Вертен счел странным, что церковные колокола могут звонить в такую рань. Заря еще не занялась, и, прислушиваясь к этой фальшивой заутрене, он ощутил биение в висках и сухость во рту. Вчера вечером он явно перебрал игристого по случаю празднования.

Когда он понял, что трезвонит телефон, а не церковные колокола, звук прекратился, но только на несколько мгновений, ибо позже его сменил настойчивый стук в дверь спальни.

Берта тяжело повернулась во сне.

— Карл, что там? Мыши?

— Ничего, дорогая. Спи, спи.

Он выскочил из кровати, запахивая на себе шелковый халат по пути к двери.

Гросс, с заспанными глазами и клоком волос, торчащим из растительности, окружающей его лысину, спокойно, но с оттенком чрезвычайности заявил ему:

— Одевайтесь. Наш субъект опять принялся за мокрую работу.

Жертва лежала на полу в луже засохшей крови. Вокруг зияющей раны на ее шее уже кружились мухи. Дрекслер бил их своим котелком.

— Мне это не нравится, — набросился он на Вертена. — Я сообщаю вам имя девушки, ее место проживания и вскоре узнаю, что она мертва. Кому вы разболтали?

— А мне не нравится ваше обвинение, инспектор. Я никому не говорил. Даже Гроссу, вот так. Я забыл. Помешали другие дела.

— Вертен, — упрекнул его Гросс, — как вы могли? Если бы я знал о ее существовании, возможно, эта молодая женщина все еще была бы жива.

Это заявление было настолько нелепым, что даже Дрекслер не стал высказываться по этому поводу или что-то добавлять к нему.

Они были в комнатке-мансарде Мици Паулус, о существовании которой Дрекслер действительно осведомил Вертена только вчера. Офицер открыл одно окно, но запахи над Кольмарктом этим утром были не лучше, чем в помещении: смесь дешевых духов, человеческого пота и засохшей крови. Чтобы снять грех с души, Вертен быстро просветил Гросса насчет молодой женщины и ее предполагаемой способности узнать преступника, которого она видела в ночь убийства господина Гюнтера.

Затем, повернувшись к Дрекслеру, Вертен сказал:

— Я предполагаю, что сержанту не удалось поговорить с ней еще раз?

— Ваше предположение совершенно правильно, — ледяным тоном ответил Дрекслер. — Но как же он, черт побери, выведал, что мы добрались до него через эту проститутку?

Гросс вздохнул:

— Она занималась опасным ремеслом. Возможно, это убийство — всего-навсего совпадение. — Но криминалист произнес это настолько неубедительно, что было ясно — он сам так не думает.

— Пошевелите мозгами, приятель, — напирал Дрекслер. — За этим кто-то кроется. Может быть, наш разговор был подслушан?

Единственное, что пришло в голову Вертену, так это тот факт, что господин Тор вроде бы подошел к двери, когда Дрекслер уходил. Мог он подслушать? Но это была явная нелепица. Тихий, как мышка, Тор едва ли был способен на убийство. Вертен ни единым словом не выдал своих мыслей, а вместо этого перешел в наступление:

— А почему бы не предположить, что ваш сержант рассказал слишком многим друзьям о своих умопомрачительных успехах? Или, возможно, вы сами необдуманно проговорились и вас подслушали?

— Знаете, Дрекслер, — добавил Гросс, — я полностью согласен с Вертеном. Зачем перекладывать вину на него?

— Майндля хватит удар.

— А это, — заявил Гросс, — дело Майндля, а не наше.

Коллеги воспользовались письмом князя Монтенуово, чтобы получить доступ в императорско-королевский архив в Хофбурге, и подали унылому чиновнику в белом халате прошение на поиск свидетельства о рождении. Требовались сведения о регистрации рождения Карла Ротта, по-видимому, в 1860 году. Розе сказал, что младший брат был примерно на два года моложе Ганса Ротта, появившегося на свет в 1858 году.

