Пролог

Она торопливо шагала по темной булыжной мостовой, с досадой перебирая в памяти недавние неудачи. Сама виновата! Зачем, спрашивается, связалась с этим напыщенным актеришкой Жирарди. Ведь Митци, лучшая подруга, давно советовала бросить его и попробовать забраться в постель к Климту. Что было бы, наверное, не сложно. И вот теперь этот никчемный парень, совершенная размазня, выставил ее. У него, видите ли, с утра важная репетиция перед премьерой. И в довершение всего она опоздала на последний трамвай. Ну как тут не расстраиваться.

Мужчина на углу Кёрнтнер-штрассе и Грабен, тронув пальцами край шляпы, вежливо осведомился:

— Сколько?

Вообще-то его ошибка понятна. Приличную девушку, одну, так поздно (в десять тридцать) на улице не встретишь. К тому же на этом перекрестке предлагала себя половина шлюх Вены. Но все равно, кому понравится, если тебя приняли за проститутку. Поэтому она, расстроившись, тут же свернула в темный переулок за собором Святого Штефана. Решила, что так быстрее доберется до пансиона, где снимала квартиру.

Вокруг не было ни души. И стояла тишина, почти такая же, как у нее дома в небольшой деревеньке на западе Австрии. Ей вдруг стало страшно. Газеты писали о появившемся недавно в Вене маньяке-убийце. В Пратере уже нашли тела нескольких его жертв.

Она ускорила шаг, пытаясь унять дрожь. Выбросить из головы эти страсти! Лучше думать о том, как много ей удалось сделать здесь, в столице, за такой короткий срок. Ее деревушка осталась в другом мире. Три года подряд она таскала из конвертов с жалованьем отца по несколько пфеннигов, пока наконец не набрала нужную сумму на билет в третьем классе до столицы. И уехала, а отцу, который все время был хмур и мрачен, и слова не сказала. В Вене она поднялась наверх даже быстрее, чем ожидала, — спасибо красоте и природной смекалке. И вот теперь она любовница самого знаменитого венского актера и натурщица самого знаменитого художника. Правда, не приведи Господь, если отец увидит хотя бы один ее портрет. Впрочем, этого можно не опасаться, папашу интересует только пиво.

А Климт… у него такие пронзительные глаза. Он смотрит на тебя и как будто раздевает, хотя ты уже голая. Заглядывает тебе в самое нутро. В его студии всегда так холодно. Она хнычет, жалуется на «гусиную кожу», а он говорит, что такой вот она ему и нужна. Что от холода у нее сильнее торчат соски. Очень странный этот Климт. Когда в первый раз привел ее в свою студию, то сразу заявил: «Зови меня просто Густль». Но даже и не думал приставать, хотя она заметила, что ему понравилась.

Неожиданно она осознала, что не знает, в какую сторону свернуть. Увидев впереди слабый свет, пошла на него. Над канализационным люком был натянут парусиновый тент. Под ним горел фонарь, но людей не было видно. Должно быть, спустились вниз. Она содрогнулась при мысли — каково это там, в канализации? Где только не приходится работать людям!..

— Фрейлейн, вы потеряли дорогу? — произнес мужской голос.

Она обернулась. Мужчина, на вид вполне приличный, внушал доверие.

— Кажется, да.

Это были ее последние слова.

 

Глава первая

Вена

Среда, 17 августа 1898 года

Утром адвокат Карл Вертен поднялся в дурном настроении. Не было желания не только работать, но даже завтракать. На столе стыл превосходный кофе, сваренный экономкой фрау Блачки. Рядом лежали чистые листы бумаги.

Он имел обыкновение работать сразу после завтрака. Но сейчас ничего не хотелось делать. Да, адвокат баловался сочинительством, и, ему казалось, не без успеха. Во всяком случае, пять его рассказов уже были опубликованы — он называл их историями «прерванных жизней».

Причиной сегодняшнего скверного аппетита и отсутствия литературного вдохновения была вчерашняя встреча с бывшим коллегой из Граца, выдающимся криминалистом доктором Гансом Гроссом. Они славно поужинали, но само присутствие Гросса заставило Вертена осознать, что его писанина — никчемное занятие, а его литературные амбиции — тщетная попытка как-то скрасить скучную жизнь. Да что греха таить, рассказы Вертена весьма далеки от настоящей литературы. Так себе, средненькие опусы, которые даже сравнивать стыдно с тем, что пишет Артур Шницлер, молодой человек, сын известного венского врача-ларинголога.

Но зачем перекладывать вину на Гросса? Криминалист говорил правду. Вот уже шесть лет, с тех пор как Вертен перестал заниматься уголовными делами и переехал из Граца в Вену, где открыл практику, связанную с завещаниями и опекой, Гросс не переставал твердить, что это ошибка и решение следует пересмотреть.

От невеселых размышлений его избавил шум в коридоре, за которым последовал настойчивый стук в дверь гостиной.

Вертен глянул на часы в корпусе из севрского фарфора на каминной полке. Для первой почты рановато.

— Да?

Дверь медленно отворилась. В гостиную сначала робко заглянула, а затем вошла фрау Блачки. Лицо красное, натруженные руки засунуты в карманы свеженакрахмаленного передника.

— Там человек пришел поговорить с вами, герр доктор.

Он собирался напомнить ей, что часы завтрака для него священны, но дверь распахнулась шире, и в комнату буквально ворвался коренастый, плотный крепыш. Короткие волосы взъерошены, нестриженая борода растрепана. На незваном госте был длинный восточный халат красновато-лилового цвета, на ногах сандалии.

— Вертен, старина! — пророкотал вошедший. Его простонародный венский выговор был заметен с первых слогов. — Мне надо было срочно вас увидеть.

— Думаю, у вас это прекрасно получилось, Климт, — отозвался адвокат ровным голосом и улыбнулся фрау Блачки, чтобы она не волновалась.

— Я говорила ему, что вы завтракаете, — пробормотала она, надув губы.

Вертен кивнул и улыбнулся шире:

— Все в порядке, фрау Блачки. Вы можете идти.

Уходя, она бросила взгляд на известного всей Вене художника Густава Климта. Так рассерженная мать смотрит на провинившегося сына.

— Ко мне явились полицейские, — продолжил Климт, после того как закрылась дверь. — Они перевернули в моей студии все вверх дном. Я пришел за вами.

— Погодите, Климт. Что полицейским понадобилось искать в вашей студии? Свидетельства нарушения морали? — Вертен невольно вымещал плохое настроение на расстроенном художнике. — Им не нравится, что на ваших холстах слишком много обнаженных дам из общества?

— Они идиоты, — бросил Климт. — Думают, что это я ее убил. Кретины. Мою милую Лизель, лучшую натурщицу из всех, какие у меня были. С чего бы это мне учинять над ней насилие?

Вертен насторожился.

— Убийство?

— Вы что, меня не слушаете, старина? Убили Лизель Ландтауэр. Милую Лизель.

— Так-так. — Вертен поднялся из-за стола и увлек художника к креслам в стиле бидермайер у камина. — Давайте начнем сначала.

Климт с опаской посмотрел на хрупкое изящное кресло, затем плюхнулся на узорчатую обивку всей своей массой. Вертен занял кресло рядом.

— Так что там произошло?

Климт провел своими толстыми пальцами по волосам и откинулся на спинку кресла.

— Сегодня утром ее нашли мертвую. В Пратере.

— Очередное злодейство?

Климт кивнул.

— Какой-то маньяк убивает людей в Пратере, и теперь они решили, что это я.

Вертену, конечно, было известно, что вся Вена пребывает в ужасе от четырех убийств — сегодняшнее уже пятое, — совершенных за последние два месяца. Среди прочего они вчера с Гроссом обсуждали и эти преступления. Респектабельные газеты, такие как «Нойе фрайе прессе» и «Винер цайтунг», писали об убийствах сдержанно, опуская леденящие душу детали и не строя версий. Газеты помельче, напротив, старались перещеголять друг друга в описании жестокости убийцы, которого уже окрестили «венским Джеком Потрошителем». Тела всех жертв были обнаружены в Пратере, неподалеку от колеса обозрения, построенного английским изобретателем Бассетом в 1887 году в честь пятидесятилетнего юбилея правления императора Франца Иосифа.

Густав Потрошитель? Какая чушь. Вертен хорошо знал этого человека. Климт в гневе был непредсказуем, но чтобы хладнокровно лишить жизни пятерых ни в чем не повинных людей? Об этом не могло быть и речи. Однако полицейские всегда руководствуются правилом — в первую очередь подозревать людей, самых близких к жертве.

Неожиданно Вертен ощутил восторг предвкушения разгадки некоей тайны, какого он давно не испытывал.

— Очевидно, вам не предъявили обвинения, иначе вы бы находились в тюремной камере.

— Пока нет. Но обыскивают студию. Задают разные дурацкие вопросы насчет Лизель. Позировала ли она мне обнаженной? Вот дураки. Конечно, позировала, а как же иначе напишешь обнаженную натуру. Пририсовать пару грудей мужчине-натурщику, как это делал гомик Микеланджело?

— Успокойтесь, Климт. Что они вам сказали?

— Один из этих ослов нашел в студии эскиз первого варианта моей картины «Nuda Veritas», которую я писал прошлой весной. Им показалось, что девушка на ней похожа на Лизель. Вот молодцы, какая великолепная дедукция! Как же ей не быть похожей на Лизель, если она позировала для этой картины?!

Вертен вспомнил симпатичное молодое существо на картине, репродукцию которой Климт поместил на обложке журнала «Ver Sacrum». Картина вызвала тогда возмущение венского респектабельного общества. Рыжеволосая девушка-женщина, полностью обнаженная, изображена в полный рост. Лишь длинные локоны частично покрывают груди. В правой руке у нее зеркало. Вертену особенно нравилась символика этого пустого зеркала. Что в нем видит современный мужчина? Обжигающий свет правды или всего лишь отражение собственной самодовольной суетности?

Впрочем, сейчас не время для подобных размышлений.

— Отвечайте на мой вопрос. Вас обвиняют в убийстве?

Как ни странно, тон Вертена несколько успокоил художника. Он подался вперед в кресле и сложил руки, как будто собрался играть на концертино.

— Ну, не совсем, но наседают. И все смешали в одну кучу. Вертен, я ведь даже имен этих четырех убитых не знаю.

— А вот эта убитая вчера молодая женщина, кем она вам приходилась?

— Я же сказал — натурщица.

— Она была вашей любовницей?

Климт махнул рукой.

— Вчера вечером Лизель должна была прийти позировать, мы так договорились. Но она прислала записку, что не может.

Вертен заметил, что художник не ответил на вопрос относительно его отношений с натурщицей, и снова испытал трепет восторга. Прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз опрашивал не вызывающего доверия свидетеля или подозреваемого, и сейчас удовлетворенно отметил, что интуиция ему по-прежнему не изменяет.

— Написала, — продолжил Климт, — что девушка, с которой она снимает квартиру, заболела и ей нужно за ней ухаживать. Зачем было врать, да простит ее Господь. Сказала бы, что у нее свидание с каким-то молодым поклонником. Я бы понял.

— А почему вы думаете, что она соврала? — спросил Вертен.

Клим пожал плечами:

— Все просто. Я выходил купить хлеба, а когда возвращался, увидел ту самую девушку, с которой она жила. Якобы больная выходила из моего дома. Это она принесла записку от Лизель.

Климт вдруг оглянулся на два пышных рогалика, лежащих нетронутыми на подносе с завтраком.

Заметив это, Вертен поднялся, принес поднос и поставил на колени художнику.

— Я вижу, вы пропустили свой обычный завтрак в кафе «Тиволи».

Вертен знал привычки Климта. Художник вставал каждое утро в шесть и выходил из своей квартиры, где жил с матерью-вдовой и незамужними сестрами, на десятикилометровую прогулку. По пути он обязательно заходил в кафе «Тиволи», где лакомился свежеиспеченными рогаликами, густо намазанными маслом и джемом, запивая их несколькими чашками крепкого кофе с добавлением горячего шоколада и взбитых сливок. Затем отправлялся работать в свою студию, недалеко от дома, где жил Вертен.

— Вы не позавтракали, потому что вчера не ночевали дома, верно? — догадался адвокат. — Значит, вот в чем проблема. Нет алиби.

Неожиданно Климт опустил поднос на пол и встал, зацепив полами халата подлокотник кресла и чуть его не опрокинув. Подошел к окну, посмотрел с четвертого этажа вниз, на залитую солнцем улицу, постукивая пальцами по подоконнику.

— Алиби, конечно, есть, — пробормотал он, обращаясь к окну, затем развернулся лицом к Вертену. — Но я его не использую. Не хочу убивать мою бедную маму. Да и чувства Эмилии тоже надо пощадить.

Эмилия Флёге была младшей сестрой невестки Климта, моложе его больше чем на десять лет, с которой у него был уже довольно длительный роман. После безвременной смерти брата, тоже художника, Климт взял обеих женщин под свою опеку. Ходили сплетни, что этот сатир Климт не столько ласкает молодую женщину, сколько любуется ею, как идеалом женственности.

— Вы должны мне все объяснить, Климт. Ведь я ваш адвокат. Разумеется, это останется между нами.

Климт вздохнул, вернулся в кресло и глотнул кофе из фарфоровой чашки производства знаменитой мануфактуры «Аугартен».

— Эх, сюда бы еще взбитых сливок.

Вертен в очередной раз удивился, почему он питает слабость к этому варвару. Но ответ был известен. Потому что этот человек рисует как бог.

— Тут вот какое дело, — произнес Климт, продолжая пить кофе небольшими глотками. — У меня есть близкая подруга. Живет в Оттакринге.

Вертен молчал. Он не собирался облегчать Климту задачу. Пусть сам расскажет что у него за любовница в рабочем пригороде, с которой он провел ночь.

— Она живет там с малолетним сыном.

Тут уж Вертен не мог удержаться и удивленно вскинул брови.

— Да, я был с ней прошлой ночью, — продолжил Климт. — С ней и мальчиком. Теперь вы видите, почему мне нельзя ссылаться на это алиби. Моя бедная мамочка будет в шоке. Это может ее убить. Я же сказал ей, что прошлой ночью работал допоздна над заказом и остался ночевать в студии. Эмилии… хм… ей, конечно, тоже это будет неприятно.

— А если полиция обвинит вас в убийстве, вы что, готовы рискнуть своей шеей ради соблюдения приличий?

Климт поставил чашку на поднос и откинулся на спинку кресла.

— Что, может дойти до этого?

— Не знаю. Но нам следует предусмотреть все возможные варианты. Убийства в Пратере будоражат общество. Люди требуют найти преступника.

Климт отрицательно покачал головой:

— Рассказать о вчерашнем я не смогу. Из-за мамы… Но вы мне верите, Вертен? Ведь я не убийца.

Вертен кивнул, хотя помнил, что впервые он защищал Климта, когда его арестовали за вооруженное нападение и нанесение побоев.

— Климт, как зовут вашу приятельницу? Мне нужно с ней поговорить.

— И вы туда же? Боже, почему все ополчились против меня?

Художник снова поднялся с кресла, поставил на стол поднос и принялся ходить по комнате туда-сюда.

— Успокойтесь, Климт. Это формальность. Я адвокат и потому скептик.

— Плётцл. Вот, я назвал ее. Анна Плётцл. Адрес: Оттакрингер-штрассе, дом двести тридцать один, квартира двадцать девять А.

— Хорошо. — Вертен покинул свое кресло, чтобы направиться к письменному столу из вишневого дерева и записать данные в блокнот. — Полагаю, на те дни и часы, когда были совершены другие убийства, у вас имеются более приемлемые алиби?

Климт уставился на него непонимающими глазами.

— Какие дни и часы?

— Повторяю, Климт: дни и часы, когда произошли в Пратере другие убийства. Если почерк убийцы фрейлейн Ландтауэр окажется похожим на остальные, вас могут заподозрить в совершении и этих преступлений. Понимаете?

До Климта наконец-то дошло.

— Да…

— Так что с алиби? — спросил Вертен.

— Дайте подумать. Когда это все было?

Вертен помнил даты, как и большинство жителей Вены.

— Поздно ночью или на рассвете пятнадцатого июня, тридцатого июня, пятнадцатого июля и второго августа.

Климт задумался, затем посмотрел на адвоката.

— Вы что, полагаете, что я помню, чем занимался два месяца назад? Это действительно необходимо?

— Вы ведете какие-то записи, дневник?

Климт удрученно мотнул головой.

— Ничего, Климт. Думаю, пока они ограничатся этим последним убийством. Я советую вам не показываться в своей студии до окончания обыска. Присутствие полицейских, несомненно, будет вас злить, а перебранка с представителями власти нам не нужна. Они, конечно, предъявили вам ордер на обыск?

— Не знаю. Один помахал у меня перед носом какой-то бумажкой.

— Вот что, Климт. Отправляйтесь домой, поспите. Скажите маме, что вам нездоровится.

— Мне нужно быть в Сецессионе. Там уйма дел. У нас в следующем месяце первая выставка, а строители до сих пор не закончили.

— Прекрасно. В таком случае отправляйтесь в галерею. А свою студию обходите стороной, пока я не выясню, что происходит.

Климт облегченно вздохнул.

— Вертен, вы само благородство. Я знал, что на вас можно положиться. А еще говорят, что у адвокатов нет души.

Полчаса спустя Вертен, высокий, худощавый, в хорошо сидящем дорогом костюме и коричневом котелке, вышел на залитую ярким солнечным светом Йозефштедтер-штрассе. И тут же начал насвистывать мелодию из «Летучей мыши» Штрауса. Это было очень не похоже на него, насвистывать, да к тому же что-то из оперетки, — но такое сейчас у него было настроение.

Он чувствовал прилив бодрости и энергии. И причина этому — дело Климта. Адвокат неожиданно понял, что все последние шесть лет страдал. Ему не хватало адреналина, который поступал в кровь, когда он занимался уголовными делами. Вчерашняя беседа с Гроссом помогла ему это понять. Его жизнь стала удушающе скучной.

Гросс, конечно, выдающаяся личность. Еще не такой старый, пятьдесят два года, крупный, краснолицый, узкие усики, вокруг лысины венчик седоватых волос. После выхода в свет в 1893 году сенсационной монографии «Расследование преступлений» он сразу стал известен в Европе и Америке. В этом году ожидается появление его следующего труда «Психология преступления». Гросс также начал выпуск ежемесячного альманаха «Архив криминалистики». Недавно в университете города Черновцы, в Буковине, императорским указом была учреждена кафедра криминалистики, и заведовать ею был назначен профессор Гросс. По пути к месту службы он на несколько дней остановился в Вене.

Вчера за ужином Гросс был чрезвычайно оживлен. Рассказывал Вертену о своих последних делах. Затем удивил тем, что, оказывается, видел труп четвертой жертвы пратерского маньяка. Это ему устроил Майндль, бывший помощник, с которым он работал в Граце. Теперь Майндль занимал довольно высокий пост инспектора венской полиции.

Гросс не мог рассказать Вертену о ранах, какие нанес убийца своим жертвам, потому что дал слово инспектору Майндлю хранить тайну. Только заметил, что это «ужасно и отвратительно».

Вертен, которому в принципе до всего этого не было никакого дела, тем не менее слушал Гросса с напряженным интересом.

А теперь вот случай с Климтом только подтвердил, что последние шесть лет Вертен не живет, а прозябает. Ему просто необходимо снова начать вести уголовные дела. Без них он закиснет.

«Хорошо, что я устроил себе отпуск, — подумал он. — Отдохну от этой скукотищи».

На прошлой неделе Вертен закрыл свой офис на августовские вакации. Через несколько дней ему предстояла поездка к родителям в поместье в Верхней Австрии. Так почему бы эти дни не посвятить делу Климта.

Студия художника располагалась в дворовом флигеле посреди сада. У входа дежурил дородный полицейский с копной темно-рыжих волос, отражавших солнечные блики.

Вертен дотронулся до края шляпы. Полицейский кивнул. В своей плотной синей форме он, должно быть, сильно потел.

— Здесь что-то случилось, господин полицейский?

— Ох уж эти художники. — Полицейский мотнул массивной головой в сторону студии. — Никогда не знаешь, что они вытворят.

— Действительно, они все довольно странные, — согласился Вертен.

Но полицейский оказался неразговорчивым, и Вертену ничего не удалось из него вытянуть. Он вернулся на улицу и, продолжая весело насвистывать, направился к Ринг-штрассе, где в отеле «Бристоль» остановился Гросс. На углу у цветочницы он купил красную гвоздику и вставил ее в петлицу.

Да, черт возьми, он снова начинал чувствовать вкус жизни. Какое счастье, что старый друг и коллега Гросс оказался в эти дни в Вене, чтобы инициировать его пробуждение. Нет, это не может быть случайностью. Это рука судьбы. Он усмехнулся. Судьба в его размышлениях не фигурировала уже много лет.

К Гроссу он шел с полной уверенностью, что криминалист непременно заинтересуется. Это же чрезвычайно любопытно, что в совершении пратерских убийств подозревают Густава Климта, самого скандального среди венских художников.

 

Глава вторая

В отеле привратник сказал Вертену, что герр доктор утром отправился в Музей истории искусств и обещал вернуться к обеду в двенадцать тридцать.

Солнце припекало, но адвокат решил пройтись пешком в тени платанов по Ринг-штрассе. Войдя в музей, он сразу свернул направо к величественной мраморной лестнице, на верху которой находился зал Брейгеля. Потолок вестибюля перед залом расписал Климт, когда еще работал в классическом стиле.

Гросс стоял в стороне от нескольких групп посетителей, которые внимательно слушали экскурсоводов, рассказывающих о фламандском художнике свои обычные байки. Вертен знал, что криминалист мог бы добавить еще парочку в их репертуар, поскольку был знатоком Брейгеля. Мало сказать знатоком. Под псевдонимом Марсель Вайнтрауб он опубликовал часто цитируемую монографию о стилистических особенностях раннего творчества фламандского мастера, однако свое увлечение не афишировал. Криминалисту не пристало разбрасываться по мелочам, сказал он однажды в разговоре с Вертеном.

Адвокат невольно залюбовался Гроссом. Гигант, два с лишним метра ростом, на голову выше любого в зале, внимательно изучал человеческую комедию на брейгелевской «Игре детей», что-то записывая в блокнот в сафьяновой обложке.

Приблизившись, Вертен намеревался хлопнуть старого друга по плечу, однако Гросс его опередил.

