаивать правильность именно своего варианта.

Положение особенно осложняется в тех случаях, когда развитие событий не соответствует законам элементарной логики. Бывает, конечно, что самые нелогичные и даже бессмысленные сообщения неожиданно оказываются верными. Это в особенности относится к тому, что происходит в подпольном мире политического террора. Даже такой добросовестный и осторожный автор, как французский журналист Серж Груссар, основываясь на сведениях, полученных от надежного осведомителя, считал Махмуда Хамшари ответственным за «казнь» Ваеля Звайтера по приговору, вынесенному организацией «Черный сентябрь». Это не соответствовало истине, во-первых, и было маловероятным, во-вторых. Хамшари и Звайтер были товарищами по оружию. Тем не менее в 1973 году, когда Груссар опубликовал свою статью, эти сведения могли показаться вполне достоверными. Было известно, что межфракционные споры террористов часто кончаются убийством противника.

Я вынужден отметить ниже еще некоторые несообразности — вовсе не из духа противоречия, а потому, что это может представлять интерес само по себе и послужить предостережением тем, кто торопится опубликовать непроверенные данные.

Прежде всего группа, призванная осуществить акт мести после трагедии в Мюнхене, никогда не имела кодового названия «Гнев Божий». (Кстати, двое израильских авторов — Майкл Бар-Зохар и Эйтан Хабер — об этом в своей книге даже не упоминают.)

Это название, возможно, было придумано уже после осуществления миссии — либо западными журналистами, либо их израильскими осведомителями. Тем не менее почти все западные журналисты, включая Клэр Стерлинг, Эдгара О’Балланса, Ричарда Дикона, Кристофера Добсона и Рональда Пэйна, а также Дэвида Тиннина и др., приводят именно это название.

Кодовые имена Майк, Тамар и Джонатан Инглеби, которые фигурируют в изданиях многих авторов, описывающих убийство Звайтера и Будиа, а также события в Лиллехаммере, моими источниками не назывались. Инглеби, — возможно, имя агента, который действовал в Лиллехаммере, но ни одного фальшивого паспорта на имя Инглеби не оказалось ни в Риме, ни в Париже. Что касается женщины по имени Тамар, которой приписывается роль белокурой красотки, подруги руководителя группы, будто бы участвовавшей в покушении на Звайтера и собственноручно стрелявшей в Лиллехаммере, то все это чистая выдумка. (Не обязательно журналистов, может быть, и осведомителей.)

Далее. Сведения о том, что генерал Цви Замир лично принимал участие в убийстве Звайтера и Будиа не имеют никаких оснований. А присутствие его в Лиллехаммере кажется маловероятным.

Участие возглавляющего Мосад генерала в акциях контртеррора в Европе, так же, как и похождения блондинки Тамар, — не что иное, как плод разыгравшегося воображения авторов.

Не надо думать, однако, что отделам «общественных отношений» Мосада подобный авантюризм так уж чужд.

Честно говоря, многие события, которые изучает исследователь, столь невероятны, что иногда приходится отбрасывать информацию, которая, как потом выясняется, была правильной.

Так, например, подругу Звайтера, австралийку, звали, как мне сообщили, Жаннет фон Браун. Имя это мне не внушило доверия. Кроме того, называлось оно по памяти, так что я решил, если мне не удастся найти убедительные доказательства, в своей книге его не называть. В газетных отчетах этого имени тоже не было. И тем не менее, когда книга была уже закончена, правильность имени фон Браун удалось подтвердить.

Еще два примера. По моим данным, никто не претендовал на роль водопроводчика, который будто бы пытался повредить телефонную линию Хамшари. Рабочий-ремонтник никогда не вкладывал взрывчатку в основание телефона Хамшари на его глазах и на глазах его телохранителей.

Все это подробности не первостепенной важности, но они хорошо иллюстрируют те трудности, с которыми сталкивается автор, взявшийся за подобную книгу.

Перейду, однако, к темам более значительным.

