С трудом преодолев полтора десятка метров через улицу до задней двери отцовского бара, я размышляла о том, по какой причине все три адвоката могли остаться на земле, вместо того чтобы отправиться в мир иной. По моим расчетам, погрешность которых составляла двенадцать процентов, исходя из радиуса соответствующего доверительного интервала и предупреждений службы здравоохранения, остались они не ради мексиканского фастфуда.

Я задержалась у входа, чтобы убрать в сумку солнечные очки и дать глазам привыкнуть к тусклому освещению в баре.

Бар моего отца великолепен, и это еще мягко сказано. В главном зале потолок, как в соборе, все отделано темным деревом и увешано картинами в рамах, большую часть которых закрывают медали и флажки с различных полицейских сборищ. Если войти с черного хода, то по правую руку будет барная стойка, посередине круглые столики и стулья, а по краям — высокие круглые столы, как в бистро. Но главной гордостью бара была искусная, выкованная более века назад композиция, окружавшая зал, точно древний карниз. Она вилась по периметру, притягивая взгляды к западной стене, где возвышался величественный кованый лифт. Такой увидишь только в кино или в очень старых гостиницах. Все его шестеренки и блоки были открыты для глаз любопытной публики. Правда, на второй этаж он поднимался целую вечность.

Большую часть верхнего этажа занимал мой офис; у него был свой вход сбоку здания — живописная лестница в новоанглийском стиле. Но я усомнилась, что одолею ее без невыносимой боли. Поскольку невыносимой мне казалась любая боль, я решила воспользоваться лифтом в баре, несмотря на все его недостатки.

До меня донесся голос отца, и я улыбнулась. Папа всегда действовал на меня, как дождь на выжженную солнцем пустыню. В детстве он не дал мне пересохнуть и замкнуться в себе. Это было бы просто неприлично.

Я вошла внутрь и заметила его высокую, стройную фигуру; он сидел за столом вместе с моей противной мачехой и старшей родной сестрой. Если папа был дождем, то они скорпионами, и я давным-давно научилась их избегать. Моя мама умерла в родах — истекла кровью, рожая меня. Я не люблю об этом вспоминать. Не прошло года, как папа женился на Дениз. Даже не спросив, что я об этом думаю. Мы с Дениз никогда особенно не ладили.

— Привет, милая, — сказал папа, когда я, напялив солнечные очки, попыталась незаметно проскользнуть мимо них. Сама не понимаю, почему решила, что солнечные очки меня спасут.

Я расстроилась было, что меня заметили, но потом осознала, что это все равно бы произошло. Чертов лифт гудел громче джипа «шевроле» и тащился, как раненая улитка. Дениз наверняка бы заметила темноволосую девушку в очках, поднимающуюся возле нее на лифте.

Я побрела к столику.

— Позавтракай с нами, — предложил папа. — Я с тобой поделюсь.

Дениз и Джемма принесли отцу поесть, чтобы тот не умер с голоду. Меня они явно не ждали — ну надо же! — несмотря на то, что я живу в двух шагах от задней двери.

Джемма не удосужилась поднять глаза от буррито. Ведь от кивка может растрепаться прическа. Дениз только вздохнула на папино приглашение и разрезала буррито, чтобы предложить мне.

— Спасибо, я уже поела, — отказалась я.

Тогда мачеха подняла глаза; видно, мой ответ ее рассердил. Это я умею.

— И что же ты ела? — язвительно поинтересовалась она.

Я задумалась. В вопросе крылся подвох, и я это чувствовала. Она притворялась, что ее волнует мой рацион, чтобы я поверила, будто ей не наплевать. Я молчала, точно язык проглотила: меня не поймаешь на такую дурацкую уловку.

Но мачеха прожгла меня властным взглядом, и я сдалась.

— Бублик с черникой.

Она раздраженно закатила глаза и снова принялась за буррито.

Фу. Чуть не влипла. Кто бы мог подумать, что упоминание о бублике с черникой способно так разозлить мою мачеху? Наверно, стоило на всякий случай упомянуть клубничный сливочный сыр. Нелегко смириться с тем, что ты не оправдала надежд женщины, которая тебя вырастила, но, черт возьми, я сделала все, что могла. Она осталась бы недовольна, даже изобрети я колесо. Или стикеры для записок. Или костный мозг.

Папа поднялся со стула, чтобы меня поцеловать, и тихонько вздохнул, увидев синяки. Я уверена, что Дениз тоже заметила — ее глаза расширились на сотую долю дюйма, потом она справилась с собой, — но поскольку мачеха предпочла притвориться, будто все в порядке, я тоже решила не заострять на этом внимание.

Я приспустила очки и кивком позвала папу поговорить. Он замолчал, поднял брови, обиженный, что я не хочу ничего объяснять при моей противной мачехе, а потом чмокнул меня в лоб.

— Сейчас поднимусь.

Он дал понять, что все равно ждет объяснения.

— Буду наверху, — ответила я, открывая дверь лифта, — если ты меня дождешься.

