Когда Скотт привез меня в «Белладжо», был уже час ночи. А в семь утра – подъем, пора на работу. Нехорошо в первый же день опаздывать.

Я со стоном вытаскиваю себя из постели. Что снилось – не помню, но что-то мерзкое. В голове мечутся-обрывки вчерашнего разговора. Неужели все, что Скотт говорил об Иззи, – правда? Должно быть, так же чувствует себя герой боевика, когда узнает, что один из его людей – предатель. И так же, как я, думает только об одном: что же теперь делать?

Что делать, я не знаю, поэтому бросаю об этом думать и перехожу к следующему проклятому вопросу: что надеть? В конце концов останавливаю свой выбор на монашеской юбке до щиколоток.

Однако лазить на лестницу сегодня не приходится. Мало того – Сэма я вообще почти не вижу: он с самого утра куда-то исчезает, поручив продавщице по имени Никки приветить меня и ввести в курс дела. Никки делится со мной секретами торгового искусства: где что найти, как работать с кассой, а главное – как бездельничать с таким занятым видом, чтобы никто не посмел упрекнуть тебя в безделье. Остаток дня мы сидим за прилавком и в унисон жуем жвачку. Пожалуй, такая работа мне по душе. Тихо, спокойно – сидишь себе и жуешь, как корова на лугу.

В половине седьмого возвращаюсь в отель. Иззи не видать. Звонит Зейн и предлагает поужинать сегодня вечером с ним и с Миа, но я отвечаю, что вечер у меня занят (даже врать не приходится – ведь сегодня я и вправду встречаюсь со Скоттом.). Поначалу я запинаюсь и дрожу; но Зейн держится так, словно не подозревает о моем позоре, и я с облегчением понимаю, что Финн не проговорился.

Мы болтаем еще минут пять: Зейн рассказывает о новом танцевальном номере (теперь он изображает казака), я – о том, как нашла свое призвание за прилавком. Я вешаю трубку в отличном настроении. Пусть Зейн не для меня – но он классный парень, и приятно знать, что он дорожит моей дружбой. Странно: в Англии я никогда не пользовалась таким спросом. Может быть, отеческая нежность к иностранцам у всех американцев в крови? Вот, кстати, и еще один добрый самаритянин – в дверь звонит Скотт…

Мы отправляемся на экскурсию по центру города. Все здесь, сверкает, мигает и переливается: ярче всех – знаменитый неоновый ковбой по прозвищу «Победитель» и бар с хлюпающим названием «Глянцевая Глотка». На площади у «Казино Четырех Королев» Скотт останавливает меня и говорит:

– А теперь ложись на землю лицом вверх!

Я изумленно озираюсь. Площадь полна народу, и некоторые уже впечатались спинами в асфальт. Не успеваю я лечь, как белый балдахин над нашими головами, что простирается кварталов на пять, взрывается ярчайшими красками. Гремит музыка, и в вышине над восхищенными зрителями одна за другой проплывают достопримечательности Вегаса, созданные из двух миллионов неоновых трубок.

– Классно! – восхищаюсь я. – Лучше всего, что я здесь видела, не считая фонтанов в «Белладжо»!

Скотт помогает мне встать на ноги, отряхивает спину, снимает с локтя приклеившуюся жвачку и объявляет:

– Кто в Лас-Вегасе не играл, тот Лас-Вегаса не видал!

И мы отправляемся в казино «Голд Спайк». Целый час кормим монетами дешевые автоматы, ставим по десять центов на рулетке – словом, наслаждаемся жизнью, но в пределах разумного. Мне вспоминается сцена из «Каникул в Вегасе», где проигравшийся Чеви Чейз таскается по низкопробным казиношкам И ставит по центу в «камень-ножницы-бумага», надеясь отыграть свое состояние. Потом выпиваем по коктейлю и слушаем ресторанный оркестр. Я не могу нарадоваться на Скотта. Какой он молодчина, что так непринужденно взял на себя роль моего спутника! Отличный парень, хоть и чересчур увлекается своей психотерапией.

Несколько часов назад, когда я пожаловалась ему, что за Иззи мужики толпой бегают, а я вечно одна, он ответил:

– Она не привлекательнее тебя. Просто вы очень разные и привлекаете разных мужчин. Парень, которому понравится Иззи, просто подойдет, представится и предложит ей выпить, а парень, которому нравишься ты, будет сидеть в уголке, любоваться на тебя украдкой, придумывать, как бы с тобой познакомиться, – и в результате так ничего и не придумает.

