Когда он позднее обдумывал все это, а так случилось, что приходилось делать это многократно, он, наконец, пришел к заключению, что именно его близость, его физическое присутствие на вилле, когда погода не позволяла нырять, вызвала перелом событий и взрыв Кэрол Эбернати. Что, конечно, в свою очередь вынудило его все-таки рассказать Лаки о своей старой (старой?) связи с Кэрол. Любой может — а это легко сделать — заявить, что с самого начала нельзя было избежать этого разговора, что такой ход событий, развитие их взаимных судеб уже содержались в зародыше с того самого момента, когда он позвонил Лаки на следующий день после их первого катастрофического свидания. Особенно если вы фаталист.

Но Грант склонен был думать, что если бы не шторм, не движущийся на юг холодный фронт, прекративший погружения и вынудивший его болтаться по имению на виду у всех, то могло бы ничего и не быть. Ведь после того первого дня Кэрол Эбернати не причиняла беспокойств все те дни, когда он уходил с Бонхэмом. А может, так просто хотелось думать. Он не знал, как считает Лаки, поскольку после случившегося исчезло ощущение единой личности, двойного зрения одной души, и он теперь не знал, что она думает и чувствует.

Они вообще редко видели Кэрол и других обитателей виллы. Чаще, конечно, чем когда он нырял, но не намного. Первые два дня шторма он лежал и бездельничал, немного плавал в безопасном бассейне и пытался хоть отчасти пополнить запасы храбрости, которые были исчерпаны до дна. У Эвелин был быстросохнущий корт, и они с Лаки в перерывах между ливнями, хлеставшими по буйной тропической листве, играли несколько партий в теннис — зрелище довольно комическое, поскольку оба играли плохо. Однажды зашли посмотреть Кэрол, Хант и Эвелин. Она и Хант вообще не играли в теннис, а Эвелин не играла несколько лет. Тогда все было совершенно очаровательно. Два первых вечера они ужинали по приглашению Эвелин в большом доме. Лаки так была счастлива, что он не ныряет, что всюду ощущалась праздничная атмосфера. Не было оснований думать, что случится нечто, что помешает поднять оставшиеся пушки, а потом улететь в Нью-Йорк. Шторм просто затянет дело на несколько дней, вот и все. А у Гранта была личная причина считать, что все будет хорошо.

В одно утро, когда они еще ныряли, он, как обычно, вышел из Коттеджа около семи тридцати утра и обнаружил, что его ждет Кэрол в конце террасы, которую он пересекал по пути в гараж. Он очень тщательно старался, чтобы не сталкиваться с нею наедине, и вот она рано встала, чтобы встретиться с ним там, где, как она знала, он должен пройти. Он помахал ей рукой, ухмыльнулся и специально не замедлил шага.

— Рон! — позвала она. — Я хочу поговорить с тобой.

— Да? О чем? — Он позволил себе явно продемонстрировать свое нежелание, когда останавливался и разворачивался, и на лице появилось очень холодное выражение. Он и ощущал в себе холод.

— О некоторых вещах, — сказала Кэрол Эбернати. — Есть у тебя пять минут? Одна из вещей, о которых я хочу сказать, касается твоей девушки.

— Тебе нечего сказать мне о Лаки такого, что меня заинтересовало бы.

— О, кое-что все же есть. Я наводила о ней справки. В Сиракузах у меня есть друзья, и когда ты улетел с нею в Кингстон, я им написала. Это было до вашего брака, — добавила она, как бы поясняя, что после брака она бы этого не сделала. — Они знают ее и ее семью очень давно и хорошо, так вот они написали ужасные вещи. Я думаю, тебе их следует знать. Во-первых, эта ее итальянская семья — сплошные хулиганы и гангстеры еще со времен сухого закона.

— Я все знаю, — жестко ответил он, — и это не так, как ты говоришь. — Если до этого он был холоден, то теперь разъярился.

— Они написали и то, что когда она жила в Нью-Йорке, то была едва ли лучше шлюхи.

— Ну? — спросил Грант. — И что?

— Ты не понимаешь, что все это значит? — спросила Кэрол. Она улыбнулась и отступила на шаг. — Откуда у нее может быть чистота? Я думаю, тебе все это следует знать.

— Знаю. Я все знаю и об этом. А теперь позволь мне кое-что сказать. Кажется, ты не понимаешь, что я и Лаки женаты. Муж и жена, как ты и Хант — муж и жена. Я люблю ее, а она безумно любит меня. Я давно не люблю тебя, много лет. Но помимо этого, мы женаты, законно и все такое. Перед лицом Бога и Общества. Это многое меняет. Это все меняет. И ни ты, никто другой ничего с этим не может поделать. Я ничего не могу с этим сделать. И тебе же лучше свыкнуться.

— И еще. Я хотела поговорить с тобой о работе, — сказала Кэрол Эбернати. — Все другое, все остальное, все это ныряние, даже брак, все это неважно по сравнению с твоей работой. Когда ты собираешься вернуться к работе?

— Когда захочется. Но не сейчас. И еще. Тебе следует понять, что теперь, когда я женат, у тебя больше нет права даже спрашивать о моей работе. Это забота моей жены. С этого момента я иду своим путем. — Это было жестоко, но он должен был это сделать. Более того: хотел это сделать. Ей нет до этого дела. Достаточно странно, но она не ответила на его отпор.