Чиновник, молодой человек, мочка правого уха которого была несколько запачкана чернилами, — результат, как подумал Гросс, привычки потирать ухо кончиком ручки для письма, — взял их прошение и исчез в лабиринте деревянных полок, заставленных обширными рядами объемистых серых ящиков.

После того как Вертен объяснил, что у Розе имелись сомнения по поводу благопристойности обстоятельств появления на свет этого второго сына, именно Гросс посоветовал углубить поиск записей о рождении.

Пока они ждали, Вертен вновь задумался над тем, каким образом сведения о Мици Паулус могли попасть к убийце. Возможно, как и в случае с господином Гюнтером, злоумышленник просто пытался замести оставленные следы, отделываясь от возможных свидетелей своих преступлений. Таким образом, он запомнил молодую женщину, которая подошла к нему и взглянула в его пустые глаза. Убийца знал ее участок, знал, где найти ее. Но пошла бы она в действительности с этим человеком? В конце концов, женщина сказала, что может узнать его. Этот человек испугал ее уже в первый раз, когда она увидела его. Теперь же, когда женщине было известно, что его ищет полиция, можно было предположить, что она будет испытывать двойной страх перед ним.

Или, возможно, как коллеги подозревали с самого начала, преступник действовал не один. У него был подручный, которого он мог подослать к Мици Паулус: незнакомец, сторговавшись с ней и взобравшись за женщиной на три лестничных пролета скрипучих ступеней в спаленку в мансарде на Кольмаркт, мог затем перерезать ей горло, когда она начала раздеваться и оказалась беззащитной.

Их враг был монстром. Не человеком — исчадием ада в конечном счете. Сколько человек погибло в покушениях на жизнь Малера? Три невинных жертвы.

— О Карле Ротте нет ничего. — Чиновник вернулся, но не с пустыми руками. — Однако же нашел папку на Ганса Ротта. Раз уж я работал с буквой «Р», то, возможно, стоит взглянуть и на это.

— Но мы ищем не Ганса, — с некоторым неудовольствием заявил Гросс.

— Я понимаю, господа. Но, видя, что вас прислал сам князь Монтенуово, я полагал, что вы оцените мое рвение.

— Совершенно верно, сын мой, — поправился Гросс, пытаясь обуздать свой минутный порыв нетерпения. — Простите мою резкость.

— Весьма любезно с вашей стороны, сударь. Многие из наших посетителей не обращают на меня внимания, как будто я просто предмет здешней меблировки. Мне же весьма приятно, что мое усердие не осталось незамеченным.

— Возможно, вы могли бы просто известить нас о том, что вы обнаружили, если там действительно что-то было, — сказал Гросс.

Чиновник прижал папку к груди.

— Видите ли, здесь упоминается Ганс Ротт, первенец актера Карла Матиаса Рота, позже сменившего фамилию на Ротт, и Марии Розалии Лутц, певицы. В приложении к этому делу сказано, что у него был сводный брат, узаконенный под фамилией Ротт.

— Узаконенный? — удивился Вертен. — Чьим же ребенком он был тогда?

Молодой чиновник покрылся краской, произнося эти слова:

— Видите ли, тут говорится, что дело на этого брата находится в архивах императорского дома. Возможно, князь Монтенуово сможет просветить вас на этот счет.

Что, как понял Вертен, означало, что младший брат был незаконным отпрыском Марии Лутц и члена императорской семьи.

— Вы считаете это важным? — спросил князь Монтенуово, когда Гросс объяснил ему причину их посещения.

— Настоятельно важным, — подчеркнул Гросс.

— Вряд ли это те сведения, которые мы хотели бы сделать достоянием публики.

— Это лицо может оказаться нашим убийцей и тем, кто пытается устранить Малера, — заявил Вертен. Времени для соблюдения великосветских приличий не оставалось.

