Пролог

Она торопливо шагала по темной булыжной мостовой, с досадой перебирая в памяти недавние неудачи. Сама виновата! Зачем, спрашивается, связалась с этим напыщенным актеришкой Жирарди. Ведь Митци, лучшая подруга, давно советовала бросить его и попробовать забраться в постель к Климту. Что было бы, наверное, не сложно. И вот теперь этот никчемный парень, совершенная размазня, выставил ее. У него, видите ли, с утра важная репетиция перед премьерой. И в довершение всего она опоздала на последний трамвай. Ну как тут не расстраиваться.

Мужчина на углу Кёрнтнер-штрассе и Грабен, тронув пальцами край шляпы, вежливо осведомился:

— Сколько?

Вообще-то его ошибка понятна. Приличную девушку, одну, так поздно (в десять тридцать) на улице не встретишь. К тому же на этом перекрестке предлагала себя половина шлюх Вены. Но все равно, кому понравится, если тебя приняли за проститутку. Поэтому она, расстроившись, тут же свернула в темный переулок за собором Святого Штефана. Решила, что так быстрее доберется до пансиона, где снимала квартиру.

Вокруг не было ни души. И стояла тишина, почти такая же, как у нее дома в небольшой деревеньке на западе Австрии. Ей вдруг стало страшно. Газеты писали о появившемся недавно в Вене маньяке-убийце. В Пратере уже нашли тела нескольких его жертв.

Она ускорила шаг, пытаясь унять дрожь. Выбросить из головы эти страсти! Лучше думать о том, как много ей удалось сделать здесь, в столице, за такой короткий срок. Ее деревушка осталась в другом мире. Три года подряд она таскала из конвертов с жалованьем отца по несколько пфеннигов, пока наконец не набрала нужную сумму на билет в третьем классе до столицы. И уехала, а отцу, который все время был хмур и мрачен, и слова не сказала. В Вене она поднялась наверх даже быстрее, чем ожидала, — спасибо красоте и природной смекалке. И вот теперь она любовница самого знаменитого венского актера и натурщица самого знаменитого художника. Правда, не приведи Господь, если отец увидит хотя бы один ее портрет. Впрочем, этого можно не опасаться, папашу интересует только пиво.

А Климт… у него такие пронзительные глаза. Он смотрит на тебя и как будто раздевает, хотя ты уже голая. Заглядывает тебе в самое нутро. В его студии всегда так холодно. Она хнычет, жалуется на «гусиную кожу», а он говорит, что такой вот она ему и нужна. Что от холода у нее сильнее торчат соски. Очень странный этот Климт. Когда в первый раз привел ее в свою студию, то сразу заявил: «Зови меня просто Густль». Но даже и не думал приставать, хотя она заметила, что ему понравилась.

Неожиданно она осознала, что не знает, в какую сторону свернуть. Увидев впереди слабый свет, пошла на него. Над канализационным люком был натянут парусиновый тент. Под ним горел фонарь, но людей не было видно. Должно быть, спустились вниз. Она содрогнулась при мысли — каково это там, в канализации? Где только не приходится работать людям!..

— Фрейлейн, вы потеряли дорогу? — произнес мужской голос.

Она обернулась. Мужчина, на вид вполне приличный, внушал доверие.

— Кажется, да.

Это были ее последние слова.

 

Глава первая

Вена

Среда, 17 августа 1898 года

Утром адвокат Карл Вертен поднялся в дурном настроении. Не было желания не только работать, но даже завтракать. На столе стыл превосходный кофе, сваренный экономкой фрау Блачки. Рядом лежали чистые листы бумаги.

Он имел обыкновение работать сразу после завтрака. Но сейчас ничего не хотелось делать. Да, адвокат баловался сочинительством, и, ему казалось, не без успеха. Во всяком случае, пять его рассказов уже были опубликованы — он называл их историями «прерванных жизней».

Причиной сегодняшнего скверного аппетита и отсутствия литературного вдохновения была вчерашняя встреча с бывшим коллегой из Граца, выдающимся криминалистом доктором Гансом Гроссом. Они славно поужинали, но само присутствие Гросса заставило Вертена осознать, что его писанина — никчемное занятие, а его литературные амбиции — тщетная попытка как-то скрасить скучную жизнь. Да что греха таить, рассказы Вертена весьма далеки от настоящей литературы. Так себе, средненькие опусы, которые даже сравнивать стыдно с тем, что пишет Артур Шницлер, молодой человек, сын известного венского врача-ларинголога.

Но зачем перекладывать вину на Гросса? Криминалист говорил правду. Вот уже шесть лет, с тех пор как Вертен перестал заниматься уголовными делами и переехал из Граца в Вену, где открыл практику, связанную с завещаниями и опекой, Гросс не переставал твердить, что это ошибка и решение следует пересмотреть.

От невеселых размышлений его избавил шум в коридоре, за которым последовал настойчивый стук в дверь гостиной.

Вертен глянул на часы в корпусе из севрского фарфора на каминной полке. Для первой почты рановато.

— Да?

Дверь медленно отворилась. В гостиную сначала робко заглянула, а затем вошла фрау Блачки. Лицо красное, натруженные руки засунуты в карманы свеженакрахмаленного передника.

— Там человек пришел поговорить с вами, герр доктор.

Он собирался напомнить ей, что часы завтрака для него священны, но дверь распахнулась шире, и в комнату буквально ворвался коренастый, плотный крепыш. Короткие волосы взъерошены, нестриженая борода растрепана. На незваном госте был длинный восточный халат красновато-лилового цвета, на ногах сандалии.

— Вертен, старина! — пророкотал вошедший. Его простонародный венский выговор был заметен с первых слогов. — Мне надо было срочно вас увидеть.

— Думаю, у вас это прекрасно получилось, Климт, — отозвался адвокат ровным голосом и улыбнулся фрау Блачки, чтобы она не волновалась.

— Я говорила ему, что вы завтракаете, — пробормотала она, надув губы.

Вертен кивнул и улыбнулся шире:

— Все в порядке, фрау Блачки. Вы можете идти.

Уходя, она бросила взгляд на известного всей Вене художника Густава Климта. Так рассерженная мать смотрит на провинившегося сына.

— Ко мне явились полицейские, — продолжил Климт, после того как закрылась дверь. — Они перевернули в моей студии все вверх дном. Я пришел за вами.

— Погодите, Климт. Что полицейским понадобилось искать в вашей студии? Свидетельства нарушения морали? — Вертен невольно вымещал плохое настроение на расстроенном художнике. — Им не нравится, что на ваших холстах слишком много обнаженных дам из общества?

— Они идиоты, — бросил Климт. — Думают, что это я ее убил. Кретины. Мою милую Лизель, лучшую натурщицу из всех, какие у меня были. С чего бы это мне учинять над ней насилие?

Вертен насторожился.

— Убийство?

— Вы что, меня не слушаете, старина? Убили Лизель Ландтауэр. Милую Лизель.

— Так-так. — Вертен поднялся из-за стола и увлек художника к креслам в стиле бидермайер у камина. — Давайте начнем сначала.

Климт с опаской посмотрел на хрупкое изящное кресло, затем плюхнулся на узорчатую обивку всей своей массой. Вертен занял кресло рядом.

— Так что там произошло?

Климт провел своими толстыми пальцами по волосам и откинулся на спинку кресла.

— Сегодня утром ее нашли мертвую. В Пратере.

— Очередное злодейство?

Климт кивнул.

— Какой-то маньяк убивает людей в Пратере, и теперь они решили, что это я.

Вертену, конечно, было известно, что вся Вена пребывает в ужасе от четырех убийств — сегодняшнее уже пятое, — совершенных за последние два месяца. Среди прочего они вчера с Гроссом обсуждали и эти преступления. Респектабельные газеты, такие как «Нойе фрайе прессе» и «Винер цайтунг», писали об убийствах сдержанно, опуская леденящие душу детали и не строя версий. Газеты помельче, напротив, старались перещеголять друг друга в описании жестокости убийцы, которого уже окрестили «венским Джеком Потрошителем». Тела всех жертв были обнаружены в Пратере, неподалеку от колеса обозрения, построенного английским изобретателем Бассетом в 1887 году в честь пятидесятилетнего юбилея правления императора Франца Иосифа.

Густав Потрошитель? Какая чушь. Вертен хорошо знал этого человека. Климт в гневе был непредсказуем, но чтобы хладнокровно лишить жизни пятерых ни в чем не повинных людей? Об этом не могло быть и речи. Однако полицейские всегда руководствуются правилом — в первую очередь подозревать людей, самых близких к жертве.

Неожиданно Вертен ощутил восторг предвкушения разгадки некоей тайны, какого он давно не испытывал.

— Очевидно, вам не предъявили обвинения, иначе вы бы находились в тюремной камере.

— Пока нет. Но обыскивают студию. Задают разные дурацкие вопросы насчет Лизель. Позировала ли она мне обнаженной? Вот дураки. Конечно, позировала, а как же иначе напишешь обнаженную натуру. Пририсовать пару грудей мужчине-натурщику, как это делал гомик Микеланджело?

— Успокойтесь, Климт. Что они вам сказали?

— Один из этих ослов нашел в студии эскиз первого варианта моей картины «Nuda Veritas», которую я писал прошлой весной. Им показалось, что девушка на ней похожа на Лизель. Вот молодцы, какая великолепная дедукция! Как же ей не быть похожей на Лизель, если она позировала для этой картины?!

Вертен вспомнил симпатичное молодое существо на картине, репродукцию которой Климт поместил на обложке журнала «Ver Sacrum». Картина вызвала тогда возмущение венского респектабельного общества. Рыжеволосая девушка-женщина, полностью обнаженная, изображена в полный рост. Лишь длинные локоны частично покрывают груди. В правой руке у нее зеркало. Вертену особенно нравилась символика этого пустого зеркала. Что в нем видит современный мужчина? Обжигающий свет правды или всего лишь отражение собственной самодовольной суетности?

Впрочем, сейчас не время для подобных размышлений.

— Отвечайте на мой вопрос. Вас обвиняют в убийстве?

Как ни странно, тон Вертена несколько успокоил художника. Он подался вперед в кресле и сложил руки, как будто собрался играть на концертино.

— Ну, не совсем, но наседают. И все смешали в одну кучу. Вертен, я ведь даже имен этих четырех убитых не знаю.

— А вот эта убитая вчера молодая женщина, кем она вам приходилась?

— Я же сказал — натурщица.

— Она была вашей любовницей?

Климт махнул рукой.

— Вчера вечером Лизель должна была прийти позировать, мы так договорились. Но она прислала записку, что не может.

Вертен заметил, что художник не ответил на вопрос относительно его отношений с натурщицей, и снова испытал трепет восторга. Прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз опрашивал не вызывающего доверия свидетеля или подозреваемого, и сейчас удовлетворенно отметил, что интуиция ему по-прежнему не изменяет.

— Написала, — продолжил Климт, — что девушка, с которой она снимает квартиру, заболела и ей нужно за ней ухаживать. Зачем было врать, да простит ее Господь. Сказала бы, что у нее свидание с каким-то молодым поклонником. Я бы понял.

— А почему вы думаете, что она соврала? — спросил Вертен.

Клим пожал плечами:

— Все просто. Я выходил купить хлеба, а когда возвращался, увидел ту самую девушку, с которой она жила. Якобы больная выходила из моего дома. Это она принесла записку от Лизель.

Климт вдруг оглянулся на два пышных рогалика, лежащих нетронутыми на подносе с завтраком.

Заметив это, Вертен поднялся, принес поднос и поставил на колени художнику.

— Я вижу, вы пропустили свой обычный завтрак в кафе «Тиволи».

Вертен знал привычки Климта. Художник вставал каждое утро в шесть и выходил из своей квартиры, где жил с матерью-вдовой и незамужними сестрами, на десятикилометровую прогулку. По пути он обязательно заходил в кафе «Тиволи», где лакомился свежеиспеченными рогаликами, густо намазанными маслом и джемом, запивая их несколькими чашками крепкого кофе с добавлением горячего шоколада и взбитых сливок. Затем отправлялся работать в свою студию, недалеко от дома, где жил Вертен.

— Вы не позавтракали, потому что вчера не ночевали дома, верно? — догадался адвокат. — Значит, вот в чем проблема. Нет алиби.

Неожиданно Климт опустил поднос на пол и встал, зацепив полами халата подлокотник кресла и чуть его не опрокинув. Подошел к окну, посмотрел с четвертого этажа вниз, на залитую солнцем улицу, постукивая пальцами по подоконнику.

— Алиби, конечно, есть, — пробормотал он, обращаясь к окну, затем развернулся лицом к Вертену. — Но я его не использую. Не хочу убивать мою бедную маму. Да и чувства Эмилии тоже надо пощадить.

Эмилия Флёге была младшей сестрой невестки Климта, моложе его больше чем на десять лет, с которой у него был уже довольно длительный роман. После безвременной смерти брата, тоже художника, Климт взял обеих женщин под свою опеку. Ходили сплетни, что этот сатир Климт не столько ласкает молодую женщину, сколько любуется ею, как идеалом женственности.

— Вы должны мне все объяснить, Климт. Ведь я ваш адвокат. Разумеется, это останется между нами.

Климт вздохнул, вернулся в кресло и глотнул кофе из фарфоровой чашки производства знаменитой мануфактуры «Аугартен».

— Эх, сюда бы еще взбитых сливок.

Вертен в очередной раз удивился, почему он питает слабость к этому варвару. Но ответ был известен. Потому что этот человек рисует как бог.

— Тут вот какое дело, — произнес Климт, продолжая пить кофе небольшими глотками. — У меня есть близкая подруга. Живет в Оттакринге.

Вертен молчал. Он не собирался облегчать Климту задачу. Пусть сам расскажет что у него за любовница в рабочем пригороде, с которой он провел ночь.

— Она живет там с малолетним сыном.

Тут уж Вертен не мог удержаться и удивленно вскинул брови.

— Да, я был с ней прошлой ночью, — продолжил Климт. — С ней и мальчиком. Теперь вы видите, почему мне нельзя ссылаться на это алиби. Моя бедная мамочка будет в шоке. Это может ее убить. Я же сказал ей, что прошлой ночью работал допоздна над заказом и остался ночевать в студии. Эмилии… хм… ей, конечно, тоже это будет неприятно.

— А если полиция обвинит вас в убийстве, вы что, готовы рискнуть своей шеей ради соблюдения приличий?

Климт поставил чашку на поднос и откинулся на спинку кресла.

— Что, может дойти до этого?

— Не знаю. Но нам следует предусмотреть все возможные варианты. Убийства в Пратере будоражат общество. Люди требуют найти преступника.

Климт отрицательно покачал головой:

— Рассказать о вчерашнем я не смогу. Из-за мамы… Но вы мне верите, Вертен? Ведь я не убийца.

Вертен кивнул, хотя помнил, что впервые он защищал Климта, когда его арестовали за вооруженное нападение и нанесение побоев.

— Климт, как зовут вашу приятельницу? Мне нужно с ней поговорить.

— И вы туда же? Боже, почему все ополчились против меня?

Художник снова поднялся с кресла, поставил на стол поднос и принялся ходить по комнате туда-сюда.

— Успокойтесь, Климт. Это формальность. Я адвокат и потому скептик.

— Плётцл. Вот, я назвал ее. Анна Плётцл. Адрес: Оттакрингер-штрассе, дом двести тридцать один, квартира двадцать девять А.

— Хорошо. — Вертен покинул свое кресло, чтобы направиться к письменному столу из вишневого дерева и записать данные в блокнот. — Полагаю, на те дни и часы, когда были совершены другие убийства, у вас имеются более приемлемые алиби?

Климт уставился на него непонимающими глазами.

— Какие дни и часы?

— Повторяю, Климт: дни и часы, когда произошли в Пратере другие убийства. Если почерк убийцы фрейлейн Ландтауэр окажется похожим на остальные, вас могут заподозрить в совершении и этих преступлений. Понимаете?

До Климта наконец-то дошло.

— Да…

— Так что с алиби? — спросил Вертен.

— Дайте подумать. Когда это все было?

Вертен помнил даты, как и большинство жителей Вены.

— Поздно ночью или на рассвете пятнадцатого июня, тридцатого июня, пятнадцатого июля и второго августа.

Климт задумался, затем посмотрел на адвоката.

— Вы что, полагаете, что я помню, чем занимался два месяца назад? Это действительно необходимо?

— Вы ведете какие-то записи, дневник?

Климт удрученно мотнул головой.

— Ничего, Климт. Думаю, пока они ограничатся этим последним убийством. Я советую вам не показываться в своей студии до окончания обыска. Присутствие полицейских, несомненно, будет вас злить, а перебранка с представителями власти нам не нужна. Они, конечно, предъявили вам ордер на обыск?

— Не знаю. Один помахал у меня перед носом какой-то бумажкой.

— Вот что, Климт. Отправляйтесь домой, поспите. Скажите маме, что вам нездоровится.

— Мне нужно быть в Сецессионе. Там уйма дел. У нас в следующем месяце первая выставка, а строители до сих пор не закончили.

— Прекрасно. В таком случае отправляйтесь в галерею. А свою студию обходите стороной, пока я не выясню, что происходит.

Климт облегченно вздохнул.

— Вертен, вы само благородство. Я знал, что на вас можно положиться. А еще говорят, что у адвокатов нет души.

Полчаса спустя Вертен, высокий, худощавый, в хорошо сидящем дорогом костюме и коричневом котелке, вышел на залитую ярким солнечным светом Йозефштедтер-штрассе. И тут же начал насвистывать мелодию из «Летучей мыши» Штрауса. Это было очень не похоже на него, насвистывать, да к тому же что-то из оперетки, — но такое сейчас у него было настроение.

Он чувствовал прилив бодрости и энергии. И причина этому — дело Климта. Адвокат неожиданно понял, что все последние шесть лет страдал. Ему не хватало адреналина, который поступал в кровь, когда он занимался уголовными делами. Вчерашняя беседа с Гроссом помогла ему это понять. Его жизнь стала удушающе скучной.

Гросс, конечно, выдающаяся личность. Еще не такой старый, пятьдесят два года, крупный, краснолицый, узкие усики, вокруг лысины венчик седоватых волос. После выхода в свет в 1893 году сенсационной монографии «Расследование преступлений» он сразу стал известен в Европе и Америке. В этом году ожидается появление его следующего труда «Психология преступления». Гросс также начал выпуск ежемесячного альманаха «Архив криминалистики». Недавно в университете города Черновцы, в Буковине, императорским указом была учреждена кафедра криминалистики, и заведовать ею был назначен профессор Гросс. По пути к месту службы он на несколько дней остановился в Вене.

Вчера за ужином Гросс был чрезвычайно оживлен. Рассказывал Вертену о своих последних делах. Затем удивил тем, что, оказывается, видел труп четвертой жертвы пратерского маньяка. Это ему устроил Майндль, бывший помощник, с которым он работал в Граце. Теперь Майндль занимал довольно высокий пост инспектора венской полиции.

Гросс не мог рассказать Вертену о ранах, какие нанес убийца своим жертвам, потому что дал слово инспектору Майндлю хранить тайну. Только заметил, что это «ужасно и отвратительно».

Вертен, которому в принципе до всего этого не было никакого дела, тем не менее слушал Гросса с напряженным интересом.

А теперь вот случай с Климтом только подтвердил, что последние шесть лет Вертен не живет, а прозябает. Ему просто необходимо снова начать вести уголовные дела. Без них он закиснет.

«Хорошо, что я устроил себе отпуск, — подумал он. — Отдохну от этой скукотищи».

На прошлой неделе Вертен закрыл свой офис на августовские вакации. Через несколько дней ему предстояла поездка к родителям в поместье в Верхней Австрии. Так почему бы эти дни не посвятить делу Климта.

Студия художника располагалась в дворовом флигеле посреди сада. У входа дежурил дородный полицейский с копной темно-рыжих волос, отражавших солнечные блики.

Вертен дотронулся до края шляпы. Полицейский кивнул. В своей плотной синей форме он, должно быть, сильно потел.

— Здесь что-то случилось, господин полицейский?

— Ох уж эти художники. — Полицейский мотнул массивной головой в сторону студии. — Никогда не знаешь, что они вытворят.

— Действительно, они все довольно странные, — согласился Вертен.

Но полицейский оказался неразговорчивым, и Вертену ничего не удалось из него вытянуть. Он вернулся на улицу и, продолжая весело насвистывать, направился к Ринг-штрассе, где в отеле «Бристоль» остановился Гросс. На углу у цветочницы он купил красную гвоздику и вставил ее в петлицу.

Да, черт возьми, он снова начинал чувствовать вкус жизни. Какое счастье, что старый друг и коллега Гросс оказался в эти дни в Вене, чтобы инициировать его пробуждение. Нет, это не может быть случайностью. Это рука судьбы. Он усмехнулся. Судьба в его размышлениях не фигурировала уже много лет.

К Гроссу он шел с полной уверенностью, что криминалист непременно заинтересуется. Это же чрезвычайно любопытно, что в совершении пратерских убийств подозревают Густава Климта, самого скандального среди венских художников.

 

Глава вторая

В отеле привратник сказал Вертену, что герр доктор утром отправился в Музей истории искусств и обещал вернуться к обеду в двенадцать тридцать.

Солнце припекало, но адвокат решил пройтись пешком в тени платанов по Ринг-штрассе. Войдя в музей, он сразу свернул направо к величественной мраморной лестнице, на верху которой находился зал Брейгеля. Потолок вестибюля перед залом расписал Климт, когда еще работал в классическом стиле.

Гросс стоял в стороне от нескольких групп посетителей, которые внимательно слушали экскурсоводов, рассказывающих о фламандском художнике свои обычные байки. Вертен знал, что криминалист мог бы добавить еще парочку в их репертуар, поскольку был знатоком Брейгеля. Мало сказать знатоком. Под псевдонимом Марсель Вайнтрауб он опубликовал часто цитируемую монографию о стилистических особенностях раннего творчества фламандского мастера, однако свое увлечение не афишировал. Криминалисту не пристало разбрасываться по мелочам, сказал он однажды в разговоре с Вертеном.

Адвокат невольно залюбовался Гроссом. Гигант, два с лишним метра ростом, на голову выше любого в зале, внимательно изучал человеческую комедию на брейгелевской «Игре детей», что-то записывая в блокнот в сафьяновой обложке.

Приблизившись, Вертен намеревался хлопнуть старого друга по плечу, однако Гросс его опередил.

— Не поднимайте шум, Вертен, — произнес он, не оборачиваясь. — Вы оказались здесь случайно или искали меня?

Затем криминалист сунул блокнот в карман пиджака и с видимой неохотой отвернулся от картины.

— Последнее, — ответил Вертен.

— Понимаете, внял совету супруги, — сообщил Гросс, видимо, решив объяснить свое присутствие здесь. — Она настаивает, чтобы я не отрывался от художественной жизни.

Вертен усмехнулся:

— Вот как, герр Вайнтрауб?

Гросс, очевидно, забыл, что однажды, выпив за ужином несколько рюмок сливовицы, признался Вертену в своем пристрастии к Брейгелю.

Однако сейчас замечание адвоката его нисколько не смутило.

— Выкладывайте, дружище. Что такого важного случилось, что вы выследили меня здесь? Разумеется, я рад вас видеть, но…

Вертен отвел его в угол зала, рассказал об утреннем визите Климта и о своем намерении защищать художника в суде.

Гросс потер свои большие руки, как проголодавшийся человек при виде яств, расставленных на обеденном столе. Звук получился довольно громкий. Несколько находящихся в зале пожилых дам неодобрительно посмотрели в его сторону.

— Великолепно, — проговорил он, не думая понижать голос. — Я полагаю, вы рассчитываете на мою помощь?

— Конечно, если вы располагаете временем.

— Разумеется! — воскликнул Гросс, заработав еще несколько сердитых взглядов в свою сторону. — Для интересного расследования у меня всегда найдется время. К тому же в Буковине мне пока нечего делать.

Гросс быстро пошел к выходу. Вертен последовал за ним.

На первой ступеньке главной лестницы Гросс внезапно остановился.

— С чего начнем? Вот в чем вопрос, Вертен. Я думаю, первым делом нужно проверить, имеет ли художник алиби на другие четыре убийства.

— Я этим уже интересовался, — сказал Вертен. — К сожалению, Климт дневник не ведет.

Гросс махнул рукой:

— Чепуха. Проверить всегда можно, и времени для этого достаточно. Кроме того, нам следует убедиться еще кое в чем. А именно, не совершил ли герр Климт преступление на почве страсти. Наши французские друзья называют это сексуальными мотивами. Предположим, натурщица была его любовницей. В порыве ревности он ее убивает, а затем, придя в себя, приходит в ужас и, чтобы скрыть преступление, тащит убитую в Пратер, чтобы это выглядело как очередное злодеяние маньяка.

Вертен кивнул, соглашаясь.

Гросс оживился еще сильнее.

— Впрочем, это тоже довольно легко проверить. Вертен, проводите меня к телефону. Мне нужно кое-куда позвонить.

Недалеко от музея проходила линия недавно пущенного трамвая. Они доехали до остановки Альзе-штрассе и прошли несколько кварталов в сторону городской больницы. Гросс ничего не объяснял, а Вертен не спрашивал. Впрочем, стук колес экипажей мог помешать говорить. Ими была заполнена вся мостовая. От едкого запаха конского навоза у Вертена защипало в носу. Он в очередной раз посетовал, что Вена по-прежнему живет в начале девятнадцатого века, хотя на пороге двадцатый. Автомобилей почти не было видно, зато на улицах города разъезжали разнообразные конные экипажи. Наряду с трамваями ходили омнибусы и конки.

Тон консерватизма задавал сам император. Франц Иосиф не был сторонником технического прогресса и принципиально не ездил на автомобиле. В его дворце было всего несколько телефонов, а секретарши имперской канцелярии не пользовались распространенными по всей Европе печатными машинками. По настоянию Франца Иосифа вся корреспонденция, начиная с его собственной, велась исключительно от руки.

Вскоре они достигли больничной аллеи и перед ними возник главный корпус, унылое серое здание. Чуть подальше вырисовывались очертания весьма примечательного сооружения, Башни Дураков, где всего каких-то тридцать лет назад еще содержали в ужасных средневековых условиях душевнобольных.

Гросс воспользовался боковым входом. Привратник в серой форме и с серым лицом — что весьма соответствовало окружающей обстановке — почтительно поклонился.

— Решили зайти еще раз, герр доктор?

Гросс кивнул.

— Надеюсь, вы помните о распоряжении инспектора Майндля из департамента полиции?

— Да, герр доктор, помню. Замечу, что сегодня прекрасный день для визита. Там сейчас прохладно. Как в соборе.

Вертен наконец понял, куда они направляются. Очевидно, криминалист позвонил своему бывшему коллеге Майндлю, и тот разрешил пропустить их в морг.

Они начали спускаться по лестнице. С каждым пролетом становилось все прохладнее, как предсказал привратник. Гросс остановился перед дверью с табличкой «Отделением 1».

— Это здесь.

Он легко постучал пару раз и сразу вошел.

В небольшом зале в два ряда стояли столы с мраморными столешницами. В каждой имелся желоб для стока жидкости. На нескольких лежали трупы, покрытые толстым белым, с желтоватым оттенком, полотном. Пол был выложен светло-желтой плиткой. Сверху из окна в комнату струился мрачный зеленоватый свет. В другом конце подвала с потолка на шарнирах свисали газовые фонари.

У одного из столов прозектор в халате, до локтей заляпанном кровью, внимательно вглядывался в брюшную полость трупа. Вертен задержал дыхание. В нос ударила вонь, смесь химикатов и разлагающегося человеческого тела. Он поспешно отвел глаза от трупа.

— Полагаю, инспектор Майндль звонил, — сказал Гросс, обращаясь к прозектору.

Тот не потрудился оторвать глаза от работы. Лишь коротко бросил:

— Седьмой стол.

Это был самый дальний стол от окна. Тело под покрывалом казалось небольшим по сравнению с остальными в зале. Гросс, очевидно, свой человек в морге, без церемоний отбросил покрывало. Вертен увидел девушку. Ее тело, совсем недавно свежее и полное жизни, теперь было жутковато-белым. Он не отметил на нем заметных признаков насилия. Только небольшой шрам на носу. Ее губы, которые вчера еще были розовыми и целовали мужчину, теперь тоже стали белыми. Соски так и не дождались, когда к ним приникнет младенец. Они потеряли свой замечательный цвет и обвисли. О жизни здесь напоминали лишь золотисто-каштановые волосы на голове и внизу живота девушки.

— Мэри, — неожиданно прошептал Вертен.

Ему показалось, что он действительно произнес это слово вслух, настолько несчастная девушка напомнила ему покойную невесту. Они были примерно одного возраста. И сразу накатила старая привычная печаль. Ощущение горя и вины за то, что он не был с ней, когда она в нем нуждалась. Вертен тогда работал целыми днями, часто задерживаясь до позднего вечера. Ему хотелось стать в Граце самым известным адвокатом по уголовным делам, и он до самых последних дней ее пребывания в туберкулезном санатории в Земмеринге даже не осознавал, насколько она больна. Ее звали Мария Элизабет Фолькер, но она настаивала, чтобы имя произносили на английский манер. Мэри посмеивалась над серьезностью Вертена, ерошила ему волосы. С ней он оживал, чувствовал себя молодым. Порой она нежно журила его за то, что он много времени проводит в обществе бандитов и воров.

Родители постоянно упрашивали Вертена заняться более респектабельной практикой, но он не соглашался. Бросить уголовные дела его заставила Мэри.

Он помнил их последнюю встречу в санатории, как будто это было вчера. Ее щеки, порытые нездоровым румянцем, рассыпанные по подушке золотисто-каштановые волосы.

— Бедный Карл, — прошептала она. — Когда-нибудь ты поймешь, как много мы с тобой упустили.

Сразу после ее смерти Вертен переехал в Вену, где стал вести только гражданские дела. Такое он придумал себе наказание. И теперь, глядя на эту безвременно погибшую девушку, он чувствовал боль в груди. «Мэри, ненаглядная моя. Как же это я тебя потерял?»

Гросс тем временем снял шляпу и пиджаки принялся своими большими волосатыми руками ощупывать тело девушки. Он сжимал ей рот, раздвигал губы.

— Труп относительно свежий. Еще не прошло посмертное окоченение.

При этих словах произошло неожиданное. Нос девушки вдруг отвалился. Обнажились две зияющие дыры и розоватые хрящи. Вертен охнул, но Гросс, едва поморщившись, водрузил нос на место, как если бы это была деталь скульптуры, над которой он работал. Затем с тем же деловым безразличием криминалист осмотрел уши девушки, руки и ноги. Чем дальше вниз двигался Гросс, тем сильнее Вертену не хватало воздуха.

Слава Богу, что криминалисту было заранее известно, что преступник девушку не изнасиловал. И он не стал это проверять, а вернулся к голове. Поднял по очереди восковые веки, вглядываясь в безжизненные зрачки. После чего внимательно изучил шею трупа.

— Именно так. — Он кивнул адвокату. — Вертен, взгляните. Вот автограф убийцы.

Гросс приподнял голову девушки, осторожно, чтобы не упал отрезанный нос, обнажил сонную артерию на шее, где стал виден небольшой аккуратный разрез.

Вертен кивнул, тяжело сглатывая.

— Я полагаю, разрез он сделал, когда она была уже мертва, — сказал криминалист, опуская голову мертвой девушки. Голова тут же накренилась влево, отчего свалился отрезанный нос. Он быстро водрузил его на место и продолжил: — Вначале преступник сломал ей шею, как и другим четырем жертвам. Второй шейный позвонок треснул как грецкий орех, и это было причиной смерти. Что касается носов, то их он отрезал одним уверенным сильным движением и бросал рядом на тело куда попало.

Вертен снова сглотнул. Нет, это вовсе не приключение, каким он полагал дело Климта пару часов назад. Все гораздо серьезнее. Убитая девушка оказалась так похожа на его Мэри, что теперь он просто обязан найти убийцу, ради памяти невесты.

— Но если она была уже мертва, зачем резать? — спросил Гросс и тут же ответил: — Чтобы сцедить кровь. Понимаете, все пять жертв выжаты насухо, как рубашки в прачечной.

Вертен молчал. Единственное, о чем он сейчас мечтал, — это поскорее выйти на свежий воздух.

Гросс накрыл тело покрывалом. Затем медленно надел пиджак, шляпу и посмотрел на Вертена.

— Вчера за ужином мы предположили, что в Вене действует безумец. Вы по-прежнему так считаете?

Вертен откашлялся.

— Но кто еще мог сотворить такое?

Гросс продолжал сверлить его пронизывающим взглядом.

— Мой дорогой Вертен, относительно этого можно построить еще несколько версий.

Когда они покидали зал, прозектор уже занимался следующим трупом.

Гросс с веселой деловитостью отрезал солидный кусок сосиски, наколол его на вилку, затем соорудил сверху миниатюрный стожок из сочной квашеной капусты и все это отправил в рот. Вертен пил небольшими глотками минеральную воду из бокала и, пытаясь возбудить аппетит, наблюдал за обедающими посетителями ресторана. Но это не помогало. Лежащий передним на тарелке шницель по-прежнему напоминал мертвое тело девушки на мраморном столе в морге.

Гросс пропустил обед в «Бристоле», и Вертен повел его в этот симпатичный маленький ресторан на боковой улице, недалеко от университета. Он любил сюда заходить. Тут всегда было оживленно, и с кухни доносились восхитительные запахи. Но сейчас из головы никак не шла убитая девушка. Она каким-то странным образом слилась в его сознании с Мэри.

— Вы не голодны, Вертен?

— Желудок после такого зрелища не сразу может принимать пищу, — ответил он.

Гроссу, очевидно, подобного рода тонкости были чужды. Он с видимым удовольствием продолжал уплетать замечательные венские сосиски.

После обеда они решили прогуляться по парку среди фонтанов и выкурить по сигаре. В ресторане Гросс большей частью молчал, сосредоточившись на еде, а теперь сытый, да еще взбодренный несколькими рюмочками шнапса, снова был склонен к беседе.

— Мы убедились, что способ умерщвления этой девушки точно такой же, как и всех остальных. Это означает, что ваш приятель-художник либо убил их всех, либо невиновен.

— В данном случае давайте говорить о Климте как о моем клиенте, а не приятеле, — сказал Вертен. — И я по-прежнему сильно сомневаюсь, что он убийца.

— Ну что ж, будем исходить в расследовании из этого. Вы сказали, что у него в Оттакринге любовница?

Вертен кивнул.

— Давайте пройдемся еще. — Гросс улыбнулся. — Думаю, после обеда нам это не вредно. Пусть желудок делает свою работу, а мозг свою. Так вот, после всего увиденного у вас есть еще какая-нибудь версия, кроме маньяка-безумца?

— Сцеживание крови, — вдруг вспомнил Вертен. — Это уже где-то было.

Гросс метнул на него взгляд.

— Так-так…

— Кажется, вы расследовали подобный случай в Пёльнау.

Гросс одобрительно хмыкнул.

— Удивительно, Вертен, что вы помните мои дела.

— Кое-что, конечно, помню, но о тех убийствах много писали газеты. Так что дело это у вас было не из рядовых.

— Вы помните детали?

— Случилось это в Богемии, у деревни Пёльнау. Жертв было две… или три. Убийца их вначале задушил, а затем выпустил всю кровь. Кое-кто в полиции сразу счел эти убийства ритуальными. Если я правильно помню, первое время вы тоже склонялись к этой версии.

Гросс невозмутимо пожал плечами:

— Служебный долг предписывает следователю учитывать все факты, даже неприятные.

— Тогда речь шла о еврейских ритуальных убийствах, — уточнил Вертен.

— Я не антисемит — надеюсь, вы не сомневаетесь. В конце концов, доказательством этого является наша дружба.

— Ну, что касается меня, то я крещен и давно ассимилирован. Помню, вы говорили, что моя фамилия звучит абсолютно по-немецки, а наружность никак не выдает происхождения.

— Да, черт возьми, говорил, — бросил Гросс.

— Кстати, о внешности, — продолжил адвокат. — Неужели каждый еврей обязательно должен походить на сгорбленного алчного ростовщика, персонажа многочисленных карикатур? Нас, Вертенов, например, вряд ли кто выделит в толпе австрийцев.

Он хорошо помнил старания отца сделать из него аристократа. Что означало бесконечные занятия верховой ездой, фехтованием и стрельбой. А весной и осенью, в ущерб занятиям, приходилось на неделю выезжать на охоту. Так молодой Вертен против своей воли окреп телом, стал метким стрелком, искусным наездником и фехтовальщиком, хотя его всегда тянуло к книгам.

— Фамилию Вертен нам выбрал дедушка. Ее носил хозяин, у которого он тогда работал. Уже много десятилетий среди Вертенов нет ни одного иудея. Лишь одни добрые протестанты.

Некоторое время они шли молча, наблюдая за проделками длинношерстной таксы, которая сорвалась с поводка и бегала вокруг своей хозяйки, беспорядочно размахивающей зонтиком.

Привычка подшучивать друг над другом сохранилась у Вертена и Гросса со времен их длительного сотрудничества в Граце. Они сблизились после одного процесса. Вертен тогда проиграл дело, а обвинителем на процессе, и по совместительству следователем, был Гросс. Вертен нашел криминалиста после судебного заседания, чтобы высказать восхищение его работой и попросить поделиться опытом. Польщенный Гросс взял Вертена под свое крыло. Молодой адвокат стал постоянным гостем в его уютном доме в центре Граца, которым умело управляла фрау Адель Гросс.

Так получилось, что Вертен в этой семье оказался как бы посредником между поколениями. Он быстро сблизился с их сыном Отто, который был на тринадцать лет младше его. В свою очередь, Ганс Гросс был на семнадцать лет старше Вертена. Молодому адвокату удалось завоевать доверие Отто и помочь преодолеть сложности, всегда возникающие в трудном подростковом возрасте.

Гросс был благодарен Вертену. У него с сыном отношения не сложились. Когда речь шла о психологии преступников, тут он был мудрец. А вот понять собственного сына оказался не в состоянии. Ганс Гросс был слишком консервативен и пытался воспитывать Отто так, как воспитывал его отец, а отца дед. Он отказывался понимать, что времена изменились и сейчас молодежь пошла другая. Появились юноши крайне впечатлительные, подверженные неврастении. Вертену же это было хорошо знакомо. К сожалению, таким же был и его младший брат Макс. Он закончил свою жизнь типично по-австрийски: застрелился на могиле своего кумира, драматурга Грильпарцера. Вертен приложил все усилия, чтобы судьба брата миновала Отто. Теперь он был рад узнать, что младший Гросс уже на последнем курсе медицинского института.

Все это укрепило дружбу Гросса и Вертена. Многие считали шумного и задиристого криминалиста черствым эгоистом, но Вертен знал, что душа у Гросса мягкая и добрая.

Тявканье длинношерстной таксы отвлекло адвоката от воспоминаний.

— Надеюсь, Гросс, вы не станете проводить прямых аналогий с убийствами в Пратере, — произнес он. — Ведь, если память мне не изменяет, в Пёльнау убийцей оказался почтмейстер, который первое преступление совершил из ревности, а потом убил еще двоих и сцедил кровь, чтобы отвести от себя подозрение.

— Мой долг — проверить все версии. В газетах писали, что у евреев принято на какой-то их праздник добавлять в мацу христианскую кровь. Приходилось учитывать и такое.

Вертен резко остановился.

— Вы что, серьезно? Это же антисемитизм чистой воды. Ритуальные убийства, какая чушь. На пороге двадцатого века.

— Но тела убитых обнаружены в Пратере, — заметил Гросс. — Там рядом еврейский квартал.

— Нет, ну это просто невозможно. Да, я ассимилирован, но по-прежнему еврей и нахожу подобного рода теоретизирование в высшей степени для себя оскорбительным.

— Перестань кипятиться, Вертен, — произнес Гросс ровным голосом. — Расследуя преступление, я ничего не принимаю на веру. Мой подход чисто научный, лишенный предубеждений. Позвольте перечислить, что мне известно. Имеются пять убитых, двое мужчин и три женщины. Возраст разный, от восемнадцати лет до пятидесяти трех, среди жертв есть люди из общества, но есть и из социальных низов. Метод умерщвления — вот единственное, что связывает эти преступления. Убийца ломает жертвам шеи, затем сцеживает кровь, после чего отрезает носы и оставляет тела в одном и том же месте. Отсюда я делаю вывод, что мы имеем дело с мужчиной достаточно сильным, чтобы сломать человеку шею, и достаточно умелым в обращении с ножом или другим весьма острым инструментом, чтобы сделать одинаковые разрезы сонной артерии. Вот все, что я пока знаю, Вертен.

— Но почему он отрезает носы? Это что за ритуал?

Гросс в ответ усмехнулся.

Вертен кивнул:

— Понимаю. Что-то вроде автографа?

— Великолепно, Вертен. У вас действительно первоклассное дедуктивное мышление. Вам не следовало бросать уголовные дела. — Гросс подождал реакции Вертена и, не дождавшись, продолжил: — Вспомните карикатуры на евреев. Что там самое характерное? Да, именно крючковатый нос. Так что не исключено, что это своеобразная садистская форма мести — отрезать носы христианам. Такой автограф мог оставить и еврей.

— Надеюсь, вы выступаете сейчас как адвокат дьявола, не более того?

Криминалист в очередной раз пожал плечами:

— Я всего лишь обозначаю одно из возможных направлений расследования.

— Но ведь Климт не еврей и не антисемит.

— Точно так же, как не являлся ни тем и ни другим почтмейстер, убийца в Пёльнау, о котором вы любезно мне напомнили, — отозвался Гросс. На его лице играла ироническая улыбка. — Но это лишь указывает, что таким способом можно пустить следствие по ложному пути.

Вертен молчал, и Гросс принялся развивать мысль:

— Мой друг, я предвижу в этом деле множество трудностей. Тут самое главное — ничего не упустить. Франция, конечно, прославилась своим «делом Дрейфуса», но, заверяю вас, в Австрии полно своих доморощенных фанатиков-оптимистов. Некоторые из них мои земляки. Родом из Штирии. Взять хотя бы Шёнерера и его соратников, немецких националистов. Или нового бургомистра Вены Карла Люгера, прославившегося своими антисемитскими высказываниями. Достаточно вспомнить его знаменитую фразу: «Кто еврей — решаю я». Если в газетах появятся подробные описания убийств в Пратере, эти господа сразу же объявят их ритуальными. А евреев убийцами. При бургомистре, который проповедует ненависть к евреям с политической трибуны, что может получиться? Правильно, погромы.

Вертен хорошо знал, о ком идет речь. Этот человек, которого мелкая буржуазия любила и называла Красавчик Карл, был политическим шарлатаном и демагогом, использующим антисемитизм для завоевания популярности у венцев. Из-за его взглядов император трижды отказывал ему в утверждении на пост бургомистра.

— Так что сами видите, Вертен, — пророкотал Гросс, — какое у нас положение. Нам нужно раскрыть эти убийства, прежде чем пойдут слухи. Прежде чем некоторые шустрые журналисты раскопают информацию и опубликуют за границей.

— Как адвокат, — наконец подал голос Вертен, — я прежде всего должен доказать невиновность моего клиента, Густава Климта.

— Но это одно и то же, — произнес Гросс с пафосом. — Либо он совершил все пять преступлений, либо ни одного. Потому что иным способом художник никак не мог узнать автограф убийцы.

Некоторые считают, что он повлиял на взгляды жившего в то время в Вене молодого Гитлера. Во всяком случае, сам фюрер это признает в «Майн кампф». Его фразу «Кто еврей — решаю я» любил повторять Герман Геринг. Люгер внес большой вклад в развитие Вены в начале XX века. Его имя до сих пор, несмотря на протесты антифашистов, носят один из бульваров венского Ринга и крупнейшая церковь («Мемориальная церковь Карла Люгера») на Центральном кладбище Вены.

Внезапно Вертен ощутил беспокойство. Теперь он уже не был уверен, что ему следовало обращаться за помощью к Гроссу. Возможно, и его решение заняться этим делом было опрометчивым. В течение двух поколений Вертены тщательно скрывали свои еврейские корни. А что, если это расследование снова навсегда свяжет его с евреями? Но погибшая ни за что девушка взывала с мраморного стола о возмездии. Он не имел права отказываться.

 

Глава третья

До пригорода Оттакринг пришлось долго тащиться на трамвае. Видимо, чтобы убить время, Гросс завел разговор о наблюдательности.

— Я полагаю, Вертен, вы обратили внимание на прозектора в морге.

Адвокат тогда был настолько подавлен обстановкой, что запомнил только его заляпанный кровью халат.

— Вынужден признаться, нет, — ответил он.

Трамвай пересек Гюртель, внешнюю кольцевую дорогу города. Дальше пошли построенные за последние несколько десятилетий серые многоквартирные дома, где жил простой люд.

— Вы уверены? — Казалось, Гросс был искренне удивлен. — Друг мой, попытайтесь восстановить в памяти зал в морге. Вызовите в воображении обстановку, освещение, а затем уберите все лишнее. Оставьте только прозектора, сосредоточенного на своей работе настолько, что он не потрудился на нас посмотреть. Вглядитесь в него, Вертен. Ищите что-то красное.

— Гросс, что там может быть красного, кроме крови? — Вертена игра начала захватывать.

Сидящий впереди старик в тирольской шляпе обернулся.

Встретив его вопросительный взгляд, Гросс тронул край своего котелка и вернулся к разговору.

— Нет, нет, Вертен. Не кровь, а родимое пятно. У этого человека на левом виске есть крупное родимое пятно в форме полумесяца. Оно было хорошо видно, когда мы вошли.

Вертен прикрыл на пару секунд глаза, восстанавливая в памяти зал в морге. Увидел руки прозектора, копающиеся в брюшной полости трупа, затем его мысленный взгляд пошел вверх. Вот и родимое пятно.

— Вы правы, Гросс. У него есть родимое пятно, именно в форме полумесяца.

— Вот видите, оказывается, это не так уж сложно. — Гросс улыбнулся. — Кстати, Вертен, наблюдательность нуждается в постоянной тренировке. Вот мне очень помогает изобразительное искусство. Я могу быть надежным свидетелем. — Заметив во взгляде адвоката недоумение, он пояснил: — Часто на допросах свидетели говорят одно, а на суде совсем другое. Сколько раз в моей практике дела рассыпались из-за подобных вещей. Понимаете, люди легко поддаются внушению, особенно если им намекнуть. Бывали случаи, когда дальтоники твердо заявляли, что, например, рубашка на подозреваемом была синяя. Вам известно, что пять процентов взрослых мужчин не могут отличить красный цвет от синего?

— Гросс, опять вы поражаете меня широтой своих знаний.

Криминалист уловил в тоне Вертена сарказм.

— Извините, старина, если я вам наскучил. — Он помолчал с минуту, затем добавил: — Кстати, у прозектора нет никакого родимого пятна. Это вам еще один пример, как легко человек поддается внушению.

Остаток пути к дому Анны Плётцл они молчали.

Она жила в самом конце трамвайной линии, рядом с кладбищем. На узкой улице, в пятиэтажном многоквартирном доме, таком же как все остальные в квартале. Парадная дверь была открыта. Жители здесь обходились без любознательной консьержки, следящей за порядком.

Квартира Анны Плётцл была на пятом этаже, в конце коридора. Перед тем как постучать в дверь, Вертен про себя помолился, чтобы она оказалась дома. Ему очень не хотелось еще раз ехать в Оттакринг для подтверждения алиби Климта.

Пришлось постучать еще два раза, прежде чем дверь открыла улыбающаяся миниатюрная женщина. Впрочем, улыбку быстро сменило хмурое выражение. Она, видимо, ждала кого-то, но явно не их.

— Что вам угодно?

— Сударыня, — проговорил Гросс, стаскивая с головы котелок и слегка подталкивая Вертена, чтобы он сделал то же самое. — Мы явились с миссией от вашего доброго друга герра Климта.

— Вас послал Густль? — недоверчиво спросила она.

Анна была совсем не похожа на бесплотных неземных женщин, которых изображал на своих полотнах Климт. Вертен удивлялся, что мог найти в ней художник. Неказистая, плоскогрудая, над верхней губой темные волоски.

— Разумеется, мадам, он нас послал, — ответил Гросс, но эти слова только усилили ее подозрения.

Вертен извлек визитную карточку.

— Фрейлейн Плётцл, я адвокат герра Климта.

Анна взяла карточку. Рука у нее была огрубевшая, натруженная. Не исключено, что прежде она работала прачкой, подумал Вертен.

— Зачем ему понадобился адвокат?

— Может быть, вы позволите нам войти, и мы все объясним? — предложил Вертен.

— А что тут объяснять?

Появившийся сзади мальчик потянул ее за юбки. Она его отпихнула.

— Иди играй, Густль. Видишь, мама занята.

Анна снова посмотрела на визитную карточку и кивнула:

— Ну что ж, входите.

Далеко идти не пришлось. Почти сразу за порогом начиналась комната, которая, очевидно, служила гостиной, спальней и столовой одновременно. Над неприбранной двуспальной кроватью висело распятие. По кровати и полу были разбросаны детские кубики. В центре комнаты на заставленном грязной посудой овальном столе лежали листки с каракулями ребенка. Тут же валялась и нуждающаяся в стирке женская сорочка.

Вертен был смущен. Он не подозревал, что такая обстановка может быть частью жизни Климта.

— Что он натворил, что ему понадобился адвокат? — спросила Анна. Затем, взглянув на Гросса, добавила: — Даже два.

— Мы призваны ему помочь, — начал Гросс, но она его оборвала:

— Если у него неприятности, пусть разбирается сам. Мне и своих хватает.

Вертен вскочил.

— Никаких неприятностей нет, я вас заверяю. Мы пришли, только чтобы убедиться…

— Я знаю, что значит «убедиться». Не надо мне ничего разъяснять. Кое-что прочитала в книгах.

Она показала на книжный шкаф в углу комнаты.

— Интересно. — Гросс тут же двинулся к шкафу и начал перебирать книги.

— Собственно говоря, нам от вас нужно только одно, — продолжил Вертен. — Чтобы вы подтвердили, что герр Климт действительно был здесь прошлым вечером.

— Чего это ради я буду что-то подтверждать? За кого вы меня принимаете?

— За человека, близкого герру Климту.

— Что значит близкого? Ну приходит он иногда сюда меня рисовать. Но только лицо, учтите. Ничего неприличного.

— Конечно, конечно. А вчера?

Она нахмурилась.

— Оставьте, пожалуйста, меня в покое. Вчера, вчера… ничего я вам не скажу.

— Полно вам скромничать, фрейлейн Плётцль. — Потеряв терпение Вертен повысил голос. — Климту нужна ваша помощь.

— Выходит, у него неприятности. Тогда зачем вы мне солгали? — Она выхватила из рук Гросса книгу и показала на дверь. — Мне неприятности не нужны. Так что уходите.

— Фрейлейн Плётцль…

— Я фрау Плётцль. Господь дал вам глаза, почему вы ими не пользуетесь? Вот же мой сын.

— А где его отец? — спросил Гросс.

— Это не ваше дело. Убирайтесь, или я начну звать на помощь. Таким приличным господам, наверное, скандал ни к чему.

— Мама, — подал из угла голос мальчик, — когда придет дядя Густль? — Он был совершенно не похож на Климта. Слабенький, бледный.

— Убирайтесь! — крикнула Анна. — Немедленно!

Медлить они не стали.

— Ну, и какой итог? — спросил Вертен, когда они вышли на улицу.

— Я полагаю, она все подтвердит, если ее попросит сам Климт. Но на суде свидетельства женщины из низов будут мало что значить. — Он усмехнулся. — А гонора-то сколько. Прижила сына от любовника, который вряд ли при дневном свете осмелится произнести ее имя, и тем не менее озабочена чистотой своей репутации. Не желает помочь любовнику, попавшему в беду.

— Теперь я не сомневаюсь, что Климт действительно был у нее вчера вечером, — сказал Вертен. — Понятно, почему его такое алиби сильно смущает.

— Однако возвращаемся мы не с пустыми руками.

Гросс достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул Вертену. Развернув его, тот увидел грубый карандашный набросок бородача, сильно похожего на Климта, но с рожками и раздвоенным хвостом. Подпись печатными буквами внизу гласила: КЛИМТ.

— Откуда это у вас? — спросил Вертен, протягивая листок обратно.

— Лежал в книге, которую я смотрел у любезной фрау Плётцль. Сомневаюсь, что она ее читала. Скорее всего книгу принес Густав Климт.

— Ну принес и принес. Что в этом такого? Климт читает. В конце концов, он художник, а не варвар.

— Полагаю, что нет. Хотя с другой стороны…

— Пожалуйста, Гросс, не надо. Что это за книга?

— «Гениальный человек».

— Чезаре Ломброзо?

— Он самый, — сказал Гросс. — Один из моих предшественников в области криминалистики, хотя я не полностью разделяю положения его теории, что преступные наклонности передаются по наследству. В некоторых случаях — да. Но итальянец слишком сильно полагается на антропологию. Вот, например вы, Вертен, с вашими высокими скулами и довольно хищным носом неплохо подходите под его физиогномический тип преступника, но я еще никогда в жизни не встречал человека с меньшими преступными наклонностями, чем вы.

— Благодарю вас, Гросс.

— Довольно странное чтение для вашего приятеля-художника, как вы полагаете?

Вертен эту книгу не читал, но знал, о чем она. Ломброзо считает художественный гений своеобразной формой наследственной душевной болезни. Он приводит чертову дюжину образцов живописи, которую характеризует как «живопись душевнобольных».

— Может быть, Климт вычитал в этой книге что-то и о своем искусстве, — проговорил Гросс со слабой улыбкой. — Тут есть над чем подумать.

* * *

В центр Вены они вернулись уже к концу дня. Пересели на другой трамвай, который доставил их на площадь Карлсплац. Сегодня там, как и почти во все летние дни 1898 года, собралась толпа зевак вокруг строительной площадки. В заборе были любезно просверлены отверстия, причем на разной высоте, для людей разного роста. Но теперь, когда сооружение уже устремилось ввысь, они были не нужны. Здание в форме куба венчал гигантский бронзовый шар, увитый лавровыми листами. Однако многим этот шар казался больше похожим на кочан капусты. Прохожие останавливались и, покачивая головами, перебрасывались шутками.

— Надо же, что придумали эти сумасшедшие художники.

— Похоже на гробницу, — заявила крупная полногрудая матрона, поднеся к глазам лорнет.

Гросс наконец не выдержал:

— Вертен, объясните ради Бога, куда вы меня ведете?

— Скоро увидите, — отозвался адвокат, не замедляя шага. Теперь пришла его очередь разыгрывать таинственность, как это делал Гросс во время визита в морг.

Он показал свою карточку красноносому привратнику у парадных дверей и, обходя препятствия, двинулся в вестибюль строящегося здания. В воздухе висела пыль, стучали молотки, громко переговаривались рабочие. Гросс был вынужден прикрыть уши ладонями.

Вертен почти сразу отыскал глазами нужного человека, который в том же самом длинном расшитом халате раздавал указания плотникам и малярам. В данный момент Климт показывал одному из них, как получить на стене нужную фактуру белого.

