Ровас ждал их. На полу валялась опрокинутая скамья, а Магра подтирала что-то — похоже, остатки жаркого.

— Где вы были? — угрожающе тихо спросил Ровас.

— Я ведь тебе уже говорила, — подняла голову Магра. — Я послала Джека за Тариссой, потому что беспокоилась, — она слишком долго не возвращалась.

Магра выгораживала их. Судя по тому, как дрожали ее руки, и по беспорядку в доме, она только что выдержала один из бешеных припадков Роваса. В Джеке начал нарастать ответный гнев. Магра и Тарисса теперь его семья, и он никому не позволит обижать их.

Он выступил вперед и стал прямо напротив Роваса. Контрабандист, чуть ниже его ростом, был вдвое шире в плечах. Он стоял всего в двух футах от Джека, и от него несло элем.

— Но теперь мы вернулись, — повысив голос, сказал Джек, — и беспокоиться больше не о чем.

Двое мужчин смотрели друг на друга. Во взгляде Роваса читалась величайшая неприязнь. Джек не хотел задумываться над тем, почему Ровас так его ненавидит. Такие мысли лучше не вытаскивать на свет. Голову уже распирало изнутри, и в горле саднило. Трудно было понять, колдовство это или страх, но, чем бы это ни было, Джек старался его побороть. Опасаясь, что подступающая к горлу желчь может обжечь сильнее, чем кислота, Джек твердо приказал желудку успокоиться. С Ровасом он управится один — с помощью своих мускулов, но без магии.

Ровас отступил.

Тарисса и Магра испытали явное облегчение. Джеку хотелось бы последовать их примеру, но он стоял твердо, не отводя глаз от контрабандиста. Он подозревал неладное — не такой Ровас человек, чтобы отступать.

— Ну что ж, Джек. Мне сдается, ты уже готов отомстить за гибель своей милой. Если ты будешь так же храбро себя вести с капитаном Ванли, все будет отлично.

— Это тот самый, кто убил Мелли? — Джек был напряжен как струна. Он поборол прилив колдовской силы, но какой ценой! Сердце бешено колотилось, и теплая струйка крови стекала из носа.

— Да, изнасиловал и убил, а после отрезал ей голову. — Губы Роваса скривились, обнажив зубы. Слышно было, как ахнула Тарисса.

Жестокие слова попали в цель. Джек бросился на контрабандиста, норовя схватить его за горло. Ровас был к этому готов, и Джека встретил мощный удар кулаком в лицо. Оба упали на пол, и на них посыпались горшки и сковородки. Джек ударился челюстью об угол стола, и Ровас подмял его под себя. Тарисса закричала. Колдовство снова двинулось вверх из глубин. В руке у Роваса блеснул нож.

Тут обоих бойцов окатили холодной водой. Джек поднял глаза — Магра стояла над ними, как богиня, с пустым ведром в руке. Вслед за этим деревянное ведро поднялось в воздух и обрушилось на головы драчунов. Ярость исказила тонкие черты Магры. Джек понял, в кого Тарисса такая сильная: ее матушка награждала их весьма увесистыми ударами. Джек с Ровасом терпели их безропотно, словно нашалившие дети, но вскоре у Роваса лопнуло терпение.

— Перестань, женщина. Завтра я буду весь в синяках.

— Так тебе и надо, — крикнула Магра. — И тебе тоже! — добавила она, обращаясь к Джеку.

Ровас с покаянной улыбкой протянул руку:

— Ты извини меня, парень, что я такое ляпнул. Не знаю, что на меня нашло. — Ровас пустил в ход все свое обаяние. — Ты уж не обижайся, ладно?

Ради Магры и Тариссы Джек принял руку контрабандиста.

— Я не обижаюсь, — солгал он. Напряжение, царившее в комнате, лопнуло, сменившись облегчением.

Ровас помог Джеку встать. Колдовство — металлический вкус во рту уже не оставлял сомнений, что это оно, — рассеялось, как видно, само по себе. Сердце билось по-прежнему сильно, но с меньшей натугой, и кровь из носа больше не текла.

Магра, отставив ведро, взяла кувшин с элем и налила им обоим по полной чаше. Джек осушил свою единым духом.

— Так когда же я встречусь с этим Ванли?

Ровас отер пену с губ.