— Хорошо, — ответил Монтенуово невозмутимым тоном. Он откинулся в своем кресле, посмотрел на фреску, изображающую двух херувимов, парящих на потолке над его письменным столом в стиле барокко, а затем совершенно не по-княжески прищелкнул языком.

— Это будет выполнено. Вы не могли бы подождать в приемной? Мой помощник займется этим.

Десятью минутами позже им предоставили свидетельство о рождении Вильгельма Карла, увидевшего свет 20 декабря 1860 года, позже получившего фамилию Ротт. Но в документе его истинным отцом был записан эрцгерцог Вильгельм, один из братьев императора Франца-Иосифа. Прожив всю жизнь холостяком, принц скончался в 1894 году, но, как оказалось, его потомство продолжало жить.

Малер, приобретший свой прежний вид, работал над партитурой «Тангейзера», когда Жюстина впустила Вертена в большую гостиную с огромным роялем фирмы «Безендорфер». Тем временем Гросс с Дрекслером отправились расследовать новое направление.

Вертен зачастую диву давался, как дирижеры умудряются руководить оркестром из пятидесяти или более исполнителей и составом певцов, число которых иногда достигало сотен, в особенности в грандиозных постановках Малера, и все это в течение двух- или трехчасового исполнения сложной и предъявляющей высокие требования оперной партитуры. Теперь он своими собственными глазами наблюдал за несложным отчасти объяснением: тяжкий труд, учет мельчайших деталей и усиленная проработка, которая заставила бы побледнеть от зависти кандидата на сдачу экзамена на аттестат зрелости. Малер, дирижировавший оперой множество раз в своей карьере, левой рукой проигрывал партитуру, одновременно делая правой подробные замечания, пришедшие ему на ум в последнюю минуту.

Несмотря на то что несколько дней назад он стоял одной ногой в могиле, Малер собирался дирижировать сегодня особой постановкой «Тангейзера», данью уважения вдове Вагнера, Козиме, которая должна была присутствовать на спектакле.

— Вертен, — завидев адвоката, обратился он к нему, — вы поймали его?

— Скоро, господин Малер.

Композитор кивнул сестре, ожидавшей у двери. Жюстина ушла и закрыла ее за собой.

— Я хочу совершенно ясно дать понять вам и вашим друзьям-сыщикам: я желаю, чтобы мою сестру, Натали или господина Розе больше не беспокоили вашими допросами. С ними не должны обращаться как с заурядными преступниками. Это ясно?

Внезапно его лицо приобрело жесткое, хищное выражение.

Но на Вертена этот метод запугивания не оказал никакого воздействия.

— Кто-то пытается отправить вас на тот свет, господин Малер. Кто-то, уже убивший за это время трех человек.

— Трех?

— Да. Я только что стал свидетелем леденящей кровь картины преступления, когда была убита молодая женщина. Возможно, она видела, как наш злоумышленник покидал квартиру господина Гюнтера, и заплатила за это своей жизнью.

— Это ужасно, — пробормотал Малер.

— Да, и потому нет времени для условностей и светских или семейных любезностей. Вы наняли меня, чтобы выполнить работу, и я намерен сделать ее.

— Хорошо, а где же вы были тогда, когда я нуждался в вас? Послали вашего помощника, в то время как я просил приехать вас.

Вертен не хотел высказывать очевидное: никто не может спасти тебя от убийцы, который поставил своей целью разделаться с тобой или готов отдать свою собственную жизнь в схватке.

— Тор — компетентный человек.

— По завещаниям и доверенному управлению. Но я нанял вас для большего, чем только для этой работы. Кроме того, он опоздал. — Малер поднял брови при упоминании об этом непростительном грехе.

— Я уверен, что вы осведомлены о сложных железнодорожных пересадках, которые необходимо делать. Поезда не всегда ходят по расписанию.

— Ваш помощник опоздал на целый день, — подчеркнул Малер. — Мы ожидали его в среду. На самом деле он прибыл только в четверг, да еще и был вынужден вернуться в город в тот же день после обеда.

