— Все в порядке, дорогая. Не бойся переложить индиго. Эмит любит, чтобы воск был потемней.

Тесса оглянулась на матушку Эмита, сидевшую лицом к огню.

— Я не понимаю, почему он должен быть таким темным. — Тесса слизнула капельку пота с верхней губы. Она немножко устала стоять вплотную к очагу и поворачивать туда-сюда бочонок с воском, помещенный в корыто с кипящей водой. Воску ни в коем случае нельзя было дать застыть.

Матушка Эмита встрепенулась — хотя речь шла не о стряпне, а о рисовании узоров, старушка радовалась любому вопросу.

— Как же, деточка, если воск будет недостаточно темен, ты просто не увидишь собственную работу. Ты попробуй проведи пальцем по белой свече — посмотри, что получится.

Тесса не могла не согласиться и послушно добавила в полупрозрачный воск несколько капель краски-индиго. От соприкосновения с темно-синей жидкостью он сразу потемнел. Эмит берег пергамент, и Тесса решила, что для упражнений ей лучше использовать не обрывки, оставшиеся от старых работ, а навощенные дощечки. Только сегодня утром он притащил большую, квадратной формы доску и велел Тессе покрыть ее воском. Матушка Эмита, как обычно, давала ценные указания, и вместе с Тессой они неплохо справлялись с заданием. Попозже их ждал ужин и нескончаемые разговоры.

Уже больше месяца провела Тесса с Эмитом и его матерью в домишке с низкими потолками на южной окраине Бей'Зелла.

Райвис ушел тогда среди ночи, оставив ей пригоршню золотых и еще раз попросив беречь себя. В первые несколько часов после его ухода Тесса как потерянная слонялась из угла в угол. Она не понимала, как будет жить совершенно одна в чужом мире, в котором никого и ничего не знала. Она не сомневалась, что вскоре попадет в лапы гонцам Изгарда.

Как ни странно, недели проходили быстро и спокойно, без всяких приключений. Следуя указаниям Райвиса, Тесса никогда не отходила далеко от дома. Первое время она ждала, что устанет сидеть взаперти, почти без движения, и вернется обычная ее потребность в смене впечатлений. Ничего подобного. Напротив, с каждым днем ей нравилось здесь все больше. Нравилось сидеть за большим дубовым столом и учиться у Эмита узороплетению. Она попеременно то рисовала и слушала рассказы своего учителя об истории их искусства, то мыла кисти и смешивала краски. С удовольствием помогала она и в приготовлении пищи: резала овощи ломтиками или аккуратными кубиками, чистила рыбу. И хотя особых успехов в этой области не достигла, все же научилась довольно ловко орудовать подаренным Райвисом ножом.

Здесь, в этом странном мирке, где все подчинялись властной старушке, никогда не встававшей со стула, Тесса впервые почувствовала себя дома. Впервые обрела способность просто сидеть, слушать и учиться. Она не боялась в задумчивости водить пальцем по поверхности стола или изучать расположение волокон на срубе дерева. И когда Эмит делал набросок, иллюстрирующий его мысль, Тесса могла целиком сосредоточиться на рисунке без страха перед возобновлением звона в ушах.

Ее прежняя жизнь проходила в вечной спешке — успеть сделать нужные звонки, прийти на назначенные встречи... А кратковременные романы, у которых не было середины, лишь начало и конец... И так долго продолжалась эта жизнь, что Тесса сама перестала понимать, кто она и чего хочет. Только теперь она начинала подозревать, что на свободе, без нависшей над ней угрозой болезни, она становится совсем другой. Эта другая была все та же Тесса Мак-Кэмфри, но более спокойная, более вдумчивая.

Расписание ее дня подчинялось порядку вкушения пищи. На завтрак обязательно подавалось что-нибудь горячее — обычно остатки вечерней трапезы. Но сначала они тушились на медленном огне; мясо становилось таким мягким, что само отделялось от костей, а овощи превращались в однородную массу. В полдень ели или сдобные булочки, или копченую скумбрию и свежеиспеченный хлеб с маслом. Остаток дня был посвящен приготовлению ужина. За четыре недели, что Тесса провела в доме матушки Эмита, эти приготовления ни разу не заняли меньше пяти часов.