Папа рассмеялся.

Дениз вздохнула.

Воспитателя из моей мачехи не получилось. Наверно, все душевные силы ушли на мою старшую сестрицу, поскольку к тому времени, когда Дениз принялась за меня, заниматься воспитанием ей уже было лень. Правда, она поделилась со мной кое-какой житейской мудростью. Именно она сообщила мне, что у меня внимания не больше, чем у комара, — имелось в виду, что я слышу только то, что хочу слышать. По крайней мере, мне кажется, она так сказала. Я не слушала. Ах да, еще мачеха предупредила меня, что всем мужчинам нужно только одно.

А вот за это спасибо небесным силам. Мне от мужчин, в общем, тоже ничего особо не надо.

Но, положа руку на сердце, можно ли винить Дениз? Ведь у нее была Джемма. Джемма Ви Дэвидсон. Единственная и неповторимая.

Соперничать с ней было трудно. К тому же мы с Джеммой — полная противоположность. Она голубоглазая блондинка. А я нет.

Джемма всегда училась на «отлично». Я же получала в основном четверки.

Пока Джемма зубрила, я прогуливала уроки.

Пока сестра занималась иностранными языками, я занималась кое-чем другим со смазливым итальянским парнем с нашей улицы.

Наконец Джемма поступила в колледж и спустя три года окончила его с отличием, получив степень бакалавра психологии. Я тоже поступила в колледж и спустя три с половиной года стала бакалавром социологии — с наивысшим отличием.

Джемма так и не простила мне, что я поставила ее в неловкое положение. Но это подстегнуло сестру продолжить образование — как часть нашего бесконечного соперничества за звание лучшей, похожего на борьбу за выживание, только не с такими благородными намерениями. Став магистром, Джемма не остановилась. Ей нужна была ученая степень. Она ее и получила в лице женатого профессора по фамилии Роланд. А потом и диссертацию защитила — как раз к тридцати годам.

Ей явно стоило больше внимания уделять профессору.

Дениз тоже меня не простила. Когда Джемма оканчивала колледж, в глазах нашей мачехи блестели слезы радости. На моем выпускном Дениз закатывала глаза чаще, чем героиновый наркоман со счетом в трастовом фонде. Наверно, она злилась, что из-за меня пришлось пропустить субботнюю встречу в клубе садоводов. А может, ее взбесила футболка с надписью «Маладец», которую я надела под блестящую выпускную мантию.

Но папа мной гордился. Долгое время я делала вид, что этого достаточно. Думала, что в один прекрасный день Дениз обнаружит в себе сверхчеловеческую способность гордиться более чем одним человеком.

Этот день так и не настал. И я нарочно сделала то, чего и ждала от меня Дениз. Я ее разочаровала. В очередной раз. Мачеха считала, что место женщины — в классе у доски. Я же отправилась на встречу с будущими работодателями, которую устраивали в университете, и завербовалась в Корпус мира. Мне было намного проще огорчить Дениз, чем выбиваться из сил, чтобы соответствовать ее ожиданиям. К тому же косые взгляды и печальные вздохи так не ранят, когда они заслужены. Не говоря уже о том, что мне несколько раз доводилось работать с военными, и оказалось — кто бы мог подумать! — среди них полным-полно мужчин в форме. Буквально каждый первый. Красотища!

Наконец лифт дополз до второго этажа. Я помахала папе и шагнула в коридор, который вел к задней двери моего офиса. С парадного, наружного входа, которым я обычно пользовалась, посетители попадали в приемную; за ней находился мой кабинет.

Был еще и третий вход, пользоваться которым было чуть сложнее, — пожарная лестница за домом. Поэтому, когда я увидела в коридоре Гаррета, который ждал меня, прислонившись к двери моего кабинета, я подумала, что он, наверно, вскарабкался именно по ней и влез в окно.

Пижон.

— Ты разве забыл, что мой папа — бывший полицейский? Что тебе здесь надо? — раздраженно осведомилась я. Гаррет был в белой футболке, темном пиджаке и джинсах, которые сидели на нем отлично.

Он выпрямился и вопросительно приподнял бровь.

— С чего это ты решила предпочесть лестнице лифт, который ползет медленнее, чем кукурузная патока?

Черт возьми, Гаррет просто красавец — смуглый, с дымчато-серыми глазами, — вот только мне до этого не было никакого дела. Если на мгновение я и прониклась к нему симпатией, то теперь это чувство подавили возмущение и злость. И я понимала, что так будет всегда.

Я скорчила сердитую гримасу, отперла тяжелую деревянную дверь и посмотрела мимо Гаррета на трех дожидавшихся меня призраков.

— Рада, что вы с нами, — сказала я Барберу. — Стоя вы гораздо выше.

Сассмэн шутливо толкнул его локтем, а Гаррет стремительно прошел в мой кабинет, очевидно, чтобы не наблюдать, как я разговариваю с обоями.

— Прошу прощения, что так себя вел, — извинился Барбер. — Я просто немного растерялся.

