Фургон был странным. Я так и не разглядел его как следует, поскольку внутри было очень темно, но он казался гораздо больше, чем я ожидал. Было тепло – мне, по крайней мере: Милли так и продолжала дрожать, – и нас окружали теплые запахи одежды, лука и специй с оттенком металлического запаха жести. Где-то на стенах постоянно позвякивали и дребезжали вещи, которых я не видел. Там имелось что-то вроде скамеек, и мы с Кристофером сели на них, поместив между нами Милли, чтобы согреть ее. Двое детей поспешно забрались внутрь, чтобы сесть напротив и таращиться на нас в полутьме так, словно мы были самым странным явлением на свете. Но общаться с нами они не желали, что бы мы ни говорили.

– Они опять застеснялись. Не обращайте внимания, – сказал Кристофер. – Ты почему бежишь из Столлери, Грант?

– Я убийца, – ответил я и рассказал ему про призрак и фотоаппарат.

– О, – спокойно произнес Кристофер и некоторое время спустя продолжил: – Я почти готов поверить, что у тебя и правда дурная карма, Грант, хотя и знаю, что это не так. Тебя преследует отвратительнейшее невезение. Возможно, из-за магии. Ты знаешь, что, когда мы впервые встретились, ты с ног до головы был покрыт заклинаниями? Одно из них могло быть смертоносным. Но я думал, что снял с тебя все, пока мы шли через парк.

– О, – в свою очередь произнес я и сердито объяснил: – Одно из этих заклинаний должно было заставить мистера Амоса взять меня на работу.

– Знаю, – ответил Кристофер. – Поэтому я и снял их с тебя. Мне нужна была эта работа. А что Габриэль делал в Столлери – ну, помимо того, что искал нас с Милли?

– Арестовывал мистера Амоса. Ты знал, что он мой дядя?

– Габриэль не может быть твоим дядей. Он из Двенадцатой серии.

– Нет, дурачина – мистер Амос. Моя мать сказала, что ее муж был братом мистера Амоса.

– Обычно это делает человека твоим дядей, – согласился Кристофер.

– И мистер Амос на самом деле граф Столлери, – сообщил я ему. – Вовсе не граф Роберт. Его отец был актером по имени мистер Браун. Графиня на самом деле заурядная миссис Браун.

Кристофер пришел в восторг.

– Расскажи мне всё, Грант, – попросил он.

И я рассказал.

– А ту ведьму – леди Мэри – они тоже арестовали? – спросила Милли, стуча зубами.

– Не думаю, – ответил я, – но, возможно, они арестуют мистера Сейли.

– Какая жалость, – сказала Милли. – Леди Мэри заслуживает ареста. Она использует магию самым гнусным образом. Но… Нет, помолчи, Кристофер. Прекрати вставлять умные замечания, и расскажи мне, что случилось с тобой на этот раз. Как ты оказался со Странниками?

– Воспользовавшись мозгами, – ответил Кристофер, – наконец-то. Пока они не сгнили и не вывались из головы. Признаю, я серьезно застрял там – во всех этих башнях и особняках. Каждый раз, когда происходило изменение – а их было множество, – я всё больше удалялся от Столлери. А половину времени вообще никаких путей куда бы то ни было не появлялось, даже когда я выходил наружу. Я ужасно устал, проголодался и запутался. Я находился в гигантском здании, полностью сделанном из стекла, когда вся сцена заполнилась людьми Габриэля. Вы когда-нибудь пробовали спрятаться в стеклянном доме? Не пробуйте. Это невозможно. И они оказались между мной и дорогой на крышу, так что я не мог подняться, чтобы подождать там следующего изменения. И я запаниковал. А потом подумал: должен быть другой путь! Потом я подумал о Чемпе. Чемпу никогда не позволялось заходить внутрь дома…

– Так же как мистеру Эйвенлоку и Смедли! – воскликнул я. – Изменения происходят и в парке тоже!

