На доке Кэрол крепко поцеловала Ханта в губы — привычка, которая несколько раздражала Гранта, или, более точно — шокировала отчасти. Это была не столько ревность, сколько старомодная вера в то, что женщине с любовником стыдно так целовать мужа. Потом она поцеловала в губы и Исмайлеха, и надолго облапила его высокую толстую фигуру. Дуг был одним из живых доказательств того, что талант Гранта был не единственным в группе Малого театра Хант Хиллз.

Грант всегда неоднозначно относился к Дугу Исмайлеху. Дуг, как и большинство остальных, сам пришел в Малый театр. Но в отличие от других у него были деньги. Он приехал по своей прихоти из Детройта, где жил его богатый отец, владелец отеля, у которого он изредка работал (тогда «Песнь Израфаэля» шла всего первый год), и он приехал с мыслью, что хочет писать и что Грант мог бы помочь. Он не слышал о Малом театре, но Грант в то время был в Нью-Йорке, и Кэрол Эбернати приняла его под свое крыло и начала заниматься воспитанием самодисциплины, чего она требовала от каждого члена группы. Но поскольку у него были деньги, он не должен был жить, как безденежные, в «бараках», жилых домиках, которые построил Грант вокруг Малого театра. Он пару раз там ненадолго останавливался летом, когда там было получше, но три недели ограничений в настоящем питье и выходах в город его слегка заедали. Он подружился с Грантом и мог останавливаться у него, но Кэрол считала это несправедливым по отношению к другим членам группы. Так что большую часть времени он жил в Детройте, где у него была женщина, на которой он впоследствии женился, а затем развелся с нею, писал пьесу наезжая только тогда, когда с ней возникали трудности, и жил отдельно. В одну зиму он снял квартиру в Индианаполисе, чтобы быть близ них и жил там пять месяцев с женщиной, пока заканчивал пьесу.

Он сделал легендарную карьеру во время войны в ОСС в Греции, Югославии и Персии, где его греко-турецко-армянская кровь, знание языков и родственники которые не эмигрировали, очень ему помогали, как рассказывал он, и где он стал самым молодым подполковником в истории армии. После этого он содержал нелегальное игорное заведение на Западном побережье, и, очевидно, у него были все виды очень интересных, очень полезных подпольных контактов. Однако его пьеса, первая, — «Левая рука восхода» была о Персии и основывалась на его военном опыте. Опыт у него явно был. И все же однажды, когда он еще работал над пьесой, то пришел к Гранту и попросил рассказать все, что тот знает о ручных гранатах, какие они, как работают, как их бросают, как звучит разрыв. Грант сам бросал гранаты только трижды и все на тренировках, но рассказал и удивился, как мог партизан-боец с таким опытом и репутацией ничего о них не знать.

Сама пьеса («Левая рука рассвета» — название, которое дал ей Грант в порыве вдохновения, думая о Персии и вспомнив «Рубайат» Омара Хайяма) была все же о любви — перемешанной с жестокими военными битвами — аристократки персиянки и американского полковника; и любовь любопытно напоминала о грантовских Моряке и Шлюхе из «Песни Израфаэля», однако была гораздо экзотичнее. Она имела огромный успех (Грант свел его с Гибсоном и Клайном), хотя и поменьше, чем первая пьеса Гранта. Но Грант ощущал, что он обнаружил в ней и в Дуге, обнаружил во всем элементы сентиментальности и романтического взгляда на жизнь (равно как и фальшивую твердость, которая была всего лишь другой стороной той же медали), которые могли затруднить Исмайлеху дальнейшее познание самого себя. И еще было это любопытное эхо подобия с его собственными Моряком и Шлюхой.

Это неважно. Вначале все немного подражают. Но правда, что Дуг по-собачьи любил его и его работы, даже рабски, хотя само слово рассердило бы его, так любил, что это беспокоило и смущало Гранта. Он постоянно старался купить ему дорогой подарок, взять в поездку, помочь что-нибудь принести, и все эти предложения Грант отвергал с нервной почти суровостью, потому что некий глубокий инстинкт, который он не мог сформулировать словами, предупреждал его, что принятие всего этого грозило бы опасностью.

Все это проявилось как-то ночью в осенне-зимний период, который Дуг провел в Индианаполисе, заканчивая пьесу: Дуг приехал в дом Гранта в Хант Хиллз с водителем грузовика, которого он подобрал где-то в баре. У Дуга в пьяном виде было два фокуса, которым, как он говорил, его научил факир в Персии: ходить босиком по битому стеклу и есть электролампочки. Это, очевидно, заинтриговало его приятеля-шофера, который тоже был пьян. Но когда он упомянул, что знает Гранта, а Грант написал «Песнь Израфаэля», шофер пришел в экстаз. Он сам был в ВМФ и видел фильм по пьесе (хотя, как он сказал Гранту, не видел спектакля и не читал пьесы), и Грант был его единственным литературным кумиром.