От его извинений меня охватило чувство вины за собственную грубость. Может, мне нужно научиться вести себя деликатнее. Однажды я записалась на уроки самообладания, но преподаватель вывел меня из себя.

— Не мне вас судить. — Я похлопала Барбера по плечу. — Я-то не умирала. По крайней мере, официально.

— Официально? — переспросил Сассмэн.

— Долгая история.

— Да-да, — вмешалась Элизабет, — можно нам войти? Думаю, у меня осталось не так много времени, и хочу наглядеться на этого высокого темнокожего красавца. И почему я его не встретила вчера? Умерла бы счастливой.

Я понимала, о чем она. Те же чувства я испытывала к Рейесу.

Мы вошли в кабинет, служивший также выставочным залом моей подружки Пари. На стенах висели темные абстрактные картины, запечатлевшие жизнь Сентрал. На одной была изображена жуткая девушка-гот, отстирывающая кровь с рукавов. Девушка похожа на меня; шутка художницы — я ненавижу стирать. К счастью, меня трудно было узнать в буйстве оттенков серого.

Еще Пари делала татуировки; ее салон находился неподалеку. Это она придумала татуировку, украшавшую мою левую лопатку: маленькая смерть, закутанная в просторный плащ с капюшоном, из-под которого смотрят большие невинные глаза. Пари обожает шутки, понятные только своим.

Гаррет повернулся ко мне. Я постаралась не встречаться с ним взглядом. Вместо этого повесила сумку, включила кофеварку, и тут вошла Куки.

— Ты уже здесь, дорогая?

— Я вернулась! — крикнула я. — И включила кофеварку.

Я держу в офисе кофеварку якобы для того, чтобы следить, сколько кофе пьет моя подруга. На самом же деле — вместо сухих духов.

— Кофе. Слава богу, — произнесла Куки, открыв дверь между кабинетом и приемной. — Ой. — Она заметила Гаррета. — Мистер Своупс, я не знала…

— Он уходит, — отрезала я.

Гаррет улыбнулся мне, затем обрушил всю мощь своей асимметричной ухмылки на Куки.

Ублюдок.

— Вот это да, — восхищенно протянула Элизабет. — Вот об этом я и говорила.

Подавив беспомощный вздох, я наблюдала, как Куки, пробормотав что-то о работе с документами, помахала мне и закрыла за собой дверь, оставив нас наедине.

— Я понимаю, что она чувствует, — промурлыкала Элизабет.

Я плюхнулась за стол, а Гаррет уселся напротив.

— Ну? — начала я.

— Ну? — передразнил он.

— Я тебя сюда не приглашала. Чего тебе, Своупс? У меня три убийства, мне надо работать.

Похоже, его развеселила моя дерзость.

— Я просто думал, что мы могли бы как-нибудь сходить выпить кофе.

— Ого, — проговорила Элизабет, — вы пойдете пить кофе? Я должна это видеть!

Я послала ей хмурый взгляд.

— Никуда мы не пойдем.

Гаррет опустил голову, стараясь сохранять самообладание, чем достал меня окончательно.

— Слушай, я тебе уже все сказала. Хочешь, верь, хочешь, не верь. Второе предпочтительнее. Дверь там. Всего хорошего. Убирайся к черту.

Своупс поднял голову; лицо его было серьезно, но, вопреки моим ожиданиям, он не разозлился, хотя я его послала.

— Во-первых, — устало произнес он, — не хами. Я никак не могу поверить в то, что ты мне рассказала. Дай мне время.

— Не дам.

— Во-вторых, — продолжал он, не смутившись, — как раз об этом я хотел с тобой поговорить.

— Нет.

— Я хотел узнать, как это происходит?

— Легко.

— Ты все время видишь призраки?

— Два раза в месяц по выходным и по праздникам.

— То есть они повсюду?

— Заливается ли вода лягушке в задницу? — спросила я, откинувшись на спинку кресла и задрав на стол ноги в грязных туристических ботинках.

Я положила ногу на ногу, скрестила руки на груди и уставилась на Гаррета, с нетерпением ожидая, что он решит. Верить мне или нет.

Я называю это «озарением» — момент, когда люди начинают задумываться, действительно ли я вижу привидения. Разумеется, их по-прежнему терзают сомнения. Большинство ломает голову, пытаясь найти объяснение — любое, какое угодно — тому, как у меня это получается.

Я жила и дышала, а Гаррет Своупс изо всех сил старался понять. В конце концов, покойники не разгуливают по улицам, расследуя собственные убийства. Привидений не существует. Все, что я рассказала, невозможно.

Озарение — как перепутье, и пресловутому страннику нужно выбрать, по какой дороге идти. К несчастью, тропка, ведущая к вере в то, что Чарли видит призраки, извилистей, чем безопасная торная дорожка к убеждению, что Чарли сошла с ума. Никому неохота выглядеть дураком. В девяти из десяти случаев именно эта причина не дает людям поверить мне.