— Не поднимайте шум, Вертен, — произнес он, не оборачиваясь. — Вы оказались здесь случайно или искали меня?

Затем криминалист сунул блокнот в карман пиджака и с видимой неохотой отвернулся от картины.

— Последнее, — ответил Вертен.

— Понимаете, внял совету супруги, — сообщил Гросс, видимо, решив объяснить свое присутствие здесь. — Она настаивает, чтобы я не отрывался от художественной жизни.

Вертен усмехнулся:

— Вот как, герр Вайнтрауб?

Гросс, очевидно, забыл, что однажды, выпив за ужином несколько рюмок сливовицы, признался Вертену в своем пристрастии к Брейгелю.

Однако сейчас замечание адвоката его нисколько не смутило.

— Выкладывайте, дружище. Что такого важного случилось, что вы выследили меня здесь? Разумеется, я рад вас видеть, но…

Вертен отвел его в угол зала, рассказал об утреннем визите Климта и о своем намерении защищать художника в суде.

Гросс потер свои большие руки, как проголодавшийся человек при виде яств, расставленных на обеденном столе. Звук получился довольно громкий. Несколько находящихся в зале пожилых дам неодобрительно посмотрели в его сторону.

— Великолепно, — проговорил он, не думая понижать голос. — Я полагаю, вы рассчитываете на мою помощь?

— Конечно, если вы располагаете временем.

— Разумеется! — воскликнул Гросс, заработав еще несколько сердитых взглядов в свою сторону. — Для интересного расследования у меня всегда найдется время. К тому же в Буковине мне пока нечего делать.

Гросс быстро пошел к выходу. Вертен последовал за ним.

На первой ступеньке главной лестницы Гросс внезапно остановился.

— С чего начнем? Вот в чем вопрос, Вертен. Я думаю, первым делом нужно проверить, имеет ли художник алиби на другие четыре убийства.

— Я этим уже интересовался, — сказал Вертен. — К сожалению, Климт дневник не ведет.

Гросс махнул рукой:

— Чепуха. Проверить всегда можно, и времени для этого достаточно. Кроме того, нам следует убедиться еще кое в чем. А именно, не совершил ли герр Климт преступление на почве страсти. Наши французские друзья называют это сексуальными мотивами. Предположим, натурщица была его любовницей. В порыве ревности он ее убивает, а затем, придя в себя, приходит в ужас и, чтобы скрыть преступление, тащит убитую в Пратер, чтобы это выглядело как очередное злодеяние маньяка.

Вертен кивнул, соглашаясь.

Гросс оживился еще сильнее.

— Впрочем, это тоже довольно легко проверить. Вертен, проводите меня к телефону. Мне нужно кое-куда позвонить.

Недалеко от музея проходила линия недавно пущенного трамвая. Они доехали до остановки Альзе-штрассе и прошли несколько кварталов в сторону городской больницы. Гросс ничего не объяснял, а Вертен не спрашивал. Впрочем, стук колес экипажей мог помешать говорить. Ими была заполнена вся мостовая. От едкого запаха конского навоза у Вертена защипало в носу. Он в очередной раз посетовал, что Вена по-прежнему живет в начале девятнадцатого века, хотя на пороге двадцатый. Автомобилей почти не было видно, зато на улицах города разъезжали разнообразные конные экипажи. Наряду с трамваями ходили омнибусы и конки.

Тон консерватизма задавал сам император. Франц Иосиф не был сторонником технического прогресса и принципиально не ездил на автомобиле. В его дворце было всего несколько телефонов, а секретарши имперской канцелярии не пользовались распространенными по всей Европе печатными машинками. По настоянию Франца Иосифа вся корреспонденция, начиная с его собственной, велась исключительно от руки.

Вскоре они достигли больничной аллеи и перед ними возник главный корпус, унылое серое здание. Чуть подальше вырисовывались очертания весьма примечательного сооружения, Башни Дураков, где всего каких-то тридцать лет назад еще содержали в ужасных средневековых условиях душевнобольных.

Гросс воспользовался боковым входом. Привратник в серой форме и с серым лицом — что весьма соответствовало окружающей обстановке — почтительно поклонился.

— Решили зайти еще раз, герр доктор?

Гросс кивнул.

— Надеюсь, вы помните о распоряжении инспектора Майндля из департамента полиции?

— Да, герр доктор, помню. Замечу, что сегодня прекрасный день для визита. Там сейчас прохладно. Как в соборе.

Вертен наконец понял, куда они направляются. Очевидно, криминалист позвонил своему бывшему коллеге Майндлю, и тот разрешил пропустить их в морг.

Они начали спускаться по лестнице. С каждым пролетом становилось все прохладнее, как предсказал привратник. Гросс остановился перед дверью с табличкой «Отделением 1».

— Это здесь.

Он легко постучал пару раз и сразу вошел.

В небольшом зале в два ряда стояли столы с мраморными столешницами. В каждой имелся желоб для стока жидкости. На нескольких лежали трупы, покрытые толстым белым, с желтоватым оттенком, полотном. Пол был выложен светло-желтой плиткой. Сверху из окна в комнату струился мрачный зеленоватый свет. В другом конце подвала с потолка на шарнирах свисали газовые фонари.

У одного из столов прозектор в халате, до локтей заляпанном кровью, внимательно вглядывался в брюшную полость трупа. Вертен задержал дыхание. В нос ударила вонь, смесь химикатов и разлагающегося человеческого тела. Он поспешно отвел глаза от трупа.

— Полагаю, инспектор Майндль звонил, — сказал Гросс, обращаясь к прозектору.

Тот не потрудился оторвать глаза от работы. Лишь коротко бросил:

— Седьмой стол.

Это был самый дальний стол от окна. Тело под покрывалом казалось небольшим по сравнению с остальными в зале. Гросс, очевидно, свой человек в морге, без церемоний отбросил покрывало. Вертен увидел девушку. Ее тело, совсем недавно свежее и полное жизни, теперь было жутковато-белым. Он не отметил на нем заметных признаков насилия. Только небольшой шрам на носу. Ее губы, которые вчера еще были розовыми и целовали мужчину, теперь тоже стали белыми. Соски так и не дождались, когда к ним приникнет младенец. Они потеряли свой замечательный цвет и обвисли. О жизни здесь напоминали лишь золотисто-каштановые волосы на голове и внизу живота девушки.

— Мэри, — неожиданно прошептал Вертен.

Ему показалось, что он действительно произнес это слово вслух, настолько несчастная девушка напомнила ему покойную невесту. Они были примерно одного возраста. И сразу накатила старая привычная печаль. Ощущение горя и вины за то, что он не был с ней, когда она в нем нуждалась. Вертен тогда работал целыми днями, часто задерживаясь до позднего вечера. Ему хотелось стать в Граце самым известным адвокатом по уголовным делам, и он до самых последних дней ее пребывания в туберкулезном санатории в Земмеринге даже не осознавал, насколько она больна. Ее звали Мария Элизабет Фолькер, но она настаивала, чтобы имя произносили на английский манер. Мэри посмеивалась над серьезностью Вертена, ерошила ему волосы. С ней он оживал, чувствовал себя молодым. Порой она нежно журила его за то, что он много времени проводит в обществе бандитов и воров.

Родители постоянно упрашивали Вертена заняться более респектабельной практикой, но он не соглашался. Бросить уголовные дела его заставила Мэри.

Он помнил их последнюю встречу в санатории, как будто это было вчера. Ее щеки, порытые нездоровым румянцем, рассыпанные по подушке золотисто-каштановые волосы.

— Бедный Карл, — прошептала она. — Когда-нибудь ты поймешь, как много мы с тобой упустили.

Сразу после ее смерти Вертен переехал в Вену, где стал вести только гражданские дела. Такое он придумал себе наказание. И теперь, глядя на эту безвременно погибшую девушку, он чувствовал боль в груди. «Мэри, ненаглядная моя. Как же это я тебя потерял?»

Гросс тем временем снял шляпу и пиджаки принялся своими большими волосатыми руками ощупывать тело девушки. Он сжимал ей рот, раздвигал губы.

— Труп относительно свежий. Еще не прошло посмертное окоченение.

При этих словах произошло неожиданное. Нос девушки вдруг отвалился. Обнажились две зияющие дыры и розоватые хрящи. Вертен охнул, но Гросс, едва поморщившись, водрузил нос на место, как если бы это была деталь скульптуры, над которой он работал. Затем с тем же деловым безразличием криминалист осмотрел уши девушки, руки и ноги. Чем дальше вниз двигался Гросс, тем сильнее Вертену не хватало воздуха.

Слава Богу, что криминалисту было заранее известно, что преступник девушку не изнасиловал. И он не стал это проверять, а вернулся к голове. Поднял по очереди восковые веки, вглядываясь в безжизненные зрачки. После чего внимательно изучил шею трупа.

— Именно так. — Он кивнул адвокату. — Вертен, взгляните. Вот автограф убийцы.

Гросс приподнял голову девушки, осторожно, чтобы не упал отрезанный нос, обнажил сонную артерию на шее, где стал виден небольшой аккуратный разрез.

Вертен кивнул, тяжело сглатывая.

— Я полагаю, разрез он сделал, когда она была уже мертва, — сказал криминалист, опуская голову мертвой девушки. Голова тут же накренилась влево, отчего свалился отрезанный нос. Он быстро водрузил его на место и продолжил: — Вначале преступник сломал ей шею, как и другим четырем жертвам. Второй шейный позвонок треснул как грецкий орех, и это было причиной смерти. Что касается носов, то их он отрезал одним уверенным сильным движением и бросал рядом на тело куда попало.

Вертен снова сглотнул. Нет, это вовсе не приключение, каким он полагал дело Климта пару часов назад. Все гораздо серьезнее. Убитая девушка оказалась так похожа на его Мэри, что теперь он просто обязан найти убийцу, ради памяти невесты.

— Но если она была уже мертва, зачем резать? — спросил Гросс и тут же ответил: — Чтобы сцедить кровь. Понимаете, все пять жертв выжаты насухо, как рубашки в прачечной.

Вертен молчал. Единственное, о чем он сейчас мечтал, — это поскорее выйти на свежий воздух.

Гросс накрыл тело покрывалом. Затем медленно надел пиджак, шляпу и посмотрел на Вертена.

— Вчера за ужином мы предположили, что в Вене действует безумец. Вы по-прежнему так считаете?

Вертен откашлялся.

— Но кто еще мог сотворить такое?

Гросс продолжал сверлить его пронизывающим взглядом.

— Мой дорогой Вертен, относительно этого можно построить еще несколько версий.

Когда они покидали зал, прозектор уже занимался следующим трупом.

Гросс с веселой деловитостью отрезал солидный кусок сосиски, наколол его на вилку, затем соорудил сверху миниатюрный стожок из сочной квашеной капусты и все это отправил в рот. Вертен пил небольшими глотками минеральную воду из бокала и, пытаясь возбудить аппетит, наблюдал за обедающими посетителями ресторана. Но это не помогало. Лежащий передним на тарелке шницель по-прежнему напоминал мертвое тело девушки на мраморном столе в морге.

Гросс пропустил обед в «Бристоле», и Вертен повел его в этот симпатичный маленький ресторан на боковой улице, недалеко от университета. Он любил сюда заходить. Тут всегда было оживленно, и с кухни доносились восхитительные запахи. Но сейчас из головы никак не шла убитая девушка. Она каким-то странным образом слилась в его сознании с Мэри.

— Вы не голодны, Вертен?

— Желудок после такого зрелища не сразу может принимать пищу, — ответил он.

Гроссу, очевидно, подобного рода тонкости были чужды. Он с видимым удовольствием продолжал уплетать замечательные венские сосиски.

После обеда они решили прогуляться по парку среди фонтанов и выкурить по сигаре. В ресторане Гросс большей частью молчал, сосредоточившись на еде, а теперь сытый, да еще взбодренный несколькими рюмочками шнапса, снова был склонен к беседе.

— Мы убедились, что способ умерщвления этой девушки точно такой же, как и всех остальных. Это означает, что ваш приятель-художник либо убил их всех, либо невиновен.

— В данном случае давайте говорить о Климте как о моем клиенте, а не приятеле, — сказал Вертен. — И я по-прежнему сильно сомневаюсь, что он убийца.

— Ну что ж, будем исходить в расследовании из этого. Вы сказали, что у него в Оттакринге любовница?

Вертен кивнул.

— Давайте пройдемся еще. — Гросс улыбнулся. — Думаю, после обеда нам это не вредно. Пусть желудок делает свою работу, а мозг свою. Так вот, после всего увиденного у вас есть еще какая-нибудь версия, кроме маньяка-безумца?

— Сцеживание крови, — вдруг вспомнил Вертен. — Это уже где-то было.

Гросс метнул на него взгляд.

— Так-так…

— Кажется, вы расследовали подобный случай в Пёльнау.

Гросс одобрительно хмыкнул.

— Удивительно, Вертен, что вы помните мои дела.

— Кое-что, конечно, помню, но о тех убийствах много писали газеты. Так что дело это у вас было не из рядовых.

— Вы помните детали?

— Случилось это в Богемии, у деревни Пёльнау. Жертв было две… или три. Убийца их вначале задушил, а затем выпустил всю кровь. Кое-кто в полиции сразу счел эти убийства ритуальными. Если я правильно помню, первое время вы тоже склонялись к этой версии.

Гросс невозмутимо пожал плечами:

— Служебный долг предписывает следователю учитывать все факты, даже неприятные.

— Тогда речь шла о еврейских ритуальных убийствах, — уточнил Вертен.

— Я не антисемит — надеюсь, вы не сомневаетесь. В конце концов, доказательством этого является наша дружба.

— Ну, что касается меня, то я крещен и давно ассимилирован. Помню, вы говорили, что моя фамилия звучит абсолютно по-немецки, а наружность никак не выдает происхождения.

— Да, черт возьми, говорил, — бросил Гросс.

— Кстати, о внешности, — продолжил адвокат. — Неужели каждый еврей обязательно должен походить на сгорбленного алчного ростовщика, персонажа многочисленных карикатур? Нас, Вертенов, например, вряд ли кто выделит в толпе австрийцев.

Он хорошо помнил старания отца сделать из него аристократа. Что означало бесконечные занятия верховой ездой, фехтованием и стрельбой. А весной и осенью, в ущерб занятиям, приходилось на неделю выезжать на охоту. Так молодой Вертен против своей воли окреп телом, стал метким стрелком, искусным наездником и фехтовальщиком, хотя его всегда тянуло к книгам.

— Фамилию Вертен нам выбрал дедушка. Ее носил хозяин, у которого он тогда работал. Уже много десятилетий среди Вертенов нет ни одного иудея. Лишь одни добрые протестанты.

Некоторое время они шли молча, наблюдая за проделками длинношерстной таксы, которая сорвалась с поводка и бегала вокруг своей хозяйки, беспорядочно размахивающей зонтиком.

Привычка подшучивать друг над другом сохранилась у Вертена и Гросса со времен их длительного сотрудничества в Граце. Они сблизились после одного процесса. Вертен тогда проиграл дело, а обвинителем на процессе, и по совместительству следователем, был Гросс. Вертен нашел криминалиста после судебного заседания, чтобы высказать восхищение его работой и попросить поделиться опытом. Польщенный Гросс взял Вертена под свое крыло. Молодой адвокат стал постоянным гостем в его уютном доме в центре Граца, которым умело управляла фрау Адель Гросс.

Так получилось, что Вертен в этой семье оказался как бы посредником между поколениями. Он быстро сблизился с их сыном Отто, который был на тринадцать лет младше его. В свою очередь, Ганс Гросс был на семнадцать лет старше Вертена. Молодому адвокату удалось завоевать доверие Отто и помочь преодолеть сложности, всегда возникающие в трудном подростковом возрасте.

Гросс был благодарен Вертену. У него с сыном отношения не сложились. Когда речь шла о психологии преступников, тут он был мудрец. А вот понять собственного сына оказался не в состоянии. Ганс Гросс был слишком консервативен и пытался воспитывать Отто так, как воспитывал его отец, а отца дед. Он отказывался понимать, что времена изменились и сейчас молодежь пошла другая. Появились юноши крайне впечатлительные, подверженные неврастении. Вертену же это было хорошо знакомо. К сожалению, таким же был и его младший брат Макс. Он закончил свою жизнь типично по-австрийски: застрелился на могиле своего кумира, драматурга Грильпарцера. Вертен приложил все усилия, чтобы судьба брата миновала Отто. Теперь он был рад узнать, что младший Гросс уже на последнем курсе медицинского института.

Все это укрепило дружбу Гросса и Вертена. Многие считали шумного и задиристого криминалиста черствым эгоистом, но Вертен знал, что душа у Гросса мягкая и добрая.

Тявканье длинношерстной таксы отвлекло адвоката от воспоминаний.

— Надеюсь, Гросс, вы не станете проводить прямых аналогий с убийствами в Пратере, — произнес он. — Ведь, если память мне не изменяет, в Пёльнау убийцей оказался почтмейстер, который первое преступление совершил из ревности, а потом убил еще двоих и сцедил кровь, чтобы отвести от себя подозрение.

— Мой долг — проверить все версии. В газетах писали, что у евреев принято на какой-то их праздник добавлять в мацу христианскую кровь. Приходилось учитывать и такое.

Вертен резко остановился.

— Вы что, серьезно? Это же антисемитизм чистой воды. Ритуальные убийства, какая чушь. На пороге двадцатого века.

— Но тела убитых обнаружены в Пратере, — заметил Гросс. — Там рядом еврейский квартал.

— Нет, ну это просто невозможно. Да, я ассимилирован, но по-прежнему еврей и нахожу подобного рода теоретизирование в высшей степени для себя оскорбительным.

— Перестань кипятиться, Вертен, — произнес Гросс ровным голосом. — Расследуя преступление, я ничего не принимаю на веру. Мой подход чисто научный, лишенный предубеждений. Позвольте перечислить, что мне известно. Имеются пять убитых, двое мужчин и три женщины. Возраст разный, от восемнадцати лет до пятидесяти трех, среди жертв есть люди из общества, но есть и из социальных низов. Метод умерщвления — вот единственное, что связывает эти преступления. Убийца ломает жертвам шеи, затем сцеживает кровь, после чего отрезает носы и оставляет тела в одном и том же месте. Отсюда я делаю вывод, что мы имеем дело с мужчиной достаточно сильным, чтобы сломать человеку шею, и достаточно умелым в обращении с ножом или другим весьма острым инструментом, чтобы сделать одинаковые разрезы сонной артерии. Вот все, что я пока знаю, Вертен.

— Но почему он отрезает носы? Это что за ритуал?

Гросс в ответ усмехнулся.

Вертен кивнул:

— Понимаю. Что-то вроде автографа?

— Великолепно, Вертен. У вас действительно первоклассное дедуктивное мышление. Вам не следовало бросать уголовные дела. — Гросс подождал реакции Вертена и, не дождавшись, продолжил: — Вспомните карикатуры на евреев. Что там самое характерное? Да, именно крючковатый нос. Так что не исключено, что это своеобразная садистская форма мести — отрезать носы христианам. Такой автограф мог оставить и еврей.

— Надеюсь, вы выступаете сейчас как адвокат дьявола, не более того?

Криминалист в очередной раз пожал плечами:

— Я всего лишь обозначаю одно из возможных направлений расследования.

— Но ведь Климт не еврей и не антисемит.

— Точно так же, как не являлся ни тем и ни другим почтмейстер, убийца в Пёльнау, о котором вы любезно мне напомнили, — отозвался Гросс. На его лице играла ироническая улыбка. — Но это лишь указывает, что таким способом можно пустить следствие по ложному пути.

Вертен молчал, и Гросс принялся развивать мысль:

— Мой друг, я предвижу в этом деле множество трудностей. Тут самое главное — ничего не упустить. Франция, конечно, прославилась своим «делом Дрейфуса», но, заверяю вас, в Австрии полно своих доморощенных фанатиков-оптимистов. Некоторые из них мои земляки. Родом из Штирии. Взять хотя бы Шёнерера и его соратников, немецких националистов. Или нового бургомистра Вены Карла Люгера, прославившегося своими антисемитскими высказываниями. Достаточно вспомнить его знаменитую фразу: «Кто еврей — решаю я». Если в газетах появятся подробные описания убийств в Пратере, эти господа сразу же объявят их ритуальными. А евреев убийцами. При бургомистре, который проповедует ненависть к евреям с политической трибуны, что может получиться? Правильно, погромы.

Вертен хорошо знал, о ком идет речь. Этот человек, которого мелкая буржуазия любила и называла Красавчик Карл, был политическим шарлатаном и демагогом, использующим антисемитизм для завоевания популярности у венцев. Из-за его взглядов император трижды отказывал ему в утверждении на пост бургомистра.

— Так что сами видите, Вертен, — пророкотал Гросс, — какое у нас положение. Нам нужно раскрыть эти убийства, прежде чем пойдут слухи. Прежде чем некоторые шустрые журналисты раскопают информацию и опубликуют за границей.

— Как адвокат, — наконец подал голос Вертен, — я прежде всего должен доказать невиновность моего клиента, Густава Климта.

— Но это одно и то же, — произнес Гросс с пафосом. — Либо он совершил все пять преступлений, либо ни одного. Потому что иным способом художник никак не мог узнать автограф убийцы.

Некоторые считают, что он повлиял на взгляды жившего в то время в Вене молодого Гитлера. Во всяком случае, сам фюрер это признает в «Майн кампф». Его фразу «Кто еврей — решаю я» любил повторять Герман Геринг. Люгер внес большой вклад в развитие Вены в начале XX века. Его имя до сих пор, несмотря на протесты антифашистов, носят один из бульваров венского Ринга и крупнейшая церковь («Мемориальная церковь Карла Люгера») на Центральном кладбище Вены.

Внезапно Вертен ощутил беспокойство. Теперь он уже не был уверен, что ему следовало обращаться за помощью к Гроссу. Возможно, и его решение заняться этим делом было опрометчивым. В течение двух поколений Вертены тщательно скрывали свои еврейские корни. А что, если это расследование снова навсегда свяжет его с евреями? Но погибшая ни за что девушка взывала с мраморного стола о возмездии. Он не имел права отказываться.

 

Глава третья

До пригорода Оттакринг пришлось долго тащиться на трамвае. Видимо, чтобы убить время, Гросс завел разговор о наблюдательности.

— Я полагаю, Вертен, вы обратили внимание на прозектора в морге.

Адвокат тогда был настолько подавлен обстановкой, что запомнил только его заляпанный кровью халат.