— Еще одно. Бонхэм. Он вытягивает из тебя все деньги, какие только может, он продает тебе то, что тебе не нужно, и даже учит неважно. Я ошиблась, когда вас познакомила.

— Я позабочусь об этом тоже, — ровно произнес он. — И это теперь не твое дело. Теперь позволь мне еще кое-что объяснить. Я приехал сюда только потому, что хочу защитить твою репутацию. Твою и Ханта. Этот парень из «Тайм», которого я встретил в Кингстоне, и, очевидно, многие другие, почти две трети Нью-Йорка, если быть точным, кажется, считают, что мы были любовниками. Так что у тебя выбор простой. Ты или ведешь себя прилично, заткнешься и защитишь себя, или продолжаешь делать то, что делаешь сейчас. Не забывай, мы вполне можем жить через дорогу от тебя в Индианаполисе. Как, по-твоему, это будет выглядеть, если мы тотчас переедем к Бонхэму? Или еще лучше — в «Вест Мун Оувер»?

— Не очень хорошо, — сказала Кэрол, — конечно.

— Особенно, если местный парень из «Тайм» нанял здесь шпионов следить за всеми нами. Они просто мечтают сделать из всего этого сюжетец. Ну, каков выбор?

Она не отвечала и просто стояла, высокомерно наклонив корпус вперед, и слушала с широко раскрытыми глазами, а на губах играла слабая, печальная полуулыбка.

— Ты рассказал Лаки о нас? — спросила она.

— Не твое дело. Еще нет.

— Надеюсь, и не расскажешь, — проговорила Кэрол.

— Это я буду решать.

— Потому что чем меньше людей знает об этом, тем меньше…

— Я же сказал, что решать буду я.

Кэрол Эбернати промолчала.

— Ну, увидимся, — сказал Грант, помахал рукой и ушел. Это был его последний разговор с ней.

Так что у него были причины считать, что все будет хорошо, по крайней мере, пока они живут здесь. Затем, на третий день шторма он уехал в город повидаться с Бонхэмом и поговорить насчет погоды и насчет работы.

В эту штормовую неделю дождь вовсе не шел непрерывно, и как раз в этот день и в это время стояла прекрасная погода. Дожди освежили весь город, прибили пыль на улицах, хотя воздух и спал сырым и очень душным и с вершины холма хорошо были видны груды темных облаков, проплывающих в величавом гневе на юго-восток, а с них к океану тянулись косые синие ленты дождей. Бонхэм, бездельничавший с Орлоффски в магазине (дружок-мореплаватель уехал на автобусе в Кингстон), сказал, что только через три дня после ухода фронта поверхность моря успокоится настолько, что появится надежда нырять. Когда Грант вернулся на виллу и пришел в Коттедж, Лаки рассказала о происшествии.

В горах, пока он был в городе, опять прошел дождь, и в самый разгар хлещущего ливня в дверях появилась Кэрол Эбернати в теплом пальто Ханта, которое было ей маловато, и в растрепанных старых теннисных туфлях на босу ногу. Коротко остриженные волосы с вовсе не неуместными седыми прядями облепили череп, и она была вне себя. Она сказала, что пришла за своими чемоданами. Если Рон Грант достаточно большой, достаточно взрослый и достаточно зрелый для брака и ответственности за жену и семью, то он достаточно большой, достаточно взрослый и достаточно зрелый, чтобы покупать себе чемоданы самому, а не брать у нее, и она хочет, неистовствовала Кэрол, хочет немедленно их забрать. Лаки была одна в комнате (Мэри-Марта, которая пришла в ужас от всего этого, была на кухне) и понятия не имела, что ее взбесило.

— Это ее чемоданы? — спросила она.

Грант подумал, а потом был вынужден пойти и посмотреть.

— Фактически, это ее чемоданы, — сказал он вернувшись. — Я их ей купил. Это такие же, как были в Нью-Йорке. Но я не знаю, чего она вопит, никто в нашей… никто в нашей семье не обращал внимания, чей чемодан он прихватил в поездку. — Очевидно, добавил он, Лаки не отдала их.

Нет, сказала она, не отдала. Она сказала, что не свои вещи она не может отдать, что нужно подождать Гранта и поговорить с ним, на что Кэрол ответила, что в таком случае она возьмет их силой.

— Нет, — сказала Лаки. Она обращалась с ней, как с непослушным ребенком. — Послушайте, Кэрол, вы же не станете драться со мной из-за пары чемоданов. Рон через час вернется. Если они ваши, он отдаст. Заходите, садитесь, выпейте со мной и подождите.

При этих словах Кэрол Эбернати уселась на ближайшую кушетку и разрыдалась.

Лаки была перепугана насмерть, в животе все трепетало, хотя она все равно не позволила бы себя застращать. Но когда женщина старше возрастом начала всхлипывать, она подошла к ней, обняла за плечи, все время обращаясь с ней, как с ребенком. Она где-то об этом читала. И вот тут Кэрол Эбернати прорвало. Она бессвязно и отрывочно говорила о том, что всегда пыталась помочь Рону, что всегда верила, что он великий талант, но теперь это забота Лаки. Она передает ей факел. Это колоссальная ответственность.