Я стремился в процессе изложения всех событий дать оценку поведения и личности Авнера. Теперь, однако, мне хотелось бы рассказать о моих непосредственных впечатлениях от встреч с ним.

Я заметил, что в нем уживаются как бы два разных человека, отличающиеся друг от друга по своему темпераменту: невозмутимый, почти что бесстрастный — и одновременно — подвижный, похожий на ящерицу. Жестикулирует он для израильтянина мало. Когда разговаривает или слушает, почти не двигается, хотя вообще движения его уверенны и энергичны. Он производил на меня впечатление человека, которому не нужно много времени на раздумья перед тем, как начать действовать, и который не сомневается в том, что его подчиненные всегда за ним последуют. («Как вы проникните в это здание?» — спросил я его однажды, когда мы были в Европе, имея в виду запретную зону. «А вот так, — ответил он и через минуту уже просто входил в дверь.) Он очень аккуратен, у него безупречная военная выправка. В своих отношениях с людьми он тактичен и щедр.

В разговорах со мной Авнер утверждал, что удовлетворен своей мирной спокойной жизнью семейного человека, однако я заметил в нем жажду подвига, внутреннее стремление к необычному. Жизнь служащего, ежедневно отсиживающего свои рабочие часы с девяти до пяти, явно не по нем.

Однако подпольная деятельность для него не имеет смысла, да и эмоционально она ему не по душе. Но чувствуется, что он создан для чего-то, что требует большого напряжения душевных сил.

Он считает, что стал контртеррористом только под влиянием патриотических настроений, достигающих высокого накала в израильском обществе на всех уровнях: в кибуце, в армии, в семье. Я не сомневаюсь в том, что какую-то роль эти настроения действительно сыграли в его решении. Я полагаю также, что финансовое вознаграждение действительно для него значения не имело, и я убежден, что Авнер не испытывал удовлетворения, совершая насилие и лишая кого-то жизни.

На мой взгляд, его выбор профессии был связан с особенностями его характера. По своей природе он человек авантюрного склада и для внутреннего равновесия элемент опасности в жизни был ему просто необходим. (Среди людей, близких ему по характеру, встречаются парашютисты, гонщики, альпинисты и т. п.) К тому же Авнер был честолюбив, а других способов себя проявить не видел — особых талантов или способностей в какой-либо конкретной области у него не было.

Человек, который создан, чтобы выделяться из толпы, человек, которому необходимо жить в обстановке постоянного напряжения или опасности, чтобы обрести душевное равновесие, не теряет этих качеств даже если в силу обстоятельств вынужден изменить образ жизни. Иногда случается, что он теряет мужество и веру в свое дело. Если это чувство возникает в очень молодом возрасте, оно становится еще более острым.

Что касается Авнера, то его стремление рассказать обо всем пережитом, на мой взгляд, объясняется главным образом потребностью пережить все заново. Он уверяет, что никогда не испытывал личной ненависти по отношению к людям, которых убил сам или помог убить. Но и сейчас считает, что их физическое уничтожение было вопросом чести и диктовалось необходимостью.

Он настаивает на том, что решение организовать его группу и направить ее в Европу для осуществления определенного плана мести было и справедливым, и целесообразным. По первому пункту у него вообще нет никаких сомнений. Насколько же целесообразной в действительности оказалась их миссия, он судить не берётся.

Рассказывая о своей работе, Авнер отдает отчет в том, что его группе не удалось ликвидировать терроризм как таковой или хотя бы способствовать уменьшению напряженности и ненависти в мире. С другой стороны, он убежден, что, не будь уничтожены Звайтер, Хамшари, аль-Кубаиси и другие, число жертв террористов и в Израиле, и в Западной Европе было бы в семидесятых годах значительно большим.

Он сожалеет о том, что в Швейцарии и в Испании им пришлось стрелять в молодых федаинов, рядовых солдат, но считает, что в обоих случаях у них не было другого выхода. Что касается казни женщины-убийцы из Голландии, то он в ней не раскаивается. Более того. Если бы Жаннет удалось ускользнуть тогда, он готов был бы искать ее даже сейчас. Сам, по своей инициативе.