– Именно, Грант. У разлома вероятности два конца. Но один теряется неведомо где, и никто его не замечает. Поняв это, я сразу выбрался из треклятой оранжереи и отправился в вересковые пустоши на поиски другого конца. Правда, не думаю, что когда-нибудь нашел бы его, если бы примерно в то же время, когда я туда добрался, там не проходили Странники. Они дали мне поесть, и я попросил их подбросить меня в Столлери – я надеялся, что ты уже там, Милли, – и вначале они не хотели. Сказали, что тогда выйдут прямо посреди парка. Но я пообещал провести их через ворота, так что они согласились взять меня.

– И как мы пройдем через ворота? – спросил я.

Едва я успел это произнести, как размеренный стук лошадиных копыт остановился. Странник отклонился назад с козел и сообщил:

– Ворота.

– Хорошо, – Кристофер встал и перебрался в переднюю часть фургона.

Не знаю, что он сделал. Лошадь снова тронулась, и через мгновение внутри каравана стало так темно, что дети напротив меня тихонько встревоженно защебетали. А в следующее мгновение я понял, что смотрю через заднюю дверцу фургона на туннель широко распахнутых ворот, а лошадь поворачивает на дорогу. Я слышал, как ее копыта стучат и скользят по трамвайной линии, когда Кристофер заполз обратно. Потом она, видимо, нашла пространство между рельсами, поскольку ее ноги снова стали издавать равномерный стук.

– Как ты это сделал? – спросила Милли.

То был профессиональный вопрос кудесницы, даже если у нее по-прежнему стучали зубы.

– Привратника не было, – ответил Кристофер, – так что я легко закоротил защиту. Должно быть, его тоже арестовали.

До Столлчестера ехать было долго, а лошадь двигалась далеко не так быстро, как трамвай. Медленный стук ее копыт был таким равномерным, а внутри фургона – так уютно, что я заснул, и мне снились медленные сны с чесночно-металлическим запахом. Время от времени я просыпался – обычно на крутых участках, где лошадь двигалась еще медленнее, а Странник нажимал на тормоз с долгим смазанным звуком и кричал что-то лошади на своем иностранном языке. Затем я снова засыпал.

Окончательно я проснулся, когда в фургон с обеих сторон проникал белый утренний свет. Стук копыт казался громче, и к нему добавлялось сильное эхо. Я сел и через заднюю дверь увидел, как мимо очень медленно проплывает Столлчестерский Собор. Мгновение спустя Странник наклонился назад, чтобы сказать:

– Здесь мы должны вас высадить.

Кристофер суматошно подпрыгнул, просыпаясь:

– О. Хорошо. Спасибо.

Думаю, Милли проснулась, только когда мы уже стояли на улице, наблюдая, как фургон с грохотом быстро уезжает от нас, весь позвякивающий и дребезжащий – теперь лошадь двигалась торопливой рысью.

Милли снова начала дрожать. И неудивительно. Ее полосатая униформа Столлери совсем не грела – как и моя, коли на то пошло. Мы выглядели ужасно неуместно посреди мокрой слегка туманной улицы. Должно быть, одежду Кристофера захватило одно из изменений. На нем были просторные мешковатые одеяния, с виду из дерюги, и выглядел он еще более странно, чем мы с Милли.

– Ты в порядке? – спросил он Милли.

– Просто замерзла, – ответила она.

– Большую часть жизни она провела в жаркой стране, – объяснил мне Кристофер, обеспокоенно осмотрев туристические магазинчики на другой стороне улицы. – Слишком рано, чтобы магазины были открыты. Думаю, я могу наколдовать тебе пальто…

Пальто, подумал я, свитера, шерстяные рубашки – я знаю, где всё это найти.

– Наш книжный магазин как раз в конце улицы, – сказал я. – Могу поспорить, моя зимняя одежда по-прежнему лежит в моей комнате. Давайте проберемся туда и возьмем несколько свитеров.

– Хорошая мысль, – согласился Кристофер, обеспокоенно глядя на Милли. – А потом покажи нам дорогу на железнодорожный вокзал.