— Там присутствовала полиция. Если она была не в состоянии защитить вас, то сомневаюсь, что в этом преуспел бы я.

— Полиция! — Впечатление было таким, что Малер выплюнул это слово.

— Но я пришел не по этому поводу. Я хочу узнать о Гансе Ротте.

Малер поднял голову от клавиатуры:

— Я забываю об учтивости. Прошу садиться.

Композитор встал с табурета и повел адвоката к паре кресел у кушетки. Усевшись, Малер бросил косой взгляд на Вертена:

— Что вы хотите узнать?

— Могла ли быть причина у кого-то, связанного с Роттом, причинить вам вред?

— Мария и Иосиф! Опять эта древняя сплетня! Она тащится за мной, как хвост за коровой. Пора положить этому конец. Я достаточно наслушался.

— Так что, некая причина может быть?

Малер уставился на него таким взглядом, как будто вот-вот взорвется; на его виске рельефно выступила жилка, пульсирующая с опасным ритмом.

— Я выскажу это лишь однажды, потому что вы являетесь, в сущности, чужим человеком для меня и моей семьи. Вам неведомо, какое огромное значение я придаю честности и преданности. Отсюда, в ответ на ваш вопрос, нет, не может быть никакой причины для здравомыслящего человека иметь желание отомстить за любой предполагаемый вред, который я мог бы причинить Гансу Ротту. Искусство священно, разве вы не понимаете этого, Вертен?

— Я — простой адвокат. Прошу объяснить мне.

Малер поджал губы, не сочтя это ироническое замечание вообще юмористическим.

— Художественное творение человека, в данном случае сочинения Ротта, — это соприкосновение с великим неведомым. С духовным началом, которое вдыхает жизнь во вселенную. Похитить такое творение — великий грех. Сейчас я не говорю о влиянии. На нас всех оказали свое воздействие те люди, которые жили до нас. Мы возносим хвалу такой личности или личностям, влияние которых проявляется в нашей работе. Но присвоить записи человека, украсть его темы или мелодии… Этого нельзя даже вообразить. Разве вам это не понятно?

Вертен хранил молчание. Убежденность Малера выглядела неподдельной.

— Итак, нет. Я не вижу причины, чтобы некто, связанный с Роттом, стремился отомстить мне. Некоторым образом я любил этого человека. Он был самым чистым из нашего поколения. Возможно, лучший композитор из тех, которых я когда-либо знал. Безыскусное существо, но художник до глубины души. Я не причинил ему ни малейшего вреда. На самом деле я всегда более чем охотно давал ему взаймы. Он испытывал постоянную нужду в деньгах. Сирота, знаете ли. И если память не изменяет мне, у него был брат, которого приходилось содержать.

— Вильгельм Карл, — произнес Вертен. — Вы знавали его?

Малер покачал головой:

— Никогда не сталкивался с ним. Но насколько мне помнится, он был младшим братом. Кажется, я слышал, что он уехал в Америку. Возможно, едва избежав встречи с кредиторами, собравшимися выбить из него долги. Или спасаясь от гнева разъяренного папаши какой-нибудь девицы.

Вертен задумался.

— Довольно, дорогой адвокат. Если больше нам обсуждать нечего, то мне надо готовиться к представлению.

— В самом деле, фройляйн Шиндлер. Я не могу принять такой щедрый подарок.

Берта была в изумлении от бесцеремонности молодой женщины. Та опять заявилась без приглашения и, казалось, была разочарована, что Карл отсутствовал. Берта сама несколько пренебрегала светским этикетом, но даже для нее это было уж слишком.

— Нет, нет, госпожа Вертен…

— Майснер, — резко поправила ее Берта. — Госпожа Майснер. — Она каким-то образом чувствовала, что барышня знала ее фамилию, но просто отказывалась употреблять ее. Возможно, для того, чтобы заставить женщину старше себя казаться более приверженной традициям.