— Она так и сказала: факел? — спросил Грант.

— Да, — ответила Лаки.

— Иисусе! — сказал Грант. — Я — факел.

— Погоди. Ты недослушал, — прервала Лаки.

В общем, Кэрол дошла до тело, что сказала, что когда она с ним встретилась, это был странный дикий мальчик, возможно, наполовину свихнувшийся из-за войны, но она старалась изо всех сил и поддерживала его, пока он не добился успеха, за который он почти не благодарен ей. Последнее Лаки стоит запомнить. Затем, вытерев глаза, она подняла лицо и, как-то странно улыбнувшись, сказала, что она думает — а Лаки это следует знать, — что он сдвинутый и что она, Кэрол, всегда это подозревала. И гомосексуалист. Она никому об этом не говорила, но, по ее мнению, Лаки должна знать. А раз уж она об этом заговорила, то можно продолжить и сказать, что она думает, что у него связь с Элом Бонхэмом. Постоянная связь. «Я всегда думала, что, возможно, у него связь с Хантом, моим мужем, — сказала Кэрол. — Я знаю, что они частенько уезжали вдвоем и мертвецки напивались. И я знаю, что Рон часто исчезал на несколько дней. И я точно знаю, что он бывал в борделях Индианаполиса и Терр-От. И иногда с ним уезжал и Хант». Что они делали на самом деле, она понятия не имеет. Она продолжала развивать эту тему, а затем извинилась за то, что рассказала об этом Лаки. «Но я считаю, что вам следует знать об этом, — сказала она и ушла.

— Иисусе! — вырвалось у Гранта.

Лаки сказала, что была настолько ошеломлена, что просто слушала и ничего ей не отвечала.

Грант тоже оцепенел.

— Иисусе! — безнадежно повторил он. — Что, черт подери, ты могла ответить? — Он замолчал и задумался. — Думаю, пару лет назад это меня так бы взбесило, что я бы хлопнул дверью. Ну, как ты думаешь, что мы должны делать? Ты не считаешь, что нам надо уехать?

— Не знаю, — ответила Лаки. — Что я знаю, так это то, что я до ужаса несчастлива здесь.

— А у меня то же с этой спасательной работой. Я ее делал, я знаю, что это такое, и я готов уехать. Да я гроша ломаного не дам за деньги, так что пусть Орлоффски заканчивает.

— Кстати, — сказала Лаки, — во всей этой дряни нет ни грана правды, не так ли?

Грант уставился на нее.

— Ну да. Я имею в виду, нет. Я имею в виду, кое-что правда. Да, я часто бывал в борделях Индианаполиса и Терр-От. Да. А почему бы и нет? Меня не удовлетворяла постель… Меня нигде больше не удовлетворяла постель. Но с Хантом я там не был ни разу. Я пару раз хотел пригласить его. Но он всегда такой замкнутый, отдаленный. И я чувствовал, что на моем месте этого не следует делать. — Он помолчал. — А что касается моей связи с Бонхэмом, то здесь каждое слово — правда. Ты должна знать. Разве не замечаешь по тому, как я с тобой обращаюсь?

Лаки начала ухмыляться, затем откинула назад свои волосы цвета шампанского и рассмеялась. Грант обнял ее.

— Может быть, нам следует уехать, — сказал он.

— С другой стороны, — раздумывая, произнесла Лаки, — может, она возьмет себя в руки. Раз она выпустила пар, давление уменьшилось. Говорят, у них всегда так. Да, парень, ну и мамашу ты себе подобрал! Но я думаю, сейчас она нас оставит в покое. На время.

— Может быть, — сомневаясь, ответил Грант.

Эта иллюзия исчезла уже через час.

Получилось так, что в это время Грант был в душе. Неожиданно сквозь шум воды он услышал голоса в кухне, потом матерное слово, которое снова и снова выкрикивал истерический голос Кэрол Эбернати. Когда он закрыл душ и исчез шум водяных струек, все стало слышно и ясно. Слишком ясно.

— Мне плевать! Ты от меня не закроешься! У меня здесь такие же права, как у тебя! Больше! Даже и не пытайся закрыться от меня! Что ты для него сделала? Трахала его, вот и все! Он и женился на тебе только потому, что ты удобная и легкая подстилка! Лучшая миньетчица Нью-Йорка! Вот что он мне говорил, да! Лучшая миньетчица Нью-Йорка! Лучшая… — вопила Кэрол Эбернати.

Спокойствие медленным потоком омыло Гранта. Забавно, но точно так же он чувствовал себя тогда, когда видел, как огромный окунь тянет Гройнтона в пещеру, и знал, что будет делать, точно так же он чувствовал себя на дне у пушек. Методично и тщательно, не вытираясь, он завернулся в большое толстое полотенце, заткнул конец у пояса и пошел к кухне. Это не важно. Все не важно. Если он через пять минут умрет, все равно не важно. Кэрол Эбернати, подбоченясь, стояла у входа в комнату, глаза сверкали от истерики, рот орал, и казалось, будто все это принадлежит разным людям. За ее спиной, там, где была легкая дверца, затянутая сеткой от москитов, зияла дыра. Лаки стояла в восьми футах от нее в центре комнаты, маленькая и храбрая, и слегка нервным голосом в паузах между криками произносила:

— Кэрол. Кэрол. Это мой дом. Это мой дом. Вы не можете зайти и делать все это. Вы не можете зайти и делать все это.