— Послезавтра. Я только что узнал, что Кайлок вторгся в западный Халькус, поэтому Ванли вскоре выступит на войну.

Джек выронил чашу. Кайлок вторгся в Халькус. Он не слышал даже, как посудина разбилась об пол. При упоминании имени Кайлока что-то встрепенулось в нем, заставив снова вспомнить о Брене, о войне — и о человеке с золотыми волосами. Нить, как видно, порвалась не до конца.

* * *

Баралис грел масло в тигле над огнем. Нагрев его до нужной степени, он добавил в сосуд тускло-серый порошок. Руки тряслись от усталости. Суставы болели невыносимо, а грудь причиняла настоящие муки.

Кроп уже уложил тело на кровать. Он завлек сюда эту злосчастную девицу, кем бы она ни была, посулив ей золота. Баралис не потрудился спросить, откуда Кроп ее взял. Она шлюха, это ясно, притом дешевая, если судить по ее окрашенным в немыслимый желтый цвет волосам. Никто ее не хватится.

Они находились в маленькой гостинице квартала Веселых Домов, грязной и кишащей блохами. От камыша на полу несло плесенью, а простыни носили следы семени, крови и мочи. Попробовав на зуб золото постояльца, здесь уже не задавали вопросов. Добраться сюда стоило Баралису огромных трудов. Кроп вынес его на себе из дворца и уложил в уже прибывшие носилки. Все это время грудь Баралиса непрерывно мокла под бинтами, и каждый шаг носильщиков сопровождался болью. Но это было необходимо. Даже в отсутствие герцога Баралис не мог рисковать, осуществляя задуманное им дело во дворце. Слишком много враждебных глаз следило за ним, ожидая, чтобы он оступился.

— Мало просто прикрыть ей лицо, — сказал он Кропу. — Завяжи ей глаза, чтобы она ничего не видела. Сейчас она без чувств, но, когда очнется — а это будет непременно, — лучше ей не видеть, что с ней происходит. И руки ей тоже свяжи. — Баралис видел многих людей, охваченных страхом, и знал, что предельный ужас порой вызывает у человека прилив огромной силы, поэтому лучше было обезопаситься. Эта девушка должна умереть, чтобы он мог восстановить свои силы. Его груди нужна новая кожа.

Порошок уже растворился в масле. Легкая пена плавала на поверхности тигля, и Баралис снял ее ложкой. Потом уронил в сосуд каплю воды — она зашипела, скользя по гладкому маслу. Это хорошо — значит снадобье готово. Баралис взял тигель за длинную ручку и подошел к кровати. Откинув тряпку со лба девушки, он вылил масло ей на волосы.

По ее телу прошла судорога, в горле заклокотало, и челюсть приоткрылась, готовясь издать вопль. Но кляп во рту глушил все звуки. Она забилась на постели и открыла глаза под повязкой. Под тонким полотном было видно, как она моргает, охваченная ужасом. Запахло мясом и жиром — это масло въедалось в ее плоть.

Баралис наблюдал. Еще несколько мгновений — и порошок, растворенный в масле, начал делать свое дело. Девушка затихла, и ее челюсть перестала напрягаться. Изувеченный палец Баралиса прошелся по краю сосуда, и он поднес к губам последнюю каплю масла. Она упала ему на язык. Масло уже остыло, но сохранило горький вкус. Оно действовало быстро, очень быстро. Комната расплылась перед глазами и вновь вернулась на место — четче, чем прежде, и дышащая угрозой. Он знал теперь, кто эта девушка. Ее жалкая короткая жизнь клочками пронеслась перед ним. Девица ничем не отличалась от прочих шлюх — такая же жадная, тщеславная и убогая.

* * *

В действе участвовала не только магия, но и алхимия. К этой необычайно мощной связке прибегают порой кочевники Великих Равнин. На этих древних, поросших травой просторах, где жизнь зависит от каприза природы и скорости твоего копья, охотники не признают иной власти, кроме Бога. Пастухи стерегут свои стада, а охотники носятся повсюду на своих быстрых грациозных конях и убивают всякого, кто кажется им опасным, будь то человек или зверь. И если охотника калечат или ранят, пастух жертвует своей жизнью. Магия в сочетании с жертвой спасает раненого. Это жестокий закон, но Баралис научился уважать его за тот год, что провел у кочевников. Главное, чтобы выжило племя, остальное второстепенно.