Гаррет несколько секунд смотрел мне в глаза, потом перевел взгляд на мои пальцы. Я буквально слышала, как у него в голове скрипят колесики. Спустя некоторое время я решила, что их не мешало бы хорошенько смазать.

— Откуда ты узнала, где искать тело мисс Эллери? — наконец спросил он.

— Я не собираюсь объяснять по второму разу.

— Серьезно…

— Нет.

Помолчав, он поинтересовался:

— И ты умеешь это с пяти лет?

Я фыркнула.

— Я вижу призраки с рождения. Это моему отцу понадобилось пять лет, чтобы мне поверить. Но когда я ему сказала, где искать тело пропавшей девочки, до него дошло, что я — настоящее сокровище.

— Ты о дочке Джонсонов? — уточнил Своупс.

Я постаралась не морщиться. Не люблю к этому возвращаться. Если бы меня спросили, я ответила бы, что мне трудно найти менее приятное воспоминание. В день, когда случилась «Катастрофа с дочкой Джонсонов», как я это называю, Дениз свернула на проторенную дорожку: предпочла мне не поверить и поклялась никогда больше об этом не говорить. В тот день я поняла: то, что я делаю, — ненормально. И некоторые люди — даже мои близкие — будут меня за это презирать. Разумеется, мачеха, надававшая мне пощечин перед толпой зевак, не завоевала моей любви.

— Все в порядке? — забеспокоился Сассмэн.

Чуть не забыла, что они здесь. Я сдержанно кивнула.

— Знаете, — вмешалась Элизабет, — мне кажется, он искренне пытается вам поверить.

Я скривилась и скептически посмотрела на нее. И очень зря — она же просто хотела помочь.

— Они сейчас здесь? — спросил Гаррет.

Я вздохнула; мне не улыбалось выслушивать его обвинения. Но раз уж он сам спросил…

— Да.

Он вынул записную книжку.

— Не могла бы ты спросить мисс Эллери, когда у нее день рождения?

— Нет.

Элизабет шагнула вперед:

— Двадцатого июня.

Я взглянула на нее:

— Он знает, когда ваш день рождения. Он просто меня проверяет.

— Нет? — разочарованно переспросил Гаррет. Казалось, он хотел услышать мой ответ, хотел поверить мне. Пусть и на пять минут. Знаю я таких — они верят, пока все благополучно. С ними нужно держать ухо востро. У них есть отвратительная привычка ударить исподтишка, когда я меньше всего этого ожидаю.

— Скажите же ему, — настаивала Элизабет.

— Вы не понимаете, — пояснила я. — Такие, как он, никогда не поверят окончательно. У него обязательно останутся сомнения. Он будет вечно меня допрашивать, выуживать сведения, которые ему уже известны, чтобы посмотреть, как я сяду в лужу. — Я оглянулась на Гаррета. — Так что пошел он к черту.

— Элизабет, — вмешался Сассмэн, — может, нам лучше…

— Нет! — крикнула она так, что я подпрыгнула, и Гаррет тут же уставился на меня. — Скажите ему. — Она подбежала к столу и наклонилась ко мне. — Ему нужно преодолеть себя и поверить вам. Он не знает, что теряет. Так и проживет всю жизнь с одномерным представлением о мире. У него не будет ни ориентира, ни надежды на то, что люди, которых он любил и потерял, перейдут в лучший мир. Что у них все будет хорошо.

Я поняла, что Элизабет говорит не о Гаррете. О себе.

Я встала и подошла к ней:

— Элизабет, что с вами?

Она чуть не плакала. Я заметила, что в ее тусклых глазах блестят слезы.

— Я столько хочу рассказать сестре, но она такая же, как он… как я. Я бы вам тоже никогда не поверила. — У нее бессильно опустились плечи. Элизабет бросила на меня виноватый взгляд. — Простите меня, Шарлотта, но это правда. Я бы вам никогда не поверила. И она не поверит.

Я с облегчением улыбнулась. И это всё? С такой проблемой мне приходилось сталкиваться бессчетное количество раз.

— Элизабет, — сказала я, — из всех задач, которые нам предстоит решить, эта самая простая.

Гаррет наблюдал за нашим — точнее, моим — разговором, но, к его чести, ничем не выдал своих эмоций. Я часто думала, до чего смешной, должно быть, кажусь живым, когда разговариваю сама с собой, бурно жестикулирую и обнимаю воздух. Правда, у меня не всегда есть выбор. Раз уж Гаррет отказался уйти, придется ему познакомиться с моим миром. Я не стану сдерживать себя в угоду его изысканным представлениям о правилах приличия, да еще у себя в офисе.

Элизабет всхлипнула:

— Что вы имеете в виду? Почему это просто?

— Вы оставите записку.

— Записку?

— Конечно. Я всегда так делаю. Так меньше приходится объяснять, — заявила я, обведя комнату рукой. — Вы мне продиктуете записку, я ее напечатаю — разумеется, поставив дату до вашей смерти, — а потом она чудесным образом отыщется среди ваших вещей. Что-то наподобие писем на тему «если вдруг со мной что-нибудь случится». Вы расскажете ей все, что хотели, а мы сделаем вид, будто вы напечатали это незадолго до смерти. Если хотите, у меня даже есть знакомый, который для верности может подделать вашу подпись.