Адвоката он увидел раньше, чем тот его окликнул.

— Вертен, наконец-то. Что вас задержало? — Художник крепко сжал своей мясистой лапой руку Вертена.

— Нам нужно… — начал Вертен, но его прервал толстый рабочий с листом светокопии. Климту пришлось отойти с ним в сторону.

Гросс воспользовался этим, чтобы тронуть Вертена за рукав.

— Кто этот мусульманин? — Он насмешливо кивнул в сторону Климта, намекая на халат.

— Так это он и есть. Наш клиент.

— Чего же вы не предупредили?

— Хотел, но потом передумал. Решил, что так будет забавнее.

Климт наконец избавился от рабочего и подошел к ним, смущенно пожимая плечами.

— Позвольте мне представить вам моего коллегу, доктора Ганса Гросса, который любезно согласился помочь, — сказал Вертен.

Художник удивленно вскинул брови:

— Тот самый Ганс Гросс? Криминалист?

— Тот самый, — ответил Гросс, лучезарно улыбаясь.

— Как славно. — Климт неожиданно обнял криминалиста.

Тот застыл, прижав руки к бокам, недовольно глядя через плечо Климта на Вертена.

— У нас возникли трудности с вашей приятельницей из Оттакринга, — сказал адвокат, предварительно оглядевшись.

Однако Климт, видимо, полагал, что скрывать ему нечего, и громко спросил:

— Она сказала, что я не был у нее вчера ночью?

— Ваша приятельница вообще отказалась разговаривать. Как только узнала, что я ваш адвокат.

Климт положил свою медвежью лапу на плечо Вертена.

— Анна передумает. У нее была нелегкая жизнь. Она не привыкла доверять людям.

— Думаю, ей это не помешает, герр Климт, — произнес Гросс, вступая в разговор. — А тем временем мы могли бы проверить ваше алиби в те дни, когда были совершены другие убийства.

Климт посмотрел на Вертена.

— Это необходимо, — сказал адвокат. — Пожалуйста, сосредоточьтесь на числах, которые я вам назвал: пятнадцатое и тридцатое июня, пятнадцатое июля и второе августа.

Первые три убийства всколыхнули всю Вену, и многие горожане превратились в детективов. Дело в том, что убийства совершались через равные промежутки времени. Утром пятнадцатого июня было обнаружено тело Марии Мюллер, прачки. Затем, немногим больше чем через две недели, тридцатого июня, был убит Феликс Бруннер, слесарь-водопроводчик. Когда пятнадцатого июля случилось третье убийство, все решили, что замысел преступника ясен. Новое злодеяние он совершил спустя пятнадцать дней, и жертвой пала опять женщина из низов, швея Хильда Динер, мать четверых детей. Она вывела поздно вечером на прогулку собаку и не вернулась домой. Ее тело обнаружили в Пратере, как и остальных. Собаку так и не нашли. Таким образом, убийства происходили каждые пятнадцать дней, все жертвы были из простых людей. И соблюдалась последовательность — сначала женщина, потом мужчина, затем снова женщина.

Бульварная пресса призывала население выслеживать убийцу. Нетрудно было догадаться, что следующее преступление должно совершиться тридцатого июля и мужчинам следует быть настороже.

Однако ночь тридцатого июля прошла без особых происшествий. Трое крепких мужчин вызвались бродить по Пратеру, изображая наживку для убийцы. Каждый был при оружии. У одного тяжелая дубинка, у другого кастет, у третьего трость со спрятанным внутри стилетом. При приближении незнакомца все трое среагировали одинаково. В результате школьный учитель из Сан-Плётена, который приехал в Вену на каникулы и заблудился по дороге в свой пансион, получил сотрясение мозга, мелкий воришка-карманник, работавший на улицах рядом с парком аттракционов, отделался сломанной рукой, а полицейскому, одетому в партикулярное платье, досталась резаная рана.

На следующее утро горожане с облегчением вздохнули, полагая, что убийства закончились. Однако спустя три дня преступник снова объявился. На этот раз жертвой стал мужчина, но не из рабочих. Александр фон Флигель был богатый промышленник-парфюмер. Его фабрики в Вене, Линце и Граце среди прочего выпускали модный женский крем для лица. Он засиделся допоздна с приятелями в ресторане и немного перепил. Поэтому домой в карете не поехал, а сказал, что хочет пройтись, протрезвиться. Приятели видели, как он неторопливо двинулся по улице, покуривая сигару. Его тело нашли утром второго августа в Пратере.

Климт тщетно пытался вспомнить, где находился в эти дни. Наконец махнул рукой.

— Нужно спросить Эмилию. Может быть, она в какой-то из дней получала от меня открытку.

Гросс и Вертен переглянулись.

— Мы привыкли переписываться независимо оттого, встречаемся или нет, — пояснил художник. — Открытки красивые. Из нашей мастерской.

— Я уверен, что они красивые, герр Климт, — сказал Гросс. — Но понимаете ли вы важность подтверждения вашего алиби?

— Да. Герр Вертен уже объяснил мне, что если удастся доказать мою непричастность к другим убийствам, то, значит, я не убивал и Лизель. Потому что все эти несчастные убиты одинаковым способом.

— Совершенно верно, — согласился Гросс.

— Думаю, активная защита для меня предпочтительнее.

— Кажется, герр Климт, вы знакомы с юриспруденцией. Знаете меня? А я не настолько глуп, чтобы надеяться на широкую известность.

— Я много читаю, — ответил Климт, чуть улыбнувшись.

— В том числе и Ломброзо.

Улыбка с лица Климта исчезла.

— Откуда вы знаете?

Гросс протянул ему набросок.

— Нашел в доме… вашей приятельницы, в книге «Гениальный человек».

Климт посмотрел на набросок, усмехнулся, затем смял его в шарик и бросил в кучу мусора.

— Вы считаете себя гениальным, герр Климт? — спросил Гросс.

— Признаюсь, иногда считаю. Но бывают времена, когда я ощущаю себя шарлатаном. Вам знакомо подобное чувство, доктор Гросс?

В ответ Гросс лишь загадочно улыбнулся.

Выйдя на улицу, Гросс покачал головой:

— Странный человек, не правда ли? Воображает себя гением, не считающимся с мнением общества, мечется по залу в несуразном восточном халате и в то же время заботится о чести своей жалкой возлюбленной. Как он стал вашим клиентом?

— Должен признаться, случайно, — ответил Вертен. — В молодости Климт имел обыкновение искать вдохновения в Триесте.

— Неужели ездил в Италию?

— Нет, гораздо ближе. В Вене есть такая улица, Триестер-штрассе. Все называют ее Триест. Там собирались ломовые извозчики. Так вот, когда Климта покидало вдохновение, он отправлялся на Триестер-штрассе и затевал драку с первым попавшимся возницей, который обижал своих лошадей. Утверждал, что потасовка высвобождает его жизненную энергию.

— И однажды его арестовали? — спросил Гросс.

Вертен кивнул:

— Да. За членовредительство. Сломал извозчику руку. Но я доказал, что это была самозащита. Противник бросился на него с ножом.

— Человек такой силы, наверное, легко сломает другому шею, — пробормотал Гросс. — Она треснет как грецкий орех.

 

Глава четвертая

Утром Вертен имел обыкновение записывать в дневник события вчерашнего дня. Сегодня его никто не потревожил, и он спокойно позавтракал кофе с рогаликом, а затем минут сорок спокойно поработал, получая от этого больше удовольствия, чем от своих литературных упражнений.

В дверь постучала фрау Блачки.

— Доктор Вертен, к вам пришли.

Он глянул на часы. Рано, даже для Гросса.

— Женщина, — добавила она с неодобрением. Если бы одобряла, то назвала бы посетительницу «дама».

Вертен понятия не имел, кто это мог быть.

— Проводите ее сюда, фрау Блачки.

Вошедшая через несколько секунд женщина вся светилась молодостью и красотой. Грациозная, с нежной, почти прозрачной, кожей, белой как алебастр. Уложенные в модную прическу волосы прикрывала сиреневая косынка.

Вертен сразу узнал ее по картинам Климта.

— Фрейлейн Флёге?

— Густава арестовали! — выпалила она вместо приветствия. — Пришли к нему в квартиру и забрали как обычного уголовника в присутствии матери и сестер. Я пришла к вам за помощью, адвокат Вертен.

Он встал, придвинул ей кресло:

— Прошу вас, садитесь. Думаю, мне удастся его вызволить. Но тут есть одна трудность.

— Вы имеете в виду его нежелание сослаться на алиби у фрейлейн Плётцль?

Вертену не удалось скрыть удивления.

Она улыбнулась:

— Да полно вам, герр адвокат. Любовные похождения Густава уже давно стали секретом Полишинеля.

— Но он это делает ради вас. Не хочет, чтобы вы страдали. — Вертен почувствовал облегчение, что можно говорить открыто.

— Густль прекрасно знает, что я знаю.

— Тогда в чем же дело, фрейлейн Флёге? Герра Климта обвиняют в убийстве. Его жизнь может зависеть от алиби.

— Но вы забыли о его матери, герр Вертен. Густль весьма далек от совершенства, хотя этого не осознает. По мне, так пусть делает что хочет, но мать… Неужели в полиции действительно верят, что он маньяк-убийца? Вряд ли. Поэтому мы решили отказаться от алиби.

— Мы?

— Да, мы. Это решение Густава. И я пришла просить, чтобы вы не пытались его отговаривать. Понимаете, его мать слабая женщина. С больным сердцем. Если начнется эта кутерьма с алиби и выплывет на свет фрейлейн Плётцль и ее сын… их сын, это непременно станет известно матери Густава. И… она может не выдержать. Вы меня поняли, адвокат Вертен?

— Глупцы, — произнес Гросс, усаживаясь в кресло напротив инспектора Майндля в его кабинете. — Вздумали подыгрывать прессе. У них что, есть против него какие-то улики?

— Думаю, нет, — ответил Майндль.

В последний раз, когда Вертен видел инспектора, тот показался ему выше ростом. Инспектор сидел за массивным столом вишневого дерева, примостившись в огромном кресле. Сзади на стене висел положенный в государственных учреждениях фотографический портрет императора. Бакенбарды, обычный сердитый взгляд. Рядом висел портрет меньшего размера, зато написанный маслом. Изображенный на нем представительный вельможа с копной седых волос и орденом на груди был узнаваем почти как сам император. Это был князь Грюненталь, «серый кардинал» при Франце Иосифе. Наличие портрета объясняло Вертену причину стремительного возвышения Майндля в Вене. Ему покровительствовал князь.

— Я потому и рад вашему визиту, что тут не исключена ошибка. — Майндль улыбнулся Гроссу. Вертена он не замечал.

Сегодня он на нашей стороне, подумал адвокат. Кто знает, что будет завтра?

Инспектор Майндль был розовощек, чисто выбрит и носил пенсне в черепаховой оправе с пружинным зажимом, недавно вошедшую в моду новинку.

— Я советовал не спешить с арестом. Но, как вам известно, доктор Гросс, в уголовной полиции не хватает людей, и она постоянно под прицелом прессы. Горожане требуют результатов. А ваш герр Климт внешне очень подходит на роль подозреваемого. Дурно воспитан, ведет богемный образ жизни, подстрекает художников вступать в его объединение. И вообще, мне кажется, все художники в той или иной степени неблагонадежны.

— Выходит, его преследуют за то, что он художник? — спросил Вертен. — Но это абсурд. Тем более что улик против него нет.

— Кое-какие есть, — ответил Майндль, по-прежнему глядя на Гросса. — Например, в его студии найдена подстилка с пятнами крови.

— Это еще не указывает на преступление, — заметил Гросс. — К тому же надо доказать, что это кровь человеческая.

— Климт заявил, что это кровь кота, — добавил Вертен. — Его кот накануне исчез, а потом явился сильно ободранный.

Майндль поджал губы.

— Тогда почему подстилку спрятали?

— Никто ее не прятал, — возразил Вертен, добившийся наконец полного внимания инспектора. — Она находилась в сумке с ветошью, которую Климт использует для вытирания кистей. И вы не думаете, что он уничтожил бы эту подстилку, если бы на ней действительно была кровь несчастной фрейлейн Ландтауэр?

— Совершенно верно, — согласился Гросс. — Скажу больше — наличие подстилки с пятнами крови как раз указывает на невиновность этого человека. Ему нечего скрывать.

— А может быть, он решил оставить подстилку как сувенир, напоминание о случившемся? — в свою очередь, возразил инспектор, улыбаясь тонкими, как у ящерицы, губами.

— Майндль, я полагаю, вы знакомы с моими работами о крови? — спросил Гросс. — Среди прочего там показано отличие венозной и артериальной. Они разбрызгиваются по-разному. Если бы Климт в своей студии вскрыл артерию девушки, даже мертвой, там остались бы отчетливые следы разбрызгивания. Большая часть находящейся в теле крови, а это пять литров, выплеснулась бы на стены и пол студии. Представляете, сколько времени нужно, чтобы все привести в порядок? Однако ваши люди не обнаружили никаких других следов крови, кроме как на подстилке.

Майндль кивнул.

— Я не говорю, что согласен с действиями уголовной полиции. Просто есть вопросы, которые требуют ответов.

— Мы можем представить труп животного, — сказал Вертен. Перед встречей с Майндлем он коротко переговорил с Климтом в его камере в окружной тюрьме. — Климт утверждает, что похоронил кота в саду, под абрикосовым деревом рядом со студией.

— Это ничего не доказывает! — резко бросил Майндль. — Мало ли на какие уловки пускается преступник.

— Но вы же сказали, что были против его ареста, — удивился Вертен.

— Я действительно против, пока не появятся еще улики. Тем более что художник был хорошо знаком с убитой и не может подтвердить свое алиби. Это довольно редкий случай.

— У него есть алиби, но он не желает на него ссылаться, — сказал Вертен.

— Это не имеет значения, — буркнул Майндль.

— Вы исходите из того, что у фрейлейн Ландтауэр, кроме герра Климта, никаких знакомых не было? — вмешался в разговор Гросс. — А с девушкой, которая делила с ней квартиру, беседовали?

— Разве девушка могла совершить подобное убийство? — проворчал Майндль. — Тут требовалась недюжинная физическая сила.

Гросс поморщился и качнул головой, разочарованный замечанием бывшего коллеги.

— В день, когда произошло убийство, — сказал Вертен, — Климт получил от фрейлейн Ландтауэр записку, в которой она извинялась, что не может вечером прийти на сеанс позирования. Что вынуждена остаться дома и ухаживать за заболевшей подругой. Климт убедился, что это обман, потому что записку принесла именно та самая подруга. Так что, возможно, фрейлейн Ландтауэр в этот вечер встречалась еще с каким-то мужчиной.

— Следователи побывали на квартире убитой, но не нашли там ничего предосудительного. — Майндль со вздохом снял пенсне и потер переносицу. — Вы должны меня понять. Я не веду это дело, но мне не безразлична репутация венской полиции. Я связался с вами сегодня утром, доктор Гросс, поскольку знал о вашем интересе к этому делу. — Затем он скупо кивнул в сторону Вертена. — И о вашем тоже, адвокат. Я решил поделиться с вами результатами расследования, чтобы предварить возможные недоразумения. Разумеется, наше сотрудничество должно быть основано на самом полном доверии.

— Разумеется, Майндль, — ответил Гросс.

Этот карьерист решил на всякий случай подстраховаться, подумал Вертен. Климт всего лишь художник, но у него есть весьма влиятельные друзья. Очень многие дамы из высшего света Вены готовы позировать ему даже обнаженными. Эти дамы уговорят своих мужей на что угодно. Видимо, благодаря этому Климт уверенно победил на конкурсе и получил серьезные заказы от города, в том числе и на вызвавшую большие споры роспись потолка в вестибюле главного здания Венского университета. Люди в уголовной полиции определенно не понимали, кого упрятали за решетку и какой это может вызвать скандал.

А вот Майндль прекрасно знал, что за человек сидит у них в камере. И если в связи с этим арестом потом полетят головы, свою он сохранит, — поэтому он и привлек к расследованию Гросса. Если криминалисту удастся раскрыть дело, доказав невиновность Климта, инспектор припишет заслугу себе. А если окажется, что Климт действительно преступник, то он ничем не рискует, поскольку взял обещание с Гросса и Вертена хранить тайну. В любом случае Майндль будет в выигрыше. Неудивительно, что этот человек так высоко поднялся по служебной лестнице, подумал Вертен. Точно знает, как маневрировать. Князь Грюненталь не зря сделал его своим протеже. Такой талант не мог пройти незамеченным.

— В этом деле есть кое-что, о чем мы еще не говорили, — сказал Гросс.

— И что это? — спросил Майндль.

— Сцеженная кровь и отрезанные носы, — напомнил Гросс.

Майндль водрузил на нос пенсне.

— Да. Один из наших следователей занимается этим вопросом. Ищет нити, связывающие убийства в Пратере с еврейскими фанатиками.

Вертен застыл в кресле, чувствуя как приливает к лицу кровь.

— Однако пока ничего существенного не найдено. — Майндль заглянул в лежащие на столе бумаги и добавил: — Но есть кое-что, возможно, имеющее отношение к делу. Двое из убитых выполняли какую-то работу для венского доктора-невропатолога еврейского происхождения.

Он передал лист бумаги Гроссу, тот передал его Вертену. На листе были написаны фамилия и адрес: доктор Зигмунд Фрейд, Берг-гассе, 19.

Из управления полиции они сразу направились в Третий район Вены, где Лизель Ландтауэр снимала комнату у некоей фрау Илошня, на Ухатиус-гассе, рядом с трамвайной остановкой. Улица была названа в честь изобретателя-самоучки, артиллерийского капитана барона Фрайхера Франца фон Ухатиуса, который когда-то командовал Венским арсеналом. Среди его изобретений значился и проект примитивного устройства для показа движущихся изображений. Аналогичный аппарат американца Эдисона появился только через пятьдесят лет. Ухатиус снискал воинскую славу и получил генеральское звание за изобретение метода упрочнения бронзовых стволов полевых артиллерийских орудий с помощью наклепа внутренних стальных слоев, что оказалось эффективным в производстве. Однако когда одно из изготовленных по такой технологии орудий взорвалось во время демонстрации перед императором, Ухатиус уехал в Вену, где покончил с собой.

Вертен подробно изучал историю этого города, ставшего для него родным, и теперь боролся с искушением поделиться своими знаниями с Гроссом. Он понимал, что сейчас не время.

Они вошли в подъезд. Консьержка, занятая мытьем полов в холле, отправила их на третий этаж. Гросс страдал клаустрофобией и потому, отказавшись воспользоваться лифтом, тяжело пыхтя, двинулся вверх по лестнице.

Инспектор Майндль снабдил его официальным разрешением управления полиции произвести досмотр жилища Лизель.

— Эта трагедия так потрясла ее подругу, Хельгу, что она сразу уехала к родителям в Нижнюю Австрию, — объяснила хозяйка. — Вместе с вещами. В остальном комната такая же точно, какую бедная Лизель покинула накануне своей…

Фрау Илошня всхлипнула.

— Да, да, понимаю. — Гросс погладил ее руку.

— В газетах о Лизель пишут черт знает что, а она была добрая девушка.

Бульварные газеты уже вовсю муссировали арест Климта. Послеполуденные выпуски вышли с заголовками, вроде: «Ссора любовников закончилась смертоубийством» или «Красавица и чудовище». Газета, поместившая этот заголовок рядом с фотографией Климта (они постарались выбрать такую, где у него был демонический вид), напечатала репродукцию его картины «Голая правда», для которой позировала Лизель. Художник газеты приодел ее, чтобы не оскорблять нравственность добрых венских бюргеров обнаженным женским телом.

— Мы не сомневаемся, что она была добродетельной, — заверил ее Вертен.

— Пусть этот человек получит по заслугам.

Фрау Илошня имела в виду Климта, которого многие уже считали преступником. Она провела их в небольшую комнату в задней части квартиры, полутемную сейчас, во второй половине дня. В окно был виден двор с зеленым каштаном. В комнате стояли две односпальные кровати с железными спинками, на стене распятие. Напротив кроватей два гардероба. Дверца одного, ближнего ко входу, была полуоткрыта. Гросс заглянул и обнаружил, что шкаф пустой.

— Это гардероб Хельги, — пояснила фрау Илошня. — Думаю, она не вернется.

Гросс занялся вторым гардеробом, в котором уже копались полицейские и ничего не нашли. Вертен тем временем отвлекал внимание фрау.

— Мы будем вам благодарны за все, что вы расскажете о Лизель. У нее было много друзей?

Фрау Илошня отрицательно мотнула головой, да так резко, что из пучка выбилась прядь седых волос.

— Только Хельга. Они обе работали на ковровой фабрике.

Вертен с Гроссом переглянулись. Лизель ушла с фабрики вскоре после приезда в Вену. И последние полгода работала натурщицей у разных художников, главным образом у Климта. Видимо, из квартирной хозяйки много вытянуть не удастся. Она мало что знала о постоялице.

— А разве у такой красивой девушки не было мужчин-поклонников?

— Лизель была порядочная девушка! — почти выкрикнула фрау Илошня.

— Я в этом и не сомневаюсь, милостивая государыня, но нам весьма важно знать, были среди ее гостей мужчины или нет, — произнес Вертен, следя глазами за Гроссом, который, встав на стул, внимательно осматривал верх гардероба.

— В моем доме этого и быть не могло, я вас заверяю, — ответила фрау обиженным тоном.

Вертен про себя чертыхнулся. От старой крысы не было никакого толку.

Он осторожно взял ее под руку и проводил к двери.

— Большое спасибо за помощь. Мы оставим тут все в полном порядке. И дорогу назад тоже найдем без затруднений.

Она попыталась что-то возразить, но он с поклоном закрыл дверь перед ее носом.

— Думаю, Вертен, мы сюда пришли не зря, — произнес Гросс, показывая перевязанную красной ленточкой связку писем. Он слез со стула, сел на кровать. Подул на письма. Пыли на них не было. — Вот какой подарок оставила нам милая Лизель.

Гросс развязал ленточку и начал быстро просматривать письма одно за другим, пока не дошел до последнего.

— Ага. Интересно, интересно.

Он протянул письмо Вертену. Тот быстро его просмотрел.

— Хм, это уже кое-что.

— Едем в театр? — спросил Гросс. Его глаза блестели.

Через двадцать минут трамвай остановился у Бургтеатра.

Вертену не нравились новые здания, появившиеся в конце девятнадцатого века на Ринг-штрассе. Архитекторы слишком уж увлеклись символикой. Здание оперы в стиле неоренессанса должно было символизировать искусство, здание парламента в стиле неоклассицизма — напоминать о греческой демократии, а ратуша в неоготическом стиле олицетворяла бюргерский достаток. Теперь еще вот этот Бургтеатр со зрительным залом в форме лиры намекал на греческие истоки драмы. Вот такие сооружения теперь украшали старую добрую Вену.

Воздвигнутый на бульварном кольце Бургтеатр (он же Придворный театр), по мнению Вертена, был удивительно уродлив. Его строили шестнадцать лет, причем расходы постоянно росли и превысили первоначальную смету в несколько раз. Кстати, в росписи потолка Бургтеатра участвовал и Климт. Его открыли в 1888 году с большой помпой. Достаточно сказать, что фасад освещали четыре тысячи электрических лампочек. И это в Вене, где и теперь, десять лет спустя, улицы города по-прежнему освещали газовые фонари, хотя в других европейских столицах электрическое освещение быстро становилось нормой. Когда начали давать первые представления, выяснилось, что плохо слышны голоса актеров, да и видно неважно. Эти дефекты проектирования устранили лишь через два года.

Вертен последовал за Гроссом ко входу для артистов. Здесь криминалист предъявил привратнику письмо из полицейского управления. Тот недоверчиво вертел письмо в руках. Привратнику было известно, на какие ухищрения пускаются поклонники, чтобы прорваться через эту дверь и получить автограф у своего кумира. К тому же он был недоволен, что его оторвали от еды.

— Мы к герру Жирарди, — произнес Гросс прокурорским тоном. — И побыстрее читайте, милейший. Если не верите, можете позвонить в полицейское управление. Полагаю, у вас тут есть телефон.

Привратник проворчал что-то неразборчивое, затем махнул рукой налево, очевидно, показывая, где находится грим-уборная Жирарди.

Газеты превозносили этого актера до небес. Его объявляли вторым по известности человеком после императора. Однако если бы вы спросили людей на улице, особенно подальше от центра, знают ли они такого, то вряд ли получили бы удовлетворительный ответ. Простой люд театры не посещал. Но Жирарди действительно был феноменальным актером. Мастер художественного слова, он в равной степени превосходно исполнял и драматические, и комедийные роли. Его манере одеваться подражали все поклонники. Это однажды спасло Жирарди от заключения в сумасшедший дом, куда его собралась упечь жена, капризная и ветреная актриса, люто его ненавидевшая. Пытаясь избавиться от мужа, она подкупила доктора, который заглазно объявил Жирарди сумасшедшим. Когда же санитары прибыли забрать его в лечебницу, то по ошибке схватили слонявшегося у дома поклонника, поскольку тот был одет точно так же, как Жирарди, вплоть до фирменной соломенной шляпы.

Сегодня в Бургтеатре должна была состояться премьера пьесы Раймунда. Спектакль давали специально для императора, его семьи и приближенных, а также приехавшего с визитом из Англии принца Уэльского. Для обычной публики все театры и концертные залы Вены с июля по сентябрь были закрыты.

Гросс постучал в дверь.

— Войдите, — ответили по-французски.

Им показалось, что они попали в оранжерею. Цветы здесь были повсюду. Розы в многочисленных вазах, венки из фиалок и лилий, гвоздики всевозможных оттенков, в горшках бегонии, папоротники и даже пальмы. В воздухе стоял тяжелый цветочный аромат.

— Чем могу служить, господа? — Сильный, хорошо поставленный голос исходил от миниатюрного мужчины — кажется, даже Майндль был выше его ростом. Стоящая на туалетном столике китайская ваза с лиловыми хризантемами скрывала его чуть ли не целиком. Актер внимательно разглядывал себя в зеркало. Еще не было двух, а он уже гримировался.

Гросс быстро представился.

— А это мой коллега. — Он указал на Вертена.

Жирарди встал, бормоча по-французски:

— Весьма рад.

Он окинул вошедших взглядом бывалого, проницательного человека, умеющего распознавать всевозможные уловки. Такую он выбрал для себя сейчас роль.

— Извините за беспокойство, герр Жирарди, — продолжил Гросс. — Мы по делу, связанному с фрейлейн Елизаветой Ландтауэр.

Жирарди моментально сменил образ. Теперь он был беспечным бонвиваном.

— Лизель? Милая девочка. — Он моментально перешел с французского на немецкий, легкий венский диалект. На лице, как по заказу, появилась легкомысленная улыбка. — Вы тоже, господа, с ней знакомы?

Вертен и Гросс переглянулись.

— Вы что, не видели газеты? И ничего не знаете?

Жирарди начал медленно выходить из образа. Сквозь маску на короткое время проступило человеческое выражение.

— Перед спектаклем я не читаю новости. Это выбивает из колеи. А что произошло?

— В таком случае мой долг сообщить вам прискорбное известие. — Гросс на секунду замолк, как бы собираясь с силами. — Фрейлейн Ландтауэр мертва… убита.

В первый момент Жирарди, видимо, счел это дурной шуткой. Он собирался что-то сказать, но, посмотрев на серьезные лица Гросса и Вертена, произнес едва слышно:

— Как это случилось?

Затем, нащупав сзади себя кресло, устало опустился в него.

— Ей сломали шею, — ответил Гросс, кладя руку на плечо Жирарди. — Смерть наступила мгновенно. Она не страдала.

Тишину в грим-уборной нарушали лишь доносящиеся издалека звуки — голоса рабочих, устанавливающих на сцене декорации, стук молотков, распевающееся где-то в зрительном зале контральто.

— Этого не может быть, — наконец произнес Жирарди. — Тут какая-то ошибка.

Гросс отрицательно покачал головой:

— Боюсь, что это не ошибка, герр Жирарди. Ее опознали.

Жирарди долго смотрел прямо перед собой. Затем поднял на Гросса глаза.

— Когда? В какое время это случилось?

— Позавчера. Где-то между полночью и тремя часами ночи. Точнее медицинский эксперт определить не смог.

Жирарди обхватил голову руками, закрыв ладонями глаза. Посидел так с полминуты, затем резко рванулся и выпрямился в кресле.

— Почему вы пришли с этим ко мне? Откуда вообще вам стало известно, что мы… встречались?

Гросс извлек пачку писем.

— Она хранила ваши письма. Из самого последнего совершенно ясно, что в тот вечер вы были вместе.

— Позвольте? — Жирарди поднялся и протянул руку за письмами. К удивлению Вертена, Гросс их ему отдал. Актер сунул пачку в ящик туалетного столика и снова уселся в кресло. — Тут вот какое дело. Лизель очень хотела провести со мной вечер. Мы поужинали в ресторане отеля «Захер». Возможно, вам известно, что сегодня у меня премьера. Лизель, разумеется, думала, что это пустяки. Но человеку в моем возрасте перед спектаклем, особенно таким, необходимо как следует выспаться.

— Во сколько это было, сударь? — спросил Гросс.

Жирарди недоуменно вскинул брови.

— Когда вы с ней расстались?

Актер задумался.

— Не позднее одиннадцати. Может быть, в пятнадцать минут двенадцатого. Спросите официантов в «Захере», они видели, как мы уходили. Лизель отправилась пешком. Разозлилась на меня и отказалась ехать в фиакре, который я для нее вызвал. Ну это вообще было похоже на…

— Да, сударь, — поощрил актера Гросс, — продолжайте.

— Неуместно при данных обстоятельствах говорить такое, но так могла поступить только уличная девка. Я хочу сказать, женщина легкого поведения. Вот они действительно имеют обыкновение прогуливаться по вечерним улицам.

— А вы поехали домой? — спросил Гросс, доставая из кармана блокнот.

— Да. Если вам потребуется, мой камердинер может это подтвердить. Хотя, должен заметить, мне не очень нравится этот допрос перед спектаклем.

Вертен видел, что теперь Жирарди полностью оправился от шока, вызванного известием о гибели его любовницы.

— Извините, господа, — произнес он с вызовом, — но кто вы вообще такие? Не из полиции, это очевидно. Репортеры? Если так, то я прикажу вас выпроводить. — Его рука потянулась к шнуру рядом с туалетным столиком.

— Нет, мы не репортеры, — заверил его Гросс своим зычным голосом. — Инспектор управления полиции Майндль попросил нас помочь в расследовании этого преступления. Войдя к вам, мы представились. Вы, верно, не расслышали. Извольте, я повторю: доктор Гросс, криминалист из Граца.

По глазам Жирарди было видно, что он никогда о нем не слышал.

— Если вы можете хоть чем-то нам помочь, мы были бы весьма благодарны, — добавил Вертен, пытаясь разрядить обстановку.

Жирарди вздохнул:

— Так поговорите с ее приятелем художником. Она должна была в тот вечер ему позировать. Повидайтесь с ним, выясните, что он делал в четверг ночью. Вы сказали, у нее была сломана шея? Хм, этот человек вполне способен проломить кирпичную стену.

— Нет, это просто возмутительно! — взорвался Гросс, когда они вышли на освещенное ярким солнцем бульварное кольцо.

— Вы о чем? — спросил Вертен.

— Да этот зазнавшийся актеришка. Принял меня, видите ли, за какого-то репортера в целлулоидном воротничке. Сам родом из Граца, но не знает, что я самый знаменитый криминалист в мире. Написал учебники, издаю журнал, был советником и высших полицейских чинов, и даже монархов.

— Нервы, — объяснил Вертен. — У него сегодня премьера.

Однако это Гросса не успокоило.

— Учит меня, что делать. «Поговорите с художником». Идиот.

— Кажется, его действительно поразила смерть фрейлейн Ландтауэр.

— Хм…

— Зачем вы отдали ему письма?

— Теперь я бы этого не сделал. Жирарди не заслужил доброго отношения. — Гросс пожал плечами. — Впрочем, эти письма доказывают лишь то, что актеришка плагиатор. Все его любовные излияния — это цитаты из сонетов Шекспира и романтических стихов Лессинга. Но фрейлейн Ландтауэр этого не знала. Хорошо еще, если она читала бульварные газеты и низкопробные приключенческие романы в дешевом переплете.

— Они доказывают их связь, — возразил Вертен.

Гросс усмехнулся:

— Для доказательства их романа едва ли нужны эти письма. Если мир узнает об этом, я уверен, герр Жирарди будет счастлив. Для таких, как он, это очень важно. И в «Захере» он ни от кого не таился. В свое время мы, конечно, проверим его алиби, но я не сомневаюсь, что он действительно выпроводил девушку.

— Так куда мы сейчас направляемся? — спросил Вертен.

— Я думаю, у нас достаточно времени перед ужином, — ответил Гросс, — чтобы повидаться с этим доктором-невропатологом, о котором говорил Майндль.

Но доктора Зигмунда Фрейда они дома не застали. Объявление на двери гласило, что в августе в случае крайней необходимости его можно найти в некоем пансионе. Далее следовал адрес в небольшом курортном городке в тридцати километрах от Зальцбурга. Объявление было датировано десятым августа, то есть в ночь, когда была убита Лизель Ландтауэр, Зигмунд Фрейд в Вене отсутствовал.

— Жаль, — сказал Гросс со вздохом. — Я предвкушал интересную беседу. Слышал, что доктор разработал какую-то новую терапию. Называет ее лечение разговором.

 

Глава пятая

Они ждали Теодора Герцля в кафе «Ландман» рядом с Бургтеатром. Место встречи он выбрал сам. Сравнительно недавно это был денди, модный драматург и фельетонист. И вот теперь, написав книгу «Еврейское государство», Герцль стал основоположником сионизма.

Вертен возражал против этой встречи.

— Майндль не советовал нам рассматривать еврейский след.

— С каких это пор Майндль стал для вас авторитетом? — спросил Гросс. — Ведь, насколько мне известно, вы его глубоко презираете.

Криминалист был прав, но в этом вопросе Вертен не мог оставаться беспристрастным. Он думал, что его еврейство надежно похоронено образованием, деньгами и переходом в христианство. Оказалось, что это не так. Его бесило само предположение о еврейском ритуальном убийстве, потому что это были пустые разговоры. Еще ни разу никто не доказал виновности еврея в гибели какого-то христианина, а вот наоборот — сколько угодно. Христиане проливали кровь евреев по всей Европе в течение многих столетий.

Гроссу оказал услугу его бывший студент, теперь редактор газеты «Нойе фрайе прессе», в которой до недавнего времени работал Герцль. Он смог уговорить этого чрезвычайно занятого человека выкроить время для встречи с Гроссом.

Поначалу Вертен вообще не собирался присутствовать при их беседе, но затем любопытство взяло верх. Фамилия Герцль с недавних пор была на слуху у венской общественности. До начала Второго конгресса сионистов в Базеле, куда Герцль пригласил выдающихся личностей со всего мира, оставалось несколько дней. Он рассчитывал, что они помогут ему в разработке плана основания еврейского государства в Палестине или Аргентине. Вертену хотелось узнать, что движет этим человеком. Как он смог чуть ли не за сутки превратиться из ассимилированного австрийца в поборника еврейского государства?

Он узнал Герцля сразу, как тот вошел в кафе. Мужчина не особенно крупный, но представительный. Особенно впечатляла его длинная густая борода библейского патриарха. Герцль коротко посовещался с метрдотелем, герром Отто, и направился к их столу. Гросс и Вертен встали.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу, — сказал Гросс, протягивая Герцлю руку. — Я знаю, вы человек занятой. Много пишете, а теперь еще подготовка конгресса. — Он придвинул Герцлю стул из гнутой древесины работы Тонета.

— Рад познакомиться. — Герцль сел.

Вертена поразило несходство его внешности и голоса. У этого импозантного патриарха, одетого в дорогой серый костюм с голубоватым оттенком, наверняка сшитый в фешенебельном салоне моды «Книце» на знаменитой торговой улице Грабен, голос оказался почти таким же высоким, как у кастрата.

Гросс на это не обратил никакого внимания и сразу перешел к делу. Начал рассказывать Герцлю об убийствах в Пратере.

— Я кое-что об этом читал в газетах, — признался Герцль. — Правда, не очень внимательно. Совершенно нет времени.

Теперь Вертен обнаружил, что его голос хотя и высокий, но имеет недюжинную силу. Герцль произносил слова медленно, как будто был заикой и недавно избавился от этого недуга специальными упражнениями. Это производило своеобразный гипнотический эффект, вынуждая Вертена внимательно прислушиваться к каждому слову.

— Право, не знаю, господа, чем могу помочь в вашем расследовании, — сказал Герцль.

— Дело в том, — пояснил Гросс, — что убийца, кроме того, что отрезает своим жертвам носы, еще сцеживает у них всю кровь.

Герцль усмехнулся:

— Понимаю. Намек на еврейские ритуальные убийства, верно?

— Именно намек! — восхитился Гросс. Общество умного человека всегда доставляло ему наслаждение. — Вы это совершенно верно заметили. — Он помолчал. — Герр Герцль, может быть, вам известны лица, которые с помощью вот таких зверских преступлений могли пожелать дискредитировать сионизм или вообще евреев? Не угрожал ли кто-то в последнее время вам или вашей организации? На словах или письменно.

Герцль грустно улыбнулся:

— У меня список длинный, доктор Гросс.

— Я бы хотел, чтобы вы ограничились только серьезными врагами.

Герцль кивнул:

— Хорошо, я попрошу секретаршу приготовить список таких людей. Куда его прислать?

Гросс назвал свой номер в отеле «Бристоль».

— Вы читали мою книгу «Еврейское государство»? — неожиданно спросил Герцль.

— Еще нет, — ответил Вертен. — Но я ее обязательно прочту. — Он порывисто задышал, набираясь решимости. — Скажите, герр Герцль, каково это вернуться в иудаизм?

— Вы по крови еврей, адвокат Вертен?

— Да. — Вертен обнаружил, что произносит это с гордостью.

— Ну тогда вы знаете не хуже меня, как многие евреи тяготятся своим происхождением, стремясь попасть в приличное общество. Наверное, вам известно, кем я был до сравнительно недавнего времени. Мою жизнь круто изменило «дело Дрейфуса». Раздававшиеся на парижских улицах крики «Смерть евреям!» помогли мне осознать, что все наши старания тщетны. Евреи живут в Европе многие сотни лет. Мы страстно желаем стать полноправными членами общества, считаем себя патриотами стран, в которых живем, но все равно остаемся в них чужаками. Антисемит в любой момент может подойти к тебе и грязно оскорбить, и не только словом, и нет в мире такой силы, которая могла бы нас защитить. Теперь я смотрю на свою прежнюю жизнь как на проведенную впустую.

Герцль замолк, как будто спохватившись, что сказал слишком много.

— Вряд ли эти годы были потрачены вами впустую, герр Герцль, — подал голос Гросс. — Живя в Граце, я прочитал вашу книгу «Бурбонский дворец, картинки из парламентской жизни во Франции» и нашел ее замечательной.

— Нет, — отозвался Герцль, — не тем следовало мне заниматься. Не тем. Свое преображение я рассматриваю как модель преображения всех евреев. Собственное государство — в этом их спасение. Если будет время, прочтите мою новеллу «Анилиновая гостиница». Там об этом написано.

После ухода Герцля они еще посидели в кафе некоторое время, обсудили планы.

— Я, пожалуй, поеду встречусь с Климтом, — сказал Вертен. — Может быть, он что-то вспомнил, связанное с подтверждением алиби на даты других убийств.

— А я тем временем посещу криминалистическую лабораторию, — отозвался Гросс. — Уважаемый инспектор Майндль пригласил меня посмотреть фотографии вскрытия жертв убийцы.

Эти слова в его устах прозвучали как предвкушение некоторого утонченного удовольствия, как будто он собирался в театр или дорогой ресторан.

Они договорились встретиться в лаборатории после разговора Вертена с Климтом.

— Тот факт, что вы назвали Герцлю свой номер в «Бристоле», — произнес адвокат вставая, — означает, что отъезд в Черновцы откладывается?

Гросс посмотрел на него из-под полуприкрытых век.

— Но вы же, мой дорогой Вертен, не сядете завтра в поезд, увозящий вас в имение родителей? Нет, милейший, мы останемся здесь и будем работать.

— А что с еврейским следом?

— Тут пока не ясно, — ответил Гросс. — Эти преступления — несомненно, провокация. Их совершил либо фанатик-антисемит, либо какой-то большой умник с целью направить следствие по ложному следу. Но это не значит, что ритуальные убийства — миф. В следующем выпуске «Архива криминалистики» выйдет моя статья о верованиях выходцев из Африки в странах Карибского бассейна — сантерии, вуду и пало-майомбе, — где ритуальные убийства играют доминирующую роль. Разумеется, это мерзко и отвратительно, однако существует.

Вертена проводили в тесную, душную камеру, которую Климт делил с двумя уголовниками, тоже обвиняемыми в убийстве.

Охранники вывели их, чтобы адвокат мог поговорить со своим клиентом. На выходе из камеры тот, что повыше ростом и более бандитского вида, посмотрел на Вертена.

— Слышь ты, не подведи Густля. Ему, конечно, нужен настоящий уголовный адвокат, но он почему-то привязался к тебе. Так что постарайся.

— Давай, двигайся, — буркнул охранник, толкая его дубинкой.

— Не беспокойся, Гуго, — сказал Климт вслед уходящему сокамернику. — Со мной все будет в порядке. — Он повернулся к Вертену. — Видите, я, кажется, приобрел здесь друзей. Хорошие парни, в самом деле. Просто жизнь у них не задалась. Взять, например, Гуго. Отец погиб во время аварии на текстильной фабрике. Жить стало не на что, и мать пошла торговать своим телом. Гуго тогда был еще мальчик, но все слышал и видел. С семи лет начал промышлять карманными кражами.

— Я уверен, — согласился Вертен, — у этих людей богатая история. Хоть роман пиши.

— Знаете, я даже стал как-то по-иному смотреть на жизнь.

Когда Климт произносил эти слова, его глаза сияли, и Вертен подумал, что этому человеку как будто тюрьма пошла на пользу. Давно он не видел художника таким здоровым и отдохнувшим.

— Однако перейдем к делу. — Вертен посмотрел на Климта. — Вы вспомнили, где находились в часы совершения убийств?

Климт сел на металлическую койку, оставив Вертену место примоститься рядом.

— Боюсь, что тут я не смогу вам чем-то помочь, дружище. Эмили просмотрела свои записи в дневнике. Похоже, в эти дни и часы я работал в студии допоздна. Один. Впрочем, так продолжается уже несколько месяцев. Надо было к сроку закончить портрет Сони Книпс. Ну и «Афину Палладу». — Он посмотрел на Вертена. — А как дела у вас с Гроссом?

Вертен рассказал художнику, что им удалось выяснить.

— Но если Майндль считает, что я невиновен…

— Это не совсем так, — быстро вставил Вертен. — Инспектора заботит его карьера. Пока он просто выжидает.

— Ну и ладно, — весело проговорил Климт, — пусть выжидает. Я невиновен, понимаете? Разве можно осудить невиновного?

В этот момент с тюремного двора донесся стук топоров.

Вертен увидел, как изменилось лицо Климта. Художник знал, что там происходит. Сегодня вечером должна состояться казнь. Рабочие воздвигали виселицу.

Когда Вертен вошел в криминалистическую лабораторию, Гросс продолжал рассматривать в сильную лупу фотографии, разложенные на длинном столе в углу. В лучах струящегося из окон послеполуденного солнца мельтешили мушки.

— Есть добрые вести от Климта? — спросил он, поднимая глаза.

Вертен отрицательно покачал головой.

— У него нет алиби ни на одно убийство. Но он, кажется, в тюрьме не страдает. Наслаждается вынужденным отпуском. А что у вас?

— Вот, взгляните. — Гросс разложил перед ним пять фотографий с изображением разреза на одной и той же части шеи. — Это разрез сонной артерии каждого из пяти убитых. Спасибо криминалистам, которые это снимали. Они, видимо, читали мои работы и понимают значение фотографии. В результате мы имеем великолепное свидетельство аутопсии каждой жертвы. Теперь уже четверо похоронены, так что без этих фотографий я бы никогда не смог сделать никаких выводов.

— Разрезы вроде одинаковые, — сказал Вертен.

— Только и всего? — спросил Гросс, протягивая ему лупу.

Вертен внимательно рассмотрел каждый разрез.

— Мне разрезы кажутся одинаковыми, но я не эксперт.

— А я эксперт, — проговорил Гросс, — и могу утверждать, что разрезы сделаны одной и той же рукой. Причем очень опытной. Убийца либо хирург, либо профессионал в такого рода делах. И еще я полагаю, что он правша, поскольку с правой стороны надрезы глубже, чем с левой. И работал убийца скальпелем или опасной бритвой, поскольку ножом, даже очень острым, такие разрезы сделать невозможно. Опять же это указывает либо на доктора, либо на человека, набившего руку на таких убийствах.

— Или парикмахера, — пошутил Вертен, но сразу посерьезнел. — Набившего руку, вы говорите?

— Не исключено, что сцеживать кровь у жертв ему кто-то помогал.

— Да, Гросс, с каждым часом наше дело становится все более запутанным. Не возражаете, если я кое-что добавлю?

— Милости прошу.

— По дороге сюда я придумал для этих преступлений еще один мотив. Возможно, все это было направлено против Климта.

Гросс кивнул.

— Убийства совершены, только чтобы свалить их на Климта?

— Может быть, — продолжил Вертен, — это сделал кто-то из хорошо знавших художника, его образ жизни, распорядок дня, в том числе и то, что у него не будет на эти убийства алиби. Этим преступником должен быть, конечно, тоже художник, и таких, я думаю, может набраться пара десятков.

— Зависть, — задумчиво проговорил Гросс. — Чем бы люди ни занимались, зависть всегда присутствует в их отношениях. Не исключено, что, выйдя из лиги художников и основав Сецессион, наш герр Климт погладил кое-кого из академических художников против шерсти.

— Неужели этого достаточно, чтобы убить пять ни в чем не повинных людей? — спросил Вертен.

Гросс пожал плечами:

— В моей практике я встречал преступников, убивавших и по более ничтожному поводу.

— Если прибавить к списку коллег Климта еще и врагов Герцля, нам придется перебрать половину Вены.

— Нет, я думаю, легче будет проследить оружие.

— Да что вы, Гросс. Представляете сколько скальпелей и опасных бритв в Вене? Это же будут поиски иголки в стоге сена.

— Вовсе нет, мой дорогой друг. — Гросс снова протянул лупу Вертену. — Взгляните на разрез на фотографии М5. Только очень внимательно, прошу вас. — Заточенным концом графитового карандаша он указал на область примерно посередине. — Что вы видите на краях раны?

Прошло несколько минут, прежде чем Вертен разглядел то, что сразу увидел опытный глаз Гросса.

— Кажется, тут на разрезе имеются какие-то светлые неровности, похожие на хлопья.

— Превосходно, Вертен. Именно так и есть. Но на других четырех фотографиях этого нет.

— Неужели преступник сменил инструмент?

— И снова в точку, Вертен. Длина, глубина и, скажем так, уверенность, с какой сделан разрез, у всех пяти жертв одинаковые. Светлые неровности появились только у самой последней убитой, фрейлейн Ландтауэр.

Вертен задумался.

— Может быть, лезвие затупилось?

— Нет, мой друг. Я долго изучал холодное и огнестрельное оружие и не сомневаюсь, что наш убийца приобрел, причем недавно, экспериментальную модель зазубренного скальпеля, изготовленного в Британии фирмой «Харвуд и Мейер». Именно зазубренные лезвия оставляют такие неровности. Конечно, разрез, сделанный ровным скальпелем, чище, его легче зашивать, но специалисты фирмы «Харвуд и Мейер» показали, что скальпели с зазубренным лезвием защищают плоть от нагноения. И я гарантирую вам, Вертен, что это не иголка в стоге сена. Мне достоверно известно, что в Австрии есть только один или два торговых дома, где можно купить медицинские инструменты фирмы «Харвуд и Мейер». А через торговцев можно добраться и до покупателя. Даже если этот скальпель был украден, все равно важно выяснить, откуда он здесь появился.

Он проследовал за адвокатом от тюрьмы до здания, где располагалась городская криминалистическая лаборатория. Этот щеголь-адвокат и понятия не имел, что за ним следят. Ясное дело, дилетант. Недалек тот час, когда они оба — он и его друг профессор — забредут в омут, который их поглотит. А пока пусть побродят вокруг, попробуют ногами воду.

По его костлявому лицу скользит улыбка. Пока эти двое ничем не угрожают ни ему, ни делу. До сих пор все проходило удачно. Так будет и впредь. Однако дело близится к завершению. Эта мысль навевает грусть. Жалко расставаться с такой интересной работой, достойной его мастерства.

Он снова смотрит на окна криминалистической лаборатории и качает головой.

Пусть они пока побегают, потешатся.

 

Глава шестая

Всю ночь с южных Альп дул теплый сухой ветер. Не стих он и к утру. Обжигал прохожих своими резкими порывами, с некоторых срывал шляпы.

Вертен проснулся с тяжелым похмельем. Они с Гроссом вчера славно посидели вечером в таверне, в Зиверинге, винодельческой деревне в окрестностях Вены. Пили замечательное вино «Нойбургер», заедая холодной свининой, сырами и салатами из маринованных овощей. Вертен, конечно, знал старый венский рецепт от похмелья — съесть вначале кусок ржаного хлеба, намазанного топленым свиным жиром, смальцем, чтобы он обволок желудок. Но было жарко, и он от такой профилактики похмелья отказался. И вот теперь страдал.

А Гроссу хоть бы что. Вчера выпил, наверное, раза в два больше, чем Вертен, и принимался петь всякий раз, когда цыганский ансамбль подходил к их столику. Самое удивительное, что Вертен тоже пытался подпевать, хотя в отличие от криминалиста слов не знал. И это он, всегда морщившийся, когда при нем консьержка фрау Корнек или кучер фиакра начинали насвистывать какую-нибудь простонародную песенку. Хорошо, что еще не танцевал, как другие в таверне. Но напевал — это точно. При этом ужасно фальшивил. А Гросс посматривал на него с загадочной улыбкой, которая могла означать что угодно, от одобрения до порицания.

Они договорились встретиться после полудня, чтобы начать обход торговцев медицинскими инструментами. Но до этого Вертену нужно было привести себя в надлежащий вид, и он направился в кафе «Айлес» за ратушей. Оно оказалось закрыто. Вот вам пожалуйста, не везет, так не везет. Оказывается, в августе его всегда закрывают на две недели. Вертен этого не знал, потому что как раз в это время гостил у родителей. Да, кстати, надо бы дать им телеграмму: его приезд откладывается. Хотя, если честно, ему не очень хотелось туда ехать по многим причинам. Но в основном из-за того, что родители не оставляли попыток его женить.

— Адвокат Вертен.

Он был так погружен в свои мысли, что не заметил подошедшего человека. Высокий, крепкий, одетый тепло не по погоде, но без шляпы. Загорелое обветренное лицо выдавало жителя провинции.

— Чем могу служить?

— Извините за беспокойство, но мне нужно с вами поговорить.

Выговор этого человека подтвердил догадку Вертена. Он из окрестностей Зальцбурга, может быть, из Тироля.

— Обо мне вы осведомлены лучше, чем я о вас, — сказал Вертен. Человек сощурил глаза, не понимая, и ему пришлось пояснить: — Мою фамилию вы знаете, а я вашу нет.

Незнакомец поспешно вытер правую руку о брюки и протянул Вертену:

— Ландтауэр. Йозеф Ландтауэр. — Он помолчал, затем добавил: — Я приехал забрать мою дочку Лизель.

Неожиданный порыв теплого ветра чуть не сдернул с головы Вертена котелок, но он успел его подхватить.

Они устроились в небольшом кафе, тут же у ратуши. Заняли столик на воздухе рядом с высоким каштаном, заказали пива с дежурным блюдом — копченым окороком и квашеной капустой, и продолжили разговор.

— Так зачем вам нужна встреча с герром Климтом? — спросил Вертен.

Он уже знал, что Ландтауэр вчера прямо с вокзала отправился в окружную тюрьму, чтобы увидеть Климта. Но в свидании ему отказали, пояснив, что на это имеют право только родственники и адвокат, герр Вертен. Дальше Ландтауэр нашел на почте телефонный справочник, где был указан адрес Вертена. Позвонить ему в офис приезжий не решился, а начал слоняться у дома, дожидаясь, когда адвокат выйдет. Вертена он узнал, потому что услышал, как консьержка обратилась к нему по фамилии.

— Согласитесь, герр Ландтауэр, это довольно странное желание.

— Да что же тут странного? — проговорил приезжий, не отрываясь от еды. — Моя Лизель в письмах рассказывала, какой добрый человек герр Климт. Какой он благородный, как ей помогает. Я сразу решил, что этот человек никак не может быть убийцей.

При этих последних словах глаза Ландтауэра наполнились слезами, и он поспешно приник к кружке пенного пива.

Вертен вздохнул.

— Поверьте, герр Ландтауэр, я вам очень сочувствую. И не сомневаюсь, что ваша дочь была чудесной девушкой.

— Да, адвокат Вертен, она была истинный ангел. — Ландтауэр вытер рукавом повлажневшие глаза. — Ее мать умерла, когда Лизель была еще совсем малютка. Я растил ее один. Старался сделать честной, богобоязненной. Я вам прямо скажу, герр адвокат, мне не хотелось отпускать девочку в столицу. Я боялся, что она тут встретится с нехорошими людьми, наберется от них дурного.

Его глаза на мгновение ожесточились, но он снова быстро приложился к пиву. Вертен последовал его примеру.

— Вам уже отдали тело дочери?

Ландтауэр горестно кивнул.

— Тогда уезжайте и поскорее ее похороните. А встреча с герром Климтом вашему горю не поможет. Конечно, он невиновен. Я и мой друг, профессор Ганс Гросс, сейчас пытаемся найти действительного убийцу. Чтобы он предстал перед судом.

Ландтауэр сморщился.

— Поймите меня, герр адвокат, я не могу уехать, не повидавшись с человеком, которого моя дочка так высоко ценила. Это все равно что не вернуть долг. Я просто не смогу спокойно жить дальше. — Он с мольбой посмотрел на Вертена. — Вы мне поможете, герр адвокат, я знаю, поможете. Ведь вы такой благородный господин.

Они закончили трапезу в молчании. Ландтауэр промокнул остатки соуса толстым куском ржаного хлеба и отправил в рот.

— Вы не поверите, герр адвокат, но я в первый раз за несколько дней поел по-настоящему. С тех пор как получил печальное известие. Полицейский постучал ко мне в дверь, как раз когда я обедал. С тех пор кусок не лез в рот.

Когда официантка подала счет, Ландтауэр полез в карман за кошельком. Вертен его остановил:

— Прошу вас, герр Ландтауэр, позвольте мне заплатить.

Получив щедрые чаевые, полногрудая девица вспыхнула улыбкой.