Это было время, когда вся эта некритическая лесть начинала мало значить для Гранта, и он уже давно не считал смешным (но, вероятно, вскоре снова будет так считать) пить в баре и разговаривать о «старом Флоте». Кроме того, он тогда много работал, стараясь закончить новую пьесу, вставал рано, так что на ночь пил ровно столько, сколько нужно для сна. После двух паршивых бутылок пива за кухонным столом он рассердился, чувствуя, что ему навязываются. Дуг раньше не видел его сердитым. Грант вызвал его в спальню для разговора (пришла Кэрол и сидела с шофером) и сказал ему:

— Слушай. Забирай отсюда эту вонючую обезьяну. Ты его привел, теперь выметайтесь, — сказал он с холодной полупьяной яростью. Он по сердцебиению понял, что лицо у него побелело, как мел. — Я не хочу тебя огорчать. Но или ты выкинешь его, или я при тебе попрошу его уйти. И тебя тоже.

— А, лады. Какого черта? Парень тебя любит. Он думает, ты король, — пьяно ответствовал Дуг.

— Насрать я хотел! — сказал Грант, — Это мой дом. Здесь я живу! И тебя не просят, ты не волен приходить сюда пьяным, да еще с другими пьяными, которых ты где-то подобрал!

Лицо Дуга неожиданно преобразилось в пьяное и странное выражение типа «моя вина».

— О'кей! Я знаю, что неправ! Ударь меня! Давай! Ударь в лицо! Я заслужил! Давай! Я прошу!

— Ты с ума сошел? — холодно спросил Грант. — Я не собираюсь тебя бить! Я не собираюсь драться с тобой здесь. Что, и здесь все побить?

Дуг ухмыльнулся, хотя в глазах у него все еще стояли слезы.

— О'кей! Давай выйдем! — неистовствовал он. — Выйдем и подеремся по-настоящему! По-настоящему! Крепко! Как мы, бывало, все делали! В старые денечки! Настоящая дружеская, зубодробительная, сокрушительная, приятельская драка! Как в армии! — Грант выкатил глаза. Он был шокирован мыслью, что именно так он бывало и поступал. — Будет настоящая старомодная драка дружков! — ревел Дуг. — Выбьем друг другу поганые мозги! А потом обнимемся, вернемся и выпьем. Мы вернемся в бар и поднимем тост. За мужчин! За настоящих мужчин!

На улице похолодало и землю припушило снегом. И именно тогда Гранта осенило насчет Дуга Исмайлеха. Грант много боксировал тогда, в так называемые «давние дни». Он думал, что сможет с ним справиться. Дуг был покрупнее, но он же в лучшей форме. Но все это не имело отношения к тому, что он неожиданно понял.

— Слушай, — сказал он гораздо спокойнее. — Я хочу сказать тебе нечто важное. Я не желаю, чтобы ты делал из меня своеобразного отца. — Дуг всегда ненавидел (и любил) своего отца и ссорился с ним. И сейчас он прекратил бушевать, наклонился вперед и уставился на Гранта перекошенными, хитрыми полузакрытыми глазами. Он молчал. — Знаешь, почему? Потому что ты не хочешь отца. Ты всегда говоришь об отце. Но ты хочешь и не хочешь его. Ты хочешь из кого-нибудь создать отца, из любого, просто чтобы ты мог тогда уничтожать его, чтобы доказать себе, что ты мужчина. Силен, дерьмо собачье! Ну, со мной это не пройдет. Потому что я не настолько тобой озабочен. И не буду. У меня возникло так много своих проблем в связи с твоей любовью, что ты начинаешь меня уничтожать. И я неуязвим, потому что мне не нужна лесть. Тебе нужен герой, чтобы уничтожить, иди и ищи кого-нибудь другого. И забирай из моего дома эту пьяную жопу.

И это конец истории. Дуг Исмайлех не вымолвил ни слова. Ни в ту, ни в другую сторону. Он ушел со своим шофером. Отношения между ними были довольно тесными, как и всегда, исключая разве что то, что он стал давать Гранту больше покоя. Но не намного больше. Возможно, с этим он ничего не мог поделать. Возможно, это было своего рода потребностью. Но после этого Грант ничего не ощущал по отношению к Дугу Исмайлеху, кроме безразличия к нему и к роли, которую тот играл.

И вот Дуг здесь, через три года после того, как перевел полученный недавно авторский гонорар во Флориду, купил дом, стал пылким патриотом Еверглейта и рыбаком Сан-Марко, стоит на доке Яхт-клуба Ганадо-Бей на Ямайке. Они довольно тепло пожали руки друг другу.

— Вот это да, черт подери! — ухмыльнулся Грант. — Какой сюрприз! Что тебя сюда привело?

Дуг тоже счастливо ухмылялся.

— Знаешь, когда я получил…

Но тут вмешалась Кэрол Эбернати.