— Кто это? — поинтересовался Гаррет.

Я послала ему предостерегающий взгляд. То, о чем я говорю с умершими, его не касается.

На лице Элизабет отразилось изумление.

— Отлично. Я же адвокат. Я точна, как десятичная система Дьюи. Сестра непременно в это поверит.

— Разумеется, поверит, — кивнула я, похлопав Элизабет по плечу.

— А можно я напишу жене? — спросил Сассмэн.

— Конечно.

Мы посмотрели на Барбера, ожидая, что он тоже захочет кому-то написать.

— У меня только мама. Она знает, как я к ней отношусь, — пояснил он, и я задумалась, радоваться мне или огорчаться, что у него только мама.

— Вот и хорошо, — ответила я ему, — жаль, что немногие признаются близким в своих чувствах.

— Ага. Я смертельно ненавижу ее с десяти лет. Так что ничего нового я бы ей не написал.

Я постаралась ничем не выдать своего потрясения.

Но Барбер все равно заметил.

— Поверьте мне, это чувство взаимно.

— Хорошо, значит, две записки.

— Кстати, — задумчиво проговорила Элизабет, — когда у нас начинается лето?

— Хотите дождаться? Но еще долго, — удивилась я.

Она пожала плечами, кивнула на Гаррета и приподняла идеально очерченные брови.

— Ах вот оно что! — Я едва не расхохоталась. — Кажется, двадцатого июня.

Гаррет открыл рот от изумления. Элизабет сложила руки на груди и улыбнулась, лучась самодовольством.

— Верно, — кивнул Гаррет. — У Элизабет Эллери день рождения двадцатого июня.

Я бросила на нее оскорбленный взгляд:

— Вы меня провели.

— Я же адвокат, — усмехнулась она, как будто это все объясняет.

Да, она мне очень нравилась. Я вернулась за стол и плюхнулась в кресло под обычные фанфары.

— Она меня провела, — пояснила я Гаррету.

Он ухмыльнулся, но уже иначе. Его улыбка изменилась, и я догадалась почему.

— Нет уж. Нет-нет-нет-нет-нет, — проговорила я, погрозив ему пальцем. — Даже не начинай.

— Что не начинать? — невинно переспросил он.

— Ты так на меня смотришь, будто я знаю ответы на все вопросы в мире. Это не так. Я не предсказываю будущее. Не вижу твоего прошлого. Не гадаю по руке и прочей фигней не страдаю. Я не…

— Но ты ведь экстрасенс, верно?

— Чувак, — я наклонилась к нему через стол, — я такой же экстрасенс, как, скажем, морковка.

— Но…

— Никаких «но»!

Терпеть не могу это слово. Оно не имеет ко мне никакого отношения. Я зажала уши руками и запела.

— Что ты как маленькая.

Гаррет был прав. Я показала ему язык и опустила руки.

— Послушай, даже у меня больше вопросов, чем ответов. Я уверена, что мои способности скорее похожи на шизофрению, чем на что-то сверхъестественное. Спроси кого угодно. Если бы я была едой, то только ореховым кексом с цукатами.

— Шизофрения, — с сомнением протянул он.

— Я слышу голоса. Разве это не шизофрения?

— Но ты же только что сказала…

Я подняла указательный палец, чтобы его остановить. Хотя средний был бы уместнее. Мне нужно было кое-что объяснить Гаррету, чтобы не сдать завоеванные позиции.

— Послушай, когда люди, вот как ты сейчас, уже почти мне поверили, они начинают бессовестно этим пользоваться. Допрашивают меня, задают дурацкие вопросы, интересуются, где будет следующее землетрясение или какие числа выиграют в лотерею. Я не шучу. Ты когда-нибудь видел в газетах новость «Экстрасенс выиграл в лотерею»? Я не экстрасенс. Я даже не верю, что они существуют.

— Объясните же ему, кто вы, — взволнованно проговорила Элизабет, пока Гаррет листал блокнот.

Я послала ей убийственный взгляд. Не помогло. Наверно, потому что она и так умерла.

— Серьезно, — не сдавалась Элизабет, — скажите ему. Он почти вам поверил. Ему это понравится.

— Не понравится, — процедила я сквозь зубы, забыв, что я единственная из живых в комнате, кто ее слышит.

— Человек, обладающий сверхчувственным восприятием. — Гаррет поднял на меня глаза. — Определение экстрасенса.

— Ладно, может, и так, — согласилась я. — Но я все равно ненавижу это слово. И все его скрытые смыслы.

— Хорошо. — Он пожал плечами. — А что и кому не понравится?

— Тебе.

— Что? Твои способности?

— Не совсем.

— Тогда что?