Этот упрек, однако, не охладил пыл девушки; она резвилась подобно щенку, игравшему с новым домашним шлепанцем.

— Простите меня, — весело отозвалась она. — Госпожа Майснер. Но, как я уже собиралась сказать, билеты пропадут, если вы со своим мужем не воспользуетесь ими. Господин Молл, мой отчим, свалился с пренеприятной летней простудой, а мама отказывается отходить от его постели. Помимо того, что она, так сказать, некоторым образом недомогает, я полагаю, ей также лучше остаться в стороне от любопытных взглядов общества.

— Недомогает? — спросила Берта, прекрасно понимая, что означает эта замена более прозаичного слова. Но ей хотелось, чтобы фройляйн Шиндлер действительно произнесла это слово. Что за неуместное ханжество, подумала она. Как будто ожидание ребенка было чем-то, чего следовало стыдиться.

— Ну, знаете ли, беременна, — проговорила посетительница.

И затем она поразила Берту, разразившись рыданиями.

— Теперь последние остатки памяти об отце будут преданы забвению, — простонала она сквозь слезы.

Что бы там Берта ни думала о молодой женщине, похоже на то, что эти слезы были настоящими. Так же как и сдерживаемые эмоции, спрятанные за ними. Берта встала, подошла к ней, села рядом на кожаный диван и бережно положила руку на плечо Альмы.

— Ну-ну, — утешила она девушку, собираясь сказать ей что-то вроде того, что по такому поводу не стоит плакать или беспокоиться. Вместо этого она промолвила: — Выплачьтесь как следует.

После того как слезы медленно иссякли, Альма Шиндлер бросила на Берту откровенный взгляд:

— Меня переполняет страх, госпожа Майснер. Вдруг мама умрет в родах. Она уже не так молода, чтобы иметь детей, это может оказаться опасным испытанием. Тогда я и моя сестра действительно осиротеем. Сначала мой любимый отец, а теперь вот мамочка. Или, и я не стесняюсь говорить об этом, ухаживая за новорожденным ребенком, мама направит все свое внимание на него. А это все равно, как если бы я осиротела. Мой же отчим посредством этого простого акта воспроизведения полностью займет место моего покойного отца в душе мамы. Мне понятно, что это похоже на слова корыстной молодой женщины, выражающие ее страхи, но это так. Мне следовало бы радоваться новому ребенку мамы. Вместо этого я боюсь его.

Берта почувствовала, как ее сердце открывается навстречу молодой женщине, — она внезапно оказалась такой легкоранимой. Было ли это то, что ее отец, господин Майснер, разглядел в ней вчера вечером? Не потому ли его сердце тоже открылось навстречу барышне Шиндлер?

— Я ценю вашу откровенность, фройляйн Шиндлер. Мы не способны управлять такими страхами. И я тоже поделюсь кое-чем с вами. Видите ли, я также беременна и переполнена как радостью, так и, да, страхами. Я опасаюсь, что когда стану матерью, это окажется все, кем мне позволят быть. Это материнство станет какой-то ловушкой, где моя роль будет строго определена обществом. Я боюсь, что мой муж также подпишется под такой ролью для меня.

— Так, значит, вы женщина с амбициями, госпожа Майснер? — Ее глаза, еще красные от слез, сверкнули, когда она произнесла эти слова.

Берта никогда не думала о себе с этой точки зрения.

— Думаю, что да, — ответила она. — У меня есть свое собственное лицо, если вам это понятно.

Казалось, Альма Шиндлер просто не могла усидеть на месте от восторга.

— О да, я полностью понимаю вас. Эти чувства так близки мне! И меня обуревает смертельный страх, что я влюблюсь в человека, который захочет раздавить мою личность, мой дух.

— Но смогли бы вы полюбить такого человека? — спросила пораженная Берта.

— Конечно! Каждая личность, которая привлекает меня, является могучим, повелевающим, творческим гением. Такой человек пожелает иметь только один талант в семье.