— Вынужден признаться, нет, — ответил он.

Трамвай пересек Гюртель, внешнюю кольцевую дорогу города. Дальше пошли построенные за последние несколько десятилетий серые многоквартирные дома, где жил простой люд.

— Вы уверены? — Казалось, Гросс был искренне удивлен. — Друг мой, попытайтесь восстановить в памяти зал в морге. Вызовите в воображении обстановку, освещение, а затем уберите все лишнее. Оставьте только прозектора, сосредоточенного на своей работе настолько, что он не потрудился на нас посмотреть. Вглядитесь в него, Вертен. Ищите что-то красное.

— Гросс, что там может быть красного, кроме крови? — Вертена игра начала захватывать.

Сидящий впереди старик в тирольской шляпе обернулся.

Встретив его вопросительный взгляд, Гросс тронул край своего котелка и вернулся к разговору.

— Нет, нет, Вертен. Не кровь, а родимое пятно. У этого человека на левом виске есть крупное родимое пятно в форме полумесяца. Оно было хорошо видно, когда мы вошли.

Вертен прикрыл на пару секунд глаза, восстанавливая в памяти зал в морге. Увидел руки прозектора, копающиеся в брюшной полости трупа, затем его мысленный взгляд пошел вверх. Вот и родимое пятно.

— Вы правы, Гросс. У него есть родимое пятно, именно в форме полумесяца.

— Вот видите, оказывается, это не так уж сложно. — Гросс улыбнулся. — Кстати, Вертен, наблюдательность нуждается в постоянной тренировке. Вот мне очень помогает изобразительное искусство. Я могу быть надежным свидетелем. — Заметив во взгляде адвоката недоумение, он пояснил: — Часто на допросах свидетели говорят одно, а на суде совсем другое. Сколько раз в моей практике дела рассыпались из-за подобных вещей. Понимаете, люди легко поддаются внушению, особенно если им намекнуть. Бывали случаи, когда дальтоники твердо заявляли, что, например, рубашка на подозреваемом была синяя. Вам известно, что пять процентов взрослых мужчин не могут отличить красный цвет от синего?

— Гросс, опять вы поражаете меня широтой своих знаний.

Криминалист уловил в тоне Вертена сарказм.

— Извините, старина, если я вам наскучил. — Он помолчал с минуту, затем добавил: — Кстати, у прозектора нет никакого родимого пятна. Это вам еще один пример, как легко человек поддается внушению.

Остаток пути к дому Анны Плётцл они молчали.

Она жила в самом конце трамвайной линии, рядом с кладбищем. На узкой улице, в пятиэтажном многоквартирном доме, таком же как все остальные в квартале. Парадная дверь была открыта. Жители здесь обходились без любознательной консьержки, следящей за порядком.

Квартира Анны Плётцл была на пятом этаже, в конце коридора. Перед тем как постучать в дверь, Вертен про себя помолился, чтобы она оказалась дома. Ему очень не хотелось еще раз ехать в Оттакринг для подтверждения алиби Климта.

Пришлось постучать еще два раза, прежде чем дверь открыла улыбающаяся миниатюрная женщина. Впрочем, улыбку быстро сменило хмурое выражение. Она, видимо, ждала кого-то, но явно не их.

— Что вам угодно?

— Сударыня, — проговорил Гросс, стаскивая с головы котелок и слегка подталкивая Вертена, чтобы он сделал то же самое. — Мы явились с миссией от вашего доброго друга герра Климта.

— Вас послал Густль? — недоверчиво спросила она.

Анна была совсем не похожа на бесплотных неземных женщин, которых изображал на своих полотнах Климт. Вертен удивлялся, что мог найти в ней художник. Неказистая, плоскогрудая, над верхней губой темные волоски.

— Разумеется, мадам, он нас послал, — ответил Гросс, но эти слова только усилили ее подозрения.

Вертен извлек визитную карточку.

— Фрейлейн Плётцл, я адвокат герра Климта.

Анна взяла карточку. Рука у нее была огрубевшая, натруженная. Не исключено, что прежде она работала прачкой, подумал Вертен.

— Зачем ему понадобился адвокат?

— Может быть, вы позволите нам войти, и мы все объясним? — предложил Вертен.

— А что тут объяснять?

Появившийся сзади мальчик потянул ее за юбки. Она его отпихнула.

— Иди играй, Густль. Видишь, мама занята.

Анна снова посмотрела на визитную карточку и кивнула:

— Ну что ж, входите.

Далеко идти не пришлось. Почти сразу за порогом начиналась комната, которая, очевидно, служила гостиной, спальней и столовой одновременно. Над неприбранной двуспальной кроватью висело распятие. По кровати и полу были разбросаны детские кубики. В центре комнаты на заставленном грязной посудой овальном столе лежали листки с каракулями ребенка. Тут же валялась и нуждающаяся в стирке женская сорочка.

Вертен был смущен. Он не подозревал, что такая обстановка может быть частью жизни Климта.

— Что он натворил, что ему понадобился адвокат? — спросила Анна. Затем, взглянув на Гросса, добавила: — Даже два.

— Мы призваны ему помочь, — начал Гросс, но она его оборвала:

— Если у него неприятности, пусть разбирается сам. Мне и своих хватает.

Вертен вскочил.

— Никаких неприятностей нет, я вас заверяю. Мы пришли, только чтобы убедиться…

— Я знаю, что значит «убедиться». Не надо мне ничего разъяснять. Кое-что прочитала в книгах.

Она показала на книжный шкаф в углу комнаты.

— Интересно. — Гросс тут же двинулся к шкафу и начал перебирать книги.

— Собственно говоря, нам от вас нужно только одно, — продолжил Вертен. — Чтобы вы подтвердили, что герр Климт действительно был здесь прошлым вечером.

— Чего это ради я буду что-то подтверждать? За кого вы меня принимаете?

— За человека, близкого герру Климту.

— Что значит близкого? Ну приходит он иногда сюда меня рисовать. Но только лицо, учтите. Ничего неприличного.

— Конечно, конечно. А вчера?

Она нахмурилась.

— Оставьте, пожалуйста, меня в покое. Вчера, вчера… ничего я вам не скажу.

— Полно вам скромничать, фрейлейн Плётцль. — Потеряв терпение Вертен повысил голос. — Климту нужна ваша помощь.

— Выходит, у него неприятности. Тогда зачем вы мне солгали? — Она выхватила из рук Гросса книгу и показала на дверь. — Мне неприятности не нужны. Так что уходите.

— Фрейлейн Плётцль…

— Я фрау Плётцль. Господь дал вам глаза, почему вы ими не пользуетесь? Вот же мой сын.

— А где его отец? — спросил Гросс.

— Это не ваше дело. Убирайтесь, или я начну звать на помощь. Таким приличным господам, наверное, скандал ни к чему.

— Мама, — подал из угла голос мальчик, — когда придет дядя Густль? — Он был совершенно не похож на Климта. Слабенький, бледный.

— Убирайтесь! — крикнула Анна. — Немедленно!

Медлить они не стали.

— Ну, и какой итог? — спросил Вертен, когда они вышли на улицу.

— Я полагаю, она все подтвердит, если ее попросит сам Климт. Но на суде свидетельства женщины из низов будут мало что значить. — Он усмехнулся. — А гонора-то сколько. Прижила сына от любовника, который вряд ли при дневном свете осмелится произнести ее имя, и тем не менее озабочена чистотой своей репутации. Не желает помочь любовнику, попавшему в беду.

— Теперь я не сомневаюсь, что Климт действительно был у нее вчера вечером, — сказал Вертен. — Понятно, почему его такое алиби сильно смущает.

— Однако возвращаемся мы не с пустыми руками.

Гросс достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул Вертену. Развернув его, тот увидел грубый карандашный набросок бородача, сильно похожего на Климта, но с рожками и раздвоенным хвостом. Подпись печатными буквами внизу гласила: КЛИМТ.

— Откуда это у вас? — спросил Вертен, протягивая листок обратно.

— Лежал в книге, которую я смотрел у любезной фрау Плётцль. Сомневаюсь, что она ее читала. Скорее всего книгу принес Густав Климт.

— Ну принес и принес. Что в этом такого? Климт читает. В конце концов, он художник, а не варвар.

— Полагаю, что нет. Хотя с другой стороны…

— Пожалуйста, Гросс, не надо. Что это за книга?

— «Гениальный человек».

— Чезаре Ломброзо?

— Он самый, — сказал Гросс. — Один из моих предшественников в области криминалистики, хотя я не полностью разделяю положения его теории, что преступные наклонности передаются по наследству. В некоторых случаях — да. Но итальянец слишком сильно полагается на антропологию. Вот, например вы, Вертен, с вашими высокими скулами и довольно хищным носом неплохо подходите под его физиогномический тип преступника, но я еще никогда в жизни не встречал человека с меньшими преступными наклонностями, чем вы.

— Благодарю вас, Гросс.

— Довольно странное чтение для вашего приятеля-художника, как вы полагаете?

Вертен эту книгу не читал, но знал, о чем она. Ломброзо считает художественный гений своеобразной формой наследственной душевной болезни. Он приводит чертову дюжину образцов живописи, которую характеризует как «живопись душевнобольных».

— Может быть, Климт вычитал в этой книге что-то и о своем искусстве, — проговорил Гросс со слабой улыбкой. — Тут есть над чем подумать.

* * *

В центр Вены они вернулись уже к концу дня. Пересели на другой трамвай, который доставил их на площадь Карлсплац. Сегодня там, как и почти во все летние дни 1898 года, собралась толпа зевак вокруг строительной площадки. В заборе были любезно просверлены отверстия, причем на разной высоте, для людей разного роста. Но теперь, когда сооружение уже устремилось ввысь, они были не нужны. Здание в форме куба венчал гигантский бронзовый шар, увитый лавровыми листами. Однако многим этот шар казался больше похожим на кочан капусты. Прохожие останавливались и, покачивая головами, перебрасывались шутками.

— Надо же, что придумали эти сумасшедшие художники.

— Похоже на гробницу, — заявила крупная полногрудая матрона, поднеся к глазам лорнет.

Гросс наконец не выдержал:

— Вертен, объясните ради Бога, куда вы меня ведете?

— Скоро увидите, — отозвался адвокат, не замедляя шага. Теперь пришла его очередь разыгрывать таинственность, как это делал Гросс во время визита в морг.

Он показал свою карточку красноносому привратнику у парадных дверей и, обходя препятствия, двинулся в вестибюль строящегося здания. В воздухе висела пыль, стучали молотки, громко переговаривались рабочие. Гросс был вынужден прикрыть уши ладонями.

Вертен почти сразу отыскал глазами нужного человека, который в том же самом длинном расшитом халате раздавал указания плотникам и малярам. В данный момент Климт показывал одному из них, как получить на стене нужную фактуру белого.

Адвоката он увидел раньше, чем тот его окликнул.

— Вертен, наконец-то. Что вас задержало? — Художник крепко сжал своей мясистой лапой руку Вертена.

— Нам нужно… — начал Вертен, но его прервал толстый рабочий с листом светокопии. Климту пришлось отойти с ним в сторону.

Гросс воспользовался этим, чтобы тронуть Вертена за рукав.

— Кто этот мусульманин? — Он насмешливо кивнул в сторону Климта, намекая на халат.

— Так это он и есть. Наш клиент.

— Чего же вы не предупредили?

— Хотел, но потом передумал. Решил, что так будет забавнее.

Климт наконец избавился от рабочего и подошел к ним, смущенно пожимая плечами.

— Позвольте мне представить вам моего коллегу, доктора Ганса Гросса, который любезно согласился помочь, — сказал Вертен.

Художник удивленно вскинул брови:

— Тот самый Ганс Гросс? Криминалист?

— Тот самый, — ответил Гросс, лучезарно улыбаясь.

— Как славно. — Климт неожиданно обнял криминалиста.

Тот застыл, прижав руки к бокам, недовольно глядя через плечо Климта на Вертена.

— У нас возникли трудности с вашей приятельницей из Оттакринга, — сказал адвокат, предварительно оглядевшись.

Однако Климт, видимо, полагал, что скрывать ему нечего, и громко спросил:

— Она сказала, что я не был у нее вчера ночью?

— Ваша приятельница вообще отказалась разговаривать. Как только узнала, что я ваш адвокат.

Климт положил свою медвежью лапу на плечо Вертена.

— Анна передумает. У нее была нелегкая жизнь. Она не привыкла доверять людям.

— Думаю, ей это не помешает, герр Климт, — произнес Гросс, вступая в разговор. — А тем временем мы могли бы проверить ваше алиби в те дни, когда были совершены другие убийства.

Климт посмотрел на Вертена.

— Это необходимо, — сказал адвокат. — Пожалуйста, сосредоточьтесь на числах, которые я вам назвал: пятнадцатое и тридцатое июня, пятнадцатое июля и второе августа.

Первые три убийства всколыхнули всю Вену, и многие горожане превратились в детективов. Дело в том, что убийства совершались через равные промежутки времени. Утром пятнадцатого июня было обнаружено тело Марии Мюллер, прачки. Затем, немногим больше чем через две недели, тридцатого июня, был убит Феликс Бруннер, слесарь-водопроводчик. Когда пятнадцатого июля случилось третье убийство, все решили, что замысел преступника ясен. Новое злодеяние он совершил спустя пятнадцать дней, и жертвой пала опять женщина из низов, швея Хильда Динер, мать четверых детей. Она вывела поздно вечером на прогулку собаку и не вернулась домой. Ее тело обнаружили в Пратере, как и остальных. Собаку так и не нашли. Таким образом, убийства происходили каждые пятнадцать дней, все жертвы были из простых людей. И соблюдалась последовательность — сначала женщина, потом мужчина, затем снова женщина.

Бульварная пресса призывала население выслеживать убийцу. Нетрудно было догадаться, что следующее преступление должно совершиться тридцатого июля и мужчинам следует быть настороже.

Однако ночь тридцатого июля прошла без особых происшествий. Трое крепких мужчин вызвались бродить по Пратеру, изображая наживку для убийцы. Каждый был при оружии. У одного тяжелая дубинка, у другого кастет, у третьего трость со спрятанным внутри стилетом. При приближении незнакомца все трое среагировали одинаково. В результате школьный учитель из Сан-Плётена, который приехал в Вену на каникулы и заблудился по дороге в свой пансион, получил сотрясение мозга, мелкий воришка-карманник, работавший на улицах рядом с парком аттракционов, отделался сломанной рукой, а полицейскому, одетому в партикулярное платье, досталась резаная рана.

На следующее утро горожане с облегчением вздохнули, полагая, что убийства закончились. Однако спустя три дня преступник снова объявился. На этот раз жертвой стал мужчина, но не из рабочих. Александр фон Флигель был богатый промышленник-парфюмер. Его фабрики в Вене, Линце и Граце среди прочего выпускали модный женский крем для лица. Он засиделся допоздна с приятелями в ресторане и немного перепил. Поэтому домой в карете не поехал, а сказал, что хочет пройтись, протрезвиться. Приятели видели, как он неторопливо двинулся по улице, покуривая сигару. Его тело нашли утром второго августа в Пратере.

Климт тщетно пытался вспомнить, где находился в эти дни. Наконец махнул рукой.

— Нужно спросить Эмилию. Может быть, она в какой-то из дней получала от меня открытку.

Гросс и Вертен переглянулись.

— Мы привыкли переписываться независимо оттого, встречаемся или нет, — пояснил художник. — Открытки красивые. Из нашей мастерской.

— Я уверен, что они красивые, герр Климт, — сказал Гросс. — Но понимаете ли вы важность подтверждения вашего алиби?

— Да. Герр Вертен уже объяснил мне, что если удастся доказать мою непричастность к другим убийствам, то, значит, я не убивал и Лизель. Потому что все эти несчастные убиты одинаковым способом.

— Совершенно верно, — согласился Гросс.

— Думаю, активная защита для меня предпочтительнее.

— Кажется, герр Климт, вы знакомы с юриспруденцией. Знаете меня? А я не настолько глуп, чтобы надеяться на широкую известность.

— Я много читаю, — ответил Климт, чуть улыбнувшись.

— В том числе и Ломброзо.

Улыбка с лица Климта исчезла.

— Откуда вы знаете?

Гросс протянул ему набросок.

— Нашел в доме… вашей приятельницы, в книге «Гениальный человек».

Климт посмотрел на набросок, усмехнулся, затем смял его в шарик и бросил в кучу мусора.

— Вы считаете себя гениальным, герр Климт? — спросил Гросс.

— Признаюсь, иногда считаю. Но бывают времена, когда я ощущаю себя шарлатаном. Вам знакомо подобное чувство, доктор Гросс?

В ответ Гросс лишь загадочно улыбнулся.

Выйдя на улицу, Гросс покачал головой:

— Странный человек, не правда ли? Воображает себя гением, не считающимся с мнением общества, мечется по залу в несуразном восточном халате и в то же время заботится о чести своей жалкой возлюбленной. Как он стал вашим клиентом?

— Должен признаться, случайно, — ответил Вертен. — В молодости Климт имел обыкновение искать вдохновения в Триесте.

— Неужели ездил в Италию?

— Нет, гораздо ближе. В Вене есть такая улица, Триестер-штрассе. Все называют ее Триест. Там собирались ломовые извозчики. Так вот, когда Климта покидало вдохновение, он отправлялся на Триестер-штрассе и затевал драку с первым попавшимся возницей, который обижал своих лошадей. Утверждал, что потасовка высвобождает его жизненную энергию.

— И однажды его арестовали? — спросил Гросс.

Вертен кивнул:

— Да. За членовредительство. Сломал извозчику руку. Но я доказал, что это была самозащита. Противник бросился на него с ножом.

— Человек такой силы, наверное, легко сломает другому шею, — пробормотал Гросс. — Она треснет как грецкий орех.

 

Глава четвертая

Утром Вертен имел обыкновение записывать в дневник события вчерашнего дня. Сегодня его никто не потревожил, и он спокойно позавтракал кофе с рогаликом, а затем минут сорок спокойно поработал, получая от этого больше удовольствия, чем от своих литературных упражнений.

В дверь постучала фрау Блачки.

— Доктор Вертен, к вам пришли.

Он глянул на часы. Рано, даже для Гросса.

— Женщина, — добавила она с неодобрением. Если бы одобряла, то назвала бы посетительницу «дама».

Вертен понятия не имел, кто это мог быть.

— Проводите ее сюда, фрау Блачки.

Вошедшая через несколько секунд женщина вся светилась молодостью и красотой. Грациозная, с нежной, почти прозрачной, кожей, белой как алебастр. Уложенные в модную прическу волосы прикрывала сиреневая косынка.

Вертен сразу узнал ее по картинам Климта.

— Фрейлейн Флёге?

— Густава арестовали! — выпалила она вместо приветствия. — Пришли к нему в квартиру и забрали как обычного уголовника в присутствии матери и сестер. Я пришла к вам за помощью, адвокат Вертен.

Он встал, придвинул ей кресло:

— Прошу вас, садитесь. Думаю, мне удастся его вызволить. Но тут есть одна трудность.

— Вы имеете в виду его нежелание сослаться на алиби у фрейлейн Плётцль?

Вертену не удалось скрыть удивления.

Она улыбнулась:

— Да полно вам, герр адвокат. Любовные похождения Густава уже давно стали секретом Полишинеля.

— Но он это делает ради вас. Не хочет, чтобы вы страдали. — Вертен почувствовал облегчение, что можно говорить открыто.

— Густль прекрасно знает, что я знаю.

— Тогда в чем же дело, фрейлейн Флёге? Герра Климта обвиняют в убийстве. Его жизнь может зависеть от алиби.

— Но вы забыли о его матери, герр Вертен. Густль весьма далек от совершенства, хотя этого не осознает. По мне, так пусть делает что хочет, но мать… Неужели в полиции действительно верят, что он маньяк-убийца? Вряд ли. Поэтому мы решили отказаться от алиби.

— Мы?

— Да, мы. Это решение Густава. И я пришла просить, чтобы вы не пытались его отговаривать. Понимаете, его мать слабая женщина. С больным сердцем. Если начнется эта кутерьма с алиби и выплывет на свет фрейлейн Плётцль и ее сын… их сын, это непременно станет известно матери Густава. И… она может не выдержать. Вы меня поняли, адвокат Вертен?

— Глупцы, — произнес Гросс, усаживаясь в кресло напротив инспектора Майндля в его кабинете. — Вздумали подыгрывать прессе. У них что, есть против него какие-то улики?

— Думаю, нет, — ответил Майндль.

В последний раз, когда Вертен видел инспектора, тот показался ему выше ростом. Инспектор сидел за массивным столом вишневого дерева, примостившись в огромном кресле. Сзади на стене висел положенный в государственных учреждениях фотографический портрет императора. Бакенбарды, обычный сердитый взгляд. Рядом висел портрет меньшего размера, зато написанный маслом. Изображенный на нем представительный вельможа с копной седых волос и орденом на груди был узнаваем почти как сам император. Это был князь Грюненталь, «серый кардинал» при Франце Иосифе. Наличие портрета объясняло Вертену причину стремительного возвышения Майндля в Вене. Ему покровительствовал князь.

— Я потому и рад вашему визиту, что тут не исключена ошибка. — Майндль улыбнулся Гроссу. Вертена он не замечал.

Сегодня он на нашей стороне, подумал адвокат. Кто знает, что будет завтра?

Инспектор Майндль был розовощек, чисто выбрит и носил пенсне в черепаховой оправе с пружинным зажимом, недавно вошедшую в моду новинку.

— Я советовал не спешить с арестом. Но, как вам известно, доктор Гросс, в уголовной полиции не хватает людей, и она постоянно под прицелом прессы. Горожане требуют результатов. А ваш герр Климт внешне очень подходит на роль подозреваемого. Дурно воспитан, ведет богемный образ жизни, подстрекает художников вступать в его объединение. И вообще, мне кажется, все художники в той или иной степени неблагонадежны.

— Выходит, его преследуют за то, что он художник? — спросил Вертен. — Но это абсурд. Тем более что улик против него нет.

— Кое-какие есть, — ответил Майндль, по-прежнему глядя на Гросса. — Например, в его студии найдена подстилка с пятнами крови.

— Это еще не указывает на преступление, — заметил Гросс. — К тому же надо доказать, что это кровь человеческая.

— Климт заявил, что это кровь кота, — добавил Вертен. — Его кот накануне исчез, а потом явился сильно ободранный.

Майндль поджал губы.

— Тогда почему подстилку спрятали?