И в самом деле — что? Если бы ему действительно хотелось это знать, я бы ему лично приготовила энчиладу. В конце концов, он же мне поверил. Стоит ли на этом остановиться? Ведь ни папа, ни дядя Боб не знали, кто я на самом деле. Как-то не было необходимости им об этом говорить. Они мне верят, и этого достаточно. Но раз уж я наплевала на то, что Гаррет обо мне думает…

— Хорошо, — вызывающе бросила я. — Я тебе все расскажу. Тогда ты наконец уйдешь?

Он замялся, но еле заметно кивнул.

— Я… Дело в том, что я… Что-то вроде… Черт! — Наконец собралась с духом и выпалила: — Я ангел смерти. Единственный в своем роде.

Вот и все. Я это сказала. Раскрыла карты, разрядила атмосферу, распахнула душу, торжественно поклявшись разоблачить все штампы. Но Гаррет даже не дрогнул. Не рассмеялся. Не вскочил со стула и не пошел к двери. Он не шелохнулся. Не сдвинулся ни на дюйм. Я засомневалась, дышит ли он, и тут меня осенило. Своупс блефовал. Я ждала, как он себя поведет, а он не сводил с меня серых глаз и не думал реагировать. Надо признать, у него хорошо получалось напускать на себя равнодушие. Я так и не узнала, о чем он думал.

— Мне кажется, он вам поверил. — Элизабет наклонилась, посмотрела на Гаррета и обернулась ко мне.

Я тщательно проконтролировала выражение собственного лица, чтобы на нем не читалось ничего, кроме сомнения.

— Что это значит? — наконец подал голос Гаррет.

Я посмотрела на него:

— Ты обещал, что уйдешь.

— Только если ты все мне расскажешь, — парировал он.

Черт возьми.

— Ладно. Ты спрашиваешь, что это значит? Откуда мне знать? Просто ангел смерти, и все.

— Я имел в виду, что ты делаешь?

— Ах, ты об этом. Помогаю людям перейти.

— Перейти?

— Ну, в иной мир, — пояснила я, удивляясь его невежеству.

— Как?

Вот зануда.

— Извини. — Я вскочила, пододвинула ближе офисную разновидность двухместного диванчика и вернулась в кресло. Адвокаты подались вперед, чтобы не пропустить ни слова из моего рассказа. — Сядьте, пожалуйста. Когда вы так надо мной нависаете, я нервничаю.

— Да, конечно, — ответили они и втроем уселись на диванчик. Я подавила смешок.

— Как? — повторил Гаррет.

Опять допрос с пристрастием. Я глубоко вздохнула, перебирая в уме все, что успела рассказать Своупсу. Это могло быть использовано как оружие против меня. Такое случалось и раньше, причем с людьми, которым я доверяла намного больше, чем Гаррету. Но дело зашло слишком далеко.

— В общем, я пытаюсь помочь им понять, почему они не перешли, — сообщила я, добавив в голос металла. — Потом провожаю их к свету.

— Какому свету?

— К единственному известному мне свету, — уклонилась я от прямого ответа. Научилась этой тактике у одного лейтенанта, с которым встречалась в колледже.

Но Своупс не клюнул.

— Гм. Так к какому свету?

Я замялась. Мы подошли к области сокровенного знания. Часть его вообще предназначена только для умерших. Едва ли честное признание в том, что я делаю, поможет Гаррету поверить мне. Скорее он выбежит за дверь. Может, игра и стоит свеч…

— Ко мне, — призналась я самодовольно и чуть вздернула подбородок. Точно школьница, бросающая вызов хулигану.

Гаррет взял секунду на размышления.

— К тебе?

— Ко мне, — подтвердила я с тем же высокомерием. Ну давай, Фома неверующий, насмеши меня. Поставь мои слова под сомнение. Докажи, что я не права. Якобы. — Говорят, я очень яркая.

Неожиданно до меня дошло, что я сделала. Выболтала слишком много. Отпустила свою гордость на вечеринку, а кончилось все пробами на съемки в порнухе. Как приземленно.

Гаррет откинулся на спинку кресла, смерил меня взглядом с головы до пят, а потом пристально уставился мне в глаза.

— Значит, ты помогаешь им понять, почему они не перешли.

Теперь мне точно не увильнуть от этого дурацкого разговора. Не удивительно, что гордыню считают одним из смертных грехов.

— Да, — ответила я.

— И провожаешь их к свету.

— Да.

— Этот свет — ты.

— Да.

— Значит, когда мы переместимся, — уточнил Сассмэн, — то пройдем через вас?

Я оглянулась на него. Похоже, перспектива, которую на тысяче других планет сочли бы святотатством, заинтриговала его, хоть и заставила содрогнуться.

— Да, вы пройдете через меня. Ангела смерти, — пояснила я.

— Ух ты, — протянул Барбер. — Ничего круче я сегодня не слышал.

— Ты — вход, — не унимался Гаррет.

Я пожала плечами:

— Можно и так сказать.

Он впился в меня глазами, и я насторожилась. На его лице появилась озадаченная улыбка.