— О, какой милый сюрприз! — сказала она с выражением самоуверенного конспиратора. — Ты просто решил приехать порыбачить? Но откуда ты узнал, что мы здесь?

Грант заметил, что Хант как-то по-особенному смотрит на нее, лицо бесстрастное, глаза прищурены, но он по обыкновению ничего не сказал. Грант тоже промолчал.

— Ну, Гибсон и Клайн всегда знают, где ты, — сказал Дуг Исмайлех странно приглушенным голосом и снова ухмыльнулся. Позднее, как только они остались вдвоем, а это произошло лишь на следующий день, он рассказал Гранту всю правду.

Грант решил завтра пойти понырять, а Дуг, выслушав его пылкие, страстные описания, захотел поехать с ним. Бонхэм сказал ему в доке Гранд-Бэнк, когда они в сумерках ждали возвращения Рауля и Джима Гройнтона, что он может сам использовать лодку и Али и выходить в море, конечно, за ту же, нормальную, обычную плату.

— Али за тобой присмотрит, — сказал большой человек, — но помни, что в критической ситуации толку от него не будет, вот так. Так что ты должен будешь сам о себе позаботиться. — Он замолчал и задумался, глядя на море. — Если ты нервничаешь из-за первого одиночного выхода, езжай к мелкому рифу и поболтайся там. Не ходи к глубокому рифу. — Он тяжело хлопнул его по плечу. — О тебе я не переживаю. Ты будешь в порядке. Черт, ты уже практически можешь нырнуть туда без акваланга.

Грант в этом серьезно сомневался и из осторожности решил все же плыть к мелкому рифу, о чем рассказал Дугу.

— Ну, — с энтузиазмом сказал большой смуглый «турок», — я просто поплаваю с маской и трубкой и посмотрю на тебя. О'кей?

Грант согласился. Конечно, ему не следует брать акваланг, не пройдя хотя бы проверки в бассейне. Они как раз ехали с холма в город. Грант сидел за рулем одной из маленьких английских машин Эвелин де Блистейн, и влажная жара острова ударила точно так же, как если бы они въехали в какой-то невидимый туман и облились потом. Там внизу буйная тропическая растительность и пальмы, посеревшие от городской пыли, выглядели зачахшими и усталыми.

Он не хотел лгать прошлым вечером, неожиданно сказал Дуг. Но он счел это лучшим выходом. Правда же в том, что Кэрол дозвонилась ему в Корал Гейблз, примерно за пару дней до поездки на остров Гранд-Бэнк, и попросила прилететь. Она сказала, что Гранту нужна их совместная помощь.

— Очевидно, проблема у какой-нибудь твоей девчушки? — ухмыльнулся Дуг.

Грант улыбнулся.

— Ладно. Скажем так, какая-то девчушка поставила передо мной проблемы.

Дуг энергично кивнул, или скорее, клюнул головой, он очень хорошо все понимает. Грант продолжал и рассказал об эпизоде с ножом на Гранд-Бэнк.

Дуг хмыкнул:

— Ну, она всегда была, если хочешь, сильным характером. Помнишь, как она побила камнями тех троих так называемых интеллектуалов из аризонского университета? — Оба они засмеялись. Один из этих троих позднее написал уничтожающую статью о группе Малого театра Хант Хиллз вообще и о таланте Гранта в частности в чикагском литературном еженедельнике.

— На этот раз другое, — сказал Грант. — Дело во мне. — Он затормозил перед женщиной в немыслимом цветастом тюрбане. — Думаю, она теряет шарики. Серьезно.

Они никогда не обсуждали, даже не подразумевали, что Кэрол — любовница Гранта; Дуг и сейчас не намекал на это.

— Да, — сказал он мрачно. — Она изменилась. Какая-то неуравновешенность.

— Она тебе всегда нравилась.

— Конечно, — ухмыльнулся Дуг, — и чтоб доказать это, я плачу еще и десять процентов, разве нет? — Это было нововведение в группе Малого театра, Грант тоже согласился отдать десять процентов с новой, последней пьесы.

— Не знаю, чего она от меня хочет, как я могу тебе помочь, — сказал Дуг. — Она пока не говорила.

Грант сообразил, что как-то неожиданно между ними сколачивается мужской заговор. Мужской заговор против женщины.

И как бы ощутив это безмолвное чувство, Дуг сказал:

— Слушай. Если что-то случится, если случится какой-то обвал, я хочу, чтобы ты знал: я на твоей стороне. Ты ведь помогал мне больше, чем она. Правда.

Гранту не очень понравились эти слова.

— Ну, спасибо, — ответил он.

Они подъехали к знакомым деревьям у магазина Бонхэма, и Грант, въехав в их тень, остановился.

— Ну, и хороша она? — ухмыльнулся Дуг. Это была одна из тех испытывающих дьявольских ухмылок мужчин при разговоре о бабах; Гранту и это не понравилось.