Я провел их по улице к аллее позади нашего книжного магазина. Задняя калитка открылась как обычно, когда я вскарабкался на нее и перегнулся через верх, чтобы отодвинуть засов, а потом спрыгнул и поднял щеколду. Ключ от задней двери висел за водосточной трубой во дворе – совершенно как обычно. Будто я никогда и не уходил, подумал я, пока мы на цыпочках пробирались через контору. В магазине было не совсем как обычно. Касса и большинство больших книжных шкафов находились в других местах. Я не мог понять, являлось ли это следствием одной из перестановок дяди Альфреда или всех тех изменений в Столлери. Во всяком случае, запах остался прежним: запах книг, мастики для натирания полов и слабая нотка химических препаратов из мастерской дяди Альфреда.

– Вы двое, оставайтесь здесь, – прошептал я Кристоферу и Милли. – Я прокрадусь наверх и достану одежду.

– Кто-нибудь может услышать? – спросила Милли, с усталой дрожью устраиваясь на стуле за кассой.

Насколько я знал, моя мать по-прежнему была в Столлери. К тому времени, когда она вошла в Большой Салон, она уже опоздала на последний трамвай, а первый утренний добирается до Столлчестера только к половине девятого. А чтобы разбудить по утрам дядю Альфреда, требовалось два больших будильника с двумя звонками, размером с чашку каждый.

– Нет, – ответил я и побежал наверх, стараясь ступать как можно легче.

Странно, после Столлери наша лестница казалась маленькой и убогой. Жужжание старой магии, исходящее из мастерской дяди Альфреда, тоже казалось маленьким и убогим после магии, которую я чувствовал от Кристофера и самого Столлери. И я забыл, что жилая часть нашего дома так пахнет пылью. Я поспешно поднялся через странность на самый верх в свою комнату.

Добравшись туда, я с трудом поверил глазам. Моя мать захватила мою комнату, чтобы писать там, захламив своими обычными стопками бумаги и копиями книг, а рядом с окном стоял ее рассыпающийся старый стол с пишущей машинкой. На мгновение я подумал, что, возможно, виновато одно из изменений в Столлери, но, присмотревшись внимательней, увидел отметины там, где раньше стояли кровать и комод.

Всё еще с трудом веря глазам, я бегом спустился на пол-этажа в прежнюю мамину писательскую комнату. Там обнаружилась моя кровать, перевернутая вверх дном, а рядом с ней втиснули мой комод с открытыми пустыми ящиками. Вся моя одежда исчезла, как и модель самолета и книги. Моего возвращения действительно не ждали. Я чувствовал себя… что ж, раненным – единственное подходящее слово. Сильно, ужасно раненным. Но на всякий случай я спустился заглянуть в комнату Антеи.

Там было даже хуже. Когда я уходил, вместе с мамиными бумагами там оставалась мебель Антеи. Теперь всё убрали. Дядя Альфред превратил комнату в склад своих магических запасов. На трех стенах расположились новые полки, заставленные бутылками и пакетами, а в центре комнаты – груда стеклянных изделий. Мгновение я стоял, уставившись на это, и думал об Антее. Как она чувствовала себя сейчас, когда ее новоиспеченного мужа арестовали за мошенничество?

Я чувствовал себя ужасно.

Взяв себя в руки, я пробрался через лестничную площадку в комнату матери. Там было лучше. Эта комната выглядела и пахла так же, как всегда – разве что больше пыли, – а разобранная кровать была завалена кучей пыльной, изъеденной молью одежды. Еще больше одежды перемешанными кучами валялось на полу. Мама явно вытряхнула из шкафов всё, когда искала то кошмарное желтое платье, чтобы надеть его в Столлери. Я подобрал один из ее обычных свитеров цвета горчицы и надел его. Он пах мамой, из-за чего мне стало еще больнее, чем раньше. Поверх зелено-кремовой униформы свитер выглядел кошмарно, но по крайней мере был теплым. Я подобрал еще один потолще для Милли и куртку для Кристофера и поспешил вниз.