— Вы ему очень нравитесь, — заметила Элизабет.

Я пропустила ее реплику мимо ушей и взглянула на часы:

— Надо же, как время летит.

Где, черт возьми, дядя Боб?

— Значит, духи, которые не перемещаются в мир иной, бродят по земле, проходят сквозь нас, а мы даже не замечаем? — спросил Гаррет, не желавший прекращать дознание.

Я вздохнула. Так можно продолжать дни напролет.

— Нет. Они существуют в том же времени и пространстве, только на другом уровне. Как фотография, на которой одно изображение наложилось на другое. А я просто могу одновременно находиться на обоих уровнях.

— Тогда ты — настоящее чудо света. — Его глаза заблестели от восторга.

Это уж слишком. Образно выражаясь, я и так до сих пор подбираю челюсть с пола, потому что он поверил всему, что я сказала.

— Ну так что? Пойдем выпьем кофе? — предложил Гаррет еще раз.

— Но я же тебе все объяснила.

— Милая моя, я подозреваю, что ты только начала. — Я замялась, и он продолжал: — Мы же друзья.

Я поджала губы и напомнила ему:

— Если ты забыл, мы не друзья. Твоими стараниями за последний месяц мне это стало предельно ясно. Мы не приятели, не товарищи. Между нами нет ничего, даже отдаленно напоминающего дружбу.

— Тогда любовники? — предположил он.

Наконец-то. Я никак не могла понять, в какую игру он играет — хотя была уверена, что не в «Монополию» и не в шашки, — но отказалась в ней участвовать. Я поднялась, обошла вокруг стола и нависла над ним. Угрожающе. Как Дарт Вейдер, только с большей емкостью легких. Бросив на Своупса многозначительный взгляд, я указала ему на дверь:

— Мне нужно работать.

Он посмотрел на дверь, на которую я указывала, намекая, что пора через нее выйти.

— Тебе нужно работать? С этой дверью? — поддразнил он. Остряк выискался.

— Что?

— Ты собираешься ее покрасить?

— Нет.

— К твоим волосам подойдет глубокий темно-коричневый цвет. — Гаррет поднялся. Теперь он возвышался надо мной. Взглянув на меня, но уже иначе, без насмешки, он наклонился и нежно произнес: — Или золотой… к твоим глазам.

— С ума сойти, — прокомментировала Элизабет.

Ее коллеги, откашлявшись, деликатно вышли из комнаты. Элизабет неохотно последовала за ними в приемную, она же священные владения Куки, которая, черт возьми, никому не позволяла забыть об этом.

Гаррет ждал, что я соглашусь пойти выпить с ним кофе. Вдруг краем глаза я уловила расплывчатое пятно, пронесшееся мимо, как Супермен. Оно двигалось так быстро, что, когда я обернулась, уже никого не увидела. Пятно приблизилось, дотронулось до моей руки, коснулось губ и погрузилось в меня, наполняя все тело теплом.

Все мое нутро затрепетало; задохнувшись от изумления, я откинула голову назад. Гаррет шагнул ко мне и схватил за руки, чтобы я не упала. Только тогда я заметила замешательство, написанное на его лице. Он притянул меня к себе. Тут ощущение тепла меня отпустило, и Гаррет отшатнулся, как будто его оттолкнула неведомая сила.

Своупс споткнулся, но устоял. Мы таращились друг на друга круглыми от удивления глазами. Я отошла на шаг и оперлась о стол; у меня подкашивались ноги.

— Это был… один из них? — наконец спросил Гаррет, рассеянно потирая грудь, куда его, видимо, ударило загадочное существо. Он обвел комнату диким взглядом и, нахмурившись, посмотрел на меня.

— Нет, — ответила я, стараясь дышать медленнее, — что-то другое.

А что именно, я не знала. Но догадывалась, и мне совсем не нравилось направление, которое приняли мои мысли. Вдруг это Злодей? Но если так, то почему он здесь? И сейчас? Моей жизни вроде бы не угрожает опасность.

Мне трудно было скрыть страх. Я его редко испытываю. Конечно, Гаррет почувствовал, что я боюсь. Меня не на шутку раздражало, что он это видит.

Тут мне в голову пришла другая мысль. Злодей ни разу меня не задел. Он никогда не прикасался ко мне, и уж точно не нырнул бы в мои внутренности. Значит, скорее всего, это был не Злодей.

Я в отчаянии оглядела комнату. А что, если это Рейес? Может, он… ревнует? К Своупсу? Неужели серьезно?

Я бросилась к двери и спросила всех, кто был в приемной:

— Вы что-нибудь заметили? Он вышел отсюда?

Элизабет, сидевшая на нашем видавшем виды зеленом диване, вскочила на ноги и воскликнула:

— Вы его потеряли? Но как это могло случиться?

— Да я не о Гаррете, — с легким раздражением пояснила я. — Я о темном расплывчатом парне.

До Куки постепенно дошло, что мы не одни. Она осторожно привстала с кресла, точно над ее столом нависла кобра.