Она не отступала, но и Кэрол не подходила ближе. А у раковины окаменела служанка Мэри-Марта.

Грант шел как медленная, но неумолимая лавина, действуя грудью и животом, как бульдозером. Кэрол не дала ему приблизиться и прикоснуться, она отскочила, не переставая кричать. Если бы у нее в руках был пистолет или нож, ему было бы наплевать. Медленно, но решительно он оттеснил ее к разодранной двери. К несчастью, она была заперта. Он с силой надавил на раму, она затрещала, защелка сломалась, и Кэрол, крича, помчалась к выходу. Грант шел за ней, ощущая вместо лица гипсовую маску.

— Вон! Вон! Убирайся! — он произносил только эти слова.

Он шел за ней по коридору, как тихая, но неумолимая Немезида, пока она не умчалась. Затем он вернулся в истерическую кухню и разломал дверцу, вернее, то, что от нее осталось.

Лаки побелела. Реконструируя события, он выяснил, что Кэрол зашла то ли потребовать у Гранта чемоданы, то ли еще зачем-то, а как раз в это время Мэри-Марта — как она привыкла делать — захлопнула изнутри и замкнула покоробленную дверцу, потому что она постепенно раскрывалась. Кэрол трактовала это как приказ Лаки, которая сидела в маленькой комнате, как сознательный намек, щелчок, оскорбление, чтобы показать, что ее не хотят видеть. Она ударила по дверце, разорвала сетку и вошла, расцарапав руку.

— Не знаю, — почти в истерике говорила Лаки. — Не знаю. Я ничего подобного не видела. — Она прерывисто дышала и улыбалась трясущимися губами. — Мне нужно пописать, — сказала она.

Грант вышел за ней из кухни в маленький коридор, в конце которого она исчезла. В тот момент без всяких видимых причин он решил, что должен рассказать правду о себе и о Кэрол. И сейчас он думал об этом. Это вовсе не было неприятным. Он был уверен, что она поймет. А если нет? Плевать. Великое спокойствие снова овладело им. Когда зашумела вода, и она появилась в другом конце коридора, он уже подготовился.

— Я должен кое-что тебе рассказать, Лаки, — произнес он мрачным тоном, подчеркивая важность сказанного. — Когда я встретил тебя, я был любовником Кэрол Эбернати.

Пока она шла по коридору, ответа не было.

— Нет, — проговорила она наконец. — Не может быть. Неправда!

— Да, — сказал Грант, — правда. Это многое объясняет в происходящем.

— Конечно, — ответила Лаки. У нее неожиданно вырвался напряженный нервный смешок, который как-то оборвался, как будто оставив после себя эхо. Затем она вошла на кухню. — Мэри-Марта, сходите в большой дом, пожалуйста, и принесите две бутылки джина. Мы побудем здесь. — Грант сообразил, что сам бы он никогда до этого не додумался.

— Хорошо, — сказала Мэри-Марта и пошла, хотя ясно было видно, как ей не хочется.

Лаки смотрела в окно, пока она не исчезла.

— Сколько времени? — наконец спросила она, не шевелясь.

— С того времени, как познакомились, — ответил Грант. — Четырнадцать лет тому назад. Но последние десять лет…

— И ты жил с ними? — оборвала его Лаки.

— Да.

— И Хант платил за тебя! За все! Он тебя поддерживал!

— Да.

— Почему?

— Не знаю, — искренне ответил Грант.

— Потому, что она властвовала над ним, — сказала Лаки, все еще глядя в окно. — Как властвует над тобой.

— Может быть. Но теперь все, — тихо произнес Грант. — Даже если это было, я…

— Было, — прервала Лаки, не отводя взгляда от окна. — И ты снова трахал ее здесь? После того, как отослал меня из Майами в Нью-Йорк?

— Нет, — сказал Грант и прикусил язык. — Ну да. Один раз. Нет, дважды. Я стараюсь не лгать. Но только потому, что мне было очень ее жаль, я не мог так ее обидеть, чтобы отвергнуть. Она просила. Ты это можешь понять?

— Конечно, — ответила Лаки. — Конечно, я все могу понять. Это моя работа. Именно за это ты мне и платишь, не так ли? И ты вставлял свою штуку в меня после того, как втыкал ее в эту грязную, старую дырку?

— О, Лаки, хватит, — в отчаянии произнес он.

— И у тебя хватало безрассудства, наглости обвинять меня из-за старого приятеля трехлетней давности, хотя это даже не было связью! — сказала она. — Значит, вся наша любовная связь, все, что было с нами в Нью-Йорке, все было ложью. — И только сейчас она повернулась к нему, и Грант увидел, что он полностью ошибался в расчетах. Глаза ее были яркими-яркими пуговицами, сверкающие зрачки превратились в невероятно крошечные точки. Они жутко не соответствовали широкой окаменевшей улыбке. Грант неожиданно вспомнил, как в Кингстоне она ударила его сумочкой по лицу и как он обещал себе проанализировать неожиданную реакцию и не сделал этого. — Я была шлюхой. Я действительно была подстилкой, нью-йоркской потаскухой на пару недель. А ты был бизнесменом из другого города, который захотел тряхнуть стариной. Но все обернулось иначе, и я вышла за тебя. Только потому, так случилось, что ты не был женат. Только потому, что ты сдрейфил сказать мне…

— Лаки! Не говори так! Ты же знаешь, что это неправда! — воскликнул Грант.