По пути мне послышалось, как с обычным приглушенным позвякиванием открылась дверь магазина. «О нет! – подумал я. – Кристофер опять совершил какую-то умную глупость!» Я увеличил скорость и пулей влетел в магазин.

Он был пуст. Я встал на отполированном месте рядом с кассой, удрученно оглядываясь вокруг. Похоже, Кристофер и Милли ушли без меня.

Я уже собирался выйти на улицу, размахивая одеждой, когда услышал шлеп-шлеп тапочек, торопливо спускавшихся по лестнице позади меня. Завязывая халат поверх полосатой пижамы, в магазин ворвался дядя Альфред.

– Кто-то в магазине, – говорил он. – Я не могу отвернуться ни на секунду – глаз сомкнуть некогда… – тут он увидел меня и встал как вкопанный. – А ты что здесь делаешь? – он поправил пальцем очки, чтобы убедиться, что это действительно я. Уверившись, он провел рукой по взъерошенным волосам, выглядя крайне озадаченным. – Ты же должен быть в Столлери, Кон. Твоя мать отправила тебя обратно? Значит ли это, что ты уже убил своего дядю Амоса?

– Нет, – ответил я. – Не убил.

Я хотел сообщить ему, что мистера Амоса арестовали. Вот! Но также я хотел высказать дяде Альфреду всё, что думаю о нем из-за того, как он наложил на меня чары и притворялся, будто надо мной висит Злой Рок, и я не мог решить, с чего начать. Я колебался и упустил свой шанс. Дядя Альфред практически завопил на меня:

– Ты не убил его! Но я послал тебя туда, увешанного смертоносными чарами, мальчик! Я послал тебя, чтобы ты призвал Ходока! Я послал тебя с чарами, которые должны были указать тебе, что ты должен убить Амоса! А ты подвел меня! – он наступал на меня, жутко шлепая тапочками, а его руки скрючились, будто когти. – Ты заплатишь за это! – его лицо стало диким и покрылось странными пятнами, а глаза злобно смотрели на меня сквозь очки, словно большие желтые мраморные шары. – Я мог заполучить Столлери в свои руки – вот в эти руки, – если бы не ты! После смерти Амоса и твоего повешения имение отдали бы твоей матери, а ею я могу управлять.

– Нет, ты ошибаешься, – ответил я, отступая. – Есть еще Хьюго. И Антея.

Он не слушал меня. Конечно, он и никогда не слушал, если только я не заставлял его, устроив какую-нибудь забастовку.

– Сейчас я уже мог бы вытягивать вероятности! – ревел он. – Дай только добраться до тебя!

Я чувствовал жужжание его поднимавшейся вокруг меня магии. Я хотел повернуться и бежать, но был не в состоянии. Я не знал, что делать.

– Призови опять Ходока! – торопливо прошептал мне на ухо голос Кристофера.

Я почувствовал щекочущее скулу дыхание Кристофера и его невидимое тепло рядом со мной. Не думаю, что когда-либо так чему-то радовался.

– Призывай немедленно, Грант!

Невидимые пальцы потянули ключ-штопор, висевший у меня на шее, и вытащили наружу – поверх маминого горчичного свитера.

Я бросил куртку и свитер для Милли и благодарно схватил ключ-штопор, подняв его. Веревка, на которой он висел, услужливо удлинилась, так что я мог взмахнуть им прямо перед разъяренным лицом дяди Альфреда.

– Настоящим я призываю Ходока! – завопил я. – Приди ко мне и дай то, что мне нужно!

Тут же появились холод и ощущение обширных открытых пространств. За растрепанными волосами дяди Альфреда я видел гигантский изгибающийся горизонт, пылающий от невидимого за его чертой света. Дядя Альфред развернулся и тоже его увидел. Его рот открылся. Он начал пятиться к кассе, но, кажется, не мог сделать и шага. Я видел вмятины на обоих рукавах его халата, где его схватили две пары рук. Когда фигура Ходока своей торопливой семенящей походкой пересекла гигантский горизонт, я чувствовал, как Кристофер с одной стороны от дяди Альфреда, а Милли с другой вцепились в него, точно тиски.

