— Что за превосходные места! — восхитилась Берта. — Такое блаженство!

Фройляйн Шиндлер сжала ее руку.

— Я ведь говорила, — прощебетала она. — Вам следует чаще выезжать в свет, госпожа Майснер.

— О, прошу вас, — умоляющим голосом сказала она. — Называйте меня просто Бертой.

Это привело девушку в такое умиление, что она наклонилась и наградила Берту поцелуем в щеку.

— А как же насчет обделенного старика справа от вас? — вкрадчиво спросил господин Майснер, ибо Альма Шиндлер сидела между ними в третьем ряду кресел.

Альма наклонилась и тоже клюнула его в щеку.

— Ах, нам предстоит насладиться таким чудом! — с восторгом произнесла девушка.

Оркестр начал настраивать инструменты. Они сидели достаточно близко, чтобы слышать каждый инструмент в отдельности. Берта окинула взором великолепный зал, заполненный мужчинами во фраках и женщинами в диадемах и вечерних туалетах, не отнимавших от глаз театральных биноклей, с пристрастием выискивая среди зрителей друзей, а еще чаще — знатных особ. Времени на это оставалось немного, ибо новые правила Малера запрещали включение освещения зала в течение спектакля. Именно в эти недолгие моменты перед началом оперы надо было успеть и других посмотреть, и себя показать.

Берта ощутила себя в состоянии какого-то невероятно легкого и приподнятого настроения. И Альма, и ее отец были совершенно правы. Ей действительно требовалось чаще выезжать в свет.

На коленях Альмы Шиндлер покоился ее театральный бинокль.

— Вы позволите? — произнесла Берта, протягивая руку к нему.

— Он в вашем полном распоряжении.

Берта не спеша подрегулировала резкость изображения по своему зрению. Когда в фокусе проявились лица, она начала обзор огромного зала, останавливаясь на приблизившихся лицах второго и третьего ярусов лож. Переливающаяся яркими бликами диадема там, белозубая улыбка тут. Какой-то дерзкий молодой человек с гусарскими усами и беззаботной улыбкой помахал рукой Берте, когда ее бинокль остановился на нем.

Внезапно она остановила плавное движение по кругу, наткнувшись на знакомое лицо. Эта фигура попала в фокус на мгновение, но Берта крепко держала крошечный бинокль в руках и смогла хорошо настроить четкость изображения.

Господин Зигфрид Блауэр. Его давно вышедшие из моды бакенбарды котлетками не позволили ей ошибиться. Берта на минутку отвела бинокль от глаз, чтобы прикинуть, сколь далеко завел ее этот обзор.

Да, так она и предполагала. Он сидел совершенно один в личной ложе Малера во втором ярусе. Вновь поднеся бинокль к глазам, Берта увидела, как Блауэр наклонился вперед, положив кисти рук на обтянутый алым бархатом барьер. Затем он начал проворно действовать пальцами своих рук, как будто играя на фортепьяно. Сначала это походило на нервный тик, но он не переставал манипулировать своими руками в соответствии с каким-то неслышным ей ритмом, точно, как будто скользя по клавиатуре.

Что за странный человек, подумалось ей. И какого же бесстыдства надо набраться, чтобы вот так нагло восседать в ложе Малера! Берта хорошо помнила тот день, когда господин правительственный советник Ляйтнер провел ее и Карла по зданию Придворной оперы, совершенно недвусмысленно высказавшись по поводу заявления Малера, что никто не имеет права пользоваться его ложей. Сам Ляйтнер, член правления оперы, скрыл от композитора тот факт, что сидел в его ложе в тот самый день, когда под Малером обрушился дирижерский помост.

Берта пристально уставилась на мастера сцены, Блауэра. Чем же он все-таки там занимался? По всем канонам сейчас ему самое время было пребывать за сценой, проверяя полную готовность к спектаклю.

— Вы кого-то увидели? — полюбопытствовала Альма.

Берта одарила ее сияющей улыбкой.

— Нет, никого особенного.

Берта уже собиралась вернуть бинокль, но Альма дала понять, что большее удовольствие ей доставляет любоваться буколической сценой, выписанной золотым рельефом на занавесе, в ожидании появления своего обожаемого Малера.

