Начиная с 1974 года, когда вышел в свет первый роман Гая Смита «Оборотень в лунном свете» («Werewolf by Moonlight»), этот плодовитый автор написал около шестидесяти романов ужасов, не считая триллеров, новеллизаций фильмов, детских книг и просто справочников для фермеров, спортсменов и егерей.

Среди произведений Смита в жанре хоррор «Воскресший» («The Resurrected»), «Вампиры Найтон» («The Knighton Vampires»), «Хроники чумы» («The Plague Chronicles») и «Ведьмины чары» («Witch Spell»). Под псевдонимом Гевин Ньюмен он опубликовал триллер «Палач» («The Hangman»), а под именем Джонатан Гай выпустил романы о животных «Барсучий остров» («Badger Island») и «Рэк» («Rac»).

У писателя есть собственный бизнес: он занимается продажей старых книг через каталог. Его фирма «Black Hill Books», образованная в 1972 году, специализируется на детективах и романах ужасов. Отдельный каталог посвящен романам и сборникам самого Гая Смита. В 1992 году был основан фан-клуб Гая Смита.

Джереми было страшно. Очень страшно. По нескольким причинам.

В последний раз он посещал большой город, когда ему было двенадцать, и от той поездки в памяти не осталось почти ничего, разве только что тогда с ним были отец и мать. С тех самых пор он нигде не бывал один, исключая те редкие случаи, когда ему дозволялось самостоятельно поехать на рейсовом автобусе в ближайший городок, да и то мать дожидалась его возвращения на автобусной остановке. Как-то раз Джереми опоздал на автобус и приехал следующим рейсом, так с матерью случилась форменная истерика. Это произошло, когда ему было шестнадцать; сейчас ему стукнуло двадцать, и ничегошеньки не изменилось.

Джереми страдал оттого, что имел несчастье оказаться единственным ребенком фермерской четы, которая истово опекала его с первых лет жизни и не ослабила своей опеки до сих пор. Когда Джереми появился на свет, его матери сравнялось сорок; роды были трудные, мать и ребенок остались в живых только чудом. Отец Джереми был на шестнадцать лет старше матери, и оба они даже теперь не доверяли сыну самостоятельно хозяйничать на ста акрах своей земли. Прежде чем приступить к самому обыденному делу, Джереми должен был посоветоваться с отцом и матерью, а после завершения это дело обычно подвергалось самой суровой проверке.

— Ты, Джерри, везунчик, — постоянно твердил отец, брызжа слюной из беззубого рта, и в груди его, прикрытой потертым бурым комбинезоном, непрерывно что-то сипело, хотя он никогда не баловался куревом. — Ты ведь мог жить и совсем рядом с городом, а там уйма всяких соблазнов. Здесь ты в полной безопасности, а когда мы помрем, ферма достанется тебе. Вот тогда-то тебе и придет пора жениться, раз уж некому будет тебя кормить и обихаживать. А сейчас у тебя есть мать, и, ежели будет на то Божья воля, она еще поживет на свете. Стало быть, и жена тебе пока ни к чему.

Вся жизнь Джереми прошла на ферме; шесть дней в неделю он работал, по воскресеньям дважды посещал церковь, и этот распорядок оставался неизменным. Ферма располагалась у проселочной дороги, в двух милях от шоссе, и единственным человеком, кого Джереми видел регулярно, не считая родителей, был почтальон, да и то чаще всего — в промелькнувшем в пыли красном почтовом фургоне.

Помимо воли Джереми сделался отшельником. То, что по пятницам он на тракторе с прицепом возил овец на ярмарку, никак нельзя было назвать выходом в свет. Само собой, вместе с ним ездил отец, и компанию на скотном дворе им неизменно составляли представители старшего поколения. Джереми чувствовал себя безмерно одиноким.

Игра в бинго в сельском клубе для истинного сына церкви была под строгим запретом, и отец пришел в ужас только оттого, что его сын мог даже помыслить об этом. Танцы, проводившиеся ежемесячно, были пустой тратой времени. Притом как бы Джереми потом добирался домой? Ведь автобусы в это время уже не ходят, а такси — чересчур дорогое удовольствие; к тому же молодому человеку надлежит ложиться спать пораньше, если он утром встает ни свет ни заря.