— Только потому, что ты сдрейфил сказать мне, как сильно ты любишь женушку. Ту, дома. У тебя даже на это смелости не хватило.

— Лаки, пожалуйста.

Не понимая, что она делает, с теми же яркими-яркими застывшими глазами-точками и ужасной улыбкой под ними, она положила правую руку под левую грудь, приподняла ее и покачала, как будто взвешивала.

— Мужчины. Проклятые, жалкие жополизы-мужчины. Жалеющие себя сучьи дети. Жополизы. Могла бы знать. Должна была знать. Никто не свободен по-настоящему, без какой-нибудь свободной подстилки поблизости. Но я просто глупа. Какая-то глупая шлюха. И вот! Получила еще одного Бадди Ландсбаума.

Грант ощутил щелчок в сознании, и странное спокойствие, овладевшее его душой, стало еще больше. В конце концов, что могло случиться? В самом худшем случае — застрелят друг друга. Или она разведется и возьмет в алименты половину его добычи, если захочет. Прекрасно. Хорошо. Какого хрена переживать.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

Лаки Грант не отвечала и, расхаживая с отсутствующим видом, продолжала приподнимать рукой левую грудь, лицо стало нормальным.

— Это вовсе не плохая сделка, я думаю, — наконец сказала она. — Все, что я должна делать, это трахаться с тобой, когда ты захочешь, и, может быть, время от времени отказывать. И у меня будет счет у Сакса и у Бонвита. Мне нравятся туфли Манчини. Их в Нью-Йорке трудно найти, ты это знаешь? Я знаю только два места. Полагаю, это не такая уж плохая сделка. Просто буду как все. Ты действительно это говорил? — спросила она. — То, что она говорила, ты говорил обо мне?

— Лаки! — уязвленно воскликнул Грант. Затем взял себя в руки. — Конечно, нет. Ты же не…

— Я знаю, — прервала она. — Я хорошая. Но ты и вправду не мог назвать меня лучшей миньетчицей Нью-Йорка. Вот что меня удивило.

Грант от боли хотел закричать на нее. Вместо этого он взял себя в руки и заставил себя ждать щелчка, который включит покой равнодушия.

— Ну хватит, а? Так что ты собираешься делать?

— Я не хочу оставаться здесь, — сказала Лаки. — Это точно. — Она была так же далеко от него, как и он от нее. Это было ужасно. Но ему все равно, не так ли?

— Мы улетим в Нью-Йорк, как только я достану билеты.

Она повернулась посмотреть на него широко раскрытыми, почти невидящими глазами, но уже не ужасными бриллиантами, и убрала руку с груди.

— Нью-Йорк? Нью-Йорк? Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк. Не сейчас. Все мои друзья сразу узнают. И будут смотреть на нас. Я гордая.

Кажется, осталась только ироническая защита, чтобы избежать этой боли, подумал он.

— О'кей. И куда ты хочешь ехать?

— Не знаю. Правда, не знаю. Я должна подумать. Знаешь, все это слегка шокирует. Я должна подумать. Я не знаю, куда мне хочется. Я не хочу оставаться здесь, это я знаю. — Она улыбнулась ледяной улыбкой. — Это не такая уж плохая сделка, знаешь ли. Просто это не любовная связь, а что-то вроде бизнеса. О'кей. — Ужасная ледяная улыбка исчезла. — Но как ты мог привезти меня сюда? Как ты мог?!

— Это было легко, — ответил Грант. — Обдумай все это и скажи, куда ты хочешь ехать, а? Мы туда поедем.

— Ты собираешься везти меня в свой дом в Индианаполисе? — спросила Лаки.

— Нет, — ответил Грант. — Полагаю, отпадает.

— Да, думаю, должно отпасть, — сказала Лаки. — Я хочу вернуться в Кингстон. Вот куда я хочу. Хочу к Рене и к Лизе. Хоть на время.

— О'кей, я поеду в город за билетами. Но я бы хотел сказать… — добавил он, подчеркивая иронию, — что из всех возможных Лиза — наихудший вариант для тебя в данный момент. Она почти так же ненавидит мужчин, как и ты сейчас. Она не очень тебе подходит в такой момент.

— Да, — сказала Лаки и отстраненно улыбнулась, но не так ужасно, как в первый раз. — Да, она ненавидит мужчин. Всех, кроме Рене. Ты действительно дешевый, хлипкий, паршивый хрен, знаешь ты это? Как ты мог привезти меня к ней? Этому ужасному старому мешку. Как ты мог быть ее любовником?

— Я поеду за билетами, — каменным голосом ответил Грант. — Чтобы как можно быстрее убраться.

Она промолчала. Он пошел одеваться. Сил, как выяснилось, когда он вышел из Коттеджа, у него не было. Когда он положил руки и ноги на руль и педали машины, то оказалось, что все; четыре конечности трясутся. Полтора часа донного времени с ломом в руках и наполовину так не истощали. Но все равно он тронул машину с места, заставил силой воли. Итак, это произошло. Возникло отчуждение между ним и Лаки из-за Кэрол. И произошло точно так, как грезилось ему так часто в ужасных дневных кошмарах наяву. Точно так.