— Да, — живо ответил Грант. — Если б я рассказал, как она хороша, ты бы сказал, что потерял способность рассуждать.

— Ну, рад за тебя. Все, что я знаю, это то, что мужик должен жить, — грубовато сказал Дуг. — Если может.

Али слонялся по магазину, ловя кайф от безделья, и очень огорчился при мысли о необходимости что-то делать. Сар, сказал он со своим забавным восточно-индийским акцентом, он их вывезет, ежли миста Бонхэм сказал, тады канешна. Грант уверил его, что так оно и есть. Акваланги нужны им обоим? — спросил он. Нет, ответил Грант, только один.

Дуг снова говорил о Кэрол Эбернати на обратном пути. Она сейчас очень изменилась, так ему кажется, стала гораздо более нервной и напряженной; но Грант теперь думал о погружении и не очень-то отвечал. Когда Али поставил маленькую лодку на якорь неподалеку от аэропорта на мелком рифе, он очень нервно снаряжался, но и красовался перед Дугом, очень профессионально прыгнув спиной вперед, что всегда впечатляет. Когда он перевернулся и глянул вниз, он узнал район и сообразил, что Али привез их к большой коралловой пещере, куда его водил Бонхэм в первый раз.

Позади он слышал, как плескался Дуг в маске и с трубкой, он хотел заплыть прямо под Грантом, а когда он это сделал, Грант, который слегка позировал, помчался прямо вглубь к зеленому песчаному дну на глубину 60–65 футов. Теперь все это было таким естественным, удобным. Лежа в нескольких футах от дна, так, чтобы не взбаламучивать песок, он перевернулся на спину и помахал Дугу, который тут же ответил, — крошечная фигурка на беспокойном серебре поверхности. Когда он распознал коралловый риф, в котором была большая пещера, кровь прилила к ушам и со странным волнением он вспомнил свою мечту — мечту и наполовину обещание — приехать сюда одному и помастурбировать. Поплавав над дном около холма, он показал Дугу, чтобы тот следовал за ним по поверхности.

Он не собирался входить через узкую щель, как тогда с Бонхэмом, хотя гордость заставляла думать, что он должен попробовать это, плюс тот факт, что это был бы хороший спектакль для Дуга; но он хорошо знал, где другой вход, и когда он переплыл на другую сторону холма, к узкой песчаной расщелине, Дуг на поверхности, явно заинтригованный, следовал за ним. Другой вход, если он правильно помнил, был на глубине всего пятнадцати-восемнадцати футов, и когда он решил, что верно выбрал позицию, поплыл наверх, вдоль склона живого холма. Вход оказался на глубине семнадцати футов и всего на несколько футов левее.

Из яркоосвещенной солнцем воды невозможно было что-нибудь увидеть в темной пасти пещеры, но он прекрасно помнил ее расположение. Показав Дугу, что он собирается делать, а затем указав на часы, он поднял сначала пять, затем шесть пальцев и пожал плечами. Грант глубоко, сильно вдохнул, выпустил половину воздуха и поплыл внутрь. Над ним Дуг тоже пожал плечами и беспомощно развел руками.

Туннель был тот же, и когда он плыл за угол в главную пещеру, лучи солнца из дыр на потолке упирались в коралловые стены и песчаное дно. Он помнил, что коралловый трон, на котором они сидели, невидим с такой высоты, он рассмотрел его, опустившись футов на десять-двенадцать, глубоко внизу, на песчаном дне. Осторожно и медленно дыша, Грант поплыл к нему, еще глубже на 35–40 футов. Так покойно, так тускло, так зелено и холодно, так одиноко. Так непривычно. Все собору, все церкви, все пустые после пяти часов здания школ, все детское одиночество вернулось к нему, и он ощутил, как твердеет пенис в бикини. Не сбиваясь ни с ритма дыхания, ни с ритма движения ногами, он плыл вниз, казалось, бесконечно долго, потом перевернулся прямо над гигантским троном и, выдохнув, чтобы стать тяжелее, опустился на шероховатую поверхность. Собор-пещера не изменился и выглядел точно так же, как и в первый раз. Но теперь он был один.

Плавно, без резких и лишних движений Грант сунул большие пальцы рук в бикини и стянул их до колен, затем легко снял их по очереди через ласты. Немедленно все стало иным, чище, красивее, как всегда, когда плаваешь обнаженным. Вода теперь обмывала всего его, мошонку, таз. Потом с запоздалой поспешностью он сунул бикини под пояс, чтобы не потерять их. Потом он глянул вниз и вздрогнул, увидев из-за преломления лучей света в маске, что его отвердевший петушок сидит чуть ли не на середине груди! Он слегка потрогал себя пальцами и понял, что ему вовсе не хочется мастурбировать. И он, вместо этого, взлетел и поплыл обратно через пещеру, ощущая восхитительное движение воды вокруг обнаженных органов. Потом он вернулся и опустился на песчаное дно около трона, тиранув и вспоров голым пенисом и яичками песок и подняв легкое облачко. И в этот момент он глянул вверх и увидел, что за ним спокойно и с любопытством наблюдает огромный морской окунь.