Оторванные от всего мира, кочевники сумели сохранить в неприкосновенности свои магические обряды. Старейшины держали в своих головах знания множества поколений. Никаких записей не велось — способы и средства передавались от отца к сыну. Земная и кровавая, грубая и могущественная, эта магия была невозможна без человеческих жертв. Даже при изготовлении лакуса, этого мощнейшего питья, исцеляющего человека от ста болезней, необходимо ритуальное жертвоприношение. Закланию подлежат два десятка коз и новорожденный младенец. Из желудков коз выжимается бледная серебристая жидкость, но силу ей придает жизнь ребенка. Без нее лакус был бы не полезнее молока.

Кочевники строю блюли свои секреты. Немногие знали об истинной природе их магии. Когда Баралис прибыл на Великие Равнины прямо с Дальнего Юга, эта пастушья ворожба поразила его своей первобытной простотой после дурманно-утонченных приемов Ганатты. Теперь он знал, что заблуждался. Магия кочевников ближе к истокам: крови и внутренностям, земле и природе — разум человеческий почти не принимается в расчет. Мысль заменяет жертва.

Баралис приготовил клинок. Во всем должно соблюдаться равновесие, и ножу надлежит быть столь же теплым и соленым, как кожа, которую он взрежет. Кроп топтался позади, словно заботливая нянька. Он подхватит Баралиса, когда тот упадет.

Пастухи тогда спасли Баралиса. Из Ганатты он убрался с позором. Его наставник считал свою племянницу чересчур юной для любовных игр. Ей было тринадцать, и ее лобок только-только опушился, а бедра едва начали круглиться — и все же она была готова. В ее потаенных взглядах было больше соблазна, нежели скромности. Наставник застал их вместе. На бедрах девочки была кровь, и та же кровь окрасила губы Баралиса. На другой день Баралис уже держал путь на север.

Путешествия всегда были опасны для него — не явилось исключением и это. Он шел с бродячими музыкантами — они направлялись в замок Харвелл, чтобы играть на помолвке Аринальды и Лескета. Баралис слушал их рассказы о Четырех Королевствах — король Лескет, говорили они, не из сильных государей, его больше заботит охота, чем государственные дела, — и вот тогда-то у него стали зарождаться некоторые мысли. Той стране явно недоставало твердой руки, и великие возможности предоставлялись там человеку, готовому ими воспользоваться.

Лишь четыре года спустя дорога привела его в Королевства. В ста лигах к северу от Силбура на путников напали разбойники. Их было трое против одного. Баралис совершил оплошность, прибегнув к защитной ворожбе. Суеверные и тупые разбойники сочли его дьяволом, а музыкантов — его приспешниками и перебили всех, кроме него. Ведь против дьяволов сталь бессильна.

Избитого и связанного Баралиса они притащили в свой лагерь. Они дразнили и шпыняли его, а когда им это наскучило, они стали его пытать. Его руки погружали в горячие угли — да не однажды, а много раз. Он и по сей день помнил эту боль. Наконец он им надоел, и они бросили его умирать на каменистой равнине.

Но ему дьявольски посчастливилось. Палимый солнцем и жаждой, слишком слабый даже для простейших пассов, он был так близок к смерти, что от него пахло падалью. Его посещали видения, и звезды вещали ему о великом. Он многому научился тогда, на краю гибели. Он видел все. Его судьба развертывалась перед ним, искушая видением Севера, который, точно спелый плод, только и ждет, чтобы его сорвали, тут же грозя смертью и вечным забвением.

Когда кочевники нашли его, он заключил свою сделку с дьяволом. Или с судьбой — или что там еще стравливает людей или страны между собой, а потом ждет, кто победит. Он стал частью равнины, где умирал, и двоим, нашедшим его, осталось лишь склониться перед его судьбой. Они доставили его в свое племя, а там старейшины лечили его как охотника — да он во многом и был им. Загоревшись желанием спасти его, они называли его избранником и предлагали ему все, чем владели, словно Богу.

Он пробыл у них ровно год. Пастухи не знали, что такое добро и зло, но уважали силу, плодовитость и судьбу. За это время он отточил тело и дух, а ум обогатил древним знанием. Он покинул Равнины, видя перед собой цель и владея средствами ее достижения.