Берта подумала, что в таком случае не может быть худшего выбора для фройляйн Шиндлер, чем Густав Малер. Если на свете и существовал человек, который хотел всецело управлять как своей карьерой, так и своей семьей, то это был Малер.

— Такова я, — беззаботно прощебетала Альма Шиндлер. — Полна противоречий. Мой ум не может сбить меня с пути, по которому ведет меня мое сердце.

— Тогда я могу попытаться обуздать ваше сердце, — рассмеялась Берта. — По крайней мере на несколько последующих лет, когда у вас появится возможность жить самостоятельно, стать независимой женщиной.

— Пожалуйста, скажите, что вы пойдете в театр, — с неподдельной искренностью настаивала барышня.

— Пойдет куда? — раздался голос господина Майснера, появившегося в гостиной по возвращении с послеобеденной прогулки. — И, если я могу добавить, какое счастье вновь видеть вас!

— Господин Майснер! Рада встретиться с вами. — Как младшая по возрасту, Альма Шиндлер встала, когда старик приблизился к ней.

Он жестом предложил ей сесть.

— Пойдет куда? — вновь повторил он.

— Я пыталась убедить вашу дочь присоединиться этим вечером ко мне в Придворной опере. У меня билеты на «Тангейзера».

Она быстро оправдалась недомоганиями в семье и упорным нежеланием матери покинуть больного мужа.

— Прекрасная мысль, — одобрил господин Майснер. — Берте пойдет на пользу вечером выйти из квартиры. Глупое допотопное поверье, что женщина в такую пору должна лежать.

Он внезапно оборвал свои слова, не будучи уверен, что высказался к месту.

— Все в порядке, отец, — успокоила его Берта и добавила шутливым тоном: — Я уже сообщила фройляйн Шиндлер о моем ах-таком-деликатном-положении.

Господин Майснер улыбнулся:

— Все в порядке, а что думаете вы, фройляйн Шиндлер? Разве не прекрасно было бы для Берты подышать живительным культурным воздухом Придворной оперы? Даже если это Вагнер.

— Но, господин Майснер, Вагнер — это апогей искусства.

— Апогей как отдаленная луна, фройляйн Шиндлер?

Она рассмеялась при этих словах:

— Нет, господин Майснер. Вы умышленно искажаете значение, которое вкладываю я. Апогей — как наивысшая точка. И действительно, для госпожи Майснер было бы чудесно присутствовать там.

— Но вы же упоминали, что вас не смогли сопровождать ни мать, ни отец, — сказал старик.

— Я надеялась уговорить господина Вертена сопровождать нас, — призналась барышня Шиндлер.

Но господин Майснер отрицательно покачал головой на это предположение:

— Чепуха. Карл слишком занят попытками выследить этого злоумышленника до того, как тот натворит еще больше бед. Но я, с другой стороны, являюсь старцем, затерявшимся в огромном столичном городе, и горю желанием сопроводить двух красавиц послушать вершину музыки.

— Отец! — Но Берта вовсе не была так скандализована, как это звучало в ее голосе.

Барышня Шиндлер бросила на нее озорной взгляд:

— Тогда решено, госпожа Майснер?

— Видите ли… — начала было Берта.

— Вы знаете, у Карла предпочтение скорее к симфонической или камерной музыке, — сказал господин Майснер. — Я только окажу ему любезность, если отправлюсь вместо него.

— Решено, фройляйн Шиндлер. Мой отец уже дал согласие. Мы будем счастливы разделить с вами это посещение.

Вертен пребывал в смятении. Он пешком прошелся от квартиры Малера до кафе «Фрауэнхубер» в надежде, что ритмичное вышагивание поможет ему навести порядок в хаосе мыслей, роящемся в его голове.