– Нет, нет! Пустите! – закричал дядя Альфред.

Он метался и вырывался, пытаясь освободиться. Его руки поднимались так тяжело, будто стали свинцовыми, когда Кристофер и Милли повисли на нем.

Ходок приближался с поразительной скоростью, его волосы и одежда, не шевелясь, развевались в неощутимом ледяном ветре, который он принес с собой. И совсем скоро он уже возвышался в магазине, неясно вырисовываясь среди книжных шкафов, заполняя пространство ледяным запахом. Потом он уже стоял над нами. Его внимательное белое лицо и продолговатые темные глаза повернулись от дяди Альфреда ко мне.

– Нет, нет! – выкрикнул дядя Альфред.

Продолговатые темные глаза Ходока снова обратились к дяде Альфреду. Он протянул ему маленькую запятнанную алым винную пробку с этикеткой «Вина Иллари, 1893 год».

– Не направляй это на меня! – взвизгнул дядя Альфред, отклоняясь назад. – Направляй на Кона! На ней сильнейшие смертоносные чары!

Белое лицо Ходока кивнуло в его сторону. Один раз. Обе его руки вскинулись. Он подхватил дядю Альфреда подмышку и протопал мимо меня, неся его легко, будто младенца. Последнее, что я видел – яростно пинающиеся ноги в полосатых пижамных штанах, когда дядя Альфред проплывал мимо моего правого плеча. Когда мимо меня прошел сам Ходок, я почувствовал рывок на шее, и ключ-штопор вылетел из моих рук и исчез. В то же мгновение исчезло ощущение ветра и горизонта вечности.

Тогда Милли с Кристофером стали видимыми – они пошатывались и выглядели крайне потрясенными.

– Думаю, мне не нравятся оба твоих дяди, Грант, – необычайно тихо и серьезно произнес Кристофер.

– Это, – прозвучал позади меня глубокий сухой голос, – первые твои разумные слова за несколько месяцев, Кристофер.

Там стоял Габриэль де Витт, серый и суровый, в своем черном сюртуке казавшийся таким же высоким, как Ходок. Он был не один. Все те, кто заходил вместе с ним в Большой Салон, столпились возле книжных полок и там, где недавно стоял Ходок. Среди них был мистер Прендергаст, и юрисконсульт короля, и одна из королевских колдуний – мадам Дюпон, – а также жуткая миссис Хэвлок-Хартинг. Моя мать и Антея стояли рядом с Габриэлем де Виттом – обе ужасно уставшие и заплаканные. Но, оглядевшись вокруг, я с интересом отметил, что каждый присутствующий был столь же потрясен прохождением Ходока, как и я. Даже Габриэль де Витт стал немного серее, чем в Столлери.

При виде него – и других людей – у Кристофера сделался самый ошарашенный вид, какой я у него когда-либо видел. Его лицо стало таким же белым, как у Ходока. Он сглотнул и попытался поправить галстук, которого на нем не было.

– Я могу всё объяснить, – сказал он.

– Я тоже, – прошептала Милли.

Она выглядела совершенно больной.

– С вами двумя я поговорю позже, – сказал Габриэль де Витт, и это прозвучало крайне зловеще. – Сейчас я хочу поговорить с Конрадом Тесдиником.

Это прозвучало еще более зловеще.

– Я тоже могу всё объяснить, – сказал я.

Я до смерти перепугался. И предпочел бы в любой момент поговорить с дядей Альфредом.

– Понимаете, я происхожу из семьи преступников, – произнес я. – Оба моих дяди… И уверен, на мне все-таки тяготеет Злой Рок, что бы ни говорил Кристофер.

По какой-то причине это заставило Антею хихикнуть сквозь слезы. Моя мать вздохнула.

– Мне необходимо задать тебе несколько вопросов, – произнес Габриэль де Витт так, словно я ничего не говорил.