* * *

...Вернувшись к настоящему, Баралис сосредоточился на девушке. Она лежала тихо, с закрытыми глазами под промокшей от слез повязкой. Баралис разделил с ней снадобье, но нож предназначался для нее одной.

Ох, какая боль! Мышцы на его груди и нежная ткань под ними — все сожжено ради спасения жизни глупой девчонки. Катерина Бренская еще не знает, в каком она долгу перед ним.

Руками твердыми, несмотря на боль, Баралис взял нож и разрезал платье своей жертвы. При свете сальной свечки обнажились груди и живот. Не так молода, как ему бы хотелось, но еще в том возрасте, когда кожа быстро разглаживается после щипка.

— Переверни ее, — велел он. На спине кожи больше. Кроп подошел и исполнил приказание. — Хорошо. Теперь подай мне второй сосуд. — Баралис осмотрел кожу девушки — да, это как раз то, что нужно.

Кроп, покопавшись на столе, нашел чашку со свежеистолченным листом.

— Этот, хозяин?

Баралис кивнул.

— Подержи. — Он нагнулся над девушкой и кольнул ножом ее спину около копчика. Кровь, яркая и веселая, побежала по клинку в подставленную чашу. Сок листа поднялся ей навстречу. Баралис сильно прикусил кончик языка, заново ощутив вкус масла. Его кровь тоже капнула в чашу — теперь зелье готово. Баралис помешал его голыми пальцами и направил в сосуд магическую силу.

От слабости, охватившей его, он пошатнулся. Кроп караулил, заранее подставив руки. Зелье, восприняв колдовскую искру, изменило свою природу. Баралис втер его в спину девушки и тут же ощутил ответный жар, обжегший его грудь.

Боль достигла новых мучительных высот. Девушка на кровати зашевелилась. Нож сам потянулся к ней — Баралис только держался за рукоять.

Клинок чертил свой путь вдоль спины, через шею, снова вдоль спины и над ягодицами. Девушка выгибала хребет навстречу ему. Баралис начинал терять себя — он чувствовал на себе каждый надрез ножа. С тяжелой головой и мокрыми от крови руками, он колебался на краю тьмы. Еще один укол острой, ужасающей боли — и девушка, прекрасная в своем самоотречении, отдала ему себя.

Он рухнул навзничь. Прошлое и будущее перестали существовать. Его грудь пылала адским пламенем, пожиравшим плоть. Откуда-то донесся голос:

— У нее ожерелье красивое, с совами. Можно я возьму его, хозяин?

Баралис так и не мог потом вспомнить, кивнул он или покачал головой.

* * *

Мейбор испытывал приятное возбуждение. Жизнь хороша, а эль еще лучше. Стакан в руке, две женщины в постели — кто мог бы желать большего? Одна молодая особа лежала задом вверх, обессиленная напором его страсти, а вторая, пышечка этакая, плутовка, поглядывала на него — не повторить ли, мол, еще разок?

Но он еще не совсем дозрел.

Собственно говоря, теперь, когда он порезвился так, что и содержательница борделя осталась бы им довольна, желания его поувяли заодно со стручком любви, но ум не желал угомониться.

Он встал, скромно прикрывшись большой подушкой, и позвал:

— Лев! — Так он сократил имя герцогской собаки, которую звали Левандра. — Лев! Иди сюда, мальчик. — Мейбор почему-то упорно отказывался признать, что Левандра на самом деле девочка.

— Послушай, дружок, — подала голос девица с кровати, — я на такие дела не согласна ни за какие деньги.

Мейбор, не обращая на нее внимания, умильно улыбнулся собаке.

— Хороший мальчик. Хороший. — Сначала он побаивался этой страшной на вид твари, но теперь, глядя, как она машет хвостом и смотрит на него умными глазами, он, можно сказать, полюбил ее. Собака подошла и лизнула его в лицо. — Ах ты, ублюдок этакий, — нежно сказал Мейбор, открывая сундук у кровати. — Сейчас я дам кое-что моему мальчику, дам зубками покусать. — Мейбор достал рубашку Баралиса и сунул ее собаке. — Убей, парень, убей.

Собака зарычала, словно адское чудище, и мигом изодрала рубашку в клочья. С пеной у рта, вся дрожа, она продолжала истреблять лоскутья так, словно они угрожали ее жизни. Мейбор улыбнулся, довольный. Не зря он дал псу такое имя.