Как только он покинул квартиру Малера, в его уме снова всплыли сказанные им слова. Тор приехал в Альтаусзее только в четверг. Вначале Вертен не понял, почему это имеет такое значение. Возможно, Тор задержался в пути, чтобы повстречаться с друзьями. Возможно, он позволил себе незаконный, хотя и неполный выходной день. Он заслужил его; ему только надо было попросить у Вертена выходной. Какая разница, в конце концов?

Но по мере его продвижения это небольшое несоответствие не давало ему покоя, пока он окончательно не понял его истинное значение: если Тор появился в Альтаусзее только в четверг, это значило, что в прошлую среду он все еще находился в Вене. В тот день на Вертена было совершено нападение в конторе.

Пройдя еще один квартал, Вертен понял, насколько смешно это выглядело. Если Тор хотел найти какой-то документ в конторе, — скажем, посланное им письмо, — ему было достаточно просмотреть все ящики, когда Вертен отсутствовал. Для этого было множество возможностей. Не было необходимости привлекать внимание взломом, переворачивать все в конторе вверх тормашками, а затем нападать на него.

Вертену потребовалось одолеть еще полквартала, чтобы свести этот довод к нулю. Возможно, Тор хотел привлечь внимание к такому взлому. Предположив, что никто не заподозрит его по тем же самым причинам, которые привел Вертен. Другими словами, Тор инсценировал взлом и напал на адвоката, чтобы отвести подозрение от себя и пустить коллег по ложному следу.

К тому времени, когда он достиг Рингштрассе и начал лавировать по лабиринту улиц в направлении кафе, адвокат вспомнил свой разговор с Натали Бауэр-Лехнер на железнодорожном вокзале в прошлую пятницу вечером, когда Малера привезли в Вену полумертвым. Она также подтвердила то, что сказал композитор. Вертен не придал этому должного внимания в тот момент, но эти сведения явно дозревали в том, что невропатологи называют подсознанием.

Натали Бауэр-Лехнер упомянула, что Тор прибыл «вчера». Это означало четверг, а не пятницу. Он услышал это сообщение, запомнил его, но только сейчас понял его истинное значение.

Гросс уже ожидал его в кафе, сидя на том же самом месте, которое они занимали, беседуя с господином Хансликом. Отто, старший официант, приветствовал их со своим обычным хорошим настроением и быстро принес ему мокко, даже не спрашивая заказ.

Вертен не смог удержаться и сразу вывалил все свои подозрения касательно господина Тора.

Гросс просто кивнул:

— Я тоже продумывал эти направления. Чашу весов перевесило обнаружение имени «Вильгельм». Так же как и перевернутое наоборот имя Тор — Ротт. Преступники любят использовать фальшивые имена, как можно более схожие с настоящими, во избежание ошибок.

Вертен почувствовал, как возбуждение возрастает в нем подобно ощутимому давлению.

— Так что Тор может оказаться давно потерянным братом Ганса Ротта, мстящим за то, что он считал плагиатом Малера. У него приблизительно такой возраст, и Малер помнит слухи, что он якобы уехал в Америку. Тор провел какое-то время в Америке, по крайней мере он так сказал Берте. Боже мой, Гросс, ему представились огромные возможности. Ведь он был за городом каждый раз, когда там происходила атака на Малера. Вначале перед аварией с велосипедом, а затем на прошлой неделе перед отравлением.

Адвокат на минуту задумался.

— Но как он может быть связан с событиями в Придворной опере?

— Вот здесь имеет право на рассмотрение теория существования сообщника, — ответил Гросс. — У Тора, или Ротта, есть некто внутри театра, помогающий ему. В конце концов, было бы уже слишком предположить, что он имел доступ за кулисы и что никто не заметил бы слонявшегося там постороннего.

— А как насчет Гюнтера и женщины Паулус?

Гросс помешал свой кофе.

— Эти убийства могли быть совершены либо Тором, либо его сообщником.

— Трудно представить Тора в роли убийцы, — усомнился Вертен, вспомнив робость, замкнутость этого существа, дрожащего от малейшего испуга.