Еще один краткий обзор зала выявил еще несколько знакомых особ. Господин Ляйтнер восседал в ложе второго яруса неподалеку от сцены как раз напротив ложи Малера. Он оживленно беседовал с плотного телосложения дамой с низко вырезанным декольте и до вульгарности крупным рубином на шее. Его супруга? Но большинство мужчин вовсе не склонны проявлять особую словоохотливость в отношении своих жен. Тогда Берту осенило, кто эта дама: бывшая страсть Малера, певица Анна фон Мильденбург, не принимавшая участия в сегодняшнем спектакле под предлогом легкой простуды. Однако же состояние ее здоровья оказалось не столь плачевным, чтобы вынудить ее пропустить торжественное представление. Певица со всеми удобствами расположилась в своем кресле, а ее полные губы выражали нечто среднее между улыбкой и самодовольной ухмылкой.

Через две ложи Берта увидела Жюстину Малер и Натали Бауэр-Лехнер, обе пребывали в довольно-таки мрачном настроении. Даже им был закрыт доступ в святая святых — личную ложу Малера. Натали нервно подергивала гранатовую брошь, приколотую около шеи.

Тут кроется какая-то интрига, мелькнула мысль у Берты.

Прошло уже четверть часа, а опера все еще не начиналась. Берта отчетливо слышала откуда-то из недр за закрытой занавесом сценой лай собак, который ни с чем нельзя было спутать.

— Даже не представляю, что могло случиться, — с нетерпением в голосе произнесла Альма Шиндлер. — Господин Малер обычно так пунктуален.

— Тем больше времени в нашем распоряжении, чтобы любоваться на все это великолепие, — рассмеялся господин Майснер.

Они походили на муравьев. Самодовольных насекомых, разодетых в пух и прах, так довольных своим присутствием в элегантной Придворной опере, как будто билет на этот спектакль делал их никчемное существование достойным проживания.

Если бы только заранее им был известен этот план, изящный окончательный исход! Тем, кто сидел в первых рядах кресел у оркестра, не суждено узнать о нем. Остальные, выжившие, смогут прочитать об этом в утренних газетах.

Пройдет всего несколько минут, и наконец справедливое возмездие постигнет господина Густава Малера.

Такое длительное выжидание. Но оно стоит того. Остались минуты. Всего лишь минуты.

— Соберите животных на сцене, — потребовал Малер, глядя на мечущихся во все стороны собак. Одна из них опорожнилась на деревянное основание того, что должно было изображать мраморную колонну, отчего серая краска потекла.

Из-за кулис был призван выжлятник, пытавшийся навести порядок среди своих псов, в то время как с перепуганного до смерти актера, которому предназначалось осуществить триумфальный вывод гончих, ручьями лил пот.

— Укротите своих собак, слышите? — обрушился Малер на выжлятника, которого, подобно его оперному коллеге под взглядом глаз маэстро, буравчиками пронизывающих его буквально насквозь, моментально прошиб холодный пот.

— Прошу прощения, сударь, — заявил служитель в красной ливрее, — но я не могу позволить вам войти без билета.

— А я заявляю вам, — наседал на него Вертен, — что это — вопрос жизни и смерти. Князь Монтенуово сам лично разрешил нам свободный вход.

От этих слов недоверие и подозрительность служителя только умножились.

— Распрекрасно, а мне император дал разрешение вышвыривать всех дебоширов. Так что извольте удалиться, господа, или я позову на помощь.

Тут неожиданную расторопность в поддержку Вертена проявил Гросс: он изобразил приступ с полуобморочным состоянием, внимание стража храма искусства, естественно, было отвлечено, что дало адвокату возможность прошмыгнуть и в несколько прыжков добраться до входа на второй ярус. То, что сообщил им официант Отто, не оставляло времени на деликатности в переговорах со служителями.

Вертен знал, куда ему направляться. У него до мельчайших деталей сохранилась в памяти первая встреча с господином правительственным советником Ляйтнером, включая существование потайной двери, показанной им ему и Берте в тот самый день. Она вела за кулисы из коридора второго яруса; именно та дверь, которой пользовался Малер, чтобы быстро попадать на сцену из своей ложи во время репетиций.