— Никто ее не прятал, — возразил Вертен, добившийся наконец полного внимания инспектора. — Она находилась в сумке с ветошью, которую Климт использует для вытирания кистей. И вы не думаете, что он уничтожил бы эту подстилку, если бы на ней действительно была кровь несчастной фрейлейн Ландтауэр?

— Совершенно верно, — согласился Гросс. — Скажу больше — наличие подстилки с пятнами крови как раз указывает на невиновность этого человека. Ему нечего скрывать.

— А может быть, он решил оставить подстилку как сувенир, напоминание о случившемся? — в свою очередь, возразил инспектор, улыбаясь тонкими, как у ящерицы, губами.

— Майндль, я полагаю, вы знакомы с моими работами о крови? — спросил Гросс. — Среди прочего там показано отличие венозной и артериальной. Они разбрызгиваются по-разному. Если бы Климт в своей студии вскрыл артерию девушки, даже мертвой, там остались бы отчетливые следы разбрызгивания. Большая часть находящейся в теле крови, а это пять литров, выплеснулась бы на стены и пол студии. Представляете, сколько времени нужно, чтобы все привести в порядок? Однако ваши люди не обнаружили никаких других следов крови, кроме как на подстилке.

Майндль кивнул.

— Я не говорю, что согласен с действиями уголовной полиции. Просто есть вопросы, которые требуют ответов.

— Мы можем представить труп животного, — сказал Вертен. Перед встречей с Майндлем он коротко переговорил с Климтом в его камере в окружной тюрьме. — Климт утверждает, что похоронил кота в саду, под абрикосовым деревом рядом со студией.

— Это ничего не доказывает! — резко бросил Майндль. — Мало ли на какие уловки пускается преступник.

— Но вы же сказали, что были против его ареста, — удивился Вертен.

— Я действительно против, пока не появятся еще улики. Тем более что художник был хорошо знаком с убитой и не может подтвердить свое алиби. Это довольно редкий случай.

— У него есть алиби, но он не желает на него ссылаться, — сказал Вертен.

— Это не имеет значения, — буркнул Майндль.

— Вы исходите из того, что у фрейлейн Ландтауэр, кроме герра Климта, никаких знакомых не было? — вмешался в разговор Гросс. — А с девушкой, которая делила с ней квартиру, беседовали?

— Разве девушка могла совершить подобное убийство? — проворчал Майндль. — Тут требовалась недюжинная физическая сила.

Гросс поморщился и качнул головой, разочарованный замечанием бывшего коллеги.

— В день, когда произошло убийство, — сказал Вертен, — Климт получил от фрейлейн Ландтауэр записку, в которой она извинялась, что не может вечером прийти на сеанс позирования. Что вынуждена остаться дома и ухаживать за заболевшей подругой. Климт убедился, что это обман, потому что записку принесла именно та самая подруга. Так что, возможно, фрейлейн Ландтауэр в этот вечер встречалась еще с каким-то мужчиной.

— Следователи побывали на квартире убитой, но не нашли там ничего предосудительного. — Майндль со вздохом снял пенсне и потер переносицу. — Вы должны меня понять. Я не веду это дело, но мне не безразлична репутация венской полиции. Я связался с вами сегодня утром, доктор Гросс, поскольку знал о вашем интересе к этому делу. — Затем он скупо кивнул в сторону Вертена. — И о вашем тоже, адвокат. Я решил поделиться с вами результатами расследования, чтобы предварить возможные недоразумения. Разумеется, наше сотрудничество должно быть основано на самом полном доверии.

— Разумеется, Майндль, — ответил Гросс.

Этот карьерист решил на всякий случай подстраховаться, подумал Вертен. Климт всего лишь художник, но у него есть весьма влиятельные друзья. Очень многие дамы из высшего света Вены готовы позировать ему даже обнаженными. Эти дамы уговорят своих мужей на что угодно. Видимо, благодаря этому Климт уверенно победил на конкурсе и получил серьезные заказы от города, в том числе и на вызвавшую большие споры роспись потолка в вестибюле главного здания Венского университета. Люди в уголовной полиции определенно не понимали, кого упрятали за решетку и какой это может вызвать скандал.

А вот Майндль прекрасно знал, что за человек сидит у них в камере. И если в связи с этим арестом потом полетят головы, свою он сохранит, — поэтому он и привлек к расследованию Гросса. Если криминалисту удастся раскрыть дело, доказав невиновность Климта, инспектор припишет заслугу себе. А если окажется, что Климт действительно преступник, то он ничем не рискует, поскольку взял обещание с Гросса и Вертена хранить тайну. В любом случае Майндль будет в выигрыше. Неудивительно, что этот человек так высоко поднялся по служебной лестнице, подумал Вертен. Точно знает, как маневрировать. Князь Грюненталь не зря сделал его своим протеже. Такой талант не мог пройти незамеченным.

— В этом деле есть кое-что, о чем мы еще не говорили, — сказал Гросс.

— И что это? — спросил Майндль.

— Сцеженная кровь и отрезанные носы, — напомнил Гросс.

Майндль водрузил на нос пенсне.

— Да. Один из наших следователей занимается этим вопросом. Ищет нити, связывающие убийства в Пратере с еврейскими фанатиками.

Вертен застыл в кресле, чувствуя как приливает к лицу кровь.

— Однако пока ничего существенного не найдено. — Майндль заглянул в лежащие на столе бумаги и добавил: — Но есть кое-что, возможно, имеющее отношение к делу. Двое из убитых выполняли какую-то работу для венского доктора-невропатолога еврейского происхождения.

Он передал лист бумаги Гроссу, тот передал его Вертену. На листе были написаны фамилия и адрес: доктор Зигмунд Фрейд, Берг-гассе, 19.

Из управления полиции они сразу направились в Третий район Вены, где Лизель Ландтауэр снимала комнату у некоей фрау Илошня, на Ухатиус-гассе, рядом с трамвайной остановкой. Улица была названа в честь изобретателя-самоучки, артиллерийского капитана барона Фрайхера Франца фон Ухатиуса, который когда-то командовал Венским арсеналом. Среди его изобретений значился и проект примитивного устройства для показа движущихся изображений. Аналогичный аппарат американца Эдисона появился только через пятьдесят лет. Ухатиус снискал воинскую славу и получил генеральское звание за изобретение метода упрочнения бронзовых стволов полевых артиллерийских орудий с помощью наклепа внутренних стальных слоев, что оказалось эффективным в производстве. Однако когда одно из изготовленных по такой технологии орудий взорвалось во время демонстрации перед императором, Ухатиус уехал в Вену, где покончил с собой.

Вертен подробно изучал историю этого города, ставшего для него родным, и теперь боролся с искушением поделиться своими знаниями с Гроссом. Он понимал, что сейчас не время.

Они вошли в подъезд. Консьержка, занятая мытьем полов в холле, отправила их на третий этаж. Гросс страдал клаустрофобией и потому, отказавшись воспользоваться лифтом, тяжело пыхтя, двинулся вверх по лестнице.

Инспектор Майндль снабдил его официальным разрешением управления полиции произвести досмотр жилища Лизель.

— Эта трагедия так потрясла ее подругу, Хельгу, что она сразу уехала к родителям в Нижнюю Австрию, — объяснила хозяйка. — Вместе с вещами. В остальном комната такая же точно, какую бедная Лизель покинула накануне своей…

Фрау Илошня всхлипнула.

— Да, да, понимаю. — Гросс погладил ее руку.

— В газетах о Лизель пишут черт знает что, а она была добрая девушка.

Бульварные газеты уже вовсю муссировали арест Климта. Послеполуденные выпуски вышли с заголовками, вроде: «Ссора любовников закончилась смертоубийством» или «Красавица и чудовище». Газета, поместившая этот заголовок рядом с фотографией Климта (они постарались выбрать такую, где у него был демонический вид), напечатала репродукцию его картины «Голая правда», для которой позировала Лизель. Художник газеты приодел ее, чтобы не оскорблять нравственность добрых венских бюргеров обнаженным женским телом.

— Мы не сомневаемся, что она была добродетельной, — заверил ее Вертен.

— Пусть этот человек получит по заслугам.

Фрау Илошня имела в виду Климта, которого многие уже считали преступником. Она провела их в небольшую комнату в задней части квартиры, полутемную сейчас, во второй половине дня. В окно был виден двор с зеленым каштаном. В комнате стояли две односпальные кровати с железными спинками, на стене распятие. Напротив кроватей два гардероба. Дверца одного, ближнего ко входу, была полуоткрыта. Гросс заглянул и обнаружил, что шкаф пустой.

— Это гардероб Хельги, — пояснила фрау Илошня. — Думаю, она не вернется.

Гросс занялся вторым гардеробом, в котором уже копались полицейские и ничего не нашли. Вертен тем временем отвлекал внимание фрау.

— Мы будем вам благодарны за все, что вы расскажете о Лизель. У нее было много друзей?

Фрау Илошня отрицательно мотнула головой, да так резко, что из пучка выбилась прядь седых волос.

— Только Хельга. Они обе работали на ковровой фабрике.

Вертен с Гроссом переглянулись. Лизель ушла с фабрики вскоре после приезда в Вену. И последние полгода работала натурщицей у разных художников, главным образом у Климта. Видимо, из квартирной хозяйки много вытянуть не удастся. Она мало что знала о постоялице.

— А разве у такой красивой девушки не было мужчин-поклонников?

— Лизель была порядочная девушка! — почти выкрикнула фрау Илошня.

— Я в этом и не сомневаюсь, милостивая государыня, но нам весьма важно знать, были среди ее гостей мужчины или нет, — произнес Вертен, следя глазами за Гроссом, который, встав на стул, внимательно осматривал верх гардероба.

— В моем доме этого и быть не могло, я вас заверяю, — ответила фрау обиженным тоном.

Вертен про себя чертыхнулся. От старой крысы не было никакого толку.

Он осторожно взял ее под руку и проводил к двери.

— Большое спасибо за помощь. Мы оставим тут все в полном порядке. И дорогу назад тоже найдем без затруднений.

Она попыталась что-то возразить, но он с поклоном закрыл дверь перед ее носом.

— Думаю, Вертен, мы сюда пришли не зря, — произнес Гросс, показывая перевязанную красной ленточкой связку писем. Он слез со стула, сел на кровать. Подул на письма. Пыли на них не было. — Вот какой подарок оставила нам милая Лизель.

Гросс развязал ленточку и начал быстро просматривать письма одно за другим, пока не дошел до последнего.

— Ага. Интересно, интересно.

Он протянул письмо Вертену. Тот быстро его просмотрел.

— Хм, это уже кое-что.

— Едем в театр? — спросил Гросс. Его глаза блестели.

Через двадцать минут трамвай остановился у Бургтеатра.

Вертену не нравились новые здания, появившиеся в конце девятнадцатого века на Ринг-штрассе. Архитекторы слишком уж увлеклись символикой. Здание оперы в стиле неоренессанса должно было символизировать искусство, здание парламента в стиле неоклассицизма — напоминать о греческой демократии, а ратуша в неоготическом стиле олицетворяла бюргерский достаток. Теперь еще вот этот Бургтеатр со зрительным залом в форме лиры намекал на греческие истоки драмы. Вот такие сооружения теперь украшали старую добрую Вену.

Воздвигнутый на бульварном кольце Бургтеатр (он же Придворный театр), по мнению Вертена, был удивительно уродлив. Его строили шестнадцать лет, причем расходы постоянно росли и превысили первоначальную смету в несколько раз. Кстати, в росписи потолка Бургтеатра участвовал и Климт. Его открыли в 1888 году с большой помпой. Достаточно сказать, что фасад освещали четыре тысячи электрических лампочек. И это в Вене, где и теперь, десять лет спустя, улицы города по-прежнему освещали газовые фонари, хотя в других европейских столицах электрическое освещение быстро становилось нормой. Когда начали давать первые представления, выяснилось, что плохо слышны голоса актеров, да и видно неважно. Эти дефекты проектирования устранили лишь через два года.

Вертен последовал за Гроссом ко входу для артистов. Здесь криминалист предъявил привратнику письмо из полицейского управления. Тот недоверчиво вертел письмо в руках. Привратнику было известно, на какие ухищрения пускаются поклонники, чтобы прорваться через эту дверь и получить автограф у своего кумира. К тому же он был недоволен, что его оторвали от еды.

— Мы к герру Жирарди, — произнес Гросс прокурорским тоном. — И побыстрее читайте, милейший. Если не верите, можете позвонить в полицейское управление. Полагаю, у вас тут есть телефон.

Привратник проворчал что-то неразборчивое, затем махнул рукой налево, очевидно, показывая, где находится грим-уборная Жирарди.

Газеты превозносили этого актера до небес. Его объявляли вторым по известности человеком после императора. Однако если бы вы спросили людей на улице, особенно подальше от центра, знают ли они такого, то вряд ли получили бы удовлетворительный ответ. Простой люд театры не посещал. Но Жирарди действительно был феноменальным актером. Мастер художественного слова, он в равной степени превосходно исполнял и драматические, и комедийные роли. Его манере одеваться подражали все поклонники. Это однажды спасло Жирарди от заключения в сумасшедший дом, куда его собралась упечь жена, капризная и ветреная актриса, люто его ненавидевшая. Пытаясь избавиться от мужа, она подкупила доктора, который заглазно объявил Жирарди сумасшедшим. Когда же санитары прибыли забрать его в лечебницу, то по ошибке схватили слонявшегося у дома поклонника, поскольку тот был одет точно так же, как Жирарди, вплоть до фирменной соломенной шляпы.

Сегодня в Бургтеатре должна была состояться премьера пьесы Раймунда. Спектакль давали специально для императора, его семьи и приближенных, а также приехавшего с визитом из Англии принца Уэльского. Для обычной публики все театры и концертные залы Вены с июля по сентябрь были закрыты.

Гросс постучал в дверь.

— Войдите, — ответили по-французски.

Им показалось, что они попали в оранжерею. Цветы здесь были повсюду. Розы в многочисленных вазах, венки из фиалок и лилий, гвоздики всевозможных оттенков, в горшках бегонии, папоротники и даже пальмы. В воздухе стоял тяжелый цветочный аромат.

— Чем могу служить, господа? — Сильный, хорошо поставленный голос исходил от миниатюрного мужчины — кажется, даже Майндль был выше его ростом. Стоящая на туалетном столике китайская ваза с лиловыми хризантемами скрывала его чуть ли не целиком. Актер внимательно разглядывал себя в зеркало. Еще не было двух, а он уже гримировался.

Гросс быстро представился.

— А это мой коллега. — Он указал на Вертена.

Жирарди встал, бормоча по-французски:

— Весьма рад.

Он окинул вошедших взглядом бывалого, проницательного человека, умеющего распознавать всевозможные уловки. Такую он выбрал для себя сейчас роль.

— Извините за беспокойство, герр Жирарди, — продолжил Гросс. — Мы по делу, связанному с фрейлейн Елизаветой Ландтауэр.

Жирарди моментально сменил образ. Теперь он был беспечным бонвиваном.

— Лизель? Милая девочка. — Он моментально перешел с французского на немецкий, легкий венский диалект. На лице, как по заказу, появилась легкомысленная улыбка. — Вы тоже, господа, с ней знакомы?

Вертен и Гросс переглянулись.

— Вы что, не видели газеты? И ничего не знаете?

Жирарди начал медленно выходить из образа. Сквозь маску на короткое время проступило человеческое выражение.

— Перед спектаклем я не читаю новости. Это выбивает из колеи. А что произошло?

— В таком случае мой долг сообщить вам прискорбное известие. — Гросс на секунду замолк, как бы собираясь с силами. — Фрейлейн Ландтауэр мертва… убита.

В первый момент Жирарди, видимо, счел это дурной шуткой. Он собирался что-то сказать, но, посмотрев на серьезные лица Гросса и Вертена, произнес едва слышно:

— Как это случилось?

Затем, нащупав сзади себя кресло, устало опустился в него.

— Ей сломали шею, — ответил Гросс, кладя руку на плечо Жирарди. — Смерть наступила мгновенно. Она не страдала.

Тишину в грим-уборной нарушали лишь доносящиеся издалека звуки — голоса рабочих, устанавливающих на сцене декорации, стук молотков, распевающееся где-то в зрительном зале контральто.

— Этого не может быть, — наконец произнес Жирарди. — Тут какая-то ошибка.

Гросс отрицательно покачал головой:

— Боюсь, что это не ошибка, герр Жирарди. Ее опознали.

Жирарди долго смотрел прямо перед собой. Затем поднял на Гросса глаза.

— Когда? В какое время это случилось?

— Позавчера. Где-то между полночью и тремя часами ночи. Точнее медицинский эксперт определить не смог.

Жирарди обхватил голову руками, закрыв ладонями глаза. Посидел так с полминуты, затем резко рванулся и выпрямился в кресле.

— Почему вы пришли с этим ко мне? Откуда вообще вам стало известно, что мы… встречались?

Гросс извлек пачку писем.

— Она хранила ваши письма. Из самого последнего совершенно ясно, что в тот вечер вы были вместе.

— Позвольте? — Жирарди поднялся и протянул руку за письмами. К удивлению Вертена, Гросс их ему отдал. Актер сунул пачку в ящик туалетного столика и снова уселся в кресло. — Тут вот какое дело. Лизель очень хотела провести со мной вечер. Мы поужинали в ресторане отеля «Захер». Возможно, вам известно, что сегодня у меня премьера. Лизель, разумеется, думала, что это пустяки. Но человеку в моем возрасте перед спектаклем, особенно таким, необходимо как следует выспаться.

— Во сколько это было, сударь? — спросил Гросс.

Жирарди недоуменно вскинул брови.

— Когда вы с ней расстались?

Актер задумался.

— Не позднее одиннадцати. Может быть, в пятнадцать минут двенадцатого. Спросите официантов в «Захере», они видели, как мы уходили. Лизель отправилась пешком. Разозлилась на меня и отказалась ехать в фиакре, который я для нее вызвал. Ну это вообще было похоже на…

— Да, сударь, — поощрил актера Гросс, — продолжайте.

— Неуместно при данных обстоятельствах говорить такое, но так могла поступить только уличная девка. Я хочу сказать, женщина легкого поведения. Вот они действительно имеют обыкновение прогуливаться по вечерним улицам.

— А вы поехали домой? — спросил Гросс, доставая из кармана блокнот.

— Да. Если вам потребуется, мой камердинер может это подтвердить. Хотя, должен заметить, мне не очень нравится этот допрос перед спектаклем.

Вертен видел, что теперь Жирарди полностью оправился от шока, вызванного известием о гибели его любовницы.

— Извините, господа, — произнес он с вызовом, — но кто вы вообще такие? Не из полиции, это очевидно. Репортеры? Если так, то я прикажу вас выпроводить. — Его рука потянулась к шнуру рядом с туалетным столиком.

— Нет, мы не репортеры, — заверил его Гросс своим зычным голосом. — Инспектор управления полиции Майндль попросил нас помочь в расследовании этого преступления. Войдя к вам, мы представились. Вы, верно, не расслышали. Извольте, я повторю: доктор Гросс, криминалист из Граца.

По глазам Жирарди было видно, что он никогда о нем не слышал.

— Если вы можете хоть чем-то нам помочь, мы были бы весьма благодарны, — добавил Вертен, пытаясь разрядить обстановку.

Жирарди вздохнул:

— Так поговорите с ее приятелем художником. Она должна была в тот вечер ему позировать. Повидайтесь с ним, выясните, что он делал в четверг ночью. Вы сказали, у нее была сломана шея? Хм, этот человек вполне способен проломить кирпичную стену.

— Нет, это просто возмутительно! — взорвался Гросс, когда они вышли на освещенное ярким солнцем бульварное кольцо.

— Вы о чем? — спросил Вертен.

— Да этот зазнавшийся актеришка. Принял меня, видите ли, за какого-то репортера в целлулоидном воротничке. Сам родом из Граца, но не знает, что я самый знаменитый криминалист в мире. Написал учебники, издаю журнал, был советником и высших полицейских чинов, и даже монархов.

— Нервы, — объяснил Вертен. — У него сегодня премьера.

Однако это Гросса не успокоило.

— Учит меня, что делать. «Поговорите с художником». Идиот.

— Кажется, его действительно поразила смерть фрейлейн Ландтауэр.

— Хм…

— Зачем вы отдали ему письма?

— Теперь я бы этого не сделал. Жирарди не заслужил доброго отношения. — Гросс пожал плечами. — Впрочем, эти письма доказывают лишь то, что актеришка плагиатор. Все его любовные излияния — это цитаты из сонетов Шекспира и романтических стихов Лессинга. Но фрейлейн Ландтауэр этого не знала. Хорошо еще, если она читала бульварные газеты и низкопробные приключенческие романы в дешевом переплете.

— Они доказывают их связь, — возразил Вертен.

Гросс усмехнулся:

— Для доказательства их романа едва ли нужны эти письма. Если мир узнает об этом, я уверен, герр Жирарди будет счастлив. Для таких, как он, это очень важно. И в «Захере» он ни от кого не таился. В свое время мы, конечно, проверим его алиби, но я не сомневаюсь, что он действительно выпроводил девушку.

— Так куда мы сейчас направляемся? — спросил Вертен.

— Я думаю, у нас достаточно времени перед ужином, — ответил Гросс, — чтобы повидаться с этим доктором-невропатологом, о котором говорил Майндль.

Но доктора Зигмунда Фрейда они дома не застали. Объявление на двери гласило, что в августе в случае крайней необходимости его можно найти в некоем пансионе. Далее следовал адрес в небольшом курортном городке в тридцати километрах от Зальцбурга. Объявление было датировано десятым августа, то есть в ночь, когда была убита Лизель Ландтауэр, Зигмунд Фрейд в Вене отсутствовал.

— Жаль, — сказал Гросс со вздохом. — Я предвкушал интересную беседу. Слышал, что доктор разработал какую-то новую терапию. Называет ее лечение разговором.

 

Глава пятая

Они ждали Теодора Герцля в кафе «Ландман» рядом с Бургтеатром. Место встречи он выбрал сам. Сравнительно недавно это был денди, модный драматург и фельетонист. И вот теперь, написав книгу «Еврейское государство», Герцль стал основоположником сионизма.

Вертен возражал против этой встречи.

— Майндль не советовал нам рассматривать еврейский след.

— С каких это пор Майндль стал для вас авторитетом? — спросил Гросс. — Ведь, насколько мне известно, вы его глубоко презираете.