В специальных крошечных горшочках булькали соусы, жарилось на вертеле мясо, готовилась рыба, смесь из красной и белой капусты и лука парилась в глубокой кастрюле. Чем ближе к вечеру, тем сильнее становились запахи — как сгущающиеся перед бурей тучи. А за час до еды Тесса откладывала работу, придвигала стул к очагу и наслаждалась бездельем, аппетитным благоуханием и предвкушением потрясающего ужина.

Никто здесь никуда не торопился. В первые дни Эмит и его матушка с легким раздражением воспринимали просьбы Тессы показать ей, где горячая вода для мытья, подать мыло или чего-нибудь холодного, но безалкогольного, чтобы утолить жажду. Со временем она поняла, в чем дело: воду надо было греть в котле над огнем, а значит, отодвинуть кастрюльки с пищей и поставить под угрозу ужин; мыло вываривали в чане во дворе из костей, пепла и еще каких-то ингредиентов — позже Тесса по запаху узнала розовое масло, — потом получившуюся массу долго мешали и наконец лепили из нее душистые брусочки. Все делалось вручную.

Постепенно Тесса привыкла к такому ритму жизни. Долгие дни не казались скучными; приготовление пищи было увлекательным, творческим процессом, доставлявшим немалое наслаждение; а по вечерам удивительно приятно было сидеть у камина, прижавшись друг к другу, слушать истории о стародавних временах, потягивать крепкое вино и клевать носом.

Восковые свечи стоили дорого, а жировки — Тесса узнала, что их изготавливали из животного жира примерно таким же способом, как мыло, — сильно коптили, и дым был такой едкий, что долго не выдержишь. Поэтому, хотя в течение дня Эмит беспрерывно обучал ее чему-нибудь, после наступления темноты они работали редко.

Иногда — дрова в камине догорали, а матушка Эмита отдыхала, но ни в коем случае не спала, на своем стуле — Эмит заводил речь об истории иллюстрирования рукописей. Держа в руках чашку с подогретым арло — он не столько пил, сколько просто грел руки, — помощник писцов шепотом рассказывал об узорщиках былых времен.

Все великие узорщики начинали свой путь на одном из мэйрибейнских островов Моря Храбрых. Он называется Остров Посвященных; с материком его соединяет длинная песочная дамба, которую во время приливов затопляет водой. Писцы жили и обучались своему искусству в древнем монастыре. В те дни творцы узоров были монахами и носили имена, диковинные и замысловатые, как их рисунки: брат Илфейлен, брат Фаскариус, брат Мавеллок и брат Передиктин.

— Святая Лига считала, что не годится простому писцу пытаться воспроизвести творение Божье, — рассказывал Эмит однажды ночью. — Прежде всего, каллиграфы принадлежали Богу и лишь во второй черед своим письменам. Рисовать с натуры запрещалось. Им приходилось изобретать новые формы, чтобы не соперничать с творениями четырех божеств. Поэтому писцы для иллюстрирования своих рукописей брали за образец существующие в природе предметы и явления, но не копировали их точно. Воображение их порождало удивительных животных-многоножек с вытянутыми телами, плоскими ушами и закрученными в спираль хвостами, покрытых чешуей змей с золотыми глазами... — Эмит вздрогнул. — Святую лигу это устроило лишь на очень короткое время, мисс. В слишком ярких, слишком странных созданиях писцов они увидели пережитки язычества. Поползли слухи, что величайшие узорщики с Острова Посвященных на самом деле — колдуны, росчерком пера выпускающие на волю могущественных демонов. Говорили, что сам дьявол вселился в их чернильницы. — Тесса заметила, что у Эмита трясутся руки. — Прошло еще несколько столетий. Сообщество Посвященных становилось все более замкнутым. Каллиграфы открыто попирали указания Святой Лиги и общественное мнение. Слухи множились, о писцах рассказывали поистине ужасные вещи. А потом однажды ночью во сне неожиданно скончался настоятель монастыря. Новый настоятель начал реформу Острова Посвященных: он сжег древние рукописи и пригласил художников из Рейза и Дрохо обучать писцов новым, входившим в моду стилям живописи. Он запретил братьям копировать старинные узоры и возобновил отношения со Святой Лигой. С язычеством было покончено.

Его звали брат Илфейлен. При жизни его объявили величайшим из узорщиков всех столетий. Он не просто смешивал краски — он творил заклинания, подчиняющие себе свет и тени.