Взлетая наверх по покрытой ковром мраморной лестнице, Вертен не думал о своей ноющей правой ноге, не обращал внимания на вопли служителя, несущегося за ним. Ему и в голову не пришло обратиться в дирекцию, чтобы остановить представление. Времени для этого не оставалось. Внутреннее чутье подсказывало ему, что грядет нечто завершающее, нечто в высшей степени трагическое. Нечто, что положит конец всему.

Это действительно было уже слишком: после начала спектакля прошло двадцать минут, а дирижер еще не показывался. Оркестр умолк, закончив настройку несколькими минутами ранее.

Берта, не выпускавшая из рук театральный бинокль Альмы, еще раз прошлась обзором по всему залу и вновь сосредоточилась на Блауэре, расположившемся в ложе Малера. Ей было видно, как он нервничал, пальцы его рук продолжали сновать по барьеру. Его рот искривила предвкушающая ухмылка.

И затем ей все стало ясно. Именно рот натолкнул ее на эту мысль, поскольку он заставил Берту сосредоточиться на той части лица, внимание от которой обычно отвлекали его бакенбарды котлетками. Теперь она отчетливо увидела его, подбородок Габсбургов, или, скорее, знаменитый наследственный срезанный подбородок и образовавшийся в результате этого глубокий прикус. Этот ярко выраженный физический изъян был присущ Блауэру как наследственный, как если бы он сам принадлежал к династии Габсбургов.

Но ведь он же и принадлежал к ней, если был незаконнорожденным братом Ганса Ротта! Эта отрезвляющая мысль незваной гостьей всплыла в ее уме.

Карл рассказывал им об этом младшем брате Ротта как о возможном отпрыске знатного лица, появившемся на свет как плод галантного приключения. Это объясняло поразительное сходство Блауэра с Габсбургами.

А та манера, с которой пальцы его рук проворно перемещались по барьеру! Как у хорошо вышколенного пианиста, а не мастера сцены из Оттакринга.

Что они узнали о Блауэре? Никто не потрудился проследить его жизненный путь, поверив на слово, что он является именно тем, за кого себя выдает.

И это вторжение в ложу Малера. Конечно же, это стоило рассматривать как личный вызов. То, что он был сделан на публике, означало: Блауэр намерен действовать нынешним же вечером, каким-то образом разделаться с Малером немедленно и здесь же, в Придворной опере, на глазах тысяч собравшихся поклонников музыки.

«Боже ты мой, — пробормотала Берта про себя, — это должно свершиться!» У мастера сцены были и средства, и благоприятные возможности для покушений на Малера внутри самой оперы. Что же касается его присутствия в Альтаусзее, им придется позже проверить его местонахождение во время произошедших там событий.

Именно сейчас Берта поняла, что пришло время действовать.

Блауэр прекратил свою поддельную игру на фортепьяно, внезапно вскочил с кресла и покинул ложу Малера.

Она также поднялась с места.

— В чем дело, Берта? — спросила Альма.

Та протянула ей бинокль.

— Прошу прощения. Мне надо в дамскую комнату.

Ее отец встревожился, и Альма предложила:

— Я могла бы сопроводить вас туда.

— Нет-нет. Все в порядке. Я вернусь через минуту.

А что она могла сказать им? Что по срезанному подбородку и нервным движениям пальцев Блауэра заподозрила в нем убийцу? Ее поднимут на смех.

Берта с мастером сцены раньше встречалась. Она могла бы по крайней мере подойти к нему в качестве знакомой. Поговорить с ним. Придумать какую-то уловку.

Она понимала, что действует неразумно — пусть будет так. А внутреннее чутье подталкивало ее. Но что она будет делать, когда доберется до этого человека?

Вертен не задавался вопросом, почему огни в зале еще не потушены. Что-то задерживало представление, и, что бы это ни было, он был благодарен судьбе за это. Отсрочка выигрывала ему драгоценное время. Информация официанта Отто все еще занимала его мысли. Одна примета, которую Отто забыл упомянуть сразу: человек, следивший за ним от кафе «Фрауэнхубер» в день, когда на него было совершено нападение, носил бакенбарды котлетками.