Джереми был молод, его мать всецело разделяла взгляды мужа; вот когда придет время и Джереми понадобится искать жену, тогда-то он и сможет ходить на танцы. К тому же на танцах тоже немало соблазнов, ходят слухи, что юная Милли Уэйн беременна, а ведь она вечно шастала в клуб на танцевальные вечера и заигрывала с парнями. «Мы же не хотим, Джереми, чтобы из-за тебя какая-нибудь девица попала в беду?»

Молодая плоть властно требовала свое. Не будь мать Джереми подслеповата, она наверняка разглядела бы пятна на его простынях и прочла бы ему нотацию о грехе, который доводит до слепоты. Мать, однако, ничего не замечала, и к двадцати годам вожделение, терзавшее Джереми, стало почти нестерпимым.

И вот как-то на скотной ярмарке ему пришла в голову восхитительная идея. В декабре должна была состояться ежегодная лондонская выставка «Смитфилд», и билеты были уже в продаже; в стоимость билета входили обратная дорога и ночлег в недорогом отеле. Покуда отец увлеченно судачил об опасном снижении цен на овец, Джереми купил билет. На одно лицо.

Мать была потрясена до глубины души:

— Зачем ты потратил деньги на такую ерунду?

— Потому что я хочу поехать на выставку. — Джереми предусмотрительно держал билет подальше от матери — с нее сталось бы отправить его прямиком в кухонную печь. — Это познавательно. И вообще, у меня ни одного выходного не было с двенадцати лет, когда вы возили меня в Лондон. Я хочу снова там побывать.

— Тогда с тобой были мы. — Нижняя губа матери предательски дрожала. — Лондон — плохое место для одинокого юноши. И для девушки тоже. И для кого угодно. Там полным-полно наркоманов, пьяниц, головорезов и…

Но Джереми все равно поехал в Лондон. Он дошел до деревни, сел на автобус, который ехал в ближайший городок, купил билет на междугородний рейс до Юстона… и наконец добрался до столицы.

Он слыхал, что там в переулках и дверях магазинчиков торчат шлюхи, которые берут у мужчин деньги, а взамен одаряют их всякими жуткими хворями. Джереми, однако, готов был пойти на любой риск, только бы испытать запретную сладость, которую упорно замалчивали отец и мать, переключая канал на другой всякий раз, когда в телевизоре показывали нечто на их взгляд неподобающее.

Видит Бог, он поступает грешно, но, если надо, все воскресенья до конца своих дней будет замаливать этот грех в церкви. А сейчас найдет себе женщину, отдаст ей все деньги, что есть при нем, до последнего пенни — только бы эта женщина позволила сделать с собой то, без чего он жить уже не может. Джереми не заботило, худа она будет или толста, красива или уродлива — пускай только даст ему осуществить его заветное желание.

Он почти сдался. Он ходил по улицам до тех пор, пока не стер до волдырей ноги в лучших своих выходных ботинках. Подняв воротник, чтобы уберечься от промозглой зимней мороси, он шел все дальше и украдкой заглядывал во все дверные проемы, во все переулки, которые встречались по пути. Как выглядит шлюха? Как с ней заговорить? Джереми вдруг осознал, что ускоряет шаг, проходя мимо темных провалов, где только огонек одинокой сигареты намекал на то, что здесь кто-то затаился.

Уставший, удрученный, павший духом, Джереми вздрогнул, когда из темноты в проходе между двумя высокими домами его окликнул женский голос:

— Всего за десятку, дружок.

Каждый месяц Джереми давали карманные деньги, а на ферме, как говорил отец, он работал за стол и кров. И тратить эти карманные деньги было не на что, кроме как на новый комбинезон. Ну на сей раз он найдет им лучшее применение.

В кромешной тьме проулка Джереми не мог рассмотреть, как выглядит женщина, да его это и не волновало. Она потребовала плату вперед, а затем, широко расставив ноги, привалилась спиной к стене и расстегнула одежду — настолько, насколько сочла необходимым.

И вот тут-то с Джереми случилось самое ужасное. Годы эротических мечтаний о вожделенном наслаждении обернулись ничем: эрекция, столько раз мучившая его одинокими ночами, исчезла бесследно. Партнершу разозлило его бессилие, и эта злость еще хуже подействовала на его мужскую удаль. Женщина работала по принципу «время — деньги», и для нее сейчас время тратилось впустую.