Они вышли на залитую ярким солнцем улицу, которая сейчас, в субботу после полудня, да еще в середине августа, была безлюдна. Половина Вены пребывала на водах, иные путешествовали в Альпах, а вот Вертен был вынужден париться в Вене и отводить взгляд от умоляющих глаз человека, потерявшего единственную дочку.

— Ладно, герр Ландтауэр, но только недолго. Хорошо?

Вместо ответа тот энергично затряс ему руку.

Окружная тюрьма находилась в нескольких кварталах от ратуши. Вертен завел Ландтауэра в контору, где вписал в бланк свою фамилию с припиской «плюс гость».

— Они только пообедали, — сообщил Вертену сидящий за столом сержант. — Через несколько минут вернутся в камеры.

Пришлось подождать. Ландтауэр ходил взад-вперед, крепко сцепив за спиной толстые пальцы. Вертен смотрел на него с жалостью. Бедняга, какой это для него ужасный удар — потерять дочь.

Наконец явился надзиратель и проводил их к камере Климта. Увидев стоящих в дверях Вертена со спутником, художник вопросительно вскинул брови.

Вертен повернулся к Ландтауэру.

— Подождите здесь, пока я все объясню герру Климту.

— Скажите, что я только хочу пожать ему руку. За его доброту к моей Лизель.

Вертен похлопал по его плечу.

— Я ему все скажу.

Войдя в камеру, он быстро объяснил Климту причину визита.

— Пусть войдет, — произнес Климт не задумываясь.

— А может быть, лучше поговорить с ним через решетку? Я совсем не знаю, что это за человек. Кажется, он искренне подавлен гибелью дочери, но…

— Чепуха, — решительно бросил Климт. — Зачем нам решетка? Он же знает, что я не мог убить его дочь. Надзиратель, пожалуйста, введите этого человека.

— Может, не надо, Густль? — спросил Гуго с верхней койки.

— Человек потерял дочку, — ответил Климт не оборачиваясь. — Это единственное, что я могу для него сделать.

Гуго посмотрел на Вертена.

— Все равно эта затея мне не нравится.

Дверь камеры распахнулась. Вошел Йозеф Ландтауэр с благодарной улыбкой на губах. По мере приближения к художнику выражение его лица менялось. Неожиданно он выхватил из кармана нож и бросился на Климта.

— Это тебе за мою дочку.

Сидящий на койке Вертен инстинктивно выбросил вперед ногу. Ландтауэр споткнулся и упал на пол. Прыгнувший на него сверху Гуго пытался отнять нож, но тщетно. Казалось, Ландтауэра это разъярило еще сильнее. Он легко сбросил Гуго со спины и вскочил на ноги.

— Мерзавец! Ты убил мою дочку! Так получай же!

— Сделайте же что-нибудь! — воззвал Вертен к надзирателям.

Один из них целился в Ландтауэра из пистолета, но его загораживал Климт.

Художник принял боевую стойку. Он каким-то образом успел оторвать от простыни лоскут и обмотать им левую руку.

Ландтауэр сделал выпад, но Климт уклонился, а затем произнес на удивление спокойным голосом:

— Клянусь, я ее не убивал. А теперь брось нож, пока не поздно.

— Ты изверг и злодей, — прохрипел Ландтауэр. — Совратил мою дочку, моего ангела.

Он снова бросился на Климта. Тот успел отбить удар обмотанной рукой, но нож прорезал тонкую материю, оставив на ней красную полоску.

Вмешался Гуго. Но теперь он действовал искуснее: прыгнул Ландтауэру на спину и вдавил своими длинными костлявыми пальцами его глаза в глазницы. Ландтауэр вскрикнул, дернулся и упал на обе руки. Но все же сумел задеть ножом левое бедро Гуго. В этот момент надзиратель приставил наконец к его виску пистолет.

— Хватит. Бросай нож, или я выстрелю.

Ландтауэр уставился на него с видом попавшего в капкан хищника. Дернулся пару раз, часто дыша, с выпученными глазами, а затем обмяк и выронил на пол нож, который Вертен быстро отпихнул ногой в сторону.

Когда надзиратель надевал на Ландтауэра наручники, тот бормотал что-то неразборчивое. Его подняли на ноги, и Вертен, увидев торчащую из внутреннего кармана пиджака газету, потянулся и вытащил ее. Это была та самая бульварная газета с фотографией Климта на первой полосе и репродукцией картины «Голая правда».

Увидев газету, Ландтауэр встрепенулся.

— Лучше бы я сам прикончил маленькую сучку, чем позволить этой свинье марать ее. — Когда надзиратели волокли его из камеры, он вывернул голову, чтобы в последний раз посмотреть на Климта. — Ты будешь гореть в аду, грязный подонок!

Вертен явился к Гроссу в его номер в «Бристоле» позднее, чем уславливались.

— Что вас задержало? — спросил криминалист, не поднимая головы от бумаг.

Вертен рассказал ему о своем злоключении.

— Это все из-за меня.

— Чепуха, — бросил Гросс, продолжая просматривать список, который ему сегодня передали от Герцля. — Вы Климта предупредили. А он рисковал из ложного благородства.

— Не надо было приводить Ландтауэра в тюрьму. Но он казался мне таким искренним. Вот вам моя проницательность.

— Не стоит так строго себя судить. Вертен. Я уверен, что этот человек был искренним в своем горе, не важно, что было его причиной. И вы смогли убедиться, что деревенские жители могут быть хитры и коварны.

— Уверяю вас, Гросс, у Йозефа Ландтауэра мог бы брать уроки сам Жирарди.

— Кстати, об актере, — сказал Гросс. — Сегодня проверил его алиби. Метрдотель ресторана «Захер» подтвердил, что в тот вечер он действительно был там в обществе молодой женщины. И ушли они порознь.

Вертен шумно вздохнул.

— Хорошо, что хотя бы эта версия отпадает.

— А как себя чувствуют Климт и его защитник-уголовник?

— Рана у Климта поверхностная, но инцидент вывел его из равновесия. А Гуго некоторое время будет отдыхать в больнице. Может быть, потом суд учтет, что он предотвратил убийство в окружной тюрьме.

— Ландтауэра, я полагаю, посадили, — пробормотал Гросс, откладывая список и возвращаясь к внимательному изучению телефонного справочника Вены.

Вертен кивнул.

— Климт отказался выдвинуть против него обвинения, но в любом случае он свое получит. Я посоветовал следователю связаться с полицией деревни, откуда он приехал, и представляете, все очень быстро выяснилось. Оказывается, этот человек пользуется там дурной славой. В полиции подозревали, что он забил свою жену до смерти, но доказать не смогли. Его дочка Лизель, как только представился случай, сбежала от него из-за побоев. Но потом в деревню дошли бульварные газеты с репродукцией картины Климта, на которой изображена обнаженная Лизель, и Ландтауэр стал всеобщим посмешищем. Он даже не смел появиться в местном трактире.

— То есть, нападая на Климта, он мстил больше за себя, чем за дочь, — сказал Гросс.

— Похоже, что так, — отозвался Вертен.

Криминалист тряхнул головой.

— Каким бы обаятельным этот герр Ландтауэр ни был, но давайте с ним покончим, хорошо, Вертен? Тем более что никто серьезно не пострадал.

— Вот повеселятся газетные репортеры, если об этом пронюхают. — Вертен откинулся на спинку кресла и глотнул великолепного коньяка из рюмочки. Только сейчас наконец прошло это ужасное похмелье. — Бульварная пресса снова вытащит Климта на первые полосы. Гнусного Ландтауэра превратит в национального героя, а художника представит растлителем юных девственниц.

Но Гросс его больше не слушал, сосредоточив внимание на фотографиях жертв убийцы и списке Герцля, дополненного Вертеном предполагаемыми врагами Климта. Недавно посыльный доставил еще список от инспектора Майндля с фамилиями анархистов и других смутьянов, за которыми ведется наблюдение. По его мнению, эти люди ждут не дождутся революции, и потому любые возмущения в обществе им на руку. Гросс счел это чушью, а Вертен, внимательно изучив список, подивился его разнообразию. Там были собраны все, от итальянских анархистов до таких политиков, как Герцль и социалист Виктор Адлер.

Вечером они отправились на встречу с бывшим коллегой Гросса по работе в Граце Рихардом Фрайхером фон Крафт-Эбингом, ныне заведующим кафедрой психиатрии Венского университета. Вертен тоже был с ним знаком. До 1889 года Крафт-Эбинг был директором психиатрической больницы в городке Фельхоф вблизи Граца, затем его пригласили в Вену занять пост директора государственной психиатрической лечебницы. С 1892 года, после кончины Теодора Херманна Мейнерта, он заведует кафедрой психиатрии в Венском университете. Вертен знал Крафт-Эбинга как психиатра-криминалиста, который детально исследовал всевозможные психологические типы уголовных преступников и существенно развил теорию этой области психиатрии. В частности, он ввел в уголовно-правовую практику понятие «ограниченная вменяемость». По Крафт-Эбингу, совершивших преступления под влиянием душевной болезни следует не наказывать, а лечить. Правда, в законы эти положения пока еще не вошли.

Кроме всего прочего, Крафт-Эбинг был одним из самых крупных в мире специалистов по сифилису и его побочным эффектам. Он также пропагандировал для лечения психических заболеваний гипноз и являлся пионером в исследовании сексуальных отклонений. В 1886 году Крафт-Эбинг выпустил книгу «Половая психопатия», снабдив ее сотнями примеров из практики. Именно в этой книге впервые появились такие понятия, как мазохизм, садизм, гомосексуализм, инцест и зоофилия. Чтобы избежать излишней сенсационности, ученый намеренно изложил все примеры из медицинской практики по-латыни. Но это не помогло. Монография быстро стала международным бестселлером, а после публикации «Половой психопатии» продажи латинских словарей в Германии и Австрии увеличились десятикратно.

Впрочем, во внешности Крафт-Эбинга не было ничего импозантного. Среднего роста, старомодно одетый. Изрядно поредевшие седые волосы коротко подстрижены. Борода клинышком. Но его серовато-зеленые глаза светились умом, а проницательный взгляд заставил Вертена внутренне подтянуться.

Крафт-Эбинг вел себя так, как будто помнил Вертена, но адвокат понимал, что это всего лишь любезность. Вот с Гроссом его действительно связывала давняя дружба.

Они встретились в любимом ресторане Вертена «Грихенбайзл», несколько минут поболтали о том о сем, изучили меню. Затем Гросс перешел к делу. Коротко рассказал психиатру о сути их расследования, описал почерк убийцы. Отдельный кабинет позволял говорить свободно.

Принесли первое блюдо, и Крафт-Эбинг с аппетитом принялся за печеночные клецки, плавающие в консоме. Живописные детали, очевидно, его ничуть не смутили.

— Я понял так, что признаков сексуального вмешательства не обнаружили? — спросил он.

— Нет. Хотя…

Крафт-Эбинг кивнул, не дожидаясь конца фразы.

— Согласен с вами. Подобного рода увечья вполне могут означать патологию психики убийцы. Глубоко сидящие внутри неврозы могут иметь сексуальную природу, но высвобождаться отнюдь не сексуальным путем. Это означает, что убийца контролирует свое отклонение. Надо полагать, он мужчина?

— Да, — ответил Гросс, отправляя в рот вилку, нагруженную салатом из огурцов.

— На людях подобные личности ведут себя так, что их никто никогда ни в каких отклонениях не заподозрит, — продолжил Крафт-Эбинг. — Часто они сама благопристойность и уравновешенность. Но внутри все кипит. Это обстоятельство существенно затрудняет вашу работу.

— Таких мужчин в Вене может оказаться чуть ли не половина, — пошутил Вертен.

Крафт-Эбинг устремил на него свой пронзительный взгляд.

— Учтите, коллега, в основе всего человеческого лежит половое чувство. Все зависит от вектора его активности. Если он направлен не в ту сторону, то ждите беды.

— Вот поэтому мы и решили с вами посоветоваться, — сказал Гросс.

Крафт-Эбинга как будто эти слова вдохновили.

— Особый интерес у меня вызывает нос, — произнес он со значением. — Сцеженная кровь может указывать на ритуальное убийство, приписываемое евреям. Этот вывод лежит на поверхности, за ним далеко ходить не нужно. Но заявляю сразу, он неправильный.

— Мы над этим размышляли, — произнес Гросс, глянув на Вертена.

Психиатр промокнул губы льняной салфеткой.

— Мои исследования по сифилису предполагают другую возможность.

Приблизилась официантка с фирменным блюдом, «Парижским шницелем» из тонко нарезанной свежайшей телятины. Ее действиями руководил облаченный в смокинг метрдотель.

Когда они удалились, Крафт-Эбинг продолжил:

— Современный метод лечения ртутью помог в некоторой степени, но по-прежнему этой болезнью страдают пятнадцать процентов мужского населения. Среди них немало знаменитостей. Например, Ганс Макарт.

Крафт-Эбинг замолк, отрезал кусочек шницеля и отправил в рот. Вертен не понимал, какое это имеет отношение к их делу. Однако Гросс напряженно ждал продолжения разговора.

— Развитие заболевания проходит в несколько стадий, — объяснил Крафт-Эбинг. — Для первой характерно возникновение твердого шанкра, примерно через три недели после контакта с инфицированным партнером. Два месяца спустя появляются кожная сыпь, головные боли, жар и увеличение лимфатических узлов. Это вторая стадия. Сейчас еще болезнь можно излечить, но многие игнорируют симптомы. К тому же они в конце концов проходят. Инфицированный человек может жить здоровой нормальной жизнью еще год, а может, все десять, прежде чем наступит третичная стадия. И вот тогда происходит перерождение нервной и сердечно-сосудистой системы, а следом расстройство спинного мозга и прогрессивный паралич. — Он тряхнул головой. — Ужасная болезнь, могу вас заверить, господа. Половой инстинкт — это Божий дар, но только пока он служит воспроизведению. Когда же он становится источником грязных наслаждений и извращений, то… — Психиатр возмущенно воздел руки.

Тут уже и Гросс не выдержал.

— Вы полагаете, что эти преступления как-то могут быть связаны с сифилисом? — спросил он, пытаясь направить Крафт-Эбинга в нужно русло.

— Вы слышали о «Клубе ста»? — спросил, в свою очередь, психиатр и, увидев на лицах собеседников недоумение, с негодованием в голосе пояснил: — Это сборище самых отвратительных циников, каких только носит земля. Все из высшего общества, однако называть их джентльменами я отказываюсь. Они развратники и скандалисты, зараженные сифилисом и гордо выставляющие напоказ его разрушительное действие. Многие члены этого клуба вынуждены носить кожаные носы, поскольку на поздней стадии болезни бактерии съедают хрящи, а потом принимаются за кости. Говорят, видным членом «Клуба ста» является младший брат наследника трона Франца Фердинанда, эрцгерцог Отто. Эти извращенцы приводят на свои вечеринки молоденьких девственниц и там их заражают.

— Боже!.. — вырвалось у Вертена.

— Это наводит на размышления! — воскликнул Гросс, восхищенный ходом мыслей Крафт-Эбинга. — Нашим преступником может быть сифилитик?

— Не исключено, — согласился психиатр. — Их уже давно в народе зовут «безносыми». Так что попробуйте поискать убийцу среди страдающих этой болезнью, но только на ранней стадии, то есть способных к активным действиям. Treponema palladum поначалу не трогает мышцы, но искажает сознание. И зараженный ею индивидуум неожиданно преисполняется решимости мстить всем, кто здоров.

 

Глава седьмая

Воскресенье в Вене — день священный. Все магазины закрыты, предприятия не работают. Так что Гросс и Вертен были вынуждены отдыхать. Адвокат приводил в порядок свои записи о расследовании, а криминалист продолжал детальное изучение списков подозреваемых.

Торговых домов, продающих зазубренные скальпели фирмы «Харвуд и Мейер», в Вене оказалось всего три. И в понедельник они начали их обходить. Офис торгового дома «Брайтштайн и сыновья» располагался всего в нескольких кварталах от места, где жила Лизель Ландтауэр. Поэтому Гросс решил первым делом нанести визит сюда.

Их принял управляющий в своем кабинете на третьем этаже. Оказалось, что он единственный сын Брайтштайна, хотя в названии торгового дома значилось «сыновья». Сухой ветер сменился удушающей жарой, и сидевший за огромным столом крупный представительный мужчина сильно потел. Он жестом пригласил их садиться в кресла. За его спиной на стене висели фотографии в рамках — довольно много фотографий. В открытые окна с улицы доносилось цоканье лошадиных подков и громыхание экипажей.

— Ваше содействие крайне необходимо для расследования, — проговорил Гросс, протягивая ему письмо из управления полиции, подписанное инспектором Майндлем.

— Не представляю, чем я могу помочь властям, — проговорил Брайтштайн с нервным смешком.

Вертен замечал, что некоторые люди, сталкиваясь с полицией, ведут себя так, словно в чем-то виноваты. Без всякой на то причины.

Гроссу было важно успокоить Брайтштайна: когда свидетель нервничает, он может сказать что угодно, лишь бы это понравилось следователю.

— Я уверен, герр Брайтштайн, что у вас есть сведения, которыми вы могли бы с нами поделиться, — начал он. — Человек, возглавляющий такую компанию, без сомнения, разбирается в психологии. Поэтому, если вы не против, я задам вам несколько вопросов.

Легкий, доброжелательный тон криминалиста благотворно подействовал на Брайтштайна. Он заметно расслабился и откинулся на спинку кресла.

— Я согласен с вами. Занимаясь торговлей, невольно становишься психологом. Надо уметь найти общий язык с клиентом, понять его натуру. Иначе успеха не достигнешь.

— Вот именно. — Гросс лучезарно улыбнулся. — И сколько у вас сотрудников?

— Семь торговых агентов и три секретарши здесь в офисе. До моего прихода торговых агентов было четверо.

— А сколько из них заняты медицинскими инструментами?

— Двое, — ответил Брайтштайн. — Герхард Биндер. Знаток своего дела, у нас уже шесть лет. И Максим Шмидт. Этот работал еще при моем отце. Продажей ножей и режущих инструментов заняты трое, и еще двое распространяют бритвы и парикмахерский инвентарь. Вам нужны их фамилии?

Гросс опять улыбнулся:

— Пока не надо. Давайте начнем с хирургических инструментов. Я слышал, ваш торговый дом представляет в Австрии продукцию фирмы «Харвуд и Мейер».

— Конечно. Этим у нас занимается один Биндер. «Харвуд и Мейер» поставляют качественные изделия из шеффилдской стали. Представляете, доктор Гросс, их лезвия служат существенно дольше, чем из немецкой стали.

Гросс кивнул:

— Да, впечатляет.

Прислушиваясь к разговору, Вертен одновременно рассматривал фотографии на стене. Они изображали сцены после охоты, и везде был виден улыбающийся Брайтштайн. Вот он стоит у солидной кучки убитых уток, на другом снимке гордо поставил ногу на спину мертвого кабана, на третьем его охотничьим трофеем была серна. Вертену показалось, что на одном снимке на заднем плане он увидел знакомое лицо. Но фотография висела далеко, так что подробно разглядеть ее не удалось. К тому же разговор коснулся конкретной темы.

— Если я не ошибаюсь, сравнительно недавно фирма «Харвуд и Мейер» начала производство зазубренных скальпелей, — продолжил Гросс. — Вы их продаете?

— Да, мелкозубчатые скальпели мы тоже продаем. — Брайтштайн улыбнулся. — У них лезвие негладкое, но зубцы совсем не такие, как у пилы.

— Понимаю. — Гросс глянул на Вертена. — А вашего герра Биндера, случайно, нет поблизости?

Брайтштайн заглянул в большой ежедневник на столе.

— У Биндера на этой неделе отпуск. Но я уверен, вы сможете его найти на садовом участке. Там он проводит почти все свободное время. Биндер выращивает розы и уже получил за них много премий.

Брайтштайна это чудачество явно забавляло. Конечно, что такое розы по сравнению с охотой на оленей в Альпах, подумал Вертен.

— Спросите у фрейлейн Маттиас в приемной. Она назовет вам фамилии и адреса всех наших торговых агентов. — Брайтштайн на секунду замолк. — А теперь, господа, скажите, пожалуйста, в чем, собственно, дело? Я всегда готов помогать полиции, однако мне просто любопытно.

— Мы расследуем дело о подделке, — пояснил Гросс. — В полицию поступило несколько жалоб от хирургов.

— Я заверяю вас, господа, — озабоченно проговорил Брайтштайн, — мой торговый дом получает товар непосредственно от производителя.

— О вас, разумеется, речь не идет, — успокоил его Гросс. — Напротив, мы считаем ваш торговый дом образцовым и намерены сравнивать ваши скальпели с поддельными.

Вертен понимал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы убийца узнал, что следствие заинтересовалось скальпелями фирмы «Харвуд и Мейер».

До обеда они посетили еще два торговых дома, занимающихся продажей хирургических инструментов. Но скальпелей с негладкими лезвиями среди них не было. Следователям объяснили, что Брайтштайн заключил с фирмой «Харвуд и Мейер» договор на эксклюзивное право представлять в Австрии их новую продукцию.

— Ну что ж, это облегчает нам задачу, — сказал Гросс.

Они быстро отобедали в небольшом кабачке и направились в пригород Пенцинг, где находился садовый участок Биндера.

Там им пришлось дважды спросить дорогу, прежде чем они нашли садовый поселок, разбитый на пустыре у железной дороги. Участки десять на сорок метров с небольшими домиками. Однако эти клочки земли поражали невиданным плодородием. Некоторые были засажены фруктовыми деревьями, сгибающимися под тяжестью плодов, на других огороды с обильным урожаем овощей, а третьи благоухали ароматом разнообразных цветов. Домики были ухожены точно так же, как участки, и в миниатюре повторяли архитектуру охотничьих домиков. Обшивка из коричневых досок, зеленые ставни, притолока над дверью с вешалкой из рогов оленя или лося, на подставках под маленькими окнами красная герань в горшках.

Брайтштайн не ошибся. Биндер действительно ухаживал за своими розами. Гросс тронул руку Вертена, останавливая, чтобы понаблюдать за Биндером некоторое время, прежде чем объявить о своем присутствии. Биндер методично срезал с кустов начавшие вянуть цветки и опускал их в корзинку, следя, чтобы лепестки не падали на ухоженную почву. От шипов его руки защищали длинные прорезиненные перчатки. При этом работал он не садовыми ножницами, а небольшим изогнутым и, несомненно, острым ножом.

Биндер был ярко-рыжий мужчина среднего роста. Поверх легкого летнего костюма у него был надет чистый белый фартук.

Решив, что увидел достаточно, Гросс вошел в калитку и постучал по перекладине.

— Герр Биндер.

Тот поднял голову.

— Здравствуйте, господа. Вы из садового комитета?

— Нет, — ответил Гросс. — Мы по другому делу.

Биндер приветливо улыбнулся:

— Я спросил, потому что жду их. Понимаете, участок рядом освободился. На прошлой неделе умерла престарелая фрау Гимбауэр. Достойная была женщина, упокой Господи ее душу. И у нее не осталось никаких родственников. Некому унаследовать участок и ухаживать за ним, понимаете? А мне бы побольше места не помешало. Видите, как разрослись розы? Кустам вредно находиться так близко друг к другу. Это мы, люди, можем ютиться в своих маленьких жилищах, а цветам нужно пространство. Иначе они вянут. На ее участке я смог бы опробовать новые сорта из Америки.

Он вдруг умолк.

— Извините. Это я репетировал свою речь перед садовым комитетом. У нас еще никто не имеет во владении два участка. — Он стянул с правой руки перчатку. — Так какое у вас дело?

— Мы пришли к вам по совету герра Брайтштайна, — сказал Гросс. — В надежде, что вы поможете в нашем расследовании.

Он кратко рассказал о появлении в Австрии поддельных скальпелей из стали низкого качества с клеймом фирмы «Харвуд и Мейер».

— Если бы вы могли дать нам список клиентов, купивших у вас в последние несколько недель скальпели с неровными лезвиями, это бы нам существенно помогло.

— Да, — согласился Биндер, — подделки сейчас стали настоящим бедствием. И я рад, что власти наконец взялись за искоренение этого зла серьезно. Подделки подрывают доверие клиента к нашему продукту.

Биндер оказался настолько аккуратным, что даже на садовом участке не расставался со своей рабочей сумкой. Он направился в домик и быстро вернулся. Кроме образцов товара, в сумке лежали книга заказов и каталог.

— Не такой уж большой спрос на эти скальпели, — пробормотал он, листая книгу. — За последние несколько недель, вы говорите?

Вертен заметил, что его рука слегка подрагивает.

— Да, — ответил Гросс.

— В последний раз я продал такой скальпель на прошлой неделе в Клагенфурте. Я провел там вторник и среду. Их купил доктор Фриц Вайнингер из городской больницы. А перед этим, — он перелистнул страницы, — перед этим в конце июня продал один скальпель хирургу в Зальцбурге. — Биндер показал запись Гроссу.

— А в Вене ничего? — спросил тот.

— В Вене ничего. — Биндер закрыл книгу продаж и возвратил в сумку. — Понимаете, венские хирурги не слишком охотно покупают новые скальпели. Не верят пока в их преимущества в антисептике разрезов. Впрочем…

— Что? — насторожился Гросс.

— В Вене я действительно не продал ни одного инструмента, но один, кажется, стащили из моей сумки. Когда на позапрошлой неделе я обходил венских хирургов, в ней были три скальпеля английской фирмы «Харвуд и Майер». А в конце дня там оказалось только два.

— Каких хирургов вы посещали? — спросил Гросс.

— Да они украсть не могли, я в этом уверен. Но потом я заходил в кафе и оставил сумку без присмотра, когда посещал туалет.

Не такое уж это хитрое дело, подумал Вертен, стащить из сумки человека скальпель в многолюдном кафе.

— Все равно назовите нам этих хирургов, — сказал Гросс. — И кафе.

— Вы ему верите? — спросил Вертен на обратном пути из садового поселка.

— Вы заметили, как он ловко управляется с розами? — спросил, в свою очередь, Гросс. И сразу добавил: — И место здесь довольно отдаленное.

— Вы имеете в виду, есть куда привезти убитых? — Вертен оглянулся. Биндер снова увлеченно занимался своим делом. — Сомневаюсь. Вы не думаете, что здесь трудно было бы это проделать незаметно?

Гросс вздохнул:

— Наверное. Кроме того, на убийство фрейлейн Ландтауэр у него есть алиби.

— Мне показалось, что он слишком активно старался его подчеркнуть.

— Но это не так трудно проверить, Вертен. Давайте свяжемся с доктором Фрицем Вайнингером из Клагенфурта.

Однако их ждало разочарование. Когда наконец удалось разыскать почту и позвонить, оказалось, что доктор Фриц Вайнингер, как и многие в Австрии, сейчас находится в отпуске. И вернется только в конце недели.

Но вскоре события начали развиваться в другом направлении.

 

Глава восьмая

Часы на мраморной каминной полке пробили шесть раз. Сквозь кружевные шторы уже начал пробиваться жемчужно-розовый рассвет, наполняя комнату мягким свечением.

Вертен вытер чернила с пальца и снова взял перо.

Стук в дверь заставил его остановиться посередине предложения.

— Герр доктор Вертен.

— Войдите, фрау Блачки.

Экономка неохотно вошла, обтирая руки о накрахмаленный передник.

— Тут господин хочет вас видеть.

Следом из коридора послышались тяжелые шаги, а через секунду появился Гросс.

— Мой дорогой Вертен, перестаньте пачкать пером бумагу. Есть работа.

Экономка у двери с большим интересом наблюдала за происходящим.

— Спасибо, фрау Блачки, — сказал Вертен. — Вы можете идти.

Она покинула комнату, сделав книксен.

— Пойдемте, Вертен. Нельзя терять времени. — Криминалист был явно возбужден.

— Что случилось? — Адвокат вгляделся в лицо Гросса. — Неужели еще одно убийство? Не может быть.

— Конечно, не может, — согласился Гросс. — Просто сегодня я проснулся слишком рано и решил пригласить вас на выставку цветов.

Вертен уже запамятовал, когда его друг в последний раз так шутил.

— Да, еще одно, — добавил Гросс. — Надевайте пиджак, старина, и поспешим на место преступления, пока оно относительно свежее.

— Но как вы?.. — Вертен хлопнул себя по лбу. — Майндль?

Гросс кивнул.

— Он на рассвете позвонил мне в отель. А теперь пошли, а то они там все затопчут.

У подъезда Гросса ждал фиакр, который, лавируя между экипажами и пешеходами, довольно быстро доставил их к каналу и помчался дальше к Пратер-штрассе.

— Опять в Пратере? — спросил Вертен.

— Опять, — ответил Гросс. — Но на этот раз мы прибудем туда раньше полицейских тружеников. Если, конечно, поторопимся.

Он постучал в потолок серебряным набалдашником трости и крикнул зычным голосом:

— Милейший, если доставите нас к месту меньше чем за десять минут, получите десять крейцеров на выпивку!

Это заставило кучера удвоить усилия. Он пустил лошадей в галоп. В окно Вертен видел ранних пешеходов, с удивлением провожавших глазами мчащийся во весь опор фиакр. Когда они пересекали трамвайную линию, из-под колеса даже вылетела голубая искра.

— Майндль сказал, что на этот раз убийца забрал жизнь у пожилого господина, — проговорил Гросс, крепко ухватившись за ремешок. — Во всем остальном modus operandi тот же самый. Скоро увидим, насколько это так.

Гросс раскрыл стоящий рядом кожаный баул и начал перебирать содержимое. Вертен тоже заглянул внутрь. Там лежали писчая и промокательная бумага, конверты, карта города, ручки и карандаши, бутылочка чернил, измерительная лента, компас, пара чертежных циркулей, шагомер, сосуд с гипсом, стеклянные трубки, свечи, мыло, лупа, гуммиарабик и большой хронометр.

Криминалист проверил, не истек ли срок хранения гипса, и закрыл баул, оставив его на коленях, как пассажир поезда, готовящийся к выходу на станцию.

Они уже въехали в парк, проскочили под гигантским чертовым колесом и помчались по аллее, ведущей вглубь.

— Это там. — Гросс показал тростью направо, где примерно в пятидесяти метрах от аллеи в рощице виднелась группа людей. К высокому каштану были привязаны четыре лошади, которые при приближении фиакра запрядали ушами. Рядом с лошадьми лежали два велосипеда, брошенные в спешке полицейскими.

— Спасибо провидению, что ночь была не очень холодная. — Вертен с недоумением посмотрел на Гросса. — Дружище, как давно наступила смерть, мы можем определить по температуре тела трупа, — пояснил тот. — А при холодной погоде тело остывает быстрее. По крайней мере на эту ночь у нашего приятеля Климта имеется прочное алиби, о котором, я думаю, он не постесняется объявить.

Вертен это хорошо понимал. Если способ убийства здесь такой же, как и прежде, значит, Климт тут ни при чем. И Лизель Ландтауэр стала жертвой того же самого убийцы.

Гросс выскочил из экипажа, не дождавшись полной остановки. Чуть покачнувшись, быстро восстановил равновесие и с баулом в руке направился к группе у каштана.

Вертен собрался сделать то же самое, но его окликнул кучер фиакра:

— Эй, герр доктор, а как же мои чаевые?

Вертен вспомнил об обещанных десяти крейцерах, достал из кошелька монету и положил в протянутую ладонь кучера.

— И за поездку с вас причитается еще двадцать пять, — прогундосил тот.

Адвокат снова полез в кошелек и выдал требуемую сумму.

— Храни вас Господь. — Кучер коснулся края шляпы. — Мне подождать?

— Да, пожалуйста, — ответил Вертен, раздосадованный задержкой, и поспешил к месту преступления, где Гросс уже ползал на четвереньках, а остальные наблюдали за его действиями с веселым изумлением.

Хмыкая время от времени, криминалист рассматривал в лупу землю. Затем с помощью пинцета поднял несколько почти невидимых частиц, которые отправил в конверт.

Тело убитого лежало неподалеку, прислоненное к дереву. На вид ему было лет шестьдесят. Седой, аккуратно причесанный. Одет почивший господин был в трахтен из серой шерсти с зеленовато-серой отделкой и пуговицами из оленьего рога.

В широко раскрытых глазах мертвеца застыла тревога. Его кожа была белой как гипс — такая же, как у фрейлейн Ландтауэр в морге, подумал Вертен, — а на месте носа зияла дыра, что делало его лицо похожим на свиное рыло.

— Кто это здесь наследил?

Гросс резко поднялся на ноги и, переведя дух, строго посмотрел на собравшихся.

Их было шестеро. Двое жандармов, остальные — армейские офицеры. Вид Гросса и его властный тон не оставляли сомнений в его праве тут распоряжаться.

Наконец после долгого молчания один из жандармов, тот, что повыше ростом, ответил:

— Нам нужно было убедиться, что господин мертвый. Так положено по инструкции.

— И что же, инструкция предписывает вам проводить по месту преступления экскурсии? Тут, я вижу, ходили все шестеро. — Гросс посмотрел на армейских. — Прошу объясниться, если не желаете быть направлены на службу в Буковину.

Один из офицеров встал по стойке «смирно» и отдал честь Гроссу.

— Мы виноваты, герр доктор. Подошли, думали, что этому господину требуется помощь. Тогда только начинало рассветать, и мы не могли видеть, что ему уже ничто не поможет.

Гросс кивнул.

— А могу я спросить, что привело вас сюда в такой неурочный час?

Офицер, потупившись, молчал.

— Господа офицеры обнаружили мертвеца и вызвали нас, — пояснил жандарм.

Гросс снова кивнул, спрятал лупу в баул и направился к трупу, уже не заботясь о том, чтобы ступать осторожно. Все равно следы, оставленные преступником, эти солдафоны затоптали. Он наклонился, внимательно осмотрел шею убитого и махнул Вертену, приглашая его подойти.

— Видите? — прошептал он. — На разрезе те же самые белесые неровности, что и у фрейлейн Ландтауэр. Наш убийца по-прежнему пользуется скальпелем с зазубренным лезвием.

Затем он повернулся к жандармам.

— Запишите фамилии этих офицеров, и пусть отправляются к себе в казармы.

Дальнейший осмотр трупа не выявил ничего нового. В сжатом кулаке убитого оказался отрезанный нос, как и у всех остальных жертв.

Гросс отошел, достал из кармана белый носовой платок и начал вытирать колени.

— Зачем, как вы думаете, эти офицеры забрели сюда в такую рань? — Вертен, разумеется, это знал, но криминалист все равно решил объяснить. — Дуэль, друг мой. Пратер — излюбленное место для такого рода встреч. Они случаются почти ежедневно, но всегда нелегально. Этих молодых офицеров, поскольку они засветились, наверное, накажут, хотя и не строго. Но если бы кто-то из них отказался принять вызов, его бы наверняка изгнали из армии. Да что там говорить, даже бывший премьер-министр граф Бадени счел себя обязанным в прошлом году вызвать на дуэль депутата рейхстага, немецкого националиста. Стрелялись на пистолетах, на расстоянии двадцать шагов. — Он покачал головой. — Какое варварство! И это на пороге двадцатого века!

Затем они сели в ожидающий фиакр, и Гросс забыл о дуэлях. Ему вдруг вспомнилось совсем другое.

— Меня возмущает этот англичанин, — произнес он, примостив на полу свой замечательный баул.

— Какой англичанин? — спросил Вертен.

— Дойл, — ответил Гросс. — Думаю, я правильно произнес фамилию. Придумывает разные истории, где его герой, Шерлок Холмс, использует мои методы расследования. Я вам вот что скажу — ничего этот человек в криминалистике не понимает. Просто прочел мои давние статьи, и все. А теперь коллеги-профессионалы надо мной посмеиваются. Получается, что это я заимствую технику расследования у великого Шерлока Холмса, а не наоборот.

Из окна фиакра они увидели, что к месту преступления подъехала карета «скорой помощи», и оттуда вылезли санитары в белых халатах.

Гросс стукнул набалдашником трости в потолок, и фиакр тронулся.

— Итак, Вертен, что скажете?

— Ну, почерк преступника тот же самый.

— А помимо этого?

— Убийство произошло не здесь.

Гросс улыбнулся:

— Почему вы так думаете?

— Чисто кругом. Нет никаких следов крови.

Гросс кивнул:

— Как и во всех остальных случаях. А это о чем говорит? — Он устремил на Вертена свой пронизывающий взгляд. — Правильно. Значит, у нашего преступника есть уединенное место, где можно сцедить с жертв кровь. А иметь такое место может только человек с деньгами. Я серьезно сомневаюсь, чтобы он работал где-то на свежем воздухе. Слишком рискованно. Стало быть, в его распоряжении имеется какое-то помещение. А также транспорт. Скорее всего он убивает в разных местах, где предоставляется возможность, а затем перевозит тело к себе, сцеживает там без всяких помех кровь, а после доставляет тела в Пратер.

— Может быть, он живет поблизости? — предположил Вертен.

— Возможно, но не обязательно. Пратер он выбрал не случайно. Тут ведь рядом еврейский квартал. Мы уже это обсуждали.

Некоторое время они ехали молча. На улицах стало оживленнее. Открылись магазины. По широким тротуарам сновали пешеходы с корзинками для покупок. «Эти люди не ведают, какие зверства творятся в их прекрасном городе, — подумал Вертен. — И слава Богу».

— А кто, по-вашему, этот убитый? — неожиданно спросил Гросс.

Вертен пожал плечами:

— К сожалению, я не ясновидящий. А вы что, уже догадались?

Гросс улыбнулся:

— Тут все ясно как Божий день. Этот человек, несомненно, из слуг. Преданных слуг. Возможно, даже состоял при ком-то из членов императорской семьи.

— Как вы это?.. — Вертен был настолько потрясен, что не закончил фразу.

— Успокойтесь, Вертен, тут нет никакого чуда. Просто у этого человека при себе оказалась пенсионная карта.

— Великолепно. — Вертен откинулся на спинку сиденья и прикурил от кремниевой зажигалки сигару.

— Ну что, мой друг, — продолжил Гросс, — наша работа подходит к концу?

Вертен понимал, что имеет в виду криминалист. Климта теперь выпустят, и адвокат ему больше не будет нужен. А как же быть с тем, что фрейлейн Ландтауэр так похожа на его Мэри?

— Полагаю, теперь вы скоро уедете в Черновцы? — с неохотой проговорил он.

Гросс вздохнул:

— Да. Наверное, уеду.

Но ни тому ни другому не хотелось в это верить.

Гросс решил подождать, пока полиция уведомит фрау Фрош о гибели ее мужа, а затем уже нанести ей визит.

— Нам необходимо снискать расположение этой дамы, Вертен, — объяснил он, когда они подходили к дому на Гусхаус-штрассе, сразу за церковью Святого Карла. — Однако это не получится, если мы принесем плохую весть. Вернее, трагическую. Пусть этим занимается полиция. Правда, они могут рассказать женщине что-то такое, что она позднее может выдать за свое. Но тут придется рискнуть. В таких делах это необходимо. Впрочем, жизнь вся состоит из компромиссов, верно?

Дверь открыла женщина, которую Вертен принял за служанку или, возможно, знакомую хозяйки. Глаза у нее не были красными от слез, и вообще она не была похожа на убитую горем вдову.

— Мы бы хотели видеть фрау Фрош, — сказал Гросс. Очевидно, он подумал то же самое.

— Я фрау Фрош, — спокойно ответила дама. — А кто вы?

— Мы занимаемся расследованием этого преступления, — ответил Гросс, в очередной раз извлекая письмо Майндля, уже довольно истрепанное.

— Из полиции сюда уже приходили утром. — Она оглядела их так, будто собиралась снимать мерку для шитья костюмов.

Гросс тактично кивнул.

— И несмотря на это, сударыня, мы бы хотели задать вам несколько вопросов. Если вы, конечно, не возражаете. Я понимаю, у вас такое горе, но мой опыт криминалиста подсказывает, что первые двадцать четыре часа после совершения преступления следует использовать с максимальной эффективностью.

Выражение ее лица не изменилось.

— В таком случае входите.

— Вы так любезны, сударыня, — произнес Гросс елейным тоном. Вертену показалось, что он переигрывает.

Квартира четы Фрош являла собой образец чистоты, граничащей со стерильностью. Нигде ни пылинки, не говоря уже об увядших цветах. Полная противоположность дому приятельницы Климта в Оттакринге. Ни малейшего намека на обычный домашний беспорядок, придающий любому жилищу жилой вид.

Фрау Фрош проводила их в гостиную, как будто сошедшую с холста Макарта. Тяжелые шторы на окнах и громоздкая мебель в стиле «старой Германии», модная лет двадцать назад. Сейчас это все казалось скучным. Стены от пола до потолка были увешаны темными картинами с мрачными сюжетами. В одном углу стоял впечатляющих размеров буфет, в другом поблескивала изразцами голландская печь.

Фрау Фрош осторожно присела на край кушетки, предложив им занять обитые тисненой кожей кресла с прямыми спинками. Вертену показалось, что она чувствует себя в этой обстановке так же неуютно, как и он.

— Вообще-то мне нечего добавить к тому, что я уже рассказала полицейским, — произнесла она.

— А мы поговорим о чем-нибудь другом, фрау Фрош, — заверил ее Гросс. — Видите ли, сударыня, в нашем деле мелочей не существует.

— Гросс, — неожиданно прервал его Вертен, — я думаю, нам следует уйти. Полицейские, наверное, уже достаточно потрепали нервы достойной фрау Фрош. Мы все равно ничего нового не узнаем.

— Прошу вас, Вертен, — Гросс взмахнул рукой, — не мешайте. Я намерен поговорить с фрау Фрош и убедиться, действительно ли ей больше нечего добавить.

— Извините моего коллегу, фрау Фрош, — не унимался Вертен. — Порой он не в меру усерден в своей работе. И глух к чувствам других.

— О чувствах, Вертен, в таких случаях приходится забывать. — Гросс повернулся к фрау Фрош. — Могу я продолжить?

Она холодно кивнула.

— Когда вы в последний раз видели супруга?

— Да что вы, Гросс, — не унимался адвокат. — Этот вопрос полицейские наверняка уже задавали.

— Довольно, Вертен! — Криминалист рявкнул так громко, что фрау Фрош вздрогнула. — Итак, когда вы в последний раз видели супруга?

— Вчера вечером. Примерно в семь. Он собирался на встречу с приятелями.

Вертен знал, что полиция уже это проверила. Герр Фрош действительно направлялся через Карлсплац в недавно открытое кафе «Музей», где он и еще трое пенсионеров раз в неделю собирались поиграть в карты. Как позднее выяснилось, до кафе герр Фрош так и не добрался.

— Во что он был одет? — спросил Гросс.

— Как обычно. В трахтен.

— Не слишком ли ваш супруг был тепло одет для такой погоды?

Фрау Фрош пожала плечами:

— Он всегда так одевался. Если угодно, это была его униформа. — Произнося эти слова, она слегка поморщилась. — Извольте посмотреть его гардероб. Там висят еще шесть трахтенов, все одного и того же цвета и покроя. Мой супруг служил при дворе. Камердинером.

— Стало быть, он был педант? — предположил Гросс.

Она кивнула:

— Еще какой.

Криминалист обвел рукой гостиную:

— Я полагаю, эту комнату обставили по его настоянию?

— Почему вы так решили?

— Сударыня, я представляю вас окруженной не столь мрачными предметами. Отнюдь. Вам больше подходит светлая, залитая солнцем комната. Где много цветов.

— Вот именно. — Вертен увидел, что ее глаза потеплели. Теперь не было нужды вмешиваться в разговор.

— Фрау Фрош, извините за бестактность, но вы с мужем были счастливы в браке?

Вертен подумал, что Гросс опять перегибает палку, но ничего не сказал.

Фрау Фрош помолчала, а затем неожиданно призналась:

— О каком счастье можно говорить, если у нас не было детей? Он считал, что дети помешают ему служить империи.

— Герр Фрош пил? — вдруг спросил Гросс.

От неожиданности она вскинула руку к левому глазу. Вертен только сейчас заметил то, что наверняка было очевидным для Гросса. Под глазом у нее проступал припудренный синяк.

— Выпивал, — наконец ответила фрау Фрош. — Особенно после того, как вышел на пенсию.

— А какие у него были увлечения, кроме карт?

Она задумалась.

— Не знаю, можно ли это назвать увлечением, но он утверждал, что пишет мемуары. Правда, я так и не увидела ни одной страницы. Запирался на все утро в своем кабинете, приказывал не беспокоить, но что он там делал, неизвестно. Во всяком случае, полицейские ничего не нашли.

— Вы не возражаете, если мы посмотрим его бумаги? — спросил Гросс.

— Вовсе нет. — Она повела их в кабинет в дальнем конце коридора, такой же мрачный, как и гостиная.

— Приводить потом все в порядок нет нужды, — проговорила фрау Фрош, покидая комнату. — В любом случае я все это отсюда вынесу.

Гросс улыбнулся:

— Впустите больше света?

— Да, доктор Гросс, много больше света.

Они провели в кабинете Фроша почти два часа. Просмотрели содержимое всех ящиков, какие были. Обшарили все укромные уголки. Ничего. Гросс простучал паркет, внимательно осмотрел письменный стол и книжный шкаф, но тайников не обнаружил. На стене за картинами сейфа тоже не оказалось.

— Может, она права? — сказал Вертен. — Может, он здесь просто запирался и пил?

Гросс молчал, занятый изучением большого керамического горшка с пальмой. Затем наконец выпрямился.

— Пойдемте, Вертен, хватит здесь копаться.

Герр Фрош был человек педантичный, это правда. Достаточно было взглянуть в его книгу записи расходов за прошлый год. Местный и государственный налог, включая газ: 612 крон 38 хеллеров, аренда: 1475 крон, уголь: 241 крона 14 хеллеров, одежда для супруги: 742 кроны 69 хеллеров, одежда для супруга: 812 крон 98 хеллеров. И так далее.

На свою одежду, как и следовало ожидать, Фрош тратил больше. И еще. Новые деньги ввели в обращение шесть лет назад, но люди до сих пор часто употребляли в разговорах старые флорины и крейцеры. А этот, поди ж ты, только кроны и хеллеры.

Они попрощались с фрау Фрош. Гросс поцеловал ей руку, и дама весело блеснула глазами. Вот вам и безутешная вдова.

— Похоже, Гросс, вы завоевали ее симпатию, — заметил Вертен, когда они вышли на улицу.

— Не без вашей помощи, мой друг, — ответил криминалист, имея в виду запланированное заранее вмешательство Вертена в разговор. — Увидев, как я поставил вас на место, женщина поняла, кто из нас главный.

Некоторое время они шли молча.

— Она не очень-то горюет по мужу, — сказал Вертен.

— Да. Полагаю, вы заметили у нее синяк под глазом?

— Неприятный человек был этот Фрош.

— Неприятный, конечно. Но я в высшей степени сомневаюсь, что эта дама смогла в одиночку убить мужа и доставить его тело в Пратер.

— Но даже если это так, при чем здесь другие жертвы? — добавил Вертен. — Зачем ей их было убивать?

— А для отвода глаз, — задумчиво проговорил Гросс. — Чтобы замаскировать свою истинную цель.

Это было интересно, но Вертен вдруг осознал, что все это его уже не касается.

— Нужно поговорить с инспектором Майндлем. Хватит держать Климта в тюрьме. — Затем он с видимой неохотой добавил: — Его выпустят, и наша работа закончится.

— Но мы ни на йоту не приблизились к раскрытию этих зверских преступлений, — пробормотал криминалист.

— Все, Гросс, наша миссия завершена. — Вертен усмехнулся. — Теперь пусть об этом болит голова у кого-нибудь другого.

— Может быть, может быть. Но прежде чем нанести визит инспектору Майндлю, я хотел бы посетить кафе «Музей». Вы знаете, где это?

— Но ведь Фрош там так и не появился.

— Вот и я о том же. Человеку не повезло, он пропал чуть ли не средь бела дня. Согласитесь, Вертен, в это время года в семь часов вечера на улицах еще достаточно светло и кто-то должен был его заметить. Прежде всего, — тут Гросс многозначительно поднял палец, — одна из пожилых дам, любительниц дежурить у своих окон. Имя им легион. Их помощь в расследовании преступлений невозможно переоценить. Поэтому я полагаю, что Фроша должны были видеть, когда он в своем теплом суконном трахтене тащился в сторону кафе «Музей».

— А другие жертвы преступника? — спросил Вертен, заражаясь от криминалиста азартом охоты. — Только фабрикант вышел на свою прогулку в середине ночи. Остальных, думаю, убийца прихватил, когда еще не наступили сумерки.

— Вот именно. Едва ли их можно было убить незаметно, без свидетелей. Тем не менее полицейские опросили многих жителей вблизи мест, где они пропали. Никто ничего необычного не приметил.

— Выходит, их убивали не на улице, — сказал Вертен. — Преступнику каким-то образом удавалось заманить жертвы в ловушку, заставить их сесть в свой экипаж. Но как же это могло случиться, если, как вы сказали, никто ничего необычного не приметил?

Гросс улыбнулся:

— Отсюда, Вертен, можно сделать вывод, причем единственный. Кто-то обязательно что-то видел, но совершенно обычное, заурядное и не придал этому значения. Пойдемте, дружище. Ведите меня по самому короткому пути к кафе «Музей».

Они двинулись по шумной Гусхаус-штрассе в сторону Карлсплац, затем свернули в переулок. Вертен предположил, что педантичный Фрош не стал обходить по периметру площадь, а решил спрямить путь по этому переулку.

По дороге они внимательно оглядывали подъезды и окна. Наконец у дома номер шестнадцать увидели привратника, отдыхающего на стуле. Немолодой. Серая куртка с эполетами, на голове синяя фуражка. Скорее всего бывший военный. Впечатление усиливала какая-то висюлька на груди. Но Вертен знал, что это не медаль за военные заслуги, а жетон, свидетельствующий о его официальном статусе. Кроме обязанностей привратника, он, если требовалось, мог стать посыльным или выполнить какую-то работу по дому.

Подойдя к привратнику, Гросс представился, тронув пальцами край котелка.

— Чем могу служить, ваша милость? — спросил тот, дохнув на криминалиста винным перегаром.

— Обычно вы здесь сидите, сударь?

— Да, ваша милость, именно здесь меня можно найти, если требуется помощь. — Привратник гордо выпятил грудь.

— И вчера вы тоже были на этом месте?

— Был.

— До какого часа, позвольте полюбопытствовать?

— Хм… — Привратник снял фуражку и почесал седоватую щетину на голове. — Пока дни длинные, я дежурю до семи или даже до восьми. Касательно вчерашнего вечера…

— …ты уже к семи почал вторую четверть литра, — закончил женский голос из окна первого этажа справа от дверей.

Привратник не потрудился посмотреть в сторону, откуда доносился голос. Он просто вскинул брови.

— Полно вам, фрау Новотны. Вы всегда сильно преувеличиваете.

Кружевные шторы раздвинулись, и в открытом окне появилась пожилая дама в капоре — такие носили еще в восемнадцатом веке.

— А вы сильны выпить вина, — возразила она. — Вчера вас после шести вечера здесь и в помине не было. Иначе бы фрау Ольмайер не стала просить меня присмотреть за ее сумкой с картошкой, пока тащила вверх по лестнице остальные продукты.

Привратник кивнул:

— Теперь я припоминаю, господа. Вчера мне действительно пришлось покинуть это место пораньше. Чем еще я могу вам служить?

Гросс посмотрел на адвоката.

— Вертен, пожалуйста, дайте уважаемому за труды.

Получив флорин, привратник немедленно скрылся. А криминалист повернулся к пожилой даме, тронув край котелка.

— Сударыня, меня интересует, не проходил ли здесь вчера вечером господин лет шестидесяти, одетый в шерстяной трахтен.

— Вы полицейский? — спросила женщина, кладя локти на подоконник.

— Нет, но мы… — Гросс сделал жест в сторону Вертена, — помогаем полиции в расследовании.

— Сегодня тут крутились двое полицейских, разговаривали с герром Игнацем, привратником. — Фрау Новотны презрительно поморщилась. — Стучали в двери. Но свою я не открыла. Потому что не люблю полицейских. — Она внимательно их оглядела. — Но вы двое на них не похожи. От полицейских денег не дождешься. А вы выложили этому пьянице флорин ни за что.

— Мы привыкли благодарить за любую помощь, — сказал Гросс.

— А что он сделал, этот человек в трахтене?

— У нас есть основания полагать, что с ним что-то сделали, — ответил криминалист. — Дело в том, что он пропал.

— Наверное, важная птица, если заставил всполошиться полицейских. Да и вы двое, я вижу, серьезные господа, не стали бы зря беспокоить горожан.

— Да, — согласился Гросс.

— Около семи, вы говорите? — Она задумалась. — Возможно, я его и видела, только что-то не могу вспомнить.

Гросс выразительно посмотрел на Вертена.

— Будьте добры.

Вертен со вздохом вытащил из кошелька очередной флорин и протянул женщине.

Она положила его на подоконник между локтями.

— Думаю, это было ближе к семи тридцати. В это время герр Дитрих всегда возвращается с работы. Поздно приходит наш герр Дитрих. Наверное, где-то имеет пассию. А иначе как? Работает много, а достатка не видно. Фрау Дитрих всегда одета по прошлогодней моде. Да и растолстела она, должна я вам сказать.

— Значит, вы связываете прибытие герра Дитриха с человеком в трахтене? — прервал ее Гросс.

Она улыбнулась, показав коричневые зубы. Затем принялась разглядывать одинокий флорин на подоконнике.

Вертен не мешкая добавил фрау Новотны второй, и у нее моментально прорезался голос.

— Он проходил здесь, как раз когда герр Дитрих вошел в свою квартиру. Шел медленно. Мне даже показалось, что господин нездоров.

— В это время кто-нибудь еще был на улице? — спросил Гросс.

— А вот это не помню. И говорю так не для того, чтобы выклянчить еще монету. Я не жадная. Да, этот господин проходил здесь. И я еще обратила внимание, что он одет почти по-зимнему.

— На улице тогда стояли какие-нибудь экипажи?

— Тут всегда стоит одна карета. Или две. Это ведь не Оттакринг какой-то. У нас тут вокруг живут достойные господа. И городские власти заботятся, содержат все в должном порядке. В тот вечер тоже, помню, ремонтировали сточную трубу. Вон там. — Она показала.

— Вы не видели, он дошел до угла? — продолжал интересоваться Гросс.

— Нет. Честно говоря, тут ведь особенно любоваться было нечем. Вдобавок на плите закипел чайник, и мне пришлось бежать на кухню.

Они распрощались с фрау Новотны и двинулись дальше.

— Вряд ли такая информация тянет на три флорина, — проворчал Гросс, как будто потратил свои деньги.

Вечером они были почетными гостями у Густава Климта, который решил отпраздновать свое освобождение в ресторане «Бирклиник», известном своими замечательными рыбными блюдами. Для этой цели фрейлейн Флёге сняла кабинет на втором этаже. Пришли также мать Климта с дочерьми и его соратник по Сецессиону художник Карл Молль.