Его внимание вновь обратилось к плутовке, лежащей в постели. Что она там не соглашалась делать?

* * *

Мелли, задрав платье, втирала в ляжки ароматное масло. Дамы в замке Харвелл часто говорили ей, что такие меры необходимы перед любовной игрой. Ничто, мол, не ублажает так мужские руки и носы, стремящиеся вверх, к цветку с нектаром. Мелли терпеть не могла подобные глупости: цветок с нектаром, подумать только! Вещи надо называть своими именами!

Мелли вздохнула с облегчением: масло уже делало свое дело, успокаивая, охлаждая, снимая боль. Тут не до любви: она здорово стерла себе ляжки во время скачки. Шесть часов в седле! Тут и самый закаленный ездок неделю будет ходить, раскорячив ноги.

Дорога, конечно, была великолепная: пурпурные горы в тяжелых снеговых шапках, густые зеленые луга, только что пробужденные весной, — но все эти картины не умаляли трудностей пути. Мелли, как ни печально, совсем утратила навыки всадницы. Одно время верховая езда была ее страстью, но после первого кровотечения девице считалось неприличным ездить по-мужски вместе с мужчинами. Еще один глупый придворный обычай! А вот в Брене, как видно, его не существует. Герцог сам, подставив руку, подсадил ее на лошадь — в мужское седло, а не в дамское.

К несчастью, это был единственный галантный поступок, который его светлость совершил за весь день. Все шесть часов он не обращал на нее внимания, и она ехала сзади, со слугами и припасами. С ней никто не заговаривал — все только пялили глаза да шептались между собой. Отряд был довольно большой, человек двадцать: герцог и с ним еще четверо вельмож, несколько конюших, двое псарей, слуги, кухари и одна горничная, назначенная, надо полагать, прислуживать Мелли. Вооруженную охрану Мелли не считала.

Бэйлор с ними не поехал. Мелли так надеялась, что он будет их сопровождать, — в Брене только он один мог сойти за ее друга. Они прибыли в замок к середине дня, и герцог первым делом сменил коня и отправился на охоту — а Мелли весь день не с кем было словом перемолвиться.

Вошла горничная, единственная женщина в замке, кроме Мелли, — как видно, такие поездки предназначались только для мужчин. Сделав небрежный реверанс, девушка сказала:

— Мне велено прислуживать вам, госпожа. — Слово «госпожа» в ее устах прозвучало крайне издевательски.

— Ты могла бы прийти и пораньше, — заметила Мелли, огорченная ее недружелюбием. — Я уже несколько часов сижу здесь одна.

— Я не думала, что вам что-нибудь нужно. — Девушка понюхала склянку с ароматическим маслом. — Герцог сказал, что вы будете ужинать с ним в его покоях, вот я и пришла обиходить вас.

Мелли почему-то захотелось плакать. Никто, даже тетушка Грил, не относился к ней с таким презрением, как эта служанка. И хуже всего то, что Мелли нечего на это возразить: здесь она чуть выше рабыни и много ниже уличной девки. Единственным ее прибежищем оставался гнев.

— Оставь меня. От тебя мне ничего не нужно. А если случайно увидишь его светлость, не откажи в любезности сказать ему, что я тебя выгнала за наглость.

Это подействовало. Служанка мигом смекнула, что имеет дело с благородной дамой, и присела снова, уже старательнее.

— Виновата, госпожа. Я не хотела вас обидеть.

«Именно этого ты и хотела», — подумала Мелли.

— Хорошо, на этот раз пусть будет так. Принеси мне, пожалуйста, мерку красного вина и хлеба с сыром. Я с утра ничего не ела и не намерена ждать, пока герцог соизволит меня пригласить. А когда вернешься, поможешь мне переодеться. У меня нет желания сидеть в платье, которое пропахло лошадиным потом. Ну, беги, да поживее. — Как легко вспоминаются старые придворные привычки! Со слугами надо построже, тогда они будут тебя уважать.

— Слушаюсь, госпожа. — Девушка присела еще раз и убежала, торопясь выполнить приказание.

Час спустя Мелли доедала остатки сыра, между тем как горничная зашнуровывала ей платье.

— Ох, госпожа, — воскликнула девушка, — если вы скушаете еще кусочек, платье наверняка лопнет!

— Ну так не затягивай меня так туго, Несса. Мне ведь и у герцога придется что-то есть.