Криминалист был прав, но в этом вопросе Вертен не мог оставаться беспристрастным. Он думал, что его еврейство надежно похоронено образованием, деньгами и переходом в христианство. Оказалось, что это не так. Его бесило само предположение о еврейском ритуальном убийстве, потому что это были пустые разговоры. Еще ни разу никто не доказал виновности еврея в гибели какого-то христианина, а вот наоборот — сколько угодно. Христиане проливали кровь евреев по всей Европе в течение многих столетий.

Гроссу оказал услугу его бывший студент, теперь редактор газеты «Нойе фрайе прессе», в которой до недавнего времени работал Герцль. Он смог уговорить этого чрезвычайно занятого человека выкроить время для встречи с Гроссом.

Поначалу Вертен вообще не собирался присутствовать при их беседе, но затем любопытство взяло верх. Фамилия Герцль с недавних пор была на слуху у венской общественности. До начала Второго конгресса сионистов в Базеле, куда Герцль пригласил выдающихся личностей со всего мира, оставалось несколько дней. Он рассчитывал, что они помогут ему в разработке плана основания еврейского государства в Палестине или Аргентине. Вертену хотелось узнать, что движет этим человеком. Как он смог чуть ли не за сутки превратиться из ассимилированного австрийца в поборника еврейского государства?

Он узнал Герцля сразу, как тот вошел в кафе. Мужчина не особенно крупный, но представительный. Особенно впечатляла его длинная густая борода библейского патриарха. Герцль коротко посовещался с метрдотелем, герром Отто, и направился к их столу. Гросс и Вертен встали.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу, — сказал Гросс, протягивая Герцлю руку. — Я знаю, вы человек занятой. Много пишете, а теперь еще подготовка конгресса. — Он придвинул Герцлю стул из гнутой древесины работы Тонета.

— Рад познакомиться. — Герцль сел.

Вертена поразило несходство его внешности и голоса. У этого импозантного патриарха, одетого в дорогой серый костюм с голубоватым оттенком, наверняка сшитый в фешенебельном салоне моды «Книце» на знаменитой торговой улице Грабен, голос оказался почти таким же высоким, как у кастрата.

Гросс на это не обратил никакого внимания и сразу перешел к делу. Начал рассказывать Герцлю об убийствах в Пратере.

— Я кое-что об этом читал в газетах, — признался Герцль. — Правда, не очень внимательно. Совершенно нет времени.

Теперь Вертен обнаружил, что его голос хотя и высокий, но имеет недюжинную силу. Герцль произносил слова медленно, как будто был заикой и недавно избавился от этого недуга специальными упражнениями. Это производило своеобразный гипнотический эффект, вынуждая Вертена внимательно прислушиваться к каждому слову.

— Право, не знаю, господа, чем могу помочь в вашем расследовании, — сказал Герцль.

— Дело в том, — пояснил Гросс, — что убийца, кроме того, что отрезает своим жертвам носы, еще сцеживает у них всю кровь.

Герцль усмехнулся:

— Понимаю. Намек на еврейские ритуальные убийства, верно?

— Именно намек! — восхитился Гросс. Общество умного человека всегда доставляло ему наслаждение. — Вы это совершенно верно заметили. — Он помолчал. — Герр Герцль, может быть, вам известны лица, которые с помощью вот таких зверских преступлений могли пожелать дискредитировать сионизм или вообще евреев? Не угрожал ли кто-то в последнее время вам или вашей организации? На словах или письменно.

Герцль грустно улыбнулся:

— У меня список длинный, доктор Гросс.

— Я бы хотел, чтобы вы ограничились только серьезными врагами.

Герцль кивнул:

— Хорошо, я попрошу секретаршу приготовить список таких людей. Куда его прислать?

Гросс назвал свой номер в отеле «Бристоль».

— Вы читали мою книгу «Еврейское государство»? — неожиданно спросил Герцль.

— Еще нет, — ответил Вертен. — Но я ее обязательно прочту. — Он порывисто задышал, набираясь решимости. — Скажите, герр Герцль, каково это вернуться в иудаизм?

— Вы по крови еврей, адвокат Вертен?

— Да. — Вертен обнаружил, что произносит это с гордостью.

— Ну тогда вы знаете не хуже меня, как многие евреи тяготятся своим происхождением, стремясь попасть в приличное общество. Наверное, вам известно, кем я был до сравнительно недавнего времени. Мою жизнь круто изменило «дело Дрейфуса». Раздававшиеся на парижских улицах крики «Смерть евреям!» помогли мне осознать, что все наши старания тщетны. Евреи живут в Европе многие сотни лет. Мы страстно желаем стать полноправными членами общества, считаем себя патриотами стран, в которых живем, но все равно остаемся в них чужаками. Антисемит в любой момент может подойти к тебе и грязно оскорбить, и не только словом, и нет в мире такой силы, которая могла бы нас защитить. Теперь я смотрю на свою прежнюю жизнь как на проведенную впустую.

Герцль замолк, как будто спохватившись, что сказал слишком много.

— Вряд ли эти годы были потрачены вами впустую, герр Герцль, — подал голос Гросс. — Живя в Граце, я прочитал вашу книгу «Бурбонский дворец, картинки из парламентской жизни во Франции» и нашел ее замечательной.

— Нет, — отозвался Герцль, — не тем следовало мне заниматься. Не тем. Свое преображение я рассматриваю как модель преображения всех евреев. Собственное государство — в этом их спасение. Если будет время, прочтите мою новеллу «Анилиновая гостиница». Там об этом написано.

После ухода Герцля они еще посидели в кафе некоторое время, обсудили планы.

— Я, пожалуй, поеду встречусь с Климтом, — сказал Вертен. — Может быть, он что-то вспомнил, связанное с подтверждением алиби на даты других убийств.

— А я тем временем посещу криминалистическую лабораторию, — отозвался Гросс. — Уважаемый инспектор Майндль пригласил меня посмотреть фотографии вскрытия жертв убийцы.

Эти слова в его устах прозвучали как предвкушение некоторого утонченного удовольствия, как будто он собирался в театр или дорогой ресторан.

Они договорились встретиться в лаборатории после разговора Вертена с Климтом.

— Тот факт, что вы назвали Герцлю свой номер в «Бристоле», — произнес адвокат вставая, — означает, что отъезд в Черновцы откладывается?

Гросс посмотрел на него из-под полуприкрытых век.

— Но вы же, мой дорогой Вертен, не сядете завтра в поезд, увозящий вас в имение родителей? Нет, милейший, мы останемся здесь и будем работать.

— А что с еврейским следом?

— Тут пока не ясно, — ответил Гросс. — Эти преступления — несомненно, провокация. Их совершил либо фанатик-антисемит, либо какой-то большой умник с целью направить следствие по ложному следу. Но это не значит, что ритуальные убийства — миф. В следующем выпуске «Архива криминалистики» выйдет моя статья о верованиях выходцев из Африки в странах Карибского бассейна — сантерии, вуду и пало-майомбе, — где ритуальные убийства играют доминирующую роль. Разумеется, это мерзко и отвратительно, однако существует.

Вертена проводили в тесную, душную камеру, которую Климт делил с двумя уголовниками, тоже обвиняемыми в убийстве.

Охранники вывели их, чтобы адвокат мог поговорить со своим клиентом. На выходе из камеры тот, что повыше ростом и более бандитского вида, посмотрел на Вертена.

— Слышь ты, не подведи Густля. Ему, конечно, нужен настоящий уголовный адвокат, но он почему-то привязался к тебе. Так что постарайся.

— Давай, двигайся, — буркнул охранник, толкая его дубинкой.

— Не беспокойся, Гуго, — сказал Климт вслед уходящему сокамернику. — Со мной все будет в порядке. — Он повернулся к Вертену. — Видите, я, кажется, приобрел здесь друзей. Хорошие парни, в самом деле. Просто жизнь у них не задалась. Взять, например, Гуго. Отец погиб во время аварии на текстильной фабрике. Жить стало не на что, и мать пошла торговать своим телом. Гуго тогда был еще мальчик, но все слышал и видел. С семи лет начал промышлять карманными кражами.

— Я уверен, — согласился Вертен, — у этих людей богатая история. Хоть роман пиши.

— Знаете, я даже стал как-то по-иному смотреть на жизнь.

Когда Климт произносил эти слова, его глаза сияли, и Вертен подумал, что этому человеку как будто тюрьма пошла на пользу. Давно он не видел художника таким здоровым и отдохнувшим.

— Однако перейдем к делу. — Вертен посмотрел на Климта. — Вы вспомнили, где находились в часы совершения убийств?

Климт сел на металлическую койку, оставив Вертену место примоститься рядом.

— Боюсь, что тут я не смогу вам чем-то помочь, дружище. Эмили просмотрела свои записи в дневнике. Похоже, в эти дни и часы я работал в студии допоздна. Один. Впрочем, так продолжается уже несколько месяцев. Надо было к сроку закончить портрет Сони Книпс. Ну и «Афину Палладу». — Он посмотрел на Вертена. — А как дела у вас с Гроссом?

Вертен рассказал художнику, что им удалось выяснить.

— Но если Майндль считает, что я невиновен…

— Это не совсем так, — быстро вставил Вертен. — Инспектора заботит его карьера. Пока он просто выжидает.

— Ну и ладно, — весело проговорил Климт, — пусть выжидает. Я невиновен, понимаете? Разве можно осудить невиновного?

В этот момент с тюремного двора донесся стук топоров.

Вертен увидел, как изменилось лицо Климта. Художник знал, что там происходит. Сегодня вечером должна состояться казнь. Рабочие воздвигали виселицу.

Когда Вертен вошел в криминалистическую лабораторию, Гросс продолжал рассматривать в сильную лупу фотографии, разложенные на длинном столе в углу. В лучах струящегося из окон послеполуденного солнца мельтешили мушки.

— Есть добрые вести от Климта? — спросил он, поднимая глаза.

Вертен отрицательно покачал головой.

— У него нет алиби ни на одно убийство. Но он, кажется, в тюрьме не страдает. Наслаждается вынужденным отпуском. А что у вас?

— Вот, взгляните. — Гросс разложил перед ним пять фотографий с изображением разреза на одной и той же части шеи. — Это разрез сонной артерии каждого из пяти убитых. Спасибо криминалистам, которые это снимали. Они, видимо, читали мои работы и понимают значение фотографии. В результате мы имеем великолепное свидетельство аутопсии каждой жертвы. Теперь уже четверо похоронены, так что без этих фотографий я бы никогда не смог сделать никаких выводов.

— Разрезы вроде одинаковые, — сказал Вертен.

— Только и всего? — спросил Гросс, протягивая ему лупу.

Вертен внимательно рассмотрел каждый разрез.

— Мне разрезы кажутся одинаковыми, но я не эксперт.

— А я эксперт, — проговорил Гросс, — и могу утверждать, что разрезы сделаны одной и той же рукой. Причем очень опытной. Убийца либо хирург, либо профессионал в такого рода делах. И еще я полагаю, что он правша, поскольку с правой стороны надрезы глубже, чем с левой. И работал убийца скальпелем или опасной бритвой, поскольку ножом, даже очень острым, такие разрезы сделать невозможно. Опять же это указывает либо на доктора, либо на человека, набившего руку на таких убийствах.

— Или парикмахера, — пошутил Вертен, но сразу посерьезнел. — Набившего руку, вы говорите?

— Не исключено, что сцеживать кровь у жертв ему кто-то помогал.

— Да, Гросс, с каждым часом наше дело становится все более запутанным. Не возражаете, если я кое-что добавлю?

— Милости прошу.

— По дороге сюда я придумал для этих преступлений еще один мотив. Возможно, все это было направлено против Климта.

Гросс кивнул.

— Убийства совершены, только чтобы свалить их на Климта?

— Может быть, — продолжил Вертен, — это сделал кто-то из хорошо знавших художника, его образ жизни, распорядок дня, в том числе и то, что у него не будет на эти убийства алиби. Этим преступником должен быть, конечно, тоже художник, и таких, я думаю, может набраться пара десятков.

— Зависть, — задумчиво проговорил Гросс. — Чем бы люди ни занимались, зависть всегда присутствует в их отношениях. Не исключено, что, выйдя из лиги художников и основав Сецессион, наш герр Климт погладил кое-кого из академических художников против шерсти.

— Неужели этого достаточно, чтобы убить пять ни в чем не повинных людей? — спросил Вертен.

Гросс пожал плечами:

— В моей практике я встречал преступников, убивавших и по более ничтожному поводу.

— Если прибавить к списку коллег Климта еще и врагов Герцля, нам придется перебрать половину Вены.

— Нет, я думаю, легче будет проследить оружие.

— Да что вы, Гросс. Представляете сколько скальпелей и опасных бритв в Вене? Это же будут поиски иголки в стоге сена.

— Вовсе нет, мой дорогой друг. — Гросс снова протянул лупу Вертену. — Взгляните на разрез на фотографии М5. Только очень внимательно, прошу вас. — Заточенным концом графитового карандаша он указал на область примерно посередине. — Что вы видите на краях раны?

Прошло несколько минут, прежде чем Вертен разглядел то, что сразу увидел опытный глаз Гросса.

— Кажется, тут на разрезе имеются какие-то светлые неровности, похожие на хлопья.

— Превосходно, Вертен. Именно так и есть. Но на других четырех фотографиях этого нет.

— Неужели преступник сменил инструмент?

— И снова в точку, Вертен. Длина, глубина и, скажем так, уверенность, с какой сделан разрез, у всех пяти жертв одинаковые. Светлые неровности появились только у самой последней убитой, фрейлейн Ландтауэр.

Вертен задумался.

— Может быть, лезвие затупилось?

— Нет, мой друг. Я долго изучал холодное и огнестрельное оружие и не сомневаюсь, что наш убийца приобрел, причем недавно, экспериментальную модель зазубренного скальпеля, изготовленного в Британии фирмой «Харвуд и Мейер». Именно зазубренные лезвия оставляют такие неровности. Конечно, разрез, сделанный ровным скальпелем, чище, его легче зашивать, но специалисты фирмы «Харвуд и Мейер» показали, что скальпели с зазубренным лезвием защищают плоть от нагноения. И я гарантирую вам, Вертен, что это не иголка в стоге сена. Мне достоверно известно, что в Австрии есть только один или два торговых дома, где можно купить медицинские инструменты фирмы «Харвуд и Мейер». А через торговцев можно добраться и до покупателя. Даже если этот скальпель был украден, все равно важно выяснить, откуда он здесь появился.

Он проследовал за адвокатом от тюрьмы до здания, где располагалась городская криминалистическая лаборатория. Этот щеголь-адвокат и понятия не имел, что за ним следят. Ясное дело, дилетант. Недалек тот час, когда они оба — он и его друг профессор — забредут в омут, который их поглотит. А пока пусть побродят вокруг, попробуют ногами воду.

По его костлявому лицу скользит улыбка. Пока эти двое ничем не угрожают ни ему, ни делу. До сих пор все проходило удачно. Так будет и впредь. Однако дело близится к завершению. Эта мысль навевает грусть. Жалко расставаться с такой интересной работой, достойной его мастерства.

Он снова смотрит на окна криминалистической лаборатории и качает головой.

Пусть они пока побегают, потешатся.

 

Глава шестая

Всю ночь с южных Альп дул теплый сухой ветер. Не стих он и к утру. Обжигал прохожих своими резкими порывами, с некоторых срывал шляпы.

Вертен проснулся с тяжелым похмельем. Они с Гроссом вчера славно посидели вечером в таверне, в Зиверинге, винодельческой деревне в окрестностях Вены. Пили замечательное вино «Нойбургер», заедая холодной свининой, сырами и салатами из маринованных овощей. Вертен, конечно, знал старый венский рецепт от похмелья — съесть вначале кусок ржаного хлеба, намазанного топленым свиным жиром, смальцем, чтобы он обволок желудок. Но было жарко, и он от такой профилактики похмелья отказался. И вот теперь страдал.

А Гроссу хоть бы что. Вчера выпил, наверное, раза в два больше, чем Вертен, и принимался петь всякий раз, когда цыганский ансамбль подходил к их столику. Самое удивительное, что Вертен тоже пытался подпевать, хотя в отличие от криминалиста слов не знал. И это он, всегда морщившийся, когда при нем консьержка фрау Корнек или кучер фиакра начинали насвистывать какую-нибудь простонародную песенку. Хорошо, что еще не танцевал, как другие в таверне. Но напевал — это точно. При этом ужасно фальшивил. А Гросс посматривал на него с загадочной улыбкой, которая могла означать что угодно, от одобрения до порицания.

Они договорились встретиться после полудня, чтобы начать обход торговцев медицинскими инструментами. Но до этого Вертену нужно было привести себя в надлежащий вид, и он направился в кафе «Айлес» за ратушей. Оно оказалось закрыто. Вот вам пожалуйста, не везет, так не везет. Оказывается, в августе его всегда закрывают на две недели. Вертен этого не знал, потому что как раз в это время гостил у родителей. Да, кстати, надо бы дать им телеграмму: его приезд откладывается. Хотя, если честно, ему не очень хотелось туда ехать по многим причинам. Но в основном из-за того, что родители не оставляли попыток его женить.

— Адвокат Вертен.

Он был так погружен в свои мысли, что не заметил подошедшего человека. Высокий, крепкий, одетый тепло не по погоде, но без шляпы. Загорелое обветренное лицо выдавало жителя провинции.

— Чем могу служить?

— Извините за беспокойство, но мне нужно с вами поговорить.

Выговор этого человека подтвердил догадку Вертена. Он из окрестностей Зальцбурга, может быть, из Тироля.

— Обо мне вы осведомлены лучше, чем я о вас, — сказал Вертен. Человек сощурил глаза, не понимая, и ему пришлось пояснить: — Мою фамилию вы знаете, а я вашу нет.

Незнакомец поспешно вытер правую руку о брюки и протянул Вертену:

— Ландтауэр. Йозеф Ландтауэр. — Он помолчал, затем добавил: — Я приехал забрать мою дочку Лизель.

Неожиданный порыв теплого ветра чуть не сдернул с головы Вертена котелок, но он успел его подхватить.

Они устроились в небольшом кафе, тут же у ратуши. Заняли столик на воздухе рядом с высоким каштаном, заказали пива с дежурным блюдом — копченым окороком и квашеной капустой, и продолжили разговор.

— Так зачем вам нужна встреча с герром Климтом? — спросил Вертен.

Он уже знал, что Ландтауэр вчера прямо с вокзала отправился в окружную тюрьму, чтобы увидеть Климта. Но в свидании ему отказали, пояснив, что на это имеют право только родственники и адвокат, герр Вертен. Дальше Ландтауэр нашел на почте телефонный справочник, где был указан адрес Вертена. Позвонить ему в офис приезжий не решился, а начал слоняться у дома, дожидаясь, когда адвокат выйдет. Вертена он узнал, потому что услышал, как консьержка обратилась к нему по фамилии.

— Согласитесь, герр Ландтауэр, это довольно странное желание.

— Да что же тут странного? — проговорил приезжий, не отрываясь от еды. — Моя Лизель в письмах рассказывала, какой добрый человек герр Климт. Какой он благородный, как ей помогает. Я сразу решил, что этот человек никак не может быть убийцей.

При этих последних словах глаза Ландтауэра наполнились слезами, и он поспешно приник к кружке пенного пива.

Вертен вздохнул.

— Поверьте, герр Ландтауэр, я вам очень сочувствую. И не сомневаюсь, что ваша дочь была чудесной девушкой.

— Да, адвокат Вертен, она была истинный ангел. — Ландтауэр вытер рукавом повлажневшие глаза. — Ее мать умерла, когда Лизель была еще совсем малютка. Я растил ее один. Старался сделать честной, богобоязненной. Я вам прямо скажу, герр адвокат, мне не хотелось отпускать девочку в столицу. Я боялся, что она тут встретится с нехорошими людьми, наберется от них дурного.

Его глаза на мгновение ожесточились, но он снова быстро приложился к пиву. Вертен последовал его примеру.

— Вам уже отдали тело дочери?

Ландтауэр горестно кивнул.

— Тогда уезжайте и поскорее ее похороните. А встреча с герром Климтом вашему горю не поможет. Конечно, он невиновен. Я и мой друг, профессор Ганс Гросс, сейчас пытаемся найти действительного убийцу. Чтобы он предстал перед судом.

Ландтауэр сморщился.

— Поймите меня, герр адвокат, я не могу уехать, не повидавшись с человеком, которого моя дочка так высоко ценила. Это все равно что не вернуть долг. Я просто не смогу спокойно жить дальше. — Он с мольбой посмотрел на Вертена. — Вы мне поможете, герр адвокат, я знаю, поможете. Ведь вы такой благородный господин.

Они закончили трапезу в молчании. Ландтауэр промокнул остатки соуса толстым куском ржаного хлеба и отправил в рот.

— Вы не поверите, герр адвокат, но я в первый раз за несколько дней поел по-настоящему. С тех пор как получил печальное известие. Полицейский постучал ко мне в дверь, как раз когда я обедал. С тех пор кусок не лез в рот.

Когда официантка подала счет, Ландтауэр полез в карман за кошельком. Вертен его остановил:

— Прошу вас, герр Ландтауэр, позвольте мне заплатить.

Получив щедрые чаевые, полногрудая девица вспыхнула улыбкой.

Они вышли на залитую ярким солнцем улицу, которая сейчас, в субботу после полудня, да еще в середине августа, была безлюдна. Половина Вены пребывала на водах, иные путешествовали в Альпах, а вот Вертен был вынужден париться в Вене и отводить взгляд от умоляющих глаз человека, потерявшего единственную дочку.

— Ладно, герр Ландтауэр, но только недолго. Хорошо?

Вместо ответа тот энергично затряс ему руку.

Окружная тюрьма находилась в нескольких кварталах от ратуши. Вертен завел Ландтауэра в контору, где вписал в бланк свою фамилию с припиской «плюс гость».

— Они только пообедали, — сообщил Вертену сидящий за столом сержант. — Через несколько минут вернутся в камеры.

Пришлось подождать. Ландтауэр ходил взад-вперед, крепко сцепив за спиной толстые пальцы. Вертен смотрел на него с жалостью. Бедняга, какой это для него ужасный удар — потерять дочь.

Наконец явился надзиратель и проводил их к камере Климта. Увидев стоящих в дверях Вертена со спутником, художник вопросительно вскинул брови.

Вертен повернулся к Ландтауэру.

— Подождите здесь, пока я все объясню герру Климту.

— Скажите, что я только хочу пожать ему руку. За его доброту к моей Лизель.