Ресторан «Бирклиник», казалось, был призван разубедить иностранцев, что основные блюда венской кухни — это кислая капуста, сосиски и колбаса. Здесь вдоль стен в вестибюле стояли огромные резервуары с рыбой, так чтобы любой посетитель мог выбрать себе по вкусу. Если вам понравилась, например, вон та форель, ее немедленно приготовят для вас с мадерой и лимоном и подадут с гарниром, а также петрушкой и нежнейшим салатом латуком, политым свежевыжатым рапсовым маслом и белым вином.

За столом славили освобождение художника из тюрьмы, а также благодарили Вертена и Гросса за помощь.

Но Гросс не собирался принимать похвалы.

— Мы тут ни при чем, герр Климт. Вашему освобождению способствовали обстоятельства. Последнее убийство случилось, когда вы сидели в кутузке. Вот и все.

— Но вы бы в любом случае доказали мою невиновность, доктор Гросс, — возразил Климт. Его голос слегка дрожал: он уже приканчивал четвертую кружку пива. — Я в этом уверен. — Он повернулся к адвокату. — Позвольте выпить и за вас, Вертен. Вы настоящий друг.

— Который привел к вам Ландтауэра, и этот тип вас чуть не убил?

— Думаю, вы оба немного расстроены, — продолжил Климт, не обращая внимания на замечание адвоката. Он встретился глазами с Гроссом. — Я бы наверняка расстроился, если бы меня прервали посередине работы над картиной. Ведь хочется закончить дело, верно?

— Густль. — Фрейлейн Флёге подергала его за рукав. Сегодня по случаю торжества Климт облачился в белый костюм с широким красным поясом-шарфом. Левую руку у него театрально поддерживала живописная повязка. — Я уверена, у этих господ много других дел. Не все способны гоняться за воплощением своих замыслов, как ты.

То, что она любит этого человека, было видно даже невооруженным глазом.

Прищурившись, фрейлейн Флёге на пару секунд задержала взгляд на адвокате, как будто говоря ему спасибо за то, что он не стал заставлять Климта рассказывать полицейским о своей любовнице и ребенке.

Климт улыбнулся:

— Ты, как всегда, права, Эмилия. Поэтому сегодня я больше не буду давать непрошеные советы, а ограничусь пивом. — Он поднял здоровой рукой кружку. — За свободу.

Покидая ресторан, Гросс и Вертен знали, что будут продолжать расследование.

Они шли по тихим улочкам старого города.

— В такой поздний час, — сказал Вертен, — не так уж трудно было убийце расправиться со своими жертвами. Но при свете, когда на улицах еще полно людей? Не понимаю.

— При этом они бесследно исчезали, — заметил Гросс. — Вот герр Фрош, например, шел себе, шел, а потом как будто растворился в воздухе, чтобы рано утром возникнуть в Пратере. — Криминалист помолчал, а затем добавил: — Тут можно использовать и другую присказку — как сквозь землю провалился.

 

Глава девятая

Прошло два дня, и на место происшествия повез их сам инспектор Майндль. На этот раз случилось самоубийство. Когда дуло даже небольшого пистолета засовывают в рот и стреляют, от головы обычно мало что остается. Так и здесь. Стена за койкой, где лежало тело, была вся заляпана кровью и мозгами.

Эта железная койка в маленьком садовом домике была единственным предметом мебели. Медная лохань на полу и вешалка у входа. Вот и все. В углу половые доски были взломаны. Рядом лежало то, что обнаружили под ними полицейские. Два скальпеля, кожаная сбруя, отсасывающий шланг и флакон с хлороформом.

Гросс потрогал шею мертвого Биндера.

— Еще теплый.

Инспектор Майндль кивнул.

— На рассвете сосед услышал выстрел. Он бывший военный и понял, что стреляли из пистолета. Пошел посмотреть, увидел, что дверь в домик полуоткрыта. Зашел и обнаружил вот это. — Инспектор показал на труп. — Официально эти домики для ночевки не предназначены, но некоторые правилами пренебрегают.

Майндль вытащил и кармана записку и протянул Гроссу.

— А что с отпечатками? — спросил криминалист.

— В этом нет необходимости, Гросс, — ответил инспектор. — Прочтите сами.

Вертен встал рядом, и они вместе прочли последние слова самоубийцы.

«Игра закончена. Они меня разоблачили. По скальпелю. Жаль. Очень жаль. Я собирался продолжить это приключение. Розам понравилась такая славная подкормка. И вообще, приятно было помериться умом с полицией. Но тут в дело ввязался этот знаменитый криминалист Гросс, и все пошло насмарку. А с носами я отлично придумал, правда? И еще многих сделал бы безносыми и всласть повеселился. И черта с два бы кто из вас догадался, в чем тут дело. Да все моя глупость. И алчность. Впрочем, хватит. Я и так уже заболтался».

— Боже, Гросс, — прошептал Вертен. — Все получилось по Крафт-Эбингу.

— Похоже, что так.

— О чем вы? — спросил инспектор.

— Я думаю, Майндль, вы можете своих людей отпустить, — проговорил Гросс, задумчиво почесывая бороду. — Больше они здесь ничего не найдут. Кровь очень быстро впитывается в почву.

— Биндер был действительно сумасшедший, — сказал Вертен. — Он использовал кровь убитых как удобрение.

— Да. — Гросс кивнул и повернулся к Майндлю. — Предлагаю внимательно изучить эту лохань на предмет следов крови. Скорее всего он ее сцеживал сюда.

— А что он там наплел про носы? — спросил инспектор.

— Думаю, это какой-то бред сумасшедшего, — ответил криминалист.

На другой день вечером Вертен и Гросс встретились в кафе «Ландтман».

— Все именно так и было, как мы подозревали, — сказал криминалист. — Я побывал в торговом доме Брайтштайна, узнал фамилию врача Биндера. Посетил его. Оказалось, герр Биндер имел третью стадию сифилиса.

— То есть психика у него уже была расстроена.

— Да, — согласился Гросс. — Но физически он был еще вполне дееспособен, как и указывал Крафт-Эбинг. Я звонил инспектору Майндлю. На лохани действительно нашли следы крови. А также на скальпелях, сбруе и шланге. Сбруя, видимо, ему понадобилась, чтобы поднимать трупы, а с помощью шланга он поливал кровью почву, удобрял розы.

— Боже, как омерзительно. — Вертен поежился.

— С хлороформом все ясно, — продолжил Гросс. — Им Биндер усыплял свои жертвы. Каким-то образом завлекал их в свой экипаж, скорее всего просил показать дорогу, затем прижимал к носу смоченную хлороформом тряпицу. И все, человек не сопротивлялся. Исчезал, как будто растворившись в воздухе. — Криминалист глотнул из стакана чаю. — Правда, тут осталось несколько неясностей. Первая — экипаж, на котором герр Биндер доставлял жертвы на свой садовый участок, а потом в Пратер. Вряд ли для этой цели он нанимал фиакр. Вторая неясность состоит в том, что у него на время убийства фрейлейн Ландтауэр есть алиби.

Тут пришло время Вертену доказать свою полезность в деле.

— Пока вы посещали доктора, лечившего Биндера, мне удалось связаться с другим доктором, Вайнингером, из Клагенфурта. Он сказал, что Биндер был у него во вторник в десять утра и сказал, что намерен попасть на поезд в полдень. Так что у него было достаточно времени, чтобы вернуться в Вену и убить фрейлейн Ландтауэр.

Гросс кивнул.

— А перевозка трупов?

Вертен улыбнулся:

— Я проверил и это. — Он сделал театральную паузу.

— Давайте же, не тяните, — поторопил криминалист.

— Хм, короче говоря, в торговом доме есть экипаж. И не один. Распоряжающийся ими кладовщик сказал, что герр Биндер брал экипаж иногда вечером. Говорил, что ему необходимо доставить клиенту громоздкий товар в неурочное время.

— Ну, значит, думать нам больше не о чем. — Гросс грустно вздохнул.

— Но вы это дело фактически раскрыли, Гросс, — успокоил криминалиста Вертен. — Биндер сам признался, что ваша догадка о скальпеле с неровным лезвием вынудила его закончить игру. Это вы положили конец его зверствам.

— Дорогой Вертен, возможно, это так, но я бы предпочел защелкнуть на руках убийцы наручники.

— Я еще не сказал вам о письме, которое пришло на мой адрес сегодня утром, — добавил Вертен. — От самого князя Грюненталя, советника императора Франца Иосифа. Он благодарит нас обоих за неоценимую помощь в расследовании этих ужасных преступлений.

На следующий день Вертен поехал провожать Гросса на Восточный вокзал. Криминалист уезжал в Черновцы. Как будто отмечая это событие, погода резко изменилась. С утра моросил дождь.

Они приехали за полчаса до отхода поезда — такая у Гросса была привычка, когда он путешествовал. Его купе первого класса было пустым, и он занял место у окна лицом к локомотиву. Проводник уложил багаж и удалился.

— Наверное, по материалам этого дела я опубликую статью в своем альманахе. — Гросс попытался улыбнуться. — А может, написать повесть, на манер этого английского чудака Дойла?

— Почему бы и нет, в самом деле? — весело подхватил Вертен, но криминалист его не поддержал.

Он угрюмо посмотрел на Вертена.

— Идите, чего ждать. Поезд отойдет точно по расписанию, независимо от вашего присутствия.

Они пожали друг другу руки.

— Работать с вами, Гросс, было для меня большой честью, — с чувством произнес Вертен.

— И мне с вами тоже, — ответил криминалист. — И вот что, дружище, — возвращайтесь к уголовным делам. Это ваше.

— Насчет этого подумаю, когда буду гостить у родителей. Там меня наверняка ждет знакомство с очередной молодой женщиной, которую они «случайно» пригласят к моему приезду в надежде женить своего единственного сына и наследника, чтобы он наконец остепенился и завел детей.

— Не смейтесь над этим, Вертен. Без моей Адели я бы наверняка пропал.

Они снова пожали друг другу руки, и Вертен вышел из вагона. Оглянувшись на перроне, он увидел, что Гросс углубился в чтение газеты.

На вокзальной площади Вертена встретили крики мальчика-газетчика.

— Пратерский убийца схвачен! Ужасы закончились! Им положил конец инспектор Майндль. Читайте вечерний выпуск!

Вертен усмехнулся.

Вот и все. Теперь для жителей Вены это превратится в развлекательное чтение.

И все же ему было немного обидно, что газетные репортеры никак не отметили даже Гросса. Чего уж говорить о нем.

Может, последовать совету криминалиста и вернуться к уголовным делам?

Он покупает у мальчишки газету, продолжая наблюдать за адвокатом. То, что ему не пришлось его убивать, а также того, который постарше, особого облегчения не приносит. Не надо, так не надо. Теперь они перестанут лезть не свои дела. Этот назойливый, сующий всюду нос криминалист осядет в Буковине. А адвокат займется своей практикой. Не трогайте никого, и вас не тронут.

Он просматривает газетные заголовки и преисполняется гордостью. Работа сделана на славу. Один служит трамвайным кондуктором, другой убирает улицы или управляет фиакром. Некоторые зарабатывают себе на жизнь, преподавая в разных университетах.

А вот он убивает людей.

Своего первого он убил, когда ему было семнадцать. Майору понравилось то, что он прикончил человека голыми руками, тихо и спокойно, и он перевел его из Линца в тренировочную школу специального отряда Ролло, чтобы он там отточил свое умение убивать. Научился действовать ножом, веревкой, пальцами и даже ногами. Во время учебы случился инцидент. На одном из тренировочных боев он зазевался, и наставник решил его проучить. От этого боя у него остался на память шрам, который он со временем полюбил и носит с гордостью.

Он хорошо помнил то важное задание. Погода тогда была студеная. Они долго караулили у дворца, пока слуги шастали туда-сюда. Он и еще двое из отряда Ролло.

За час до рассвета влезли украдкой в окна. Пробрались в спальню в конце коридора. Молодым человеком занялись эти двое, а ему досталась девушка.

Как она умоляла не убивать ее. Хныкала, чуть ли себя не предлагала.

Ему стало настолько противно, что он позволил себе разозлиться. В первый и последний раз. Вообще-то он не был выродком, а всего лишь выполнял приказ. Велено было застрелить девушку из того пистолета, но, когда она всхлипывая, прижалась к нему, он со всей силой несколько раз ударил эту дрянь головой о столбик кровати, пока она не затихла.

Потом его послали в Сербию, после этого заставили несколько лет страдать от скуки в гарнизоне. А потом были еще задания. Много.

И вот теперь он работает в столице. Здесь сложнее, но ему это нравится. Способ убийства ему был навязан, а все остальное он решал сам. Кого выбрать, как сделать, чтобы комар носа не подточил. Тут потребовалось все его мастерство.

Он не знал, кто отдает приказы. Да и не важно ему это было. Своими деяниями он служил отечеству, но, помимо этого, просто любил свою работу. Как художник свою. А что, убивать — это тоже искусство. Он с теплотой в сердце вспоминает прерывистый хруст позвоночника, как будто треснул лед в луже, ужас в глазах жертвы при его приближении и ее умиротворенный вид, когда работа закончена. Приятно, очень. Жаль только, что рассказать никому нельзя.

Теперь ему предстояло очередное задание. Наверное, самое важное. Но он его выполнит. В этом нет сомнений.

 

Глава десятая

Вена

Суббота, 10 сентября 1898 года

Мир для Вертена неожиданно изменился.

Экипажи на конной тяге больше не раздражали его своим адским шумом и запахами, а вызывали в памяти романтическую загородную поездку с посещением ресторана. Послеполуденное солнце больше не пекло голову, а лишь омывало своим золотистым светом. Он шел и улыбался. Одноногий ветеран войны, продающий у собора Святого Стефана лотерейные билеты, больше не выглядел убогим существом, вдруг преобразившись в молчаливого героя. Даже припозднившиеся туристы-американцы, шумные и беспардонные, теперь казались ему очаровательно наивными.

Случилось невероятное. Адвокат Карл Верен влюбился.

Объект его страсти сидел сейчас напротив за столиком в кафе на свежем воздухе на углу Грабен и Кернтнер-штрассе. И что самое главное — к сотворению этого чуда из чудес приложили руку его родители.

На следующий день после отъезда Гросса, в субботу, Вертен отбыл в имение родителей в Верхней Австрии. На душе и без того было муторно, а тут еще тяготило предстоящее знакомство с будущей «невестой». Родители кого-нибудь пригласили, в этом не было сомнений. Маман и папа жаждали наследника. После смерти младшего сына, Макса, все надежды были на старшего. Он должен был продолжить род Вертенов. Само собой разумелось, что невестка должна быть знатного происхождения.

Тоже мне аристократы, возмущался Вертен про себя. Богемские евреи, совсем недавно выбившиеся в люди. Дед Исаак торговал шерстью, работал по двенадцать часов в день и, умело ведя дела, нажил состояние. Плодами его трудов успешно воспользовался отец Вертена, Эмиль, добившись в 1876 году, пять лет спустя после того, как семья приняла протестантство, приставки «фон» к фамилии.

Вертену было двенадцать лет, но он уже тогда считал, как, впрочем, и сейчас, эту приставку унизительной. Отец страстно желал воспитать из сыновей истинных джентльменов. И с этим ничего нельзя было поделать. Приходилось заниматься фехтованием, верховой ездой и выезжать на охоту.

В этом году родители выбрали для него Ариадну фон Трайтнер, дочь успешного карандашного фабриканта из Линца. И как Вертен ни крутился, придраться тут было не к чему. Ариадна оказалась вполне приличной девушкой. Голубоглазая блондинка, высокая, стройная. Превосходная модель для Климта. Совершенно не похожая на еврейку. Может быть, потому, что ее предки приняли христианство еще в 1840-е годы. Она не была ни скучной, ни вялой, как другие девушки, которых приглашали родители.

Они познакомились, попили лимонад, погуляли вместе по лужайке вокруг дома, послушали щебетание птиц. Вертен уже думал, что как-нибудь перетерпит, но, когда Ариадна объявила Иоганна Штрауса величайшим австрийским композитором всех времен, он начал подумывать, как бы поскорее отсюда смыться. Потому что невозможно было представить себе жизнь с женщиной, которая ставила Штрауса над Моцартом, Гайдном и Брукнером.

Вскоре выяснилось, что Ариадна приехала не одна, а со школьной подругой, Бертой Майснер, которая теперь жила в Вене. Девушка из скромной семьи, без приставки «фон» к фамилии. Родители Вертена были с ней вежливы и внимательны, но, разумеется, в их глазах она стояла много ниже Ариадны.

А вот Карла Вертена фрейлейн Майснер очаровала. Причем сразу, с первого взгляда. Чем она его взяла, как и почему, он объяснить никак не смог, если бы вы его спросили. Внешность у Берты была совсем не такая германская, как у ее подруги. Но, лишь раз взглянув в ее красивое смуглое лицо, а главное, в глаза, Вертен моментально потерял покой. В глазах этой девушки искрилось нечто такое, что, за неимением других подходящих слов, можно было бы назвать озорством, а еще глубже таилось понимание, от которого захватывало дух. Ей было двадцать пять, и она работала в венском муниципалитете, в одном из недавно созданных детских центров для бедных.

— Берта думает, что возня с неряхами спасет ее душу, — развязно пояснила Ариадна.

Родители Вертена заулыбались, видимо, отыскав в ее замечании что-то смешное. Но Берту это нисколько не позабавило. Ее глаза на мгновение вспыхнули, и Вертен подумал, что она сейчас ответит какой-нибудь резкостью, но девушка только глотнула из бокала лимонад и скромно улыбнулась.

Он восхитился ее сдержанностью. Фрейлейн Майснер дала понять, что смущена бестактностью своей богатой подруги и не хочет привлекать к этой глупости внимание. То, как она промолчала, сказало Вертену об очень многом.

На следующий день он поднялся рано и, чтобы избежать встречи с Ариадной за завтраком, решил прогуляться к озеру Иглау. Прогулка была недалекой, а рассвет делал пейзаж особенно живописным. В поднимающемся над озерной гладью тумане были видны щуки, выпрыгивающие из воды и с тяжелым плеском падающие обратно. Впереди на дорожке он увидел женскую фигуру и вначале испугался, что это Ариадна. Может быть, она тоже привыкла вставать рано. Но в следующее мгновение у него отлегло от сердца. Вертен узнал Берту Майснер и ужасно обрадовался. Ему показалось, что он еще никогда в жизни так не радовался.

Как будто ощутив его присутствие, она обернулась и, близоруко прищурившись, помахала.

— Кажется, нам в голову пришла одна и та же мысль, — сказал он, догнав ее. — Вы не возражаете против моего общества?

— Совсем нет. А о какой мысли вы говорите?

— Прогуляться к озеру.

— О, у меня такой мысли не было. Я просто вышла подышать воздухом.

— Тогда позвольте мне показать вам волшебную красоту озера Иглау.

Она улыбнулась:

— Вы всегда так изъясняетесь?

— Как?

— Высокопарно. Как будто на торжественном приеме.

Вертен почувствовал, что краснеет.

— Извините, — поспешно проговорила она. — Я, кажется, опять пренебрегла советом Розы. «Подумай дважды, прежде чем что-то сказать», — говорила она мне не раз и не два. Вы обиделись?

— Ничуть, — смущенно ответил Вертен.

— Я просто забыла, что вы адвокат. Но со мной вам лучше отбросить всякие церемонии. Я люблю простое общение. — Она глянула на него. — К тому же вы мне нравитесь.

— Роза — это ваша подруга? — спросил Вертен, еще сильнее смущаясь и решительно не понимая, как себя вести.

— Роза? Да, пожалуй, ее можно назвать подругой. Роза Майдерер. Вы о ней слышали, в этом я не сомневаюсь.

Вертен, конечно, слышал о пламенной фрау Майдерер, австрийской Сьюзен Браунелл Энтони.

Они медленно двинулись в сторону озера.

— Выходит, вы суфражистка? — спросил он.

Она улыбнулась:

— Вы не одобряете?

— Напротив. Давно пора ввести у нас избирательное право для женщин. На пороге двадцатый век, а Австрия по многим вопросам по-прежнему находится в средневековье.

Она схватила его руку.

— Браво! Я рада, что в этом у нас нет разногласий. — Затем, вдруг смутившись, отпустила его руку. — Извините.

— Нет… я хочу сказать, зачем вы извиняетесь? Дело в том, что… понимаете, я нахожу вас…

Берта приложила палец к его губам и покачала головой:

— Об этом пока не надо, иначе сглазите. Давайте просто понаслаждаемся прекрасной погодой. Расскажите мне лучше о птичках, я совсем их не знаю. Вон та, с рыжеватой короной, как называется?

На следующее утро они опять встретились «случайно». И на следующее тоже. Вертен наслаждался общением с Бертой Майснер, но уже понимал, что это больше, чем легкий флирт. Таких удивительных женщин он еще не видел. Простота и нелюбовь к риторике в ней сочетались с искрящимся умом. Она как будто постоянно вызывала Вертена на спор, дразнила его, заставляла смеяться и шокировала своими высказываниями. У нее имелись собственные суждения обо всем: от Рихарда Вагнера — «напыщенный, претенциозный антисемит» — до новомодного психоанализа — «секс, секс, все неприятности от секса, Фрейд, видно, лишен возможности им наслаждаться, вот и теоретизирует».

Однако когда на третье утро Вертен вышел на дорожку к озеру, фрейлейн Майснер там не было. Побродив у озера, он, расстроенный, вернулся в дом, где уже подали завтрак.

— Карл, — с упреком проговорила Ариадна, поднимая глаза от тарелки, — чем вы заняты? Вас совсем не видно.

У Вертена не было охоты с ней разговаривать. И ему не нравилось, что она называет его по имени. Это предполагало интимность, какой у них никогда не было. Но с гостьей следовало быть вежливым.

— Я привез с собой много бумаг. Надо работать.

— О, мужчины! — жеманно воскликнула Ариадна. — Для вас главное — работа. Конечно, мужчина должен стремиться занять должное положение в обществе, но иногда и отдохнуть не мешает. — Она призывно улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ и налил себе кофе. Но не сел.

— А где ваша подруга?

Ариадна прожевала своими острыми зубками кусочек колбасы. Проглотила, затем вытерла сильно накрашенные губы камчатной салфеткой.

— Она занята, собирает вещи.

— Ваша подруга уезжает? — спросил он, стараясь чтобы в голосе не ощутилось беспокойства.

— Да. Кажется, Берту вызвал отец в Линц. У нее поезд вроде бы в полдень. Теперь мне вообще не с кем будет пообщаться.

При первой же возможности он извинился и выскользнул из комнаты. Известие об отъезде фрейлейн Майснер его огорчило сильнее, чем можно было предположить. На него вдруг накатила мучительная тоска, такой он не испытывал со времени смерти его невесты Мэри. И он встретил это чувство без всякой радости. Надо будет в Вене зайти к врачу, чтобы прописал бромид.

Однако к одиннадцати Вертен засобирался в дорогу. Пошел к родителям, сказал, что завтра в суде будет слушаться его дело, о котором он совсем забыл. Поэтому нужно срочно вернуться в Вену.

— Карлхен, — воскликнула мама жалобным тоном, — тебе нужно отдохнуть, хотя бы раз году! Сейчас в Вене воздух такой, что им невозможно дышать.

— Какая досада! — подхватил отец. — На субботу мы наметили верховую прогулку. Тебе приготовлена чудесная кобыла.

Вертен рассыпался в извинениях, но остался непреклонен.

— А как же Ариадна? — спросила мама.

— Пожалуйста, объясните ей мои обстоятельства.

— Чего на месте не сидится? — проворчал отец. — Дома так хорошо.

На поезд до Линца с пересадкой в Вену он поспел как раз вовремя. Паровоз уже стоял под парами. Чтобы найти ее, потребовалось пятнадцать минут. Она сидела одна в купе второго класса, читала книгу. Он сел напротив, сунув свой билет первого класса во внутренний карман пиджака.

— Герр Вертен? — Ее глаза удивленно расширились.

— Не возражаете?

— Конечно, нет.

— Надо же, какое совпадение, — пробормотал он.

— Да. — Она закрыла книгу. Это был роман Берты фон Сутнер «Долой оружие».

— Интересная? — Он кивнул на книгу.

— Даже не знаю. Мне интересно. Я ее уже, наверное, третий раз перечитываю.

Они помолчали.

— Я думала, вы пробудете дома до конца недели, — проговорила она, когда поезд набрал скорость.

— Дела. — Он пожал плечами. — Вспомнил, что надо подготовить кое-какие документы.

Она кивнула.

— А я думал, что вы побудете со своей подругой фрейлейн фон Трайтнер подольше, — заметил Вертен.

— Тоже вспомнила, что обещала отцу кое-что у него сделать.

— Понятно.

Вертен начинал осознавать, что фатально ошибся. Было совершенно очевидно — на взаимность тут рассчитывать нечего. И вообще, так глупо гоняться за женщиной, которая тебя в грош не ставит.

— Признайтесь, вы мне все наврали насчет документов, — неожиданно сказала она.

И мир снова обрел краски.

— Понимаете, — засуетился Вертен, — я узнал, что вы уезжаете, и…

— Ариадна моя старая подруга. Да, она производит впечатление несерьезной и неглубокой, но я знаю ее много лет. На самом деле она совсем другая. Можете мне поверить. — Берта помолчала. — И я стала чувствовать себя очень неудобно. Ведь ваши родители пригласили ее не просто так. Они надеются вас женить.

— Как быстро вы это поняли.

— Да, герр Вертен, я это поняла.

Они вдруг оба осознали, что зашли слишком далеко. И слишком быстро. Поэтому надолго прервали разговор, разглядывая мелькающие за окном радующие глаз сельские пейзажи.

— Ладно, герр Вертен, — наконец проговорила она, беря на себя инициативу. — Помолчали и хватит. Давайте я расскажу вам о себе.

Оказывается, Берта, как и он, мечтала стать писателем. Но дальше газетных и журнальных статей дело не пошло. Публиковалась в основном в газете «Арбайтер цайтунг» социалиста Виктора Адлера.

— Впрочем, какая я социалистка? — заметила она. — Живу на деньги отца. А он владеет обувной фабрикой, эксплуатирует труд рабочих и присваивает себе прибавочную стоимость.

Теперь понятно, подумал Вертен, почему она работает в детском приюте и едет во втором классе, хотя наверняка есть деньги на первый.

— Теперь ваша очередь. Почему вы занимаетесь гражданскими делами — завещаниями и прочим?

Он собирался ответить как обычно, но она усмехнулась:

— Только не говорите, что по настоянию родителей.

Вертена поразила ее проницательность.

— Но ведь кто-то должен этим заниматься.

— Я это понимаю, — торопливо добавила она, заметив в его тоне обиду. — Но вы… я ощущаю, вы созданы для другого.

Он собирался похвастаться своим недавним успешным расследованием, которое вел с Гроссом, но быстро передумал.

— Одно время я вел уголовные дела.

— Ага. — Она внимательно на него посмотрела. — И проиграли дело… или это связано с кем-то, кого вы любили.

Вертена снова поразила ее проницательность. Как будто она читала, что написано в его душе. И он рассказал ей о своей невесте Мэри и о том, как винил себя, что не уделял ей внимания, занятый своими делами.

— Она всегда хотела, чтобы я бросил уголовные дела и занялся чем-нибудь более приличным. Так что я как бы выполнил ее последнее желание.

Фрейлейн Майснер помолчала, а затем потянулась и нежно погладила его руку.

Поезд прибыл в Линц. Они вышли из вагона.

— А я уже приехала, — сказала она.

Ему очень не хотелось расставаться. Это было написано на его лице.

Берта улыбнулась:

— Меня действительно ждет отец. Мы условились встретиться.

Они постояли с минуту молча посреди платформы. Люди обходили их с обеих сторон.

Берта первая протянула руку.

— Было приятно с вами пообщаться, герр Вертен.

— И мне с вами тоже, фрейлейн Майснер. — Он с трудом отпустил ее крепкую теплую ладонь, похожую на маленькую птицу.

— И все же возвращайтесь к уголовным делам. Я вижу, что это вас терзает.

Кондуктор объявил отправление поезда на Вену, но он продолжал стоять.

— Ваш поезд, — сказала она.

— Могу я увидеться с вами снова?

— А как же Ариадна?

— Не беспокойтесь. Она найдет себе более подходящего жениха, чем я. — Он заглянул ей в глаза. — Так как насчет встречи?

К отправлению поезда прозвонили второй раз.

— Поспешите, а то опоздаете.

Он не уходил.

— Да, — наконец сказала она. — Мне бы очень этого хотелось.

Он просиял, как школьник, и глупо забормотал:

— Прекрасно. Замечательно. Чудесно, фрейлейн Майснер.

— Идите. — Она подтолкнула его и крикнула вслед: — И больше не надо никаких фрейлейн. Зовите меня просто Берта.

Он приподнял котелок и, впрыгнув на подножку отходящего поезда, крикнул в ответ:

— А вы меня просто Карл.

И, только сев на место, он осознал, что не знает ее адреса.

Всю дорогу до Вены Вертен прикидывал, как будет ее искать. О том, чтобы спросить адрес подруги дочери у фон Трайтнеров, не могло быть и речи. В том, что Берта Майснер есть в телефонном справочнике, он сильно сомневался. Скорее всего она снимала комнату в каком-нибудь пансионе, где хозяйка ревностно охраняет мораль своих постоялиц. А детский центр, в котором она работает? Но он не смог вспомнить название. Зато вспомнил, что она сотрудничает в газете социалистов «Арбайтер цайтунг». Может быть, там удастся что-то разузнать.

Первые четыре дня он слонялся по жаркой Вене, не находя себе места. Открыл офис на полдня, но к работе душа не лежала. Скорей бы приехал помощник, доктор Вильфрид Унгар, который свой отпуск проводил в Риме, в ватиканской библиотеке, где изучал документы тринадцатого века об альбигойской ереси. Такой уж это был молодой человек, зацикленный на повышении образования и одновременно необыкновенно исполнительный, поистине бесценный сотрудник.

Вертен уже забыл, что совсем недавно ему очень нравилась и мебель из красного дерева в офисе, и зеленые обои, и великолепные гравюры на стенах с изображением цветов и животных. Теперь все это раздражало и казалось претенциозным. Он чувствовал, что в этом помещении ему не хватает воздуха.

Слава Богу, в конце недели появился ее адрес. Помог приятель-журналист, иногда печатавшийся в «Арбайтер цайтунг». Под псевдонимом, конечно.

Оказалось, что Берта Майснер живет недалеко от его офиса. «Мы вполне могли случайно встретиться на улице, — подумал Вертен. — А может, и встречались, но равнодушно проходили мимо».

Здание было весьма приличное, в стиле барокко. Он позвонил. Открыла консьержка, женщина с землистым лицом, в длинном холщовом капоте.

— Кого вам?

— Фрейлейн Майснер.

— Ее нет дома.

— Может быть, вы знаете, когда она придет?

Женщина пожала плечами:

— Откуда мне знать? Поехала навестить отца. Молодая дама, живет одна. Что хочет, то и делает. Вот снимает целую квартиру. В мое время девушки сидели дома, пока не выйдут замуж. А сейчас… жуть что творится.

Она посмотрела на Вертена, ища поддержки, но он лишь тронул край котелка.

— Благодарю вас. Я зайду в другой раз.

Свернув за угол, он чуть не столкнулся с Бертой. В ее руке был чемодан.

— Ну вы прямо настоящий сыщик! — воскликнула она. — А я загадала: если вы на этой неделе меня не отыщете, на следующей начну искать вас сама. Впрочем, адвоката в Вене найти не так уж сложно.

Они стояли, улыбаясь друг другу.

— Пойдемте, — наконец сказала Берта. — Чего на улице околачиваться? Надо хотя бы поставить чемодан. И я угощу вас кофе.

Предложение Вертена испугало. Наносить визит молодой женщине, в ее жилище, одному, без сопровождения, было чем-то из ряда вон выходящим. Во всяком случае, ему такое делать еще не приходилось.

Берта почувствовала его смущение.

— Чего вы разволновались, адвокат? Успокойтесь. Соблазнять я вас не буду.

Они прошли мимо удивленно глядящей на них консьержки. Поднялись в квартиру Берты, обставленную просто и элегантно. Пока она варила на кухне кофе, он рассматривал японские гравюры на стене, затем поинтересовался книгами в шкафу. Карл Маркс, Джон Рескин. Она принесла кофе, и они проговорили больше часа.

Пришла пора уходить. Вертен поднялся, взял ее руки в свои, а затем обнял и долго стоял, вдыхая ее дивный запах. Губы у Берты были нежные и теплые.

После этого они если и расставались, то ненадолго. Уже успели съездить к его родителям и объявить о помолвке.

— Да, Карлхен, — вымолвила потрясенная мама, — ты умеешь преподносить сюрпризы.

— Как это у тебя так быстро получилось? — сказал отец, когда они остались одни. — Ведь и двух недель не прошло, как ты познакомился с этой девушкой.

— Ты должен гордиться, папа, — ответил Вертен. — Я последовал примеру Франца Фердинанда.

Действительно, роман наследника трона Габсбургов, Франца Фердинанда, с его будущей женой развивался точно так же. Он поехал просить руки одной из дочерей эрцгерцогини Изабеллы и там влюбился в ее придворную даму Софию Хотек, дочь богемского барона. Франц Фердинанд был готов даже вступить с ней в морганатический брак, примирившись, что его дети не станут наследниками трона. Говорят, император, когда ему сообщили о помолвке эрцгерцога, непристойно выругался. От воинственного и брутального Франца Фердинанда такого романтического поступка никто не ожидал.

И вот Вертен сидел сейчас, греясь на сентябрьском солнце, со своей собственной Софией.

Они пили чай и обсуждали будущее. Она по-прежнему сомневалась, надо ли было так спешить. Он беззаботно отметал все ее доводы.

— Весной отпразднуем свадьбу, и все будет замечательно. — Одна мысль об этом доставляла ему радость.

— Но ты еще не познакомился с моим отцом. Он растил меня один. Мама умерла, когда мне было десять.

— Я уверен, он одобрит наш брак.

— Но папа очень не жалует выкрестов.

Герр Майснер действительно держался за иудаизм не менее упорно, чем Вертены сейчас за свое протестантство. К счастью, его дочь, как и Карл Вертен, порвала с религией. Она считала, что религия только сеет рознь между людьми.

— Мы ведь с тобой ни с какой церковью связываться не будем, — добавил Вертен. — Зарегистрируем брак, и все. Так сейчас многие делают. — Он посмотрел на нее и улыбнулся. — Надеюсь, до весны ты меня не разлюбишь?

Она махнула рукой.

— Попытайся быть серьезным хотя бы на пару секунд.

С улицы донеслись громкие выкрики мальчишки-газетчика, продающего экстренный выпуск «Нойе фрайе прессе». Прохожие расхватывали газеты так быстро, что он едва успевал доставать их из сумки. Официант поговорил с одним из тех, кто только что купил газету, и отошел, горестно бормоча:

— Какой ужас!..

— Карл! — Берта схватила его руку. — Неужели война?

Вертен окликнул официанта:

— Что случилось?

— В Женеве убили нашу императрицу. Она умерла.

 

Глава одиннадцатая

Императрицу хоронили неделю спустя. Весь город погрузился в траур. Даже погода, ясная и солнечная в течение долгого времени, в этот день была облачной и прохладной. К полудню собрались тучи, угрожая в любой момент разразиться дождем. К атрибутам траура добавились черные зонтики.

В витринах всех магазинов стояли портреты дорогой Сисси. Так венцы звали императрицу Елизавету. Они горевали, хотя она в столице больше отсутствовала, чем присутствовала. «Странствующая императрица», называли ее некоторые журналисты. Для нее на греческом острове Корфу построили виллу, которая ей быстро надоела. Сисси слыла самой красивой женщиной в мире: она была блестящей наездницей и путешествовала по Европе и Британским островам в поисках мест для охоты. Вертену казалось, что она всегда пребывает в печали. Возможно, ей передалась порча от ее кузена, безумного короля Людвига Баварского. Возможно, она страдала от дворцовых интриг и тяготилась пышностью двора. В ее отсутствие император Франц Иосиф становился соломенным вдовцом, но Сисси не возражала, чтобы его развлекала примадонна Бургтеатра Катарина Шратт. После смерти в 1889 году сына, кронпринца Рудольфа, императрица Елизавета полностью сняла с себя обязанности супруги монарха. Она даже не вернулась в Вену летом на празднование юбилея императора.

И вот теперь в Женеве ее странствованиям положил конец некий анархист Луиджи Луккени. Его схватили, он сидит в швейцарской тюрьме, гордый всеобщим вниманием. Еще бы, ведь это он убил императрицу ударом заточки. По его воле телеграф разнес по миру весть о ее смерти. По его воле Вена и вся Австрия сейчас плачут.

Что же это за мир, в котором мы живем, думал Вертен, если его может так всколыхнуть какой-то жалкий подонок.

Узнав фамилию убийцы, Вертен не находил себе покоя. И не только потому, что его переполнял гнев. Он был уверен, что совсем недавно слышал или читал эту фамилию, но никак не мог вспомнить где. Наконец он заставил себя прекратить попытки в надежде, что потом это как-нибудь вспомнится само собой.

Похороны были назначены на субботу. Климт пригласил Вертена понаблюдать за церемонией с балкона нового отеля «Каранц», располагавшегося напротив церкви Капуцинов, в склепе которой покоились все императоры из рода Габсбургов и члены их семей. Вообще-то в отеле жил недавно прибывший в Вену известный американский писатель Марк Твен. Он пригласил Климта, а уж тот всех своих знакомых, включая Вертена.

Климт познакомился с писателем неделю назад во время посещения Твеном Сецессиона. Писатель принял художника за рабочего. Климт счел это комплиментом, они разговорились и вскоре подружились. На приеме у Твена — ту вечеринку вполне можно было назвать приемом — присутствовали все, кроме Эмилии Флёге, которая слегла с простудой.

В полдень Климт встретил Вертена у отеля и повел в бельэтаж к застекленному портику, выходящему на площадь, которая, несмотря на дождь, была заполнена горожанами. Море котелков, женских шляп с черными перьями, зонтов. Американец сидел в кресле посреди гостиной. Климт подвел Вертена к нему. Тут было немало знаменитостей. Писатель Артур Шницлер, активная пацифистка баронесса Берта Кински фон Сутнер, графиня Миса Виденбрук-Эстерхази и музыканты Теодор Лешетицкий и Осип Габрилович. Твен, одетый в свой обычный белый костюм, курил сигару. Он доброжелательно кивнул Вертену и заговорил с Климтом на смеси немецкого и американского английского. Вертен прилично знал английский, у него был учитель-британец, но он с трудом разбирал речь писателя. Климт улыбался и кивал, а когда они отошли наконец, чтобы занять места у окна, пробормотал:

— Он что-то говорит, а я ни черта не понимаю.

Внизу одетые в парадную форму солдаты оттеснили толпу к тротуару. Затем оцепили площадь, которую начали медленно заполнять армейские и морские офицеры в сияющих позолотой шлемах. Затем появились пятьдесят генералов в бледно-голубых мундирах и шлемах с зелеными плюмажами, к ним присоединились другие в красной, золотистой и белой форме, и площадь засияла, как великолепная палитра. А тут еще и тучи неожиданно разошлись, позволив солнечным лучам осветить это буйство красок. Вертену даже пришлось прищуриться. По обе стороны дверей церкви в почетном карауле застыли мальтийские рыцари в лиловых мантиях и рыцари Золотого Руна в красных. Вертен догадался захватить с собой театральный бинокль и теперь разглядел знак отличия: небольшой кулон, клочок овечьей шерсти в золотом обрамлении, символизирующий мифическое руно Ясона и Аргонавтов, что, в свою очередь, символизировало высокие идеалы рыцарей, охраняющих католическую церковь.

На площади осталась только дорожка для карет, которые подъезжали, высаживали своих знатных пассажиров и тут же отъезжали. Первыми прибыли эрцгерцоги и эрцгерцогини дома Габсбургов, затем кайзер Германии, короли Саксонии, Сербии, Румынии и регент Баварии в сопровождении двух сотен придворных и высших аристократов, которым было позволено войти в церковь. Непрерывное движение карет длилось целый час, затем появилась процессия священников в золоченых сутанах, отороченных белыми кружевами. Они несли распятие.

Вооруженный биноклем Вертен рассматривал лица собравшихся на тротуарах вокруг площади и вдруг увидел доктора Ганса Гросса. Он передал бинокль Климту, и тот сразу побежал, чтобы привести его сюда. Вертен последовал за ним. Они протиснулись через толпу к криминалисту. Он был приятно удивлен, но идти в номер к Марку Твену отказывался. Мол, неудобно без приглашения. Однако Климт буквально потащил его за руку.

Они вернулись к окну вовремя. Уже зазвонили церковные колокола, знаменуя предстоящее прибытие черного катафалка в стиле барокко с телом императрицы Елизаветы. В этот момент колокола зазвонили не только в Вене, но и по всей империи Габсбургов, от Инсбрука на западе до Будапешта и за ним Трансильвании на востоке, от Праги на севере до Сараево на юге.

Под колокольный звон ровно в двенадцать минут пятого на площадь выехала группа всадников в колонну по четыре, расчищая путь для похоронного кортежа. За всадниками появились уланы в золотисто-синих мундирах, за которыми следовала траурная карета, где ехал император и его дочери, Мария Валерия и Гизела. Карету везли шесть коней. Пожилой император вышел из кареты, весь какой-то согнутый, придавленный несчастьем. Да, подумал Вертен, какие только напасти не сваливались на этого человека за его долгую жизнь. Покушение, брак с отчужденной, замкнутой Елизаветой, трагическая смерть брата Максимилиана в Мексике, самоубийство сына, кронпринца Рудольфа.

По слухам, получив весть о гибели Сисси, Франц Иосиф не выдержал и заплакал.

— За что меня Бог карает?

Как только император с дочерьми скрылся в церкви, на площадь выехал катафалк, который везли восемь жеребцов липицианской породы, украшенных черными страусиными перьями. Катафалк окружали всадники в черных одеждах и белых париках, возглавляемые высоким седым сановником в красной мантии рыцаря ордена Золотого Руна. Это был советник Франца Иосифа князь Грюненталь, тот самый могущественный покровитель инспектора Майндля. Его предки служили Габсбургам в течение веков. Грюненталь, наверное, был почти ровесником императора, но выглядел много моложе. Высоко подняв голову, с прямой спиной, он гордо поднимался по церковным ступеням впереди гроба. Там, в соответствии с ритуалом, остановился и постучал в дверь. О том, что сейчас должно произойти, в Австрии знал каждый школьник.

На первый стук монах внутри церкви откликнется:

— Кто там?

— Ее императорское и королевское величество императрица Австрии и Венгрии Елизавета, — ответит Грюненталь.

— Мы ее не знаем, — скажет монах.

И Грюненталь постучит снова.

— Кто там?

— Императрица Елизавета.

— Мы ее не знаем.

Затем после третьего стука и вопроса «Кто там?» Грюненталь наконец скажет:

— Ваша сестра Елизавета. Бедная грешница.

После чего дверь откроется.

Двери церкви закрылись за гробом с телом императрицы, и обстановка в апартаментах Твена разрядилась. Гости начали активно общаться.

Гросс объяснил, что вернулся в Вену, потому что в Черновцах ему пока нечего делать.

— Помещение для моей кафедры еще строится, и занятия начнутся только с весеннего семестра. Адель поехала навестить школьную подругу в Париже, а я вернулся сюда.

— Ну и чудесно, Гросс, — сказал Вертен. — Побудете некоторое время в Вене. Можете остановиться у меня. В моей квартире есть свободная спальня.

— Спасибо, Вертен. Вы добрая душа. — Гросс выглядел растроганным. — А в Черновцах, поверьте, я чуть не пропал от скуки.

Климт взял Гросса под руку, собираясь представить Твену. Но оказалось, что они знакомы, правда, по переписке. Несколько лет назад Твен консультировался с Гроссом, когда писал свою книгу «Том Сойер, сыщик». Они сразу завели оживленный разговор, несмотря на трудности Твена с немецким языком. Впрочем, он мог говорить и на английском. Его почти все понимали.

Когда церемония похорон закончилась и колокола зазвонили в последний раз, гостям подали херес. Спустя полчаса они начали постепенно расходиться. Вот тут Твен произнес странную фразу:

— Не тот человек сидит в швейцарской тюрьме. А может, тот, да не за то. Ох уж эти венгры. Вначале Рудольф, а теперь вот его мамаша.

Гросс принял приглашение Вертена занять просторную комнату в задней части квартиры. И вечером они устроились за столом перед блюдом с великолепно приготовленной фрау Блачки тушеной говядиной с картошкой в сопровождении охлажденного белого вина. К ужину пришла Берта. Она сидела за столом напротив Вертена.

— Что Твен имел в виду? — спросил Вертен.

Криминалист положил себе в тарелку хрена, театральным жестом предложил Берте и только потом ответил:

— Твен литератор, а стало быть, выдумщик. Об этом не надо забывать.

— Вы хотите сказать, что он постоянно фантазирует? — спросила Берта с улыбкой.

— Может, не совсем фантазирует. Но чересчур буквально воспринимает небылицы, распространяемые венгерскими аристократами. Они, конечно, никогда не перестанут твердить о независимости, как будто мадьяры единственное в империи национальное меньшинство, находящееся в таком положении.

— Значит, вы не сторонник австро-венгерской монархии, — сказала Берта, бросая на Вертена заговорщицкий взгляд. Он ей уже много порассказал об этом знаменитом криминалисте.

— Вы попали в точку, сударыня, — пробубнил Гросс. — Политика Франца Иосифа приведет страну к краху. Через два десятилетия вы Австрию не узнаете. А что касается нашего друга Твена, то он лишь повторяет то, что уже давно твердят мадьяры: девять лет назад кронпринц Рудольф не покончил с собой, а пал жертвой заговора придворных, которым не нравились его либеральные промадьярские взгляды. Я полагаю, теперь то же самое будут говорить и о смерти его несчастной матери, которая также имела склонность романтизировать мадьяров.

— Интригующая версия, — сказал Вертен, подмигивая Берте.

— Чепуха. — Гросс отрезал кусочек говядины, поддел вилкой и отправил в рот, запив вином. — Этот человек в Швейцарии признался в совершении преступления. Так что наша императрица скорее всего пала жертвой дилетанта, выдающего себя за анархиста. Думаю, он случайно натолкнулся на Елизавету на набережной Женевского озера. У него при себе даже не было нормального оружия, всего лишь дешевая заточка из напильника. — Гросс пристально посмотрел сначала на Вертена, затем на Берту. — Нет, друзья, боюсь, что здесь мы имеем дело не с какой-то хитрой интригой, а с вульгарной и очень грустной комедией.

 

Глава двенадцатая

Безделье Гросс переносил болезненно. Вертен об этом знал и раньше, но теперь, когда они жили под одной крышей, мог наблюдать с близкого расстояния.

В понедельник, следующий за похоронами императрицы, Гросс посетил свой любимый зал Брейгеля в Музее истории искусств. Вертен провел весь день в своем офисе. Днем они вместе пообедали, а вечером сходили в Бургтеатр посмотреть Жирарди в сатирической комедии Иоганна Нестроя «Злой дух бродяга Лумпаци и бесшабашная троица». Жирарди исполнил свою роль с присущим ему блеском, но Гросс, кажется, остался к его игре равнодушен.

Премьера пьесы состоялась еще в 1833 году, но потом цензоры ее запретили по причине «очернения существующих порядков», хотя ничего такого там и в помине не было. Разрешили к постановке только недавно, и то с большой неохотой. Непонятно, что они нашли крамольного в похождениях столяра Лайма, портного Цвирна и сапожника Книрима после выигрыша в лотерею. Нестрой был не только драматургом, но и одаренным актером. Роль Книрима он сыграл двести пятьдесят восемь раз, так было сказано в программке. Теперь эту роль великолепно исполнял Жирарди, однако Гросс не находил в его игре ничего забавного. Зал то и дело взрывался смехом, а с лица Гросса не сходило хмурое выражение. При каждом повороте сюжета он начинал ерзать в своем кресле. Трое мастеровых купили сообща лотерейный билет, на который выпал солидный выигрыш. Цвирн и Книрим свои доли промотали, причем сделали это с вызовом, и в конце пьесы остались ни с чем. Только Лайм поступил мудро, открыл свое дело и женился на девушке, за которой давно ухаживал.

— Какой вздор, — проговорил Гросс, когда после третьего акта в зале зажегся свет. — Зачем в замечательном Бургтеатре поставили такую революционную, развращающую пьесу? Это выше моего понимания.

— Я с вами не согласен, — сказал Вертен по пути в гардероб. — Пьеса умная.

— Умная? — брюзгливо проговорил Гросс. — Вот когда вы с фрейлейн Бертой поженитесь и заведете детей, я полагаю, вам не захочется, чтобы они повели себя так беспутно. Нет, Вертен, не захочется. У меня на этот счет имеется личный горький опыт.

Вертен промолчал. Гросс, конечно, имел в виду отношения со своим одаренным сыном Отто, который отказывался воспринимать жизнь серьезно. К большому огорчению отца, он завел себе друзей в артистических богемных кругах, где к сексу и браку относились очень свободно. Отто даже попробовал наркотики. Теперь он, кажется, исправился и успешно завершал медицинское образование, но отношения с отцом у него по-прежнему оставались напряженными.

Утром за завтраком Гросс угрюмо молчал. По дороге в свой офис Вертен подумал, что, наверное, зря пригласил его к себе на постой. Криминалист стал настолько нелюбезным, что даже непредубежденная и всепрощающая Берта начала избегать его общества.

На ужин фрау Блачки приготовила изумительный ростбиф с луком, который они запили отменным «Бордо», — по дороге домой Вертен купил бутылку в винном погребе. Затем он вдруг вспомнил, что получил для Гросса письмо, пришедшее на его прежний адрес в отеле «Бристоль».

Гросс распечатал конверт и посветлел.

— Интересно, интересно. — Он наполнил свой бокал наполовину и залпом выпил, как американское виски.

— Что там, Гросс?

— Вот, прислали протокол вскрытия герра Фроша, последней жертвы пратерского убийцы. Шея у него была сломана, как и следовало ожидать.

— И что в этом интересного? — спросил Вертен, наливая себе вина.

— А то, что этот человек уже находился на пороге смерти. У него был рак, Вертен.

— И он об этом знал?

— А вот это, мой друг, я попытаюсь выяснить завтра.

Вертен собрался было его отговаривать, но передумал.

Дело закрыто, и сейчас совершенно не важно, знал убитый о том, что ему все равно суждено скоро умереть, или нет. Но раз Гросс оживился, то пусть потешится.

Остаток вечера они провели в приятной беседе.

Утром Вертен поинтересовался у фрау Блачки, где гость.

Экономка сказала, что герр доктор проснулся на час раньше обычного, выпил кофе с рогаликом и ушел.

Вертен вздохнул с облегчением и уселся завтракать, попутно просматривая утренний выпуск «Нойе фрайе прессе». Прежде, бывало, он до начала рабочего дня непременно садился за свои литературные опусы, а сейчас вдруг обнаружил, что его совершенно к этому не тянет. Ну и ладно. Потягивая кофе, он выискивал в газете белые участки, где должны были находиться материалы, запрещенные цензурой. Такое в Австрии случалось каждый день во многих газетах.

В пять вечера, когда Вертен собрался закончить работу, ему позвонил Гросс. Возбужденно вибрирующий голос криминалиста ласкал слух. Слава Богу, ожил, подумал Вертен.

Гросс приглашал его посидеть в кафе «Сентраль», где теперь собирались венские литераторы. После скандального сноса год назад кафе «Гринштайдль» (на его месте построили здание банка) все венские литературные знаменитости, включая Шницлера, Петера Альтенберга, Гуго фон Гоффмансталя, Карла Крауса, Германа Бара и Феликса Зальтена, мигрировали в расположенное поблизости кафе «Сентраль». Вертен удивился, почему Гросс выбрал это место, но с радостью согласился прийти туда через полчаса.

Гросс сидел за угловым столиком, прикладываясь время от времени к бокалу с белым вином. Вертен заказал то же самое и сел, оглядывая столики. Из знакомых лиц сейчас только молодой Гоффмансталь щеголял своими редкими растрепанными усами, а его старший наставник по богемной жизни Альтенберг — сандалиями на ногах.

— Что случилось, Гросс? У вас чертовски довольный вид.

— О, сегодня, мой дорогой Вертен, я провел день с большой пользой. Весьма.

Потягивая вино, криминалист рассказал Вертену, что вначале посетил фрау Фрош, спросить, знал ли ее муж о своей болезни и кто был его доктором.

— И представьте, Вертен, у фрау Фрош была для меня потрясающая новость. Она сказала, что даже намеревалась связаться со мной. Как хорошо, что мне тогда удалось завоевать ее доверие. Она заявила, что после покушения на императрицу больше не считает себя обязанной хранить тайну.

Гросс сделал театральную паузу, глядя на Вертена. Тот был весь внимание.

— Оказывается, в июне герра Фроша посетила в его доме весьма важная особа. Сама императрица. И они больше часа беседовали в его кабинете. Уходя, императрица потребовала от фрау Фрош дать слово, что она никому о ее визите не скажет. Дама заметила, что императрица была в смятении.

— О чем же они говорили, Гросс?

— Это герр Фрош от жены утаил, но она помнит, что незадолго до визита императрицы он как-то вскользь заметил, что решил в своих мемуарах поведать правду о трагедии, случившейся в замке Майерлинг.

— Вы имеете в виду самоубийство кронпринца Рудольфа?

— А что, разве там разыгралась еще какая-то трагедия?

— Но что он такого мог знать? — Вертен улыбнулся, узнавая наконец прежнего Гросса. Неужели депрессия закончилась?

В январе 1889 года вся Австрия была потрясена трагедией в Майерлинге. Говорили, что наследник трона Рудольф запил, подавленный тем, что его отстранили от участия в политике. Возможно, повлияла дурная наследственность через родственника по матери, короля Баварии Людвига II. Даже ходили слухи, что кронпринц страдает неизлечимым сифилисом. Как бы там ни было, но однажды в снежную ночь он вначале лишил жизни свою молодую любовницу Марию фон Вечера, а потом застрелился сам.

Гросс поднял указательный палец.

— Тут, Вертен, понимаете какое дело. Оказывается, герр Фрош служил личным камердинером кронпринца и находился в Майерлинге в ту самую ночь, когда все случилось.

— Но мы ничего у него тогда не нашли, — сказал Вертен. — И решили, что все разговоры о мемуарах пустые.

Гросс вздохнул.

— Встретиться с Фрошем императрицу заставило что-то очень важное. Ведь прошло столько лет. Да и вообще, стала бы она приходить к бывшему камердинеру своего сына из-за пустяка. — Он помолчал. — И его рассказ так потряс императрицу, что, по словам фрау Фрош, прежде чем удалиться, она попросила рюмку бренди. Только после этого ее щеки приобрели прежний цвет. — Гросс снова на несколько секунд замолк. — Кстати, фрау Фрош о смертельной болезни мужа ничего не знала. Она назвала мне фамилию его доктора, и я у него тоже побывал. Доктор подтвердил, что Фрош был в курсе серьезности своей болезни. Это объясняет, почему он вдруг захотел открыть тайну императрице.