Тессе захотелось побольше узнать об этом человеке.

— Почему брат Илфейлен затеял все эти перемены? — спросила она, оглядываясь через плечо — не мешают ли они матушке Эмита.

Эмит пожал плечами:

— Не знаю, мисс. Говорили, что полгода он провел на материке и писал картину по заказу Хирэка Гэризонского. Но никаких следов этой работы обнаружить не удалось. В дальнейшем брат Илфейлен написал много книг, оставил воспоминания — но никаких упоминаний о поездке в Гэризон.

— Так Илфейлен занимался колдовством? — Тесса подумала с минуту, потом добавила: — И Дэверик тоже?

И тут Эмит решительно поднялся.

— Мисс, я ничего об этом не знаю. Я не каллиграф, я всего лишь помощник.

Ответ в духе Эмита. Он мог открыть ей массу увлекательных тайн: например, как нанести на страницу золотой порошок — сначала покрыть ее толстым слоем гипса, потом добавить розовой глины, чтобы богаче были оттенки, потом, если заказчику нужна блестящая поверхность, растереть золото агатом, металлом или костью. Но он никогда не говорил о целях, не говорил, какой высший смысл этого искусства.

Порой Тессе казалось, что Эмит сознательно не хочет знать правду о Дэверике, не хочет знать, Божьим или нечестивым делом занимался его мастер. Ему легче жить с мыслью, что мастер Дэверик был безупречен во всех отношениях. Порой же она думала, что подозрения ее беспочвенны и узоры — это только узоры и ничего больше. Но каждый раз случалось что-то такое, что заставляло ее размышлять и сомневаться вновь.

На прошлой неделе Эмит учил ее размечать страницу, прежде чем начать работу над узором. Он рассказывал, как Дэверик строил рисунок, отталкиваясь от геометрически выверенной решетки линий. И в этот момент с глаз Тессы словно спала завеса — ей открылось, что за обычными линиями сокрыто нечто большее.

Эмит вытащил старый набросок мастера — Дэверик разметил этот старый пергамент много лет назад, но так и не прикоснулся к нему пером и кистью. Тесса с первого взгляда поняла, что хотел сделать узорщик. Она не могла знать, какие конкретно фигуры были задуманы — птицы, звери, кровеносные сосуды, просто геометрический рисунок, — но в общих чертах замысел был ей ясен. Она увидела направление линий, их извивы, точки пересечения...

Тессе как будто удалось разгадать сложный шифр. Но он открылся лишь ей одной, не Эмиту.

— Видите?! — воскликнула она, и Эмит кивнул, сказал «да, мисс», но на самом деле он видел совсем не то. Узор не выпрыгивал с пергамента прямо на сетчатку его глаза, не молил: «Выпусти меня на волю, заверши меня».

Эмит не успел остановить ее. Тесса схватила кисточку из лошадиной шерсти и начала обводить намеченные на пергаменте основные линии рисунка. Она без труда переходила от изгиба к изгибу, от завитка к завитку, инстинктивно чувствуя все повороты и наклоны. Внутренним взором она видела не начерно размеченную Дэвериком страницу, а законченную картину, с правильно распределенными цветами, наложенными тенями, прорисованным фоном.

Судя по «гм-гм» и «ага» Эмита, он был не особенно доволен, что Тесса самовольно взялась закончить работу мастера. Некоторое время он расхаживал по комнате, беспокойно потирал руки и ворчал себе под нос. Но вскоре угомонился, стал за спиной Тессы и принялся наблюдать, как постепенно проявляется на пергаменте замысел художника.

Тесса знала, что Эмит стоит рядом, но стоило кисти заходить по пергаменту, оставляя за собой темный след приготовленных из сажи и кислоты чернил, окружающий мир перестал существовать. Она принялась обрабатывать углы узора. Линии больше не были линиями, они превратились в потайные ходы, ведущие в неведомые дали. А сама страница стала не наброском на куске телячьей кожи, а ландшафтом никем не исследованной местности, которую ей, Тессе предстояло изучить.

Хотя проект принадлежал перу Даверика, Тесса вдруг осознала, что теперь она — его полновластная хозяйка. Лишь ее сжимающая кисть рука имеет право распоряжаться на этой странице. Дойдя до очередного узла, она решила дальше действовать на свой страх и риск. Намерения Дэверика были очевидны — слишком очевидны. У Тессы возникло безумное, непреодолимое желание создать что-то совершенно новое.