Вертен похлопал по его плечу.

— Я ему все скажу.

Войдя в камеру, он быстро объяснил Климту причину визита.

— Пусть войдет, — произнес Климт не задумываясь.

— А может быть, лучше поговорить с ним через решетку? Я совсем не знаю, что это за человек. Кажется, он искренне подавлен гибелью дочери, но…

— Чепуха, — решительно бросил Климт. — Зачем нам решетка? Он же знает, что я не мог убить его дочь. Надзиратель, пожалуйста, введите этого человека.

— Может, не надо, Густль? — спросил Гуго с верхней койки.

— Человек потерял дочку, — ответил Климт не оборачиваясь. — Это единственное, что я могу для него сделать.

Гуго посмотрел на Вертена.

— Все равно эта затея мне не нравится.

Дверь камеры распахнулась. Вошел Йозеф Ландтауэр с благодарной улыбкой на губах. По мере приближения к художнику выражение его лица менялось. Неожиданно он выхватил из кармана нож и бросился на Климта.

— Это тебе за мою дочку.

Сидящий на койке Вертен инстинктивно выбросил вперед ногу. Ландтауэр споткнулся и упал на пол. Прыгнувший на него сверху Гуго пытался отнять нож, но тщетно. Казалось, Ландтауэра это разъярило еще сильнее. Он легко сбросил Гуго со спины и вскочил на ноги.

— Мерзавец! Ты убил мою дочку! Так получай же!

— Сделайте же что-нибудь! — воззвал Вертен к надзирателям.

Один из них целился в Ландтауэра из пистолета, но его загораживал Климт.

Художник принял боевую стойку. Он каким-то образом успел оторвать от простыни лоскут и обмотать им левую руку.

Ландтауэр сделал выпад, но Климт уклонился, а затем произнес на удивление спокойным голосом:

— Клянусь, я ее не убивал. А теперь брось нож, пока не поздно.

— Ты изверг и злодей, — прохрипел Ландтауэр. — Совратил мою дочку, моего ангела.

Он снова бросился на Климта. Тот успел отбить удар обмотанной рукой, но нож прорезал тонкую материю, оставив на ней красную полоску.

Вмешался Гуго. Но теперь он действовал искуснее: прыгнул Ландтауэру на спину и вдавил своими длинными костлявыми пальцами его глаза в глазницы. Ландтауэр вскрикнул, дернулся и упал на обе руки. Но все же сумел задеть ножом левое бедро Гуго. В этот момент надзиратель приставил наконец к его виску пистолет.

— Хватит. Бросай нож, или я выстрелю.

Ландтауэр уставился на него с видом попавшего в капкан хищника. Дернулся пару раз, часто дыша, с выпученными глазами, а затем обмяк и выронил на пол нож, который Вертен быстро отпихнул ногой в сторону.

Когда надзиратель надевал на Ландтауэра наручники, тот бормотал что-то неразборчивое. Его подняли на ноги, и Вертен, увидев торчащую из внутреннего кармана пиджака газету, потянулся и вытащил ее. Это была та самая бульварная газета с фотографией Климта на первой полосе и репродукцией картины «Голая правда».

Увидев газету, Ландтауэр встрепенулся.

— Лучше бы я сам прикончил маленькую сучку, чем позволить этой свинье марать ее. — Когда надзиратели волокли его из камеры, он вывернул голову, чтобы в последний раз посмотреть на Климта. — Ты будешь гореть в аду, грязный подонок!

Вертен явился к Гроссу в его номер в «Бристоле» позднее, чем уславливались.

— Что вас задержало? — спросил криминалист, не поднимая головы от бумаг.

Вертен рассказал ему о своем злоключении.

— Это все из-за меня.

— Чепуха, — бросил Гросс, продолжая просматривать список, который ему сегодня передали от Герцля. — Вы Климта предупредили. А он рисковал из ложного благородства.

— Не надо было приводить Ландтауэра в тюрьму. Но он казался мне таким искренним. Вот вам моя проницательность.

— Не стоит так строго себя судить. Вертен. Я уверен, что этот человек был искренним в своем горе, не важно, что было его причиной. И вы смогли убедиться, что деревенские жители могут быть хитры и коварны.

— Уверяю вас, Гросс, у Йозефа Ландтауэра мог бы брать уроки сам Жирарди.

— Кстати, об актере, — сказал Гросс. — Сегодня проверил его алиби. Метрдотель ресторана «Захер» подтвердил, что в тот вечер он действительно был там в обществе молодой женщины. И ушли они порознь.

Вертен шумно вздохнул.

— Хорошо, что хотя бы эта версия отпадает.

— А как себя чувствуют Климт и его защитник-уголовник?

— Рана у Климта поверхностная, но инцидент вывел его из равновесия. А Гуго некоторое время будет отдыхать в больнице. Может быть, потом суд учтет, что он предотвратил убийство в окружной тюрьме.

— Ландтауэра, я полагаю, посадили, — пробормотал Гросс, откладывая список и возвращаясь к внимательному изучению телефонного справочника Вены.

Вертен кивнул.

— Климт отказался выдвинуть против него обвинения, но в любом случае он свое получит. Я посоветовал следователю связаться с полицией деревни, откуда он приехал, и представляете, все очень быстро выяснилось. Оказывается, этот человек пользуется там дурной славой. В полиции подозревали, что он забил свою жену до смерти, но доказать не смогли. Его дочка Лизель, как только представился случай, сбежала от него из-за побоев. Но потом в деревню дошли бульварные газеты с репродукцией картины Климта, на которой изображена обнаженная Лизель, и Ландтауэр стал всеобщим посмешищем. Он даже не смел появиться в местном трактире.

— То есть, нападая на Климта, он мстил больше за себя, чем за дочь, — сказал Гросс.

— Похоже, что так, — отозвался Вертен.

Криминалист тряхнул головой.

— Каким бы обаятельным этот герр Ландтауэр ни был, но давайте с ним покончим, хорошо, Вертен? Тем более что никто серьезно не пострадал.

— Вот повеселятся газетные репортеры, если об этом пронюхают. — Вертен откинулся на спинку кресла и глотнул великолепного коньяка из рюмочки. Только сейчас наконец прошло это ужасное похмелье. — Бульварная пресса снова вытащит Климта на первые полосы. Гнусного Ландтауэра превратит в национального героя, а художника представит растлителем юных девственниц.

Но Гросс его больше не слушал, сосредоточив внимание на фотографиях жертв убийцы и списке Герцля, дополненного Вертеном предполагаемыми врагами Климта. Недавно посыльный доставил еще список от инспектора Майндля с фамилиями анархистов и других смутьянов, за которыми ведется наблюдение. По его мнению, эти люди ждут не дождутся революции, и потому любые возмущения в обществе им на руку. Гросс счел это чушью, а Вертен, внимательно изучив список, подивился его разнообразию. Там были собраны все, от итальянских анархистов до таких политиков, как Герцль и социалист Виктор Адлер.

Вечером они отправились на встречу с бывшим коллегой Гросса по работе в Граце Рихардом Фрайхером фон Крафт-Эбингом, ныне заведующим кафедрой психиатрии Венского университета. Вертен тоже был с ним знаком. До 1889 года Крафт-Эбинг был директором психиатрической больницы в городке Фельхоф вблизи Граца, затем его пригласили в Вену занять пост директора государственной психиатрической лечебницы. С 1892 года, после кончины Теодора Херманна Мейнерта, он заведует кафедрой психиатрии в Венском университете. Вертен знал Крафт-Эбинга как психиатра-криминалиста, который детально исследовал всевозможные психологические типы уголовных преступников и существенно развил теорию этой области психиатрии. В частности, он ввел в уголовно-правовую практику понятие «ограниченная вменяемость». По Крафт-Эбингу, совершивших преступления под влиянием душевной болезни следует не наказывать, а лечить. Правда, в законы эти положения пока еще не вошли.

Кроме всего прочего, Крафт-Эбинг был одним из самых крупных в мире специалистов по сифилису и его побочным эффектам. Он также пропагандировал для лечения психических заболеваний гипноз и являлся пионером в исследовании сексуальных отклонений. В 1886 году Крафт-Эбинг выпустил книгу «Половая психопатия», снабдив ее сотнями примеров из практики. Именно в этой книге впервые появились такие понятия, как мазохизм, садизм, гомосексуализм, инцест и зоофилия. Чтобы избежать излишней сенсационности, ученый намеренно изложил все примеры из медицинской практики по-латыни. Но это не помогло. Монография быстро стала международным бестселлером, а после публикации «Половой психопатии» продажи латинских словарей в Германии и Австрии увеличились десятикратно.

Впрочем, во внешности Крафт-Эбинга не было ничего импозантного. Среднего роста, старомодно одетый. Изрядно поредевшие седые волосы коротко подстрижены. Борода клинышком. Но его серовато-зеленые глаза светились умом, а проницательный взгляд заставил Вертена внутренне подтянуться.

Крафт-Эбинг вел себя так, как будто помнил Вертена, но адвокат понимал, что это всего лишь любезность. Вот с Гроссом его действительно связывала давняя дружба.

Они встретились в любимом ресторане Вертена «Грихенбайзл», несколько минут поболтали о том о сем, изучили меню. Затем Гросс перешел к делу. Коротко рассказал психиатру о сути их расследования, описал почерк убийцы. Отдельный кабинет позволял говорить свободно.

Принесли первое блюдо, и Крафт-Эбинг с аппетитом принялся за печеночные клецки, плавающие в консоме. Живописные детали, очевидно, его ничуть не смутили.

— Я понял так, что признаков сексуального вмешательства не обнаружили? — спросил он.

— Нет. Хотя…

Крафт-Эбинг кивнул, не дожидаясь конца фразы.

— Согласен с вами. Подобного рода увечья вполне могут означать патологию психики убийцы. Глубоко сидящие внутри неврозы могут иметь сексуальную природу, но высвобождаться отнюдь не сексуальным путем. Это означает, что убийца контролирует свое отклонение. Надо полагать, он мужчина?

— Да, — ответил Гросс, отправляя в рот вилку, нагруженную салатом из огурцов.

— На людях подобные личности ведут себя так, что их никто никогда ни в каких отклонениях не заподозрит, — продолжил Крафт-Эбинг. — Часто они сама благопристойность и уравновешенность. Но внутри все кипит. Это обстоятельство существенно затрудняет вашу работу.

— Таких мужчин в Вене может оказаться чуть ли не половина, — пошутил Вертен.

Крафт-Эбинг устремил на него свой пронзительный взгляд.

— Учтите, коллега, в основе всего человеческого лежит половое чувство. Все зависит от вектора его активности. Если он направлен не в ту сторону, то ждите беды.

— Вот поэтому мы и решили с вами посоветоваться, — сказал Гросс.

Крафт-Эбинга как будто эти слова вдохновили.

— Особый интерес у меня вызывает нос, — произнес он со значением. — Сцеженная кровь может указывать на ритуальное убийство, приписываемое евреям. Этот вывод лежит на поверхности, за ним далеко ходить не нужно. Но заявляю сразу, он неправильный.

— Мы над этим размышляли, — произнес Гросс, глянув на Вертена.

Психиатр промокнул губы льняной салфеткой.

— Мои исследования по сифилису предполагают другую возможность.

Приблизилась официантка с фирменным блюдом, «Парижским шницелем» из тонко нарезанной свежайшей телятины. Ее действиями руководил облаченный в смокинг метрдотель.

Когда они удалились, Крафт-Эбинг продолжил:

— Современный метод лечения ртутью помог в некоторой степени, но по-прежнему этой болезнью страдают пятнадцать процентов мужского населения. Среди них немало знаменитостей. Например, Ганс Макарт.

Крафт-Эбинг замолк, отрезал кусочек шницеля и отправил в рот. Вертен не понимал, какое это имеет отношение к их делу. Однако Гросс напряженно ждал продолжения разговора.

— Развитие заболевания проходит в несколько стадий, — объяснил Крафт-Эбинг. — Для первой характерно возникновение твердого шанкра, примерно через три недели после контакта с инфицированным партнером. Два месяца спустя появляются кожная сыпь, головные боли, жар и увеличение лимфатических узлов. Это вторая стадия. Сейчас еще болезнь можно излечить, но многие игнорируют симптомы. К тому же они в конце концов проходят. Инфицированный человек может жить здоровой нормальной жизнью еще год, а может, все десять, прежде чем наступит третичная стадия. И вот тогда происходит перерождение нервной и сердечно-сосудистой системы, а следом расстройство спинного мозга и прогрессивный паралич. — Он тряхнул головой. — Ужасная болезнь, могу вас заверить, господа. Половой инстинкт — это Божий дар, но только пока он служит воспроизведению. Когда же он становится источником грязных наслаждений и извращений, то… — Психиатр возмущенно воздел руки.

Тут уже и Гросс не выдержал.

— Вы полагаете, что эти преступления как-то могут быть связаны с сифилисом? — спросил он, пытаясь направить Крафт-Эбинга в нужно русло.

— Вы слышали о «Клубе ста»? — спросил, в свою очередь, психиатр и, увидев на лицах собеседников недоумение, с негодованием в голосе пояснил: — Это сборище самых отвратительных циников, каких только носит земля. Все из высшего общества, однако называть их джентльменами я отказываюсь. Они развратники и скандалисты, зараженные сифилисом и гордо выставляющие напоказ его разрушительное действие. Многие члены этого клуба вынуждены носить кожаные носы, поскольку на поздней стадии болезни бактерии съедают хрящи, а потом принимаются за кости. Говорят, видным членом «Клуба ста» является младший брат наследника трона Франца Фердинанда, эрцгерцог Отто. Эти извращенцы приводят на свои вечеринки молоденьких девственниц и там их заражают.

— Боже!.. — вырвалось у Вертена.

— Это наводит на размышления! — воскликнул Гросс, восхищенный ходом мыслей Крафт-Эбинга. — Нашим преступником может быть сифилитик?

— Не исключено, — согласился психиатр. — Их уже давно в народе зовут «безносыми». Так что попробуйте поискать убийцу среди страдающих этой болезнью, но только на ранней стадии, то есть способных к активным действиям. Treponema palladum поначалу не трогает мышцы, но искажает сознание. И зараженный ею индивидуум неожиданно преисполняется решимости мстить всем, кто здоров.

 

Глава седьмая

Воскресенье в Вене — день священный. Все магазины закрыты, предприятия не работают. Так что Гросс и Вертен были вынуждены отдыхать. Адвокат приводил в порядок свои записи о расследовании, а криминалист продолжал детальное изучение списков подозреваемых.

Торговых домов, продающих зазубренные скальпели фирмы «Харвуд и Мейер», в Вене оказалось всего три. И в понедельник они начали их обходить. Офис торгового дома «Брайтштайн и сыновья» располагался всего в нескольких кварталах от места, где жила Лизель Ландтауэр. Поэтому Гросс решил первым делом нанести визит сюда.

Их принял управляющий в своем кабинете на третьем этаже. Оказалось, что он единственный сын Брайтштайна, хотя в названии торгового дома значилось «сыновья». Сухой ветер сменился удушающей жарой, и сидевший за огромным столом крупный представительный мужчина сильно потел. Он жестом пригласил их садиться в кресла. За его спиной на стене висели фотографии в рамках — довольно много фотографий. В открытые окна с улицы доносилось цоканье лошадиных подков и громыхание экипажей.

— Ваше содействие крайне необходимо для расследования, — проговорил Гросс, протягивая ему письмо из управления полиции, подписанное инспектором Майндлем.

— Не представляю, чем я могу помочь властям, — проговорил Брайтштайн с нервным смешком.

Вертен замечал, что некоторые люди, сталкиваясь с полицией, ведут себя так, словно в чем-то виноваты. Без всякой на то причины.

Гроссу было важно успокоить Брайтштайна: когда свидетель нервничает, он может сказать что угодно, лишь бы это понравилось следователю.

— Я уверен, герр Брайтштайн, что у вас есть сведения, которыми вы могли бы с нами поделиться, — начал он. — Человек, возглавляющий такую компанию, без сомнения, разбирается в психологии. Поэтому, если вы не против, я задам вам несколько вопросов.

Легкий, доброжелательный тон криминалиста благотворно подействовал на Брайтштайна. Он заметно расслабился и откинулся на спинку кресла.

— Я согласен с вами. Занимаясь торговлей, невольно становишься психологом. Надо уметь найти общий язык с клиентом, понять его натуру. Иначе успеха не достигнешь.

— Вот именно. — Гросс лучезарно улыбнулся. — И сколько у вас сотрудников?

— Семь торговых агентов и три секретарши здесь в офисе. До моего прихода торговых агентов было четверо.

— А сколько из них заняты медицинскими инструментами?

— Двое, — ответил Брайтштайн. — Герхард Биндер. Знаток своего дела, у нас уже шесть лет. И Максим Шмидт. Этот работал еще при моем отце. Продажей ножей и режущих инструментов заняты трое, и еще двое распространяют бритвы и парикмахерский инвентарь. Вам нужны их фамилии?

Гросс опять улыбнулся:

— Пока не надо. Давайте начнем с хирургических инструментов. Я слышал, ваш торговый дом представляет в Австрии продукцию фирмы «Харвуд и Мейер».

— Конечно. Этим у нас занимается один Биндер. «Харвуд и Мейер» поставляют качественные изделия из шеффилдской стали. Представляете, доктор Гросс, их лезвия служат существенно дольше, чем из немецкой стали.

Гросс кивнул:

— Да, впечатляет.

Прислушиваясь к разговору, Вертен одновременно рассматривал фотографии на стене. Они изображали сцены после охоты, и везде был виден улыбающийся Брайтштайн. Вот он стоит у солидной кучки убитых уток, на другом снимке гордо поставил ногу на спину мертвого кабана, на третьем его охотничьим трофеем была серна. Вертену показалось, что на одном снимке на заднем плане он увидел знакомое лицо. Но фотография висела далеко, так что подробно разглядеть ее не удалось. К тому же разговор коснулся конкретной темы.

— Если я не ошибаюсь, сравнительно недавно фирма «Харвуд и Мейер» начала производство зазубренных скальпелей, — продолжил Гросс. — Вы их продаете?

— Да, мелкозубчатые скальпели мы тоже продаем. — Брайтштайн улыбнулся. — У них лезвие негладкое, но зубцы совсем не такие, как у пилы.

— Понимаю. — Гросс глянул на Вертена. — А вашего герра Биндера, случайно, нет поблизости?

Брайтштайн заглянул в большой ежедневник на столе.

— У Биндера на этой неделе отпуск. Но я уверен, вы сможете его найти на садовом участке. Там он проводит почти все свободное время. Биндер выращивает розы и уже получил за них много премий.

Брайтштайна это чудачество явно забавляло. Конечно, что такое розы по сравнению с охотой на оленей в Альпах, подумал Вертен.

— Спросите у фрейлейн Маттиас в приемной. Она назовет вам фамилии и адреса всех наших торговых агентов. — Брайтштайн на секунду замолк. — А теперь, господа, скажите, пожалуйста, в чем, собственно, дело? Я всегда готов помогать полиции, однако мне просто любопытно.

— Мы расследуем дело о подделке, — пояснил Гросс. — В полицию поступило несколько жалоб от хирургов.

— Я заверяю вас, господа, — озабоченно проговорил Брайтштайн, — мой торговый дом получает товар непосредственно от производителя.

— О вас, разумеется, речь не идет, — успокоил его Гросс. — Напротив, мы считаем ваш торговый дом образцовым и намерены сравнивать ваши скальпели с поддельными.

Вертен понимал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы убийца узнал, что следствие заинтересовалось скальпелями фирмы «Харвуд и Мейер».

До обеда они посетили еще два торговых дома, занимающихся продажей хирургических инструментов. Но скальпелей с негладкими лезвиями среди них не было. Следователям объяснили, что Брайтштайн заключил с фирмой «Харвуд и Мейер» договор на эксклюзивное право представлять в Австрии их новую продукцию.

— Ну что ж, это облегчает нам задачу, — сказал Гросс.

Они быстро отобедали в небольшом кабачке и направились в пригород Пенцинг, где находился садовый участок Биндера.

Там им пришлось дважды спросить дорогу, прежде чем они нашли садовый поселок, разбитый на пустыре у железной дороги. Участки десять на сорок метров с небольшими домиками. Однако эти клочки земли поражали невиданным плодородием. Некоторые были засажены фруктовыми деревьями, сгибающимися под тяжестью плодов, на других огороды с обильным урожаем овощей, а третьи благоухали ароматом разнообразных цветов. Домики были ухожены точно так же, как участки, и в миниатюре повторяли архитектуру охотничьих домиков. Обшивка из коричневых досок, зеленые ставни, притолока над дверью с вешалкой из рогов оленя или лося, на подставках под маленькими окнами красная герань в горшках.

Брайтштайн не ошибся. Биндер действительно ухаживал за своими розами. Гросс тронул руку Вертена, останавливая, чтобы понаблюдать за Биндером некоторое время, прежде чем объявить о своем присутствии. Биндер методично срезал с кустов начавшие вянуть цветки и опускал их в корзинку, следя, чтобы лепестки не падали на ухоженную почву. От шипов его руки защищали длинные прорезиненные перчатки. При этом работал он не садовыми ножницами, а небольшим изогнутым и, несомненно, острым ножом.

Биндер был ярко-рыжий мужчина среднего роста. Поверх легкого летнего костюма у него был надет чистый белый фартук.

Решив, что увидел достаточно, Гросс вошел в калитку и постучал по перекладине.

— Герр Биндер.

Тот поднял голову.

— Здравствуйте, господа. Вы из садового комитета?

— Нет, — ответил Гросс. — Мы по другому делу.

Биндер приветливо улыбнулся:

— Я спросил, потому что жду их. Понимаете, участок рядом освободился. На прошлой неделе умерла престарелая фрау Гимбауэр. Достойная была женщина, упокой Господи ее душу. И у нее не осталось никаких родственников. Некому унаследовать участок и ухаживать за ним, понимаете? А мне бы побольше места не помешало. Видите, как разрослись розы? Кустам вредно находиться так близко друг к другу. Это мы, люди, можем ютиться в своих маленьких жилищах, а цветам нужно пространство. Иначе они вянут. На ее участке я смог бы опробовать новые сорта из Америки.

Он вдруг умолк.

— Извините. Это я репетировал свою речь перед садовым комитетом. У нас еще никто не имеет во владении два участка. — Он стянул с правой руки перчатку. — Так какое у вас дело?

— Мы пришли к вам по совету герра Брайтштайна, — сказал Гросс. — В надежде, что вы поможете в нашем расследовании.