Внезапно она развернулась и ушла, унеся в кармане потрепанного плаща десятифунтовую банкноту и бросив Джереми терзаться стыдом и отчаянием.

Вот тогда-то его и охватил ужас.

Крадучись он вернулся на безлюдную мглистую улицу, поглядел направо и налево. Мимо быстрым шагом прошли мужчина и женщина, но на Джереми даже не глянули. Все вокруг было незнакомо и чуждо, он не мог даже сообразить, в каком направлении шел и где находится станция метро, на котором он приехал в этот пользующийся дурной славой район.

Еще недавно машины шли по улице плотным потоком, но теперь движение почти замерло. На приближавшемся автомобиле горела неоновая надпись: «Такси». Джереми вскинул было руку, но вовремя опомнился: денег у него только и осталось что бренчавшая в кармане мелочь. В большом городе, ворчливо говорили отец и мать, негоже шляться по улицам с полными карманами денег. Аккуратно сложенные банкноты остались припрятаны под ковром в скудном номере отеля. Мелочи, которая у него с собой, хватит только на одну поездку на метро…

Вот только куда ехать? Названия улиц и станций были Джереми совершенно незнакомы и легко вылетали из головы. Он оглянулся, услышав за спиной шаги. Кто-то приближался к нему, кто-то его выследил и теперь шел за ним по пятам. Джереми остановился — и шаги замерли, двинулся с места — шаги зазвучали вновь, заторопились, стремясь нагнать его.

Он побежал. Вполне возможно, что эти шаги были только отзвуком его собственных, но Джереми казалось, что преследователи тоже перешли на бег. Он свернул налево, в переулок, — топот ног за спиной не отставал. Джереми повернул вправо, опять влево, снова выскочил на широкую улицу. Люди, стоявшие на другой стороне улицы, тотчас уставились на него.

Все за ним охотятся. Все.

Джереми метался, пытаясь уйти от погони. Он был крепкий парень, дома каждый день ходил пешком через Дингл, а потом еще поднимался на верхние пастбища, чтобы проверить, все ли в порядке с овцами, — но городской асфальт под ногами быстро истощал его силы. Ныли лодыжки, широкая грудь ходила ходуном, давясь загрязненным воздухом огромного города. Он уже готов был поддаться отчаянию — остановиться и покорно ждать, когда его нагонят и схватят.

И тут увидел красный, перечеркнутый синей полосой круг: станция метро.

На миг Джереми обрел второе дыхание. Сломя голову он сбежал по длинной широкой лестнице, пересек вестибюль и прыжком перемахнул через турникет. Контролеров здесь не было — их заменяли автоматы.

Стоя на едущем вниз эскалаторе, Джереми пугливо оглядывался назад. Никого не видно — на время ему удалось оторваться от преследователей. Дай бог только, чтобы пришел поезд, а в каком направлении — не важно. Боже милостивый, думал он, пускай только там будет поезд… и прости меня за то, что я натворил.

У платформы и вправду стоял поезд. Длинный ряд вагонов ожидал Джереми, двери были открыты, внутри, похоже, не было никого. Джереми побежал вдоль платформы, разыскивая вагон, в котором окажутся ночные пассажиры, — сейчас ему, как никогда, нужны люди. В одиночку, в пустом вагоне он пропадет. «Смотри под ноги, не свались с платформы!»

Двери начали закрываться. Джереми рванулся вперед, вскочил в вагон и, потеряв равновесие, упал, когда поезд рывком тронулся с места и стал набирать скорость.

Он успел, успел на последний поезд! Ускользнул от тех, кто хотел напасть на него и сотворить с ним что-то немыслимо ужасное.

Только когда поезд вошел в туннель, Джереми обнаружил, что в вагоне он не один. Неуклюже плюхнувшись на сиденье, он принялся настороженно разглядывать случайных попутчиков. Судя по всему, эти трое ехали вместе.

Мужчина сидел напротив своих спутниц. Определить его возраст было невозможно, вид у него был довольно неухоженный, однако держался он так, словно слишком занят важными делами, чтобы тратить время на возню со своей внешностью. Его лысую голову окаймлял венчик мышиного цвета волос, которые явно соскучились по расческе. Косматые брови и крючковатый нос со следами засохшей слизи придавали незнакомцу облик хищной птицы.