Он был грандиозен. Очень длинный, да еще в два раза шире поперек. Он был такой огромный, что весил, по крайней мере, 400–450 фунтов. Он вообще видел впервые эту породу. Рыба была очень похожа на окуня, с таким же большим ртом. Но только этот рот был так велик, что мог захватить голову и плечи, и еще бы осталось место. И он читал в книгах, что иногда они нападают на ныряльщиков. Все это в один миг пронеслось в мозгу, и, еще не успев подумать, он вытащил нож из ножен на ноге и поплыл наверх, чтобы быть на одном уровне с рыбой, готовый к борьбе, но разумно полагая, что проиграет. Он не взял с собой ружья, не ожидая встречи с рыбой, но даже и ружье было бы детской игрушкой для такого создания.

К счастью, ему не пришлось сражаться. Когда он достиг ее уровня, огромная рыба с большими набрякшими пугающими глазами вильнула телом, что походило на маленький взрыв, и исчезла в темном конце пещеры, неизученном Грантом. Все произошло так быстро, что у него не успело даже обмякнуть.

Все еще поглаживая его и испытывая какое-то полное удовлетворение, он осторожно поплыл через пещеру искать еще один выход. Длинный низкий туннель семи-девяти футов в диаметре вел вглубь коралловой горы над поднимающимся, опускающимся и снова поднимающимся волнистым песком. В другом конце не было ни единого проблеска, и Грант не ощущал желания изучать его. Поплыв обратно, он сунул нож в ножны и надел бикини. Над ним все еще было шестьдесят футов воды и кораллов.

Но если он беспокоился, что эрекция останется и ее может заметить Дуг Исмайлех, когда он вернется из пещеры, то напрасно. Когда он плыл вверх ко входу, то солнечные лучи светились так же спокойно и таинственно. А когда он выплыл из пещеры в яркоосвещенную воду, то ощутил любопытное удовлетворение. Он был внизу чуть больше девяти с половиной минут. Над ним все еще лежал на поверхности Дуг Исмайлех и нервно жестикулировал обеими руками.

— Господи Иисусе! — запротестовал он, когда оба они были уже в лодке. — Какого хера ты там делал все это время? Я думал, ты погиб!

— Только исследовал, — сказал Грант. — Я же говорил тебе: минимум шесть минут.

— Ты сказал: пять или шесть минут!

— Ну, я немного потерял ощущение времени.

— Потерял ощущение! Я уж собирался плыть к лодке за Али!

— Он бы не помог, — ухмыльнулся Грант. — Он даже не ныряет. — Он описал Дугу большую пещеру, но не сказал об окуне, главным образом потому, что тогда бы он счел долгом чести вернуться туда с ружьем, если бы оно у него было. Он сегодня сделал две позорных вещи, вычислил он. Не прошел через щель, как должен был бы, и не пошел за большим окунем.

Но все же позднее он рассказал обо всем Бонхэму. Большой человек только ухмыльнулся.

— Ты имеешь в виду, что при первом одиночном погружении пошел туда без ружья? Ну и характерец!

— Я просто не подумал, что там может быть рыба. Но мот ли я потом застать ее там? — настаивал Грант.

— Мог бы? — Бонхэм потер челюсть. — Может быть. Не уверен. Она могла далеко уйти. Я знаю этот выход. Все равно, охота на большую рыбу в пещере — щекотливое дело. Они могут затянуть тебя в узкую дыру и вырвать нагубник изо рта. Может быть очень опасно. Всегда помни, что в нырянии осторожное решение — всегда наилучшее. Ты платишь жизнью, — сказал он с торжественным и благочестивым видом, и Грант неожиданно понял, что сам Бонхэм в это не верит, по крайней мере, временами, что это жвачка для клиентов. Он, конечно, никому не рассказывал об эрекции.

— Ну, что ты об этом думаешь? — спросил он Дуга, когда они вытирались на катере под горячим солнцем. Думает, что это здорово, сказал тот, и он хотел бы научиться. Он особенно хотел бы увидеть эту пещеру.

— Ну, я могу поучить, если хочешь, — сказал Грант. — Теперь я знаю его методы и могу проверить тебя в бассейне не намного хуже Бонхэма.

Дуг медлил с ответом довольно долго. Они уже сидели в кабине на носу в тени, около штурвала, все окна и стекла были распахнуты. Теплый мягкий бриз приносил в кабину запах моря, а иногда горячий запах гниющего ризофорового болота, которое образовалось на правом краю залива. Тропический горизонт здесь был таинственным и опасно влек к себе, как будто они могли быть первыми чужаками, которые увидят край земли, а на другой стороне горизонт с многочисленными отелями приглашал к современным удовольствиям: пьянкам и шлюхам, мартини и натурщицам. Только что приземлился дневной самолет из Нью-Йорка и разгружал отдыхающих в здание аэровокзала. Маленький катер мягко плескался в море, и они слушали шепот воды у бортов. Грант ощущал глубокое облегчение, которое теперь возникало после того, как ныряние заканчивалось на сегодняшний день, и исчезала перспектива нового погружения. Дуг выглянул из окна на отели и высокие холмы за ними, где была и вилла Эвелин де Блистейн.