Он кратко рассказал о появлении в Австрии поддельных скальпелей из стали низкого качества с клеймом фирмы «Харвуд и Мейер».

— Если бы вы могли дать нам список клиентов, купивших у вас в последние несколько недель скальпели с неровными лезвиями, это бы нам существенно помогло.

— Да, — согласился Биндер, — подделки сейчас стали настоящим бедствием. И я рад, что власти наконец взялись за искоренение этого зла серьезно. Подделки подрывают доверие клиента к нашему продукту.

Биндер оказался настолько аккуратным, что даже на садовом участке не расставался со своей рабочей сумкой. Он направился в домик и быстро вернулся. Кроме образцов товара, в сумке лежали книга заказов и каталог.

— Не такой уж большой спрос на эти скальпели, — пробормотал он, листая книгу. — За последние несколько недель, вы говорите?

Вертен заметил, что его рука слегка подрагивает.

— Да, — ответил Гросс.

— В последний раз я продал такой скальпель на прошлой неделе в Клагенфурте. Я провел там вторник и среду. Их купил доктор Фриц Вайнингер из городской больницы. А перед этим, — он перелистнул страницы, — перед этим в конце июня продал один скальпель хирургу в Зальцбурге. — Биндер показал запись Гроссу.

— А в Вене ничего? — спросил тот.

— В Вене ничего. — Биндер закрыл книгу продаж и возвратил в сумку. — Понимаете, венские хирурги не слишком охотно покупают новые скальпели. Не верят пока в их преимущества в антисептике разрезов. Впрочем…

— Что? — насторожился Гросс.

— В Вене я действительно не продал ни одного инструмента, но один, кажется, стащили из моей сумки. Когда на позапрошлой неделе я обходил венских хирургов, в ней были три скальпеля английской фирмы «Харвуд и Майер». А в конце дня там оказалось только два.

— Каких хирургов вы посещали? — спросил Гросс.

— Да они украсть не могли, я в этом уверен. Но потом я заходил в кафе и оставил сумку без присмотра, когда посещал туалет.

Не такое уж это хитрое дело, подумал Вертен, стащить из сумки человека скальпель в многолюдном кафе.

— Все равно назовите нам этих хирургов, — сказал Гросс. — И кафе.

— Вы ему верите? — спросил Вертен на обратном пути из садового поселка.

— Вы заметили, как он ловко управляется с розами? — спросил, в свою очередь, Гросс. И сразу добавил: — И место здесь довольно отдаленное.

— Вы имеете в виду, есть куда привезти убитых? — Вертен оглянулся. Биндер снова увлеченно занимался своим делом. — Сомневаюсь. Вы не думаете, что здесь трудно было бы это проделать незаметно?

Гросс вздохнул:

— Наверное. Кроме того, на убийство фрейлейн Ландтауэр у него есть алиби.

— Мне показалось, что он слишком активно старался его подчеркнуть.

— Но это не так трудно проверить, Вертен. Давайте свяжемся с доктором Фрицем Вайнингером из Клагенфурта.

Однако их ждало разочарование. Когда наконец удалось разыскать почту и позвонить, оказалось, что доктор Фриц Вайнингер, как и многие в Австрии, сейчас находится в отпуске. И вернется только в конце недели.

Но вскоре события начали развиваться в другом направлении.

 

Глава восьмая

Часы на мраморной каминной полке пробили шесть раз. Сквозь кружевные шторы уже начал пробиваться жемчужно-розовый рассвет, наполняя комнату мягким свечением.

Вертен вытер чернила с пальца и снова взял перо.

Стук в дверь заставил его остановиться посередине предложения.

— Герр доктор Вертен.

— Войдите, фрау Блачки.

Экономка неохотно вошла, обтирая руки о накрахмаленный передник.

— Тут господин хочет вас видеть.

Следом из коридора послышались тяжелые шаги, а через секунду появился Гросс.

— Мой дорогой Вертен, перестаньте пачкать пером бумагу. Есть работа.

Экономка у двери с большим интересом наблюдала за происходящим.

— Спасибо, фрау Блачки, — сказал Вертен. — Вы можете идти.

Она покинула комнату, сделав книксен.

— Пойдемте, Вертен. Нельзя терять времени. — Криминалист был явно возбужден.

— Что случилось? — Адвокат вгляделся в лицо Гросса. — Неужели еще одно убийство? Не может быть.

— Конечно, не может, — согласился Гросс. — Просто сегодня я проснулся слишком рано и решил пригласить вас на выставку цветов.

Вертен уже запамятовал, когда его друг в последний раз так шутил.

— Да, еще одно, — добавил Гросс. — Надевайте пиджак, старина, и поспешим на место преступления, пока оно относительно свежее.

— Но как вы?.. — Вертен хлопнул себя по лбу. — Майндль?

Гросс кивнул.

— Он на рассвете позвонил мне в отель. А теперь пошли, а то они там все затопчут.

У подъезда Гросса ждал фиакр, который, лавируя между экипажами и пешеходами, довольно быстро доставил их к каналу и помчался дальше к Пратер-штрассе.

— Опять в Пратере? — спросил Вертен.

— Опять, — ответил Гросс. — Но на этот раз мы прибудем туда раньше полицейских тружеников. Если, конечно, поторопимся.

Он постучал в потолок серебряным набалдашником трости и крикнул зычным голосом:

— Милейший, если доставите нас к месту меньше чем за десять минут, получите десять крейцеров на выпивку!

Это заставило кучера удвоить усилия. Он пустил лошадей в галоп. В окно Вертен видел ранних пешеходов, с удивлением провожавших глазами мчащийся во весь опор фиакр. Когда они пересекали трамвайную линию, из-под колеса даже вылетела голубая искра.

— Майндль сказал, что на этот раз убийца забрал жизнь у пожилого господина, — проговорил Гросс, крепко ухватившись за ремешок. — Во всем остальном modus operandi тот же самый. Скоро увидим, насколько это так.

Гросс раскрыл стоящий рядом кожаный баул и начал перебирать содержимое. Вертен тоже заглянул внутрь. Там лежали писчая и промокательная бумага, конверты, карта города, ручки и карандаши, бутылочка чернил, измерительная лента, компас, пара чертежных циркулей, шагомер, сосуд с гипсом, стеклянные трубки, свечи, мыло, лупа, гуммиарабик и большой хронометр.

Криминалист проверил, не истек ли срок хранения гипса, и закрыл баул, оставив его на коленях, как пассажир поезда, готовящийся к выходу на станцию.

Они уже въехали в парк, проскочили под гигантским чертовым колесом и помчались по аллее, ведущей вглубь.

— Это там. — Гросс показал тростью направо, где примерно в пятидесяти метрах от аллеи в рощице виднелась группа людей. К высокому каштану были привязаны четыре лошади, которые при приближении фиакра запрядали ушами. Рядом с лошадьми лежали два велосипеда, брошенные в спешке полицейскими.

— Спасибо провидению, что ночь была не очень холодная. — Вертен с недоумением посмотрел на Гросса. — Дружище, как давно наступила смерть, мы можем определить по температуре тела трупа, — пояснил тот. — А при холодной погоде тело остывает быстрее. По крайней мере на эту ночь у нашего приятеля Климта имеется прочное алиби, о котором, я думаю, он не постесняется объявить.

Вертен это хорошо понимал. Если способ убийства здесь такой же, как и прежде, значит, Климт тут ни при чем. И Лизель Ландтауэр стала жертвой того же самого убийцы.

Гросс выскочил из экипажа, не дождавшись полной остановки. Чуть покачнувшись, быстро восстановил равновесие и с баулом в руке направился к группе у каштана.

Вертен собрался сделать то же самое, но его окликнул кучер фиакра:

— Эй, герр доктор, а как же мои чаевые?

Вертен вспомнил об обещанных десяти крейцерах, достал из кошелька монету и положил в протянутую ладонь кучера.

— И за поездку с вас причитается еще двадцать пять, — прогундосил тот.

Адвокат снова полез в кошелек и выдал требуемую сумму.

— Храни вас Господь. — Кучер коснулся края шляпы. — Мне подождать?

— Да, пожалуйста, — ответил Вертен, раздосадованный задержкой, и поспешил к месту преступления, где Гросс уже ползал на четвереньках, а остальные наблюдали за его действиями с веселым изумлением.

Хмыкая время от времени, криминалист рассматривал в лупу землю. Затем с помощью пинцета поднял несколько почти невидимых частиц, которые отправил в конверт.

Тело убитого лежало неподалеку, прислоненное к дереву. На вид ему было лет шестьдесят. Седой, аккуратно причесанный. Одет почивший господин был в трахтен из серой шерсти с зеленовато-серой отделкой и пуговицами из оленьего рога.

В широко раскрытых глазах мертвеца застыла тревога. Его кожа была белой как гипс — такая же, как у фрейлейн Ландтауэр в морге, подумал Вертен, — а на месте носа зияла дыра, что делало его лицо похожим на свиное рыло.

— Кто это здесь наследил?

Гросс резко поднялся на ноги и, переведя дух, строго посмотрел на собравшихся.

Их было шестеро. Двое жандармов, остальные — армейские офицеры. Вид Гросса и его властный тон не оставляли сомнений в его праве тут распоряжаться.

Наконец после долгого молчания один из жандармов, тот, что повыше ростом, ответил:

— Нам нужно было убедиться, что господин мертвый. Так положено по инструкции.

— И что же, инструкция предписывает вам проводить по месту преступления экскурсии? Тут, я вижу, ходили все шестеро. — Гросс посмотрел на армейских. — Прошу объясниться, если не желаете быть направлены на службу в Буковину.

Один из офицеров встал по стойке «смирно» и отдал честь Гроссу.

— Мы виноваты, герр доктор. Подошли, думали, что этому господину требуется помощь. Тогда только начинало рассветать, и мы не могли видеть, что ему уже ничто не поможет.

Гросс кивнул.

— А могу я спросить, что привело вас сюда в такой неурочный час?

Офицер, потупившись, молчал.

— Господа офицеры обнаружили мертвеца и вызвали нас, — пояснил жандарм.

Гросс снова кивнул, спрятал лупу в баул и направился к трупу, уже не заботясь о том, чтобы ступать осторожно. Все равно следы, оставленные преступником, эти солдафоны затоптали. Он наклонился, внимательно осмотрел шею убитого и махнул Вертену, приглашая его подойти.

— Видите? — прошептал он. — На разрезе те же самые белесые неровности, что и у фрейлейн Ландтауэр. Наш убийца по-прежнему пользуется скальпелем с зазубренным лезвием.

Затем он повернулся к жандармам.

— Запишите фамилии этих офицеров, и пусть отправляются к себе в казармы.

Дальнейший осмотр трупа не выявил ничего нового. В сжатом кулаке убитого оказался отрезанный нос, как и у всех остальных жертв.

Гросс отошел, достал из кармана белый носовой платок и начал вытирать колени.

— Зачем, как вы думаете, эти офицеры забрели сюда в такую рань? — Вертен, разумеется, это знал, но криминалист все равно решил объяснить. — Дуэль, друг мой. Пратер — излюбленное место для такого рода встреч. Они случаются почти ежедневно, но всегда нелегально. Этих молодых офицеров, поскольку они засветились, наверное, накажут, хотя и не строго. Но если бы кто-то из них отказался принять вызов, его бы наверняка изгнали из армии. Да что там говорить, даже бывший премьер-министр граф Бадени счел себя обязанным в прошлом году вызвать на дуэль депутата рейхстага, немецкого националиста. Стрелялись на пистолетах, на расстоянии двадцать шагов. — Он покачал головой. — Какое варварство! И это на пороге двадцатого века!

Затем они сели в ожидающий фиакр, и Гросс забыл о дуэлях. Ему вдруг вспомнилось совсем другое.

— Меня возмущает этот англичанин, — произнес он, примостив на полу свой замечательный баул.

— Какой англичанин? — спросил Вертен.

— Дойл, — ответил Гросс. — Думаю, я правильно произнес фамилию. Придумывает разные истории, где его герой, Шерлок Холмс, использует мои методы расследования. Я вам вот что скажу — ничего этот человек в криминалистике не понимает. Просто прочел мои давние статьи, и все. А теперь коллеги-профессионалы надо мной посмеиваются. Получается, что это я заимствую технику расследования у великого Шерлока Холмса, а не наоборот.

Из окна фиакра они увидели, что к месту преступления подъехала карета «скорой помощи», и оттуда вылезли санитары в белых халатах.

Гросс стукнул набалдашником трости в потолок, и фиакр тронулся.

— Итак, Вертен, что скажете?

— Ну, почерк преступника тот же самый.

— А помимо этого?

— Убийство произошло не здесь.

Гросс улыбнулся:

— Почему вы так думаете?

— Чисто кругом. Нет никаких следов крови.

Гросс кивнул:

— Как и во всех остальных случаях. А это о чем говорит? — Он устремил на Вертена свой пронизывающий взгляд. — Правильно. Значит, у нашего преступника есть уединенное место, где можно сцедить с жертв кровь. А иметь такое место может только человек с деньгами. Я серьезно сомневаюсь, чтобы он работал где-то на свежем воздухе. Слишком рискованно. Стало быть, в его распоряжении имеется какое-то помещение. А также транспорт. Скорее всего он убивает в разных местах, где предоставляется возможность, а затем перевозит тело к себе, сцеживает там без всяких помех кровь, а после доставляет тела в Пратер.

— Может быть, он живет поблизости? — предположил Вертен.

— Возможно, но не обязательно. Пратер он выбрал не случайно. Тут ведь рядом еврейский квартал. Мы уже это обсуждали.

Некоторое время они ехали молча. На улицах стало оживленнее. Открылись магазины. По широким тротуарам сновали пешеходы с корзинками для покупок. «Эти люди не ведают, какие зверства творятся в их прекрасном городе, — подумал Вертен. — И слава Богу».

— А кто, по-вашему, этот убитый? — неожиданно спросил Гросс.

Вертен пожал плечами:

— К сожалению, я не ясновидящий. А вы что, уже догадались?

Гросс улыбнулся:

— Тут все ясно как Божий день. Этот человек, несомненно, из слуг. Преданных слуг. Возможно, даже состоял при ком-то из членов императорской семьи.

— Как вы это?.. — Вертен был настолько потрясен, что не закончил фразу.

— Успокойтесь, Вертен, тут нет никакого чуда. Просто у этого человека при себе оказалась пенсионная карта.

— Великолепно. — Вертен откинулся на спинку сиденья и прикурил от кремниевой зажигалки сигару.

— Ну что, мой друг, — продолжил Гросс, — наша работа подходит к концу?

Вертен понимал, что имеет в виду криминалист. Климта теперь выпустят, и адвокат ему больше не будет нужен. А как же быть с тем, что фрейлейн Ландтауэр так похожа на его Мэри?

— Полагаю, теперь вы скоро уедете в Черновцы? — с неохотой проговорил он.

Гросс вздохнул:

— Да. Наверное, уеду.

Но ни тому ни другому не хотелось в это верить.

Гросс решил подождать, пока полиция уведомит фрау Фрош о гибели ее мужа, а затем уже нанести ей визит.

— Нам необходимо снискать расположение этой дамы, Вертен, — объяснил он, когда они подходили к дому на Гусхаус-штрассе, сразу за церковью Святого Карла. — Однако это не получится, если мы принесем плохую весть. Вернее, трагическую. Пусть этим занимается полиция. Правда, они могут рассказать женщине что-то такое, что она позднее может выдать за свое. Но тут придется рискнуть. В таких делах это необходимо. Впрочем, жизнь вся состоит из компромиссов, верно?

Дверь открыла женщина, которую Вертен принял за служанку или, возможно, знакомую хозяйки. Глаза у нее не были красными от слез, и вообще она не была похожа на убитую горем вдову.

— Мы бы хотели видеть фрау Фрош, — сказал Гросс. Очевидно, он подумал то же самое.

— Я фрау Фрош, — спокойно ответила дама. — А кто вы?

— Мы занимаемся расследованием этого преступления, — ответил Гросс, в очередной раз извлекая письмо Майндля, уже довольно истрепанное.

— Из полиции сюда уже приходили утром. — Она оглядела их так, будто собиралась снимать мерку для шитья костюмов.

Гросс тактично кивнул.

— И несмотря на это, сударыня, мы бы хотели задать вам несколько вопросов. Если вы, конечно, не возражаете. Я понимаю, у вас такое горе, но мой опыт криминалиста подсказывает, что первые двадцать четыре часа после совершения преступления следует использовать с максимальной эффективностью.

Выражение ее лица не изменилось.

— В таком случае входите.

— Вы так любезны, сударыня, — произнес Гросс елейным тоном. Вертену показалось, что он переигрывает.

Квартира четы Фрош являла собой образец чистоты, граничащей со стерильностью. Нигде ни пылинки, не говоря уже об увядших цветах. Полная противоположность дому приятельницы Климта в Оттакринге. Ни малейшего намека на обычный домашний беспорядок, придающий любому жилищу жилой вид.

Фрау Фрош проводила их в гостиную, как будто сошедшую с холста Макарта. Тяжелые шторы на окнах и громоздкая мебель в стиле «старой Германии», модная лет двадцать назад. Сейчас это все казалось скучным. Стены от пола до потолка были увешаны темными картинами с мрачными сюжетами. В одном углу стоял впечатляющих размеров буфет, в другом поблескивала изразцами голландская печь.

Фрау Фрош осторожно присела на край кушетки, предложив им занять обитые тисненой кожей кресла с прямыми спинками. Вертену показалось, что она чувствует себя в этой обстановке так же неуютно, как и он.

— Вообще-то мне нечего добавить к тому, что я уже рассказала полицейским, — произнесла она.

— А мы поговорим о чем-нибудь другом, фрау Фрош, — заверил ее Гросс. — Видите ли, сударыня, в нашем деле мелочей не существует.

— Гросс, — неожиданно прервал его Вертен, — я думаю, нам следует уйти. Полицейские, наверное, уже достаточно потрепали нервы достойной фрау Фрош. Мы все равно ничего нового не узнаем.

— Прошу вас, Вертен, — Гросс взмахнул рукой, — не мешайте. Я намерен поговорить с фрау Фрош и убедиться, действительно ли ей больше нечего добавить.

— Извините моего коллегу, фрау Фрош, — не унимался Вертен. — Порой он не в меру усерден в своей работе. И глух к чувствам других.

— О чувствах, Вертен, в таких случаях приходится забывать. — Гросс повернулся к фрау Фрош. — Могу я продолжить?

Она холодно кивнула.

— Когда вы в последний раз видели супруга?

— Да что вы, Гросс, — не унимался адвокат. — Этот вопрос полицейские наверняка уже задавали.

— Довольно, Вертен! — Криминалист рявкнул так громко, что фрау Фрош вздрогнула. — Итак, когда вы в последний раз видели супруга?

— Вчера вечером. Примерно в семь. Он собирался на встречу с приятелями.

Вертен знал, что полиция уже это проверила. Герр Фрош действительно направлялся через Карлсплац в недавно открытое кафе «Музей», где он и еще трое пенсионеров раз в неделю собирались поиграть в карты. Как позднее выяснилось, до кафе герр Фрош так и не добрался.

— Во что он был одет? — спросил Гросс.

— Как обычно. В трахтен.

— Не слишком ли ваш супруг был тепло одет для такой погоды?

Фрау Фрош пожала плечами:

— Он всегда так одевался. Если угодно, это была его униформа. — Произнося эти слова, она слегка поморщилась. — Извольте посмотреть его гардероб. Там висят еще шесть трахтенов, все одного и того же цвета и покроя. Мой супруг служил при дворе. Камердинером.

— Стало быть, он был педант? — предположил Гросс.

Она кивнула:

— Еще какой.

Криминалист обвел рукой гостиную:

— Я полагаю, эту комнату обставили по его настоянию?

— Почему вы так решили?

— Сударыня, я представляю вас окруженной не столь мрачными предметами. Отнюдь. Вам больше подходит светлая, залитая солнцем комната. Где много цветов.

— Вот именно. — Вертен увидел, что ее глаза потеплели. Теперь не было нужды вмешиваться в разговор.

— Фрау Фрош, извините за бестактность, но вы с мужем были счастливы в браке?

Вертен подумал, что Гросс опять перегибает палку, но ничего не сказал.

Фрау Фрош помолчала, а затем неожиданно призналась:

— О каком счастье можно говорить, если у нас не было детей? Он считал, что дети помешают ему служить империи.

— Герр Фрош пил? — вдруг спросил Гросс.

От неожиданности она вскинула руку к левому глазу. Вертен только сейчас заметил то, что наверняка было очевидным для Гросса. Под глазом у нее проступал припудренный синяк.

— Выпивал, — наконец ответила фрау Фрош. — Особенно после того, как вышел на пенсию.

— А какие у него были увлечения, кроме карт?

Она задумалась.

— Не знаю, можно ли это назвать увлечением, но он утверждал, что пишет мемуары. Правда, я так и не увидела ни одной страницы. Запирался на все утро в своем кабинете, приказывал не беспокоить, но что он там делал, неизвестно. Во всяком случае, полицейские ничего не нашли.

— Вы не возражаете, если мы посмотрим его бумаги? — спросил Гросс.

— Вовсе нет. — Она повела их в кабинет в дальнем конце коридора, такой же мрачный, как и гостиная.

— Приводить потом все в порядок нет нужды, — проговорила фрау Фрош, покидая комнату. — В любом случае я все это отсюда вынесу.

Гросс улыбнулся:

— Впустите больше света?

— Да, доктор Гросс, много больше света.

Они провели в кабинете Фроша почти два часа. Просмотрели содержимое всех ящиков, какие были. Обшарили все укромные уголки. Ничего. Гросс простучал паркет, внимательно осмотрел письменный стол и книжный шкаф, но тайников не обнаружил. На стене за картинами сейфа тоже не оказалось.

— Может, она права? — сказал Вертен. — Может, он здесь просто запирался и пил?

Гросс молчал, занятый изучением большого керамического горшка с пальмой. Затем наконец выпрямился.

— Пойдемте, Вертен, хватит здесь копаться.

Герр Фрош был человек педантичный, это правда. Достаточно было взглянуть в его книгу записи расходов за прошлый год. Местный и государственный налог, включая газ: 612 крон 38 хеллеров, аренда: 1475 крон, уголь: 241 крона 14 хеллеров, одежда для супруги: 742 кроны 69 хеллеров, одежда для супруга: 812 крон 98 хеллеров. И так далее.