— Вы хотите сказать, что ему больше нечего было терять?

— Вот именно, Вертен. Предположим, его молчание было куплено, или…

— …ему пригрозили.

Гросс пожал плечами.

— Да, пригрозили. И очень серьезно. Но, узнав о своей скорой кончине, он решил, что держать язык за зубами нет причин.

— Да, — согласился Вертен, — это действительно интересно.

— Еще интереснее станет, если вы узнаете дату визита императрицы. Двенадцатое июня.

Вертен моментально понял.

— За несколько дней до начала убийств.

— Тело прачки Марии Мюллер обнаружили в Пратере пятнадцатого июня, — заметил Гросс.

— Неужели эти убийства как-то связаны с правдой о трагедии в Майерлинге, которую намеревался открыть Фрош?

— Пока я просто констатирую факты, — проговорил Гросс. — Герр Фрош был шестым в этой цепочке убийств. И первым, где можно усмотреть мотив. Он собирался предать гласности информацию относительно смерти кронпринца Рудольфа. Если это не было самоубийством, то тем, кто причастен к его гибели, вряд ли понравилось намерение герра Фроша. Надеюсь, вы в этом со мной согласитесь.

Вертен задумался. Если Рудольф себя не убивал, то кто это сделал? И почему?

Кронпринц слыл либералом и смутьяном. За несколько лет до смерти он под псевдонимом публиковал статьи в либеральной «Винертагеблатт», в которых поносил бездельников аристократов и внешнюю политику своего отца, склонявшегося к союзу с Германией и Россией. Рудольф также имел связи с влиятельными кругами в Венгрии, которые добивались независимости своей страны, и призывал к договору с Францией. Указанные действия вполне можно было счесть предательскими. По этой причине у кронпринца было много врагов при дворе, в дипломатических кругах и среди военных. У теперешнего престолонаследника Франца Фердинанда тоже были причины желать смерти Рудольфа. Благодаря этому он мог стать императором.

Разговоры о причинах смерти кронпринца быстро взял под контроль тогдашний премьер-министр граф Тааффе. Вначале было сообщено, что Рудольф скончался от сердечного приступа, а о несчастной фон Вечера вообще не упоминалось. Однако довольно скоро за границей газеты начали публиковать одну сумасбродную версию за другой. В одной газете утверждалось, что кронпринца убили венгры за то, что он их предал. Нет, говорилось в другой, его убили французы в страхе, что на свет выплывут сведения о тайных переговорах, которые вел с ними кронпринц. В третьей репортер уверенно заявлял, что кронпринца Рудольфа убил егерь, жену которого он соблазнил. В четвертой можно было прочесть о гибели кронпринца во время дуэли за честь принцессы из рода Ауэршпергов. Наконец, в Австрии было обнародовано сообщение о самоубийстве кронпринца и его молодой любовницы, но некоторые по-прежнему винили в его смерти мадьяров и французов.

— Мне кажется, Гросс, что не надо торопиться с выводами. — Вертен посмотрел на криминалиста. — Ведь Биндер во всем признался. Убивать людей столь изощренным способом его подвигла страшная, искажающая психику болезнь.

— Да, такова официальная версия.

— Но вы ее тоже признали.

— Тогда признал, а теперь новые факты заставляют меня в этой версии усомниться. — Гросс встрепенулся. — Помните, когда мы шли от фрау Фрош, я мимоходом заметил, что поскольку супруг был с ней груб и иногда дело доходило до рукоприкладства, у нее были причины желать его смерти. Вы возразили, а как же другие убийства, и я сказал, что они, возможно, совершены, чтобы прикрыть вот это последнее, основное. В тот момент это прозвучало несколько легкомысленно. Однако сейчас к этой версии следует отнестись со всей серьезностью.

— Неужели вы хотите вернуться к расследованию убийств в Пратере?

Гросс пожал плечами.

— Неужели вы серьезно верите, — не унимался Вертен, — что этих несчастных убили только для того, чтобы прикрыть устранение Фроша? Тогда зачем его не прикончили раньше, а ждали целых два месяца, рискуя разоблачением?

— Вот над этим, мой дорогой Вертен, мы и будем думать в ходе расследования.

И тут Вертена осенило. Хотя Гросс наверняка об этом уже подумал.

— Но, следуя вашей логике, можно предположить…

— Так-так, продолжайте, — подбодрил его криминалист.

— Я хочу сказать, что и сама императрица… ну понимаете, если Фроша убили, потому что он знал правду о смерти кронпринца Рудольфа, то, возможно, и гибель императрицы Елизаветы тоже связана с этим?

Гросс улыбнулся:

— Прекрасно, Вертен.

— Что тут прекрасного, если покушение совершил анархист Луккени?.. — Произнеся эти слова, Вертен неожиданно замер.

Гросс вскинул брови.

— В чем дело, Вертен? У вас такой вид, будто вы встретили привидение.

— Фамилия… Луккени. Она казалась мне странно знакомой. И вот теперь наконец вспомнил. — Вертен оживился. — Гросс… список, который вам прислал инспектор Майндль… в нем были разные неблагонадежные элементы, за которыми полиция вела наблюдение, в том числе и анархисты.

— Луккени был в этом списке?

— Да. Там было написано: «Луккени Луиджи, каменщик». Значит, летом он был в Вене и… Боже, Гросс, может быть, пратерский убийца и есть этот Луккени? А что же тогда Биндер?

— Видите, Вертен, сколько теперь у нас подозреваемых.

— Но это всего лишь предположения.

— Если мы не возобновим расследование, они предположениями и останутся. Вот так-то, мой друг.

— Тогда давайте же начнем работать! — воскликнул Вертен, а затем кивнул официанту: — Принесите еще вина, пожалуйста.

Когда Гросс и Вертен час спустя выходили из кафе «Сентраль», им было невдомек присмотреться к закрытой карете, стоящей на противоположной стороне улицы. Сидящий в ней человек задумчиво посмотрел им вслед.

Надо же, какие настырные.

Но сейчас не время. К тому же здесь слишком людно.

Все равно скоро их веселье кончится.

Скоро. Очень скоро.

 

Глава тринадцатая

Позднее в этот вечер Вертен встретился с Бертой. Они поужинали и направились в филармонию, где Густав Малер давал концерт.

Год назад Малер начал руководить Венской придворной оперой, и очень скоро этот театр стал ведущим в Европе. На этом концерте в первом отделении Малер дирижировал Симфонией № 41 (Юпитер) Моцарта, а во втором их ждала Седьмая симфония Бетховена, самой любимая у Вертена. В антракте он рассказал Берте об открытии Гросса и о своем решении снова помогать ему в расследовании. А в адвокатском офисе некоторое время поработает его помощник, доктор Вильфрид Унгар, очень способный молодой человек, три года назад закончивший Венский университет. Он вполне справится со всеми делами один. Тем более что подготовка весьма важного трастового договора для барона фон Гайстля была закончена.

— Карл, тебе не нужно мне ничего объяснять, — сказала Берта. — Согласившись стать твоей женой, я сделала этот шаг вполне осознанно. Надеюсь, мы всегда будем уважать интересы друг друга. Ты должен заниматься в жизни таким делом, которое приносит тебе удовлетворение. Иначе зачем все это?

Ему очень хотелось ее обнять, но в фойе второго этажа филармонии во время антракта прогуливалось слишком много людей с бокалами игристого вина «Секта» в руках: мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях и драгоценностях. Поэтому он просто закрыл глаза и улыбнулся.

А потом, когда они снова сели и в зале погас свет, когда она взяла его руку и зазвучало адажио Седьмой симфонии, Вертен подумал, что вот это и есть настоящее счастье.

Утром криминалист и адвокат пришли в полицейское управление просить помощи. Увидев Гросса, Майндль удивился:

— Вы решили написать о покушении на императрицу в своем журнале?

— Меня интересует не столько само покушение — тут с точки зрения криминалистики нет ничего поучительного, — сколько личность террориста, — сказал Гросс. — Подробно изучив психику герра Луккени, мы сможем предотвратить подобные деяния в будущем. Да что я вам рассказываю, вы это сами прекрасно понимаете.

Нажим на профессионализм Майндля возымел действие. Десять минут спустя им выдали материалы, касающиеся Луккени.

— Но как вы узнали, что у нас есть на этого человека досье? — спросил Майндль.

— Мой коллега, доктор Вертен, вспомнил, что в списке подрывных элементов, которым вы нас любезно снабдили, когда мы занимались этим… хм… другим делом, была его фамилия.

— Совершенно верно. — Майндль кивнул Вертену, изобразив на лице слабую улыбку. Затем повернулся к Гроссу. — Прошу вас просмотреть это досье не мешкая. Сами понимаете, это ведь против правил.

Вертен смотрел на инспектора и удивлялся: хоть бы слово благодарности за помощь при расследовании убийств в Пратере. Нет, делает вид, как будто ничего не было. Надо же, какая скотина.

Майндль проводил их в комнату для допросов. Они сели за стол и разделили листы пополам.

Вертену досталась первая часть досье, начинающаяся биографией анархиста Луккени. Родился в Париже в 1873 году. Мать итальянка, приехала на заработки. Работала прачкой. Отец неизвестен. Через год мать вернулась в Италию и отдала сына в сиротский приют в Парме. Работать Луккени начал с ранних лет. Подручный на стройке, потом каменщик. Затем пошел в солдаты, служил в Неаполе под командой принца Вера ди Аразона. Через три года уволился из армии и несколько месяцев пробыл слугой принца.

Затем Луккени отправился странствовать. Объехал европейские столицы, включая Вену и Будапешт, какое-то время пожил в Швейцарии. Здесь сошелся с анархистами, которые накачали этого малограмотного и податливого молодого человека идеями разрушения существующего общества и создания на его месте свободного и бесклассового. Согласно донесениям внедренных в круги анархистов информаторов швейцарской полиции, Луккени вскоре стал активным сторонником этого движения.

Из досье следовало, что в Вену Луккени прибыл в начале июня. Из швейцарской полиции сообщили, что он сел в поезд Женева — Вена десятого июня. Однако здесь его удалось выследить только двенадцатого, когда он поселился в пансионе фрау Гельднер, известном пристанище анархистов.

На следующий день Луккени отправился в Фалькегартен, где провел большую часть дня. Вертен хорошо знал этот парк с розарием, устроенный на манер Люксембургского сада в Париже. Там анархист прохаживался туда-сюда недалеко от входа, как будто ожидал с кем-то встречи. И она действительно состоялась. В двадцать восемь минут шестого он приблизился к высокому мужчине, одетому под маляра (светлый рабочий халат, на голове сложенная из газеты шляпа). Общались они недолго. «Маляр» передал Луккени сложенный листок бумаги и покинул парк. К сожалению, в этот момент один из двух полицейских, ведущих наблюдение за Луккени, удалился по малой нужде. Так что проследить, куда скрылся «маляр», не удалось. Зато проследили за Луккени. Он вышел и парка на Ринг-штрассе, затем свернул налево к опере.

Один наблюдатель следовал по противоположной стороне улицы, другой шел за объектом, соблюдая разумную дистанцию, чтобы анархист его не заметил. Луккени двигался быстро и уверенно. Ему, видимо, требовалось прибыть в определенное место в нужное время. Миновав здание Придворной оперы, он пересек оживленную Ринг-штрассе и двинулся по Кернер-штрассе. На Карлсплац Луккени свернул налево, прошел квартал и затем снова свернул налево на Гусхаус-штрассе. Здесь, пройдя полквартала, он остановился и, оставаясь частично скрытым за газовым фонарем, начал внимательно наблюдать за домом номер 12 напротив. Через два часа из дома вышла женщина в черном, сопровождаемая двумя мужчинами. Они сели в ожидающее ландо и поспешно уехали. Объект продолжил наблюдение, которое закончил в восемь часов двенадцать минут. После чего вернулся в свой пансион.

Вертен тронул криминалиста за плечо:

— Гросс, посмотрите это.

Тот быстро прочел и ткнул пальцем в страницу:

— Вот видите, Вертен, какой оборот принимает дело.

— Луккени наблюдал за домом Фроша, — взволнованно проговорил адвокат. — Гусхаус-штрассе, 12. В этот вечер его как раз посещала императрица Елизавета. Все совпадает.

— Не так громко, друг мой, — предупредил Гросс. — И к герру Фрошу анархиста скорее всего направил этот загадочный «маляр». В записке был адрес и, вполне возможно, инструкции. Таким образом, Луккени начал выслеживать свою жертву задолго до нападения.

— Дама в черном — это ведь императрица Елизавета, верно?

— Да. Возможно, присутствие телохранителей помешало Луккени напасть на нее тогда. Странно, что полицейские ее не узнали.

— Действительно странно, — согласился Вертен. — Она часто путешествовала инкогнито, но ее всегда выдавала красота.

— Да, это кардинально меняет дело. — Гросс начал складывать бумаги в папку. — В конце досье нет ничего интересного. К пятнадцатому июня полиция потеряла его след. Они думают, что к тому времени он уже покинул Вену. Но можно предположить, что этот негодяй пробыл здесь еще два месяца, меняя адреса и избегая полицейской слежки, чтобы совершить злодеяния, вину за которые мы возложили на герра Биндера.

— Но зачем? Насколько я понял, Луккени был нацелен на высших аристократов. В газетах писали, что он собирался убить герцога Орлеанского, но несчастная императрица попалась ему на глаза первой. Он жаждал мировой славы. Зачем же ему нужно было убивать этих невинных? Почти все они были из низов, на стороне которых и выступают анархисты. Какой в этом смысл?

— Вы, конечно, говорите все правильно, Вертен. В этом нет смысла. Поэтому давайте сосредоточимся на связи между смертью Фроша и императрицы, которую мы только что установили. При этом единственная альтернативная версия, какую я могу предложить, — это что Луккени ее не убивал.

Вертен удивленно уставился на криминалиста.

— Закройте рот, Вертен, и пойдемте вернем бумаги Майндлю. Нас ждет работа.

Пансион фрау Гельднер располагался рядом с Западным вокзалом имени императрицы Елизаветы, откуда были слышны гудки и пыхтение паровозов. В воздухе пахло дымом. В этом районе проживали преимущественно люди портновских профессий, ткачихи и белошвейки, работающие по двенадцать часов в сутки, шесть дней в неделю.

Гроссу пришлось постучать четыре раза, прежде чем дверь открылась. На пороге стояла фрау Гельднер, крупная краснолицая женщина в клетчатом домашнем платье, с пенковой трубкой во рту. Она хмуро прочитала карточку Гросса, затем так же хмуро оглядела его самого.

— Я думаю, вы ошиблись адресом. У нас таких не обслуживают.

— Нет, фрау Гельднер. — Гросс просунул ногу в дверную щель, не давая ей закрыть дверь. — Мы не ошиблись. Ведь здесь в июне какое-то время жил знаменитый синьор Луккени?

Она отрицательно мотнула головой:

— Не знаю никакого Луккени. И вообще не терплю всяких иностранцев и важных господ. — Она усмехнулась, затем хрипло откашлялась. На кончике ее красного носа топорщились три черных волоска.

— Надо же, — сокрушенно проговорил Гросс. — Неужели полиция просмотрела? Потому что в их отчете сказано, что он тут проживал.

Она бросила взгляд на его карточку.

— Ведь вы профессор, верно? При чем тут полиция?

— Я полицейский профессор, сударыня, — с улыбкой ответил Гросс.

— А кто этот с вами? Чего он помалкивает?

Вертену пришлось тоже представиться.

— Ах адвокат? Подумать только, профессор и адвокат не поленились притащиться в наши трущобы. Должно быть, дело важное.

— Хватит подделываться под деревенщину, — серьезно бросил Гросс, продолжая придерживать дверь ногой. — Это неубедительно. К тому же, фрау Гельднер, я читал ваши писания в «Дейли анархист». И хотя ваши тезисы, что все беды в мире от богачей и знати, мне глубоко чужды, совершенно ясно, что их высказывает человек образованный. Поэтому я прошу вас выйти из образа бандерши, он вам не идет. И давайте поговорим о деле.

Фрау неожиданно широко улыбнулась и раскрыла дверь, приглашая их войти.

— Профессор, который умеет читать, — проговорила она теперь более любезным тоном. — Это для меня новость. Проходите сюда, господа. В мое логово.

Они последовали за ней по длинному коридору в гостиную, оказавшуюся на удивление уютной и современно обставленной. Вертен ожидал увидеть грязную захламленную конуру, а там была мебель в стиле ар нуво и картины на стенах, достойные кисти чуть ли не самого Климта.

— Да, адвокат Вертен, — подтвердила она, уловив в его взгляде удивление. — Я сказала логово, но это не значит, что варварское.

— Нам известно, что Луккени жил здесь несколько дней, — сообщил Гросс, усаживаясь в кресло. Кроме дела, его тут больше ничего не интересовало.

— Три, если точнее. — Она направилась к буфету вишневого дерева. — Выпьете сливовицы? Она неплохо поднимает дух, чтобы пережить трудное время между вторым завтраком и обедом. — Не дождавшись ответа, фрау Гельднер пожала плечами, затем налила себе в бокал солидную порцию, выпила залпом и уселась, жестом предложив Вертену занять кресло. Посмотрела на Гросса. — Он всегда у вас такой недотепа?

— Мадам… — начал Вертен, но Гросс его остановил, вскинув руку.

— Пожалуйста, давайте займемся делом. И время до обеда пройдет у вас быстрее.

Она усмехнулась:

— А вы, я вижу, шутник, профессор Гросс. Мне кажется, я о вас что-то слышала.

Он кивнул:

— Неудивительно. Мои труды опубликованы.

— Да, да, я помню, что-то читала…

— Читали — и прекрасно! — резко оборвал ее Гросс. — Теперь поговорим о Луккени.

— А что о нем говорить? Дурак и оболтус. Ребята звали его «простофиля».

— Ребята — это анархисты? — спросил Гросс.

Она весело кивнула:

— Конечно, они. А кто же еще?

— Что он здесь делал? — спросил Вертен. Ему надоело ее глупое кривлянье.

— О, у него прорезался голос. — Она рассмеялась и тут же надолго закашлялась. Ее погасшая трубка лежала на краю стола. — Извините. Обычно я не такая грубая, но вы двое меня сильно забавляете.

— И все же, фрау Гельднер, вы не ответили моему коллеге, — сказал Гросс. — По какому делу был в Вене Луккени?

— Ни по какому. Приехал отдохнуть, насколько мне известно. Впрочем, какая разница.

— Неужели этот оболтус, как вы сказали, решил посетить Вену с целью повышения своего культурного уровня? — вмешался Вертен.

— У меня пансион, господа, — проговорила она, сменив тон. — Обычно ко мне приходят с рекомендациями от того или иного. А Луккени просто заявился одиннадцатого июня. Сказал, что слышал о моем пансионе от приятелей. Мне что, надо было его выгнать, да?

— Но вы только что сказали, что не терпите иностранцев, — заметил Вертен. — Выходит, солгали?

Но эти слова фрау не смутили.

— С такими речами, адвокат, вы, пожалуйста, выступайте в суде. А здесь я делаю то, что пожелаю. Могу пошутить, могу сказать правду, а иногда мне вдруг приходит в голову, жутко подумать… да, да, герр адвокат, я могу даже солгать.

— Но в полиции… — начал Гросс, но она его оборвала:

— Что полиция, полиция?! Они тут покрутились несколько раз и ушли ни с чем. Но я вам скажу из уважения. Причем совершенно бесплатно. Этот Луккени не смог бы убить и рыбку в аквариуме. Болтать он был горазд, но не действовать. Те, что делают дела, они не болтают. Поверьте мне, я знаю и тех и других.

— Ну и как она вам? — спросил Вертен, когда они направились к стоянке фиакров у вокзала.

— Как она мне? — Гросс с неохотой оторвался от своих мыслей. — Да бросьте вы, Вертен, я и думать об этой женщине забыл.

— Она о Луккени сказала правду?

— Какую правду? Фрау Гельднер сама призналась, что свободна говорить что вздумается. Я не вижу причин обсуждать ее замечания. Ей нет доверия. Она сама могла быть участницей заговора против императрицы, а могла и совершенно искренне говорить, что Луккени придурок.

Он прибавил шаг, и Вертен едва за ним поспевал.

— Гросс, пожалуйста, идите помедленнее. Куда спешить?

Криминалист неожиданно остановился и удивленно посмотрел на Вертена.

— Мой дорогой друг, я думал, это для вас очевидно. Мы должны успеть на Альпийский экспресс. Он уходит в четыре. Поэтому давайте поторопимся. Зайдем к вам, захватим кое-какие необходимые вещи и вернемся сюда, на Западный вокзал. Если повезет, прибудем на место завтра утром.

— Куда прибудем, Гросс?

— Как куда? В Женеву, Вертен. Мы едем повидаться с Луккени.

 

Глава четырнадцатая

Вертен безучастно смотрел в безукоризненно чистое окно вагона первого класса, за которым мелькали цвета ранней осени. Гросс с головой зарылся в газеты с материалами о покушении на императрицу. В табачном магазине на Йозеф-штрассе он купил лондонскую «Таймс», парижскую «Монд» и миланскую «Коррьере делла Сера». Поскольку в Австрии по-прежнему свирепствовала цензура, в иностранных газетах могла быть какая-то новая информация.

После остановки в Инсбруке они прошли в вагон-ресторан, где им подали омлет по-фермерски с недурным вином. Вначале разговор не клеился, но затем, насытившись, Гросс наконец поднял глаза от тарелки.

— Вертен, вы помните мои слова по поводу смерти императрицы, сказанные после ее похорон? Когда я ужинал с вами и почтенной фрейлейн Майснер.

— Помню, и очень хорошо. — Вертен положил вилку и глотнул вина. — Вы сказали, что нет никакой связи между гибелью императрицы Елизаветы и смертью ее сына девять лет назад.

— Вот как? А мне показалось, я сказал, что здесь мы имеем дело не с какой-то хитрой интригой, а с вульгарной и очень грустной комедией.

Гросс замолк, чтобы медленно прожевать кусочек омлета, наслаждаясь вкусом запеченных грибов.

— Вы изменили свое мнение? — спросил Вертен.

— Да, после всего, что мы узнали, — пробормотал Гросс. Затем добавил громче: — Конечно, изменил.

Богатые супруги за столом напротив неодобрительно скосили на него глаза.

— Не шумите, Гросс. Что вы имеете в виду?

— Дорогой Вертен, императрица надумала посетить Женеву, это гнездо революционеров всех мастей. Ей, конечно, советовали взять с собой надежную охрану, но она предпочитала путешествовать инкогнито, с небольшой свитой. Хотя, разумеется, ее повсюду узнавали. В свиту входили: камеристка графиня Шарай, личный секретарь доктор Евген Кромар, личный чтец англичанин мистер Баркер, камергер генерал Бешевицкий и небольшое количество слуг. Императрица прибыла в Женеву для встречи с бароном и баронессой Адольф де Ротшильд, которые жили поблизости в шато Прегни.

Гросс не зря весь день копался в газетах. Вертен знал об убийстве императрицы все подробности, но все равно с интересом слушал криминалиста, думая, что сможет найти тут какую-нибудь зацепку. Между делом он успел подозвать официанта и заказать себе на десерт палачинки с шоколадной крошкой и орехами и ледяного вина, чтобы их запить. Гросс от десерта отказался.

— В Женеву императрица прибыла девятого, — продолжил он, — и остановилась в отеле «Бо-Риваж». Баронессу она посетила в тот же день, а на следующий в магазине Беккера на рю Бонивар купила пианолу и музыкальные валики. Видите, Вертен, хотя ее величество мало бывала в своем доме в Вене, но о супруге никогда не забывала. Пианола оказалась последним ее подарком. Теперь давайте посмотрим, что было дальше. В час тридцать пять императрица покинула отель и по набережной Монблан направилась к пристани, откуда пароход «Женева» должен был доставить ее в Террите, резиденцию на другом конце Женевского озера. Во французских газетах написано, что она отправила свою свиту на поезде, потому что любила одиночество. На набережной ее тогда сопровождали только графиня Шарай и гостиничный слуга, который нес вещи. При этом они шли впереди, поскольку, как было сказано, императрице нравилось ходить одной. Нападение произошло, когда они миновали монумент Брунсвику.

Официант принес Вертену палачинки и десертное вино. Гросс с вожделением посмотрел на блинчики в шоколадной глазури и вздохнул.

— Герр официант, пожалуйста принесите мне тоже этой прелести.

Затем он вернулся к рассказу:

— Так вот, когда они миновали монумент Брунсвику, вдруг возник Луккени. При этом он заявляет, что приехал в Женеву не ради императрицы, а чтобы убить герцога Орлеанского, Филиппа. В «Коррьере» сказано, что в тот день у него ничего не получилось и он просто сидел на скамейке на набережной Монблан. И тут появилась императрица.

Официант принес Гроссу десерт. Следующие несколько минут он, закрыв глаза, дегустировал палачинки.

— Запретное удовольствие. — Он вытер губы камчатной салфеткой и похлопал себя по обширному животу. — Адель бы наверняка не одобрила. Итак, на чем мы остановились?

— Луккени сидел на скамейке на набережной Монблан, — напомнил Вертен.

— Вот именно. Итак, случайно или намеренно Луккени оказался на набережной именно в тот момент, когда мимо проходила императрица на своем пути к пристани. Он бросился к ней, как будто хотел взять автограф, и, приблизившись, нанес удар. После чего она упала на колени. Графиня со слугой обернулись и увидели, что он бежит прочь. Они подумали, что это грабитель, неудачно попытавшийся сорвать с императрицы часы, которые она носила на шее в виде кулона. Графиня помогла ее величеству подняться на ноги. Ей показалось, что императрица невредима, только немного шаталась. Она заверила графиню, что с ней все в порядке и что им нужно поспешить, чтобы успеть на пароход. Они поднялись на борт, и там императрица неожиданно упала без чувств, а потом графиня уже в каюте обнаружила у нее на левой груди небольшую ранку, откуда слабо сочилась кровь. К этому времени пароход уже отчалил от берега, а на борту доктора не было. В этой ситуации капитан был вынужден повернуть. Затем императрицу положили на импровизированные носилки, сооруженные из шести весел и свернутого паруса, и принесли в номер, который она занимала в отеле «Бо-Риваж». Туда был наконец приглашен доктор Голай, но сделать уже ничего не смог. Я видел протокол вскрытия. У императрицы было проникающее ранение на глубину восемь с половиной сантиметров. Вход на уровне четвертого ребра, сломанного от сильного удара. Оружие проткнуло околосердечную сумку и впилось в левый желудочек. Вначале, пока от внутреннего кровотечения не переполнилась околосердечная сумка — а этот процесс проходил достаточно медленно, — императрица полагала, что с ней ничего серьезного не случилось. Но когда несчастную внесли в номер отеля, все ее платье уже было в крови. Умерла императрица в десять минут третьего.

Они посидели некоторое время молча, как бы воздавая дань памяти убитой императрицы. При этом Вертен монархистом себя не считал и вообще критически относился к ее образу жизни. Однако трагическая гибель этой замечательной женщины его потрясла.

— Видевшие нападение подняли крик, — со вздохом продолжил Гросс. — За Луккени погнались два кучера и моряк. Его задержал идущий навстречу электрик по имени Сан-Мартин. Упирающегося Луккени скрутили и передали ближайшему полицейскому.

— Но ведь Луккени был вооружен. Почему он не сопротивлялся этому Сан-Мартину? — Вертен отодвинул недоеденный десерт, чувствуя, что переел. Теперь будет трудно заснуть.

— Хороший вопрос, Вертен. В «Монд» сказано, каким Луккени владел оружием. Это был заточенный напильник с деревянной ручкой. Самоделка. К тому же при обыске его не нашли. Заточку обнаружила на следующее утро консьержка у входа в дом три на рю дес Альпес. Видимо, Луккени выбросил ее по дороге, когда бежал с места преступления.

— Странное поведение, — задумчиво проговорил Вертен.

Гросс с интересом посмотрел на него.

— Вы так считаете?

— Да. Замыслив преступление, Луккени не подумал о том, как потом скрыться. Кинулся бежать по первой попавшейся улице прямо в руки электрика. Почему его не ожидал экипаж? И ведь он мог напасть на императрицу во время посадки на пароход, там можно было бы затеряться в толпе.

— А если Луккени действительно увидел императрицу случайно и принял спонтанное решение?

Вертен отрицательно покачал головой.

— Но мы помним, что до этого он следил за домом Фроша, когда его посещала императрица. Так что покушение планировалось. В таком случае заранее планировалось и то, чтобы Луккени задержали. Посмотрите на его улыбающееся лицо, которое смотрит с первых полос газет. Этот жалкий мерзавец просто упивается своей славой.

— Тогда что же в его поведении странного? — спросил Гросс.

— Неясно, почему он выбросил заточку. Почему не использовал ее против полицейского, своего классового врага? Почему после ареста отказывается давать показания? Тут что-то не сходится. С одной стороны, Луккени необыкновенно гордится своим преступлением, а с другой — не хочет о нем ничего говорить.

Гросс кивнул:

— Великолепно, Вертен. Я тоже так думаю. — Он помолчал. — Так что готовьтесь, мой друг, в Женеве у нас будет много работы.

Потом они вернулись в свое купе и улеглись спать. Как Вертен и опасался, плотный ужин дал о себе знать. Обычно стук колес и мягкое покачивание вагона действовали на него как снотворное. Но сейчас он часа два никак не мог заснуть.

Попытался читать. В дорогу Вертен брал книги на английском, чтобы не забывать язык. Он предпочитал британских авторов. Американцы, даже Твен, казались ему поверхностными. На этот раз у него с собой была «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» Томаса Гарди. Однако чтение не шло. Действительно, что такое страдания бедной сельской девушки по сравнению с событиями недавнего времени?

Вертен со вздохом положил книгу в багажную сетку над головой. Закрыл глаза. И тут же перед его внутренним взором возник отрезанный нос Лизель Ландтауэр, а затем размазанные по стенке мозги герра Биндера. Он представил, как Луккени нападает на императрицу Елизавету, а следом перенесся в тускло освещенные покои кронпринца Рудольфа в замке Майерлинг. Первое, несомненно, было преступлением. А второе? Эти события как-то связаны, или эта связь — плод фантазии его и Гросса? И что с этими ужасными преступлениями в Пратере? Они совершены просто для прикрытия убийства Фроша? А оно связано как-то с гибелью императрицы? И в свою очередь, ее гибель связана со смертью кронпринца, случившейся почти десять лет назад?

Наконец Вертена сморил сон. Он проснулся сразу, когда проводник объявил прибытие поезда в Цюрих. Встал, раздвинул занавески на окне. Ничего особенного на перроне не происходило. Несколько пассажиров сошли с поезда, несколько сели. Все как обычно. Кроме… Как раз напротив своего купе Вертен увидел высокого, сухопарого человека. Он внимательно смотрел на него. У незнакомца был на лице шрам, с левой стороны. От угла рта до виска. Встретившись взглядом с Вертеном, он глаза не отвел. Скорее наоборот, вгляделся еще пристальнее. Вертен уронил занавеску, а спустя пару секунд поднял. Человек со шрамом исчез.

Поезд тронулся, и он снова лег. Перед тем как заснуть, ему вдруг вспомнились слова Марка Твена, которые писатель произнес после похорон императрицы: «Не тот человек сидит в швейцарской тюрьме. А может, тот, да не за то. Ох уж эти венгры. Вначале Рудольф, а теперь вот его мамаша».

 

Глава пятнадцатая

Сходя с поезда в Женеве в полседьмого утра, Вертен хмурился. Выспаться не удалось. Не надо было так за ужином наедаться.

Из головы не выходил загадочный человек со шрамом. А может, ему показалось, что он смотрит на него? Вполне возможно, незнакомец смотрел на кондуктора, а у Вертена просто разыгралось воображение?

Идя с Гроссом по перрону, он выискивал глазами того загадочного пассажира, но не видел никого, даже отдаленно на него похожего.

— Что вы высматриваете, Вертен? — спросил Гросс.

— Носильщика. Вы что, намерены сами тащить свой чемодан?

Разумеется, у криминалиста такого желания не было. И носильщик быстро нашелся: крепкий мужчина быстро сложил их багаж на небольшую тележку, и они двинулись по длинной платформе.

Усевшись на сиденье фиакра, Гросс объявил кучеру:

— Отель «Бо-Риваж», сударь.

— Вы считаете разумным останавливаться в том же отеле, что и императрица? — спросил Вертен.

— А как же иначе мы сможем его осмотреть и опросить свидетелей? — удивился Гросс.

Адвокат не стал заводить разговор об экономии. Криминалист жил на жалованье профессора, плюс гонорары за публикации. Это не шло ни в какое сравнение с его доходами. Так что если он выбрал отель, где останавливаются монархи, так тому и быть. Вертен все оплатит.

У входа в отель «Бо-Риваж», как и на многих других зданиях в Женеве, висели траурные ленты в память об усопшей императрице. В этом величественном сооружении, возведенном сорок лет назад на набережной Монблан, окна всех номеров выходили на Женевское озеро и все номера были шикарные и комфортабельные. Обширный вестибюль украшали величественные мраморные колонны и изысканная мебель. На столиках стояли вазы со свежими цветами.

Туристический сезон практически закончился, и им достались номера рядом, на третьем этаже. Они привели себя в порядок и отправились на завтрак в чайную комнату на террасе. Кофе был потрясающий, круассаны тоже. Женеву не зря называли аванпостом французской культуры в Швейцарии. Разумеется, и еда здесь была французская, выше всяких похвал.

В начале девятого они сели в фиакр.

— В управление полиции, — сказал Гросс кучеру по-французски.

Минут через тридцать, совершив мини-тур по городу (набережная Монблан, мост Монблан, южный берег Женевского озера, дальше по обсаженным деревьями улицам через опрятные жилые кварталы, чередующиеся с общественными садами и парками, на бульвар Карла Вогта недалеко от реки Арв), они подъехали к импозантному строению восемнадцатого века с гербом города над входом. Здесь размещалось управление полиции Женевы.

В вестибюле Гросс приблизился к молодой женщине за стойкой и спросил комиссара Оберти.

— Он ожидает вас, господа? — вежливо осведомилась она.

— Да. Я профессор Гросс, а это мой коллега, адвокат Вертен. Я телеграфировал ему из Вены. Мы прибыли по делу Луккени.

Она кивнула и взяла телефонную трубку.

Примерно через пять минут к ним спустился седой дородный мужчина лет шестидесяти в черном костюме.

Обменявшись с криминалистом рукопожатием, он с чувством произнес:

— Рад вас видеть, дорогой Гросс. Сколько лет прошло, а? Я до сих пор вспоминаю Франкфурт, как вы там блестяще провели экспертизу почерка.

Гросс представил Вертена, затем Оберти пригласил их в свой кабинет на втором этаже. Здесь кипела работа. Несколько сотрудников стучали на пишущих машинках, установленных на специально принесенные сюда столы. Двое других вели переговоры по телефону. Еще один рылся в папках.

— Мы сейчас заняты обоснованием обвинения, — пояснил Оберти. — Чтобы ни один адвокат не смог придраться.

Он завел их в свой просторный внутренний кабинет, обставленный мебелью эпохи Людовика XV. Высокие окна от пола до потолка были полуоткрыты. Кружевные шторы колыхал утренний ветерок, дующий с реки.

— Так вы приехали только ради разговора с этим человеком? — спросил комиссар после того, как они уселись в креслах.

— Точнее, ради моего ежемесячного альманаха, Оберти. Хочу следующий выпуск украсить «признаниями анархиста».

— Но альманах выйдет после суда, — предупредил комиссар.

— Само собой разумеется, — заверил его Гросс.

— Этот Луккени довольно странный субъект.

— Что значит странный?

Комиссар усмехнулся:

— Увидите сами.

Оберти выписал им пропуск-разрешение на посещение узника и разговор с ним в течение часа в присутствии жандарма. Луккени сидел в камере-одиночке в подвале этого же здания. Камера как камера: стол, два стула, койка. Все привинчено к бетонному полу, чтобы нельзя было сдвинуть. Под потолком электрическая лампочка в стальной проволочной сетке.

— Камеру специально оборудовали для политических заключенных, — пояснил жандарм по дороге в подвал. — В прошлом году. Не думали, что она так скоро понадобится.

Он открыл дверь камеры.

— Луккени, к тебе гости.

Свернувшийся на койке небольшой человечек встрепенулся. Раскрыл сонные глаза и просиял.

— Из газеты?

— В каком-то смысле, — ответил Гросс по-итальянски. — Мне не терпелось с вами познакомиться, синьор Луккени.

— Что значит «в каком-то смысле»? — Луккени подозрительно сощурил глаза.

— Я издаю журнал для криминалистов, который читают ученые люди во все мире.

— Специалист, значит? Это хорошо. Ладно, напишите. Пусть об этом знают все.

— Напишу, можете быть уверены. — Гросс кивнул на стулья: — Позвольте присесть?

— Располагайтесь, синьоры. — Луккени неожиданно рассмеялся кашляющим смехом.

— Вы приехали в Женеву с целью убить императрицу Австрии?

Луккени посмотрел на Гросса, затем на Вертена.

— А чего это вы не записываете? Разве сможете потом вспомнить, что я расскажу?

Гросс глянул на Вертена и произнес по-немецки:

— Вы поняли, что он хочет?

Вертен кивнул и, достав карандаш, торопливо раскрыл блокнот в кожаной обложке.

— Он понимает по-итальянски? — спросил Луккени.

Гросс кивнул.

Луккени улыбнулся Вертену:

— Постарайтесь записать мои слова в точности. — Затем посмотрел на Гросса. — Так что вы спросили?

— Вы приехали в Женеву с целью убить императрицу Австрии?

Луккени отрицательно мотнул головой:

— Вовсе нет. Я думал сделать этого француза, герцога Орлеанского. Оказалось, он уже уехал. Но зато в Женеву приехала императрица. Тоже неплохо. Даже еще лучше. Тут уж я точно должен был попасть в газеты. — Лицом Луккени был похож на хорька, а когда улыбался, это сходство усугублялось.

— А как вы узнали о приезде императрицы? — спросил Гросс.

Луккени пожал плечами:

— Из газет, думаю. Не каждый день в город прибывает такая важная особа.

— Но местные газеты о ее прибытии не объявляли. К тому же императрица путешествовала инкогнито. — Гросс сделал многозначительную паузу. — Так от кого вы услышали об императрице?

Луккени насупился.

— Вы будете слушать или нет? Я ее убил. Это главное. Увидел, как она вышагивает по набережной с таким важным видом, и во мне взыграла ненависть к ней и таким, как она. Эксплуататорам и паразитам. Да им всем давно надо поотрубать головы.

Вертен подавил сильное желание придушить эту жалкую гниду. Надо же, какая сволочь. Убил беззащитную женщину и теперь гордится этим и радуется.

— И как вы все проделали? — спросил Гросс, оставив на время вопрос, откуда Луккени узнал о местопребывании императрицы.

— Что значит проделал? Бросился на нее, и все. Примерно вот так.

Луккени вскочил с койки и двинулся к Гроссу. Жандарм быстро преградил ему путь.

— Нет, нет, пожалуйста, сударь, не мешайте ему, — сказал криминалист. — Пусть покажет. Но только на вас. Вы по росту ближе подходите к императрице, чем я. — Увидев, что жандарм колеблется, он добавил: — Будьте добры, сударь, в интересах науки.

Пожав плечами, жандарм согласился. Луккени приблизился к нему.

— Значит, расфуфыренная горничная шла впереди, а королева…

— Императрица, — бросил Вертен. Он не мог удержаться, чтобы не поправить этого хама.

— Королева, императрица, для меня нет никакой разницы. В общем, она шла по набережной совсем одна. И я подошел к ней вот так. — Луккени встал перед жандармом. — И ударил ее вот так моим специальным напильником. — Луккени замахнулся левой рукой, остановив ее в нескольких сантиметрах от груди жандарма, и захихикал, когда увидел, что тот инстинктивно поморщился. — Когда она упала на землю, я понял, что удар удался, и побежал. Оставил ее умирать.

Вертену опять пришлось подавить в себе желание броситься на эту нечисть.

— Значит, напильник остался торчать в теле императрицы? — спросил Гросс.

Луккени улыбнулся:

— А то как же. — Затем он перевел взгляд на Вертена и крикнул: — Почему вы не записываете мои слова? Пишите!

Адвокат поморщился.

— Может, хватит, Гросс?

Криминалист махнул рукой:

— Успокойтесь, старина. Это все на пользу делу.

Вертен продолжил записывать. Удовлетворенный Луккени вернулся к своей койке, сел на край. Он был такой низкорослый, что едва доставал ногами до пола.

— Синьор Луккени, — продолжил Гросс, — позвольте еще вопрос. Вы действовали один или это был заговор и вы выполняли чей-то приказ?

— Какой к черту приказ? — разозлился анархист. — Мне никто не помогал, я действовал один. И я войду в историю на века.

— А зачем в июне вы приезжали в Вену?

Луккени смутился. Такого вопроса он не ожидал.

— В июне? — Анархист надолго задумался, пытаясь скрыть волнение. — Не могу вспомнить, где я был в июне. Мне много приходится странствовать.

— Тогда я вам напомню. Вы были в Вене с одиннадцатого по четырнадцатое или пятнадцатое июня. А вечером двенадцатого наблюдали за домом на Гусхаус-штрассе. Вы этого тоже не помните?

— Кто вы такой? — взорвался анархист. — Репортер или прокурор? Мне не нравятся ваши вопросы!

— Выходит, синьор Луккени, вы уже давно следуете за императрицей? — продолжил Гросс как ни в чем не бывало.

— Что значит «следую»? Я увидел ее на набережной и убил. Совершил геройский поступок во славу анархии.

— А почему вы не совершили его тогда, в июне? Увидели двух телохранителей и струсили, да?

Тут Луккени буквально рассвирепел.

— Я не трус! — бросил он, прерывисто дыша. — Я даже не знал, что она была в том доме. Он сказал мне просто прийти по этому адресу и понаблюдать.

— Кто это он?

Луккени понял, что проговорился, и рассвирепел еще сильнее. Повернулся к жандарму:

— Я больше не хочу с ними разговаривать. Уведите их отсюда. Оставьте меня в покое.

Они подождали еще немного, затем поняли, что больше из него ничего не вытянешь.

Вернувшись в кабинет Оберти, Гросс заметил:

— Он, кажется, верит, что оставил напильник в теле императрицы.

— Этот человек не так глуп, как кажется, — сказал комиссар. — На самом деле он хитер и изворотлив. Болтает, что придет в голову. Думаю, пытается сойти за сумасшедшего. Но не получится. У нас есть десяток свидетелей того, как он ударил императрицу заточенным напильником. Затем, убегая от погони, его выбросил, а теперь, припертый к стенке, городит всякую чушь в попытке выпутаться.

Вертен с этим утверждением не был согласен и по скептическому выражению на лице Гросса понимал, что криминалист тоже так не думает.

— Эта заточка, очевидно, есть у вас среди вещественных доказательств? — спросил Гросс.

— Да. — Комиссар Оберти кивнул. — Там сохранились следы крови.

Криминалист улыбнулся:

— Может, это с моей стороны нахальство, но нельзя ли ее увидеть?

— В этом нет нужды, Гросс, — отозвался комиссар. — Я знаю о вашей приверженности к дактилоскопии. У меня дома среди книг на почетном месте стоит ваша монография девяносто первого года по этому вопросу. И несмотря на то что отпечатки пальцев до сих пор суд не принимает для рассмотрения как доказательство, я сам лично изучил на этот счет напильник. К сожалению, отпечатков там оказалось столько, что не разберешь. И почти все смазанные. Прежде чем попасть в полицию, напильник побывал во многих руках.

Гросс шумно вздохнул:

— Какое невезение.

— Не беспокойтесь. Луккени полностью изобличен и будет признан судом виновным.

Утверждение, что Луккени полностью изобличен, Гросс подверг сомнению сразу же, как они покинули полицейское управление.

— Твен был прав. В тюрьме у них сидит не тот человек.

Вертен ответил не сразу. Они свернули налево и двинулись к стоянке фиакров. Он понимал сомнения Гросса, но ему очень хотелось, чтобы Луккени казнили. Больно уж этот подонок был ему ненавистен.

— Кто этот загадочный «он», о котором упомянул Луккени? Один из вожаков анархистов? Значит, Луккени действовал не в одиночку и это действительно был заговор.

— Заговор-то заговор, — согласился Гросс. — Но чей? — Не дождавшись ответа адвоката, он добавил: — Дело в том, что этот хлюпик Луккени не мог ее убить.

— Как это не мог? — Вертен резко остановился.

— Успокойтесь, дружище. Я знаю, насколько он вам омерзителен, но эмоции в суд не представишь. Это вам известно, наверное, лучше, чем мне. Убить императрицу этому человеку помешали бы глупость, хлипкость сложения и тот факт, что он левша.

— Да, Луккени тщедушный, это так, — согласился Вертен. — Но думаю, в нем достаточно силы, чтобы нанести императрице смертельный удар.

— Силы-то, может, и достаточно, а вот как насчет роста?

Вертен вспомнил, как Луккени изображал в камере нападение на императрицу. Ее роль исполнял жандарм, который был на целую голову выше анархиста. Так что императрица Елизавета тоже, наверное, была выше Луккени на несколько дюймов.

Гросс дождался, когда на лице Вертена появится понимание.

— Все довольно просто. В протоколе вскрытия сказано, что рана была аккуратная. Оттуда же следует, что удар убийца нанес сверху вниз, иначе бы заточка не проткнула околосердечную сумку. Вывод: убийца был, во-первых, ростом много выше императрицы, а во-вторых, правша.

— Боже, Гросс, как же это могло случиться, если несколько свидетелей видели, как Луккени напал на императрицу?

— То, что он на нее напал, это несомненно. А вот всадить заточку в то место, где обнаружена рана, никак не мог.

— Но тогда кто же это сделал?

— Хороший вопрос, Вертен. Давайте найдем экипаж и поспешим обратно в отель. Среди персонала есть свидетели этого преступления.

Когда они наконец нашли экипаж и отъехали от тротуара, за ними неслышно двинулся другой. Сидящий в нем господин хриплым голосом приказал кучеру поторопиться.

Им повезло. За стойкой регистрации сегодня стояла Фанни Майер, жена владельца отеля «Бо-Риваж», женщина красивая и доброжелательная, по мнению Вертена, великолепно соответствующая роли хозяйки такого шикарного заведения. Оказалось, что она в тот день наблюдала события с балкона. Когда Гросс упомянул, что помогает в расследовании самому комиссару Оберти, мадам Майер приказала служащему заменить ее за стойкой.

Она пригласила их в уютную комнату рядом с вестибюлем. Подали кофе.

— О, это был ужасный день. — Мадам Майер глотнула кофе из чашечки и откинулась на спинку кресла. — Но для императрицы он начался чудесно. Ее величество, как обычно, отведала на завтрак ароматных маленьких булочек с кофе, а затем отправилась в магазин Бекера на рю Бонивар, где купила механическое пианино и музыкальные валики. Как это мило!..

Неожиданно мадам Майер всхлипнула и начала вытаскивать из рукава своего темно-зеленого шелкового платья кружевной платочек.

— Извините, господа. Но это так ужасно. Мир превратно ее понимал, я уверена. Она была добрейшим существом. Знала по именам всех, даже девушек-служанок. И этот злодей…

— Да, — сочувственно проговорил Гросс, — это действительно ужасно. Но власти его накажут, непременно. И вы можете помочь им, если вспомните сейчас что-нибудь о том, как все происходило.

— Я уже рассказала полицейским все, что знаю.

— Разумеется, мадам. Но проходит время, и человек вспоминает что-то еще. В первые часы после происшествия он потрясен, и его память заторможена.

Это объяснение показалось мадам Майер разумным. Она спрятала в рукав кружевной платочек и сосредоточилась.

— У меня сохранился кусочек ленты с пятнами крови императрицы. И я намерена всегда носить его при себе.

— Значит, вы наблюдали это с балкона? — спросил Гросс.

— Да. Императрица и графиня Шарай вышли довольно поздно и должны были поспешить, чтобы успеть на пароход. Я хотела убедиться, что они придут вовремя, и потому вышла на балкон. Графиня шла впереди с нашим молодым носильщиком, Моло. Он нес вещи императрицы и ее плащ. А свою свиту их величество отослала вперед на поезде.

Гросс кивнул.

— И что случилось затем?

— Когда они подходили к монументу Брунсвику, с парохода донесся первый удар колокола к отправлению. Я забеспокоилась, что они могут опоздать. И тут увидела этого человека, как он встает со скамейки и быстро приближается к императрице, а затем наносит ей свирепый удар в грудь. Я вскрикнула. Ее величество была повержена на землю, а этот злодей бросился прочь. Возможно, услышав мой крик, графиня обернулась и тоже закричала.

— Можно представить, что вы тогда чувствовали, находясь так далеко и не имея возможности прийти на помощь, — произнес Вертен.

Мадам Майер кивнула.

— Но нашлись добрые люди, которые помогли. Первым рядом с императрицей оказался кучер. Он помог ее величеству подняться на ноги. И оказался столь услужлив, что даже отряхнул ее юбки. Следом появился наш привратник, Планнер, кстати, он тоже австриец. Тогда всем показалось, что с императрицей все в порядке. Упала, и ничего больше. Они с графиней продолжили путь и поднялись на борт парохода. А пойманного злодея тем временем привели сюда. Он хныкал, пускал слюни, весь сжался от страха. Таких мерзких людей я никогда в жизни не видела. Должна признаться, мой муж, Шарль-Альбер, так разволновался, что даже ударил его по лицу. Тогда мы все думали, что это просто жалкий воришка, пытавшийся сорвать с императрицы ее часы с бриллиантами. Вообразите наше страдание, когда спустя какое-то время пароход вернулся к причалу и ее величество принесли на наспех сделанных носилках в номер, который она занимала. Она умерла через несколько минут после приезда доктора. Но он все равно ничем не мог ей помочь. Шесть часов я и графиня не отходили от мертвой императрицы, пока не прибыла ее свита.

Мадам Майер снова начала всхлипывать.

— Успокойтесь. — Вертену хотелось погладить ее плечо, но на такую фамильярность он не решился.

— А этот кучер, — спросил Гросс, — он местный?

— Кучер? — отозвалась она, всхлипнув.

— Ну, который помог императрице подняться на ноги.

— А… — Мадам Майер задумалась. — Знаете, я была в таком расстройстве, что совсем его не запомнила. Спросите у Планнера.

Планнер находился там, где ему положено, у дверей. Облаченный в красную ливрею с золотыми эполетами, он был среднего роста и невыразительной внешности, но держался с большим достоинством. На голове великолепная черная фуражка. Он с радостью согласился поговорить с австрийцами.

— Когда императрица покидала отель, вы стояли здесь же, на этом месте? — спросил Гросс.

— Конечно. Ее величество попрощалась со мной лично. Вы можете себе представить? — В его тоне прозвучала нота нежности. — Назвала меня по имени, и все такое. Понимаете, ее величество знала, что я австриец. Давала мне щедрые чаевые. И не просто, а, как всегда, в конверте с тисненным золотом вензелем. Удивительным она была человеком.

— Вы видели, как Луккени напал на императрицу? — спросил Вертен. Ему надоело просто стоять и слушать.

Планнер повернулся к адвокату:

— Нет, сударь, не могу сказать, что видел, потому что в этот момент был занят. Понимаете? Заносил багаж барона и баронессы Гити-Фаллоер. Это наши постоянные гости. Всегда приезжают в сентябре на открытие оперного сезона. С Венской придворной оперой эту, конечно, не сравнить, но тоже хороша…

— Я уверен, что хороша, — прервал его Вертен, — но вернемся к делу. Вы были заняты с гостями и не видели нападения. Что потом?

— Потом я услышал крик мадам Майер. Увидел, что императрица лежит на земле и какой-то человек помогает ей подняться. И побежал к ним.

— Вы хорошо рассмотрели этого человека? — спросил Гросс. — Мадам Майер показалось, что это был кучер.

— Знаете, вполне возможно. Одет он был, как обычно кучеры.

— Этот человек был вам знаком?

— Никогда его прежде не видел. Высокий такой, длинноногий. Когда я подбежал, он уже поднял императрицу с земли и даже отряхнул с ее юбок пыль. Лица его я не видел. Только сбоку и со спины. К тому же он быстро ушел. Тут уже подошли еще мужчины и фрейлина императрицы.

— Постарайтесь вспомнить что-нибудь об этом человеке, — попросил Вертен. — Что угодно.

— Хм… мне кажется, у него сбоку был шрам, довольно большой. Но я не уверен. Понимаете, была паника. Да и стояли мы под деревом, в тени.

Они опросили еще нескольких служащих отеля, свидетелей происшествия. Но никто из них не мог вспомнить высокого человека, который помог императрице подняться с земли. Шрам не выходил у Вертена из головы.

В конце Гросс спросил мадам Майер, почему она решила, что этот человек кучер. И получил резонный ответ, что она видела, как он влез на сиденье кучера стоящего неподалеку двуконного экипажа и быстро отъехал. Императрица в это время направлялась к пароходу.

За обедом, вкушая свежую форель и запивая ее рейнским вином, Гросс и Вертен обсудили результаты опроса свидетелей.

— Хорошо бы повидаться с графиней Шарай, — проговорил криминалист. — Но она отбыла в поместье своих родителей в Нижней Австрии. Придется ограничиться телеграммой. Не исключено, она сможет что-то сказать об этом загадочном кучере?

— Вы думаете, императрицу убил этот «кучер»?

— Боюсь, что так, Вертен. Действовал очень опытный убийца. Отряхивая юбки императрицы, он успел ударить ее заточкой. Да так мастерски, что она даже не почувствовала боли, потому что ее заглушала другая, от сломанного ребра. Вот это уже была работа Луккени. Вы помните слова фрау Гельднер, его квартирной хозяйки? Что Луккени неспособен убить даже рыбку в аквариуме? Думаю, так оно и есть. Громкие слова, хвастовство, и все. Не знаю, как они договаривались. Может быть, Луккени должен был ее задушить, но испугался. В любом случае его страховал этот «кучер», профессиональный убийца, который и сделал дело. А виновным заранее был назначен ничтожный хлюпик Луккени.

— То есть покушение на императрицу, — задумчиво проговорил Вертен, — это не акт спятившего анархиста-одиночки, а заговор. Чей, как вы думаете?

Гросс покачал головой:

— Тут, Вертен, у меня пока нет предположений. Но убийство императрицы происходило именно так, как я сказал. И жизнь герра Фроша, кажется, оборвала та же самая рука.

— Их просто заставили замолчать, — пробормотал Вертен. — Чтобы события в Майерлинге оставались тайной.

— Может быть. Но не будем забегать вперед. — Гросс прожевал форель. — Заточку этот «кучер» подбросил намеренно, но позднее, в этот же день, вечером.

— Я должен вам кое-что сказать. — Вертен посмотрел на криминалиста. — Если у этого «кучера» действительно был шрам…

— …то это, возможно, тот самый человек, который следит за нами, — с улыбкой закончил Гросс.

— Так вы что, знаете?

— Я заметил, что за нами уже несколько дней кто-то следит, — ответил криминалист. — Он крутился на перроне в Цюрихе. Думаю, там вы его и увидели.