Но это был не Тор. На Тора только навесили всю вину другого человека; кого-то, кто еще был на свободе и все еще мог причинить Малеру зло. Этим человеком явно был Зигфрид Блауэр, мастер сцены в Придворной опере.

Смерть Тора могла означать одну-единственную вещь: Блауэр намерен выложить свою последнюю карту на стол сегодня. Вертен был уверен в этом. Блауэра необходимо было остановить, и этот жребий выпал именно ему. После обнаружения тела Тора охрана Малера полицией была отменена, и ни до Дрекслера, ни до Майндля было невозможно дозвониться. Первый присоединился к своему семейству в горах, а второй в это самое время находился где-то в зрительном зале.

Вертен быстро миновал опустевший теперь коридор в направлении двери к закулисью на уровне второго яруса и, перед тем как отворить ее, быстро осмотрелся вокруг.

Открыв дверь, адвокат оказался на металлическом балконе высоко над закулисным пространством. Внизу выжлятник пытался усмирить свору собак. Вертену показалось, что на мгновение он увидел Малера, но тот повернулся и исчез через дальнюю дверь.

Затем он увидел Блауэра, который как раз опускался вниз через люк в главной сцене. Вертен быстро направился вниз по металлическим ступенькам. Тощий долговязый рабочий сцены ростом с Вертена увидел, как он спешит вниз, но только приподнял свой котелок в знак приветствия, полагая, что раз уж Вертену известно о существовании секретной двери в коридоре, то он должен принадлежать к числу членов дирекции.

— Где Блауэр? — спросил Вертен у него. — Мне необходимо видеть его.

Промах Вертена, забывшего добавить слово «господин» к фамилии мастера сцены, однако же утвердил подозрение рабочего сцены в том, что этот человек сует свой нос не в свое дело.

— Господин Блауэр находится под сценой, — мрачно буркнул рабочий.

— Да, я знаю. Позвольте мне пройти. — Вертен направился было в сторону люка, но рабочий преградил ему путь.

— Прошу прощения, сударь, — заявил он с непреклонным видом.

— Мне настоятельно необходимо срочно переговорить с ним.

— Во время спектаклей доступ под сцену разрешен только мастеру сцены. Вращающаяся сцена слишком опасна.

Одна из собак, с обрубленным хвостом и длинными шелковистыми ушами, ухитрилась сорваться с поводка и стала метаться по сцене.

— А ну-ка поймайте псину! — завопил выжлятник.

Рабочий сцены на минуту отвлекся от Вертена, чтобы схватить собаку, и адвокат рванулся к люку.

В помещении под сценой, прежде чем он успел еще раз проверить заложенную ранее взрывчатку, Блауэр услышал, как наверху у него за спиной открылся люк. Задержка в начале спектакля заставила его проявить максимум осторожности: ему следовало еще раз удостовериться, что все в порядке. Однако же сейчас он инстинктивно отступил из тусклого света, частично спрятавшись за массивной металлической опорой, используемой для вращения сцены при смене одной декорации на другую. Когда люк открылся, лай охотничьих собак усилился, а затем по лестнице стал спускаться высокий стройный человек, слабо освещенный просачивающимся сверху мерцанием.

Опять этот адвокат, вечно вынюхивающий что-то по всем углам, подумал Блауэр, ибо Вертен и его приятель Гросс не выходили у него из головы. По идее он уже должен был бы праздновать победу. Но если адвокат явился в оперу, то это могло означать лишь одно. Его далекоидущий замысел провалился.

Блауэр внезапно стал омерзителен самому себе. Ему следовало прикончить Вертена в тот же самый день в юридической конторе. Натурально проломить ему голову, а не наносить предупредительный удар. Но Блауэр задумал, чтобы это выглядело как неудавшаяся кража со взломом, а не как убийство. Просто чтобы еще немного сбить со следа. В конце концов, как мог оказаться виновником смиренный и неуклюжий господин Тор, если он во время нападения находился в Альтаусзее?

Но когда позже выяснилось, что Тора на самом деле в Альтаусзее в среду не было, вся тяжесть подозрения пала на него.