Из внутреннего кармана своего чернильно-черного представительного сюртука он вытащил сверток и передал его мне. По виду в свертке были открытки.

– Пожалуйста, просмотри эти снимки и объясни, что ты на них видишь.

Я, хоть убей, не мог понять, что заставило Габриэля де Витта заинтересоваться открытками, но открыл конверт и вытащил их.

– О, – произнес я.

Оказалось это распечатанные фотографии, которые я сделал на двойной лестнице, где мы встретили Милли. На одной была просто лестница, на двух – на той же лестнице Милли, кричавшая Кристоферу, и еще одна с той же лестницей, поднимавшейся к грязному стеклу башни. Однако с ними со всеми было что-то неправильно. На заднем плане каждой виднелись полупрозрачные, но довольно отчетливые другие здания – десятки других зданий. Я видел расплывчатые коридоры, другие лестницы, комнаты с купольным потолком в разных стилях, разрушенные каменные арки и несколько раз нечто, похожее на гигантскую оранжерею. Все они слоями находили друг на друга.

– Кажется, я вставил пленку, которую кто-то уже использовал, – сказал я.

– Продолжай смотреть, пожалуйста, – просто ответил Габриэль де Витт.

Я продолжил пролистывать стопку. Здесь был вестибюль, в который спускалась двойная лестница, но другой человек, похоже, сфотографировал мраморное помещение с плавательным бассейном, а позади – что-то темное со статуями. Следующей была комната с арфой, но за ней проглядывали буквально десятки туманных комнат, смазанные виды танцевальных залов, столовых, громадных салонов и помещение с бильярдными столами поверх чего-то, похожего на несколько библиотек. Следующие несколько фотографий показывали кухни – с тусклыми далекими кухнями за ними, – включая вязанье в кресле и стол со странным журналом на нем. Следующая…

Я резко вскрикнул. Просто не мог сдержаться. Ведьма была еще ближе, чем я думал. Ее лицо вышло плоским, круглым и пустым, какими получаются лица, когда подносишь к ним фотоаппарат вплотную. Ее рот открылся черным яростным полукругом, а глаза тупо смотрели в упор. Она походила на злой блин.

– Я не собирался убивать ее, – сказал я.

– О, ты ее не убил, – к моему изумлению ответил Габриэль де Витт. – Просто пленил ее душу. Мы нашли ее тело в коме в одной из этих кухонь, когда исследовали чередующиеся здания, и вернули его в Седьмой-Г, где, имею удовольствие сообщить, его быстро поместили в тюрьму. В том мире ее искали за убийство нескольких кудесников с целью получения их магических сил.

Милли тихонько ахнула. Одна из мохнатых бровей Габриэля де Витта дернулась в ее сторону, но он продолжил, не прерываясь:

– Мы, конечно же, вернули душу женщины в Седьмой-Г, так что она может предстать перед судом, как полагается. Скажи, что еще ты видишь на этих снимках?

Я снова пролистал стопку.

– Эти две с Милли на лестнице были бы удачными, если бы не здания, проявившиеся позади нее.

– Их там не было, когда ты фотографировал? – спросил Габриэль де Витт.

– Конечно, нет, – ответил я. – Я никогда их прежде не видел.

– А, но мы видели, – сказал один из людей Габриэля де Витта – моложавый мужчина с копной пушистых кудрей и смуглой кожей. Он шагнул вперед и протянул мне пачку фотографий другой формы. – Я сделал их, пока мы искали в вероятностях Кристофера и Милли. Что думаешь?

Здесь были фотографии двух разрушенных замков, нескольких мраморных лестниц, поднимающихся от бассейна, бальной залы, громадной оранжереи, и снова двойной спиральной лестницы, а на последней была шатающаяся деревянная башня, где мы с Кристофером нашли Чемпа. Все они, к моему стыду, были ясными, четкими и без лишних полупрозрачных изображений.

– Они гораздо лучше моих, – сказал я.