— Это безопасно? — спросил он. — Я имею в виду, легко ли научиться.

— Ну, три дня я тебя буду учить всей технике, которой он захотел меня научить. Конечно, я не сделаю, как он. Сейчас тоже еще не могу делать так, как он, — сказал Грант. — Думаю, это легко. Конечно, все сначала немного нервничают, это естественно.

— Ну, может, давай попробуем, — сказал Дуг отворачиваясь, — ладно. Раз я здесь и все под рукой.

Али, сидевший на компрессоре, подошел к ним.

— Гатовы ехайт, местар Грант, cap? — спросил он.

— Нет, — сказал Грант. — Еще нет. Давайте немного посидим, о'кей? Так хорошо.

— Хорошо, а? — сказал Дуг и неожиданно ухмыльнулся. Он вытащил полбутылки виски и фляжку с теплой водой. Они молча сидели, впитывая в себя все ощущения — движение катера, тень и горячее солнце, бриз на лицах, запахи моря и ризофорового болота, вид обоих берегов залива, вид аэропорта, из которого только что вылетел большой реактивный самолет и пролетел со свистящим ревом над их головами.

— Ну, думаю, пора ехать, а? — нерешительно спросил Дуг. — Мы еще должны поспеть на ужин и попеть там, не так ли? Кого Эвелин заполучила на вечер?

— Господи, не знаю, — содрогнувшись, сказал Грант. Он встал и показал Али, чтобы тот запускал мотор.

В последующие два дня Грант брал его четыре раза, дважды утром и дважды днем, в один из бассейнов отеля и пытался научить Дуга, забросив свое ныряние и проводя его ступень за ступенькой по той же лестнице, по которой вел его Бонхэм.

Но Дуг просто не мог научиться. Во всяком случае, у него. Он быстро научился обращаться с маской, удерживать дыхание и тому подобное, но когда они взялись за сам акваланг, он просто не мог это сделать. Все было хорошо в мелкой части бассейна, но в тот момент, когда он приплывал по дну в глубокую часть, он начинал кашлять и вылетал на поверхность.

— Я думаю, это из-за проклятой формы рта, — сказал он с сердитым отвращением, но со странной тенью на лице. — Что б я ни делал, вода все равно затекает между губ!

На третий день, когда вернулся Бонхэм из Гранд-Бэнк, Грант передал его Бонхэму. Но Бонхэма тоже постигла неудача, и он не сумел научить его.

Плохая форма рта, ясно, была оправданием. Болтаясь с Бонхэмом на уроки, он теперь знал четыре объяснения неофитов одного и того же явления, одно — от Кэрол Эбернати. Ни один из них не преуспевал в обучении. Он обсуждал с Кэрол ее ощущения от пребывания в акваланге и решил, что настоящая причина могла заключаться в своеобразной подводной клаустрофобии, возможно, усиленной ограничивающей маской. Кэрол сказала, что осознавая, что над ней находится вода, она просто вынуждена подниматься. Могло даже быть, предположил Дуг, что клаустрофобия, достигая жутких размеров, заставляла расслабляться губы, и в рот просачивалась вода. А может, просачивание воды было просто спасительной ложью. Грант тактично обсудил это с Дугом, и Дуг признался, что на дне глубокой части бассейна у него и вправду возникает паническое чувство замкнутости и придавленности. Сам Грант в акваланге никогда этого не ощущал, хотя у него было много других страхов; но нахождение в акваланге под водой, напротив, давало ему ощущение раскрывающейся панорамы и восторг невесомости.

— Все это глупо! — сердито сказал Дуг. — Потому что я не боюсь!

— Конечно, нет. Дело не в этом. Но если это, — сказал Грант, — клаустрофобия, тут ни черта не поделаешь. И страх здесь не при чем. — Дуг упрямо покачал головой. Он попробовал еще несколько раз, и все с тем же результатом, и наконец вынужден был сдаться.

— Меня точит мысль, что никогда, никогда в своей жизни я не увижу эту твою проклятую пещеру, — безнадежно сказал он. — Для меня это отрезано.