Перехватив поудобнее сделанную из кости кабана кисть, Тесса решительно изменила направление намеченной Дэвериком колеи и провела первую линию по девственно белому пока центру страницы.

За спиной у нее охнул Эмит.

Узор перестал быть узором мастера Дэверика — он на глазах превращался в творение Тессы Мак-Кэмфри.

Кисть виртуозно преодолевала опасные повороты, обходила выпирающие углы; линии раздваивались, утолщались и вновь становились тонкими, как хлыст. Тесса забыла об изученных приемах и правилах. Она чувствовала, что может позволить себе все, что угодно, поворачивать узор так и эдак.

Она словно сливалась с узором, входила в него. Его линии проникали в ее мозг, проворные и чуткие, как щупальца насекомого, покалывали кожу, как недавно остриженные и начавшие отрастать волосы.

Негромкий, неслышный почти звон донесся до нее.

Тесса запаниковала. Она переусердствовала, слишком сильно сосредоточилась — и звон в ушах вернулся. Она сама отперла дверь и впустила его. Она сама виновата. С бессильным гневом Тесса бросила кисть, оттолкнула пергамент, откинулась на спинку стула и попыталась выкинуть узор из головы.

Она закрыла глаза. И вдруг поняла, что скрыто за путаницей линий. Странный незнакомый пейзаж, пологие холмы, а в долине между ними поблескивает черное озеро.

— Мисс! Мисс, с вами все в порядке? — Эмит деликатно, как и все, что он делал, тронул ее за плечо.

Тесса кивнула. Внезапно ей стало как-то неловко, неудобно в собственном теле. Она опустила глаза и увидела, что с небрежно брошенной кисти натекла на пергамент черная лужица. Тесса передернула плечами: вот тебе и таинственное темное озеро.

Это случилось неделю назад. И в последующие дни в зависимости от настроения Тесса то считала слияние с узором полной чепухой, то пыталась восстановить это ощущение в памяти.

Звон Тесса слышала еще несколько раз. В первые дни она цепенела от ужаса, но прошлой ночью в полусонном, в полусознательном состоянии ей вдруг открылось, что то не ее звон, не вечный ее недуг и преследователь. Этот шум — порождение совсем иного мира.

* * *

— Достаточно, дорогая. — Голос матушки Эмита вернул Тессу к действительности. — Воск уже достаточно разогрелся.

Тесса отерла руки о юбку и вытащила бочонок с воском из корыта.

— Боюсь, что передержала. — Она не знала, как долго мысли ее витали бог знает где, не знала, что тем временем делали руки. — Я... я грезила наяву.

Матушка Эмита кивнула:

— Ничего страшного. Грезы наяву никому еще не причинили вреда.

Забавно — Тесса была наперед уверена, что она именно так и ответит. Старая дама была всегда добра к ней. Всегда.

Тесса наклонила бочонок и налила горячего, липкого воска на доску. Воск практически сразу начал застывать, становясь все более тусклым, теряя прозрачность. Тесса положила дощечку на видное место, чтобы Эмит проверил, как выполнено задание. Не удержавшись, она провела ногтем по поверхности доски. Матушка Эмита оказалась права: линия четко выделялась на красивом синем фоне.

Тесса подошла к очагу и налила в чашку старушки отвар сельдерея — средство для восстановления кровообращения.

— Почему вы с Эмитом так добры ко мне? — спросила она. — Нянчитесь со мной уже несколько недель, а ведь никто вас не заставлял. Да и не мог бы заставить.

Матушка Эмита поставила чашку на маленькую скамеечку, которую всегда держала рядом со своим стулом. На нее клались вязание, отобранные для штопки вещи, сушеные травы, которые надо было положить в уксус или в масляный раствор, приготовленная для чистки рыба, — короче, на трехногую табуретку по очереди попадало все, чем занималась старушка в течение дня.

Матушка Эмита так долго искала свободное местечко для чашки, так долго вновь устраивалась на стуле, что Тесса уже перестала ждать ответа. Может, вопрос был задан чересчур в лоб? Или слишком грубо? Трудно сказать. О принятых в этом мире правилах поведения Тесса могла судить только по опыту общения с Эмитом, его матерью и Райвисом. За короткое время, проведенное в обществе последнего, у нее сложилось впечатление, что Райвис поступает как ему вздумается и плевать хотел на мнение окружающих. Эмит и его мать вели себя совсем по-другому, куда более тактично.