Блауэру хотелось подольше со злорадством насладиться своими многочисленными хитроумными маневрами. Однако сейчас было не время для этого. Малеру суждено умереть сегодня ночью! И этот полоумный адвокат не сможет остановить его. Он нагнулся, извлек острый как бритва кинжал из ножен в своем сапоге именно тогда, когда новоприбывший достиг нижней ступеньки и направил свои стопы к установке поворота сцены.

Поднимаясь наверх к ложам балконов, Берта заблудилась. К тому времени, когда она освоилась и нашла ложу Малера, та была пуста.

Значит, Блауэр не возвратился. Не исчез ли он вообще из оперы? Она усомнилась в этом. В конце концов, место мастера сцены было за занавесом. Именно там разворачивалась его работа. Как раз там она найдет его. Берта вспомнила о потайной двери, которую Ляйтнер показал ей и Карлу, и, выйдя из ложи Малера, она направилась к стене в дальнем конце коридора.

Из-за собак было потеряно слишком много времени. Пришла пора начинать.

Малер распрямил свои плечи и вышел через боковую дверь в зал. Освещение начало гаснуть по мере того, как он торжественно прошагал в оркестровую яму и занял свое место на помосте, постучав дирижерской палочкой по верхней части пюпитра.

Этот спектакль надолго останется в памяти зрителей, сказал он себе.

— Великолепен, не правда ли? — прошептала Альма Шиндлер в ухо господину Майснеру, когда дирижер воздел свои руки, готовый начать первые ноты увертюры Вагнера.

— Он прекрасно держится, — прошептал ей в ответ господин Майснер. — Но бедняжка Берта! Теперь она не сможет вернуться раньше второго акта.

Сидевшая сзади них цветущая дама в платье, расшитом блестками, шикнула на них.

Блауэр, прежде чем сделать движение, дал возможность человеку зайти за металлическую опору, за которой укрылся сам.

— Господин Блауэр, — раздался голос.

Блауэр закрыл ему рот левой рукой и вонзил лезвие в спину. Красноречивый хрустящий звук подтвердил, что нож достиг своей цели. Воздух заструился изо рта мужчины в руку Блауэра. Мастер сцены вытащил нож и ударил еще три раза, пока тело не упало на пол.

Сегодня вечером ничто не могло остановить его.

Вертен нервно расхаживал у люка, ожидая возвращения рабочего сцены. Тот управился с отбившимся от своры псом и схватил адвоката за руку в тот момент, когда он уже приподнял люк. Мужчина наотрез отказался пропустить Вертена и собирался поднять шум по этому поводу, что могло привлечь внимание Блауэра.

Тогда адвокат потребовал от него спуститься вниз и привести мастера сцены. Он разъяснил изумленному работяге, что господин правительственный советник Ляйтнер лично желал незамедлительно увидеть его по поводу заключительной сцены. Там требуется срочное изменение.

— Вечно одно и то же, — пробурчал мужчина. — Додумаются до какого-нибудь безобразия в последнюю минуту, и надо, чтобы мы это сделали…

Вертен посочувствовал труженику храма искусства, но проявил непреклонность в том, что Блауэр должен быть непременно вызван.

Однако же рабочий что-то уж долго не возвращался. У Вертена зародилось тяжкое подозрение. Это был дурной признак.

Он услышал первые звуки увертюры и тотчас же медленно приоткрыл крышку люка.

Берта отворила потайную дверь в закулисное помещение как раз в тот момент, когда Вертен начал спускаться по ступенькам под крышкой люка. Она не обратила никакого внимания на увещевания рабочего сцены, что посторонним вход ограничен. Она даже отбросила предупреждение, которое ей посылало ее тело, — возобновление тошноты, постоянно напоминавшее ей о ее беременности.

Музыка Вагнера заполонила собой и пространство под сценой, так что Блауэр не услышал, как крышка люка поднялась вновь. Он не потрудился перевернуть убитого и поэтому не обнаружил свою ошибку.

Блауэр увидел, что его смертоносный заряд находится на месте, и ухмыльнулся. Еще одна из тех вещей, подобных умению нанести ножом смертельный удар, которым его обучила жизнь на улице.