Он продолжал выходить с ними на катере, когда Бонхэм брал Гранта, а это было почти каждый день, и плавал с маской и трубкой над ними, когда они выходили к глубоким местам, иногда нырял с ними без акваланга, когда они плыли к мелким рифам. Он так старался, что под конец — на мелком рифе — мог погрузиться на глубину двадцать, даже двадцать пять или тридцать футов. Он, следовательно, мог теперь заплыть во вход пещеры и глянуть туда, но, конечно, там нечего было смотреть, если не заплыть достаточно далеко, не завернуть за угол, то есть, еще двадцать-двадцать пять футов, а этого он уже сделать не мог. Он еще раз попробовал акваланг в бассейне, но результат остался тем же, и Бонхэм посоветовал отказаться от пробы в море. Это его очень угнетало, особенно когда Бонхэм и Грант плыли в большую пещеру, что они делали время от времени.

Грант восхищался пещерой, но было и нечто большее. Бонхэм после возвращения неожиданно нашел нескольких новых клиентов из отелей, благодаря большому наплыву туристов в разгар сезона, а пещера была одним из его шедевров. Он брал туда всех своих неофитов, как только убеждался, что они справятся, и Грант с Дугом обычно плавали с ним, к счастью, платя намного меньше за поездки, чем другие туристы. Политика Бонхэма всегда предусматривала финансовую помощь постоянным клиентам, когда он мог себе это позволить.

После возвращения Бонхэма они втроем много болтались по городу. Грант из-за того, что отчаянно хотел быть как можно дальше от Кэрол Эбернати. Дуг Исмайлех придавал в глазах клиентов великолепный блеск большому ныряльщику своими чудесными манерами, а это он мог. У Бонхэма был любимый бар в городе — «Нептун», где он как-то познакомил Гранта с двумя ямаитянками и куда он заходил с местными дружками, когда не нырял и не давал уроков. Естественно, у этого места не было никаких связей с де Блистейнами и их друзьями из высшего света, и Грант с Дугом провели там немало времени, выпивая с Бонхэмом. Они также встретились с его женой, и он пригласил их к себе домой.

Дом Бонхэма (который он купил, как почти все люди его возраста, в кредит, и время выплаты взносов явно было не лучшим в его жизни) был маленьким дощатым зданием с двумя маленькими спальнями, кухней, гостиной и ванной, стоявшим посреди крошечного дворика в середине города. Это было какое-то нищенское место, совсем непохожее на места, где жило большинство белых людей в Ганадо-Бей, а больше походило на дома цветных банковских клерков или помощников управляющих магазинами. Жена Бонхэма Летта много поработала внутри, а Бонхэм построил себе американский кирпичный очаг в маленьком дворе. Когда он вернулся из Гранд-Бэнк, с ним прилетели Файнеры, Орлоффски и Уильям. Файнеры немедленно умчались в Нью-Йорк, и сейчас, как они узнали, когда он пригласил их в первый же вечер после возвращения, оба Орлоффски, Мо и Ванда Лу, жили у него.

Его жена Летта была маленькой, с великолепной фигурой ямаитянкой, со среднего цвета кожей и спокойной речью и очень походила на школьную учительницу, кем она и оказалась на самом деле; она не слишком радовалась пребыванию Орлоффски в своем доме, но очень мило их развлекала. Не то, чтобы Орлоффски нуждались в развлечениях. Они уже въехали, разместились и, казалось, были не столько гостями, сколько хозяевами. Но, как сказал Гранту Бонхэм, это ненадолго. Планировалось, сказал он им, вернее — Гранту, поскольку Дуг ничего не знал о делах Бонхэма, кроме рассказанных Грантом мелочей, что Сэм Файнер, пробыв несколько дней в Нью-Йорке по делам, вернется в Миннесоту, откуда немедленно пришлет деньги. После этого Бонхэм и Орлоффски отправятся в Кингстон, еще раз осмотрят шхуну (Орлоффски вообще ее не видел), купят ее и договорятся об ее транспортировке. Потом Орлоффски улетит в Джерси и по внутренним каналам переправит свою яхту во Флориду, а потом в Га-Бей. Тем временем Орлоффски будут искать дом или квартиру. Когда они ее найдут, Ванда Лу въедет в нее, Бонхэм и Летта помогут и присмотрят за ней. Все это он рассказал им поздним вечером за прекрасными сосисками, которые он приготовил на своей плите во дворе.

Мясо было великолепным. Выпивка тоже, хотя они и выпили больше, чем следовало бы. Грант заметил, что Летта не пила наравне с ними, что его удивило, хотя было заметно, что, сколько бы она ни выпила, пьяной она не будет. Пришли и Уильям с женой и четырьмя ребятишками, так что если вспомнить еще и служанку Бонхэма, мывшую стаканы и тарелки, то по маленькому дому сновало больше народу, чем он, кажется, мог в себя вместить.