Потерю своих товарищей Авнер переживает чрезвычайно тяжело до сих пор. Рассказывая об этом, он с трудом удерживался от слез, но себя виноватым в их гибели не считал и не считает. Если у него и возникают сомнения, то только в связи со смертью Карла. Тогдашнее его нежелание оказывать давление на человека, который был старше его и опытнее и которого он к тому же глубоко уважал, могло помешать ему, руководителю, принять правильное решение. Тем не менее, по его словам, ни Мосад, ни его товарищи не возлагали на него ответственности за гибель Карла.

Он был всего лишь номинальным руководителем группы, состоящей из специалистов высокого класса. В его обязанности не входил контроль за их частной жизнью. Он понимал, что всего лишь первый среди равных. Даже разработка планов операций во время миссии не была его прерогативой. Никогда ничего они не предпринимали по его личному распоряжению, как это практиковалось в армии. Решения принимались после обсуждения, в котором участвовали все.

Патриотические чувства по отношению к Израилю он испытывает по-прежнему. И это, несмотря на то что чувствует себя обиженным. Уверенности в честности израильской правящей элиты, состоящей, по его мнению, из галицийцев, у него больше нет. Он считает, что эта элита требует абсолютной лояльности по отношению к собственным действиям, не будучи, однако, лояльна по отношению к народу. С его точки зрения, она цинично эксплуатирует преданность и патриотический энтузиазм молодежи, не считаясь с ее интересами и мнениями.

Однако, какой бы конфликт с участием Израиля Авнер ни рассматривал, будь то в прошлом или в настоящем, — он неизменно становится на сторону Израиля. Он всегда со своей страной. При этом он даже допускает, что правящая элита, которую он так не любит, действует в соответствии с патриотическим долгом, но эти действия, по его мнению, осуществляются жестокими методами, а порой с мыслью о собственной выгоде, которая не всегда соответствует интересам Израиля.

Впрочем, Авнер допускает, что вообще все государственные учреждения, занятые разведывательной деятельностью, циничны и жестоки по отношению как к своим сотрудникам, так и к посторонним людям.

Но в тех редких случаях, когда ему снятся кошмары, это прежде всего сцены из его жизни в кибуце, а не эпизоды, связанные с армией, Войной Судного дня или его работой в Европе.

Вокруг секретных разведывательных агентств типа КГБ, ЦРУ и особенно Мосада создано немало мифов. Мы к этому привыкли. И, естественно, возникает вопрос, почему такую необычную операцию был призван возглавить в сущности обычный человек? Помимо мифов, наши представления питаются еще и литературными образами суперагентов — Джеймса Бонда и Смайли, например, которые были явно личностями неординарными. Понятно, конечно, что литературный тип агента, наделенного способностями Макиавелли и рыцарскими доблестями короля Артура, — не что иное, как художественный вымысел. Однако, встречаясь в реальной жизни с человеком, который выполняет функции Джеймса Бонда, мы чувствуем себя обманутыми, если он не обладает его достоинствами.

Есть и еще один приемлемый для широкой публики тип агента — психопат с патологическими склонностями. Мы таких знаем — хладнокровных, загадочных преступников, мафиози, наемных убийц.

И жестокий убийца, и агент-интеллектуал с благородными устремлениями существуют в действительности, но составляют они лишь ничтожный от общего числа агентов процент. Особенно — последний.

В большинстве своем агенты — обыкновенные люди. Вопреки мифам и, несмотря на обилие созданных в литературе типов. Я убедился в этом после того, как прочел множество отчетов о деятельности агентов. Это относится ко всем разведывательным организациям, в том числе и к легендарному Мосаду.

Когда очередная тайная операция предается гласности, выводы напрашиваются сами собой. Так было и с операцией в Лиллехаммере или с нашумевшей в пятидесятых годах «Операцией Сусанна», суть которой состояла в том, что израильские агенты попытались совершить диверсию на промышленных объектах западных стран в Египте с тем, чтобы ответственность за нее возложить на египетских националистов.