Волна ненависти, ненависти, доводящей до белого каления, нахлынула на него от одной только мысли о том, какое влияние на его жизнь оказал — и как исковеркал ее — Малер. Если бы не он, Ганс стал бы великим композитором, возможно, директором Придворной оперы, а он, Вильгельм Карл, тоже смог бы стать известным музыкантом. Разве он не проявил свои композиторские способности в закодированном отрывке, посланном Вертену и Гроссу? Минули все эти годы трудов и подготовки мести — надеть на себя личину Зигфрида Блауэра и стать мастером сцены, чтобы подобраться поближе к своему врагу, — и вот теперь какие-то минуты отделяют его от успеха. Сейчас, перед сменой декорации первой сцены, он должен покинуть этот подвал, напоминающий подземную тюрьму.

Как только музыкальный поток обрушился на него, Блауэр повернулся к выходу.

— Что вы затеяли, Блауэр?

Он лицом к лицу столкнулся с Вертеном и отскочил в сторону, как будто увидел привидение.

Тогда взгляд адвоката упал на бездыханное тело рабочего сцены, и внезапно вскипевший гнев переполнил его.

— Какой же ты зверь!

Блауэр не промолвил ни слова, но испустил животный рык и прыгнул на Вертена; оба упали на пол.

Вертен попытался откатиться от противника, но Блауэр сдавил его медвежьей хваткой, явно намереваясь покончить с ним. О каком благородстве могла идти речь: Вертен нанес ему коленом удар в мошонку, вызвавший болезненный стон. На мгновение Блауэр ослабил свою хватку, и Вертену удалось вырваться от него, но, как только он начал подниматься, противник ударил его по ногам. Боль пронзила правое колено, хотя он все равно пытался встать на ноги.

В тусклом свете сверкнуло стальное лезвие, когда рука Блауэра молниеносно взлетела вверх от его сапог. Мастер сцены метнул нож в адвоката, но промахнулся, и клинок с искрами влетел в металлическую опору. Вертен быстро сбросил свой сюртук, обернул его вокруг левой руки и начал кружить вокруг наседавшего Блауэра. Тот сделал ложный выпад влево, затем ударил справа, но Вертен, увернувшись, отскочил назад.

Однако отступать дальше было некуда, его спина уперлась в металлическую опору, и Блауэр ухмыльнулся оскалом помешанного:

— А это для вас, господин адвокат!

Он сделал стремительный рывок в сторону Вертена, но вдруг его голова дернулась, а ничего не понимающие от потрясения глаза вылезли из орбит. Блауэр рухнул на пол.

На месте, где стоял его враг, Вертен увидел Берту — она высоко держала в правой руке одну из своих вечерних туфель; острый каблук сломался при ударе.

— Берта… — Он машинально обнял ее.

— Сейчас не время для этого, — отстранилась она, освобождаясь от его рук.

— Но как ты узнала про Блауэра? — поразился Вертен.

— Говорю тебе, сейчас не время, — упорствовала Берта. — Все объяснится потом. Что он задумал?

Вертен не стал терять время и начал стягивать потерявшего сознание Блауэра шнурками своих собственных башмаков; для надежности он связал его, подобно стреноженному поросенку, кожаным ремнем. Попутно он удостоверился, что у того нет оружия.

И только тогда он заметил тянущиеся от кожаной сумки проводки, прикрепленные штифтами: один — к нижней части вращающейся сцены, другой — к неподвижной части пола сцены. Концы этих двух проволочек были соединены третьим обрывком.

Вертен открыл сумку-ранец и обнаружил десять плиток динамита, умело и надежно закрепленных на большой батарее сухих элементов. Сама батарея посредством двух проволочек была подсоединена к похожему на тонкий карандаш детонатору. От него проволочки вели к одной стороне небольшой черной коробочки, в которой Вертен, на основании своих недавно приобретенных сведений в электричестве, опознал реле. К другой стороне реле были подсоединены два наружных проводка.

Наклонившаяся над ним Берта тихо вздохнула.

— Немедля уходи отсюда, — заявил он, поднимаясь и поворачиваясь к ней. — Скажи кому-нибудь наверху, на сцене, что здесь установлена бомба, которая должна взорваться.