На свою одежду, как и следовало ожидать, Фрош тратил больше. И еще. Новые деньги ввели в обращение шесть лет назад, но люди до сих пор часто употребляли в разговорах старые флорины и крейцеры. А этот, поди ж ты, только кроны и хеллеры.

Они попрощались с фрау Фрош. Гросс поцеловал ей руку, и дама весело блеснула глазами. Вот вам и безутешная вдова.

— Похоже, Гросс, вы завоевали ее симпатию, — заметил Вертен, когда они вышли на улицу.

— Не без вашей помощи, мой друг, — ответил криминалист, имея в виду запланированное заранее вмешательство Вертена в разговор. — Увидев, как я поставил вас на место, женщина поняла, кто из нас главный.

Некоторое время они шли молча.

— Она не очень-то горюет по мужу, — сказал Вертен.

— Да. Полагаю, вы заметили у нее синяк под глазом?

— Неприятный человек был этот Фрош.

— Неприятный, конечно. Но я в высшей степени сомневаюсь, что эта дама смогла в одиночку убить мужа и доставить его тело в Пратер.

— Но даже если это так, при чем здесь другие жертвы? — добавил Вертен. — Зачем ей их было убивать?

— А для отвода глаз, — задумчиво проговорил Гросс. — Чтобы замаскировать свою истинную цель.

Это было интересно, но Вертен вдруг осознал, что все это его уже не касается.

— Нужно поговорить с инспектором Майндлем. Хватит держать Климта в тюрьме. — Затем он с видимой неохотой добавил: — Его выпустят, и наша работа закончится.

— Но мы ни на йоту не приблизились к раскрытию этих зверских преступлений, — пробормотал криминалист.

— Все, Гросс, наша миссия завершена. — Вертен усмехнулся. — Теперь пусть об этом болит голова у кого-нибудь другого.

— Может быть, может быть. Но прежде чем нанести визит инспектору Майндлю, я хотел бы посетить кафе «Музей». Вы знаете, где это?

— Но ведь Фрош там так и не появился.

— Вот и я о том же. Человеку не повезло, он пропал чуть ли не средь бела дня. Согласитесь, Вертен, в это время года в семь часов вечера на улицах еще достаточно светло и кто-то должен был его заметить. Прежде всего, — тут Гросс многозначительно поднял палец, — одна из пожилых дам, любительниц дежурить у своих окон. Имя им легион. Их помощь в расследовании преступлений невозможно переоценить. Поэтому я полагаю, что Фроша должны были видеть, когда он в своем теплом суконном трахтене тащился в сторону кафе «Музей».

— А другие жертвы преступника? — спросил Вертен, заражаясь от криминалиста азартом охоты. — Только фабрикант вышел на свою прогулку в середине ночи. Остальных, думаю, убийца прихватил, когда еще не наступили сумерки.

— Вот именно. Едва ли их можно было убить незаметно, без свидетелей. Тем не менее полицейские опросили многих жителей вблизи мест, где они пропали. Никто ничего необычного не приметил.

— Выходит, их убивали не на улице, — сказал Вертен. — Преступнику каким-то образом удавалось заманить жертвы в ловушку, заставить их сесть в свой экипаж. Но как же это могло случиться, если, как вы сказали, никто ничего необычного не приметил?

Гросс улыбнулся:

— Отсюда, Вертен, можно сделать вывод, причем единственный. Кто-то обязательно что-то видел, но совершенно обычное, заурядное и не придал этому значения. Пойдемте, дружище. Ведите меня по самому короткому пути к кафе «Музей».

Они двинулись по шумной Гусхаус-штрассе в сторону Карлсплац, затем свернули в переулок. Вертен предположил, что педантичный Фрош не стал обходить по периметру площадь, а решил спрямить путь по этому переулку.

По дороге они внимательно оглядывали подъезды и окна. Наконец у дома номер шестнадцать увидели привратника, отдыхающего на стуле. Немолодой. Серая куртка с эполетами, на голове синяя фуражка. Скорее всего бывший военный. Впечатление усиливала какая-то висюлька на груди. Но Вертен знал, что это не медаль за военные заслуги, а жетон, свидетельствующий о его официальном статусе. Кроме обязанностей привратника, он, если требовалось, мог стать посыльным или выполнить какую-то работу по дому.

Подойдя к привратнику, Гросс представился, тронув пальцами край котелка.

— Чем могу служить, ваша милость? — спросил тот, дохнув на криминалиста винным перегаром.

— Обычно вы здесь сидите, сударь?

— Да, ваша милость, именно здесь меня можно найти, если требуется помощь. — Привратник гордо выпятил грудь.

— И вчера вы тоже были на этом месте?

— Был.

— До какого часа, позвольте полюбопытствовать?

— Хм… — Привратник снял фуражку и почесал седоватую щетину на голове. — Пока дни длинные, я дежурю до семи или даже до восьми. Касательно вчерашнего вечера…

— …ты уже к семи почал вторую четверть литра, — закончил женский голос из окна первого этажа справа от дверей.

Привратник не потрудился посмотреть в сторону, откуда доносился голос. Он просто вскинул брови.

— Полно вам, фрау Новотны. Вы всегда сильно преувеличиваете.

Кружевные шторы раздвинулись, и в открытом окне появилась пожилая дама в капоре — такие носили еще в восемнадцатом веке.

— А вы сильны выпить вина, — возразила она. — Вчера вас после шести вечера здесь и в помине не было. Иначе бы фрау Ольмайер не стала просить меня присмотреть за ее сумкой с картошкой, пока тащила вверх по лестнице остальные продукты.

Привратник кивнул:

— Теперь я припоминаю, господа. Вчера мне действительно пришлось покинуть это место пораньше. Чем еще я могу вам служить?

Гросс посмотрел на адвоката.

— Вертен, пожалуйста, дайте уважаемому за труды.

Получив флорин, привратник немедленно скрылся. А криминалист повернулся к пожилой даме, тронув край котелка.

— Сударыня, меня интересует, не проходил ли здесь вчера вечером господин лет шестидесяти, одетый в шерстяной трахтен.

— Вы полицейский? — спросила женщина, кладя локти на подоконник.

— Нет, но мы… — Гросс сделал жест в сторону Вертена, — помогаем полиции в расследовании.

— Сегодня тут крутились двое полицейских, разговаривали с герром Игнацем, привратником. — Фрау Новотны презрительно поморщилась. — Стучали в двери. Но свою я не открыла. Потому что не люблю полицейских. — Она внимательно их оглядела. — Но вы двое на них не похожи. От полицейских денег не дождешься. А вы выложили этому пьянице флорин ни за что.

— Мы привыкли благодарить за любую помощь, — сказал Гросс.

— А что он сделал, этот человек в трахтене?

— У нас есть основания полагать, что с ним что-то сделали, — ответил криминалист. — Дело в том, что он пропал.

— Наверное, важная птица, если заставил всполошиться полицейских. Да и вы двое, я вижу, серьезные господа, не стали бы зря беспокоить горожан.

— Да, — согласился Гросс.

— Около семи, вы говорите? — Она задумалась. — Возможно, я его и видела, только что-то не могу вспомнить.

Гросс выразительно посмотрел на Вертена.

— Будьте добры.

Вертен со вздохом вытащил из кошелька очередной флорин и протянул женщине.

Она положила его на подоконник между локтями.

— Думаю, это было ближе к семи тридцати. В это время герр Дитрих всегда возвращается с работы. Поздно приходит наш герр Дитрих. Наверное, где-то имеет пассию. А иначе как? Работает много, а достатка не видно. Фрау Дитрих всегда одета по прошлогодней моде. Да и растолстела она, должна я вам сказать.

— Значит, вы связываете прибытие герра Дитриха с человеком в трахтене? — прервал ее Гросс.

Она улыбнулась, показав коричневые зубы. Затем принялась разглядывать одинокий флорин на подоконнике.

Вертен не мешкая добавил фрау Новотны второй, и у нее моментально прорезался голос.

— Он проходил здесь, как раз когда герр Дитрих вошел в свою квартиру. Шел медленно. Мне даже показалось, что господин нездоров.

— В это время кто-нибудь еще был на улице? — спросил Гросс.

— А вот это не помню. И говорю так не для того, чтобы выклянчить еще монету. Я не жадная. Да, этот господин проходил здесь. И я еще обратила внимание, что он одет почти по-зимнему.

— На улице тогда стояли какие-нибудь экипажи?

— Тут всегда стоит одна карета. Или две. Это ведь не Оттакринг какой-то. У нас тут вокруг живут достойные господа. И городские власти заботятся, содержат все в должном порядке. В тот вечер тоже, помню, ремонтировали сточную трубу. Вон там. — Она показала.

— Вы не видели, он дошел до угла? — продолжал интересоваться Гросс.

— Нет. Честно говоря, тут ведь особенно любоваться было нечем. Вдобавок на плите закипел чайник, и мне пришлось бежать на кухню.

Они распрощались с фрау Новотны и двинулись дальше.

— Вряд ли такая информация тянет на три флорина, — проворчал Гросс, как будто потратил свои деньги.

Вечером они были почетными гостями у Густава Климта, который решил отпраздновать свое освобождение в ресторане «Бирклиник», известном своими замечательными рыбными блюдами. Для этой цели фрейлейн Флёге сняла кабинет на втором этаже. Пришли также мать Климта с дочерьми и его соратник по Сецессиону художник Карл Молль.

Ресторан «Бирклиник», казалось, был призван разубедить иностранцев, что основные блюда венской кухни — это кислая капуста, сосиски и колбаса. Здесь вдоль стен в вестибюле стояли огромные резервуары с рыбой, так чтобы любой посетитель мог выбрать себе по вкусу. Если вам понравилась, например, вон та форель, ее немедленно приготовят для вас с мадерой и лимоном и подадут с гарниром, а также петрушкой и нежнейшим салатом латуком, политым свежевыжатым рапсовым маслом и белым вином.

За столом славили освобождение художника из тюрьмы, а также благодарили Вертена и Гросса за помощь.

Но Гросс не собирался принимать похвалы.

— Мы тут ни при чем, герр Климт. Вашему освобождению способствовали обстоятельства. Последнее убийство случилось, когда вы сидели в кутузке. Вот и все.

— Но вы бы в любом случае доказали мою невиновность, доктор Гросс, — возразил Климт. Его голос слегка дрожал: он уже приканчивал четвертую кружку пива. — Я в этом уверен. — Он повернулся к адвокату. — Позвольте выпить и за вас, Вертен. Вы настоящий друг.

— Который привел к вам Ландтауэра, и этот тип вас чуть не убил?

— Думаю, вы оба немного расстроены, — продолжил Климт, не обращая внимания на замечание адвоката. Он встретился глазами с Гроссом. — Я бы наверняка расстроился, если бы меня прервали посередине работы над картиной. Ведь хочется закончить дело, верно?

— Густль. — Фрейлейн Флёге подергала его за рукав. Сегодня по случаю торжества Климт облачился в белый костюм с широким красным поясом-шарфом. Левую руку у него театрально поддерживала живописная повязка. — Я уверена, у этих господ много других дел. Не все способны гоняться за воплощением своих замыслов, как ты.

То, что она любит этого человека, было видно даже невооруженным глазом.

Прищурившись, фрейлейн Флёге на пару секунд задержала взгляд на адвокате, как будто говоря ему спасибо за то, что он не стал заставлять Климта рассказывать полицейским о своей любовнице и ребенке.

Климт улыбнулся:

— Ты, как всегда, права, Эмилия. Поэтому сегодня я больше не буду давать непрошеные советы, а ограничусь пивом. — Он поднял здоровой рукой кружку. — За свободу.

Покидая ресторан, Гросс и Вертен знали, что будут продолжать расследование.

Они шли по тихим улочкам старого города.

— В такой поздний час, — сказал Вертен, — не так уж трудно было убийце расправиться со своими жертвами. Но при свете, когда на улицах еще полно людей? Не понимаю.

— При этом они бесследно исчезали, — заметил Гросс. — Вот герр Фрош, например, шел себе, шел, а потом как будто растворился в воздухе, чтобы рано утром возникнуть в Пратере. — Криминалист помолчал, а затем добавил: — Тут можно использовать и другую присказку — как сквозь землю провалился.

 

Глава девятая

Прошло два дня, и на место происшествия повез их сам инспектор Майндль. На этот раз случилось самоубийство. Когда дуло даже небольшого пистолета засовывают в рот и стреляют, от головы обычно мало что остается. Так и здесь. Стена за койкой, где лежало тело, была вся заляпана кровью и мозгами.

Эта железная койка в маленьком садовом домике была единственным предметом мебели. Медная лохань на полу и вешалка у входа. Вот и все. В углу половые доски были взломаны. Рядом лежало то, что обнаружили под ними полицейские. Два скальпеля, кожаная сбруя, отсасывающий шланг и флакон с хлороформом.

Гросс потрогал шею мертвого Биндера.

— Еще теплый.

Инспектор Майндль кивнул.

— На рассвете сосед услышал выстрел. Он бывший военный и понял, что стреляли из пистолета. Пошел посмотреть, увидел, что дверь в домик полуоткрыта. Зашел и обнаружил вот это. — Инспектор показал на труп. — Официально эти домики для ночевки не предназначены, но некоторые правилами пренебрегают.

Майндль вытащил и кармана записку и протянул Гроссу.

— А что с отпечатками? — спросил криминалист.

— В этом нет необходимости, Гросс, — ответил инспектор. — Прочтите сами.

Вертен встал рядом, и они вместе прочли последние слова самоубийцы.

«Игра закончена. Они меня разоблачили. По скальпелю. Жаль. Очень жаль. Я собирался продолжить это приключение. Розам понравилась такая славная подкормка. И вообще, приятно было помериться умом с полицией. Но тут в дело ввязался этот знаменитый криминалист Гросс, и все пошло насмарку. А с носами я отлично придумал, правда? И еще многих сделал бы безносыми и всласть повеселился. И черта с два бы кто из вас догадался, в чем тут дело. Да все моя глупость. И алчность. Впрочем, хватит. Я и так уже заболтался».

— Боже, Гросс, — прошептал Вертен. — Все получилось по Крафт-Эбингу.

— Похоже, что так.

— О чем вы? — спросил инспектор.

— Я думаю, Майндль, вы можете своих людей отпустить, — проговорил Гросс, задумчиво почесывая бороду. — Больше они здесь ничего не найдут. Кровь очень быстро впитывается в почву.

— Биндер был действительно сумасшедший, — сказал Вертен. — Он использовал кровь убитых как удобрение.

— Да. — Гросс кивнул и повернулся к Майндлю. — Предлагаю внимательно изучить эту лохань на предмет следов крови. Скорее всего он ее сцеживал сюда.

— А что он там наплел про носы? — спросил инспектор.

— Думаю, это какой-то бред сумасшедшего, — ответил криминалист.

На другой день вечером Вертен и Гросс встретились в кафе «Ландтман».

— Все именно так и было, как мы подозревали, — сказал криминалист. — Я побывал в торговом доме Брайтштайна, узнал фамилию врача Биндера. Посетил его. Оказалось, герр Биндер имел третью стадию сифилиса.

— То есть психика у него уже была расстроена.

— Да, — согласился Гросс. — Но физически он был еще вполне дееспособен, как и указывал Крафт-Эбинг. Я звонил инспектору Майндлю. На лохани действительно нашли следы крови. А также на скальпелях, сбруе и шланге. Сбруя, видимо, ему понадобилась, чтобы поднимать трупы, а с помощью шланга он поливал кровью почву, удобрял розы.

— Боже, как омерзительно. — Вертен поежился.

— С хлороформом все ясно, — продолжил Гросс. — Им Биндер усыплял свои жертвы. Каким-то образом завлекал их в свой экипаж, скорее всего просил показать дорогу, затем прижимал к носу смоченную хлороформом тряпицу. И все, человек не сопротивлялся. Исчезал, как будто растворившись в воздухе. — Криминалист глотнул из стакана чаю. — Правда, тут осталось несколько неясностей. Первая — экипаж, на котором герр Биндер доставлял жертвы на свой садовый участок, а потом в Пратер. Вряд ли для этой цели он нанимал фиакр. Вторая неясность состоит в том, что у него на время убийства фрейлейн Ландтауэр есть алиби.

Тут пришло время Вертену доказать свою полезность в деле.

— Пока вы посещали доктора, лечившего Биндера, мне удалось связаться с другим доктором, Вайнингером, из Клагенфурта. Он сказал, что Биндер был у него во вторник в десять утра и сказал, что намерен попасть на поезд в полдень. Так что у него было достаточно времени, чтобы вернуться в Вену и убить фрейлейн Ландтауэр.

Гросс кивнул.

— А перевозка трупов?

Вертен улыбнулся:

— Я проверил и это. — Он сделал театральную паузу.

— Давайте же, не тяните, — поторопил криминалист.

— Хм, короче говоря, в торговом доме есть экипаж. И не один. Распоряжающийся ими кладовщик сказал, что герр Биндер брал экипаж иногда вечером. Говорил, что ему необходимо доставить клиенту громоздкий товар в неурочное время.

— Ну, значит, думать нам больше не о чем. — Гросс грустно вздохнул.

— Но вы это дело фактически раскрыли, Гросс, — успокоил криминалиста Вертен. — Биндер сам признался, что ваша догадка о скальпеле с неровным лезвием вынудила его закончить игру. Это вы положили конец его зверствам.

— Дорогой Вертен, возможно, это так, но я бы предпочел защелкнуть на руках убийцы наручники.

— Я еще не сказал вам о письме, которое пришло на мой адрес сегодня утром, — добавил Вертен. — От самого князя Грюненталя, советника императора Франца Иосифа. Он благодарит нас обоих за неоценимую помощь в расследовании этих ужасных преступлений.

На следующий день Вертен поехал провожать Гросса на Восточный вокзал. Криминалист уезжал в Черновцы. Как будто отмечая это событие, погода резко изменилась. С утра моросил дождь.

Они приехали за полчаса до отхода поезда — такая у Гросса была привычка, когда он путешествовал. Его купе первого класса было пустым, и он занял место у окна лицом к локомотиву. Проводник уложил багаж и удалился.

— Наверное, по материалам этого дела я опубликую статью в своем альманахе. — Гросс попытался улыбнуться. — А может, написать повесть, на манер этого английского чудака Дойла?

— Почему бы и нет, в самом деле? — весело подхватил Вертен, но криминалист его не поддержал.

Он угрюмо посмотрел на Вертена.

— Идите, чего ждать. Поезд отойдет точно по расписанию, независимо от вашего присутствия.

Они пожали друг другу руки.

— Работать с вами, Гросс, было для меня большой честью, — с чувством произнес Вертен.

— И мне с вами тоже, — ответил криминалист. — И вот что, дружище, — возвращайтесь к уголовным делам. Это ваше.

— Насчет этого подумаю, когда буду гостить у родителей. Там меня наверняка ждет знакомство с очередной молодой женщиной, которую они «случайно» пригласят к моему приезду в надежде женить своего единственного сына и наследника, чтобы он наконец остепенился и завел детей.

— Не смейтесь над этим, Вертен. Без моей Адели я бы наверняка пропал.

Они снова пожали друг другу руки, и Вертен вышел из вагона. Оглянувшись на перроне, он увидел, что Гросс углубился в чтение газеты.

На вокзальной площади Вертена встретили крики мальчика-газетчика.

— Пратерский убийца схвачен! Ужасы закончились! Им положил конец инспектор Майндль. Читайте вечерний выпуск!

Вертен усмехнулся.

Вот и все. Теперь для жителей Вены это превратится в развлекательное чтение.

И все же ему было немного обидно, что газетные репортеры никак не отметили даже Гросса. Чего уж говорить о нем.

Может, последовать совету криминалиста и вернуться к уголовным делам?

Он покупает у мальчишки газету, продолжая наблюдать за адвокатом. То, что ему не пришлось его убивать, а также того, который постарше, особого облегчения не приносит. Не надо, так не надо. Теперь они перестанут лезть не свои дела. Этот назойливый, сующий всюду нос криминалист осядет в Буковине. А адвокат займется своей практикой. Не трогайте никого, и вас не тронут.

Он просматривает газетные заголовки и преисполняется гордостью. Работа сделана на славу. Один служит трамвайным кондуктором, другой убирает улицы или управляет фиакром. Некоторые зарабатывают себе на жизнь, преподавая в разных университетах.

А вот он убивает людей.

Своего первого он убил, когда ему было семнадцать. Майору понравилось то, что он прикончил человека голыми руками, тихо и спокойно, и он перевел его из Линца в тренировочную школу специального отряда Ролло, чтобы он там отточил свое умение убивать. Научился действовать ножом, веревкой, пальцами и даже ногами. Во время учебы случился инцидент. На одном из тренировочных боев он зазевался, и наставник решил его проучить. От этого боя у него остался на память шрам, который он со временем полюбил и носит с гордостью.

Он хорошо помнил то важное задание. Погода тогда была студеная. Они долго караулили у дворца, пока слуги шастали туда-сюда. Он и еще двое из отряда Ролло.

За час до рассвета влезли украдкой в окна. Пробрались в спальню в конце коридора. Молодым человеком занялись эти двое, а ему досталась девушка.

Как она умоляла не убивать ее. Хныкала, чуть ли себя не предлагала.

Ему стало настолько противно, что он позволил себе разозлиться. В первый и последний раз. Вообще-то он не был выродком, а всего лишь выполнял приказ. Велено было застрелить девушку из того пистолета, но, когда она всхлипывая, прижалась к нему, он со всей силой несколько раз ударил эту дрянь головой о столбик кровати, пока она не затихла.

Потом его послали в Сербию, после этого заставили несколько лет страдать от скуки в гарнизоне. А потом были еще задания. Много.

И вот теперь он работает в столице. Здесь сложнее, но ему это нравится. Способ убийства ему был навязан, а все остальное он решал сам. Кого выбрать, как сделать, чтобы комар носа не подточил. Тут потребовалось все его мастерство.

Он не знал, кто отдает приказы. Да и не важно ему это было. Своими деяниями он служил отечеству, но, помимо этого, просто любил свою работу. Как художник свою. А что, убивать — это тоже искусство. Он с теплотой в сердце вспоминает прерывистый хруст позвоночника, как будто треснул лед в луже, ужас в глазах жертвы при его приближении и ее умиротворенный вид, когда работа закончена. Приятно, очень. Жаль только, что рассказать никому нельзя.

Теперь ему предстояло очередное задание. Наверное, самое важное. Но он его выполнит. В этом нет сомнений.