— Скажи, как тебе показался Эмит? И как он, по-твоему, чувствует себя последние дни? — К удивлению Тессы вдруг заговорила старушка.

— Он очень славный, очень. И, по-моему, у него все хорошо.

— А знаешь почему?

Тесса покачала головой.

— Благодаря тебе, дорогая. — Матушка Эмита ласково улыбнулась Тессе. Она восседала на стуле, как на троне, в окружении атрибутов своей власти, и казалась очень важной, очень мудрой. — Эмит был помощником Дэверика двадцать два года. Двадцать два года тяжелой работы и безусловной преданности. Смерть мастера для него тяжкая утрата. Но твое пребывание в нашем доме несколько облегчило его страдания. Видишь ли, он учит тебя всему, что сам знает, и чувствует, что продолжает дело мастера. Это дает ему цель в жизни и не позволяет с головой погрузиться в тоску по Дэверику.

— Так вот почему вы не даете ему сидеть сложа руки, вот почему всегда находите для него какое-нибудь дело! — Теперь Тессе в совершенно новом свете представлялись отношения матери и сына.

Матушка Эмита не подтвердила и не опровергла слова Тессы, она только покачала головой и улыбнулась:

— Мне бывает нелегко с ним.

Тесса улыбнулась в ответ. Сама она никогда бы до такого не додумалась — порой не замечаешь даже самые очевидные вещи.

— Эмит во многих отношениях — копия отца, — продолжала старуха, понизив голос, — оба — истинные уроженцы Мэйрибейна. А лишь одно тамошние жители любят больше, чем брызги дождя на лице. Они обожают тосковать. Их страна, такая сырая и слякотная, просто создана для мрачных размышлений. Если б мой драгоценный муженек не женился на мне, вечная хандра свела бы его прямиком в могилу.

Матушка Эмита беспокойно заерзала на стуле. Тесса с удивлением обнаружила, что тоже вертится и никак не может устроиться на своей скамейке у очага. Дурной пример, как говорится, заразителен.

— А Эмиту случалось бывать в Мэйрибейне? — Если уж у них с матушкой Эмита теперь есть общий секрет, почему бы не воспользоваться случаем и не попытаться побольше узнать о ее сыне.

— Бывать? — удивилась старушка. — Да ведь он провел там шесть лет.

У Тессы от любопытства и возбуждения даже зуд начался, волоски на коже стали дыбом.

— И на Острове Посвященных он тоже был?

Матушка Эмита кивнула:

— Там он научился своему ремеслу. Конечно, отплыл он на Остров совсем юнцом с гладкими щеками и молоком на губах — но отец прямо из кожи вон лез — так ему хотелось отправить сына в Мэйрибейн, к себе на родину. Только что не своими руками корабль от пристани отпихнул.

— Значит, на Острове Посвященных Эмит изучал искусство узороплетения?

— О нет, дорогуша, в узорщики он никогда не готовился, — с легкой укоризной покачала головой матушка Эмита, — только в помощники.

Тесса перестала качаться на табуретке. Она рассердилась на себя за допущенную бестактность: старуха только-только наконец разговорилась...

— Но он работал на кого-то из Посвященных?

— Ну конечно, деточка. Конечно, работал. — Матушка Эмита взяла чашку с отваром сельдерея, подула на нее, разгоняя воображаемый пар. — Как же его звали...

Тесса боялась, что ненароком выдаст, как интересует ее этот разговор. Она огляделась кругом в поисках подходящего дела — чтобы занять руки и повернуться спиной к собеседнице. На глаза ей попалась стоявшая у камина железная кочерга.

— Аввакус. Вот как его звали. — Матушка Эмита удовлетворенно кивнула. — Брат Аввакус.

Тесса ткнула тяжелой кочергой в лежавшее с краю буковое полено.

— Брат Аввакус рисовал такие же узоры, как Дэверик?