– Да, но посмотри, – мужчина взял мою первую фотографию с Милли на лестнице и держал ее рядом с четырьмя своими. – Посмотри на задний план своих. У тебя там оба разрушенных замка и стеклянный дом, и, думаю, размытая штука за ними – деревянная башня. А если возьмешь свою с арфой, на заднем плане можно ясно разглядеть мою бальную залу. Видишь?

– Мы считаем, – произнесла королевская колдунья, – и миссис Хэвлок-Хартинг согласна со мной – у тебя замечательный талант, Конрад: способность фотографировать чередующиеся вероятности, которые ты даже не видишь. Не так ли, монсиньор? – спросила она Габриэля де Витта.

– Правильно, правильно, – произнес мистер Прендергаст.

Габриэль де Витт забрал у меня фотографии и стоял, хмурясь на них.

– Да, несомненно, – наконец, произнес он. – Присутствующий здесь господин Тесдиник обладает необычайным уровнем неразвитой магии. Я хотел бы, – он обратил хмурый взгляд на мою мать, – забрать парня с собой в Двенадцатую серию и убедиться, что его как следует обучат.

– О, нет! – воскликнула Антея.

– Полагаю, это необходимо, – сказал Габриэль де Витт, по-прежнему хмурясь на мою мать. – Не могу понять, о чем вы думали, мадам, не позаботившись обеспечить своему сыну должное обучение.

Волосы моей матери окончательно растрепались, став похожими на выпотрошенный матрас. Я видел, ответить ей нечего. Поэтому она трагично заявила:

– Теперь у меня отберут всю мою семью!

Габриэль де Витт выпрямился, выглядя мрачно и непреклонно даже для него.

– Такое случается, мадам, – произнес он, – когда пренебрегаешь людьми, – и, прежде чем моя мать успела придумать ответ, добавил: – Если это послужит утешением, то же самое я могу сказать и себе, – он обратил мрачное лицо к Милли. – Ты была права насчет той швейцарской школы, моя дорогая. Прежде чем отправиться сюда я проверил ее. И мне следовало это сделать перед тем, как посылать туда тебя. Ужасное место. Мы поищем школу получше, как только вернемся домой.

Милли расплылась в ликующей дрожащей улыбке.

– Что я тебе говорил? – вставил Кристофер.

Было ясно, что у него по-прежнему серьезные проблемы.

– Я сказал, что поговорю с тобой позже, Кристофер, – заметил Габриэль де Витт и повернулся к миссис Хэвлок-Хартинг. – Могу я оставить все нерешенные вопросы в ваших компетентных руках, прокурор? Мне более чем пора возвращаться в свой мир. Пожалуйста, засвидетельствуйте мое почтение его величеству и мою благодарность за то, что он предоставил мне свободу проводить здесь расследование.

– Непременно, – ответила внушительная леди. – Без вас мы бы испытывали немалые затруднения, монсиньор. Но, – добавила она с гораздо большим сомнением, – ваша магия прошлой ночью точно остановила эти ужасные изменения вероятностей?

– Совершенно точно, – ответил Габриэль де Витт. – Какой-то глупец заклинил кнопку сдвига, вот и всё.

Я видел, как Кристофер вздрогнул от этих слов. К счастью, Габриэль де Витт не заметил.

– Если у вас возникнут еще какие-то проблемы, – продолжил он, – пожалуйста, пришлите за мной подходящего чародея. А теперь, все готовы? Нам пора уходить.

Бросившись ко мне, Антея крепко меня обняла:

– Возвращайся, Конрад, пожалуйста!

– Конечно, он вернется, – нетерпеливо произнес Габриэль де Витт. – Никто не может навсегда покинуть свой мир. Конрад вернется, чтобы стать моим постоянным представителем в Седьмой серии.

Я только что вернулся в Седьмую серию, чтобы стать здесь агентом Крестоманси.