— Но почему вы ничего не сказали?

— По той же причине, что и вы, мой друг. Потому что не был уверен. Мало ли кто может оказаться в том же месте, где и мы. Нервы у нас напряжены, может разыграться воображение, и так далее. Но теперь мы знаем, что это не так. Теперь, дорогой Вертен, мы знаем, что сражаемся с могучим врагом, опытным убийцей, которому известен каждый наш шаг. И мы должны быть очень осторожными. Наша жизнь в опасности.

 

Глава шестнадцатая

И в доказательство, что это не пустые слова, на следующий день Гросс вручил Вертену автоматический пистолет системы «Штайр». Это оружие было разработано австрийцем Йозефом Лауманном шесть лет назад, и два таких пистолета занимали почетное место на стенде музея криминалистики, созданного Гроссом в Граце. Уезжая в Черновцы, он не пожелал с ними расставаться. И вот сейчас пистолеты оказались кстати.

Почувствовав в руке холодную сталь рукоятки, Вертен приободрился. Он был довольно метким стрелком. Отец настаивал, чтобы сын в юности занимался верховой ездой, стрельбой и фехтованием. Карл Вертен сопротивлялся — естественно, когда тебя заставляют что-то делать против твоей воли, — но вот теперь умение метко стрелять, кажется, пригодилось.

Проблема состояла в том, куда пистолет спрятать. Он был довольно массивный. Поэтому, хотя день выдался теплый, пришлось надеть пальто с глубоким внутренним карманом.

В час они сели на пароход, делающий остановку в Прегни, где неподалеку располагалось имение Ротшильдов.

Дворецкий наотрез отказывался докладывать о них хозяйке, пока Вертен не вспомнил фамилию местного аристократа, знакомого его родителей. Сказал, что привез баронессе Жюли де Ротшильд привет от барона и баронессы Графштайн.

Это поколебало твердость дворецкого, и он проводил их в гостиную, а затем удалился. Спустя десять минут туда явилась Жюли де Ротшильд, изящная миниатюрная женщина с искрящимися глазами и аккуратной прической. Просмотрев их карточки, она притворно удивилась:

— Значит, вы не анархисты?

— Какие анархисты, сударыня? — в свою очередь, удивился Вертен.

Она улыбнулась:

— Нашему дворецкому, Мишелю, вы показались похожими на анархистов. И действительно, в осенних пальто, в такую погоду. Что вы там прячете, бомбы?

Гросс сделал вид, что не понимает ее иронии.

— Смею вас заверить, баронесса, мы здесь по весьма важному делу.

— Выходит, привет от Графштайнов — это просто уловка?

Вертен попытался извиниться, но она отмахнулась:

— Не важно. Здесь такая скука, и я не прочь развлечься. Так что вас привело ко мне, господа? И пожалуйста, снимите ваши нелепые пальто.

Они с радостью приняли это предложение.

— У нас к вам разговор, касающийся императрицы, — сказал Гросс.

— Я так и думала. Вы желаете знать, что она делала здесь за день до гибели.

Вертену прямота баронессы очень нравилась.

— Совершенно верно, — согласился Гросс.

— Дружеский визит. Такой у нее был официальный повод. Дело в том, что мой супруг, барон Адольф Ротшильд, одно время держал банк в Неаполе. Затем переехал в Париж, где мы и познакомились. Потом туда прибыли низложенные неаполитанские король и королева, и мой супруг помог им уладить финансовые дела. Я уверена, вам известно, что неаполитанская королева и императрица Елизавета сестры. Так вот, за день до гибели ее величество приехала к нам, чтобы лично поблагодарить за помощь сестре. Однако истинная цель ее визита была совсем иная. Как, впрочем, и у вас, господа.

— Какая же? — спросил Гросс.

— Чтобы мой супруг помог ей опубликовать мемуары. У Адольфа в Берлине крупное издательство. Императрице было важно, чтобы ее мемуары не были подвергнуты цензуре. Они, по ее словам, могут «взбудоражить общество». Все в будущем времени, потому что она еще не начала их писать. Мой супруг, конечно, обещал сделать все, что в его силах.

— Она как-то намекнула, чем именно смогут ее мемуары взбудоражить общество? — спросил Вертен.

— Это замечание заинтриговало моего супруга, так же как и вас, адвокат Вертен. Но императрица лишь сказала, что об этом рано говорить. Она казалась встревоженной, даже взвинченной. А потом, начав листать нашу гостевую книгу и увидев запись своего несчастного сына, посетившего нас десять лет назад, когда мы только обосновались в Прегни, чуть не разразилась слезами.

— Вы помните цель визита кронпринца Рудольфа?

Она улыбнулась:

— Дело в том, что визита как такового не было. Мы вообще с супругом здесь отсутствовали. Кронпринц попросил нас «одолжить» ему на несколько дней это уединенное шато. Разве можно было отказать в такой просьбе?

— Но вам известно, зачем ему это понадобилось? — спросил Гросс.

Баронесса вздохнула.

— Не секрет, что брак Рудольфа и принцессы Стефании оказался неудачным. Полагаю, тогда кронпринц встречался здесь с одной из своих любовниц, незаконнорожденной дочерью русского царя. Потом несчастная девушка уехала в Америку, где родила ребенка. Разумеется, тоже бастарда. Во всяком случае, такие ходили слухи.

— Огромное вам спасибо. — Гросс поднялся с кресла. — Я чувствую, что больше не вправе отнимать у вас время. Так что позвольте откланяться.

— Я восхищен вашей искренностью, баронесса, — произнес Вертен, вставая следом за криминалистом.

— Была рада помочь. — Он улыбнулась. — Поверьте, я не сплетница. И не рассказывала о визите Рудольфа ни единой душе. Но всегда готова помочь правосудию.

Выйдя из шато, они направились к пристани.

Теперь причина гибели Елизаветы была ясна. Точно так же, как Фроша. Им помешали обнародовать тайну гибели кронпринца Рудольфа.

На обратном пути в Женеву Вертен и Гросс осторожно высматривали высокого худощавого мужчину со шрамом. Но его на пароходе не было.

Поздно вечером они должны были отбыть на поезде в Вену. А пока перед ужином Гросс прилег ненадолго отдохнуть, а Вертен отправился за покупками. Не мог он вернуться из Женевы без подарка для невесты. Портье посоветовал пройтись по рю Бонивар и рю Клебер. Это поблизости.

Вертен двинулся по набережной Монблан мимо монумента Брунсвику, где в тот роковой день проходила императрица. Затем свернул направо на рю Альпе, по которой пытался убежать Луккени, и вышел на рю Бонивар. Поравнявшись с музыкальным магазином Бекера, в котором императрица побывала незадолго до гибели, Вертен неожиданно решил туда зайти. Его встретил молодой продавец с бородкой клинышком, в темно-красном бархатном костюме. Адвокат достаточно хорошо владел французским, чтобы завести разговор. Он спросил, кто из продавцов видел здесь императрицу.

— Я обслуживал ее величество, — с гордостью объявил молодой человек. — А почему вы спрашиваете, месье?

Вертен протянул свою визитную карточку и объяснил, что помогает в расследовании этого преступления знаменитому австрийскому криминалисту профессору Гансу Гроссу.

Эта фамилия ничего продавцу не сказала, и пришлось добавить, что они сотрудничают с комиссаром Оберти. Вот тут молодой человек заулыбался:

— О, комиссар… он очень уважаемый человек. Так что вас интересует?

— Мы с коллегой профессором пытаемся выяснить, как императрица провела свой последний день. Известно, что она купила здесь какое-то новое пианино, которое играет само.

Продавец снисходительно кивнул:

— Да, императрицу заинтересовала модель оркестрион, которую все теперь называют механическое пианино.

Он подвел Вертена к пианино, на вид ничем не отличающегося от обычного. Только над клавиатурой был изображен фирменный знак «Пианола».

— Как известно, чтобы исполнить на фортепиано какое-то произведение, например Концерт си-бемоль мажор Бетховена, надо очень долго и упорно учиться. — Продавец сел на табурет, ударил по клавишам, и элегантный магазин наполнили звуки первой части концерта. Вертен восхищенно заслушался, но молодой человек оборвал игру на середине фразы. — Увы, так могут далеко не многие. Но изобретатели нашли выход. Теперь можно заставить пианино играть само, как вы правильно заметили.

Продавец встал, взял бумажный ролик с пробитыми отверстиями, вставил его в механизм под верхней крышкой пианино и снова сел на табурет.

— Смотрите, я нажму эту педаль, которая управляет вакуумным мотором, поворачивающим валик. И вот что произойдет.

Неожиданно клавиши пианино начали сами собой нажиматься, и зазвучал тот же самый концерт Бетховена.

Продавец весело кивнул на машину.

— Принцип работы у нее такой же, как у ткацкого станка Жаккарда, управляемого перфокартой. Тут особым образом перфорированная бумажная лента, свернутая в валик, накладывается на цилиндр и вращается вместе с ним. В цилиндре тоже сделаны отверстия, к которым прикреплены трубки, связанные с механизмом управления пианино. Когда отверстие в бумаге совпадаете отверстием в цилиндре, по трубке проходит воздух, который заставляет двигаться соответствующий молоточек, и тот бьет по струне. Но вы, наверное, заметили, что такое исполнение лишено эмоций, поскольку специалист перфорирует бумагу только в соответствии с клавиром. Но я уверен, что скоро научатся производить перфорацию во время исполнения какого-нибудь знаменитого пианиста. И тогда механическое пианино будет исполнять музыку со всеми нюансами. — Глаза продавца загорелись. — Только вообразите, мы скоро сможем сохранить фортепианную технику, скажем, Антона Рубинштейна, и люди через сто лет после нас получат возможность восхищаться игрой этого русского гения, как и мы до самых последних дней его жизни.

Это все было очень хорошо, но Вертен пришел сюда совсем за другим.

— Императрица купила именно такую модель?

— Именно такую. И мы отправили ее последний заказ, несмотря на трагедию.

— Музыка к пианино прилагалась?

— Да, — ответил продавец, но как-то нерешительно.

Вертен заметил его смущение.

— Какие валики купила ее величество?

— Валик, — поправил продавец. — Императрица купила только одно произведение, хотя у нас большой выбор, от Бетховена до Штрауса. Но ее величество приказала доставить с пианино только Вагнера.

— И какое же? — спросил Вертен.

— Адаптацию для фортепиано финальной сцены «Тристана и Изольды», — ответил продавец.

— Вы имеете в виду «Liebestod»? «Любовь-смерть»?

— Чудесное музыкальное творение! — восторженно проговорил молодой человек.

— Смотрите, друзья, как он блаженно улыбается, закрыв глаза! Вы видите? Видите? — процитировал Вертен фрагмент арии Изольды, которую она исполняет, прижимая к себе смертельно раненного рыцаря Тристана. — Довольно странный выбор для подарка супругу.

— Не мне судить, месье, какую музыку выбирает ее величество. На то она и императрица.

Вертен купил Берте золотой браслет в шикарном ювелирном магазине на рю Клебер. И попросил выгравировать на внутренней стороне фразу: «Моя любовь к тебе так же чиста, как это золото. Карл».

Эту же фразу в новелле Вертена «После бала» велел выгравировать щеголь граф Иоахим фон Хильдесхайм на браслете, подаренном певице Мирабель. Вертен надеялся, что Берта эту вещь не читала. Его писания в список бестселлеров не входили.

Перед отъездом на вокзал они поужинали. Гросса заинтересовал рассказ Вертена о посещении музыкального магазина.

— Вы правы. «Любовь-смерть» она выбрала не случайно. Думаю, это было ее послание императору. Как оказалось, последнее.

Обсуждение этого вопроса пришлось отложить. Подали ужин, приготовленный под руководством шеф-повара отеля «Бо-Риваж» Фернана. Первыми шли устрицы, затем паштет из гусиной печенки по-страсбургски, дальше — окорок по-пармски с дыней и салат из копченого шотландского лосося с оранжерейной зеленью. Затем подали консоме из телятины, за которым последовал изысканный мусс из куриной печенки с портвейном. Заключили пиршество сливочный камамбер и свежие яблоки. Еду сопровождало изысканное рейнское вино урожая 1880 года и сливовый ликер с фруктами и сыром.

— Мой друг, в Женеву надо было съездить хотя бы ради этого, — проговорил Гросс, наслаждаясь едой.

Трапезу они закончили почти в девять. Надо было торопиться, поезд уходил в десять тридцать, но пока спустят багаж, пока то да се…

Наконец они устроились в фиакре. После такого ужина в желудке чувствовалась тяжесть. Ничего, по пути в Вену все рассосется. А они тем временем обсудят перспективы дальнейшего расследования, которое уже приобрело для них весьма опасный оборот.

Колеса фиакра мерно постукивали по булыжной мостовой. Вертен сонно закрыл глаза, но затем словно какая-то сила заставила его встрепенуться и раздвинуть занавеску. С боковой улицы на них во весь опор мчался двуконный экипаж. Вертен собирался крикнуть кучеру, чтобы тот остерегся, но поздно — коляска врезалась в них со страшной силой.

— Прыгайте, Гросс, — крикнул Вертен. — Мы сейчас упадем в воду.

Но фиакр уже поднялся в воздух и опрокинулся в Женевское озеро вверх колесами. Карета быстро заполнялась водой. Что было делать им, объевшимся за ужином, да еще в тяжелых пальто? Вертен в молодости хорошо плавал и потому успел сделать глубокий вдох, прежде чем погрузиться под воду. Гросс, выпучив глаза, в панике колотил кулаками по стенке фиакра.

Дверцу фиакра заклинило. Вертен схватил грузного криминалиста за воротник и попытался вытолкнуть в окно, но тот не пролезал. Тогда он выскользнул сам, выплыл на поверхность, вдохнул воздух и нырнул. С Гроссом ничего не получалось. Было ясно, что долго он так не выдержит.

Неожиданно сильная рука сзади схватила его пальто. Другая распахнула дверцу экипажа и вытащила Гросса. Вскоре они выплыли на поверхность рядом со ржавым металлическим причальным кольцом. Вертен, поддерживая Гросса, ухватился за кольцо и начал искать глазами их спасителя.

Но его нигде не было видно.

К этому времени на шум и крики сбежались люди и вытащили Вертена и Гросса из холодной воды. Кучер спрыгнул до того, как фиакр повалился в воду. Он разбил голову, но не сильно — в общем, был в относительном порядке. Однако кучер плакал и причитал:

— Мои лошадки! Милые лошадки! Они погибли, этот маньяк их погубил!

Фиакр утонул вместе с лошадьми. Виновного в случившемся нигде не было видно.

— Ужасное происшествие, — пробормотал полицейский. — Разве можно так разгонять экипаж? И вот результат!

Но Вертен и Гросс знали, что это происшествие не случайное.

И кто был их таинственный спаситель?

 

Глава семнадцатая

Вена

Воскресенье, 25 сентября 1898 года

Им пришлось вернуться в отель и занять прежние номера. К утру их одежду высушили и отгладили, но они решили не рисковать и не выходить из отеля. Тот, кто на них покушался, мог ждать второй возможности заставить упрямцев прекратить расследование. И на этот раз он использует средства более действенные, чем вчера вечером.

Жалобу в полицию они не подали. Гросс знал, что толку от этого никакого не будет, а только задержит их в Швейцарии еще на несколько дней. А им надо было поскорее попасть в Вену.

Они сели в ночной поезд, который доставил их в австрийскую столицу утром в воскресенье. В пути, слава Богу, никаких происшествий не случилось. За исключением, возможно, того, что Вертен долго не мог заснуть, ему мешал храп Гросса.

Вена встретила их обложным моросящим дождем, и довольно холодным. Их чемоданы утонули в Женевском озере, так что они налегке и быстро сели в первый попавшийся фиакр. К счастью, Вертен хранил подарок невесте в кармане, и тот сохранился. Так же как пистолет и вымокший блокнот в кожаной обложке.

Дома их радостно встретила фрау Блачки. Они приводили себя в порядок, а она тем временем приготовила настоящий воскресный завтрак по-австрийски: кофе, шварцвальдская ветчина, австрийский сыр «Эмменталь» и вчерашний крестьянский хлеб, поскольку пекари по воскресеньям не работают. Зато гугельхупф был свежий. Вертен не выспался, но, несмотря на это, почувствовал себя почти человеком. Знаменитого кекса фрау Блачки он умял целых два куска.

Затем они удалились в кабинет Вертена, сели в кресла лицом к камину, который затопили первый раз в этом году. За окнами мелкий серый дождь перешел почти в ливень.

— Пункт первый, — начал Гросс без предисловий. — Тем экипажем правил наш приятель со шрамом.

— Его лица я не видел, — сказал Вертен. — Но это был высокий мужчина, и он показался довольно худощавым. Так что я считаю ваше допущение верным.

— Отсюда вытекает пункт второй. Нас вынуждают прекратить расследование гибели императрицы Елизаветы. Стало быть, допущение, что ее убил не Луккени, также верно.

Вертен кивнул. Он думал точно так же.

— А теперь следующий пункт, — продолжил Гросс. — Номер три. Убийства герра Фроша и императрицы Елизаветы связаны между собой, как мы и подозревали. И их причиной были мемуары, в которых раскрывались доселе неизвестные подробности гибели кронпринца Рудольфа.

— Но это очевидно.

— Ничто, Вертен, не есть очевидно. Каждый тезис нашей версии необходимо доказать. Поэтому, во-первых, мы, как говорят китайцы, должны отвести верблюда обратно в лагерь и оттуда начать новый поход. А именно, снова расследовать гибель Биндера. Все свидетельства по этому делу необходимо тщательно проверить с учетом того, что нам теперь известно. Убийца с самого начала был нацелен только на Фроша, а всех остальных несчастных просто принес в жертву с целью запутать следствие. Заставить всех поверить, что это дело рук сумасшедшего маньяка. Значит, мы снова проверяем все по Биндеру — его болезнь, алиби и так далее. Все.

Вертен согласно кивал, понимая, однако, что у них двоих на это может уйти несколько недель, если не месяцев. Но теперь, когда их пытались убить, это расследование стало для него делом чести. Хорошо, что он еще не отослал бумаги Гросса в Буковину. Значит, материалы по убийствам в Пратере по-прежнему у него.

— В то же самое время, — поспешил продолжить Гросс, — мы должны проверить другой наш тезис. Если не Биндер и Луккени, то кто?

— Тот, кому мешала правда о трагедии в Майерлинге, — ответил Вертен.

— Неясно также, почему убийца откладывал смерть Фроша, — добавил криминалист. — Почему его хозяева ждали больше двух месяцев, рискуя, что мемуары могут быть опубликованы?

— Почему Фрош не стал первой жертвой убийцы, понятно, — тихо проговорил Вертен. — Иначе все бы быстро выплыло наружу. Но почему не второй, не третьей или четвертой?.. Почему последней? На мой взгляд, это имеет смысл, только если его смерть была частью плана, о котором мы пока ничего не знаем.

— Согласен, Вертен. Согласен. — Гросс помолчал. — А теперь давайте подумаем, кому все-таки это было выгодно.

Вертен откинулся на спинку кресла и приложил пальцы к вискам. Именно об этом он размышлял последние несколько дней.

— Будем говорить прямо, — произнес Гросс, глядя на огонь. — Смерть кронпринца Рудольфа прежде всего была выгодна его кузену, эрцгерцогу Францу Фердинанду, который стал теперь наследником.

С этим Вертен был совершенно согласен. Франц Фердинанд был следующим в цепочке наследования трона Австро-Венгерской империи после Рудольфа, единственного сына Франца Иосифа. Отец Франца Фердинанда, младший брат императора, Карл Людвиг, не мог унаследовать трон империи после смерти Франца Иосифа по причине того, что, совершая в 1896 году паломничество на Святую землю — а он был весьма религиозен, — попил воды из реки Иордан, заразился тифом и умер. А ради перспективы стать властителем империи, насчитывающей пятьдесят миллионов подданных и занимающей значительную часть европейского континента, можно и убить. И даже не одного человека.

Они замолчали, погрузившись в размышления. Эрцгерцогу не составило труда выяснить намерения Фроша и императрицы Елизаветы. Он наверняка имел всюду своих людей, в том числе и среди анархистов. Это объясняло появление Луккени. Говорили, что Франц Фердинанд в своей венской резиденции, Нижнем Бельведере, создал так называемое теневое правительство, включая Военную канцелярию. Император, конечно, об этом знал и не одобрял, но вынужден был мириться.

Вертен, как и большинство жителей столицы, читающих газеты, знал, что Франц Фердинанд решительный противник независимости Венгрии. Сепаратисты стремились расколоть империю, он же был намерен ее укрепить, создав третью силу, славянское государство на юге, населенное в основном хорватами. Рудольф и Елизавета симпатизировали венграм и всячески продвигали при дворе идею венгерской независимости. Это могло послужить причиной неприязни эрцгерцога к ним обоим. Тот факт, что император держал Франца Фердинанда на расстоянии, только добавлял масла в огонь. Его агрессивность, воинственный нрав и огромные амбиции были предметом оживленного обсуждения в венском обществе. Эрцгерцогу также ставилась в вину его страстная увлеченность охотой. Франца Фердинанда упрекали, разумеется, за глаза, в том, что он в своих владениях в Австрии и Богемии ради забавы истребил уже сто тысяч оленей, фазанов и прочих животных. И вообще, тридцатичетырехлетний наследник трона, один из богатейших людей в Европе, был личностью малопривлекательной. Он был неприветлив, а порой и груб, и со слугами, и с министрами.

Все это так, но был ли он тем хладнокровным убийцей, организовавшим сначала гибель своего кузена, кронпринца, а затем своей тети, императрицы, и по ходу дела зверски убившим еще семь человек, шестеро из которых вообще были ни при чем?

Звук дверного звонка заставил их вздрогнуть. Вертен и Гросс тревожно переглянулись. Очевидно, им в голову пришла одна и та же мысль: а что, если это убийца пришел закончить свою работу? Как же они не предусмотрели такую возможность? Думали, что здесь, в квартире, им опасность не угрожает. А может быть, убийца отчаялся и больше не собирался представить их смерть как несчастный случай? И пистолеты они с собой сюда не взяли.

В любом случае что-то предпринимать было поздно. Фрау Блачки уже открыла дверь.

Затем из коридора послышался голос Берты, и у них отлегло от сердца.

Вертен встал встретить невесту, и Гросс его поспешно предупредил:

— Ничего фрейлейн Берте не говорите. Чем меньше она знает, тем для нее безопаснее.

Вертен понимал, что криминалист прав. Берту ни в коем случае нельзя подвергать опасности. Но кое-что он ей уже рассказал. Теперь о деле больше ни звука.

Она вошла решительным шагом, на ходу расстегивая булавки на мокрой шляпке. Щеки раскраснелись от холодного ветра.

У Вертена сладостно защемило сердце.

— Какой приятный сюрприз!

— В самом деле? — ответила она с улыбкой. Затем повернулась к криминалисту: — Рада видеть вас снова, доктор Гросс.

— И я вас, фрейлейн Майснер.

Вертен придвинул ей кресло к камину.

— Ты что, правда не помнишь? — спросила она, усаживаясь.

— О чем? — И тут до него дошло. Они давно договорились пойти в это воскресенье на дневной концерт в филармонию. А он со всей этой кутерьмой забыл.

— Боже, какой я идиот. Прости меня, пожалуйста.

— Я так и подумала, раз от тебя нет никаких вестей. Так вы ездили в Женеву?

— Почему вы так решили, фрейлейн? — спросил Гросс, помешав Вертену ответить.

— Потому что это следующий логический шаг, разве не так? Ведь вы ищете связь между гибелью императрицы и убийствами в Пратере.

Гросс метнул на адвоката свирепый взгляд.

— Вертен, у вашей невесты богатое воображение.

— Да, Берта, мы действительно съездили в Женеву. Но кажется, зря. Наши домыслы не подтвердились. То, что императрица виделась с герром Фрошем, просто совпадение, и ничего больше. Но я кое-что тебе оттуда привез.

Вертен достал из ящика письменного стола футляр с золотым браслетом.

— Вот.

— Это ужасно мило с твоей стороны, — проговорила Берта ровным голосом, — но зачем врать? Вы что-то там обнаружили. И чтобы догадаться об этом, не нужно быть профессиональным криминалистом.

Она раскрыла футляр и вынула браслет.

— Карл, зачем ты… — Потом она увидела гравировку на внутренней стороне браслета и подошла к окну, чтобы прочитать.

Приятное удивление на ее лице сменилось недовольством. Она кивнула и протянула браслет обратно.

— Карл, если ты думал меня этим задобрить, то напрасно. И в следующий раз придумай для надписи что-нибудь оригинальное. Я читала все твои рассказы. И тут надо было поставить кавычки. Так положено, если цитируешь. Даже самого себя.

— Берта, ты неправильно поняла, — сказал Вертен.

— О, я думаю, что как раз поняла все правильно, — сказала она, направляясь к двери. — И не думай, меня обидела не эта надпись. Ну, не смог придумать ничего путного, вставил цитату из своей книги. Это, конечно, комично, но не более того. А вот то, что ты мне врешь, — это обидно. А я уверена, что врешь. У вас обоих такой вид, как будто вы недавно окунулись с головой в Женевское озеро по меньшей мере. И не надо меня убеждать, что это плод фантазии. Просто ты считаешь меня глупой женщиной, которая все разболтает и испортит вам дело. Или другой вариант: ты пытаешься меня оградить от каких-то неприятностей. И это опять же потому, что я в твоих глазах недалекая женщина, неспособная о себе позаботиться.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — возразил Вертен.

Она остановилась у двери.

— Тогда что же? Давай, скажи мне, Карл.

Вертен посмотрел на Гросса.

— Ждешь, когда старший даст разрешение? — спросила она.

Вертен молчал.

— Прекрасно. — Берта открыла дверь. — Когда созреешь до того, чтобы считать меня равной себе, дай знать. Где меня найти, ты тоже знаешь.

Она вышла за дверь.

— Берта!

Гросс схватил его руку.

— Пусть уходит, Вертен.

Вертен вырвал руку.

— Чем меньше фрейлейн Майснер знает об этом деле, — добавил криминалист, — тем лучше. Эти люди уже показали, на что они способны. Так что пока не встречайтесь с ней, если вы действительно ее любите.

Вертен стоял, опустив плечи. Гросс был, конечно, прав.

Он слышал, как открылась входная дверь, и она стремительно вышла.

Конечно, он ее любил. Но удастся ли потом все наладить как было?

Остаток дня они провели за составлением плана дальнейших действий. Вертен гнал прочь мысли о Берте. Он надеялся все объяснить ей, когда весь этот кошмар уляжется. Берта умная и поймет, что это было необходимо. А пока надо искать убийцу, чтобы он предстал перед законом.

Прежде всего им нужно было окончательно разобраться с Биндером и перепроверить факты, касающиеся гибели людей в Пратере.

— Ведь вы вели журнал нашего расследования. Я не ошибаюсь, Вертен?

— Действительно вел.

— Подробный?

— Насколько было возможно.

— Я бы хотел взглянуть, если вы не против. Это может навести на кое-какие мысли.

— Конечно.

Вертен передал криминалисту блокнот в кожаном переплете, в котором он каждое утро разборчивым почерком записывал ход и результаты проделанной накануне работы.

— Впечатляет, — пробормотал Гросс, листая страницы.

После обеда он удалился к себе в спальню читать записки Вертена. А тот тем временем попытался наметить ход расследования с учетом нового подозреваемого, наследника трона. Можно, конечно, попытаться проникнуть в Нижний Бельведер, например, выдав себя за журналиста. Вертен тут же отбросил эту мысль. Если за всеми убийствами стоит Франц Фердинанд, то он, разумеется, хорошо знает, кто такие и Гросс, и Вертен. Не исключено, что приказ об их устранении отдал именно он. Так что встретиться с эрцгерцогом, наверное, можно, а вот вернуться после встречи живым — маловероятно. И все же ему очень хотелось посмотреть этому человеку в глаза.

Его размышления прервал ввалившийся в комнату Гросс.

— Боже, Вертен, я чувствую себя законченным глупцом! У меня что, не было ушей? Или я не знаю, как надо слушать свидетелей? Да и вы тоже. Сами написали здесь черным по белому объяснение, как это люди исчезали, и не обратили внимания.

— И что там такое? — насторожился Вертен.

— Вы помните разговор с фрау Новотны? Женщиной, которая видела, как мимо ее дома проходил герр Фрош?

Вертен кивнул. Да, от проницательного взгляда этой пожилой женщины, наверное, не скроется никакая мелочь в округе.

Гросс плюхнулся в кресло перед догорающим камином.

— И вы помните, что еще рассказала нам эта добрая женщина, кроме того, что видела герра Фроша?

— Что-то говорила, но ничего относящегося к нашему делу.

Гросс широко улыбнулся:

— Я полагаю, вы в своих записях ничего не домысливали?

— Я записывал все наши разговоры по возможности близко к тексту. — Вертен даже обиделся.

— И правильно делали, дружище. Позвольте мне кое-что процитировать из ваших записей. На мой вопрос, не стояли ли в тот вечер здесь какие-нибудь экипажи, фрау Новотны ответила буквально следующее: «Тут всегда стоит одна карета. Или две. Это ведь не Оттакринг какой-то. У нас тут вокруг живут достойные господа. И городские власти заботятся, содержат все в должном порядке. В тот вечер тоже, помню, ремонтировали сточную трубу. Вон там».

— Ну и что в ее словах особенного? — удивился Вертен.

— Как что? А самая последняя фраза?

— Насчет ремонта сточной трубы?

Гросс поднялся с кресла и заходил по комнате.

— Да, Вертен. Теперь мы знаем, как убийца организовывал исчезновение людей.

— Он засовывал их в канализационную трубу.

Гросс вскинул указательный палец.

— Совершенно верно.

— Гросс, я не перестаю вами восхищаться. — Вертен оживился. — Ведь под городом существуют настоящие катакомбы, оставшиеся после турецкой осады. По ним можно незаметно и довольно быстро попасть из одного места в другое. Конечно, такое путешествие доступно только посвященному.

— Вот что мы сделаем первым делом завтра утром, — сказал Гросс. — Посетим департамент общественных работ. И проверим, действительно ли вечером двадцать второго августа в том месте ремонтировали трубу. Если нет, то, значит, мы напали на верный след. Убийца изображал рабочего канализации. Намеченные жертвы не обращали на него никакого внимания. А он быстро с ними расправлялся и прятал под землю.

— Но остальные эпизоды дела нам проверить не удастся, — заметил Вертен. — Неизвестно, где именно он захватил этих несчастных.

— Это уже не важно, — заверил его Гросс. — Думаю, все происходило примерно так же. Убийца расставлял свой капкан в виде навеса над открытом люком, как будто там ведутся какие-то работы, и ждал подходящую жертву. Это всегда происходило поздним вечером, в начале ночи, когда кругом безлюдно. А вот то, что он так нагло действовал в случае Фроша, когда еще не стемнело, весьма показательно. Значит, для него было важно убить именно бывшего камердинера кронпринца Рудольфа. Остальные были выбраны случайно и убиты для прикрытия этого преступления. В случае с Фрошем убийца не имел возможности выбирать время и место. Но все равно он должен был сделать так, чтобы это убийство было похоже на прежние.

— Но все это не выводит из-под подозрения Биндера. Он вполне мог выдавать себя за рабочего канализации, усыплять людей хлороформом и тащить по катакомбам к тому месту, где оставил свой экипаж. Затем он вез их на садовый участок, чтобы проделать свою ужасную процедуру, а оттуда в Пратер.

— Правдоподобно, — согласился Гросс, снова усаживаясь в кресло. — Это означает, что нам нужно теперь все внимание сосредоточить на герре Биндере. Прежде мы пытались доказать его виновность. Теперь будем делать обратное. Искать любые зацепки, чтобы объявить его невиновным.

 

Глава восемнадцатая

Утром в департаменте общественных работ им довольно легко удалось получить нужные сведения. Гросс представился арендатором собственности в том районе, а Вертен его адвокатом, и им без всяких вопросов показали записи о работах и срочном ремонте на этот год и на будущий. Графа 22 августа 1898 года была не заполнена.

— Учет работ ведется только в вашем офисе? — поинтересовался Гросс у служащего, прыщавого юнца, наверное, только что закончившего гимназию.

— Только у нас, — ответил тот, высокомерно поджав губы.

Они вышли на улицу. Дождь уже прекратился, и вообще погода налаживалась.

Теперь им предстояло получить предсмертную записку герра Биндера, что было много сложнее.

В полицейском управлении дежурный сержант проводил их в кабинет инспектора Майндля.

— Давно не виделись, — произнес инспектор наигранно-шутливым тоном. Но его настороженный взгляд выдавал отнюдь не веселое настроение.

Не иначе как получил взбучку от начальства, подумал Вертен.

Его подозрение вскоре подтвердилось. Когда Гросс поведал инспектору Майндлю свою обычную байку о подготовке материалов для «Архива криминалистики», тот вскинул руки и резким категорическим тоном ответил, что больше ничего для них сделать не может.

— Но почему, дружище? — спросил криминалист, разыгрывая наивность.

— Просто не могу, профессор Гросс. Все закончено.

— Что закончено? Наши отношения как коллег?

— Ладно вам, профессор, — возбужденно произнес Майндль. — Вы знаете, о чем я говорю. О вашей одержимости обнаружить абсурдную связь между убийствами в Пратере и другими событиями, чуть ли не мирового значения.

Гросс и Вертен сочли благоразумным на это не отвечать.

— Как вы не понимаете, — продолжил Майндль, — дело давно закрыто. Неужели вам больше нечем заняться?

Они продолжали молчать.

— Я же сказал, что не могу, — не унимался инспектор.

Его слова встретила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.

— Ладно, — в сердцах бросил Майндль. — Но это в последний раз.

— Конечно, мой друг, — быстро проговорил Гросс.

Десять минут спустя им был выдан пергаментный конверт с материалами по самоубийству Биндера, а также его книга заказов с белой наклейкой «Дело А14». Оно уже было закрыто, поэтому Майндль позволил им взять документы с собой, еще раз предупредив:

— И больше ко мне с такими просьбами не являйтесь.

Когда они вышли на Ринг-штрассе, Гросс хлопнул Вертена по плечу:

— Поторопимся, мой друг, нас ждет много работы.

В криминалистике анализ почерка имеет большое значение. Гросс это хорошо понимал и в своей первой книге «Расследование преступлений» посвятил вопросу большую главу.

— Принцип тут сравнительно прост, — произнес он, кладя на письменный стол Вертена материалы с образцами почерка Биндера. — Наша цель — выяснить, написана ли предсмертная записка его собственной рукой, и если да, то добровольно или под принуждением. Может случиться и так, что эту записку писал не он. Для этого ее нужно сравнить с другими записями, достоверно сделанными Биндером, и в другой обстановке. Вот они. — Гросс постучал пальцами по книге заказов в клеенчатом переплете. — В них следует искать графические и структурные особенности, присущие только этому человеку. Например, он мог писать букву «g» как-то по-особому, или делал в определенных словах орфографические ошибки, или использовал какие-то характерные выражения. Все это требует очень пристального изучения.

Неожиданно Гросс прервал речь и покинул кабинет, чтобы через несколько минут вернуться с лупой и микроскопом.

— Вы не представляете, Вертен, как много может сказать почерк человека. Например, у образованных он часто неразборчивый, хотя написание отдельных букв весьма похоже на шрифт, который им чаще всего встречается при работе с книгами и документами. Каракули докторов свидетельствуют об их постоянной занятости. Они всегда пишут в спешке. — Он раскрыл книгу заказов. — А вот легкий, единообразный и разборчивый почерк герра Биндера, торгового агента. Во время письма он не только двигал рукой, но и шевелил мозгами. Судя по почерку, герр Биндер был человек организованный и даже в чем-то утонченный.

Гросс рассмотрел в лупу запись в книге заказов, затем вгляделся в предсмертную записку.

— Интересно… интересно. — Он бросил взгляд на Вертена. — Ступайте, мой друг, чего вам тут скучать. Я буду этим заниматься еще долго.

Моментально забыв об адвокате, он положил предсмертную записку Биндера под микроскоп.

Вертену ничего не оставалось, как выйти прогуляться. Небо прояснилось, мостовые и тротуары высохли. Конечно, где-то рядом мог притаиться убийца, но Вертен успокаивал себя, что злодей не отважится напасть средь бела дня.

И все же время от времени он оглядывался. Убийца наверняка меткий стрелок, так что может уложить и с расстояния сто метров. Мимо протарахтел экипаж, процокали подковами лошади. Он напрягся, высматривая ближайшее укрытие. Убийца мог метнуть из кареты кинжал или отравленный дротик.

«Смогу ли я когда-нибудь снова насладиться неторопливой прогулкой по своему городу? — спросил он себя. — Неужели мы с Гроссом переступили опасную черту? Может быть, пришло время передать расследование профессионалам? Впрочем, какие профессионалы, если под подозрение попал наследник трона. Вон как заволновался Майндль. Ему, наверное, дали сверху какие-то указания».

На плечо Вертена легла тяжелая рука. Он резко развернулся, схватившись за рукоятку пистолета во внутреннем кармане пальто.

— Вертен, старина. Чего вы встревожились, как будто увидели привидение? Это всего лишь я. Как поживаете?

Вертен заставил себя улыбнуться.

— У меня все великолепно, Климт. Рад вас видеть.

Художник взял его под руку.

— Раз вы не на работе, тогда, может, заглянете ко мне пополдничать?

Он нес сетку с покупками — закуски, кондитерские изделия, бутылка рома.

— Почему бы и нет? — Вертен кивнул. — Прекрасная идея.

Вскоре они свернули во двор, где находилась студия Климта. Вертен в очередной раз восхитился этим кусочком живой природы в самом центре Вены. Лужайка с высокой травой, цветущие кусты в тени двух великолепных каштанов. В траве охотился крупный черно-белый котище. Климт позвал его, но тот даже не повернул голову.

— Серьезный охотник, — сказал Климт, открывая дверь студии, она оказалась незапертой. — Когда рядом мышь, я для него не существую.

Вертен попал в студию Климта впервые. В его представлении ее должны были населять грациозные натурщицы разной степени раздетости. А их встретила уборщица лет пятидесяти, которая тут же стала выговаривать художнику, что, мол, она только вымыла полы, а он кого-то привел и теперь они все тут затопчут.

Не обращая на нее внимания, Климт выложил покупки на большой стол в центре комнаты, предварительно сдвинув в сторону несколько эскизов углем. Уборщица удалилась, что-то ворча под нос. Вертен обошел студию, рассматривая незаконченные работы на нескольких мольбертах. Это были портреты, для которых позировали женщины из высшего света. С некоторыми Вертен был знаком. Климту каким-то чудом удавалось придавать этим матронам загадочный вид. Особая цветовая гамма и иконография делали этих, с точки зрения Вертена, совершенно неприметных дам персонажами экзотических сюжетов. На одной из картин он с удивлением обнаружил одну из дам совершенно обнаженной.

Климт проследил за его взглядом.

— Таков мой метод, Вертен. Вначале она позирует мне в чем мать родила, а затем я ее постепенно одеваю, накладывая один слой краски за другим. Это дает поразительный эффект.

— То есть все эти дамы позировали вам…

— Обнаженными, Вертен. Обнаженными. — Климт усмехнулся и налил ром в два непрозрачных бокала. — А что вас так удивило? До меня этот прием использовали и некоторые другие художники. Понимаете, так надо. Рисуя обнаженную натуру, я глубже проникаю ей в душу. А это позволяет мне изобразить ее не такой, какая она есть, а какой ей хочется выглядеть на картине.

Вертен остановился перед почти законченным портретом. Невозможно было представить, что для него женщина позировала вначале обнаженной.

Климт протянул ему бокал.

— Давайте выпьем. Судя по вашему виду, это сейчас не помешает.

Вертен залпом выпил ром, закусив сыром. Они сели. Климт налил ему снова, а потом еще и еще.

Затем наконец спросил:

— Вертен, что вас беспокоит? Ведь мы друзья. Надеюсь, вы тоже так считаете. Когда я пришел к вам за помощью, вы откликнулись без разговоров. Теперь пришла моя очередь. Так что давайте, рассказывайте.

Вертен молчал, разглядывая дымчато-коричневую жидкость в бокале.

— А то, что я до сих пор не оплатил ваш счет за адвокатские услуги, так извините, — спохватился Климт. — Понимаете, сижу сейчас без гроша в кармане. Мне должны гонорары за несколько портретов, давно должны, но все задерживают. С теми, у кого приставка к фамилии «фон», всегда так. Но как только получу деньги, тут же вам пришлю.

— Да при чем тут деньги, Климт? — Вертен глотнул рома. Слова художника его растрогали. Он слишком долго варился с Гроссом в одном котле, и вот сейчас ему неожиданно захотелось высказаться перед этим славным человеком, а заодно и проверить, не являются ли их теории плодом воображения.

И он рассказал художнику все, что произошло после похорон императрицы Елизаветы. Не скрыл даже размолвку с Бертой. Климт сидел молча, не перебивал. Кот влез в открытое окно и устроился у его ног. Художник дал ему кусочек торта. Кот понюхал, но есть не стал и зажмурился.

— Да, дружище, вы рискуете жизнью, — произнес Климт, когда адвокат закончил. — Зачем разыгрывать из себя полицейских? Художники должны писать картины, а полицейские ловить преступников. Верно?

— А если полицейские на службе у преступников, тогда как?

— Вы действительно подозреваете эрцгерцога?

— Это одна из вероятных версий.

Они помолчали.

— Тут ясно одно, — наконец проговорил Климт. — Вам нужна помощь.

— И чем вы можете помочь?

— Надо подумать. Мой отец был художник-гравер. Я ему в юности помогал и по ходу дела выучился довольно прилично подделывать разные подписи. У меня вообще способность подмечать особенности почерка и индивидуального стиля художника. Знали бы вы, сколько раз я подделывал подпись отца на своих гравюрах.

Криминалиста они застали по-прежнему изучающим письмена герра Биндера.

— Посмотрите, Гросс, кого я встретил случайно на улице, — объявил Вертен.

Гросс оторвался от микроскопа, чтобы рассеянно поздороваться с художником.

— Он пришел нам помочь.

— Чем? — буркнул криминалист, снова приникнув глазами к окуляру.

— В анализе записки Биндера.

Гросс удивленно вскинул брови:

— Я что-то не понимаю, Вертен?

— Все в порядке, профессор, — вмешался Климт. — Вертен рассказал мне о ваших приключениях в Швейцарии. И не нужно беспокоиться. Я умею хранить секреты и готов вам помочь. Отплатить добром за добро.

Климт быстро рассказал Гроссу о своем уникальном навыке, который приобрел, работая над гравюрами, и гнев на лице криминалиста сменился интересом.

Он встал, выпрямился, потянулся.

— Да, граверы действительно большие специалисты по всякого рода подделкам, но пока в своих расследованиях я от них никакой пользы не получил. Вот что, Климт, давайте устроим соревнование. Но должен вас предупредить, я много и внимательно изучал графологию.

— Я в этом не сомневаюсь, профессор. А теперь позвольте мне взглянуть на документы.

Гросс протянул ему книгу заказов Биндера и его предсмертную записку. Изучать на ней отпечатки пальцев не было смысла, их там была тьма-тьмущая. Сколько еще надо ждать, когда наконец полиция проснется и осознает ценность дактилоскопии и будет осторожно относиться к вещественным доказательствам?

Климт взял в левую руку книгу заказов, а в правую записку и внимательно вгляделся. Затем положил их на стол и достал из кармана сюртука очки в металлической оправе. Зафиксировал их на носу и снова вгляделся, шевеля губами, как будто читая вслух. После чего втянул носом воздух, хмыкнул и протянул материалы Гроссу.

— Тут все довольно просто.

— Вот как? — шутливо изумился Гросс. — Расскажите.

— Предсмертная записка явная подделка.

Криминалист посмотрел на Климта с возросшим интересом.

— А как вы это определили? — спросил Вертен.

— Сейчас объясню, — сказал Климт, усаживаясь в кресло. Вертен и Гросс тоже сели. — Вообще-то работа эта неплохая. Человек знает свое дело и очень верно подметил особенности почерка герра Биндера. Например, букву «е» он пишет на греческий манер, как эпсилон. И вы заметили, как он в слове «скальпель» меняет в конце местами «л» и «е». Это есть и в записке, и в книге заказов. Так что тот, кто изготавливал эту записку, предварительно хорошо поработал.

— Но вы разглядели, что ее писал другой?! — радостно воскликнул Гросс.

— Конечно, профессор. От таких, как мы с вами, это ему скрыть не удалось.

Гросс кивнул, с уважением разглядывая Климта.

— Но если там все так аккуратно сделано, — сказал Вертен, — как вы поняли, что это подделка?

— Вот именно эта аккуратность меня и смутила, — пояснил Климт. — Почерк в книге заказов и в записке совершенно одинаковый. Четкий, разборчивый. — Он посмотрел на Вертена. — Я спрошу вас, если вы пишете свое последнее послание, собираясь после этого вставить револьвер в рот и выстрелить, ваша рука будет такой же твердой, как и когда вы заполняли бланк заказа на три десятка скальпелей?

Вертен понимающе кивнул.

— Подделку выдает отсутствие признаков нервозности при написании записки, — продолжил художник. — А вы как считаете, профессор?

— Браво, Климт. — Гросс бесшумно зааплодировал. — Мое заключение точно такое же. Я тоже заметил отсутствие у Биндера волнения перед самоубийством. Заметьте, что записка написана пером номер два со стальным наконечником. Его нужно периодически окунать в чернильницу, и всегда будет получаться, что буквы, написанные перед очередным маканием, бледнее предыдущих. Если сравнить тексты в книге заказов и записку, то видно, что в книге заказов бледные буквы регулярно встречаются, а в записке они все одинаково черные. А это значит, что предсмертную записку Биндера писали заранее и пишущий все свое внимание сосредоточил на том, чтобы подделать почерк. Это у него неплохо получилось. И я скажу вам больше, — продолжил криминалист. — Изучая книгу заказов герра Биндера, я обнаружил, что он не мог убить фрейлейн Ландтауэр, поскольку на этот вечер имел алиби.

— Но ведь доктор из Клагенфурта… — начал Вертен.

— Тут вот какое дело, — прервал его Гросс. — В последнее время Биндер стал рассеянным, возможно, из-за болезни. На самом деле он побывал в Граце, но запись сделал в разделе, относящемся к другому месяцу. Рядом с фамилией доктора у него стоит дата «16-8-98», но в разделе книги заказов за июль. Стало быть, во вторник вечером он встречался с главным хирургом центральной больницы Граца доктором Баернхардтом Энгельсом. Я с ним хорошо знаком и поэтому сходил на телефонную станцию и позвонил ему. Доктор подтвердил, что Биндер действительно был в моем родном городе в тот самый вечер, когда была убита фрейлейн Ландтауэр. Ему пришлось подождать, пока доктор закончит вечернюю операцию. Энгельс сказал, что герр Биндер ушел от него примерно в девять вечера. Сверившись с расписанием движения поездов, которое лежит на вашем столе, Вертен, я обнаружил, что последний поезд в Вену отходит из Граца в девять тридцать, а первый утренний в шесть тридцать и ко времени его прибытия полиция уже давно обнаружила в Пратере тело фрейлейн Ландтауэр. Следовательно, Биндер к ее убийству не причастен. А значит, и ко всем остальным.

Хотя они это уже не раз обсуждали, но все равно открытие потрясло Вертена. Теперь версия из вероятной стала достоверной. Убийства в Пратере действительно были совершены для прикрытия устранения Фроша. По телу адвоката пошли мурашки. Он поежился.

— Похоже, друзья, вы нащупали какой-то важный след, — сказал Климт. — Но почему именно Биндер?

— Скальпели, — сказал Вертен. — Люди, организовавшие эти убийства, за нами следили. И знали, что нам известно о скальпеле с неровным лезвием.

Гросс кивнул.

— Когда Биндер беспечно оставил свою сумку без присмотра в кафе, настоящий убийца украл у Биндера такой скальпель. А затем свалил на него свои преступления. Теперь остается разобраться с отрезанными носами.

— Поскольку Биндер ни при чем, то, выходит, это никак не связано с сифилитическим психозом, — заметил Вертен.

— Да, — согласился Гросс. — Что еще может символизировать нос?

Вертен задумался.

— Тщеславие. Когда человек задирает нос.

— Или сует его в дела других, — добавил Климт.

— Нет. — Гросс махнул рукой. — Это должно иметь отношение к Фрошу, поскольку истинной целью был он.

— Может быть, какой-то особенный запах? — предположил Климт.

— Конечно. — Гросс хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.

— Запах? — удивился Вертен.

Гросс тяжело поднялся с кресла и направился окну.

— Индейцы. Американские индейцы. Это может быть связано с их традициями. Если я не ошибаюсь, в племени сиу существует обычай отрезать носы неверным женам. А Фрош…

— …собирался открыть правду о гибели кронпринца Рудольфа, — закончил за него Вертен. — То есть совершить предательство.

— Но кто же это все делал? — спросил Климт.

— Тот, кто очень высоко ставит символы, — ответил Гросс, глядя в окно. — Для кого преданность важнее всего в жизни. Тот, кто считает себя вправе покушаться на жизнь кронпринца и императрицы. И тот, кто считает себя очень умным. — Он помолчал, затем добавил: — Ну насчет этого мы еще посмотрим.

Он разглядывает криминалиста, стоящего в оконном проеме дома напротив. Будь у него ружье, этот человек был бы уже мертв.

То происшествие в Женеве до сих пор не дает ему покоя. Все должно было выглядеть как несчастный случай. Так приказали. Зачем, спрашивается? Вместо того чтобы спокойно прикончить криминалиста и адвоката, пришлось организовать инцидент, закончившийся напрасной гибелью двух хороших лошадей.

А эта возня с трупами во время эпопеи в Пратере!.. Опять же — зачем? Ему пришлось тащить трупы под землей в специально экипированный подвал в Третьем районе, где были хирургические инструменты и чаны для сцеживания крови, которую он потом сливал в ближайшую канализационную трубу. Столько хлопот из-за ерунды. Если ему что здесь и нравилось, так это момент встречи с жертвой. Какой приятный она источала запах страха! А он спокойно сжимал голову и быстро поворачивал, слушая, как ломается шея. Такой приятный звук.

Ему ничего не объясняли. Конечно, он был солдатом, а приказ есть приказ. Но задавать вопросы себе он все же имел право. Что это у них за игра? В случае с императрицей ему пришлось переодеться кучером, а потом ринуться к ней, чтобы помочь. Умереть. И к чему бессмысленная суета с этим идиотом итальянцем? Ему легче было бы убить по-чистому десятерых, чем это.

Даже их встречи майор обставлял как в театральном спектакле. Он был уже давно подполковник, но для него навсегда останется майором. А последняя вообще была очень странная. Майор пришел, нарядившись монахом, и сидел все время с капюшоном на голове. В полумраке комнаты нельзя было ничего как следует разглядеть, и только спустя какое-то время он понял, что это вовсе не майор, а кто-то другой. Это случилось, когда его сутана чуть распахнулась и на груди блеснул кулон. Орден Золотого Руна. Непонятно, зачем все эти представления? Ведь речь шла всего лишь об убийстве, ни о чем больше.

Теперь вот нужно исправить ошибку, совершенную в Женеве. Такое с ним случилось в первый раз. Но больше не повторится. И плевать на приказы майора. Теперь он не будет пускаться на всякие ухищрения. Всадит этим двоим в голову по пуле, а дальше пусть разбирается полиция.

 

Глава девятнадцатая

Просматривая вечером свои записи, Вертен вспомнил замечание профессора Крафт-Эбинга относительно того, что брат наследника трона эрцгерцог Отто — член пресловутого «Клуба ста», где знатные сифилитики развращали и заражали смертельной болезнью молодых девственниц. В связи с этим возник вопрос: а не связаны ли убийства в Пратере с этим клубом? Отрезанные носы все-таки должны были что-то значить.

Вертен уговорил Гросса еще раз встретиться с профессором. Тот неохотно согласился.

Утром перед уходом Вертен просмотрел почту, где сверху лежал конверт, написанный почерком Берты. Он быстро его открыл и прочел.

«Дорогой Карл!

Пожалуйста, прости меня за выходку в воскресенье. Но я хочу, чтобы ты знал — любовь означает полное доверие. Ты меня понял? И пожалуйста, скажи доктору Гроссу, что чужие письма читать неприлично».

Вертен обернулся. Действительно, Гросс читал письмо за его плечом.

— Умная девушка, — заметил криминалист без малейшего намека на смущение.

Вертен продолжил чтение, на этот раз повернувшись к нему лицом.

«Эта неделя у меня вся заполнена делами. Уверена, что и у тебя тоже. Давай встретимся в пятницу вечером и как следует повеселимся. Целую, дорогой. И скучаю, как влюбленная школьница. Браслет мне очень понравился.

С любовью Б.»

«Как же я тебя люблю, — подумал Вертен, облегченно вздыхая. — Теперь можно спокойно заниматься делом».

Он посмотрел на криминалиста.

— Пойдемте, Гросс. Время не ждет.

Кабинет Крафт-Эбинга располагался в самом конце третьего этажа нового величественного здания на Ринг-штрассе, построенного двенадцать лет назад по проекту знаменитого архитектора Генриха фон Ферстеля. Климту заказали роспись на потолке вестибюля, но потом все предложенные сюжеты отвергли. Так что потолок здесь до сих пор оставался неприлично голым. Когда они поднимались по главной лестнице, им навстречу попалась спешащая на лекцию студентка в светло-синем платье с кружевными оборками. Поначалу Вертен удивился, но затем вспомнил, что с прошлого года женщинам разрешена учеба в университете. Правда, только на философском факультете.

Крафт-Эбинг при их появлении поднялся и проводил к креслам у окна. Вертен сел, не выпуская из рук трость с серебряным набалдашником. Он захватил ее с собой сегодня неспроста — внутри находился острый как бритва кинжал. Пригодится на всякий случай.

Несколько минут они поговорили о том о сем, Крафт-Эбинг удивился, почему Гросс не в Буковине, а затем перешли к делу.

— Да, да, «Клуб ста». — Психиатр кивнул, откинувшись на спинку кресла. — Но я вряд ли смогу рассказать о нем что-то новое. А почему у вас к нему возник интерес, господа? Ведь дело об убийствах в Пратере закрыто.

— Мы обнаружили новые свидетельства, — ответил Гросс.

Он кратко рассказал Крафт-Эбингу об алиби герра Биндера, не упоминая о связи убийств в Пратере с покушением на императрицу Елизавету и ее сына. Гросс не желал подвергать старого друга опасности, соблюдая золотое правило: чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь. Вчера после ухода Климта он долго отчитывал Вертена за то, что тот раскрыл их секрет художнику.

Крафт-Эбинг устремил на криминалиста свой проницательный взгляд.

— Значит, теперь вы ищете нового подозреваемого. Но едва ли им может оказаться эрцгерцог Отто. Да, этот человек отменный дурак, но убийца едва ли. Биндер оказался невиновным, и вы думаете — видимо, не без оснований, — что кто-то намеренно пытался запутать следствие, используя тот факт, что он болен.