— Ну... Не знаю. Наверное, милочка. Вообще-то я их почти не различаю. — Матушка Эмита осушила чашку. Тесса заметила, какие ухоженные у нее руки, а ногти — крепкие и розовые, как у девушки. — Но это плохо кончилось. Очень плохо. Эмиту пришлось покинуть Мэйрибейн. Святые отцы знали, что, когда все это случилось, он работал с Аввакусом, и настояли на отъезде Эмита.

Тесса возилась с буковым поленом, как заботливая нянька с маленьким ребятенком.

— А что такое случилось? — осведомилась она как можно небрежней.

Матушка Эмита не ответила. Через минуту-другую ее голова начала клониться на грудь, а глаза слипались, слипались и наконец закрылись совсем.

Тесса поняла, что старушка погрузилась в сон... то есть решила немножко передохнуть. Тогда она резким движением толкнула полено, и оно шлепнулось прямо в огонь, подняв столб дыма и сноп искр.

Матушка Эмита мигом встрепенулась и выпрямилась, как стрела.

— Как? Что? — вскрикнула она, вертя головой туда-сюда. Тесса, пристыженная, отступила от очага и спрятала кочергу за спину. Ей стало жаль престарелую даму.

— Ничего страшного. Это просто полено скатилось в огонь. — Она взяла пустую чашку старушки. — Давайте я заварю еще чаю, пока вы рассказываете о преступлении брата Аввакуса.

Матушка Эмита с подозрением взглянула на Тессу, потом на огонь, потом на небо за окном — проверила, который час.

— Брата Аввакуса, говоришь?

Тесса налила отвар в чашку.

— Помните, вы начали рассказывать, как Эмиту пришлось покинуть Мэйрибейн, потому что святые отцы выслали его... — Чтобы занять матушку Эмита и не дать ей уснуть, Тесса сунула наполненную до краев чашку прямо в руки старушки.

— Ага, да-да, конечно... — Матушка Эмита повозилась немного, половчее перехватывая чашку. — Ну, там пошли всякие толки насчет демонов. Настоятель заявил, что брат Аввакус, понимаешь ли, рисует демонов. Что рисунки его безбожные, страшные, нехорошие. Что он якобы якшается с самим дьяволом и его присными. Ну а Эмит как раз помогал Аввакусу, когда картинки эти были найдены, вот его и выслали.

Безбожные, нехорошие рисунки. Тесса в раздумье подперла голову рукой. Если узоры Аввакуса походили на работы Дэверика, неудивительно, что Эмит старается не анализировать творения своего мастера: он знает, что они считаются безбожными и нечестивыми.

Тессе вдруг стало жарко, она отодвинулась от огня.

— Что сталось с братом Аввакусом? — Она посмотрела в окно. Темнело, Эмит должен был скоро вернуться.

Матушка Эмита прокашлялась:

— Ему перерезали сухожилие на большем пальце правой руки — чтобы он не мог больше держать перо.

Тесса машинально опустила глаза, посмотрела на свои руки, на большие пальцы.

— Он покинул Остров Посвященных вместе с Эмитом?

— Ну нет, душечка. Он был монахом и не мог распоряжаться собой. Святые отцы нипочем бы его не отпустили. Они гордятся своим умением заклинать злых духов и изгонять демонов. Их хлебом не корми, дай перевоспитать какого-нибудь грешника — так говаривал мой муженек. Они небось чего только не проделывали с бедолагой, только бы спасти его бессмертную душу. — На последних словах матушка Эмита начала клевать носом: ею опять овладело непреодолимое желание отдохнуть.

Тесса не посмела пугать старушку второй раз. В конце концов, она узнала достаточно, есть о чем подумать. Тем более пора было приниматься за обычные приготовления к вечерней трапезе. Девушка принесла из кладовой масло и положила поближе к огню — надо, чтобы оно подтаяло к ужину; помешала тушеную рыбу, чтобы не пригорала, и насыпала на подоконник порошок из сушеной чемерицы — от мошек и комаров.

Удивительно, как быстро она приспособилась к этому новому миру, думала Тесса, доставая льняное полотнище из масляного раствора и отжимая его. Вот стоит тут и преспокойно вымачивает занавеску для окна в масле — для того, понимаете ли, чтобы материя пропускала больше света, — как будто это самое что ни на есть обычное занятие.

Жизнь здесь совсем не такая, как дома. Работа есть работа, ее надо сделать: это условие ее проживания в этом доме. Тесса и не представляла, что может быть иначе.