Увертюра наверху сменилась пением, и внезапно шестерни вращающейся сцены пришли в движение. И Вертен, и Берта быстро сообразили, что должно произойти, ибо обрывок проволочки, соединявший две клеммы наверху, растянется, а в конце концов и порвется, когда сцена начнет медленно поворачиваться. Вертен понял, что Блауэр подготовил примитивную бомбу таким образом, чтобы она сработала при движении вращающейся сцены, по такому же принципу, что и охранное устройство от взлома. Как только наружная схема будет разорвана, реле замкнет цепь к детонатору, направив в него электрический ток и заставив сработать спускное устройство миниатюрного взрывателя. Затем последует взрыв динамита. От этой ужасной логики стыла кровь. И эффект будет дьявольским, Вертен знал.

— Беги, — приказал он. — Немедленно.

— Уже нет времени, — сказала она.

Действительно, уже не оставалось времени добраться до рычага наверху, чтобы отключить вращающуюся сцену. Блауэр лежал без сознания, да и что было ожидать от него.

Вертен понял, что он не может просто выдернуть верхние проводки, ибо это приведет бомбу в действие. Ему не удалось бы и отделить детонатор и батарею от динамита — они были связаны слишком прочно, и быстро их не разъединить. Единственное, что можно было сделать, — это обезопасить бомбу у заряда, у самой взрывчатки. В его распоряжении были секунды.

Еще со своего детства в имении родителей, когда он помогал леснику Штайну подрывать бобровые запруды на ручьях, протекавших через их поместье, Вертен знал, что это было непростое дело. Если перерезать не тот провод, эффект будет таким же, как и при размыкании верхней цепи: детонатор сработает.

От детонатора к батарее вели два проводка. Который из них нужный? Сначала надо перерезать положительный, ибо это прекратит подачу электрического тока. Но в подземелье было слишком темно, чтобы различить положительный или отрицательный знак на батарее.

Вертен лихорадочно шарил по полу в поисках ножа, которым запустил в него Блауэр; наконец нашел его и поднес к проводкам. Пот ручьем лил у него со лба, потек с волос сзади за воротник рубашки. Какой проводок идет к положительному полюсу?

Сцена медленно сдвинулась с места, потянув за верхнее подсоединение.

Какой проводок перерезать сначала?

Левый. Он должен быть синим. Вертен закрыл глаза, пытаясь представить в уме узловатые пальцы лесника Штайна, когда тот работал с такими детонаторами.

— Скорее же, — умоляла Берта, уставившись вверх, на соединение между стационарной и вращающейся сценой, которое уже было на грани разрыва.

Времени для размышления не оставалось. Вертен чуть оттянул проводок, поднял лезвие вверх и одним движением рассек его.

Боже, что же он сделал? Он разрезал правый проводок. Внезапное интуитивно принятое решение. Нет. Это было нечто большее. Ему на ум пришел детский стишок: «Левый — нуль, всех лучше — правый!» Поговорка, которой обучил его Штайн, чтобы распознавать отрицательные и положительные проводки: «Левый — нуль, всех лучше — правый!»

Он выпустил весь скопившийся в его груди воздух в одном медленном выдохе, чувствуя на своем плече надежную руку Берты.

Гросс все еще вел разговор со служителем, когда Вертен вернулся, держа в руке кожаный ранец с динамитом.

Служитель теперь проявил большую сговорчивость после того, как ему наконец показали письмо князя Монтенуово.

— Все в порядке, сударь? — осведомился он у Вертена, когда супружеская пара спустилась по лестнице.

Вертен передал сумку озадаченному служаке.

— Да, полагаю, что теперь все в порядке, — произнес он.

Служитель открыл сумку и ахнул.

— Только постарайтесь не уронить это, — предупредил Вертен. — Динамит — прескверная штука!

Гросс не выразил никакого удивления по поводу того, что Вертен вернулся не только со взрывчаткой в руках, но и с женой.

— Похоже на то, что вы оказались на волосок от гибели, — заметил Гросс, не преминув также заглянуть в сумку.

— Нам всем довелось побывать там, — вздохнул Вертен. — Но пусть спектакль продолжается.

На этот раз, когда он обнял Берту, она не сделала ни малейшей попытки оказать сопротивление.