Принимая эти соображения во внимание, не приходится удивляться, что руководителем одной из знаменитых мосадовских групп возмездия был абсолютно обычный человек. Обычный во всем — в своих вкусах, привычках, способностях и побуждениях.

Мосад в этом смысле не похож на КГБ. Ставки на психопатов с преступными наклонностями для выполнения «мокрых дел» он не делает. Да и какой смысл посылать, например, пятерых профессиональных преступников на охоту за террористами, снабдив их деньгами, положенными в швейцарские банки? Таких деятелей пришлось бы на каждом шагу направлять и контролировать. С другой стороны, и будущие Эйнштейны на эту роль тоже не годятся. Люди с выдающимися способностями в какой-либо области науки или искусства предпочитают служить обществу в другом качестве, даже в тех довольно редких случаях, когда выбирают для себя разведывательную деятельность.

Вот и выходит, что стрелять приходится средним, обыкновенным гражданам.

Фокус состоит еще и в том, что при выборе кандидатов, помимо лояльности и мужества, учитываются не только присущие им качества, но и отсутствующие. Совершенно понятно, что агентам не положено быть людьми легко возбудимыми, фанатично настроенными или безоглядно смелыми. Живое воображение может породить сомнения, фанатизм — упрямство, смелость — неосмотрительность.

Если представить себе все в упрощенном виде, то группа контртеррористов по существу должна решить всего лишь две задачи — обнаружить «цель» и уйти от преследования после акции. (Третья задача — осуществление этой акции — лишь производное от первых двух.) Первая задача почти всегда решается с помощью осведомителей. Решение второй составляет примерно девяносто процентов в процессе подготовки и организации акции.

Эта вторая задача становится разрешимой только в контексте всех условий существования современного, в особенности городского общества. В многолюдном городе личность теряется, делается анонимной и безразличной окружающим, зачастую это безразличие ко всем и всему вокруг проявляют и официальные лица. Никто ни на кого не обращает внимания. Если к этому присоединить элемент неожиданности и нежелание людей вмешиваться в дела, непосредственно их не касающиеся, то в общем получается, что и выследить «цель», и уйти от преследования после акции — задачи вполне выполнимые. Только очень небольшое число политических убийц были арестованы на месте преступления. Исключение составляют или камикадзе, или психопаты, действующие на свой страх и риск.

Скрываясь после акции в домах и квартирах, подготовленных заранее, убийцы, так же, как и их жертвы до этого, подвергаются только одной опасности — быть выданными кем-либо из своих. Если этого не происходит, перспектива ареста оказывается маловероятной.

На мой взгляд, заслуга Мосада, так же, как и многих других разведывательных организаций, состоит в том, что он осознал сравнительную простоту осуществления этих операций. Возможно, что в этом Мосаду помогли сами террористы, которые не только действовали уверенно и быстро, нападали неожиданно, но главное — чье поведение за минуту до акции и минутой позже было четко продумано. Именно эта продуманность давала им шанс на спасение. Если через минуту после террористического акта террористы оказывались хотя бы на расстоянии квартала от места действия и им удавалось смешаться с толпой, анонимной и мобильной в любом крупном городе, то они обеспечивали себе уход от преследования.

Те факторы, которые делают таким трудным предотвращение актов террора, Мосад с успехом использовал против самих террористов.

Скорее всего Мосад, давая задания своим контртеррористическим группам, рекомендовал им различные методы. Но организационная изобретательность Мосада нашла свое выражение и в отправке одной группы (Авнера), которая должна была находиться полностью на самообеспечении. Группа получила задание — список лидеров террористов и денежные фонды, которые позволяли ей функционировать в европейской подпольной системе. По-видимому, точно таким же образом организовывалась и поддерживалась арабскими странами и странами Советского блока деятельность настоящих террористических групп.