В городе после покупки билетов (они снова полетят полуночным рейсом) он зашел в Ганадо Бич Отель и позвонил Рене в Кингстон. В Ганадо Бич Отеле был тихий темный бар с рыбачьими сетями на потолке и поплавками из зеленых стеклянных шаров. Это успокаивало, а ему нужен был покой. Он заказал двойной мартини. Когда все так плохо, что хуже быть не может, это почти приятно, почти успокаивает. Рене сказал, что у него, конечно же, найдется для них комната.

— Ты хотишь та же номер? Сичас есть номер Джон Гилгуд, номер Шарль Аддамс, и типерь номер Медовый Месяц Рона Гранта. Я всех переведу. Ч за дело, Ронни? Тибе плохо?

— Нет, ничего не случилось, — ответил Грант, — а что?

— У тибе голос такой, — сказал Рене.

— Нет, немного простудился, вот и все, — ответил Грант.

— Усе будит готова. Я встречу в аэропорт. Цилуй Лаки за мине.

— Конечно, — ответил Грант, горько усмехнувшись: Хансель и Гретель, дети в лесу… Допив, он пошел к Бонхэму.

Большой ныряльщик сидел во вращающемся кресле, задрав ноги на стол, а рядом лениво развалился Орлоффски.

— Только погода и дает парням передохнуть, — ухмыльнулся Бонхэм и опустил ноги.

Грант решил сразу же выложить карты на стол.

— Мы улетаем, Эл. Я и Лаки. Мы на несколько дней возвращаемся в Кингстон.

— Погода в Кингстоне такая же, — ответил Бонхэм. — Ты и там не сможешь нырять.

— Знаю. Но мы едем не из-за этого. Лаки хочет повидаться с Рене и Лизой до отъезда в Нью-Йорк. Так что, похоже, спасательная операция для меня закончилась.

— Осталось достать пять пушек, — сказал Бонхэм. — Надо думать, за пять-шесть дней управились бы.

— Это уже не со мной. Мне нужно в Нью-Йорк. Присмотреть за новой пьесой. Начало репетиций. — Странно, когда ты так себя чувствуешь, даже разговаривать тяжело. Все дрянь, все чепуха.

— Что с тобой, парнишка? Видок у тебя, будто потерял лучшего друга, — грубовато спросил Орлоффски.

— У меня нет лучших друзей, — живо выдавил из себя Грант. — Я думал, ты это знаешь, — Ему снова разонравился Орлоффски, когда исчез первый отблеск успешного вояжа поляка. Он был убежден, что «Икзекту» украл Орлоффски. — Ты можешь помочь Элу закончить работу, — добавил он, как бы подумав.

— Шутишь? — заревел Орлоффски. — Многократные погружения на сто двадцать футов и сорок семь минут на декомпрессию? И не собираюсь. Мне не надо шукать приключений. И я не работяга. Я простой подводный охотник.

Гранта это позабавило.

— Это так опасно, Орлоффски?

— Ты знаешь, как это опасно, — быстро вставил Бонхэм из-за стола. — Все в порядке. Я сам доделаю. Просто дольше будет. А может, мы с тобой доделаем, когда придем сюда с первым плаванием «Наяды». А как насчет твоей доли в тех семи, что мы уже подняли?

— Мне все равно, — сказал Грант. — Вложи их в шхуну. Пришли мне бумагу, но все деньги вложи в шхуну. — Он встал. Он ощутил, что теперь не может спокойно сидеть. — Но есть еще кое-что, что я… — мямлил он в смущении. Он понял, что не знал даже, что хотел сказать. Он поразмышлял. — Ах да! Как насчет… Как насчет возможности найти золото и серебро, знаешь, другое барахло могло же быть на том корабле?

— Ни шанса, — ответил Бонхэм и пожал плечами. — Понадобилось бы оборудование, как у Эда Линка на «Си Дайвер», чтобы хоть что-то найти под песком. Когда все засыпало, то найти что-то могут только такие, как Эд Линк, а не мы. Да и для Линка, может, слишком глубоко. — Он встал из-за стола и вышел с Грантом на улицу. — Слушай, мне сообщили, что «Наяду» вскоре доделают. Может, через пару недель. Значит, как только приедет Сэм Файнер, мы можем плыть меньше чем через месяц. Если это правда, глупо было бы возвращаться в Америку и тут же лететь сюда. Почему бы не остаться? Ты бы смог прожить на сэкономленные на авиабилетах деньги.

— Не могу, — сказал Грант. — Я должен возвращаться в Нью-Йорк из-за пьесы. А Лаки хочет слетать до отъезда в Кингстон. Ну, у тебя есть мой нью-йоркский адрес. Пошлешь телеграмму. Да и… э… Лаки, может, не захочет плыть с нами.

— Что-то случилось? — спросил Бонхэм.

— Нет. А что?

— Вид у тебя странный, — сказал Бонхэм. — Я подумал, может, какая-то неприятность на вилле.

— Нет, — ответил Грант. — Ничего, — Он ощутил, что едва способен думать, и хотел уйти. — Слушай, пошли телеграмму. Наверное, мы неделю в Кингстоне пробудем. О'кей?

