Элизабет глубоко вздохнула. Том и Кейт стояли позади нее, и по первому впечатлению казалось, что ничего не переменилось. Взгляд ее коснулся всего: стола, закрытой дверцы лифта, лестницы. Прежде чем двигаться дальше, следовало убедиться в чем-то еще.

Она вошла в холл и повернулась. Как и раньше, надпись оказалась над дверью.

— Переменилось очень немногое, — проговорила Элизабет с удовлетворением, понимая теперь, что смерть не может встретить ее где-нибудь в другом месте.

Заметив, что за ней наблюдают, она вздохнула. Настало время принять настоящее, увидеть, куда привела их всех странная история поместья.

Холл был залит кровью. Как и следовало быть. Только Элизабет никогда не видела здесь эти ярко-алые брызги, блестящие на старом дереве и причудливой резьбе. Прежде кровь всегда скрывали поступки, помыслы и тайны, разговоры обитателей дома. Теперь она выступила на всем — скромной краске дерева, на грудах и рядах книг. Запах заставил ее сморщиться; тем не менее это было только поверхностное явление глубинной неправды.

Она немедленно узнала Питера, тот стоял в центре поместья, в сердцевине всего, что пошло не так. Ее брат только породил проклятие. Но оно исполнилось на Питере. Родди был страстен и груб, Питер — хладнокровен и умен. И злоба его растянулась на поколения.

Он остался на половине лестницы, замерев с канистрой бензина. Шаги ее замедлились, дыхание сделалось чуточку неровным. Он не переменился, во всяком случае, заметно. Даже его одежда — эти элегантные тонкие ткани, которые так изящно облегали его фигуру, — сохранила свою бледную роскошь. Соломенные волосы посеребрились, лицо прорезали морщины, однако холодный взгляд остался прежним.

Такими они были и когда он волок ее по ледяному лесу к дороге, где лежала ее дочь Элла. И когда он чарами проник в ту жизнь, которую она разделяла с Джоном.

Сила гнева и страха перед ним заставила сердце Элизабет забиться сильнее. Он пристально смотрел на нее, и Элизабет вновь ощутила, как его воля подавляет ее собственные мысли, смешивает и путает их. Она будто вдруг помолодела.

С усилием она отвела глаза. Ладони ее увлажнились. Элизабет подумала, что ей не следовало приезжать сюда. Рискованно позволять себе новую встречу с ним.

Движение над ними заставило ее взглянуть вверх. На площадке стоял еще один молодой человек, которого она не знала. Впрочем, и он показался ей знакомым.

— Это вы Саймон? — спросила она. Тот не шевельнулся, глядя на нее словно зачарованный. Она подумала, спустится ли он вниз, чтобы поприветствовать ее, а потом поняла, что он стоит наверху, поскольку связан с Питером. Они были вместе во всем. Еще одно прикосновение страха, сожаления и ужаса. Итак, их двое: отец и сын.

— А это кто? — Она с облегчением повернулась к стоящему у стола мужчине, пытавшемуся вежливой улыбкой загладить ее разочарование в Питере Лайтоулере и его сыне. Получилось так, что она как хозяйка принимает гостей.

Ну что ж, дело обстояло примерно так. Это был ее дом. Она вернулась домой, в проклятое Голубое поместье, в самом сердце которого угнездилось зло.

Человек у стола явно переживал какое-то потрясение; он побелел, и она видела, что он неловко придерживает левую руку.

— Вам больно? — спросила она заботливо. — Простите, но я не знаю вас.

Человек шагнул к ней, протягивая правую руку с очевидным усилием.

— Моя фамилия Бирн. — Его неторопливый глубокий голос невыразимо тронул ее. — Я садовник.

Вместо того чтобы принять рукопожатие, она подняла лицо, и он не мог не поцеловать ее.

— Я — Элизабет Банньер, — негромко произнесла она. — И я рада, что вы здесь.

Бирн улыбнулся ей и через плечо увидел за ней Тома и Кейт.

— Можно ли выбраться отсюда? Сумеем ли мы пройти?

В качестве ответа Том распахнул переднюю дверь.

Непроницаемый барьер зелени прикрывал свет.

— Он сомкнулся позади нас, — сказал Том. — Что здесь происходит?

— Ведьмы оставили нас, — проговорил Бирн. — Здесь была драка. Но Том, Кейт… миссис Банньер, я должен сказать вам, что Алисия убита. Этот человек в черном бросил нож.