— Да, Несса, — послышался чей-то саркастический голос, — я буду кормить твою госпожу дичью, которую сам настрелял. Зверь был большой, и ему понадобится много места.

Это был герцог. Обе женщины испуганно оглянулись. Несса присела в низком, до пола, реверансе, а Мелли просто кивнула.

— Право же, сударь, неужто все бренские мужчины воспитаны столь же дурно, как и вы? Если так, мне жаль ваших женщин. Встань, девушка, и закончи свое дело. Его светлость не будет возражать — ведь на это он и пришел поглядеть.

Несса нерешительно поднялась и снова взялась за шнуровку. Мелли чувствовала, как дрожат у нее руки.

Герцог, казалось, нисколько не обиделся, и это еще больше взбесило Мелли. Он расхаживал по комнате с видом собственника, то вороша огонь, то наливая себе немного вина. Краем глаза Мелли заметила, что, когда герцог поднес к губам на четверть налитый бокал, уровень напитка нисколько не уменьшился.

— У нас с Нессой был любопытный разговор с полчаса назад, — сказал он. — Она говорит, что вы отдаете приказания и делаете выговоры, как знатная дама.

Несса послала Мелли молящий о прощении взгляд. Но Мелли не собиралась никого прощать. Первым делом она напустилась на герцога:

— В следующий раз вместо горничной извольте прислать мне писца. Быть может, он не слишком хорошо понимает в дамском туалете, зато сможет записать слово в слово все, что я говорю. — Нессе же она сказала: — А тебе, девушка, я посоветовала бы последить за своим язычком. То, что усиленно мелет, может однажды отвалиться. — Мелли прямо-таки кипела от злости.

Герцог в отличие от нее сохранял невозмутимость.

— Оставь нас, — сказал он Нессе. Та стремглав вылетела из комнаты, а герцог подал Мелли руку. — Пойдем, я провожу тебя к столу. Мясо стынет.

— А если я откажусь?

— Тогда мне придется отнести тебя туда.

Мелли не сомневалась, что он способен на это. Она уже подыскивала уничтожающий ответ, но внезапно спохватилась: ну и дура же она! Разыгрывает тут знатную даму, не думая о последствиях. Выдает себя за незаконную дочь мелкого лорда, а сама не только распекает слуг, но и самому герцогу выговаривает. Он уже заподозрил что-то: человек его ранга не стал бы выспрашивать служанку без веской причины. Мелли прокляла собственную глупость. Он, можно сказать, обвинил ее в том, что она скрывает свое происхождение, а она, вместо того чтобы опровергнуть обвинение, по сути дела, подтвердила его своими словами и манерами.

Это отец виноват. Высокомерие у Мейборов в крови, вот и ей оно передалось.

Дав себе слово не совершать больше подобных ошибок, Мелли оперлась на руку герцога. Он чуть приподнял брови, явно удивленный ее покорностью, однако ничего не сказал и вышел с ней из комнаты.

Замок, скромно называемый охотничьим, был огромен. Выстроенный из сосны и кедра, он казался более теплым, чем дворец. Они прошли по высокому сводчатому коридору, расписанному охотничьими фресками, спустились по небольшой лестнице и снова оказались в длинном коридоре. Герцог открыл красивую резную дверь и ввел Мелли в свои покои.

Без дальнейших церемоний он занял место в конце большого соснового стола и знаком велел Мелли сесть на другом конце. Герцог не обманывал, говоря, что мясо стынет, — на блюде дымился огромный окорок какого-то зверя. Им прислуживал всего один слуга. Мелли для храбрости хлебнула вина. Это было ошибкой — оно оказалось крепче тех, к которым она привыкла. Герцог, заметив ее удивление, приказал слуге:

— Принеси даме воды.

Мелли, сама не зная почему, почувствовала раздражение.

— Не утруждайте вашего человека. Я буду пить вино неразбавленным. — Она знала, что снова допускает промах — и это сразу после того, как поклялась себе быть уступчивее, — но повелительные манеры герцога будили в ней беса.

— Будь по-твоему. — Герцог махнул рукой, и слуга вышел. — Ну, попробуй же свое мясо. — Это опять-таки был скорее приказ, чем приглашение.

Мелли отхватила порядочный кусок поджаристой мякоти. Мясо оказалось отменным: сочное, с кровью, прослоенное жиром. Давно уже Мелли не ела такого вкусного блюда.