До того я провел шесть блаженно счастливых лет в Замке Крестоманси, изучая магию, о которой даже не мечтал, и подружившись с остальными юными кудесниками, обучавшимися там – Элизабет, Джейсоном, Бернардом, Генриеттой и другими. Хотя первая неделя вышла тяжелой. У Кристофера были такие серьезные неприятности – и он так злился по этому поводу, – что Замок словно попал в эпицентр грозы, пока Габриэль де Витт не простил его. И оказалось, что Милли подхватила грипп. Поэтому она мерзла. Она так сильно заболела, что в новую школу отправилась только после Рождества.

По окончании шести лет, когда мне исполнилось восемнадцать, Габриэль де Витт вызвал меня в свой кабинет и объяснил, что я должен вернуться домой в Седьмую серию, иначе начну исчезать из-за того, что нахожусь в чужом мире. Он предложил мне поступить в Ладвичский университет, чтобы заново привыкнуть к своему миру. Также он сказал, что ему жаль терять меня, поскольку я единственный человек, способный образумить Кристофера. Не уверен, что кто-либо вообще на это способен, но Кристофер, кажется, тоже так считает. Он попросил меня вернуться на следующий год, чтобы быть шафером на его свадьбе. Они с Милли решили использовать золотое кольцо с жизнью Кристофера в качестве обручального – по-моему, хороший способ сохранить его в безопасности.

В общем, я записался студентом в Ладвиче и живу с мистером Прендергастом на его квартире напротив театра эстрады. Хотя мистер Прендергаст и не актер на самом деле, он жить не может без театра. Антея хотела, чтобы я поселился с ней. Она постоянно звонит мне из Нового Рима, чтобы сказать, что я должен жить с ней и Робертом, как только она вернется. В Новом Риме она наблюдает за своим последним показом мод – она стала известным дизайнером. А Роберт снимается в Африке – он стал актером, как только полиция отпустила его. Миссис Хэвлок-Хартинг решила, что, поскольку Роберт обнаружил обман мистера Амоса, только когда умер его отец, и тут же отказался участвовать в нем, он не может быть признан виновным. Хьюго пришлось тяжелее, но в конце концов его тоже освободили. Теперь – и я едва мог поверить, когда мистер Прендергаст сообщил мне – Хьюго и Фелиция управляют книжным магазином в Столлчестере. Моя мать по-прежнему пишет книги у них на чердаке. На следующих выходных мы едем навестить их.

Мистер Амос по-прежнему в тюрьме. В прошлом году его перевели на тюремный остров Святой Елены. А графиня с шиком живет в Буда-Париче, не желая показываться в этой стране. И – мистер Прендергаст не уверен, но думает, что это так – мистер Сейли, выйдя из тюрьмы, отправился туда к ней. Во всяком случае в Столлчестере теперь другой мэр.

О моем дяде Альфреде ни слуху ни духу с тех пор, как его забрал Ходок. Теперь, когда я знаю столько всего, я не удивлен. Ходоки – посланники Повелителей Кармы, а дядя Альфред пытался использовать Повелителей Кармы в своих махинациях.

Столлери превратилось в руины, с грустью сообщил мистер Прендергаст, и стало точно таким же, как остальные заброшенные особняки вероятностей. Я вспомнил, как миссис Бэлдок и мисс Семпл в слезах выходили из лифта, и поинтересовался, что стало со всем Персоналом, который потерял работу.

– О, тут вмешался король, – весело ответил мне мистер Прендергаст. – Он всегда ищет хорошо обученных слуг для королевских резиденций. Они все получили королевскую работу. Кроме Манфреда, – добавил мистер Прендергаст. – Ему пришлось отказаться от актерства после того, как в одной сцене в подземелье он упал сквозь стену. Думаю, он теперь учитель.

Король хочет видеть меня завтра. Я жутко нервничаю. Но Фэй Марли обещала проводить меня, как минимум до дверей, и держать за руку. Она хорошо знает короля и говорит, что, возможно, он хочет сделать меня особым следователем, как мистера Прендергаста.

– Ты замечаешь то, чего не видят другие, дорогой, – сказала она. – Не волнуйся так сильно. Всё будет хорошо, вот увидишь.