Поношенный и засаленный плащ был стянут поясом на талии, из-под чересчур коротких брюк выглядывали носки, отчасти различавшиеся по цвету, — скорей всего, их извлекли из гардероба наугад, даже не приглядываясь. Отличительный признак человека, который целиком поглощен своими честолюбивыми помыслами.

Женщинам было на вид лет по двадцать с небольшим, судя по сходству — сестры, может, даже двойняшки. Одна была черноволосая, другая — крашеная блондинка, обе в облегающих жакетах и юбках, которые выставляли напоказ их стройные прелести. От красоты этих женщин захватывало дух — особенно у того, кто совсем недавно лапал уличную шлюху. И вместе с тем было в этой красоте нечто… пугающее.

Потому что их лица были лишены всякого выражения, глаза смотрели невидяще, без проблеска мысли, и сидели они неподвижно, неестественно прямо. Казалось, они раболепно внимают мужчине, который, подавшись к ним, что-то говорил вполголоса, едва слышно, и с его тонких губ слетали брызги слюны.

Рука блондинки резко дернулась, что-то протягивая мужчине. Может, у этой женщины артрит, как у матери? Джереми краем глаза напряженно следил за попутчиками. А может, блондинка угодила в аварию и ее покалечило? «А заодно и ее сестру», мысленно добавил Джереми. Может, они обе угодили в одну аварию?

Что-то зашуршало, переходя из рук в руки. Банкноты, десятифунтовые банкноты. Мужчина разгладил их, аккуратно сложил и, бесстыже ухмыляясь, сунул в карман плаща.

— Отлично, отлично! — проворковал незнакомец, поглаживая карман тонкими белыми пальцами. — Вы хорошо справились. Все сработало.

С этими словами он из-под нависших бровей украдкой глянул на попутчика. Джереми сжался, в животе у него похолодело, а во рту пересохло пуще прежнего. Этот тип явно сутенер. Как-то ночью, когда у овец был сезон окота, Джереми удалось посмотреть по телевизору передачу о проститутках. Сутенеры посылают этих женщин работать на улицах, а потом отбирают заработанные деньги. Наверное, этот человек следил за ними, чтобы они его не обманули. Теперь он везет их домой, а живут они, скорее всего, в принадлежащем ему притоне. Эти женщины — его рабыни.

Новое ощущение охватило Джереми. Пульс его участился, сердце лихорадочно застучало — и не только оттого, что ему довелось столько набегаться по улицам. Знакомый жар разгорался в паху. Джереми разозлился, вспомнив свой недавний провал, неудачную попытку достичь цели, о которой ему мечталось одинокими ночами. Эрекция, как назло, вернулась именно тогда, когда от нее никакого проку. Даже если эти женщины и впрямь шлюхи, ему нечем оплатить их услуги.

Теперь уже все трое смотрели на него: мужчина — из-под косматых бровей, женщины — неподвижно и в упор. Смотрели, точно сокол на неосторожного кролика.

Джереми неловко поерзал на сиденье, опустил взгляд и со смятением увидел, как непристойно натянулись брюки в паху. Все трое смотрели туда же, все прекрасно понимали, что с ним происходит.

— Совокупление — самая сильная страсть из присущих человечеству, — заговорил мужчина сильным низким голосом, как будто читал студентам лекцию по биологии. — Сильнее даже, чем инстинкт выживания. Сильнее, чем смерть. И я это недвусмысленно доказал!

С такой гордостью и самодовольством мог бы говорить великий Дарвин.

Женщины разом кивнули, напомнив Джереми марионеток из ярмарочного представления про Панча и Джуди, неодушевленных кукол, которые безоговорочно подчинены своему хозяину. Губы их раздвинулись в улыбке, которая больше напоминала хищную усмешку. Только по глазам и было видно, что в них вспыхнула похоть. Джереми пробрал озноб, и прежний страх вернулся к нему с новой силой.

— Еще! — вырвался слитный шепот из губ, которые вдруг перестали быть красивыми. Послышался звук, который Джереми вначале принял за шум несущегося поезда. Он ошибался. Эти кошмарные существа тяжело и громко дышали.

— Возможно, джентльмен не станет возражать, — проговорил мужчина. Вытянув шею, он разглядывал Джереми так, словно тот был подопытным животным в его лаборатории. — Судя по крепкому сложению, он вынослив, здоров и явно вырос на свежем воздухе. Достойный объект для испытания трудов всей моей жизни, ошибок, проб и разочарований. Дорогие мои, вот вам окончательное испытание.