— Человек может менять свою манеру поведения и внешность так же легко, как и свое имя, — просветил его Гросс. — Кротость — идеальная маска для человека, у которого хватает злости, чтобы совершить несколько убийств.

Гроссу пришла в голову новая мысль.

— Возможно, нам стоит еще раз побеседовать с госпожой Игнац, — предложил криминалист. — Как мне помнится, эта дама заявила, что она не видела незнакомцев в здании в день нападения на вас. Если я буду истолковывать это заявление в буквальном смысле, то остается вероятность того, что она могла видеть господина Тора. В конце концов, для нее он не постороннее лицо. Если Тор является Роттом, то это объясняет еще кое-что, не дававшее мне покоя в связи с нападением на вас.

Вертен собрался было спросить, что же это было такое, но Гросс без остановки продолжал:

— Запертая дверь в вашу контору. До сих пор мы руководствовались гипотезой, что это было не совсем обычным действием взломщика, но почему закрытая дверь не могла быть привычным поступком служащего?

— Как я мог быть настолько слеп? — внезапно спросил Вертен.

— Не порицайте себя, друг мой, — утешил его Гросс. — Я тоже не сразу раскусил его. Но для нас это всего-навсего теория. Нам недостает веских доказательств. Однако я уверен, что мы можем собрать кое-какие улики и без необходимости вновь общаться с этой вашей нахальной привратницей.

— Его почерк, — подтвердил Вертен. — Такие красноречивые следы чернил. У нас полно документов, написанных им, в конторе.

Когда они быстро расплатились и направились к двери, их на момент остановил официант Отто.

— Хотел бы сказать вам пару вещей, возможно, полезных для вас, господин адвокат. На прошлой неделе, когда вы ушли, я видел, как за вами следил человек.

— Следил за мной?

— Да. Он стоял на углу. Я заметил его, потому что этот тип стоял там все время, пока вы разговаривали с господином Хансликом. Он прикидывался, что разглядывает витрину шляпного магазина, но время от времени бросал быстрый взгляд на окна этого кафе. Затем, когда вы ушли, я увидел, как этот субъект прячет свое лицо от вас, вроде бы опасаясь, что вы можете узнать его. После того как вы ушли на полквартала, он пустился вдогонку за вами, низко надвинув котелок себе на лоб.

— Боже мой, господин Отто, из вас самого вышел бы отличный сыщик. Вы можете описать этого человека?

— Конечно, сударь. Ростом повыше среднего и плотный. Нос скорее круглый, чем острый. Немного такой прибитый вид, ну, как будто из простых, может быть, даже от робости. Но когда он пустился за вами, стало ясно, что ничего такого в нем нет. Мне показалось, вроде бы как ястреб охотится за добычей, если вы понимаете меня.

— Я понимаю вас, господин Отто, очень хорошо, — ответил Вертен. — И благодарю вас.

Официант Отто дал подробное описание Вильгельма Тора.

— Вы упомянули «пару вещей», — заметил Вертен перед уходом.

Официант утвердительно кивнул:

— Верно. На прошлой неделе я упомянул, как господин Ханслик и его друг господин Кальбек оживленно обсуждали что-то.

— Вы, кажется, тогда еще употребили выражение «друзья неразлейвода».

Официант Отто залился краской.

— Да, конечно, это было сказано с оттенком мелодраматичности. Вчера я случайно услышал разговор между ними, который многое объяснил.

Он бросил застенчивый взгляд на Вертена.

— Господа разговаривали довольно громко. Я не соглядатай.

— Я и не предполагал этого.

— Похоже на то, что оба вложили хорошие деньги в золотой прииск в Южной Америке и как раз подтвердилось, что все это оказалось надувательством. Потеряли и деньги, и самоуважение, если им верить. Как раз на прошлой неделе пошли первые слухи о возможных осложнениях. Так что предположительно они обсуждали именно это.

— Значит, тогда никакие они не воры, — промолвил Вертен. — Скорее, жертвы.