— Возможно этот кто-то сам страдал такой болезнью, — быстро добавил Вертен.

— Возможно, возможно, — проговорил Крафт-Эбинг. — Помню свои мысли, когда я узнал о смерти императрицы.

Гросс и Вертен переглянулись.

— Вначале мне было известно только то, что она умерла в Женеве. Я еще не читал газет и не знал о покушении. «Бедная женщина, — подумал я. — Наконец-то ее страдания закончились».

— Что, у императрицы Елизаветы был сифилис? — произнес Вертен сдавленным голосом.

Крафт-Эбинг грустно кивнул.

— Об этом знали немногие. Все держалось в большом секрете. Отсюда и ее постоянные странствования и отчуждение от супруга. Понимая, что болезнь неизлечима, она избегала тех мест, где что-то напоминало о ней.

— Откуда это вам известно, Крафт-Эбинг? — спросил Гросс.

— Вы, верно, запамятовали, что я был лечащим врачом кронпринца Рудольфа весь последний год его жизни.

— Да нет же. — Гросс кивнул. — Я прекрасно помню ваши периодические отъезды из Граца. Это была весьма почетная миссия.

— Для меня больше тяжелая, — со вздохом произнес Крафт-Эбинг. — Дело в том, что этот грустный молодой человек тоже болел. У него был врожденный сифилис.

— Но откуда?.. — Вертен не договорил, поскольку знал ответ.

Всему виной был Франц Иосиф, добрый отец нации, усатый господин, управляющий империей уже добрых полвека. Это он заразил молодую жену мерзкой болезнью, а она родила ребенка со смертоносными бактериями в крови. Теперь Вертену стал ясен смысл последнего подарка императрицы супругу — музыкальный валик к механическому пианино с вагнеровским «Liebestod» — «Любовь-смерть».

— Их первый ребенок, эрцгерцогиня София, — продолжил Крафт-Эбинг, — прожила всего два года, болезнь съела ее слишком рано. Следующей за ней Гизеле повезло, так же как Марии-Валерии, четвертому ребенку. Эти девочки родились без признаков патологии. Зато родившийся третьим долгожданный наследник трона, кронпринц Рудольф, имел сифилис. Ко времени его гибели болезнь перешла во вторую стадию.

— Какая трагедия, — пробормотал Вертен. — А что сам император?

— Мне не довелось его осматривать, — ответил Крафт-Эбинг, — но он, видимо, один из тех счастливцев, коим до глубокой старости удается избежать разрушительного действия болезни. Во всяком случае, внешне я не нахожу у него никаких признаков деградации, свойственной сифилису. Иное дело ее величество. В последнее время у нее, среди прочих признаков, наблюдалось заметное дрожание рук. А ее легендарная красота осталась в прошлом, и императрица ходила, прикрыв лицо, как мусульманка.

— Был ли кронпринц ко времени своей гибели в здравом уме? — спросил Гросс.

— Я бы сказал, да, — ответил психиатр. — Третичная стадия была еще на подходе. И как раз в то время у него наступила некоторая ремиссия. У некоторых больных период между ранними стадиями и третичной может составлять десятилетия. Но его угнетало сознание, что живет в подвешенном состоянии.

— Как вы считаете, это действительно было самоубийство? — спросил Вертен. И тут же спохватился, что сказал лишнее.

Крафт-Эбинг настороженно глянул на криминалиста.

— Гросс, вопрос герра адвоката свидетельствует, что вы не были со мной до конца откровенны.

Вертен, пытаясь замять неловкость, начал что-то объяснять, ссылаться на свое любопытство, но все это звучало крайне неубедительно.

— Я бы с охотой вам все рассказал, — произнес наконец Гросс, — но подобное знание опасно. Мы с Вертеном в Женеве едва избежали смерти. И я не хочу вовлекать вас в это без особой необходимости.

— Чепуха, — бросил Крафт-Эбинг. — Теперь вы просто обязаны мне все рассказать. И может быть, тогда я смогу вам чем-то помочь.

Гросс обменялся взглядом с Вертеном, затем, глубоко вздохнув, поведал психиатру о связи убийств в Пратере, особенно герра Фроша, с гибелью Рудольфа десять лет назад и недавней смертью его матери Елизаветы. О том, что в подозреваемых у них сейчас числится эрцгерцог Франц Фердинанд, он решил не упоминать.

Психиатр некоторое время молчал, видимо, потрясенный услышанным.

— Боже, это все достойно пера американского писателя По. Только он мог выдумать такое. — Он снова погрузился в молчание. — Так вы что, подозреваете Отто? Нет. Скорее всего его брата, Франца Фердинанда, который от смерти Рудольфа получил большую выгоду. — Он посмотрел сначала на Гросса, затем на Вертена. — Я не ошибся?

— Ну, в общем… — промямлил Вертен.

Крафт-Эбинг энергично тряхнул головой.

— Ваши выводы ошибочны. — Он вперил взгляд в Гросса. — И вы всерьез обдумываете эту версию?

— Во-первых, у него был мотив, — ответил криминалист. — А во-вторых, нам противостоит человек, имеющий огромную власть. Например, расследование убийств в Пратере он контролировал с самого начала.

— Абсурд, — настаивал на своем Крафт-Эбинг. — Я встречался с Францем Фердинандом. И вот вам мои впечатления. Весьма умен и грамотен. Написал книгу о путешествии в жаркие страны, где он побывал в попытке излечиться от туберкулеза. И это у него получилось, должен вам сказать. Я его осматривал в марте и пришел к заключению, что эрцгерцог практически здоров и годен к исполнению обязанностей престолонаследника. Видели бы вы его в тот момент. Эрцгерцог возрадовался, как дитя. Чуть не затанцевал. К тому же он выращивает розы. Такой человек просто не может быть хладнокровным убийцей.

— Розы? — задумчиво проговорил Гросс. — Интересно. У них с герром Биндером общее увлечение.

Вертен глянул на криминалиста и только сейчас наконец понял, что Гросс относится к версии, связанной с Францем Фердинандом, очень серьезно.

— Ладно, — сказал Крафт-Эбинг, — давайте пока отложим мое мнение об этом человеке в сторону и просто обсудим психологический портрет убийцы. Я так же, как и вы, Гросс, считаю, что увечья нанесли трупам во время убийств в Пратере не просто так. Была причина. И совсем не та, чтобы представить преступника безумным маньяком. Итак, носы. Мне нравится ваша ссылка на индейцев. Должен заметить, что в племени сиу отрезают носы не только у неверных жен, но и вообще у предателей. Но как об этом стало известно нашему убийце? Скорее всего он побывал в Соединенных Штатах. А теперь давайте подумаем, многие ли австрийцы могут себе это позволить. Стало быть, это человек, во-первых, со средствами, а во-вторых, достаточно образован, чтобы заинтересоваться обычаями индейцев. Думаю, он аристократ.

— Это не обязательно, — возразил Вертен. — Сейчас и среди буржуазии есть много начитанных.

— Да, начитанные, — согласился Крафт-Эбинг. — Действительно, в наши дни любой может купить книги Карла Мая и найти там что-то об обычаях индейцев американских прерий. Но наш убийца, скажем так, творчески использовал это знание. Для этого человека чрезвычайно важны такие понятия, как преданность и честь. А теперь перейдем к сцеживанию крови. Что это означает? — Он посмотрел на Гросса. — Это не менее важно, чем носы. Кровь символизирует очень многое — жизнь вообще, плодородие, сексуальность, размножение. Почему сцеживание крови было для него знаменательным? Я бы сказал, что вкупе с отрезанием носа это должно символизировать крайнюю степень презрения.

— Великолепно. — Гросс одобрительно кивнул. — А место, где он оставлял трупы?

— Это третий символ, — ответил Крафт-Эбинг. — Пратер. Парк развлечений. На первый взгляд просто безлюдное ночью место, где можно безопасно оставить труп.

— Во времена Иосифа Первого там был королевский охотничий заказник, — сказал Вертен.

— Вот именно! — горячо отозвался психиатр. — И опять мы узнаем аристократа. Тела несчастных жертв в его представлении должны были выглядеть как охотничьи трофеи.

Вертен вспомнил, что Франц Фердинанд слывет заядлым охотником, погубившим ради забавы тысячи животных, но прерывать рассуждения психиатра не стал.

— Итак, какой у нас получается портрет, господа? — Крафт-Эбинг посмотрел сначала на одного, затем на другого. — Это человек богатый и имеющий власть. Разумеется, сам он никого не убивал. Это сделал за него профессионал, возможно, не один. Для этого человека предательство является самым тяжким преступлением. Возможно, он военный и кавалер какого-нибудь чрезвычайного почетного ордена. Например, австрийского ордена короля Леопольда, ордена Марии Терезии, Святого Стефана или даже Золотого Руна. У таких людей существует особый кодекс чести, где предательство или ересь караются смертью. И не важно, кто это, слуга герр Фрош или сама императрица.

— Но кавалерами таких орденов являются все члены императорской семьи, — сказал Вертен.

— Что касается ордена Золотого Руна, — добавил Гросс с улыбкой, — то в настоящее время их насчитывается восемьдесят человек. Все потомки императрицы Марии Терезии и ее сына императора Леопольда Второго. Эрцгерцоги, эрцгерцогини, принцы, принцессы, графы и графини.

— То есть все самое высшее общество, — сказал Крафт-Эбинг.

— Да. И у каждого есть власть, о которой вы говорили. Но мы должны учитывать также и аристократов, стоящих ниже по рангу. Кстати, некоторые из них венгры. Назову лишь самых именитых, таких как Эстерхази, Шварценберг, Грюненталь, Турн и Таксис. Не забудем и третий ряд, служилое дворянство, разных рыцарей и баронов. А также всю армию государственных чиновников, военных советников и даже слуг, имеющих при дворе определенную власть. Я прикинул, получается около сорока тысяч.

Да не нужно ничего искать, подумал Вертен. Эрцгерцог Франц Фердинанд подходит по всем категориям. Он кавалер ордена Золотого Руна, как и кронпринц Рудольф. И для устранения кузена у него было достаточно причин. Во-первых, чтобы не допустить отделения мадьяров, а во-вторых, и это самое главное, занять после кончины императора его трон. Он вполне мог организовать убийство Рудольфа и все остальные. И обставить их соответствующим образом.

— Вы согласны, Вертен?

Вопрос Гросса вывел адвоката из размышлений. Он давно потерял нить разговора.

— Извините, задумался. Так с чем я должен быть согласен?

— Что нам сейчас нужно проверить правильность основной версии. Что кронпринца Рудольфа десять лет назад убили, инсценировав самоубийство.

— Вряд ли это возможно. — Вертен пожал плечами. — Мемуары Фроша, думаю, исчезли навсегда. Если вообще существовали. Охотничий замок Майерлинг давно перестроен. Там сейчас монастырь кармелитов. Большинство находившихся там в ту ночь, включая Братфиша, кучера кронпринца Рудольфа, и камердинера Фроша, мертвы. Как же вы предлагаете это проверить?

— Осмотреть труп.

— Но кронпринц погребен в склепе в церкви Капуцинов. Кто нам позволит вскрыть саркофаг?

— Не кронпринца, Вертен, а его любовницы, Марии Вечера, которую он якобы застрелил перед тем, как покончить с собой.

— Что вы сможете доказать, осмотрев сгнивший труп?

— Пока не знаю, Вертен. По крайней мере заставим убийцу зашевелиться и совершить какой-нибудь опрометчивый поступок. А возможно, там окажется что-то и поинтереснее червей.

Гросс поднялся с кресла.

— Крафт-Эбинг, вы, как всегда, меня поразили. Большое спасибо за помощь, и, пересекая сегодня вечером Ринг-штрассе, пожалуйста, оглянитесь по сторонам.

Психиатр кивнул:

— И вы тоже, Гросс. Будет очень жаль вас потерять.

Вертену не понравилось, что эти двое вздумали шутить по такому совсем несмешному поводу.

Они направились к двери.

— Дайте мне знать, если семейство Вечера согласится на эксгумацию, — добавил Крафт-Эбинг им вслед. — Для этой цели вам понадобится врач.

 

Глава двадцатая

У дома их ждал Климт. По его просьбе бывший сокамерник Гуго направил к нему троих громил. У каждого на голове котелок, а во внутреннем кармане пиджака если не пистолет, то уж обязательно нож или кастет. Физиономии соответствующие. Климт не стал представлять телохранителей, а Гросс и Вертен не настаивали на формальностях. Вчера вечером идея такого эскорта криминалисту не понравилась, но сегодня, кажется, он не возражал.

Вот в таком окружении они двинулись по Ринг-штрассе к ближайшей стоянке фиакров.

— Вертен, у меня к вам вопрос как к историку-любителю, — произнес Гросс. — В каком состоянии сейчас пребывает мать этой несчастной девушки?

— Ну, при дворе ее с тех пор не принимают. Обвинили в том, что она свела свою красивую молодую дочь с кронпринцем, — как говорится, бросила ее в объятия Рудольфа. Однако Елена Вечера — весьма честолюбивая аристократка, еще довольно молодая, замужняя — вряд ли бы отважилась сводить свою семнадцатилетнюю дочь с Рудольфом. Ходили даже слухи, что она сама пыталась уложить к себе в постель кронпринца. Но все это к действительности не имело никакого отношения. Посредницей между кронпринцем и юной Марией выступила тетя императрицы, графиня Лариш, тоже Мария. И ей тоже отказали от двора. Я слышал, что она недавно вышла замуж за певца из Баварии и живет в Мюнхене.

— Это понятно, Вертен, — нетерпеливо проговорил Гросс. — Но меня интересует мать этой убиенной девушки.

— Она рассталась с высшим обществом. Хотя ее братья, известные повсюду как «мальчики Бальтацци», преспокойно в нем вращаются. Большие любители скачек. В сезон бегов вы всегда их сможете найти на ипподроме во Фройденау.

— Вертен!

— Да, да, Елена Вечера. Насколько мне известно, она по-прежнему живет в своем фамильном особняке.

— Так давайте же отправимся туда, — предложил Гросс.

— Но к баронессе нельзя заявляться просто так. Надо соблюсти этикет. Прислать свою карточку и ждать приглашения.

— Чепуха, Вертен. Если вы все правильно описали, эта дама будет рада нас принять. Она наверняка изнемогает от скуки. Так что давайте поторопимся. — Гросс махнул кучеру фиакра подъехать. — Не будем терять время.

Они влезли в экипаж, а Климт со своей командой сели в следующий.

Прибыв на место, Вертен убедился в правоте криминалиста. Они передали свои карточки пожилому дворецкому, а через десять минут их приняла баронесса Елена Вечера.

Вертен знал, что в свое время она слыла красавицей. Ее отец, Фемистокл Бальтацци, выходец из Малой Азии, был весьма преуспевающим коммерсантом. Сама она родилась в Леванте. Трое ее братьев были знаменитыми в Англии заводчиками скаковых коней. Елена вышла замуж за австрийского дипломата, которому родила нескольких детей. Особую известность снискала ее дочь Мария, из-за своей безвременной смерти в Майерлинге.

— Мне известно о вашей деятельности, доктор Гросс, — сообщила баронесса после представлений.

Свет в комнате был настолько тусклый, что Вертену не удавалось как следует разглядеть ее лицо. Скорее всего это было устроено намеренно. Значит, слухи о том, что после смерти дочери и изгнания из общества она сильно постарела, имели под собой почву.

— Очень приятно это слышать, баронесса, — отозвался Гросс с вежливой улыбкой. — Извините за наш визит без предупреждения. Я объяснял адвокату Вертену, что это не соответствует этикету, но он настоял на своем. Вы уж его простите.

Баронесса бросила на Вертена укоризненный взгляд, затем повернулась к Гроссу:

— Выходит, у вас ко мне срочное дело?

— Это так, баронесса. И вас оно может несколько встревожить, о чем я искренне сожалею. Дело в том, что мы с коллегой пишем статью о действиях полиции во время трагических событий в Майерлинге.

При этих словах она шумно вздохнула.

— Статья будет опубликована в моем альманахе «Архив криминалистики». Это профессиональное издание, которое читают криминалисты во всем мире. Мы надеемся, что после ее выхода нелепые слухи относительно смерти вашей дочери и кронпринца наконец прекратятся. Для этого нам нужна ваша помощь.

— Бедное дитя. — Елена Вечера всхлипнула. — Ее так оклеветали.

— Именно поэтому мы к вам и пришли, дорогая баронесса, — продолжил Гросс. — Чтобы покончить с клеветой относительно вашей дочери. Я убежден, что она погибла случайно, потому что оказалась в плохом месте в плохое время. Никакого самоубийства там на самом деле не было. И юная Мария, к несчастью, оказалась случайной жертвой интриг. Думаю, я смог бы это доказать, если вы дадите разрешение на осмотр ее останков.

Вертен был уверен, что эта женщина будет приветствовать любые попытки очистить имя дочери от клеветы и с готовностью подпишет согласие на эксгумацию.

— Это совершенно невозможно, — сухо проговорила баронесса, неожиданно вставая. — Вам известно, как долго я жила в изгнании? Почти десять лет. И только теперь что-то начинает проясняться. На прошлой неделе я получила приглашение на званый вечер от принцессы Меттерних. И я не стану рисковать и ворошить старое сейчас, когда мое трагическое одиночество, возможно, заканчивается.

Вертен, конечно, удивился, но не очень. За свою адвокатскую практику он повидал разных людей. Баронессу положение в обществе заботит больше, чем доброе имя покойной дочери, значит, надо попытаться найти другой подход.

— Наверное, пришло время сообщить баронессе о действительном положении вещей, — произнес он.

Такой неожиданный поворот разговора Гросса не обескуражил.

— Я оставляю это на ваше усмотрение, адвокат Вертен, — деловито отозвался он.

— Баронесса, — произнес Вертен со значением, — должен довести до вашего сведения, что наше расследование санкционировано сверху.

— Вы хотите сказать… — начала баронесса, но Вертен ее прервал:

— Мы не свободны раскрыть имя поручителя, но можете быть уверены, что это весьма важная персона при дворе. И ваша помощь там будет воспринята благосклонно.

— Вам следовало бы сказать об этом сразу. Конечно, сделайте все, что нужно, и расскажите миру о невиновности моей дорогой Марии.

— В таком случае, баронесса, поставьте вот здесь вашу подпись. — Вертен протянул ей письмо к аббату монастыря, где была похоронена Мария Вечера.

— Все, что угодно, все, что угодно. И пожалуйста, намекните вашему… покровителю о моей глубочайшей преданности дому Габсбургов.

Вечером, когда они прибыли в монастырь, в небе сверкнула молния, и загремел гром. Как в дешевой мелодраме, подумал Вертен. Женоподобный аббат в коричневой рясе и с тонзурой на макушке сжал письмо баронессы Елены Вечера своими пухлыми пальцами и с шумом втянул в себя воздух.

— Весьма необычно.

— Госпожа желает эксгумировать тело своей дочери, — пояснил Гросс. — Вот наши работники. — Он кивнул в сторону подчиненных Климта, стоящих с котелками в руках. — А это наш нотариус, — кивок в сторону Вертена, — и врач, — последний кивок в сторону Крафт-Эбинга, которому пришлось ради этой поездки оторваться от ужина.

Снаружи небо прорезала яркая вспышка молнии. Следом раздался раскат грома, и по крышам застучал дождь.

— Это так похоже на ту ужасную ночь, когда ее привезли сюда. — Аббат покачал головой и протянул письмо обратно Гроссу. — Пришлось ждать несколько часов, пока утихнет ливень.

— У вас тут есть надворная постройка, где можно произвести осмотр? — спросил криминалист, пропуская его слова мимо ушей.

Крафт-Эбинг начал переодеваться, а Климт и его люди направились к неприметной могиле на монастырском кладбище. Вертен держал над ними фонарь. Рядом стояли аббат и послушник, который держал над его головой зонтик. Аббат оказался весьма словоохотливым. К тому времени, когда лопаты копавших ударили в дерево, Вертен знал, что разрешение похоронить самоубийцу на освященной земле епископ дал с большой неохотой. После того, как ему представили официальное заключение полиции, что Марию застрелил кронпринц Рудольф, а потом покончил с собой. Аббат также рассказал о страшном горе, в каком пребывали оба дяди девушки, сопровождавшие ее тело в ту ненастную ночь 1889 года.

Наконец людям Климта удалось подвести под гроб веревки, и его вытащили наверх. Вертен с облегчением увидел, что гроб простой, деревянный. А значит, разложение давно закончилось.

Гроб протащили по скользкой дорожке в небольшой каменный сарай, где поставили на стол, сооруженный из запасной двери, положенной на козлы для пилки дров. Гросс с Крафт-Эбингом стояли наготове, оба в белых халатах, резиновых перчатках и хирургических масках. Гросс открыл ломиком крышку, гвозди при этом вылетели с отвратительным скрежетом. Когда же наконец крышку подняли, помещение наполнил невыразимый смрад. Двое крепких парней из команды Климта выбежали наружу, их затошнило. Надежда Вертена, что разложение давно закончилось, не оправдалась. Он зажал рот и нос полой пальто, дыша сквозь влажную шерсть.

— Ничего страшного, — объявил Крафт-Эбинг. — Просто гроб покинули скопившиеся газы. А сам труп полностью разложился.

Но странным образом тления избежало платье несчастной девушки. Оно облегало скелет, создавая жутковатую картину. Сохранились и несколько прядей золотистых волос.

Вскоре все почувствовали, что психиатр прав. Вонь существенно ослабла, тем более что дверь в сарай была открыта для притока свежего воздуха.

Крафт-Эбинг с Гроссом принялись за дело, время от времени кивая и негромко переговариваясь друг с другом. Наконец они отошли и сняли маски.

— Потрясающе, — проговорил Крафт-Эбинг. — В черепе нет никаких следов пулевого ранения, о котором сказано в полицейском протоколе. Вместо этого мы имеем все признаки тяжелейшей травмы.

— От удара, — добавил Гросс.

Крафт-Эбинг кивнул:

— Да. Ее либо несколько раз ударили массивным тупым предметом или, наоборот, били головой о такой предмет.

— Например, о кроватный столбик, — опять уточнил криминалист.

— Ее действительно не застрелили? — с трудом проговорил Вертен.

— Нет, — ответил Крафт-Эбинг. — К тому же кронпринц просто не смог бы это сделать. Насколько я его знал, он не был способен на такой поступок.

В небе вспыхнула молния, прогремел гром. И сразу следом хриплый рокочущий голос приказал:

— Прекратите это безобразие.

Голос принадлежал стоящему в дверях высокому господину. Вертен сразу его узнал по пушистым усам и яркому клетчатому узору на цилиндре. Это был Александр Бальтацци, дядя убитой Марии. Известный всей Вене король скачек, лошади которого выигрывали чуть ли не каждый заезд.

— Барон Бальтацци… — начал Вертен, но тот его оборвал:

— Немедленно закройте гроб. Моя сестра отменила разрешение. Закройте немедленно, слышите? Вы ее жестоко обманули.

— Сейчас гроб закроют, — отозвался Гросс ровным голосом. — Мы закончили работу. Вы желаете узнать результаты?

— Убирайтесь! — крикнул Бальтацци. — Это все в прошлом.

— И все же я скажу. Возможно, это для вас что-то значит. — Гросс начал стягивать перчатки. — Она была убита, барон. Это было не самоубийство, а умышленное зверское убийство.

— Довольно! — Бальтацци выхватил из кармана сюртука пистолет, но один из крепышей Климта сноровисто выбил его ударом ноги.

— Вы меня слышали? — спросил Гросс. — Преднамеренное убийство. Ваша племянница была убита, и погибла она не от руки кронпринца.

Барон устремил на криминалиста взгляд, полный ненависти.

— Вы полагаете, что это для меня новость? Это же я привез ее сюда похоронить. Тайком, чтобы никто ничего не узнал. Я помогал копать могилу, из которой вы ее только что вытащили. Поэтому не надо мне описывать подробности ее смерти. Хватит. Наша семья достаточно настрадалась. И теперь, когда мы снова начинаем приобретать какой-то вес в обществе, не смейте этому мешать.

Гросс кивнул Климту. Его люди накрыли гроб крышкой и понесли к могиле. Бальтацци молча последовал за ними. Он подождал, пока гроб снова не засыпали землей, затем вернулся в ожидающую его карету и покинул монастырь.

Крафт-Эбинг уехал первым в своей одноконной карете. Вертена с Гроссом, а также команду Климта ждали фиакры.

— Какой ужасный человек, — сказал Вертен, усаживаясь на сиденье.

— Не торопитесь осуждать, дружище, — произнес Гросс с неожиданной грустью в голосе. — Вы только представьте, что пережил барон в тот день, когда хоронил племянницу. И он понимал, какие в этом замешаны силы. Так что, возможно, я тоже предпочел бы не задавать лишних вопросов.

Дождь прекратился, но мостовая была мокрая. И потому фиакр двигался медленно.

— Так что будем делать, Гросс? — спросил Вертен. — Если Марию убили таким зверским способом, то, наверное, и кронпринца тоже. И он вовсе не накладывал на себя руки. Может быть, нам следует сообщить об этом его отцу? Императору Францу Иосифу.

Ответить криминалист не успел. Сзади раздался треск обрушившегося дерева. Вертен выглянул и увидел, что дерево загородило дорогу, отделив их от фиакра, в котором ехала команда Климта. Он собирался крикнуть кучеру развернуться и помочь им убрать дерево, но фиакр неожиданно рванул вперед, так что Вертена и Гросса отбросило на спинки сидений.

— Помедленнее, — крикнул Вертен. — Подождите второй фиакр.

В ответ экипаж резко свернул с дороги и поехал по грязи.

— Я думаю, начинается, — сказал Гросс, вытаскивая пистолет и знаком приказывая Вертену сделать то же самое.

Дальше события развивались невероятно стремительно. Экипаж затормозил, заржали лошади. Затем с обеих сторон распахнулись дверцы, а через секунду крепкая рука прижала к носу Вертена тампон с хлороформом. Прежде чем погрузиться в черноту, он все же успел увидеть шрам на лице нападавшего.

 

Глава двадцать первая

Женщина казалась ему знакомой. На ней было синевато-серое платье с небольшим турнюром, изящно суженное в талии, чтобы придать фигуре форму песочных часов. Теперь Вертен ее окончательно узнал. Это была императрица Елизавета. Он собрался подбежать к ней и предупредить, чтобы она остерегалась идти по набережной, но женщина обернулась, и он увидел, что это его невеста Берта Майснер. Она улыбнулась, продолжая расшнуровывать корсаж. Левая грудь уже выглядывала из платья, нежная и мягкая.

— Иди ко мне. Глупый.

Он рванулся, но его не отпускала чья-то настойчивая рука.

— Вертен, как вы?

Он открыл глаза, вглядываясь в лицо склонившегося над ним Ганса Гросса. Попытался сесть, но, почувствовав тошноту, снова откинулся на подушку. Криминалист был в нижнем белье. Вертен заглянул к себе под одеяло и обнаружил, что и он тоже раздет.

— Где мы, Гросс? — наконец спросил он, оглядывая роскошное убранство комнаты. Фламандские гобелены на стенах, свечи в хрустальных канделябрах, мебель из красного и розового дерева.

— Ну, я не такой знаток этого города, как вы, мой друг, но все же рискну предположить, что мы находимся в одной из спален Нижнего Бельведера.

— Что? — Вертен вскочил с величественной кровати под балдахином и чуть не упал.

Подавить головокружение удалось только после серии глубоких вдохов и выдохов. Отравление хлороформом давало о себе знать.

Он подошел к окну и раздвинул парчовые занавеси. Внизу простирался парк с выложенными гравием дорожками на манер Версаля, ведущими к элегантному Верхнему Бельведеру, летней резиденции принца Евгения Савойского, по заказу которого знаменитый архитектор эпохи барокко Лукас фон Хильденбрандт построил оба дворца, в одном из которых, Нижнем Бельведере, они сейчас и находились.

Резиденция эрцгерцога Франца Фердинанда.

От этой мысли Вертена снова замутило, и отпало всякое желание любоваться великолепным пейзажем.

— Гросс, нам нужно отсюда выбираться.

— Это будет не просто, — ответил криминалист. — Дверь заперта, а прыгать из окна рискованно. Можно разбиться.

— Заперта?

В этот момент дверь открылась, и вошли несколько лакеев. У двоих в руках были подносы с завтраком, другие несли их выстиранную и выглаженную одежду. Золотисто-синие ливреи, завитые припудренные парики, длинные чулки. У Гросса и Вертена как-то сразу пропала охота спасаться бегством. Когда с вами хотят расправиться, то являются другие люди и в другой одежде. Или их просто хотят успокоить перед казнью?

Вертен быстро оделся. Пистолета в кармане не оказалось. Гросс сообщил, что его оружие тоже конфисковали. Но трость с серебряным набалдашником адвокату вернули. А там внутри кинжал. Так что они все же не были безоружны.

Гросс, как был в нижнем белье, уютно устроился в кресле эпохи Людовика XV, потягивая из тончайшей фарфоровой чашечки превосходный кофе.

— Осторожно, Гросс, там может быть что-то подмешано.

— Бросьте, мой друг. — Криминалист беспечно махнул рукой. — На свете существует масса более простых способов отправить нас на тот свет. Садитесь. Подождем, когда хозяин пришлет за нами.

Вертен покрутился, но, соблазненный нежным ароматом кофе, через некоторое время тоже принялся за завтрак.

Ждать, впрочем, пришлось недолго. Только успел Гросс одеться, как за ними явились несколько слуг в сопровождении двух вооруженных гвардейцев.

— Извольте следовать за нами, господа, — предложил один.

— Куда вы нас ведете? — спросил Вертен.

— Скоро увидите. — Гвардеец указал рукой в сторону двери.

Вертен и Гросс последовали за слугами, а те, в свою очередь, за гвардейцами. Они двинулись по выложенному ковровой дорожкой коридору к роскошной главной лестнице и, миновав ее, продолжили путь в конец крыла, где по лестнице для слуг спустились к заднему входу во дворец. Свежий воздух, после дождя удивительно чистый и ароматный, окончательно вернул Вертена к жизни. В небе ярко сияло солнце. Наконец у розария слуги остановились и с поклоном удалились.

Впереди они увидели Франца Фердинанда в светло-синей кавалерийской тунике и красных бриджах. Он срезал цветы с куста. По странному совпадению, тем же самым занимался и торговый агент Биндер, когда к нему явились Гросс и Вертен. Грудь эрцгерцога была увешана орденами и медалями за военные заслуги. Подойдя ближе, адвокат обнаружил, что наследник трона не такой высокий, как ему казалось. Впрочем, удивляться этому не стоило. Вертен видел эрцгерцога всего несколько раз — либо на высокой платформе во время праздника, либо на заднем сиденье автомобиля.

Увидев их, будущий император положил садовые ножницы.

— Господа, я рад, что вы совсем не пострадали.

Вертен собирался ответить резкостью, но Гросс его опередил:

— Спальню нам отвели шикарную, ваше высочество. Но доставили туда весьма оригинальным способом.

Франц Фердинанд оглядел их. На его губах играла легкая улыбка. Вертен никогда не допускал, что у этого человека может быть чувство юмора.

— Дункан перестарался. Вы уж его извините, господа.

Неожиданно из-за розового куста появился высокий красавец со шрамом на лице. Вертен инстинктивно сжал трость.

— Там у вас кинжал, герр адвокат, — произнес эрцгерцог. — Но боюсь, сейчас вы его извлечь не сможете. Ничего, потом Дункан все приведет в порядок. Не беспокойтесь. Я приказал ему доставить вас сюда, а он, видите, понял это буквально. Шотландец, ничего не поделаешь. — Франц Фердинанд повернулся к человеку со шрамом и произнес на школьном английском: — Верно, Дункан?

— Как вам угодно, ваше высочество, — ответил тот тоже по-английски, но со странным произношением, которое Вертен с трудом понимал.

Эрцгерцог снова повернулся к ним.

— Он давно у меня на службе, после моего визита в Шотландию в 1892 году. Был у нас проводником в горах во время охоты. И спас мне жизнь, когда горный пони сорвался с каменистой осыпи. Если бы не Дункан, я бы разбился насмерть. Но этот человек иногда пересаливает. Я был уверен, что Дункан вас просто пригласит как положено, и, когда узнал, что он заплатил вашему кучеру, чтобы занять его место, а потом усыпил вас хлороформом, был крайне расстроен. Однако затем Дункан меня убедил, что подобная мера была необходима. Поскольку в нескольких километрах дальше по дороге ваш экипаж ждал убийца-профессионал. — Эрцгерцог на секунду замолк. — Вообще-то Дункан охраняет вас уже несколько недель.

— Это он вытащил нас из Женевского озера? — спросил Гросс.

— Он самый. — Франц Фердинанд улыбнулся. — На самом деле Дункан добрый малый. Это вид у него свирепый. Возможно, из-за шрама. В детстве его укусил терьер, а неумелый хирург затем оставил о себе память. Вот такие встречаются в тех местах эскулапы. — Он вздохнул. — Что касается вас, то я решил, что вам нужна охрана. Уж больно могущественного вы нажили себе врага. Такое бывает, когда кто-то хочет рассеять тьму, пролив на нее свет. Или реформировать империю, погрязшую в невежестве и предрассудках.

— Почему вы нас призвали, ваше высочество? — спросил Гросс.

— Сейчас объясню, профессор. — Эрцгерцог махнул двум гвардейцам, чтобы ушли. Рядом остался только Дункан. — Вы когда-нибудь слышали об особом военном отряде Ролло?

Вертен и Гросс обменялись вопросительными взглядами.

— Думаю, нет. Такие дела власти держат в особом секрете. Отряд Ролло призван устранять врагов империи. И подчиняется он только стоящему на самом верху.

— Профессиональные убийцы? — спросил Вертен.

— Если угодно — да, — ответил эрцгерцог. Он взял секатор и снова принялся срезать увядшие розы, оставив Гросса и Вертена размышлять над услышанным. — Я давно слежу за вашим расследованием, — произнес Франц Фердинанд, осторожно наклонив стебель чайной розы, чтобы найти место среза. — И понял, что вы на правильном пути. Догадались связать злодейства в Пратере с гибелью кронпринца Рудольфа и императрицы Елизаветы. Но учтите, ему это тоже известно.

— Кому? — спросил Гросс.

— Вашему заклятому врагу.

— И кто он такой?

— Я могу назвать вам лишь имя исполнителя. Это сержант Манфред Тод. Символическая фамилия, не правда ли? — Эрцгерцог повернулся к Дункану. — «Тод» по-немецки означает смерть.

— Да, ваше высочество.

— Тод давно служит в отряде Ролло. У него, как и у Дункана, есть шрам. На шее. Говорят, это результат его смертельного поединка с наставником. Тод мерзкий, отвратительный убийца. Некоторое время он был не у дел, но снова получил задание в январе 1889 года.

Гросс понимающе кивнул.

— В этом месяце погиб Рудольф в Майерлинге. Его убийцей был сержант Тод?

— Один из троих, насколько мне известно. — Эрцгерцог внимательно посмотрел на Вертена. — Я у вас числюсь главным подозреваемым, верно? Такие убедительные мотивы. К тому же все знают, как сильно я ненавидел кузена. Но все это сплетни. — Он тяжело вздохнул. — Хотите знать правду? Извольте. На самом деле я восхищался Рудольфом и очень его уважал. В юности он был моим наставником. А сколько раз кузен защищал меня от своего отца, дяди Франца Иосифа. Это Рудольф разъяснил мне, что значит находится в третьем ряду от трона. По поводу венгерской авантюры у нас с ним были разногласия, но я всегда любил его, как брата.

— А что за венгерская авантюра, о которой вы говорите, ваше высочество? — спросил Вертен.

— Как же так, господа? — произнес эрцгерцог с некоторой долей разочарования в голосе. — Вы так далеко зашли в своем расследовании и не раскрыли причину всего этого несчастья? — Он подождал и, не получив ответа, продолжил: — Рудольф должен был стать королем независимой Венгрии. Бедный кузен, он был настолько расстроен тем, что отец подрезал ему крылья, что позволил мадьярам манипулировать собой и принял их нелепое предложение. За что и поплатился.

— Вы хотите сказать… — произнес Вертен.

— Да, я хочу сказать, что его убили за предательство. Но я тут ни при чем, господа. И вы здесь, чтобы это услышать. Это не я убил Фроша, свою тетю и тех несчастных людей, тела которых нашли в Пратере. Мне не нравилась дружба императрицы с венграми, но я восхищался ее мужеством. Она не позволила супругу манипулировать собой, как он это делал со всеми остальными родственниками и приближенными. Она жила по своим собственным законам. Я это всегда высоко ценил, а сейчас особенно.

Вертен знал, что эрцгерцог имеет в виду свою любовь к Софии Хотек, которая хотя и была благородных кровей, но в супруги наследнику трона не подходила.

Глядя на Франца Фердинанда, слушая его, Вертен понимал, насколько сильно он ошибался в своих подозрениях.

— Но кто этот враг? — спросил Гросс. — Ведь сержант Тод всего лишь исполнитель. Марионетка. А кто дергает за ниточки?

— А вот это, господа, вам предстоит раскрыть. И должен вас предупредить, вы вышли на опасную тропу. Хищник, на которого вы охотитесь, один из самых могущественных сановников в империи. Дункан больше не сможет вас защитить, не поможет и этот художник со своей бандой головорезов. Вы должны ударить, и быстро, иначе все будет потеряно.

Покинув дворец, они двинулись по Ринг-штрассе. Мостовая вся была заполнена конными экипажами, среди которых изредка возникали нелепые автомобили, пугающие лошадей. Люди спешили по своим делам. Вертен считал, что сейчас им ничто не угрожает. Тод вряд ли осмелится здесь напасть. Если он, конечно, существует на самом деле, этот сержант Манфред Тод. Да они и вооружены. Эрцгерцог приказал вернуть им пистолеты. В руках у Вертена была его трость.

— Интересный человек эрцгерцог.

— Да, — отозвался Гросс, но не сразу, а пару секунд подумав. — Беседовал он с нами весьма откровенно. К тому же у него подают прекрасный кофе.

— А как вы оцениваете то, что он сказал?

— Правдоподобно.

Вертен остановился.

— Ладно вам, Гросс. Не тяните.

— Я размышляю, Вертен. Вы заметили, что среди других наград на груди Франца Фердинанда есть и орден Золотого Руна?

Вертен не особенно присматривался, но знал, что все эрцгерцоги дома Габсбургов автоматически становятся кавалерами этого ордена.

— А помните, что говорил Крафт-Эбинг о кодексе этого ордена? — спросил Гросс.

— Да, — согласился Вертен, — дела с мадьярами можно было счесть предательством. Но это мог быть не только Франц Фердинанд, но и любой из пятидесяти членов ордена.

Гросс кивнул:

— Конечно, конечно. — Он взял руку Вертена, побуждая его двигаться дальше. — Крафт-Эбинг нам также поведал, что кронпринц страдает сифилисом, хотя в тот момент у него наступила в болезни ремиссия. А что бы случилось, если бы он стал императором, а болезнь обострилась?

— Трагедия, — ответил Вертен. — И для империи, и для дома Габсбургов.

— Вот именно. Так что этот могущественный сановник мог устранить Рудольфа не только и не столько по причине предательства, а чтобы избавить страну от императора-сифилитика.

— Но это не могло быть безразлично также и Францу Фердинанду.

— Да, — ответил Гросс. — Но относительно этого человека у меня есть некое чувство, что он невиновен. Мы, криминалисты, в своих выводах должны полагаться лишь на объективные факты. Но порой следует доверять и интуиции. А моя подсказывает, что эрцгерцог — достойный порядочный человек. И слухи, которые ходят о нем при дворе, лживы. Он, конечно, знает, кто заказчик всех этих убийств, но справиться с этим человеком ему не под силу. Во всяком случае, пока. Поэтому он хочет, чтобы мы ему помогли. А это означает, что враг действительно могущественный. И я принял его совет серьезно. Мы должны ударить прямо сейчас, рискнуть всем.

Гросс вытащил из кармана часы, посмотрел, сколько времени, и прибавил шаг.

— Пойдемте, Вертен. Нам нужно поторопиться. Мы должны быть там до одиннадцати.

— Где, Гросс? И почему до одиннадцати?

— Потому что в этот час заканчивается регистрация на аудиенцию с монархом.

— Гросс, вы в своем уме? Неужели вы серьезно намерены?..

— Мы с вами подданные императора, Вертен. Вы и я. Честные люди. Поэтому, как и остальные пятьдесят миллионов подданных, имеем право на личную аудиенцию с Францем Иосифом.

 

Глава двадцать вторая

Место, куда они направлялись, называлось Гофбург. Это была одновременно крепость, правительственная резиденция и частный дом. Здания, сооруженные на этой территории в течение шести столетий, представляли собой музей под открытым небом, экспонирующий разнообразие стилей, от готики и ренессанса до барокко и неоклассицизма. В Гофбурге располагались апартаменты императора, Государственная канцелярия, Императорская библиотека, Зимняя школа верховой езды и множество апартаментов, где жили члены семейства Габсбургов, малоизвестные эрцгерцоги и эрцгерцогини, а также министры на пенсии и несколько тысяч слуг (для них были отведены тесные жилища под крышей), которые, торопливо двигаясь по задним черным лестницам и коридорам, поддерживали жизнь в этом миниатюрном городе.

Вертен и Гросс вошли в Михайловские ворота, ведущие к старейшему участку дворцового комплекса, Швейцарскому дворику, построенному в конце тринадцатого века. Над красно-черными воротами Швейцарского дворика был помещен символ ордена Золотого Руна, поскольку за ними размещалось Императорско-королевское казначейство, где были собраны легендарные сокровища ордена, включая копье, которым проткнули Иисуса на кресте. После разделения в 1794 году дома Габсбургов на австрийскую и испанскую ветви для перевозки этих сокровищ из Бургундии (чтобы они не остались у французов) потребовалось три года и тридцать повозок.

В крыле, перпендикулярном Швейцарскому дворику, находилась Императорская канцелярия, где работал Франц Иосиф. Габсбурги были суеверны. Новый правитель не желал жить в той части Гофбурга, где обитал его предшественник. Поэтому при смене власти неизменно следовали переезды. Императрица Мария Терезия располагалась в апартаментах, выходящих на внутренний дворик крыла Леопольда. Ее сын, Иосиф II, поселился на противоположной стороне того же крыла. Франц II выбрал самый старый участок, Швейцарский дворик, а его сын Фердинанд, страдавший эпилепсией и слывший у венцев простаком, переехал обратно в крыло Леопольда. Теперь его Племянник Франц Иосиф выбрал себе резиденцию в здании Государственной канцелярии, чего до него не делал ни один император.

Изучение прошлого Вены было для Вертена любимым занятием. Оно ему никогда не наскучивало. Но сейчас эти возвышающиеся над ним величественные старинные здания как будто шептали сверху, предупреждая ничего не тревожить и не залезать в их тайны.

Они поднялись по ступеням к главному входу.

— Что вы намерены ему сказать? — спросил Вертен.

— Пока не решил, — ответил криминалист. — Полагаю, у нас будет время это обсудить после регистрации.

Гросс оказался прав. Они были последними в очереди на разговор с императором на этот день, поэтому ожидание предстояло долгое. Молодой адъютант записал их фамилии, бросив на Гросса скептический взгляд, когда тот в качестве причины аудиенции назвал желание поблагодарить императора за назначение на должность заведующего кафедрой в университете Буковины.

Они сели на неудобную мраморную скамью у дальней стены большой, изысканно обставленной гостиной. Своей очереди к императору ожидали шестьдесят человек, среди которых были представители почти всех слоев венского общества, разумеется, за исключением женщин, — от молодого щеголя в бледно-голубом сюртуке и желтом жилете до грузного бюргера с бакенбардами, в потрепанном коричневом шерстяном костюме, явного пьяницы.

Вертен, как все венцы, знал историю о Франце Иосифе, когда он, будучи еще почти мальчиком, сел на трон в трудном 1848 году. Тогда толпы демонстрантов требовали демократических реформ, но он их отверг, пошел на кое-какие уступки и те позднее взял обратно. Франц Иосиф был настоящим Габсбургом, свято верящим в монархию и презирающим глас народа. В конце концов ему все же пришлось даровать этому народу конституцию и учредить парламент, но все это носило декоративный характер. Даже Венгрии после Австро-Венгерского соглашения 1867 года было дозволено больше демократии.

Вертен, как и каждый гражданин империи, знал, что реальная власть по-прежнему находится в руках Франца Иосифа и его ближнего окружения. Император при любой возможности стремился ограничить власть парламента, тем более что параграф 14 конституции позволял в случае чрезвычайных ситуаций переходить к прямому правлению. Закон о всеобщем избирательном праве для мужчин — не говоря уже о женщинах — постоянно откладывался в долгий ящик. Но вот этими аудиенциями с народом, устраиваемыми два раза в неделю, престарелый император очень гордился, выдавая их за образец демократии. Эти беседы «с глазу на глаз» (по-немецки Angesicht zu Angesicht sehen) длились не больше нескольких минут, однако служили клапаном для выпускания пара. В конце концов, зачем вообще людям парламент, если каждый может поговорить с императором лично, когда захочет?

Франц Иосиф, слывший в Европе самым знаменитым бюрократом, управлял своей империей лично. Вставал в пять утра и работал до восьми, встречаясь с министрами. В полдень обедал и продолжал работать дальше, часто засиживаясь глубоко за полночь. Из развлечений у него был лишь летний отдых на горном курорте да периодические встречи со своей пассией, актрисой Бургтеатра, которую венцы называли «та самая Шратт».

Но как бы там ни было, дважды в неделю в десять утра император Франц Иосиф откладывал все дела и направлялся беседовать с подданными. Выслушивал жалобы, принимал подарки, иногда целовал ребенка. Затем возвращался к чтению бумаг и подписанию документов. Такой распорядок сохранился и после недавней трагедии с его супругой. Это импонировало Вертену. Ему почти нравился этот человек, несмотря на диктаторские наклонности.

— Так что вы собираетесь ему сказать? — спросил он, повернувшись к Гроссу.

Криминалист ответил не сразу. Сначала повертел большими пальцами в одном направлении, затем в обратном.

— Я все думаю, думаю, Вертен. Франц Фердинанд посоветовал нам ударить быстро. А как это сделать? Если он сам отпадает, то кто же еще обладает такой властью, чтобы покуситься на жизнь жены и сына императора? — Гросс на несколько секунд замолк. — Тогда на перроне в Цюрихе мы, несомненно, видели Дункана. А потом привратник отеля, этот австриец…

— Планнер, — напомнил Вертен.

— Да. Он сказал, что у человека, бросившегося на помощь императрице, возможно, был шрам. Самое важное для нас — где именно находится этот шрам. Если на лице, то это был Дункан, а если на шее, то сержант Тод. Вы меня поняли?

— Да. — Вертен оживился. — Нужно уточнить у Планнера.

— Международный звонок не годится, — сказал криминалист. — Придется дать телеграмму.

Вертен кивнул:

— Согласен. Соединения нужно будет ждать несколько часов. Лучше по пути отсюда зайдем на почту. Ответ может прийти к вечеру.

Внезапно взгляд Гросса метнулся к дверям, где сидел молодой адъютант. Сейчас с ним разговаривал высокий, статный, совершенно седой мужчина в синем воинском мундире. Властные манеры выдавали сановника высшего ранга. Вертен узнал его сразу. Это был князь Грюненталь, правая рука императора, его главный советник уже много лет. Во время разговора с адъютантом князь время от времени поднимал глаза, оглядывая людей, ожидающих аудиенции. Его взгляд на несколько секунд задержался на Гроссе и Вертене и двинулся дальше. Затем он ушел.

Следом поднялся Гросс.

— Пойдемте, Вертен. Думаю, мы с этим поторопились.

Он зашагал прочь из гостиной, не удосужившись ничего объяснить адъютанту. Это пришлось сделать Вертену. Адвокат сказал, что у них возникло срочное дело и они просят извинения за беспокойство. Он догнал криминалиста, когда тот уже вышел из дверей Государственной канцелярии.

— В чем дело, Гросс?

— А в том, дорогой Вертен, — криминалист повернулся и посмотрел ему в лицо, — что я кое-что вспомнил. Поэтому встречу с императором придется отложить.

— Это из-за князя Грюненталя, да? Мне показалось, что он нас узнал.

Но Гросс, не слушая его, уже шагал под арку Швейцарского дворика. Лишь на подходе к стоянке фиакров он вновь обратил внимание на Вертена.

— Боже, друг мой, как я был глуп. Настолько увлекся высшими сферами, что совсем позабыл о несчастном герре Биндере. Его кто-то выбрал жертвенной овцой. Нам нужно узнать кто. Только после этого можно будет двигаться дальше.

В фиакре криминалист вновь погрузился в свои мысли и заговорил, только когда они сошли у здания торгового дома хирургического оборудования «Брайтштайн и сыновья».

— Давайте для начала посетим доктора, который лечил герра Биндера, — предложил он. — Это вон там.

По пути они зашли в почтовое отделение и отправили телеграмму в Женеву, Планнеру, в которой спрашивалось, где именно был шрам у того кучера. Ответить попросили как можно скорее.

Доктор Герхардт Тонау жил на верхнем этаже дома 14 на этой же улице. Пришлось позвонить трижды, прежде чем дверь открыла неприветливая женщина в синем платье с накрахмаленным белым передником. Узнав Гросса, она насупилась еще сильнее.

— Надеюсь, на этот раз вам нужна медицинская помощь, — пробурчала женщина, впуская их. — В конце концов, это приемная доктора, а не справочное бюро.

— Рад вас видеть снова, фрау Тонау. И не тревожьтесь, мы обязательно заплатим вашему супругу обычный гонорар, который он берет за консультацию. — Он вгляделся в пустую комнату перед кабинетом доктора. — Лишь бы очередь была не очень большая.

— Мы собирались обедать, — проворчала она, — но, думаю, доктор сможет вас принять, господа. Это будет стоить пятнадцать крон.

Вертен собирался возмутиться. Такой непомерный гонорар не осмеливались запрашивать даже лучшие врачи в центре. Но Гросс его остановил, похлопав по спине.

— Замечательно. Надеюсь, адвокат, такие расходы вам по плечу.

Вертен безропотно извлек кошелек и, отсчитав требуемую сумму, передал жене доктора, которая тут же сделала запись в большом гроссбухе. Вертен был уверен, что цифра в книге не превышала пяти крон.

Она захлопнула гроссбух.

— Проходите.

Гросс постучал в дверь кабинета и тут же вошел. Здесь противно пахло лекарствами. Доктор Тонау, тщедушный мужчина в пенсне, мыл в раковине в углу медицинские инструменты. Увидев вошедших, он прекратил занятие.

— Профессор Гросс, рад вас видеть снова.

Однако вид у него был совсем не радостный. Вертен подумал, этому доктору самому нужен доктор. Бледный, глаза покрасневшие.

— Садитесь, — предложил он с фальшивым радушием. — Я только что закончил утренний прием. Вы пришли для консультации? У вас какие-то жалобы?

Гросс сел на предложенное место, не удосужившись представить Вертена.

— Да, доктор Тонау, у меня есть жалоба, но совсем иного свойства. — Он помолчал, давая доктору время осмыслить сказанное. — Жалоба на вашу неискренность. Вы тогда сказали мне неправду.

Тонау испуганно прищурился.

— О чем вы, профессор?

— Только, пожалуйста, не прикидывайтесь. У меня сегодня к подобным представлениям не лежит душа. Кому вы рассказали о сифилисе Биндера?

— Кроме вас?

— Да.

— Никому. История болезни пациента — конфиденциальный документ. За кого вы меня принимаете?

— За несчастного человека, заурядного врача и мужа-подкаблучника. Вот за кого я вас принимаю, доктор Тонау. За человека, которого жена постоянно пилит за то, что он мало зарабатывает. За человека, которого такой пустяк, как конфиденциальность, не остановит.

Тонау некоторое время пытался хорохориться, надувал тощую впалую грудь, возмущаясь вздорными обвинениями Гросса и грозя адвокатом.

Вертен остановил его глупую суету, объявив, что он адвокат профессора Гросса. При этих словах Тонау обмяк в кресле как сдувшийся воздушный шарик.

— Только не рассказывайте…

Вертен думал, что доктор имеет виду совет по врачебной этике, но тот закончил фразу совсем иначе.

— …жене. Она не знает о моих делах с герром Брайтштайном. Ведь только так у меня могут появиться свободные деньги.

— Брайтштайн, вот оно что, — проговорил Гросс.

— Да. — Тонау зашмыгал носом. — Я лечу нескольких его служащих. И он предложил мне регулярную плату в обмен на сведения об их здоровье. Договор у нас был совершенно честный.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал Гросс.

— В том смысле, — поспешил добавить Тонау, — что герр Брайтштайн хотел знать только, здоровы ли его служащие. Его очень заботит лицо торгового дома «Брайтштайн и сыновья». Так он мне это объяснил.

— Тогда зачем он держал сифилитика Биндера? — спросил Вертен.

Тонау повернулся к адвокату.

— Так я об этом и говорю. Герр Брайтштайн использовал эту информацию только в интересах своих служащих.

— Он вам так говорил? — спросил Гросс. — Или это ваши домыслы?

Тонау пожал плечами:

— Не помню. Но умоляю вас, господа, ничего не говорите моей жене.

— Вот это, доктор Тонау, я вам обещаю твердо, можете не беспокоиться. — Гросс внимательно на него посмотрел. — Итак, когда вы в первый раз сообщили ему о состоянии здоровья Биндера?

— Несколько месяцев назад. Наверное, в конце мая. Нужно посмотреть в книгу записей. Это было после первой консультации герра Биндера. Он пришел с жалобами на головокружение и потерю аппетита. Диагноз был для меня очевиден, но пришлось сделать анализы, чтобы убедиться. Когда я рассказал об этом герру Брайтштайну, он предупредил, что Биндер о своей болезни знать ничего не должен. Я прописал ему соль Эпсома, но на этой стадии она мало помогает.

— То есть Биндер не знал, что он сифилитик?

Тонау пожал плечами:

— Может, и знал, но не от меня.

— И как объяснил вам свое требование Брайтштайн? — спросил Гросс.

— Он сказал, что поскольку все равно уже сделать ничего нельзя, так пусть хотя бы этот несчастный не волнуется. Как я уже говорил, герр Брайтштайн…

— Да, да, мы знаем, — прервал его Гросс. — Он принимал близко к сердцу все беды своих служащих.

После этого они ушли. Ничего больше Тонау им рассказать не мог. К счастью, его супруга удалилась обедать, так что встречи с ней удалось избежать.

До торгового дома «Брайтштайн и сыновья» надо было пройти всего два квартала. Это заняло несколько минут. В прошлый раз у здания стоял под погрузкой фургон, у которого суетились торговые агенты. А теперь их встретила странная тишина. Место секретарши за столом перед кабинетом Брайтштайна пустовало.

Они обнаружили ее в кабинете, где она, заплаканная, расставляла букеты с траурными лентами.

Гросс и Вертен переглянулись.