Тесса решила попробовать сделать соус, вернулась к очагу и достала маленький медный котелок с толстым дном. Правда, она не знала, какой именно соус задумала, и не была уверена, полагается ли к тушеной рыбе хоть какой-нибудь, но ею вдруг овладел кулинарный азарт, а начинать, казалось, проще всего с соуса.

Она зачерпнула ложку масла из глиняного горшочка — и тут послышался шум отодвигаемого засова.

Тесса оцепенела. Из уютной кухни она вдруг перенеслась назад, в ту страшную ночь на мосту. Гонцы, их запах, искаженные лица вновь предстали перед ней.

Горшочек с маслом выскользнул у нее из рук, упал в очаг и треснул, но не разбился.

— Как? Что? — очнулась матушка Эмита.

Дверь распахнулась, и в кухню ввалился Эмит с раскрасневшимися от свежего соленого воздуха щеками и множеством пакетов в руках.

— Приветствую всех! — воскликнул он, локтем захлопывая дверь. — Извиняюсь за опоздание. Я не меньше часа проталкивался через толпу на площади Валяльщиков. Похоже, нынче вечером все горожане высыпали на улицы. — Он положил свертки на стол, поцеловал мать в щеку, а потом повернулся к Тессе. — Я принес вам много интересного. А на закуску даже один сюрприз.

Тесса машинально улыбнулась, но во рту у нее пересохло, а сердце бешено колотилось. Она все еще видела перед собой морды гонцов. Масло у нее под ногами начало подтаивать от жары и желтой лентой вытекать из горшка. От запаха животного жира Тессу затошнило.

— Почему на улицах столько народу? — спросила она.

Эмит оглянулся на мать, придвинулся ближе к девушке и прошептал:

— Получены известия с фронта. Говорят, Изгард взял Торн.

— Торн? — Тесса помнила человека, носящего это имя: золотистые волосы, серые переменчивые глаза, то темные, то светлые, властный голос.

— Да. Городок на северо-западе гор Ворс. — Эмит жестом попросил Тессу отойти в сторону вместе с ним, подальше от матери. — Говорят, гонцы Изгарда убили женщин, детей, стариков, порезали свиней в загонах и коров на пастбищах; свирепствовали, пока в городе оставалось хоть что-то живое.

Тесса содрогнулась. Масло зашипело на огне, запахло гарью.

* * *

Кэмрон Торнский бежал, пока ноги не подломились под ним. Его легкие разрывались от напряжения; пот заливал глаза, в пересохшем горле саднило; грудь тяжело вздымалась, руки, спину, живот сводило судорогой. Он опустился на влажную землю Ранзи.

Капли летнего дождя жалили его, как ядовитые насекомые. Они были отвратительно теплые, и за это Кэмрон ненавидел их. В темноте омерзительная влага стекала по телу и щекам, просачивалась сквозь одежду. Ему казалось, что это кровь отца.

Кэмрон подтянул колени к груди и свернулся на земле жалким комочком. Запах мокрой травы напомнил ему дом. Не двуликий Бей'Зелл с его двумя гаванями и двумя храмами, а настоящий дом, его родину. Местечко между горами Борел и Ворс. В любой другой стране его называли бы деревней, но в Рейзе он считался городом.

Город Торн с его холмами, лугами, тяжелой от глины и урожайной от извести почвой — и людьми, которые гордились своей родиной и уверяли иностранцев, что по соседству с их райской долиной живет сам Господь Бог. Ни поэтов, ни философов, ни художников не породила земля Торна. Фермеры, виноградари, кузнецы, колесники и угольщики собирались по вечерам в его тавернах съесть тарелочку копченой гусиной печенки и выпить стаканчик берриака. Позором города, негодяем и выродком считался местный часовщик. Городской шлюхой была благоразумная матрона Эми. Все мужчины города, в том числе и Кэмрон, в свое время всласть побарахтались в ее постели.

В Торне Фелас, старый конюший его отца, впервые посадил Кэмрона на лошадь и учил ездить верхом; в Торне, у Мари Мерли, поварихи из Венниша, которая знала всего несколько слов по-рейзски, Кэмрон однажды до тошноты объелся пирогов с крыжовником, и Мари пришлось насильно вливать ему в глотку гвоздичное масло. В Торне он порезал себе щеки, пытаясь побриться, как отец; сломал себе руку, пытаясь научиться драться, как Хьюрин; остригся наголо, чтобы выглядеть, как Моллас Лысый — правая рука отца в битве при горе Крид, слывший самым храбрым из воинов Рейза.