Вскрикнула Кейт, затараторил Том, задавая вопросы. Бирн показал на стол, где лежала женщина. Лицо ее было прикрыто.

«Алисия. Бедная Алисия…» — Элизабет прикоснулась к холодной руке, но ее отвлекло что-то другое. Пусть они говорят, пусть обмениваются скорбными восклицаниями. Она заметила третьего мужчину — призрачную фигуру в черном — позади аркады.

Неторопливо обойдя стол, она попыталась разглядеть его повнимательнее. Рассказ садовника принес ей некоторое утешение. Не очень большое.

По крайней мере Лягушка-брехушка победила. Она выгнала ведьм из поместья. Элизабет сразу вспомнила их, когда садовник упомянул про ворону и жука, хотя это было так давно.

В поместье все уравновешено, подумала она. Дом наделил ее двумя хранителями — Листовиком и Лягушкой-брехушкой, но одновременно создал и их противников. Она помнила черную ворону, всегда появлявшуюся, когда Питер и Родди общались со злом, и жука-оленя, шелестевшего у их ног.

Итак, ее старая подруга сумела изгнать их из поместья.

Человек больше не прятался в тени. Шагнув вперед, он стукнул книгой возле мертвого тела.

Том побагровел, в глазах его вспыхнуло обвинение.

— Но он все еще здесь! — И указал на фигуру. — Тот человек, кукольник.

Одно мгновение казалось, что Том бросится на него, но Элизабет каким-то образом умудрилась стать на пути. Она протянула руку и Том остановился.

— Итак, — сказала Элизабет, задыхаясь и чувствуя, что голова кругом идет. Она глубоко вздохнула. — Итак, Родди, ты вернулся назад.

Она ощущала всех остальных — молодого человека на площадке, Питера на лестнице; дети позади нее и садовник, вдруг сделавшиеся здесь чужими, следили за ее встречей с человеком, который был здесь своим.

Он не переменился: ни седины, ни сетки морщин. Она помнила брата столь хорошо, что годы уже не имели значения. Одежда его показалась ей чуточку чужеземной и поношенной — ему просто не следовало бы носить такое, — но все остальное осталось прежним.

Ясный взор, тонкие кости. Пружинистые и короткие темные волосы, бесцветные зубы. Шрам, вздувший щеку, удивил ее, но брат держался почти по-военному, напряженно и угловато.

— Я никогда не уходил отсюда, — сказал он. — Ты знаешь, что сердце мое и душа всегда оставались здесь. Тело существовало в иных местах, но сам я находился дома.

— Но теперь даже тело не беспокоит тебя, — закончила она за него, понимая, почему он не переменился и не состарился. — Каким-то образом ты сумел одурачить смерть, не так ли? Мог бы и поделиться со мной секретом. — Взгляд серых глаз коснулся морщин на его лице, увидел в них засохшую кровь. — Пожалуй, не надо. Итак, ты в аду, Родди? Это случилось с тобой?

Он почти улыбнулся ей, злобно обнажив желтеющие зубы.

— Можешь считать, что так. Мои друзья не всегда были добры ко мне. Такова их природа. Они были готовы помочь мне в выполнении желаний, но не обнаруживали доброты. Впрочем, по-моему, жизнь не проявила милосердия и к тебе.

Он опустил руки на ее плечи. Спокойнейшие слова, тишайший шепот.

— Отдай его мне.

Лишь Бирн услыхал эти слова.

— Это делается не так, — сказала она ровным голосом. — Попроси прощения. Таково предназначение Голубого поместья.

Ясные очи обратились к ней.

— Этого достаточно. — Руки его упали с плеч. — Ты стара и уродлива, ящерица Лизард. Твоя жизнь уже почти закончена.

— А когда окончится твоя жизнь?

— Ты знаешь это. Когда поместье сделается моим. Тогда.

Над ними что-то шевельнулось. Элизабет посмотрела вверх. Питер следил за ними с пристальным вниманием, как тому и следовало быть. Он шагнул вперед и спросил:

— Элизабет, чего ты хочешь?

Она ответила:

— Правосудия. И все.

— Ну и я тоже. — Он подошел еще на шаг ближе. — И мне кажется, что оно еще в твоих руках, Элизабет. Сколь ни отвратительно, что такая древняя старуха может обладать такой властью! В это воистину трудно поверить, для этого нет причин. — Знакомая недоверчивость на сей раз была выражена открыто и четко.

— Ты прямо как Родерик. — К презрению в ее голосе примешивалась жалость. — Неужели дом так мало значит для тебя?