— Пожалуйста! — снова хором произнесли женщины, подавшись вперед на своих сиденьях. Предвкушение отразилось на их лицах, они даже не дрожали — тряслись всем телом, так им не терпелось услышать разрешение. Джереми различил едва слышное постукивание, хотя этот звук, возможно, производили колеса поезда.

— Что ж, ладно. — Незнакомец развернулся, обращаясь уже непосредственно к Джереми. — Быть может, сэр, вы не откажетесь получить немножко удовольствия, дабы удовлетворить моих… спутниц. Две по цене одной… понимаете намек? — Он хохотнул.

— Я не… понимаете, у меня нет денег, — пробормотал Джереми, вжавшись в сиденье. Ему было страшно, но бугор в паху под натянувшимися брюками выдавал его с головой. Эти женщины влекли его неудержимо, то были не просто шлюхи, торгующие своим телом в темных проулках. Да, они наводили ужас, но вместе с тем воплощали все его мечты.

— Пожалуйста! — прозвучало снова, будто игла патефона прошлась по старой заезженной пластинке. Женщины приподнялись с сидений, пригнувшись, словно готовы были прыгнуть по команде хозяина.

— Отлично. Джентльмену нынче повезло. Взять его!

И поезд, раскачиваясь на ходу, загудел, точно подал сигнал к началу нечестивого соития.

Джереми съежился, потрясенно уставясь на женщин. Они сбросили одежду, и красота их теперь обрела гротескный оттенок. Безупречно сложенные тела оказались испещрены шрамами, стежками и хирургическими швами — наскоро починенные манекены, которые прятались под одеждой, а теперь явились глазу во всей своей ужасной наготе. Руки и ноги дергались, скрепленные тросами и шарнирами, — мертвая плоть, соединенная с неживой материей.

Поезд качнулся на повороте. Брюнетка пошатнулась, ударилась головой о стойку — с такой силой, что голова должна была треснуть, как спелый арбуз. Но женщина даже бровью не повела.

Две пары рук протянулись к Джереми, ледяные пальцы вцепились в его одежду. Он пронзительно закричал, отбиваясь, но в этих сильных руках он был беспомощен, как младенец. Жадные рты, припавшие к нему, источали зловоние, и их хлюпающие поцелуи заглушили его душераздирающий крик.

Незнакомец, стоявший позади, раскачивался на пятках, сгибался, вертелся то вправо, то влево, упиваясь зрелищем с восторгом, который выдавал его извращенность. Он пыхтел и стонал, вторя звериным ликующим визгам своих подопечных, словно понукал их не останавливаться.

Наконец Джереми иссяк, но его чудовищные партнерши еще не насытились. Он закричал, когда острые зубы вонзились в его шею и стали рвать ее.

— Не сметь! — Восторг незнакомца тотчас сменился яростью, он вцепился в нагие тела своих подопечных, уперся ногой в сиденье, чтобы удержать равновесие. — Не сметь, нельзя!

Одна из женщин развернулась и оттолкнула его с такой силой, что он отлетел прочь. И вновь погрузила в жертву окровавленные клыки.

В глазах у Джереми помутилось, боль, терзавшая его, была невыносима. Он извивался, пытаясь вырваться, но женщины были чересчур сильны. Хриплый гортанный смех вылетал из их искусственных легких, и набитые кусками плоти рты исторгали вопли наслаждения.

Сознание Джереми гасло. Голова его бессильно скатилась на плечо, и он мельком увидел того, кто стал вдохновителем этого бесчинства. Незнакомец скорчился на сиденье, обхватив руками голову, словно мучения жертвы передавались и ему. Он глухо стонал, зажмурившись от безысходности.

— Опять то же самое! — вдруг пронзительно выкрикнул он, заглушая гудок поезда. — Одно и то же… вечно одно и то же! Каннибализм — вот самая сильная страсть, и она разрушает то, что я создал!

Женщины, обильно залитые кровью, оторвались от своей неподвижной жертвы и повернулись друг к другу с яростью, которая отторгала все человеческие инстинкты. Они насытились — и все же остались голодны.

Хозяин их обмяк на своем сиденье, ожидая неизбежного. В час торжества он потерял власть над своими созданиями. Опыт, которому он посвятил всю жизнь, на сей раз будет стоить жизни ему самому.