— Извините нас, фрейлейн. — Криминалист тронул ее за плечо. — Мы пришли поговорить с герром Брайтштайном.

В ответ молодая секретарша залилась слезами.

— Вы что, ничего не знаете, господа?

— О чем?

— Герр директор Брайтштайн погиб. Вчера. — Она разрыдалась, но затем взяла себя в руки. — Несчастный случай на охоте. В Штирии, где он всегда проводит отпуск. Боже, что с нами теперь будет?

Гросс начал обходить кабинет.

— Сегодня сюда кто-нибудь заходил?

— Нет, — ответила секретарша, всхлипнув. — Только я вот, расставляю цветы.

— А кто принес цветы?

— Посыльный.

— Он оставил их в приемной или занес сюда?

— Сюда. — Она снова всхлипнула.

— Пожалуйста, фрейлейн, напрягите память. Это важно. Вспомните, как выглядел этот человек.

Она закусила губу, промокая платочком глаза.

— Как всякий посыльный.

— Он был высокий? — спросил Гросс.

— Да.

— У него были какие-нибудь особые приметы?

— Я вас не понимаю, господин. Что за приметы?

— Ну, например, шрам.

— О да. У него был шрам, я это заметила. — Она провела пальцем по горлу. — Где-то здесь.

Гросс подошел к фотографиям на стене.

— Видите, Вертен? Одна фотография отсутствует.

Действительно, на стене среди рамок был заметен светлый прямоугольник.

— В прошлый раз, когда мы сюда приходили поговорить с Брайтштайном, — сказал Вертен, — я рассматривал эту фотографию. И один из снявшихся на ней показался мне знакомым.

— Что за человек?

Вертен вздохнул.

— Понятия не имею, Гросс. Это было так, мимолетное впечатление. Я стоял довольно далеко и не мог как следует разглядеть фотографию. Помню только, что на нем была охотничья шляпа. И не лицо мне показалось знакомым, а манера держаться.

— Подумайте, дружище.

— Бесполезно, Гросс. Ничего не приходит в голову.

— Вы из полиции, господа? — спросила секретарша, о присутствии которой они забыли, сосредоточившись на исчезнувшей фотографии.

Гросс повернулся к ней.

— Нет, фрейлейн. Мы клиенты герра Брайтштайна, упокой Господи его душу. Прощайте.

На улице Гросс сжал руку Вертена.

— Подумайте, может быть, на фотографии был Франц Фердинанд? Ведь он заядлый охотник.

— Не знаю, Гросс. — Расстроенный Вертен покачал головой. — Вы думаете, это важно?

— Я думаю, герра Брайтштайна убили по этой причине.

В квартиру Вертена они вернулись в середине дня и сразу попали в объятия Густава Климта. Тут же стоял Крафт-Эбинг — он был счастлив увидеть их живыми и невредимыми.

— Мы не знали, что и думать, — проговорил художник, наконец отпуская Вертена и Гросса.

Под «мы» он, разумеется, имел в виду свое трио головорезов. Они тоже присутствовали, но выходить из-за стола не стали, поглощенные обедом, которым их потчевала фрау Блачки. Ощутив запах тушеной говядины с хреном, Вертен неожиданно осознал, что они с Гроссом после завтрака в Нижнем Бельведере ничего не ели.

Радостная фрау Блачки немедленно усадила их за стол, и они присоединились к трапезе с огромным аппетитом. Крафт-Эбинг поспешно откланялся и ушел, даже не спросив, что с ними случилось прошлой ночью. Он понимал, что сейчас они рассказать ничего не могут.

После обеда телохранители сразу ушли. Вертен, Гросс и Климт направились в кабинет обсудить дальнейшие действия, когда в дверь позвонили. Художник пошел открыть, остановив фрау Блачки.

Это была телеграмма из Женевы.

— Ага! — воскликнул криминалист, быстро ознакомившись с ее содержанием. — Я так и думал.

Он протянул телеграмму Вертену.

Планнер был немногословен. Телеграмма состояла всего из двух слов: «На шее».

 

Глава двадцать третья

Часы показывали половину десятого утра. В это время большинство уважающих себя венцев садились за второй завтрак, состоящий из колбасы с белой булочкой из дрожжевого теста и бокала кислого белого вина. А Вертен и Гросс только приступили к первому завтраку. Вчера они засиделись допоздна. Климта уговорили уйти домой только в полночь — убедили его, что пара пистолетов и крепкая дверь здесь надежно их защищают.

— Эрцгерцог теперь уже вне всяких подозрений, — сказал Вертен, намазывая свежий рогалик маслом.

В ответ Гросс неопределенно хмыкнул и перелистнул страницу утреннего выпуска «Нойе фрайе прессе».

— Это означает ваше согласие, Гросс, или вам просто наскучил разговор?

— Хм-м…

— Черт возьми, Гросс, почему вы молчите? Шрам на шее «кучера» означает, что Франц Фердинанд к убийству императрицы не причастен.

Гросс отложил газету.

— Мы это обсудили, мой друг. Вчера. Точнее, сегодня, где-то в начале первого ночи.

— Но можно продолжить обсуждение.

— Я скажу то же, что и вчера. Да, свидетельство веское, но пока эту версию отбрасывать не нужно.

— Что? Неужели вы верите, что эрцгерцог нашел еще одного подручного со шрамом, только чтобы сбить нас с толку?

— Такое возможно, Вертен. Вчера вечером я отнес эту версию к разряду возможных, но маловероятных.

Вертен глотнул кофе и посмотрел на криминалиста, загородившегося газетой.

— Гросс, порой вы бываете невыносимым. А как быть с недавней гибелью Брайтштайна и с тем, что цветы доставил человек со шрамом на шее? Это был сержант Тод.

— Об этом сержанте нам известно со слов Франца Фердинанда, — донесся из-за газеты приглушенный голос Гросса.

— Да перестаньте вы читать эти чертовы новости! — взорвался Вертен.

Гросс снова отложил газету.

— А что вы хотите, чтобы я делал, Вертен?

— Действовать, Гросс. Пришло время действовать.

— И как именно?

— Для начала связаться с полицией Штирии. Предупредить, что смерть Брайтштайна — это умышленное убийство, а не несчастный случай. Пусть они снова все проверят, опросят свидетелей, пока их память еще свежа.

Гросс улыбнулся:

— Браво, Вертен. Вы неплохо изучили мою методику.

Вертен вгляделся в криминалиста.

— Вы это уже сделали?

— Да, Вертен. Пока вы спали.

— А таинственный сержант Тод?

— Увы, у меня мало знакомых среди военных. Но я попросил разузнать Крафт-Эбинга. У него есть приятель, служивший в Генеральном штабе. Может, удастся что-нибудь выяснить хотя бы об отряде Ролло. А может быть, и о сержанте Тоде.

— И что мы будем пока делать?

— Ждать, Вертен. Закончить завтрак и ждать.

В этот момент в дверь квартиры постучали. Громко и настойчиво. Визитер был настолько возбужден, что не обратил внимания на звонок. Фрау Блачки, помня строгий наказ никому не открывать дверь, к ней даже не приблизилась. Вертен и Гросс двинулись в прихожую, где на стойке для зонтиков лежали их пистолеты. Вертен посмотрел в глазок. Перед дверью стоял крупный, дородный старик с длинной седой бородой. Одет он был в дорогой коричневый костюм, на голове такого же цвета котелок.

— Вы его знаете? — прошептал Гросс.

Вертен отрицательно покачал головой:

— Нет, но он выглядит вполне прилично.

— Выглядит? — возмущенно прошипел Гросс.

— Я знаю, внешний вид ничего не значит, — прошептал в ответ Вертен. — Но вряд ли они станут посылать на расправу с нами старика.

Свирепый стук в дверь заставил Гросса поднять пистолет.

— Только медленно, — сказал он. — И не снимайте цепочку.

— Где моя дочь? — выкрикнул старик, как только увидел Вертена.

— Извините, кто вы такой?

— Иосиф Майснер, отец Берты, черт бы вас побрал!

Вертен поспешно спрятал пистолет и снял цепочку, приглашая старика войти.

Майснер ввалился в дверь. Смерил взглядом Гросса и Вертена. Берта, конечно, сообщила отцу о помолвке, но с женихом пока не познакомила.

— Рад с вами познакомиться, герр Майснер, — произнес Вертен, протягивая руку.

— Ты лучше скажи, где моя дочь? — прохрипел старик, не замечая протянутой руки.

Вертен замялся.

— Ну… она ведь вам сказала, что мы решили пожениться и…

— Зачем ты мне рассказываешь то, что я уже знаю, дубина? Лучше скажи, где она?

— Вы только что прибыли из Линца, герр Майснер? — спросил Гросс.

— А вы кто такой?

Гросс представился. Майснеру его фамилия оказалась знакома.

— Криминалист? Значит, он вас уже пригласил. — Старик посмотрел на Вертена. — А почему мне не сообщил?

— Я совершенно не представляю, о чем вы говорите, герр Майснер, — возбужденно произнес Вертен.

— О Берте, тупица. О моей дочери. С которой ты помолвлен. Ее похитили.

— Похитили? — У Вертена перехватило дыхание. Они были озабочены собственной безопасностью, а о том, что до нее тоже могут добраться, даже не подумали.

— Откуда вы это узнали, сударь? — спросил Гросс.

— Мне прислали записку.

— Она у вас при себе?

Майснер пошарил в карманах.

— Вот. — Он протянул записку Гроссу.

Криминалист сразу отметил дорогую бумагу, на которой она была написана. Внимательно прочитал пару раз, буркнул: «Вот подлецы!» — и передал ее Вертену.

В записке говорилось:

«Милостивый государь, если вы будете действовать правильно и без промедления, то ваша дочь нисколько не пострадает. Вам следует убедить адвоката Вертена прекратить расследование. От этого зависит жизнь Берты Майснер. Как только станет ясно, что расследование закрыто, она вернется к прежней жизни.

С уважением, ваш доброжелатель».

Прочитав, Вертен похолодел от ужаса. Неужели история повторяется? «Судьба подарила мне вторую возможность найти счастье, я вновь полюбил, и вот теперь она на грани гибели, и это из-за меня. Боже, только бы…»

— Вы были у нее на квартире? — спросил Гросс.

— Конечно. Я получил записку и сразу поехал на вокзал. Успел на самый первый поезд.

— А каким образом?

— Что вы имеете в виду?

— Герр Гросс имеет в виду, как вы получили эту записку, — сказал Вертен, наконец приходя в себя.

— Ее принес мальчик. Сказал, что ему дал ее один человек, заплатил полкроны, чтобы он передал записку мне.

— Вы поинтересовались у мальчика, что это был за человек? — спросил Вертен.

— Зачем? Ведь я понятия не имел, что в этой записке. А когда прочитал, мальчика и след простыл.

— А что в квартире, где живет ваша дочь? — спросил Гросс.

— Консьержка сказала, что не видела Берту со вторника. Я поехал в школу, где она работает. Оказывается, вчера она не пришла на занятия и ничего не сообщила. Дети по ней скучают, сказала мне директриса.

— Мы ее найдем, Вертен, — уверенно проговорил Гросс.

— А о чем вообще речь? — спросил Майснер. Его гнев утих. Теперь это был просто несчастный испуганный старик. — О каком расследовании говорит в записке этот негодяй?

Вертен посмотрел на криминалиста. Тот кивнул. Тогда он взял старика под руку.

— Давайте пройдем в мой кабинет, герр Майснер. Я вам кое-что расскажу.

Пришлось кратко посвятить отца Берты в суть их расследования. Убийства в Пратере и все остальное. Гросс тем временем с помощью лупы внимательно изучал бумагу записки.

— Странно, почему этот сановник решил похитить мою дочь? — произнес Иосиф Майснер, выслушав рассказ. — По-моему, легче было бы убить вас обоих.

— Пытались, герр Майснер, но пока неудачно. Но вопрос интересный. Над этим я сейчас и сам размышляю.

— И почему он уверен, что вы не возобновите расследование, после того как Берта вернется? — добавил Майснер.

— Думаю, мы это скоро узнаем, — произнес Гросс, поднимая записку. — Этот листок бумаги, по существу, приглашение.

— Какое еще приглашение? — пробурчал старик. — Там он вам ясно поставил условия освобождения Берты!

— Вот как? — Гросс вскинул брови. — И какие же это условия?

— Чтобы вы прекратили свое чертово расследование, и тогда Берту выпустят на свободу.

— Это не условия, герр Майснер. Это требование. Мы что, должны дать в «Винер цайтунг» объявление на целую страницу, где будет сказано, что профессор Гросс и адвокат Вертен рады сообщить о завершении своего расследования убийств в Пратере? Или сказать об этом на аудиенции с императором? — Гросс фыркнул, получилось нечто среднее между чихом и кашлем. — Нет, герр Майснер, это не записка вымогателя, а очевидное приглашение на встречу.

— Да вы что, ясновидящий, профессор Гросс?

— В моем заключении нет никаких фокусов. Это все здесь. — Он помахал запиской. — Не в тексте, а в бумаге на которой он написан. Понимаете, герр Майснер, я внимательно ее изучил. И вообще, бумага может сказать криминалисту очень многое. У меня на эту тему есть монография, где все подробно описано. Что касается этой бумаги, то она самого высшего качества, какое только существует. Это сразу отделяет того, кто на ней писал, от общей людской массы. Водяной знак, буква «W» в круге, свидетельствует, что изготовителем является фирма «Wernerkreis» (Вернеркрайс), поставщик императорского двора. Магазин этой фирмы находится в центре, на улице Грабен. Но там есть еще один водяной знак, в самом низу, едва различимый невооруженным глазом. Но я смог рассмотреть его в лупу.

Гросс замолк, довольный произведенным впечатлением.

— Ладно, не тяните, — сказал Майснер. — Что там?

— Аббревиатура «AEIOU».

«Austriae est imperare orbi universo», — пояснил Вертен. — В переводе с латыни: «Австрии предначертано судьбой править миром».

— Очень хорошо, Вертен, — похвалил криминалист.

— Ну, эту аббревиатуру расшифровывают по-разному, — неожиданно произнес Иосиф Майснер. — Ею Фридрих Третий повелел украсить свои кареты, а также церкви и государственные здания в Вене, Граце и Винер-Нойштадте. Иные читают ее как Austria erit in orbe ultima, «Австрия будет существовать вечно», другие как Alles Endreich ist Osterreich untertan, «Весь мир подчинен Австрии». Но я согласен, в любом случае смысл остается одинаковым, вера в историческое предназначение дома Габсбургов.

Гросс и Вертен посмотрели на отца Берты с интересом.

— А вы думали, обувщик должен быть обязательно темным? Да будет вам известно, что я, кроме того что историк-любитель, являюсь одним из выдающихся знатоков Талмуда в Австрии. — Майснер замолк и покачал головой. — Чего это я расхвастался? Извините, господа. Теперь не время говорить о таком. Давайте думать, как освободить Берту.

Гросс кивнул:

— Вы правы, любая интерпретация этого символа указывает на человека, близкого к императору. Мы уточним это после посещения фирменного магазина в Грабене.

Идентифицировать личность, использующую почтовую бумагу с символикой AEIOU, оказалось не сложно. Гросс просто заказал в фирменном магазине «Вернер-крайс» подарочный набор особой писчей бумаги именно с таким водяным знаком, а когда служащий вежливо сообщил, что такой водяной знак уже использовался, не очень настойчиво поинтересовался, кто же это такой. Служащий с почтением объявил имя, на что Гросс пробормотал себе под нос:

— Я так и думал.

Уходя, они приняли меры безопасности, какие смогли. Иосифа Майснера забрал к себе Климт, и, если они не вернутся, он сообщит об их исчезновении во все газеты Европы с указанием фамилии похитителя. Их проводили в богато обставленный кабинет, окна которого выходили на сравнительно недавно застроенный участок Гофбурга, Хельденплац. Дальше были видны платаны на Ринг-штрассе, покрытые желтыми и оранжевыми листьями. Здесь обитал человек, обладающий большой властью. Об этом говорили огромный письменный стол из розового дерева и круглый для совещаний с шестью стульями в стиле Людовика XV, а также изобилие фламандских гобеленов со сценами охоты, изящный паркет, выложенный звездами, камин, обложенный плитками мейсенского фарфора, парчовые зеленые занавеси на окнах от пола до потолка, книжный шкаф, занимающий одну стену.

Гросс тут же принялся изучать книги. Вертен беспокойно вертел булавку на своем галстуке.

Гросс не сомневался в их благополучном возвращении, а Вертен больше ни в чем не был уверен. Как они ошиблись, думая, что если Берта ничего не будет знать о расследовании, с ней ничего не случится! Сейчас этот безжалостный монстр использует ее как козырь в игре.

Размышления Вертена прервал возглас Гросса:

— Вот… как я и ожидал. — Он вытащил из книжного шкафа тонкую брошюру. — Моя монография об идентификации типов бумаги и водяных знаков. Нас действительно официально пригласили, Вертен.

Стоило ему произнести эти слова, как двойные двери кабинета распахнулись и вошел высокий седой мужчина в красном парадном мундире с отделкой из меха горностая, указывающей на членство в ордене Золотого Руна. На каждом звене его орденской цепи из драгоценного металла был выгравирован девиз: «Награда не уступает подвигу».

— Извините господа, что заставил вас ждать, — произнес князь Грюненталь, направляясь к столу.

Он уселся в свое королевское кресло, не предложив сесть ни Гроссу, ни Вертену. Однако криминалист быстро вернул свою монографию на место в шкафу и занял один из стульев Людовика XV. Вертен последовал его примеру.

— Ох, извините, господа. — Грюненталь поспешил пересесть к ним. — Я настолько был захвачен предвкушением нашей встречи, что совсем забыл о куртуазии.

— Вы могли бы нас просто пригласить, князь Грюненталь, — сказал Гросс, не желая вести разговоры вокруг да около. — Зачем надо было похищать фрейлейн Майснер с целью привлечь наше внимание?

— Я бы не стал называть это похищением, профессор Гросс. Давайте скажем, что она у меня гостит.

— Давайте скажем, что у вас ничего не получилось, князь Грюненталь. — Гросс устремил на сановника свой пронзительный взгляд, как будто желая прожечь в нем дыру. Грюненталь ответил ему таким же взглядом. — Не получилось, — повторил криминалист. — Иначе вы бы нас просто убили, как всех остальных. Но сейчас это для вас опасно. Вам не известно, кому я или Вертен рассказали о нашем расследовании? Сколько копий его материалов я разослал коллегам по всей Европе? Вот эти вопросы и объясняют, почему мы до сих пор живы, верно? Ибо наша смерть явилась бы подтверждением сделанных в расследовании выводов.

Грюненталь с силой сжал свои на удивление маленькие ладони с тщательно наманикюренными ногтями.

— Браво, профессор Гросс. Как приятно разговаривать с умным человеком. Да, я бы, конечно, предпочел вас обоих… хм… убрать. Но вы правы, сейчас это рискованно. Поэтому, — князь холодно улыбнулся, — давайте заключим соглашение о перемирии.

— Сколько таких соглашений вы заключили за свою карьеру при дворе, князь?

— О, я горжусь тем, что за многие десятилетия принес кое-какую пользу империи.

Вертену хотелось броситься и задушить этого человека, но он знал, что таким способом Берту не вернешь. Надо сдерживаться и позволить Гроссу решить вопрос.

— Ну что ж, давайте все обсудим, — сказал Гросс. — Тем более что опыта в дипломатии вам не занимать. — Он внимательно посмотрел на князя. — У вас есть то, что нам нужно. А именно — Берта Майснер. А у нас есть то, что нужно вам. Наше молчание. Объясните, пожалуйста, как мы можем его гарантировать?

— Сейчас объясню, сударь. Это довольно просто. Вы прекратите расследование, скажете коллегам, что выбрали ошибочную версию, пресечете любые попытки узнать личность убийцы и хозяина. В противном случае вам будут предъявлены обвинения в совершении тяжких преступлений.

Князь улыбнулся невеселой улыбкой. Вертен никогда еще не видел, чтобы глаза живого человека были настолько мертвы.

— Я полагаю, вы уже собрали необходимые улики по этим «тяжким преступлениям», — сказал Гросс.

— Конечно. Криминалистика — мое увлечение.

— Я заметил. — Гросс кивнул в сторону книжного шкафа.

— Да, — сказал Грюненталь. — У меня есть все основные книги по этой теме, включая и беллетристику. По, Коллинз и начавший недавно издаваться Конан-Дойл с его Шерлоком Холмсом. Я их все внимательно прочитал. Основной мотив ваших преступлений — желание выдвинуться на профессиональном поприще. Вы совершили серию жестоких убийств с намерением их раскрыть и тем достичь международной известности. Вы и ваш приспешник адвокат Вертен.

— Так что мы имеем взаимные гарантии, — сказал Гросс.

— Будем надеяться.

— Так пустите в ход эти ваши обвинения, — почти выкрикнул Вертен. — Что вас останавливает?

— Я бы так и сделал, будь помоложе, — ответил князь. — Но любая игра должна рано или поздно заканчиваться. Я нахожу свое теперешнее решение оптимальным.

— Игра?! — Вертен почувствовал, как его лицо заливает краска. Будь у него с собой пистолет, он бы не задумываясь застрелил этого негодяя как бешеного пса. — Вы с вашим исполнителем погубили столько невинных душ и называете это игрой?

— Вертен, — предупредил Гросс.

— Нет, нет, — проговорил Грюненталь, — ваш коллега прав. Это не игра, хотя требует мастерства искусного шахматиста и мужества циркового наездника и даже рыцаря. Ведь речь идет о выживании империи Габсбургов.

Вертен собирался что-то сказать, но Гросс сдержал его, положив руку на плечо.

— Для вас я монстр, — продолжил князь Грюненталь, — но сам себя я вижу защитником нашей страны от врагов. Да, приходилось принимать трудные решения, порой это разрывало мне сердце, но все это было на благо Австрии и, в конце концов, на всеобщее благо.

Князь Грюненталь замолк, словно вглядываясь в далекий горизонт, как будто забыв об их присутствии.

— Это все началось с Рудольфа? — спросил Гросс.

Взгляд Грюненталя прояснился. Он кивнул:

— Да. Кронпринц Рудольф. Такой был многообещающий мальчик. Умница. Но его испортили учителя, особенно Латур. Превратили в неисправимого либерала. И он был слабовольный. Весьма. Зачем-то начал якшаться с венграми, которые убедили его стать их королем. Какая нелепость. А если бы он потом, став королем, сел на отцовский трон? Слишком уж по Шекспиру все получалось.

— И за это он должен был умереть.

— Должен? Нет. Но так решил конклав из пятидесяти одного рыцаря ордена Золотого Руна. Я магистр этого ордена и потому был обязан сообщить им о создавшемся положении. В нашей среде можно простить что угодно, только не предательство. Но именно это Рудольф совершил, приняв предложение венгров. Рыцари признали его виновным и назначили меня ответственным за приведение приговора в исполнение.

— Но император тоже рыцарь ордена Золотого Руна, — заметил Гросс. — Вердикт был единодушным?

Грюненталь отрицательно покачал головой.

— Один был против. Кузен кронпринца, Франц Фердинанд. Тоже человек слабый и с комплексами. Мы предложили кронпринцу застрелиться в его охотничьем замке Майерлинг. Полагали, что это никого особенно не удивит. Романтический юноша часто болтал о самоубийстве. Но тут он уперся. Поехал в Майерлинг, но зачем-то потащил с собой новую пассию Марию Вечера. Пришлось исполнить приговор другими средствами.

— Туда ворвались члены отряда Ролло и убили их обоих, — сказал Гросс.

— Не все у них получилось корректно. Но людям свойственно ошибаться.

Грюненталь грустно пожал плечами. Вертен чувствовал, что князь действительно верит в правоту своих действий.

— А потом, когда улеглась шумиха, — подал голос Гросс, — целых десять лет не было никаких осложнений.

— Нет нужды вести меня на поводке как ослика, сударь, — бросил князь Грюненталь. — Я понимаю, эта следующая часть вам очень интересна, но наберитесь терпения. — Он помолчал. — Да, действительно, в течение девяти лет никто о трагедии в Майерлинге не вспоминал. Большинство свидетелей умерли, остальные молчали. Но затем камердинер кронпринца Фрош обнаружил, что скоро умрет от рака. Терять ему было нечего, и он решил опубликовать мемуары. Однако предварительно написал императрице, не ведая, что ее почту просматривают. Да, господа, нам приходилось и приходится заниматься этой неприятной работой. И опять же на благо империи. В письме Фрош рассказывал Елизавете об обстоятельствах смерти ее сына.

— Он знал правду? — спросил Гросс.

— Достаточно, чтобы домыслить остальное. Мы платили ему солидную пенсию в надежде, что он будет держать язык за зубами. Ну а когда бывший камердинер перестал это делать, пришлось с ним разбираться.

— И не только с ним, но и с императрицей?

— К сожалению, да. Это было необходимо, чтобы тайное не стало явным.

— Но зачем вы так долго откладывали убийство Фроша? — спросил Гросс.

Князь опять улыбнулся свой неприятной холодной улыбкой.

— Если бы его устранили немедленно, это могло встревожить императрицу и подвигнуть ее величество на какие-то поспешные действия. Надо было также добыть рукопись мемуаров, о которых Фрош писал императрице, и убедиться, что этот экземпляр единственный. Работу с ним мы начали в середине июня. К Фрошу явился мой человек, представился германским издателем, жаждущим опубликовать что-нибудь интересное, написанное свидетелем событий в Майерлинге. Фрош заглотнул наживку, но оказался жадным. Долго торговался об оплате, договаривался, затем передумывал, все время повышая цену. И так несколько раз. Кажется, он хотел, чтобы после смерти в его родном городе ему воздвигли большой памятник. Наглый выскочка. А нам еще приходилось искать место, где он мог держать второй экземпляр. Все это требовало времени. Материалы мы получили только к двадцать второму августа. Вот тогда и пришла пора его ликвидировать.

— А императрица? — спросил Гросс.

— Из-за границы пришло известие, что она собралась отдать свои мемуары в одно весьма респектабельное издательство. Мы не могли позволить, чтобы такое случилось.

Вертен за свою карьеру адвоката по уголовным делам встречался со многими жестокими убийцами, но его поразило то, с какой невозмутимостью Грюненталь рассказывал о своем плане убийства Фроша и императрицы. Оказывается, идея организовать серию убийств, чтобы скрыть устранение Фроша, принадлежала герру Брайтштайну. За несколько месяцев до того, как было перехвачено письмо Фроша, Брайтштайн подал прошение стать поставщиком императорского двора. Этот вопрос был передан для решения князю Грюненталю. Они встретились, и этот умный и энергичный владелец торгового дома ему понравился. Князь потом пригласил его пару раз на охоту.

— А когда встал вопрос с Фрошем, — пояснил Грюненталь, — то Брайтштайн с его хирургическими инструментами и несчастным сифилитиком Биндером мне очень пригодился. Я задумал серию убийств, которая заставит полицию и, возможно, видных криминалистов пошевелить мозгами в попытке понять символику издевательств убийцы над трупами, а потом приведет их к Биндеру.

— Я заметил среди ваших книг том, посвященный нравам американских индейцев, — вдруг сказал Гросс. — Вам понравилось, как они наказывают предателей?

Грюненталь с улыбкой кивнул криминалисту.

Вертен не смог сдержаться.

— Зачем надо было убивать невиновных? Инсценировали бы с Фрошем несчастный случай, и все.

Грюненталь устремил на Вертена свой холодный взгляд.

— Отчасти, чтобы не вызвать подозрений императрицы. Правда, потом оказалось, что в этом не было нужды, поскольку она сама собиралась обнародовать тайну Майерлинга. — Князь замолк, разглядывая Вертена. Казалось, ему доставляло удовольствие наблюдать бессильное бешенство адвоката. — А отчасти, чтобы задать вам головоломку. Устраивать гибель Фроша от несчастного случая мне показалось банальным.

— Да вы настоящий сумасшедший, — бросил Вертен.

Неожиданно князь Грюненталь преобразился. Напускные флегматичность и безразличие исчезли, и им было позволено на короткое время заглянуть внутрь этого человека. Сановник пронзил Вертена своим ледяным взглядом до самого сердца. И стало совершенно ясно, что, пока Грюненталь жив, у них спокойной жизни не будет. Безумие в этом человеке сочеталось с дьявольской хитростью и коварством. Может быть, он всегда был таким, а возможно, его развратила власть. Впрочем, важно было лишь то, что князь Грюненталь опасен. Смертельно.

Гросс положил руку на плечо Вертена и попробовал вернуть разговор в прежнее русло.

— Вы неплохо придумали эту комбинацию с носами.

Створки, приоткрывшие нутро князя, сомкнулись. Он опять стал прежним.

— Да, это сработало хорошо, но все равно вы докопались. Пришлось заметать следы. Покончить с Биндером, убрать Брайтштайна. Фотография, где мы с ним на охоте в Штирии, тоже должна была исчезнуть из его кабинета.

— И все это проделал для вас сержант Тод? — спросил Гросс.

— Вижу, вы побеседовали с эрцгерцогом. Только он мог назвать вам эту фамилию. Впрочем, это не важно. Да, Тод показал себя умелым исполнителем.

— Ему пришлось даже внедриться в круги анархистов в Швейцарии и найти этого Луккени, — сказал Гросс.

— Нет, с анархистами работал другой офицер, но потом я приставил к Луккени Тода. Приказал поручить Луккени следить за императрицей, когда она в июне появилась в Вене. Чтобы потом не было сомнений, кто ее убил. Никто бы ни о чем не догадался, если бы не любопытство криминалиста и его друга адвоката.

Вертен решился снова вмешаться в разговор:

— Я понял так, что император знал о судьбе своего сына. А о гибели супруги? И о серии бессмысленных убийств, совершенных, чтобы прикрыть устранение камердинера Фроша?

Грюненталь долго молчал, прежде чем ответить.

— Я понимаю, что это должно вас обоих шокировать и вызвать протест, но управлять такой империей — недетская игра. Что значит жизнь нескольких простых людей по сравнению с благом империи?

Этот вопрос они выслушали в молчании.

Грюненталь внимательно оглядел того и другого.

— Итак, господа, теперь, когда все ваши выводы подтверждены, я предлагаю обменять ваше молчание на жизнь фрейлейн Майснер. И добавляю небольшой бонус, чтобы частично утолить вашу жажду возмездия. Жизнь сержанта Тода. Его устранят по моему приказу. Наш мир несовершенен, господа. И потому частичное возмездие всегда лучше, чем никакое.

— И как вы предполагаете осуществить передачу фрейлейн Майснер? — спросил Гросс, совершенно не смущенный последним откровением князя Грюненталя.

 

Глава двадцать четвертая

— Не нравится мне это, — засомневался Вертен.

Его поддержал отец Берты:

— Мне тоже. Слишком рискованно.

— Все пройдет нормально. Увидите, — заверил их Гросс.

Они сидели в кабинете Вертена, обсуждали план действий на сегодняшний вечер. Грюненталь сообщил, что Берту Майснер им передадут в Павильоне смеха в Маленькой Венеции. Так назывался район Пратера, где были воспроизведены несколько кварталов итальянского города с каналами. Князь объяснил, что поскольку парк развлечений закрыт в связи с трауром по убитой императрице, то встречу целесообразно провести там.

Он предупредил Гросса и Вертена не брать с собой оружие, иначе Тод «без колебаний покончит с подопечной».

— Надо учитывать образ мыслей Грюненталя, господа, — продолжил Гросс. — Он уверен в том, что ни я, ни Вертен не можем себе позволить расправу без суда. Достаточно вспомнить его последние слова, когда мы уходили: «Вы честные, уважаемые люди. Свято верите в законность. Сама идея самосуда приводит вас в ужас. В этом различие между нами, господа. Я не боюсь взять на себя такой грех. Потому что я князь, а вы простые граждане». Вы поняли? — Криминалист оглядел собеседников. — Быть честным и порядочным в его понимании — слабость. И сейчас на этом можно сыграть. Поскольку он не может вообразить нас коварными и достаточно храбрыми для такой затеи.

— А как быть с Тодом? — спросил Вертен.

— Он солдат, добросовестно выполняющий приказы командира. Убивать его обучили с молодых лет, больше, наверное, он ничего делать не умеет. Думаю, этот человек будет потрясен тем, что я ему сообщу. Оказывается, после стольких лет добросовестной службы князь Грюненталь решил отдать его на заклание.

— Он вам не поверит, — сказал Майснер.

— И не нужно, чтобы он мне поверил. Достаточно заронить ему в голову зерно сомнения относительно намерений хозяина. И тогда эти две гадины повернутся друг против друга.

— Слишком просто все у вас получается, Гросс, — со вздохом проговорил Вертен. — Мы не должны забывать, что на карту поставлена жизнь Берты.

— Именно к этому я и клоню, Вертен. — Гросс вопросительно вскинул брови. — Вы что, серьезно верите, что все мы, включая и ее, после сегодняшнего разговора будем целы? Что князь сдержит свое обещание? Нет. Он подождет, пока пыль уляжется, а затем его приспешники примутся уничтожать нас одного за другим. Вы хотите провести остаток жизни в ожидании этого?

Вертен устало откинулся на спинку кресла. Гросс был прав. Этот человек способен на все. Достаточно было один раз взглянуть в его черную душу.

Затем он вдруг вспомнил.

— Гросс, а ведь князь не ответил на мой вопрос.

— Не ответил, — согласился криминалист, не удосужившись спросить — на какой.

— Знал ли император об убийстве своей супруги и обо всем остальном?

— Вы могли бы поставить вопрос жестче, Вертен. Не по его ли приказу действовали убийцы? Так вот, на этот вопрос Грюненталь вам ответил. Он организовывал все эти убийства, и только он за них ответственен.

— Но?..

— Да поймите же вы наконец — императору совсем не обязательно было обо всем этом знать. Грюненталь сосредоточил в своих руках такую власть, что вполне способен действовать самостоятельно. Тем более что он убежден, что все делал на благо империи. Сегодня он вам сам это сказал. Так что прочь сомнения.

— Я тоже искренне сомневаюсь, что все эти преступления совершались с ведома Франца Иосифа, — произнес Майснер. — Помимо того, что он император, Франц Иосиф еще и человек. Он любил свою жену, это очевидно. И преподнес ей самый драгоценный дар, какой возможен в браке, полную свободу. Но это не имеет отношения к делу. Я согласен с вами, Гросс. С Грюненталем нужно покончить. Человек с такой извращенной моралью никогда не станет держать слово.

Гросс помолчал, затем посмотрел на Вертена:

— Как вы?

Тот наконец кивнул:

— Я тоже согласен.

— Хорошо. — Гросс сжал ладони. — Тогда давайте пригласим Климта и окончательно решим, как будем действовать.

Они пришли туда пораньше. Гросс хотел получше ознакомиться с расположением этой части парка. В Маленькой Венеции (ее еще называли «Венеция в Вене») никто из них до сих пор не бывал.

Над входами во все павильоны висели черные траурные флаги. В парке аттракционов ни души. Обычно тут народу было — не протолкнешься. Выходящих после циркового представления горожан завлекали прогулкой по таинственному гроту, где из углов внезапно выпрыгивали демоны, дальше их ждал следующий аттракцион, тоже интересный. Надо ли говорить о пивных и кафе? Они всегда были переполнены.

Гросс и Вертен перешли по мостику искусственный канал, миновали колесо обозрения и подошли к месту встречи, назначенному князем Грюненталем.

Маленькая Венеция Вертена впечатлила. Ему казалось, что он стоит на набережной венецианского Гранд-канала. Тут все было воспроизведено до малейших деталей. Каналы, протяженностью больше километра, и окружающие их здания, фасады которых были тщательно скопированы с венецианских, казалось, стоят тут сотни лет, а не три года. Ведь Маленькую Венецию построили только в 1895 году. Причем строителям каким-то образом удалось добиться запаха «гнилостной свежести» воды, как в настоящей Венеции.

Они остановились у Павильона смеха. Им было предписано не входить, ждать Грюненталя на набережной. Рядом покачивалась гондола, периодически постукивая о стенку. На носу там лежал смятый кусок брезента.

Они пришли одни, как предписывалось. Без оружия.

Над ними нависало огромное колесо обозрения, построенное к золотому юбилею Франца Иосифа. Вертен знал, что его открытие ознаменовалось весьма неприятным событием. Накануне на одной из тридцати кабинок повесилась некая Мария Киндль, якобы в знак протеста против тяжелого положения рабочих в Австрии. Сейчас там было тихо, как и на остальных аттракционах. В небе висела огромная луна. Дул изрядный ветерок, поэтому луну то и дело загораживали проносящиеся облака.

В кустах что-то зашуршало. Вертен резко развернулся и увидел кота, крадущегося вдоль дорожки. Порыв ветра заставил адвоката поежиться. Он чувствовал себя одиноким и беззащитным на этом открытом пространстве безлюдного Пратера. Но Гросс, кажется, присутствия духа не утратил. Выпятив грудь, он спокойно прохаживался вдоль канала туда-сюда.

Спустя час Вертен начал подозревать неладное.

— Они не придут.

— Чепуха, — прошептал Гросс. — Нас просто проверяют. Наблюдают из укрытия, не появится ли кто еще тут.

— Но наши уже здесь, Гросс.

— Да, Вертен, но они об этом не знают.

Прошло еще полчаса. Назначенное время давно миновало.

— Ну что, Гросс? — спросил Вертен.

Криминалист помолчал, затем кивнул:

— Да, пора.

Они быстро приблизились ко входу в Павильон смеха.

— Выходите, — крикнул Гросс.

Изнутри никто не отозвался.

Уже осознавая, что это провал, Вертен потянул дверь. Разумеется, она была заперта. Позади постукивания гондолы о стенку набережной стали более настойчивыми, как будто там что-то происходило.

Он обернулся.

— К лодке, Гросс.

Вертен перепрыгнул через парапет в гондолу и откинул брезент. Под ним лежал связанный Климт с кляпом во рту.

Согласно плану, Климт и Майснер должны были их подстраховать на случай, если маневр с сержантом Тодом не удастся и он не восстанет против Грюненталя. Для этого им предстояло днем незаметно спрятаться в Павильоне смеха. Они были вооружены охотничьими ружьями, оставшимися у Вертена с тех времен, когда он по настоянию отца ездил на охоту.

— Похоже, он нас там ждал, — сказал Климт, когда его развязали. — Появился почти сразу.

— Кто он? — спросил Гросс.

— Высокий такой, с лицом как ходячая смерть. И со шрамом.

Вертен похолодел. Это означало, что Берта мертва. И все из-за него и этого умника Гросса. Впрочем, винить криминалиста он не имел права. План одобрили они все. Но что теперь? Как он сможет жить без Берты? Как сможет жить с таким грузом на совести?

— И что было дальше? — спросил Гросс.

— Он все очень хитро подстроил. Только мы влезли в павильон, как там начался пожар. Все вокруг было охвачено огнем. Мы полезли в открытое окно, прямо ему в руки. А это был трюк. Небольшой огонек много раз отражался во всех зеркалах. Мы-то этого не знали. Тод заставил Майснера связать меня и увел его с собой.

— Тогда есть надежда, Вертен, — взволнованно проговорил Гросс. — Раз он не убил их тут же на месте, значит, она еще жива.

— Не нужно меня успокаивать.

— Тод передал мне слова князя Грюненталя, — сказал Климт. — Возможно, он был где-то поблизости тоже.

— И что? — поторопил его Гросс.

— Князь велел передать вам, что он разгневан вашим вероломством. Что вы нарушили соглашение. Сказал, что вы знаете, какая кара полагается за такой проступок. Мне он милостиво дарует жизнь, поскольку я, как художник, представляю для империи ценность.

— О Боже! — простонал Вертен. — Они ее убили.

— Погодите паниковать, — одернул его криминалист. — Пока еще ничего не известно.

Сильный порыв ветра поднял опавшую листву.

— Что мы стоим? — крикнул Вертен. — Пойдемте. Здесь нам больше нечего делать.

— Не торопитесь, адвокат — произнес голос из аллеи.

Они развернулись. Из темноты вышли трое. У Вертена бешено заколотилось сердце. Это не могло быть правдой. Но это было.

— Вопреки вашим представлениям обо мне я милосерден, — продолжил тот же голос.

Вертен не отрывал глаз от стоящих впереди людей. Это были Берта с отцом и сержант Тод, приставивший к ее голове пистолет.

— Но я желаю, чтобы вы теперь повторили свои обещания, — произнес князь Грюненталь, оставаясь невидимым. — Надеюсь, на этот раз вы подумаете, прежде чем их нарушить. Не надейтесь меня перехитрить, это не получится. Наблюдая за вашей глупой, бессмысленной суетой, я решил подарить вам вторую возможность. И прошу учесть, последнюю. Нам удалось найти подход к герру Майснеру, и он посвятил нас в ваши планы, профессор Гросс. Было неразумно с вашей стороны предполагать, что сержант Тод поднимется против меня. Этого не случится никогда, ни при каких обстоятельствах.

— Теперь я это понимаю, — подал голос Гросс.

— Ну и прекрасно. Итак, я вас слушаю, господа. Давайте по порядку. Вначале герр Вертен.

— Я обязуюсь хранить тайну, как это было у нас договорено.

— Я тоже, — сказал Климт.

— Профессор?

— Даю слово хранить тайну, — отозвался Гросс.

— О чем вы говорите? — неожиданно вырвалось у Берты.

— О том, чтобы все это осталось между нами, милая барышня, — спокойно проговорил князь Грюненталь. — Кстати, вы тоже должны со своим папашей пообещать мне это.

— Карл?

— Берта, — воскликнул Вертен, — прошу тебя, сделай то, что требует князь, иначе нас отсюда не выпустят!

— Я обещаю хранить тайну, — произнес стоящий рядом с ней герр Майснер, — и тебя, дочка, прошу сделать то же самое.

— Мы держали фрейлейн Майснер в неведении относительно нашего расследования, — вмешался Гросс. — Думали, что так безопаснее. Поэтому она ничего не знает.

— Все равно, пусть даст слово, — настаивал Грюненталь.

— Хорошо. — Берта откашлялась. — Я обещаю никому не рассказывать, что видела и слышала в последние несколько дней.

Грюненталь кивнул Тоду, разрешая отпустить Берту и ее отца. Она подбежала к Вертену, и они застыли в долгом объятии.

— Все, господа, — произнес Грюненталь со значением. — Можете идти.

Они побрели к выходу из парка. Вертен и Гросс знали, что это еще не конец истории. Пока князь Грюненталь жив, покоя им не будет.

 

Глава двадцать пятая

Вена

Суббота — воскресенье, 22–23 октября 1898 года

Минуло несколько недель. Их хватило, чтобы все как следует обдумать. Теперь пришла пора действовать.

Вертен вышел из фиакра у Дворца Кински. Бросил взгляд на ярко освещенные окна. Сегодня сюда на ежемесячный званый вечер съехались сливки общества. Лакей у входа, наряженный по моде восемнадцатого века, — припудренный завитой парик, панталоны до колен, чулки, — почтительно глянул на карточку с рельефной монограммой эрцгерцога Франца Фердинанда и с поклоном открыл Вертену доступ к собравшемуся наверху избранному обществу. Он поспешно поднялся по мраморной лестнице, опасаясь, как бы чей-то зоркий глаз не приметил в нем чужака. Тут ведь с такими не церемонятся, мигом выпроводят. Бальный зал блистал великолепием и роскошью. Изысканные хрустальные люстры под потолком, драгоценный паркет из мореного дуба. Сегодня здесь давал сольный концерт знаменитый пианист Падеревский. Вертен с облегчением увидел, что концерт еще не начался. Гости продолжали двигаться по кругу, обмениваясь фальшиво-приветливыми восклицаниями.

Как и полагал эрцгерцог, князь Грюненталь там присутствовал. Он стоял в центре группы знатных дам с бриллиантовыми диадемами в волосах и рассказывал что-то забавное. Дамы хихикали и обмахивались веерами.

Вертен приблизился к нему твердым шагом и громко объявил:

— Сударь, вы скотина и хам. Я вызываю вас на дуэль за оскорбление моей невесты.

Князь Грюненталь повернул к нему свое злое покрасневшее лицо как раз вовремя, чтобы получить пощечину белыми перчатками, которые Вертен специально купил для этой цели.

— Я жду ваших секундантов. Выбор оружия остается за вами. — Это было рискованно, но Вертен почти не сомневался, что возраст не позволит князю выбрать что-то, кроме пистолетов.

— Это возмутительное безобразие, — начал князь Грюненталь.

— Да. Так оно и есть. И его совершили вы. Если у вас осталась еще хотя бы крупица мужества, вы примете вызов. Или предпочтете ограничиться громкими словами и пустыми угрозами? А может быть, чтобы спасти свою честь, прикажете заковать меня в кандалы?

При этих словах дамы начали возбужденно перешептываться. Разговоры в зале стихли. Глаза всех были прикованы к князю Грюненталю. Вертен публично загнал его в угол, как и планировал.

— Ишь чего захотел, адвокат.

— Значит ли это, что вы принимаете мой вызов?

Еще минута напряженной тишины, и наконец князь прохрипел:

— Да, принимаю, будь ты проклят.

Приняв решение, Вертен все последние недели много времени проводил в тире, упражняясь в стрельбе. Наконец-то пригодились навыки, которые в юности пытался привить ему отец.

Берта, как только он посвятил ее в свои планы, уехала к отцу.

— Отговаривать тебя бесполезно, — сказала она, — а наблюдать твою гибель будет выше моих сил. Извини, Карл, однажды мы уже чуть не потеряли друг друга. Во второй раз мне не выдержать.

Вертен пытался ей втолковать, что он поэтому и решился на такой шаг, чтобы они больше не боялись потерять друг друга. Но она отказывалась понимать.

Секундантом князя Грюненталя оказался молодой адъютант, который дежурил в приемной Государственной канцелярии, когда Гросс и Вертен ждали аудиенции с императором. Он прибыл на квартиру Вертена через час с лишним после событий во Дворце Кински.

Пока все шло по плану. Адъютант объявил, что князь выбрал дуэль на пистолетах, один выстрел с каждой стороны. Расчет был на то, что Грюненталю и в голову не придет, что Вертен может оказаться метким стрелком. Его антисемитизм такую возможность просто отвергал. Адъютант назвал место проведения дуэли. Пратер, лужайка за колесом обозрения. Именно сюда привозил и бросал трупы своих жертв его приспешник Тод. И опять Вертен рассчитал правильно. Князь и тут не избежал нарочитой театральности.

— Завтра на рассвете, в шесть тридцать. — Адъютант сухо кивнул и вышел.

Гросс подождал, пока за ним закроется дверь, затем посмотрел на Вертена.

— Еще не поздно все отменить, дружище.

— Нет, Гросс, ничего отменять нельзя. — Вертен стиснул зубы. — Это единственный путь избавиться от бешеного пса.

Ночью он так и не смог заснуть. В голову лезли разные мысли. Эрцгерцог Франц Фердинанд поддержал его план. Еще бы, ведь это был хороший способ устранить самого злейшего врага без риска для себя. И если план не удастся, он будет ни при чем. Использовать при вызове на дуэль имя любимой было необходимо. Только такой повод мог в обществе считаться обоснованным. И это обеспечивало ему защиту в случае победы на дуэли. Ведь он стрелялся, защищая честь дамы сердца. Разве на его месте не поступил бы так любой уважающий себя мужчина? Тем более что любовные похождения князя Грюненталя были широко известны. Едва ли император сможет наказать дуэлянта-победителя.

В пять утра Вертен уже был одет. Фрау Блачки, всхлипывая, подала ему завтрак.

— Все будет хорошо, — успокоил он ее.

— О, герр доктор, я искренне на это надеюсь. — Она опять всхлипнула. — Что это за времена наступили, когда в руки приходится брать оружие такому человеку, как вы.

Вертен улыбнулся. От ее слов у него потеплело на сердце.

Заказанный экипаж прибыл в пять тридцать.

— Все готово? — спросил Вертен, посмотрев на своего секунданта.

— Я искренне на это надеюсь, — ответил криминалист.

Они сели, и карета двинулась по еще темным улицам. Рассветную тишину нарушал лишь стук колес по булыжной мостовой.

На лужайке их уже ждал Грюненталь со своим секундантом. Князь был без шляпы. Вертен с ужасом осознал, что у него кружится голова. Наверное, сказались недосып и нервное напряжение. Он сделал несколько глубоких вдохов и двинулся вперед.

Адъютант и Гросс сошлись для традиционного разговора перед дуэлью.

— Долг предписывает мне, — сказал адъютант, — предложить вашему приятелю возможность извиниться за нанесенное оскорбление. Если он не пожелает, мы начнем.

— Дорогой сударь, — ответил Гросс, — моему приятелю не за что извиняться. Оскорбление нанес ваш господин, и он должен за это ответить.

Они приступили к осмотру оружия. Грюненталь привез два одинаковых револьвера фирмы «Уэбли и Скотт» сорок пятого калибра с рукоятками из слоновой кости. Большой калибр означал, что он надеялся покончить с Вертеном одним выстрелом. Секунданты проверили револьверы, убедились, что в каждом только один патрон.

Вертена неприятно удивила тяжесть оружия. Он упражнялся с револьвером фирмы «Энфилд», который был много легче. Ну что ж, теперь уже ничего не изменишь. Придется воспользоваться тем, что было.

— После того как я расправлюсь с тобой, — крикнул издали Грюненталь, — придет время остальных. Никому из вас пощады не будет.

Вертен не ответил. Он знал это с самого начала. И на его план согласились все, кроме Берты.

Лужайку осветили первые лучи солнца. Лошади негромко заржали.

— Господа, — произнес адъютант. — Время.

Он поставил их спиной к спине.

— По моей команде вы разойдетесь на пятнадцать шагов. По следующей команде развернетесь и можете выстрелить.

— Скоро вы все подохнете, — успел прошипеть ему Грюненталь.

— Начинаем, — крикнул адъютант.

Вертен старался делать шаги как можно шире, потому что чем больше будет между ними расстояние, тем лучше. Несмотря на утреннюю прохладу, у него по шее стекали струйки пота. Неожиданно где-то на дереве сзади зачирикала птица. Это сбило его с толку, и он потерял счет шагам. Ведь имитация птичьего пения означала сигнал. Или сейчас действительно запела птица? Он глубоко вздохнул и, сделав еще несколько шагов, остановился.

— Повернитесь и стреляйте! — выкрикнул адъютант.

Вертен развернулся наполовину, как советовал инструктор по дуэлям, которого к нему приставил Франц Фердинанд. И не торопился стрелять, тоже как инструктировали, ожидая, что Грюненталь выстрелит первым. Но у князя, возможно, был похожий инструктор, потому что он тоже повернулся к Вертену в профиль и тоже ждал.

— Стреляйте, — повторил адъютант.

Грюненталь, видимо, решил не мешкать. Он тщательно прицелился и выстрелил. Все произошло так быстро, что Вертен даже не почувствовал удара пули. Просто правая нога подогнулась, и он повалился на землю.

— Вертен! — Гросс кинулся к нему.

Он лежал на спине, наблюдая парящих в небе птиц, которых спугнул звук выстрела. Происходящее казалось ему теперь смешным и нелепым. Он ощущал себя персонажем романа Толстого.

Затем все пространство заполнило лицо Гросса.

— Я сейчас отвезу вас к доктору.

— Помогите мне встать. За мной осталось право выстрела.

— Хватит, Вертен. Не будьте глупцом. Мы попробуем другой путь.

— Черт возьми, помогите мне встать. Вы мой секундант, действуйте как положено.

Неожиданная ярость друга испугала Гросса, и он помог ему подняться.

Вертен проковылял на свое место. Увидев его на ногах, Грюненталь побледнел. Выстрел должен был убить этого мерзавца. Но не его выстрел, конечно, а меткого стрелка, сержанта Тода, спрятавшегося сзади в деревьях. Так что птица тогда запела не случайно, это был сигнал, что Климт и Дункан взяли Тода.

— Ваш приятель в состоянии продолжать? — крикнул адъютант.

— Да, в состоянии, — крикнул в ответ Вертен.

Потрясенный Грюненталь смотрел, как Вертен прицеливается. И не в корпус. Нет. Он хотел покончить с этим чудовищем раз и навсегда. Поставив раненую правую ногу потверже, Вертен, превозмогая боль, поднял револьвер «Уэбли и Скотт» перед собой, поддерживая его левой рукой.

Грюненталь неожиданно дернулся, как будто его пронзил страх, и выкрикнул:

— Ты не посмеешь убить князя, плебей!

Грохот выстрела снова заставил птиц взлететь со своих гнезд, и они замелькали в розоватом рассветном небе. Пуля попала Грюненталю в левый глаз и снесла ему затылок. Он опрокинулся на спину. И его великолепную седину окрасила смесь мозгов с кровью.

 

Эпилог

Вертен по-прежнему чувствовал себя немножко пьяным. Это от морфия. Завтра ему уменьшат дозу обезболивающего, а пока он наслаждался приятным туманом в голове.

В его палате пахло цветами. Их было много. В том числе и несколько букетов от Гросса. Криминалисту пришлось спешно отбыть в Буковину, ректор университета прислал за ним человека. Там нашли временное помещение для кафедры. Вчера вечером перед отъездом он посетил Вертена и подарил ему свою книгу «Психология преступления» с автографом.

— Надеюсь, что судьба еще подарит нам возможность поработать вместе, — сказал он, уходя.

Накачанный лекарствами Вертен едва ворочал языком. Поэтому он просто кивнул, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, когда Берта провожала криминалиста из палаты.

Да, она вернулась. Сразу же, на следующий день. И теперь все время была рядом, следя, чтобы визитеры долго не засиживались.

Теперь она говорила с очередным гостем.

— Только недолго, герр Климт. Ему нужен сон.

— Я очень недолго, — ответил художник. — И позвольте сообщить вам, фрейлейн Майснер, что мне очень приятно снова вас видеть.

Она улыбнулась:

— Вы очаровательны, как всегда, Климт, но сейчас вам это не поможет. Пара минут, не больше.

Климт наклонился над кроватью Вертена.

— Представляете, сегодня ночью в Вене произошло очередное самоубийство. Просто ужас. По самоубийствам наш город удерживает пальму первенства в Европе. Так пишут иностранные газеты. На этот раз с колеса обозрения спрыгнул военный. Какой-то сержант Тод.

Вертен облегченно вздохнул. Он не был мстительным, но этого убийцу ему было не жалко.

— На самом деле, — прошептал Климт, наклоняясь ближе к его уху, — его убил Дункан в Пратере перед дуэлью. Я бы не хотел подвернуться этому шотландцу под горячую руку. Крепкий парень. Мы этого Тода подержали некоторое время в леднике, чтобы никто не мог связать его смерть с гибелью Грюненталя.

Вертен сделал над собой усилие и произнес:

— Спасибо, Климт. Вы настоящий друг.

Климт отрицательно покачал своей крупной головой:

— Не за что, адвокат. Но я по-прежнему мучаюсь, что до сих пор не заплатил вам положенный гонорар. Трудно иметь дела с аристократами.

— Хватит, Климт, — прервала его Берта. — Карлу нужно поспать.

«Как хорошо, что все наконец закончилось», — подумал Вертен, погружаясь в сон.