— О'кей, — ответил Бонхэм. Они (довольно печально, отметил Грант) пожали друг другу руки.

Затем Грант обнаружил, что не может сосредоточиться. Последовательность исчезла. Мысль, внимание скакали. О чем он все-таки мог думать, так это о том, как взбесилась Лаки, более чем взбесилась, — абсолютно отстранилась и оледенела. Куда бы он ни сворачивал, он все равно упирался в ту же каменную стену. А по другую ее сторону осталось все солнце. И ничего не поделаешь. На вилле он зашел к Эвелин.

— Лаки и я уезжаем.

— Я думала, что это возможно, — Эвелин вышла с ним на веранду.

— Я хотел сам вам сказать. И спасибо за все, что вы для нас сделали. В полночь у нас самолет на Кингстон.

— Кэрол заперлась у себя в комнате, — сказала Эвелин. — Она бы хотела знать, не может ли она как-то поправить дело. И просила меня помочь.

— Ничего не надо. Вряд ли мы можем здесь остаться. Я бы не хотел, чтобы Лаки оставалась. Ясно, что и она не хочет.

— Видимо, — сказала Эвелин, — Кэрол говорила довольно оскорбительные вещи.

— Оскорбительные! Вы их слышали?

— И все же, чем я могу помочь? — улыбнулась Эвелин. — Пока еще…

Грант глянул на нее, их хозяйку, высокую, как статуя, женщину с циничным лицом, которую он теперь знал вдоль и поперек. Всего два вечера тому назад, выйдя после полуночи на улицу, он видел, как она с Лес Райт сидели, прижавшись друг к другу головами, на старых каменных ступенях, которые никуда не вели, на стороне, обращенной к горам. Он наблюдал, как Лес Райт начала расчесывать при лунном свете длинные серые волосы на запрокинутой назад голове Эвелин. Он ушел на цыпочках, чтобы они его не заметили.

— Там дверцу разнесли, — проговорил он.

— Не страшно, — ответила Эвелин де Блистейн. — Для Кэрол ужасно тяжело видеть здесь вас вдвоем.

— Это же ее мысль, — сказал Грант. — Не я же просил о приезде.

— Легко заметить, что она бешено влюблена в вас, — заметила Эвелин.

Грант не знал, что сказать, в чем признаться.

— Она говорила вам?

— Нет, но…

— Не думаю, что она вообще может любить. Кого-нибудь или что-нибудь. Разве что себя, и то немного.

— Она считает, что любит вас.

— Приемные матери часто влюбляются в сыновей, — сказал Грант. — Особенно если у них нет собственных детей.

— Да, верно, — подтвердила Эвелин. — Вы видели Ханта?

— Нет. Не видел.

— Не думаете ли вы, что с ним следует попрощаться?

— Думаю, да, — ответил Грант. — Где он?

— Они с Полем пошли в оранжерею посмотреть на новые саженцы. Оба они притворяются, будто ничего не произошло, задницы.

— Так и должно быть, — сказал Грант. — Ну, спасибо. Пойду повидаюсь с ним.

Хант Эбернати увидел его из оранжереи и вышел, чтобы он не входил. Он спокойно взял его под руку и повел через газон. Серые глаза у него были озабочены, и от этого морщинки вокруг них стали еще резче.

— Что ты собираешься делать?

— Возвращаюсь в Кингстон, Хант. Улетаем полуночным рейсом.

— О, может, не нужно таких решительных действий, — сказал Хант. — Возможно, если…

— Нет, Хант. Лаки после всего этого не хочет оставаться здесь. И я не могу ее упрашивать. — Грант не хотел говорить о его и ее заботах.

— Полагаю, не можешь, — задумчиво произнес Хант.

— Мы все равно сделали то, ради чего приехали, — сказал Грант, — замять слухи, которые мог распустить эта задница Хит. — Неожиданно он с чувством положил руку на плечо Ханта Эбернати. — Знаешь, это, вероятно, означает, что и дому в Индианаполисе конец.

Хант остановился:

— Правда?

— Я не могу ждать от Лаки согласия жить через дорогу от тебя и от Кэрол, в доме, который фактически обставляла Кэрол.

Хант развернулся на месте и теперь смотрел на Гранта застывшими серыми глазами. Грант почему-то вспомнил, глядя на его постаревшее лицо, что за последние четыре года он трижды попадал в пьяном виде в дорожные происшествия.

— Тогда это настоящее прощание, не так ли? — наконец произнес он.

— Думаю, да, — ответил Грант. Он убрал свою руку с плеча Ханта. Кто бы мог подумать, что он огорчится расставанием с ним, наставив ему рога и трахая его жену все эти годы, но он огорчился. — Из Кингстона мы улетим в Нью-Йорк. Не знаю, когда я вообще попаду в Индианаполис. Вероятно, передам дом кому-нибудь и пусть продадут все содержимое. С деньгами у меня теперь будет круто. Благодаря Кэрол.

— Она заставила тебя купить это место, чтобы защитить тебя, — сказал Хант. — Она только помочь хотела.

— Я в этом не уверен, — возразил Грант.

— Но я знаю, я ее муж, — сказал Хант Эбернати.