— Нравится? — Герцог откинулся на спинку стула, разглядывая Мелли, как муху в стакане. В руке он держал полный кубок вина — слуга ни разу не подливал ему.

— Жестковато немного. Чье оно, вы сказали?

— Я не говорил. Это молодой тонконогий олень.

— А мне подумалось, что он был старый и грузный.

Герцог откинул голову и расхохотался, грохнув кубком по столу.

— Клянусь Борком, ну и злюка же ты! — Но это как будто ничуть не раздражало его, скорее доставляло удовольствие. — Скажи, в кого ты такая языкастая — в отца или в мать?

У Мелли шевельнулось легкое подозрение. Что это, невинный вопрос? Или герцог ловит ее? Надо ей было держать язык за зубами.

— В отца, я думаю.

— Это ведь лорд Лафф, не так ли?

— Да, — с растущей тревогой ответила Мелли.

— Странно — я как-то встречался с ним, и он не показался мне столь уж остроумным.

Быть может, он вовсе и не встречался с Лаффом, но лучше этого не оспаривать.

— Ну, матушка моя тоже не из скромниц. Возможно, это у меня от нее.

Поведение герцога внезапно изменилось.

— Ты лжешь, — холодно заявил он.

Мелли залилась краской помимо своей воли. Пришлось встать и спрятать пылающее лицо, обратив его к огню. Миг спустя на плечи ей легли руки герцога.

— Посмотри на меня, — приказал он. Его пальцы так впились в нее, что ей осталось только подчиниться.

Она обернулась к нему, увидев в его серых, как кремень, глазах свой виноватый облик. Он вскинул руку — ей показалось, что сейчас он ударит ее, но он только взял ее за подбородок. От него пахло, как от дичи, которую он убил. Он вдавил пальцы ей в щеку.

— Говори — кто твой отец? — Голос, тихий и грозный, не допускал лжи и уверток.

Мелли в панике, зная, что времени у нее нет, прикидывала, что бы такое соврать поубедительнее. Идти на попятный было поздно. Герцог, раздраженный ее колебаниями, еще глубже вонзил пальцы ей в щеку.

— Говори, — прошипел он. В дверь постучали. Герцог, не сводя глаз с Мелли, бросил: — Я ведь приказал не беспокоить меня.

— Ваша светлость, — произнес приглушенный голос, — важные новости. Гонец прибыл из Брена.

Герцог с ругательством отпихнул Мелли к очагу.

— Входите, — нетерпеливо распорядился он.

Мелли, с трудом устояв на ногах, все же вздохнула с облегчением. Она налетела на раскаленную решетку очага и сжала губы, чтобы не крикнуть. Она ненавидела этого человека!

Вошли двое. Одного Мелли помнила по путешествию в охотничий замок, другой все еще был в плаще и кожаных латах. Ни один даже не взглянул на нее.

— Ваша светлость, Кайлок вторгся в Халькус.

— Когда?

— Неделю назад, — сказал человек в плаще. — Нынче голуби доставили в Брен эту весть.

— Какова численность его войска?

— Два батальона — третий идет следом.

Герцог сжал кулаки.

— Это не пограничное войско. Он хочет захватить не только реку Нестор. Он уже сразился с хальками?

— Пока неизвестно, ваша светлость. Но за Кайлоком преимущество внезапности. Хальки полагали, что он выступит только поздней весной.

У герцога вырвался сухой смешок.

— Ну и дураки. — Расхаживая по комнате, он произнес — скорее для себя, чем для тех двоих: — Кайлок действует быстро — не прошло и месяца со смерти его отца. У него не было времени обучить армию, но у хальков мало солдат, и это сыграет ему на руку. Кто еще в Брене знает об этом? — спросил он гонца.

— Только голубятники, лорд Кравин и я, ваша светлость.

Герцог сказал другому:

— Вечером отправишься обратно в Брен. Никто не должен узнать об этом до моего возвращения.

— Слушаюсь, ваша светлость, — ответил тот и вышел с поклоном.

— Тебя я попрошу, — сказал герцог гонцу, — проводить эту даму в ее комнату. Мне надо подумать над тем, что ты мне сообщил.

Гонец поклонился и учтиво, несмотря на усталость, предложил Мелли руку. Герцог даже не взглянул, как они уходят.