– Даже если так, – ответила я, какой прок от молчаливых обожателей? Где найти человека, который не побоится со мной заговорить? Что, если я так и останусь одна?

– Глупости. Ты умная, добрая, веселая, искренняя. Ты любишь жизнь. Ты светлый человек, Джейми…

На этом пункте я закатываю глаза к потолку.

– Правда-правда. Ты чувствительная…

– Ну, это в прошлом.

– Нет! Просто теперь ты боишься собственных чувств.

– От этих чувств одни неприятности! – жалуюсь я. – Хотелось бы мне научиться выключать все чувства и наслаждаться покоем.

– Тебе не удастся от них избавиться. Пойми, ты – необычный человек. Тебе дано то, о чем многие из нас только мечтают. Знаешь, сколько людей на свете страдают оттого, что живут словно во сне, что жизнь скользит мимо них, не задевая ни сердца, ни воображения, что из всех чувств единственно реальным для них остается скука? Если бы ты и поменялась местами с каким-нибудь сонным флегматиком, скоро поняла бы, что такая жизнь не для тебя.

– Не может быть!

– Может. Поверь мне.

По дороге в «Белладжо» я размышляю о том, что все в мире относительно. Как я восхищалась Стрипом! А по сравнению с центром Вегаса он – словно захудалый магазинчик на окраине рядом с универмагом «Маркс и Спенсер».

День второй в «Экстравагантных товарах» прошел без приключений – если не считать маленького мальчика, умудрившегося поджечь себе челку сувенирной свечой. В обеденный перерыв заходили Синди с Лейлой, но я побоялась знакомить их с Сэмом и выпроводила, обещав поужинать с ними в «Священной Корове» после работы. За ужином выложила последние новости от Иззи и Рида, а потом долго убеждала девчонок, что я незнакома с королевой. Кажется, они так и не поверили. Не успели мы оглянуться, как стемнело. Синди и Лейла, распрощавшись, отправились к себе в клуб; я поболтала немного с барменом, а потом появился Скотт и предложил самую, на мой взгляд; идеальную терапию – поехать потанцевать!

Уже почти одиннадцать: мы сворачиваем со Стрипа, несколько минут блуждаем в переплетении улочек и паркуемся у ночного клуба под названием «Цыган». Не успевает Скотт заглушить мотор, как в окно водителя просовывается голова с прической, как у феи Динь-Динь, но тем не менее несомненно мужская, и звучно чмокает моего кавалера в губы.

– Ты где пропадал, дрянной мальчишка? Совсем нас позабыл?

– Джимми, познакомься, это Джейми!

– Ух ты, какая красотка! Так вот на кого ты меня променял!

– Джимми – танцор с туристического лайнера. Если хорошенько попросишь, он покажет, как садятся на шпагат, – улыбается Скотт.

Клуб небольшой, полутемный. Мускулистые молодые люди сверкают голыми торсами: свернутые майки торчат у них из задних карманов, словно тряпки для мытья окон. Я прохожу мимо них к бару, заказываю коктейль у красавца-бармена с проколотыми сосками, и уже половину выпиваю, как вдруг до меня доходит, что в клубе нет женщин. Совсем. Я единственная.

Не понимаю, как мне раньше не пришло в голову, что Скотт голубой! Не так уж трудно было догадаться. Крашеные волосы и все такое… Да я уже и привыкла, что добрая половина мужчин, которые мне нравятся, рано или поздно оказываются геями. Должно быть, меня сбили со следа его докторские замашки. Так или иначе, я не разочарована – напротив, рада, что не успела преисполниться надеждами и испортить нашу зарождающуюся дружбу.

Джимми вытаскивает нас на танцплощадку… и следующие два часа проходят в вихре бешеной пляски. Устоять невозможно. Жаль, что здесь нет Колина, – вот кто обожает хорошие дискотеки! Наконец, энергия танца высасывает из нас все силы: мы с Джимми падаем на свободные стулья, а Скотт, шатаясь, исчезает в буфете.

– Небось заанализировал тебя до смерти? – спрашивает Джимми, кивая в сторону уходящего друга.

– Ага! Не могу больше! – смеюсь я.

– В теории-то все это хорошо… – раздумчиво говорит Джимми. – Проблема в другом. Кто виноват и что делать, большинство людей понимает и без психоаналитика. Вопрос лишь в том, как это сделать. Как воплотить, так сказать, теорию в жизнь…

Возвращается Скотт: в каждой руке – по бутылке воды. Мы опрокидываем их одним духом и счастливо улыбаемся, утолив жажду. Затем Джимми объявляет, что потанцует еще.