— А я муж Лаки, — твердо ответил Грант.

— Я могу подбросить вас в аэропорт, — проговорил Хант после секундной паузы. — Когда вы хотите ехать?

— В любое время. Хоть сейчас. Уже скоро восемь. Мы поужинаем в аэропорту, а потом посидим в баре.

— Хорошо, — сказал Хант. — Я подожду вас у входа. Вы собрались?

— Думаю, да. Где Дуг?

— Не знаю, — печально ответил Хант Эбернати. — Я не видел его с утра.

Дуг, как выяснилось, был с Лаки в Коттедже, когда туда пришел Грант. Грант был доволен, как он все устроил: прощание, авиабилеты, Хант и Рене… Но теперь, когда вернулся к своей жене после той сцены, что у них была, он обнаружил, что не хочет встречи. Его гнев и ярость возрастали прямо пропорционально приближению к ней, и к тому моменту, когда он стоял рядом с ними, он весь дрожал и вовсе уже не ощущал вины, печали и горя.

Она и Дуг сидели в глубоких креслах и спокойно беседовали в комнате с полом, покрытым зелено-коричневым кафелем, в которую входил бассейн, и поэтому казавшейся двориком.

— Ну, все улажено, — сказал он. — Билеты заказаны на полуночный рейс. Со всеми попрощался. Можем ехать, когда захотим. Вещи собраны? — И хрен тебе, подумал он.

— Да, все собрано, — вежливо, почти мило ответ ила Лаки. — Еще пока ты был в городе. — Но взгляд абсолютно чужой. Она далека, как луна. И до хрена дальше. Хансель и Гретель… — Можем ехать хоть сейчас же, — сказала Лаки и встала. Дуг за нею.

— Прекрасно, — живо отозвался Грант. — Хант хочет отвезти нас в аэропорт.

— Хант? — удивленно глядя на него, спросила Лаки.

«Что, трудно поверить?» — хотел сказать он, но вместо этого произнес:

— Да, Хант. Муж Кэрол. Он говорит, что не хочет со мной расставаться и отвезет нас. — Это была лишь небольшая поэтическая вольность. Если Хант так не сказал, то определенно хотел сказать, чувствовал так. — Он уже ждет нас у дома.

— Полагаю, это назревало, карты были сданы и что-то такое должно было произойти, — сказал Дуг. — Но мне жаль, что так случилось. — Все промолчали. Глядя на него, Грант все же не мог по-настоящему поверить ему. Но что это меняет? — Не думаю, что поеду с вами в аэропорт. Но могу заскочить на денек-другой в Кингстон, а оттуда прямиком в Майами. Если хотите.

— Мы очень будем рады видеть тебя, Дуг, — вежливо ответила Лаки, пока Грант собирался с мыслями. — Ты очень заботился о нас обоих и очень помогал, правда.

— Пошли, помогу с вещами, — сказал Дуг.

Хант в машине ждал их на большой петле дорожки, когда они вышли через боковые ворота виллы. В машине Лаки села между ними на переднее сиденье, вещи сложили в багажник и на заднее сиденье. Стоявшие на ступенях Дуг, Лес и Эвелин помахали им руками. А граф Поль по каким-то личным причинам предпочел остаться в оранжерее, хотя уже совсем стемнело. Когда машина рванулась по склону холма, Хант на мгновение глянул на Лаки своим тяжелым взглядом и произнес:

— Я хочу извиниться перед вами, Лаки, за то, что сказала и сделала Кэрол. Но последнее время ей приходилось туго.

— Думаю, да, — просто ответила Лаки.

— Ну и хватит об этом, — сказал Хант Эбернати.

По пути больше почти ничего не было сказано. Грант, высунув руку по плечо из окна машины, чтобы Лаки было просторней, не хотел разговаривать. Страшно было снова замкнуться в ординарном взгляде на жизнь после того, как уже привык к двойному, составному взгляду. Память вернулась к одному из вечеров, когда они еще ныряли за пушками, а поздно вечером, когда все уже легли спать, они с Лаки голыми плавали в бассейне. Они плавали голыми и в другие вечера, но тогда они занимались любовью там, в воде. Гордясь и веря в свою способность удерживать дыхание, он проплыл под дном весь бассейн, подплыл под нее в глубоком конце бассейна и зарылся лицом в ее пах. Когда она схватилась за край бассейна, он поймал ее в ловушку, взявшись обеими руками за борт и обхватив ее. Затем он вошел в нее и, прижав ее спиной к борту, а рукой ухватившись за него, незримо трахал ее под водой, а прохладная рябь плескалась о ее грудь и о его плечи. Он тогда подумал о невероятной гибкости ее тела и о том, как она однажды в постели положила обе ноги себе за голову. Ни одна женщина не могла физически быть ближе к мужчине.

В аэропорту Хант не вышел из машины.

— Я не буду выходить, — сказал он. Он подъехал к длинному, ярко освещенному зданию, где у задней стены выстроились стойки авиакомпаний. Через открытое окно он пожал им руки. Руку Гранта он чуть задержал. У него на глаза навернулись слезы и медленно катились по щекам. Грант заметил в глазах Лаки шок и удивление. Но заметив его взгляд, она изменила выражение и стала холодной. Так они стояли и смотрели, как уезжает Хант Эбернати.