И вот — их нет больше. Не осталось никого из этих суровых и мужественных уроженцев гор.

Фелас, Мари Мерли, Эми, Моллас, часовщик Стерри, хозяин постоялого двора Барлиф, управляющий Дорсен; друзья, случайные знакомые, любимые — все умерли. Мужчин, которым Кэмрон махал рукой, встречая их на улице или в поле, женщин, которым кивал в церкви или на рыночной площади, детей, с которыми некогда играл и дрался в лесах, конюшнях и известковых карьерах, — всех перебили гонцы Изгарда.

Кэмрон растер в ладонях щепотку влажной теплой земли. Как было сказано в той депеше?

Изгард взял Торн. Как и ожидалось, в первую очередь он приказал своим гонцам убить тех, кто откажется сдаться. Вы можете гордиться своими людьми, лорд, — трусов среди них не оказалось.

А значит — в живых не осталось никого. Все погибли от рук гонцов. Кэмрон нутром чувствовал правду: им не дали ни малейшего шанса, у них не было возможности сдаться. Сначала король Гэризона убил его отца. Потом он разрушил его дом.

И за что? За никогда не возобновлявшиеся, многовековой давности притязания на престол, связавшие семью Торнов с Колючей Короной Гэризона.

Кэмрон ударил кулаком по мокрой земле. Они с отцом ничем не заслужили этот кошмар. И еще меньше заслужил его народ Торна. На протяжении столетий гэризонско-рейзская граница проходила то западней, то восточней по горам Ворс. Городок отходил то одной, то другой стране и именовался соответственно — иногда Торн, иногда Торен. Но пятьдесят лет назад, через восемь недель после победы Берика у горы Крид, горожане собрались на рыночной площади и раз и навсегда решили считать себя гражданами Рейза. С тех пор город носил рейзское имя — Торн.

Но горожан нет больше, а значит, нет ни города, ни имени его.

Кэмрона трясло. Невыносима была мысль, что сапоги Изгарда будут топтать землю Торна. Невыносимы были картины, встававшие перед ним, стоило закрыть глаза. Кэмрон стиснул зубы и заставил себя подняться на ноги. Он отер грязь с лица и рук и пустился в дальний путь — назад, в поместье Ранзи.

— Пока что мы не готовы выступить против Изгарда, — говорил Райвис всего два часа назад в огромном зале. — Пятьдесят процентов наемников прибудут в Бей'Зелл не раньше следующей недели: я еще не окончил их обучение. Твои люди, возможно, храбрые рыцари и ловкие всадники, но, стоит им появиться на поле боя, лучники Изгарда мгновенно перестреляют всех лошадей. А что такое рыцарь без коня? Подвижная мишень — не более того. Он может смело нарисовать на нагруднике бычий глаз — хуже не будет. Впрочем, это еще мягко сказано. В полном снаряжении, которое так модно в Рейзе, рыцарь не то что ходить, и стоять-то толком не может. Лучше уж — и безопасней — ему лечь на землю и просто катиться по ней.

Кэмрон напрягся. Он ненавидел Райвиса Буранского, ненавидел его холодный тон, его злой язык. Все самое надежное, проверенное столетиями военной науки, этот человек умел принизить, уничтожить одним насмешливым замечанием. Ему дело не было до высоких целей, до людей. Он заботился только о себе.

Но война — это не только тактика: это еще сердце, и душа, и вера. Рыцари Рейза победили в битве при горе Крид не потому, что были опытней и проворней врагов, а потому, что верили в своего командира и защищали свои семьи и дома.

Кэмрон откинул с лица мокрые волосы. У него больше нет дома, некому и не во что верить. У него осталось лишь чувство долга. Он должен отомстить за тех, кто погибли, ибо жили в городе, носящем его имя. И поэтому сейчас он должен уходить отсюда. Медлить нельзя ни минуты. Он должен сделать это ради Мари, Эми, Феласа и часовщика. Ради себя самого.

На горизонте показались золотистые огни Ранзи, и Кэмрон поспешил на их свет — темная одинокая фигурка в темном поле.