— Чарли, дорогая, у нас клиенты?

— Ах да. Забыла сказать. Знакомьтесь, это Куки. Куки, у нас трое юристов, прошлой ночью покинувших мир живых. Я тебе о них рассказывала. Мы с дядей Бобом расследуем их дело. Ну так что, кто-нибудь его видел?

Юристы вопросительно покосились друг на друга и пожали плечами. Не в силах сдержать вздоха разочарования, я прислонилась к дверному косяку.

Может показаться, что раз я ангел смерти и все такое, то у меня есть связи, способы установить личность таинственного расплывчатого парня. Но поскольку единственный знакомый с того света, с которым я когда-либо общалась, — это Злодей, он же воплощение смерти, любые расспросы затруднительны.

Тут я заметила в углу странную тень: она покачивалась в утреннем свете и меняла форму. Это он. Больше некому. Я выпрямилась, отошла от двери и осторожно шагнула вперед, стараясь его не спугнуть.

— Можно мне тебя увидеть? — спросила я дрожащим голосом.

Все уставились в угол, но увидели его только адвокаты. Все трое робко отступили на шаг назад, причем одновременно, будто в танце. Я же умоляюще подалась вперед.

— Пожалуйста, покажись мне.

Тень шелохнулась, распалась на части, исчезла и в то же мгновение снова появилась передо мной. Пришел мой черед отшатнуться. Я запнулась; показалась длинная струйка дыма, и вдруг о стену над моей головой оперлась рука. Длинная рука, переходящая в высокое плечо.

Адвокаты задохнулись от изумления, когда незнакомец целиком материализовался перед ними: дым стал плотью, молекулы соединились, слились, образуя крепкие мускулы. Я засмотрелась на его руку, скользнула взглядом по упертой в стену ладони — изящной, несмотря на трудовые мозоли, — и длинному изгибу мускулистого предплечья. Ниже локтя руку обхватывал закатанный рукав странного яркого цвета, а выше под одеждой выпирал тугой бицепс, демонстрируя заключенную в нем силу. Я перевела взгляд на плечо — широкое, мощное и твердое.

Не успела я разглядеть лицо незнакомца, как он потянулся ко мне, прижался всем телом и наклонился к моему уху. Он был так близко, что мне удалось рассмотреть только крутой подбородок с двухдневной щетиной и темные волосы, которые не мешало бы подстричь.

Его губы коснулись моего уха, и у меня по спине побежали мурашки.

— Датч, — прошептал он, и я растворилась в нем.

Это был мой шанс спросить, тот ли он, о ком я думаю и кого надеюсь встретить. Но я перенеслась в мир своих фантазий, где все шло иначе. Мои руки против воли уперлись ему в грудь. Мышцы ног ослабели. Губы хотели только одного. Его. Чувствовать его на вкус и на ощупь. Он пах, как мокрая земля в грозу — свежестью, влагой и электричеством.

Я зажала его рубашку в кулаке; сама не знаю, чего мне хотелось — то ли оттолкнуть его, то ли плотнее прижать к себе. Почему я его не вижу? Почему не могу заставить себя отойти в сторону и посмотреть на него?

Тут его губы приникли к моим, и я утратила чувство реальности. Мой мир принял его форму, стал его телом, его ртом, его руки скользили по мне, исследовали холмики и долины того, что было мною — его спутником. Собственный искусственный спутник прибился к его орбите, влекомый непреодолимой силой притяжения.

Поцелуй становился глубже, настойчивее; мое тело откликнулось на него, задрожав от желания. Незнакомец зарычал и сильнее прижался ко мне. Его язык исследовал мои губы; не просто пробовал на вкус, но пил каждую частицу меня, сливая наши души воедино.

Он отцепил мою руку от своей рубашки и направил ее вниз; моя ладонь накрыла твердый холмик у него в паху. Я жадно глотнула воздух, вдыхая жар, шедший от незнакомца. Почувствовала, как его рука скользнула меж моих ног и тепло разлилось в животе. Я хотела, чтобы он лег сверху, обнял и вошел в меня. Я не могла думать ни о чем, кроме невероятной притягательности этого совершенного создания.

Желание мучило меня, пока я вдруг не услышала, как кто-то вдалеке окликнул меня по имени; дымка стала рассеиваться.

— Чарли?

Я пришла в себя и обнаружила, что вытянулась по стойке «смирно». Все, кто был в комнате, таращились в мою сторону, открыв рот. Дядя Боб стоял в дверях и, нахмурившись, рассматривал меня с недоумением. Гаррет тоже не сводил с меня глаз. В его взгляде читалась тревога. Он развернулся и вышел, отрывисто кивнув дяде Бобу.

Тогда я поняла, что незнакомец исчез. Он ушел. Не в силах больше держаться на ногах, я изнеможенно сползла на пол и замерла, переваривая шок.

— В тебя вселился демон? — спустя некоторое время тихим от восхищения голосом спросила Куки. — Признаюсь тебе, дорогая: если это одержимость, то я готова продать душу.