Этот опыт поначалу дал такие прекрасные результаты, что многие исследователи впоследствии считали, что в это дело были вовлечены агенты исключительных способностей, за спиной которых скрывалась сложная и мощная организация. В действительности же участниками миссии были несколько простых экс-коммандос и агентов, обеспеченных деньгами и действовавших совершенно автономно.

Вопрос об отношении Мосада к Авнеру остается неясным. Если все известные нам факты верны, то может сложиться впечатление, что с ним поступили нечестно. Надо, однако, принять во внимание, что вряд ли можно из разведывательной организации уходить по своему желанию. И агент должен был это понимать. Может быть, Мосад имел право рассчитывать на высокую сознательность своего агента? Разве не подразумевалось, что агент соблюдает свои обязательства — повиноваться и продолжать службу, даже если она покажется ему незначительной или скучной? В ответ на отказ от задания, разве обвинить агента в нарушении, контракта так уж несправедливо?

Я не знаю ответа на эти вопросы, хотя и сочувствую Авнеру и понимаю мотивы его поведения и причины овладевшего им разочарования.

Должен тем не менее признать поведение Мосада достаточно либеральным, хотя бы потому, что диспут на эту тему вообще оказался возможным. Никогда, ни один агент КГБ ничего подобного себе позволить бы не мог. Во всяком случае, если предполагал выжить и рассказать свою историю.

И последнее. Целесообразно ли проводить операции по контртеррору? Была ли деятельность Авнера успешной или не оправдала себя?

Довольно распространенным стало мнение, что контртеррор не только не решает, но и не приближается к решению проблемы террора. Он ужесточает, а не смягчает все противоречия. Число террористических акций не уменьшается, а, наоборот, растет. Все эти соображения, по-видимому, верны. Через десять лет после Мюнхена, между августом 1980 года и ноябрем 1981-го зарегистрировано по меньшей мере двадцать актов террора, совершенных арафатовским «Аль-Фатахом», организацией Абу Нидала «Черный июнь», «Сайкой», «Народным фронтом» Жоржа Хабаша и группой «Движение 15 мая за освобождение Палестины».

Тридцать шесть человек погибли, сотни ранены — в Париже, Бейруте, Найроби, Каире, Буэнос-Айресе, Стамбуле, Вене, Афинах, Антверпене и Риме. Мне представляется, что вопрос о целесообразности контртеррора нельзя решать на основе подобных соображений.

На мой взгляд, военные столкновения никогда ничего не решали. Разве что такие победы, как при Ватерлоо. Да и такая победа в сущности только отодвигает решение наболевших вопросов на одно-два поколения.

Современная карта мира создавалась не карандашом, а оружием. Ни один пограничный спор не был решен мирным путем. Граница устанавливалась в результате военной победы одной из сторон или полного истощения другой. Иногда мирное соглашение навязывалось силой извне. Воинственные настроения существуют и сейчас. У современных государств нет иного выхода, как продолжать повседневную борьбу независимо от того, решает каждая такая битва проблему или нет. Прекратить в этих условиях борьбу означает только одно — сдачу и порабощение. Старые государства призывают более молодые к сдержанности, считая, что таким образом они отстаивают моральные принципы. При этом они забывают, что их собственные границы создавались их предками в кровопролитных сражениях. Если бы в свое время эти предки руководствовались бы принципами, проповедуемыми современными правительствами этих стран, то, вероятно, нынче они вообще бы не существовали.

Из всего сказанного не следует, что не существует правил ведения войн. Но речь не о том.

С точки зрения моральных норм существует различие между контртеррором и террором, точно так же как оно существует между военными операциями и военными преступлениями. Стандартные этические нормы существуют. Терроризм в них не укладывается. А контртерроризм этим нормам соответствует.

Можно утверждать, что права палестинцев не менее важны, чем права израильтян. Но никак нельзя утверждать, что акты террора так же оправданы, как акты борьбы с террором.

В конечном счете необходимость с моральной и практической точки зрения вести борьбу с террором обоснована тем, что вредно и аморально ее не вести.