– Ни за что! – визжу я, когда он пытается и меня поднять на ноги.

Мы со Скоттом остаемся на своих местах и любуемся танцующими, подпевая в лад певцу: «Я тот, кто я есть».

– Когда ты узнал, что «ты – тот, кто ты есть»? – спрашиваю я.

Скотт задумывается:

– Знаешь… знал, наверно, с детства. Однако еще в колледже у меня были подружки. Только недавно я смирился и принял себя таким, как есть.

– Недавно – это когда?

– Я – открытый гей с тех пор, как живу в Вегасе.

– Твои родители, наверно, разозлились… или как?

– Или как. Это долгая история.

– Дорогой, мне спешить некуда! – улыбаюсь я.

– Теперь ты поработаешь психоаналитиком?

– Конечно. Сначала ты меня выслушал, теперь я тебя. Все по справедливости.

Грохот музыки и безудержное веселье ночного клуба мало подходит для полночных откровений. Мы перемещаемся в «Париж» (отель, естественно!), и там, в кафе, вертя в руках ломтик торта, Скотт признается:

– Родители так и не знают, что я гей.

На мое «почему?» он объясняет своим спокойным, мягким, «докторским» голосом, что восемь лет назад его отец ушел из семьи. К мужчине.

– Он все объяснил, но мать умоляла его остаться. Она не могла ни понять, ни принять этого. И не приняла до сих пор. С каждым годом она все сильнее замыкается в своей горечи и обиде. Знаешь, это страшно. Я уж и не помню, когда она в последний раз смеялась. Порвала со всеми знакомыми – говорит, что ей стыдно смотреть людям в глаза. Почти не выходит на улицу. Не выносит никаких упоминаний о гомосексуальности. Она очень любила ток-шоу Эллен Де Женерес, но, когда Эллен «открылась», мама бросила смотреть ее передачу. Как отрезала.

– Но с отцом-то ты можешь поговорить?

– Я не знаю, где он. Мама потребовала, чтобы он убрался из нашей жизни. Боялась, что он на меня дурно повлияет. С тех мы ничего о нем не слышали.

– Боже мой!

– Знаю. Что мне оставалось делать? В конце концов я уехал – не мог больше врать матери о том, чем я занимаюсь и с кем. Она вечно расспрашивает меня о девушках, и в голосе у нее – отчаянная надежда. С тех пор, как уехал, я с ней почти не разговариваю. Что толку? Все равно не могу сказать то единственное, что ее обрадует.

– То есть…

– Что женюсь.

– Может быть, лучше все-таки сказать правду? Сначала ей будет очень тяжело, но постепенно… Ты же ее сын, тебя она не вычеркнет из жизни. И потом, ты психолог и знаешь, как сообщать дурные новости.

Скотт качает головой.

– Не: могу рисковать. Понимаешь, я ведь поздний ребенок Ей уже под семьдесят, и здоровье не ахти. Жизнь ее никогда не баловала, и теперь она говорит, что живет только ради меня.

– А ты, значит, единственный ребенок?

– Ну да. – Он слабо улыбается. – Кстати, по китайскому гороскопу она Бык – упрямая и консервативная, как все Быки.

– Я знаю, что тебе делать! – говорю я вдруг.

– Что?

– Жениться на мне!

Скотт улыбается.

– Я написала маме, что выхожу за парня по имени Скотт – и тут же появляешься ты. Что это, если не знак судьбы?

Скотт подцепляет вилкой крем, сползающий с моего эклера.

– Представляешь, какой мы закатим свадебный пир! – улыбается он.

– Я опережу Надин и выполню давнее обещание, данное Иззи!

– Ого, Эта идея, высказанная в шутку, начинает всерьез мне нравиться.

– Пожалуй, в психологическом плане это будет для тебя полезно. Ты преодолеешь иррациональную зацикленность на замужестве и сможешь спокойно жить дальше.

– Моя мама тебя сразу полюбит!

– А, моя – тебя. Представляю себе ее лицо… – Улыбка его пропадает. – Так и вижу, как она стоит в церкви, сияя от счастья, утирает глаза кружевным платочком… Боже мой! Она будет не просто счастлива – она вернется к жизни!

Он обрывает себя на полуслове и долго молчит. Затем спрашивает:

– Джейми, ты серьезно?

– Почти, – отвечаю я. – А ты?