— Дело не только в поместье, ты это знаешь. Дело в истории, которая сопровождает его. В том, что им владели ты, твоя дочь, твоя внучка. Все ваши дети не знают отцов.

— Элла была дочерью Джона, — осторожно сказала она. — Я всегда говорила это.

— Ты не могла поступить иначе, но я знаю истину.

— Она была дочерью Джона, — повторила Элизабет. — Они были похожи лицом и руками. — Она была абсолютно уверена в этом, хотя прекрасно помнила о том, что происходило между ней и Питером.

Эти слова лишали его рассудка.

— Ты все отобрала у нас и не захотела делиться. Ты даже не захотела расстаться со своим именем. Я хочу получить поместье, потому что оно принадлежит мне по праву, потому что моим отцом был твой старший брат Родерик. По всем существующим законам наследования ты не имеешь права жить здесь. Конечно, дом — важная вещь. — В голосе его звучало безрассудство, будто слова ничего не значили, будто она была настолько незначительной персоной, что ею можно было пренебречь. Она решила, что он говорит это для своего сына и всех остальных. Устроил представление, как было всегда.

— Хватит, Питер, — она проговорила очень спокойно. — Дело не только в этом. Этот дом всегда будет помнить, что ты натворил здесь.

— Это потому, что он твой. Когда дом станет моим, он отразит другую версию событий, другую реальность, покажет, как меня отвергли, как всех нас лишили прав. — Он спускался по лестнице и наконец остановился в нескольких футах от нее.

— Ты опоздал, Питер. Оглядись. В поместье полно людей, которые знают, что именно произошло. Наши жизни были выставлены на показ. Том рассказал мне о своей книге. И я уверена в том, что были и другие откровения. Дом никогда не обнаруживал склонности к умолчаниям. Он существует, чтобы объяснить прошлое. Он окружен светом, он купается в свете, правда истекает из его камней. Здесь негде спрятаться, негде забыть.

— Ты всегда любила обвинять.

— А ты всегда был уверен, что сможешь спрятать свои делишки.

— Лиззи. — Перед ней встал Родди. Она торопливо оглянулась, попытавшись найти взглядом садовника, но тот отступил к молодой девушке. Элизабет поняла, что молится: только не опоздай, только не опоздай на этот раз…

Она повернулась лицом к брату, обратив незащищенную спину к Питеру, хотя не хотела этого делать. Кровь из морщин на лице брата каплями текла по щекам, но он не плакал. Родди никогда не плакал. Раскаяние не было ему знакомо.

Она была готова забыть про урон, причиненный им ей самой. Это было так давно. Даже то, что случилось с Эллой, уже ничего не значило. Событие это произошло в другой жизни. Но к перечню добавился новый пункт: Родерик убил Алисию.

С гневом, вдохновленным самой последней смертью, она закричала, возвысив до предела свой старческий голос:

— Ты злодей! Ты и твой сын погрязли в злодеяниях и заслуживаете ада. Надеюсь, что вам не будет прощения — ни отдыха от мук, ни конца им.

Зубы Родерика обнажились.

— Тогда ты составишь мне компанию, — прошипел он. — Сестрица. — Он приблизился на шаг. — Отдай мне поместье, Элизабет. — Глаза его горели фанатичным и странным огнем. — Тебе достаточно только сказать это. Отдай, и все вы можете остаться здесь.

— Здесь ты не распоряжаешься. Не тебе решать, кому уйти, а кому остаться. Этим ведает дом.

— Ты всегда была ведьмой, Элизабет, — негромко шепнул ей на ухо Питер. Он оказался совсем рядом: она даже ощутила знакомый запах турецких сигарет.

Этот был худшим из них двоих. Он был холоден, когда Родди покорялся страстям. На ее плечо легла древняя рука Питера, сухая и мертвая, словно осенний лист. Прикосновение это было противно ей. Элизабет хотелось сбросить ее как отравленную кожу, смертоносную оболочку, охватившую ее жизнь.

— Говори же, старуха, — сказал он тихо. — Откажись, и все закончится.

Она по-прежнему смотрела на Родди, слегка запыхавшись, не зная, где Бирн и что делают остальные, когда Питер произнес:

— Не слышу ответа, Элизабет? Ты не передумала? — Прикосновение к плечу исчезло. Она ощутила легкое движение позади себя. — Ну что ж, ведьм ведь сжигают, не так ли?

Едкий минеральный запах бензина окутал ее. Чиркнула спичка. Пламя вспыхнуло немедленно и повсюду.