И после этого оба они обедали в доме у Бонхэма каждый вечер, а на вилле их видели редко. Во второй вечер они снова обедали у Бонхэма всей толпой — даже в отсутствие Уильяма и его семьи, которые на этот раз не появились, шестеро их в крошечном доме (особенно учитывая огромных и шумных Бонхэма и Орлоффски) уже создавали впечатление толпы. В третий вечер Летты не было с ними, и они поели в «Нептуне», платили Грант и Дуг. Выяснилось, что Летта работает администратором в итальянском ресторане пять дней в неделю (кроме понедельников и вторников, когда он закрыт на «уик-энд»), чтобы увеличить их скудные доходы. Ресторан держал итальянец (ему помогала жена-ямаитянка), который был мэтром в одном из больших отелей, Грант обедал там вместе с Эвелин и Эбернати, но не помнил Летту. На четвертый вечер они снова ели у Бонхэма без Летты, и Бонхэм приготовил чудесные ребрышки. Каждый вечер все пили больше, чем следовало бы, но рядом с Бонхэмом и Орлоффски это выглядело нормой, да и рядом с Грантом и Дугом.

Удивительно, что Кэрол Эбернати (к чести Эвелин) оставила их так надолго без выяснения отношений. Но дни шли, и отпущенное время заканчивалось. На утро пятого дня после возвращения Бонхэма Кэрол Эбернати поймала их за утренним кофе (они не ели, потому что собирались сегодня понырять) и огласила свой план спасения Гранта Дугом Исмайлехом.

Она начала с роли усталой матери самой большой щенячьей поисковой своры в Графстве.

— Вы, ребята, редко бывали здесь за последние дни. — Она пришла на террасу, где они сидели в пижамах и халатах. Не было еще и девяти часов. — У Эвелин живет два величайших и красивейших драматурга Америки, и она даже не может их использовать. Когда вы будете вечером дома?

Грант решил, что не будет отвечать, и отдал это Дугу. Дуг сказал:

— Думаю, сегодня. Мы уже достаточно навидались с этим Бонхэмом.

— Так я и знала от Эвелин, — сказала Кэрол, — которая знает от прислуги, а те — из сплетен. — Присутствие Дуга как третьего лица подбадривало ее, как будто аудитория заставляла ее помнить о правильной роли. Сумасшедших сцен, наподобие размахивания ножом на Гранд-Бэнк, не будет. — Кроме того, вид у вас такой, будто вы чересчур уж пьете. — Она проницательно глянула на Гранта. Грант прикрыл глаза.

— Ну, это обычное дело, а? — ухмыльнулся Дуг. — Особенно, когда мы вместе.

— Ладно, — сказала Кэрол Эбернати и улыбнулась, — вот о чем я хотела с вами поговорить. Оказывается, у Дуга в Монтего-Бей есть родственники, ты знал об этом? — спросила она у Гранта. — И он хочет навестить их, пока он здесь.

Грант намеренно не отвечал. Он знал, да и все знали уже минимум четыре года, что у Дуга греко-армянские родственники, у которых ресторан и маленький отель в Монтего-Бей. Они приехали туда из Флориды сразу после войны. Дуг вечно рассказывал о них и собирался писать пьесу.

— Итак, — оживленно продолжала Кэрол, — я подумала, что хорошо было бы, если б вы оба туда съездили на недельку. Это снимет здешние «тревоги» у Эвелин. И вы можете подобрать пиздюшек и хорошо покутить. Это могло бы помочь сознанию Рона освободиться от маленькой нью-йоркской писюшки.

— По мне, так ладно, — сказал Дуг и взглянул на Гранта.

— Я думаю, это прекрасная мысль, — ледяным тоном сказал Грант. — Я готов ехать сегодня же, немедленно. Чем скорее, тем лучше. — Он встал.

— Там вы ощутите себя самими собой, — улыбнулась ему Кэрол. — Может быть, ты даже снова захочешь работать.

Это был один из привычных ее методов «личного контроля»: внушение чувства вины, что он не работает, не «творит», более того, идеи, что ни у кого из «ее мальчиков» нет силы воли, чтобы работать без ее хлыста над ними. Грант не собирался на этот раз спускать.

— Сомневаюсь, — холодно сказал Грант. — Я еще не нанырялся, сколько хочу. — Он глянул на Дуга. — Думаю, я смогу взять у Бонхэма акваланг и немного там поплавать?

— Прекрасная мысль, — ответил Дуг.

— Здесь всего семьдесят пять миль, — сказала Кэрол. — Вы можете отправляться днем.

— Лучше немедленно, — сказал Грант. — Сегодня утром. — При этих словах он положил салфетку на стол и пошел в комнату собираться. Когда он брел наверх по огромной лестнице, то слышал, как Дуг и Кэрол о чем-то быстро переговорили, а потом Дуг пошел за ним.

Автомобиль они взяли напрокат. Пока Дуг занимался этим, Грант прихватил несколько баллонов и акваланг в магазине Бонхэма.

— Все в порядке. Я включу все это в счет, — ухмыльнулся Бонхэм. — Там есть парень по имени Уилсон, у него есть компрессор, и можно перезарядить баллоны, если понадобится.

Через полтора часа после того, как Грант положил салфетку на стол, они уже выезжали из города по северной дороге.